«Я всего лишь свалял дурака», — пробормотал Мэт. — «Сколько раз я должен это повторять? Я был слишком расстроен в тот момент». — О, он действительно был. Узнать, кем была Туон, во время драки с нею — это расстроило бы и треклятого троллока.

Домон недоверчиво хмыкнул. Хорошо, что это была едва ли не лучшая история из всех, какие Мэту когда-либо доводилось придумывать. Но только не для Домона. Каждый, кто слышал его бормотание, казалось, верил ему, хотя Мэт думал, что они были вынуждены ему доверять, так или иначе. Эгинин могла бы заработать мозоль на языке, если бы начинала говорить всякий раз, когда думала о Туон, но она непременно высказала бы ему много чего, если бы решила, что он говорил всерьез. Вероятно, вогнала в него свой нож.

Поглядывая в ту сторону, куда удалилась Эгинин, иллианец покачал головой, — «Попробуй держать язык за зубами с этого момента. Эг… Лейлвин… едва не впадает в истерику всякий раз, как только подумает о том, что же ты в действительности сказал. Я слышал, что она бормочет сквозь зубы, и ты можешь держать пари, девчонка воспринимает это не легче. Тем, что ты „валяешь дурака“ с нею, можно добиться того, что нас всех укоротят». — Он выразительно чиркнул пальцем поперек горла и витиевато поклонился, прежде чем начал проталкиваться сквозь толпу вслед за Эгинин.

Наблюдая за его уходом, Мэт покачал головой. Туон жесткая? Верно, она была Дочерью этих Девяти Лун и была способна спустить с него кожу одним своим взглядом тогда, в Таразинском Дворце, когда он думал, что Туон была просто еще одной высокородной шончанкой, повсюду сующей свой нос. Но все это казалось только потому, что она внезапно появлялась там, где он совсем не ожидал. Не больше. Жесткая? Она напоминала куклу из черного фарфора. Насколько жесткой или твердой она могла быть?

«Это было все, что ты мог сделать, чтобы не позволить ей разбить тебе нос, а может, и что-то еще», — напомнил он себе.

Он должен быть осторожен, чтобы не повторить то, что Домон назвал «диким разговором», но правда заключалась в том, что он собирался-таки жениться на Туон. Эта мысль заставила его вздохнуть. Он знал это твердо, как пророчество, которым оно и было, как ни крути. Он не представлял себе, как такой брак мог бы осуществиться. Все казалось невозможным на первый взгляд, и он не заплакал бы, окажись, что это действительно неосуществимо. Но он знал, что это произойдет. И почему он всегда оказывался тем несчастным, на кого внезапно падали эти треклятые, совершенно ненужные ему женщины, которые так и норовили воткнуть в него нож, а то и вовсе лишить его головы? Это было несправедливо.

Он намеревался пойти прямо к фургону, где разместились Туон и Селюсия. В качестве надсмотрщика выступала Сеталль Анан — хозяйка гостиницы могла заставить и камень показаться мягким. Избалованная высокородная леди и ее горничная не смогли бы причинить никаких неприятностей, особенно «красноруким», сторожащим их снаружи. По крайней мере, пока их не было, иначе он бы услышал. Оторвавшись от грустных мыслей, Мэт обнаружил себя блуждающим по петляющим улицам, пересекающим лагерь.

Суматоха заполнила их все — и широкие, и узкие. Мчались мужчины, ведущие на поводу лошадей, скакавших и шарахавшихся в стороны после слишком долгого простоя. Остальные снимали палатки и заполняли грузовые фургоны, или волокли за собой обернутые тканью тюки и сундуки, бочки и канистры всех размеров из похожих на дома фургонов, простоявших здесь в течение многих месяцев, частично разгруженных, так что все это надо было снова упаковать для путешествия, пока запрягали лошадей. Шум не прерывался ни на секунду. Ржали лошади, женщины звали детей, дети кричали из-за потерянных игрушек или вопили из чистого удовольствия ради большего шума; мужчины орали, выясняя, кто знает, кто взял сбрую, или кто позаимствовал какой-то инструмент. Труппа акробатов, стройные, но мускулистые женщины, которые работали на веревках, свисавших с высоких столбов, окружила одного из укротителей лошадей, каждая из них махала руками и кричала во всю силу своих легких и никто никого не слушал. Мэт приостановился на мгновение, пытаясь выяснить, что же они обсуждают, но в конечном счете решил, что они и сами этого не ведают. Два борющихся мужчины без курток катались по земле. Замеченная им неподалеку гибкая остроглазая швея по имени Джамейн могла быть вероятной причиной схватки, но появился Петра и раскидал их в стороны прежде, чем Мэт смог даже сделать ставку.

Он не боялся снова увидеть Туон. Конечно, нет. Но он должен был держаться подальше, после того, как засунул ее в этот фургон, чтобы дать ей время успокоиться и придти в себя. Только и всего. Только… Само Спокойствие, как Домон когда-то назвал ее, и назвал правильно. Похищенная посреди ночи, схваченная в шторм людьми, которые могли перерезать ей горло при одном взгляде на нее, Туон была самой хладнокровной из них. Свет! Она, возможно, сама как будто все, так и планировала, такой спокойной она была! Именно это заставило его тогда почувствовать, как кончик ножа щекочет между лопатками, и нож вернулся, едва только он снова подумал о ней. И еще эти кости, грохочущие в его черепе.

Маловероятно, что женщина предложит обменяться клятвами здесь и сейчас, подумал он, хихикнув, но смешок прозвучал натянуто даже для него. И все же, не существовало под солнцем никакой разумной причины ее бояться. Он был просто предельно осторожен, а не напуган.

Площадь, занимаемая труппой, могла сравниться с деревней приличных размеров, но все же она была не настолько большой, чтобы по ней можно было бродить бесконечно. Достаточно скоро, даже слишком скоро он обнаружил, что уставился на фургон без окон, окрашенный в блеклый фиолетовый цвет, окруженный крытыми холстом грузовыми фургонами, рядом с южной временной привязью для лошадей. Телеги с навозом не выезжали этим утром, и душок был сильным. Ветер нес тяжелый запах от ближайших клеток с животными, резкий запах больших кошек и медведей, и Свет знает чего еще. По другую сторону от складских фургонов и частокола часть парусиновой стены упала, а другая начала шататься, как только мужчины ослабили оттяжки, удерживающие столбы. Солнце, теперь полускрытое темными тучами, было уже на полпути к зениту или даже чуть выше, но было все еще слишком рано.

Гарнан и Метвин, двое из «красноруких», уже впрягли первую пару лошадей в постромки фиолетового фургона и почти закончили со второй. Солдат отлично вымуштровали в Отряде Красной Руки, и они уже будут готовы выехать, в то время как циркачи еще будут выяснять, с какой стороны запрягать лошадей. Мэт приучил Отряд двигаться быстро, когда возникала такая необходимость. Но его собственные ноги заплетались, словно он с огромным трудом пробирался по грязи.

Гарнан, с этой дурацкой татуировкой ястреба на щеке, первым заметил его. Закрепляя упряжь, молчаливый старшина этой пары обменялся взглядами с Метвином, кайриэнцем с мальчишеским лицом, чья наружность любого ввела бы в заблуждение относительно его возраста и пристрастия к шумным ссорам в тавернах. Они вовсе не выглядели удивленными.

«Все идет гладко? Я хочу убраться отсюда как можно скорее». Потирая руки от холода, Мэт тревожно разглядывал фиолетовый фургон. Надо было принести ей что-то в подарок, драгоценности или цветы. И то, и другое отлично срабатывало с большинством женщин.

«Достаточно гладко, милорд», — ответил Гарнан осторожным тоном.

«Ни криков, ни рыданий, ни плача». Он мельком взглянул на фургон, словно не доверял ему сам.

«Тишина меня устраивает», — сказал Метвин, протягивая узду через кольцо в хомуте. — «Если женщина начинает плакать, единственный выход — бежать, если есть место, где спрятаться, но едва ли мы сможем бросить их на обочине». Он тоже взглянул на фургон, недоверчиво покачав головой.

Действительно, Мэту ничего другого не оставалось, кроме как войти внутрь. Так он и сделал. Просто ему потребовались всего две попытки, чтобы — с застывшей на лице улыбкой — заставить себя подняться по коротенькому пролету из раскрашенных деревянных ступенек в задней части фургона. Он не боялся, но любой дурак, зная столько же, занервничал бы.

Несмотря на отсутствие окон, внутри фургон был хорошо освещен четырьмя лампами, снабженными зеркалами с хорошим маслом. Так что запах масла здесь отсутствовал. Но после вони снаружи было трудно сказать, так ли это. Ему следовало подыскать место получше, чтобы поставить фургон. Маленькая кирпичная печь с железной дверцей, и железным верхом для приготовления еды создавала ощущение тепла, если сравнивать с тем, что было снаружи. Это был небольшой фургон, и каждый дюйм стены, что мог быть использован, был занят шкафчиками и полками, или вешалками для одежды и полотенец и тому подобного добра, но стол, который мог опускаться на веревках, был закреплен под потолком, и три женщины в фургоне находились в страшной тесноте.

Они не могли быть более разными, эти три женщины. Госпожа Анан сидела на одной из двух узких кроватей, встроенных в стены, — величественная женщина с проблесками седины в волосах — по-видимому, полностью поглощенная вышиванием, и не обращала внимания ни на что вокруг, как будто она и вовсе не была охранницей. В каждом ухе у нее висело по большому золотому кольцу, брачный кинжал свисал с плотно прилегающего серебряного ожерелья, чья рукоятка с красными и белыми камнями уютно располагалась в вырезе узкого декольте эбударского платья. Юбка с одной стороны была высоко подшита, выставляя напоказ желтые нижние юбки. Госпожа Анан носила и другой кинжал, с длинным, изогнутым лезвием, засунутый за пояс, но и это была всего лишь традиция Эбу Дар. Сеталль отказалась от выской маскировки — эта одежда казалась ей вполне подходящей. Ни у кого не было причин разыскивать ее, а найти одежду для всех было слишком сложной проблемой. Селюсия, симпатичная женщина с кремового цвета кожей, сидела, скрестив ноги, на полу между кроватями, в темном шарфе, закрывающем ее бритую голову и угрюмым выражением на лице, хотя обычно она выглядела настолько величественно, что госпожа Анан казалась на ее фоне взбалмошной. Ее глаза были такими же синими, как у Эгинин, и более проницательными, но она суетилась больше, чем Эгинин по поводу лишения остальной части ее волос. Ей не нравилось темно-синее эбударское платье, которое ей дали, и неприлично глубокий вырез тоже, но оно скрывало ее так, словно на ней была маска. Немногие мужчины, бросив взгляд на внушительную грудь Селюсии, смогут хотя бы на несколько мгновений сосредоточиться на ее лице. Мэт, возможно, и сам бы немного полюбовался этим зрелищем, но там была Туон, разместившаяся на единственном в фургоне табурете с открытой книгой в кожаном переплете на коленях, и он не мог заставить себя смотреть на что-нибудь еще. Та-Что-Станет-Его-Женой. Свет!

Туон была миниатюрной, невысокого роста, худенькой, почти как мальчик, а в этом широком платье из коричневой шерсти, купленном у кого-то из артистов, она казалась маленькой девочкой, носящей платья старшей сестры. Нет, совершенно не тот тип женщины, что ему обычно нравился, особенно, с этими едва отросшими за несколько дней очень короткими волосами на голове. Если не обращать на все это внимания, она была даже симпатичной, с лицом в форме сердечка, с полными губками, с большими темными омутами безмятежно-спокойных глаз. Это спокойствие почти лишало его присутствия духа. Даже Айз Седай не были бы столь безмятежны в ее обстоятельствах. Проклятые кости в его голове вовсе не помогали.

«Сеталль держала меня в курсе событий», — сказала она холодным тоном, растягивая слова, пока он закрывал дверь. Теперь он уловил различия в акцентах Шончан настолько, что мог объяснить их. Туон говорила похоже на Эгинин, но все слова у нее звучали так, словно ее рот был набит вязкой кашей, и все Шончан говорили невнятно и медленно.

«Она поведала мне историю, которую ты рассказал обо мне, Игрушка», — Туон упорно продолжала называть его так же, как в Таразинском Дворце.

Его это не беспокоило, пока. Ну, хорошо, не очень.

«Мое имя — Мэт», — начал он. Он не заметил, откуда в ее руке появилась глиняная чашка, но ухитрился вовремя шлепнуться на пол, и чашка разлетелась вдребезги от удара о дверь, а не об его голову.

«Значит, Я — служанка, Игрушка?» — Если голос Туон был прежде холоден, то теперь это был твердый зимний лед. Она только чуть повысила голос, но это был все тот же холодный, безжалостный лед. Выражение ее лица заставило бы и судью, слишком часто выносящего смертные приговоры, чувствовать себя легкомысленным.

«Служанка — воровка?» — Книга соскользнула с ее колен, когда она встала и потянулась, чтобы схватить закрытый крышкой белый ночной горшок. — «Вероломная служанка?»

«Это нам еще пригодится», — сказала Селюсия почтительно, осторожно извлекая из рук Туон круглобокий горшок. Бережно пристроив его с одной стороны, она присела в ногах Туон с таким видом, как будто была готова броситься на Мэта, насколько бы потешно все это ни выглядело. Хотя в тот момент в этом ничего смешного не было. Госпожа Анан дотянулась до одной из полок над своей головой и вручила Туон другую чашку.

«А этого добра у нас полно», — шепнула она.

Мэт стрельнул в ее сторону негодующим взглядом, но ее светло-карие глаза лукаво поблескивали. Лукаво! А она, как предполагалось, присматривала за этими двумя!

В дверь стукнули кулаком.

«Эй, там, внутри, помощь не нужна?» — спросил Гарнан нетерпеливо.

Мэта заинтересовало, к кому же из них он обращался.

«Мы все контролируем», — отозвалась Сеталль, спокойно продергивая иглу с ниткой сквозь ткань в пяльцах. Можно было подумать, что вышивание — наиважнейшая вещь. — «Возвращайся к своим обязанностям. Не бездельничай». — На самом деле женщина была родом не из Эбу Дар, но она, определенно, прекрасно усвоила местную манеру общения.

Через мгновение снаружи раздался звук удаляющихся по ступенькам шагов. Как ни странно, похоже, Гарнан тоже слишком долго пробыл в Эбу Дар.

Туон вертела новую чашку в руках так, словно изучала нарисованные на ней цветы, и ее губы чуть-чуть изогнулись в насмешливой улыбке, столь мимолетной, что она вполне могла сойти за игру воображения Мэта. Она была больше чем хорошенькой, когда улыбалась, но это была одна из тех улыбок, которые намекали на то, что она знает что-то такое, чего не знает он. Да он с головы до пят покроется крапивницей, если она будет продолжать в том же духе.

«Впредь меня не будут называть служанкой, Игрушка».

«Мое имя — Мэт, а не… то, чем ты меня называешь», — сказал он, поднимаясь на ноги и осторожно ощупывая свое бедро. К его удивлению, оно болело ничуть не больше после шлепка на пол. Туон выгнула бровь и взвесила чашку в руке.

«Едва ли я мог сказать циркачам, что похитил Дочь Девяти Лун» — сказал он раздраженно.

«Верховную Леди Туон, деревенщина!» — решительно сказала Селюсия. — «Она под вуалью!»

Под вуалью? Туон носила вуаль во дворце, но сейчас — нет. Маленькая женщина снисходительно махнула рукой, ни дать, ни взять — королева, дарующая помилование.

«Это не имеет никакого значения, Селюсия. Он просто не знает. Мы должны научить его. Но ты изменишь свою историю, Игрушка. Я не буду служанкой».

«Слишком поздно менять что-либо», — сказал Мэт, не отрывая взгляда от чашки. Ее руки выглядели хрупкими, особенно с этими длинными ногтями, обрезанными короче, чем были, но он помнил, насколько стремительными они были. — «Никто не просит тебя быть служанкой».

Люка и его жена знали правду, но должна была существовать причина, которая объясняла бы всем остальным, почему Туон и Селюсия содержались затворницами в этом фургоне, да к тому же еще и охранялись. Идеальным выходом могла послужить история о двух служанках, которых собирались уволить за то, что они что-то стащили, а те намеревались раскрыть побег своей госпожи с ее любовником. Эта история казалась Мэту идеальной, так или иначе. Что касается артистов, это только добавляло романтики. Он подумал, что Эгинин, наверное, потеряла дар речи, когда он объяснял все это Люка. Возможно, она представляла себе, как Туон воспримет все это. Свет, он почти хотел, чтобы эти кости остановились. Как человек может думать, когда такое творится в его голове?

«Я не мог оставить тебя из опасения, что ты поднимешь тревогу», — продолжал он терпеливо. Это было правдой, отчасти, — «Я знаю, госпожа Анан объяснила это тебе». Он подумал, не сказать ли ей, что нес околесицу от волнения, когда ляпнул, что она его жена — она должна была решить, что он круглый дурак! — но казалось, будет лучшее не повторять этого снова. Если она желала позволить лгать в этом вопросе, тем лучше. — «Я знаю, она уже говорила тебе, но я обещаю, что никто не причинит тебе вреда. Мы не ждем выкупа, всего лишь пытаемся убежать от неприятностей с головами на плечах. Как только я смогу выяснить, как отправить тебя домой в целости и сохранности, я это сделаю. Я обещаю. До тех пор я постараюсь, насколько это в моих силах, позаботиться о вас. Тебе придется примириться со всем остальным».

Большие темные глаза Туон сверкнули — ослепительная молния в ночном небе — но она сказала: — «Кажется, я увижу, чего стоят твои обещания, Игрушка». У ее ног Селюсия шипела словно кошка, которую макнули в бочку с водой, полуразвернувшись, и словно собираясь возражать, но левая рука Туон зашевелилась, и голубоглазая женщина покраснела и притихла. Высокородные со своими приближенными и слугами использовали что-то похожее на язык жестов Дев копья. Мэт очень хотел бы понимать эти сигналы.

«Ответь мне на один вопрос, Туон», — сказал он.

Он решил, что слышал ворчанье Сеталль, — «Дурак». Челюсти Селюсии клацнули, и опасные искорки загорелись в глазах Туон, но если она собирается называть его «Игрушкой», чтоб ему сгореть, если он будет называть ее как-то иначе.

«Сколько тебе лет?» — Мэт слышал, что Туон была лишь немногим моложе его, но при том, как она выглядела в этом мешковатом платье, это казалось невозможным.

К его удивлению, эти искры превратились в пламя. Не в молнию, на сей раз. Но оно могло бы изжарить его на месте.

Туон расправила плечи и вытянулась во весь рост. Во весь, какой был: Мэт не был уверен, было ли в ней полных пять футов, даже с каблуками.

«Мой четырнадцатый день истинного имени будет через пять месяцев», — сказала она голосом, что был далек от холодного. На самом деле он мог согреть фургон лучше, чем печка.

Он почувствовал проблеск надежды, но она еще не закончила.

«Нет. Вы здесь храните свои имена со дня рождения, не так ли. Это будет моим двадцатым днем рождения. Ты удовлетворен, Игрушка? Ты боялся, что украл… ребенка?» — Она почти прошипела последнее слово.

Мэт замахал руками перед собой, яростно отрицая подобное предположение. Женщина начала шипеть на него словно котелок, а мужчина с толикой мозгов нашел бы способ быстренько остудить ее. Она сжимала чашку настолько сильно, что сухожилия проступили на тыльной стороне ее руки, и он не хотел испытывать прочность своего бедра еще одним падением на пол. Если задуматься, он не знал, насколько серьезно она пыталась попасть в него в первый раз. Ее руки были очень быстры. "Я просто хотел узнать, вот и все, — быстро сказал он. «Я полюбопытствовал, продолжая разговор. Я лишь немного старше». Двадцать. А ведь он возлагал столько надежд, на то, что она слишком юна, чтобы выйти замуж еще хотя бы в течение трех или четырех лет. Он с радостью будет приветствовать все, что отдалит день его свадьбы.

Туон подозрительно изучала его, наклонив голову, потом швырнула чашку на кровать рядом с госпожой Анан и опять уселась на табурет, с такой тщательностью расправляя свои шерстяные юбки, как будто они были шелковой мантией. Но она продолжала изучать его сквозь длинные ресницы.

«Где твое кольцо?» — требовательно спросила она.

Неосознанно он взглянул на палец левой руки, где обычно носил длинное кольцо, — «Я не ношу его постоянно». — Конечно, нет, когда каждый в Таразинском дворце видел, что Мэт носил его. Перстень бросался в глаза даже на фоне той легкомысленной одежды, что он тогда надевал. В любом случае, кольцо не служило ему печатью, а было всего лишь попыткой резчика воплотить свои фантазии. Странно, насколько легкой стала его рука без кольца. Слишком легкой. Странно и то, что она заметила его отсутствие. Но, почему нет? Свет, эти игральные кости заставляли его шарахаться от теней и подскакивать при любом шорохе. Или, возможно, причиной этого была Туон? Это очень тревожило.

Он было двинулся, чтобы присесть на свободную кровать, но Селюсия бросилась к ней с таким проворством, что ей позавидовал бы любой акробат, и растянулась на ней, подперев голову рукой. Этот бросок заставил ее шарф в какой-то момент сползти набок, но она поспешно привела его в порядок, глядя на Мэта гордо и холодно, как королева. Он посмотрел на другую кровать, и госпожа Анан отложила свою вышивку подальше, чтобы демонстративно разгладить свои юбки, давая понять, что не намерена подвинуться ни на дюйм. Чтоб ей сгореть, она вела себя так, словно защищала Туон от него! Женщины всегда умудрялись объединиться, так что у мужчины никогда не оставалось ни единого шанса. Хорошо, что он сумел удержать Эгинин от захвата власти, и он не собирался позволять издеваться над собой ни госпоже Анан, ни грудастой горничной леди, ни высокопоставленной и страшно могущественной Верховной Леди — Дочери этих Девяти треклятых Лун! Однако, едва ли он мог отпихнуть одну из них с дороги, чтобы найти себе местечко присесть. Прислонясь к шкафчику в ногах кровати, на которой сидела госпожа Анан, он пытался придумать, что сказать. Он никогда не задумывался над тем, что сказать женщине, но его мозги, кажется, были оглушены звуком этих игральных костей. Все три женщины одарили его неодобрительными взглядами — он почти услышал, как одна из них велела ему не сутулиться! — и улыбнулся. Большинство женщин считало его улыбку обезоруживающей.

Туон испустила глубокий вздох, который не показался наигранным

«Ты помнишь лицо Ястребиного Крыла, Игрушка?»

Госпожа Анан удивленно моргнула, а Селюсия села на кровати, хмуро глядя на него. На него. С чего бы ей хмуро на него глядеть? Туон продолжала смотреть на него — руки сложены на коленях — холодная и сосредоточенная как Мудрая в День Солнца.

Улыбка застыла на лице Мэта. Свет, что она знала? Как могла она знать хоть что-нибудь.

Он лежал под палящим солнцем, обеими руками зажимая бок, пытаясь удержать последние искры жизни и удивляясь, с какой стати он это делает. После сегодняшней битвы с Алдешаром было покончено. Тень на миг заслонила солнце, и затем высокий человек в доспехах склонился над ним, держа шлем подмышкой, глубоко посаженные глаза, орлиный нос:

— Ты хорошо сражался со мной, Кулайн, и сегодня, и раньше — произнес тот незабываемый голос. — Ты будешь жить со мной в мире?

С последним вздохом он рассмеялся прямо в лицо Артуру Ястребиное Крыло.

Он ненавидел воспоминания о том, как умирает. В его памяти пронеслась дюжина других, таких же древних, но ставших теперь его воспоминаний. Артур Пейндраг был трудным в общении человеком даже до того, как начались войны.

Протяжно вздохнув, он осторожно подбирал слова. Было бы совсем некстати заговорить на Древнем Наречии.

«Конечно, нет!» — Он лгал. Мужчина, не умеющий убедительно врать, быстро бы получил у женщин от ворот поворот. — «Свет, Ястребиное Крыло умер тысячу лет назад! Что это за вопрос?»

Ее рот медленно открылся, и какое-то мгновение он был уверен, что она намеревается ответить вопросом на вопрос.

«Просто глупый вопрос, Игрушка», — наконец вместо этого ответила она. — «Я не знаю, с чего это взбрело мне в голову».

Напряжение в его плечах ослабло, слегка. Конечно, он же та’верен. Люди рядом с ним делают и говорят такие вещи, которых никогда бы не сделали где-нибудь еще. Сущая ерунда. Однако, такие штуки могут стать неудобными, если станут происходить слишком близко к дому.

«Мое имя — Мэт. Мэт Коутон». — Он мог бы вовсе ничего не говорить.

«Я не могу сказать, что буду делать, вернувшись в Эбу Дар, Игрушка. Я еще не решила. Возможно, я сделаю тебя да’ковале. Ты недостаточно привлекателен для виночерпия, но вероятно, мне будет приятно иметь одного такого. Однако, ты взял на себя некоторые обязательства относительно меня, и мне доставит удовольствие пообещать тебе кое-что сейчас. Пока ты выполняешь свои клятвы, я не убегу и не предам тебя, я также не буду настраивать против тебя твоих последователей. Я верю, что прикрытие необходимо».

Госпожа Анан в изумлении воззрилась на нее, а Селюсия издала какой-то неопределенный звук, но Туон, казалось, не замечает ни одну из женщин. Она только смотрела на него, ожидая ответа.

Он хмыкнул. Не застонал, просто хмыкнул. Лицо Туон было спокойно, как гладкая маска из темного стекла. Ее спокойствие было безумием, но оно могло взгляд безумца сделать разумным. Она, должно быть, не в своем уме, если думает, что он поверит этому обещанию. Хотя, он думал, что она действительно рассчитывала на это. Или она была лучшим вруном, каким он когда-либо надеялся стать. Снова у него возникло тошнотворное чувство, что она знает больше, чем он. Смешно, конечно, но оно возникло. Он проглотил комок в горле. Твердую глыбу.

«Хорошо, если это хорошо для тебя, — сказал он, пытаясь выиграть время, — а как насчет Селюсии»?

Время для чего? Он не мог думать с этими игральными костями, кувыркавшимися в его голове.

«Селюсия выполняет мои желания, Игрушка», — нетерпеливо сказала Туон. Синеглазая женщина выпрямилась и уставилась на него, как будто возмущенная тем, что он мог сомневаться в этом. Для горничной она могла выглядеть свирепой, когда хотела.

Мэт не знал, что сказать или сделать. Не думая, он плюнул на свою ладонь и протянул руку, как если бы скреплял сделку, выгодно купив лошадь.

«Твои манеры… грубы — сказала Туон сухим голосом, но плюнула на собственную ладонь и пожала его руку.

— «Цена уплачена, свое, просивший, получает». Что означает эта надпись на твоем копье, Игрушка?»

На этот раз он застонал, и вовсе не оттого, что она прочитала надпись на древнем наречии на его ашандарее. Проклятый булыжник и тот застонал бы. Кости остановились как раз в тот момент, когда он коснулся ее руки. Свет, что произошло?

В дверь легко постучались, и он был настолько взвинчен, что двигался бессознательно, стремительно развернувшись, зажав в каждой руке нож, готовый метнуть их в любого, кто войдет.

«Стой за мной», — резко произнес он.

Дверь открылась, и Том просунул голову внутрь. Капюшон его плаща был поднят, и Мэт обнаружил, что снаружи идет дождь. Из-за Туон и игральных костей он не услышал, как дождь стучит по крыше фургона.

«Надеюсь, я ничему не помешал?» — спросил Том, подкручивая свои белые усы.

Лицо Мэта потеплело. Сеталль застыла, собираясь воткнуть вышивальную иглу с голубой ниткой в ткань, а ее брови, казалось, готовы были вылезти на затылок. Селюсия, сидя на краешке другой кровати, настороженно и с огромным интересом наблюдала за тем, как он прячет ножи в рукава. Он не подумал бы, что ей могут нравиться опасные мужчины. Таких женщин следовало избегать; они находили способы заставить мужчину быть опасным. Мэт не оглянулся на Туон. Она, возможно, уставилась на него, как будто он выделывал антраша подобно Люка. То, что он не хотел жениться, еще не означало, что он хочет, чтобы его будущая жена считала его дураком.

«Что ты выяснил, Том?» — спросил он бесцеремонно. Что-то произошло, иначе бы кости не остановились. Мысль, что пришла ему в голову, заставила волосы встать дыбом. Это был второй раз, когда кости прекратили греметь в присутствии Туон. Третий, если считать ворота, ведущие из Эбу Дар. Три проклятых раза, и все связаны с ней.

Слегка прихрамывая, беловолосый мужчина прошел внутрь, откинув назад капюшон плаща, и потянул дверь, закрывая ее за собой. Его хромота была последствием старой раны, а не стычки в городе. Высокий, худощавый и жилистый, с острыми синими глазами и снежно-белыми усами, свисавшими ниже подбородка, он, казалось, должен был привлекать внимание везде, где бы ни появился, но умел становиться непримечательным, причем его куртка цвета темной бронзы и коричневый шерстяной плащ вполне подходили человеку небольшого достатка, решившему потратить деньги, но не слишком много.

«Улицы полны слухов о ней», — сказал он, кивая в сторону Туон — но ничего о ее исчезновении, я поставил выпивку нескольким шончанским офицерам, и они, кажется, полагают, что она уютно устроилась в Таразинском Дворце или находится в инспекционной поездке. Я не почувствовал, что они что-то скрывают, Мэт. Они не знают.

«Неужели ты ожидал публичного объявления, Игрушка?» — сказала недоверчиво Туон. — «Если это случится, Сюрот придется покончить жизнь самоубийством из-за позора. Ты предполагаешь, что она может обнародовать такое мрачное для Возвращения предзнаменование, касающееся тех, кто возглавляет его?»

Итак, Эгинин была права. Это все еще казалось невозможным. И это казалось совсем неважным, по сравнению с тем, что кости остановились. Что случилось? Они с Туон пожали друг другу руки, и все. Рукопожатие и заключенная сделка. Он намеревался сдержать обещания, но о чем пытались предупредить кости? О том, что она выполнит свои? Или не выполнит? Все, что он знал — это то, что шончанские высокородные имели обыкновение выходить замуж — как это она сказала, кем она собиралась его сделать — виночерпием? — возможно, они выходили замуж за виночерпиев все время.

«Есть еще кое-что, Мэт», — сказал Том, уставившись на Туон глубокомысленно, и с некоторой долей удивления. До Мэта вдруг дошло, что она не показалась чрезмерно обеспокоенной тем, что Сюрот может покончить с собой. Возможно, она и была настолько жесткой, как предполагал Домон. О чем же пытались предупредить его проклятые кости? Именно это было важно. Затем Том продолжил, и Мэт и думать забыл о том, насколько жесткой может оказаться Туон и даже об остановившихся костях.

«Тайлин мертва. Они держат это в секрете, опасаясь беспорядков, но один молодой лейтенант из Дворцовой Стражи, подвыпив, сказал мне, что они собираются провести церемонию похорон и коронацию Беслана в один и тот же день».

«Как?» — потребовал Мэт. Она была старше чем он, но не настолько уж и старше! Коронация Беслана. Свет! Как Беслан сможет справиться со всем этим, когда он ненавидит шончан? Это был его план поджечь склады на Дороге Залива. Он попытался бы поднять восстание, если бы Мэт не убедил его, что все это кончится резней, и отнюдь не шончан.