Соблазнительное пари

Жоржи уже была готова разрыдаться, когда открылась дверь и вошел ординарец Симона. Он с улыбкой поприветствовал ее и тут же развеял ее страхи. Уже один его безмятежный тон успокаивал. Симон уехал к горе Сен-Жан, но должен вернуться вечером и успеть на бал к герцогине Ричмонд.

— Слава Богу! — воскликнула Жоржи и разразилась слезами.

Моррис стал ее успокаивать, предложил чай и усадил ее в кресло.

— Маркиз вернется очень скоро, миледи. С минуты на минуту, уверяю вас: А я тем временем приготовлю для вас хорошего чаю.

— Спасибо, Моррис, — пробормотала Жоржи, смахивая слезы кончиками пальцев, и даже сумела улыбнуться при мысли о том, что англичане считают чай панацеей от всех бед. Только англичанин может как о благе думать о чашке горячего чая в жару и зной. — Прости меня за эти слезы, но я вдруг испугалась, что могу потерять маркиза.

— Ничего страшного, миледи. Теперь, когда вы сюда приехали, все будет в порядке. Маркиз страшно скучал по вас, миледи.

Благодарно улыбнувшись Моррису, она сказала:

— В таком случае я рада, что приехала сюда. Я не была уверена, что у него есть время думать обо мне при его многочисленных заботах и обязанностях.

— Думал он, думал, — снова подтвердил ординарец. — Не было ни одного дня, чтобы его светлость не вспоминал о вас.

А спустя несколько минут Жоржи услышала знакомые шаги в коридоре и бросилась к двери.

Дверь распахнулась, Симон появился на пороге и, помедлив лишь секунду, с широкой улыбкой заключил ее в объятия.

— Наконец-то, — пробормотал он, крепко прижимая ее к груди.

— Границу неожиданно закрыли. — Она подняла на него полные слез глаза.

— Я знаю. Я уже потерял надежду на то, что увижу тебя.

— Я тебе писала.

— До меня дошли два твоих письма.

— Только два? Твои пришли все.

Это объяснялось связями с Талейраном, но Симон не стал об этом распространяться и лишь сказал:

— Почта работала из рук вон плохо эти недели. Но сейчас ты здесь, и это самое главное.

— Несмотря на неспокойную обстановку в Лионе. Я не могла больше ждать.

— Наполеон уже здесь.

Глаза Жоржи расширились от страха.

— Когда ты должен уезжать?

— Как только мы поженимся. — Обнимая Жоржи за талию, Симон слегка отодвинулся и, окинув взглядом ее фигуру, обнаружил небольшие, но явные изменения. — Тебе следовало бы заранее сказать о ребенке. Я бы кого-нибудь послал за тобой.

— Сначала я не могла ехать. Все думала, что войны удастся избежать. Но когда стало ясно, что Наполеон направляется на север, я приехала, чтобы сказать тебе об этом.

— Я очень рад, и не просто рад… хотя мне кажется, что я всегда знал.

— Прямо прорицатель и волшебник, — поддразнила она Симона.

— Есть немного, — улыбнулся Симон, хотя всегда считал себя исключительно практичным человеком. Оглянувшись, он позвал Морриса, который незаметно удалился в соседнюю комнату после появления Симона, и, когда ординарец возник на пороге, сказал: — Найди священника, который бы нас обвенчал, и отнеси сообщение Веллингтону. В разрешении я не нуждаюсь, но это знак вежливости.

— Ты меня очень беспокоишь такой спешкой, — пожаловалась Жоржи, когда Моррис ушел.

— Мне очень не хотелось бы беспокоить и тревожить тебя, душа моя, но я уезжаю через час.

— Так скоро? — ахнула Жоржи. — Моррис говорил, что сегодня ты собираешься на бал у герцогини.

— Планы изменились. Я должен доставить послания Веллингтона.

— И когда ты вернешься? — В ее голосе послышалась паника.

— Завтра. Вероятно, завтра.

Накануне произошло сражение в Катр-Бра с неясным исходом, можно лишь отметить, что войска Веллингтона ощутимых потерь не понесли. Зато к югу от Линьи прусская армия под началом Блюхера, располагая более мощными, чем у Веллингтона, силами, вошла в столкновение с правым крылом армии Наполеона, потерпела поражение и была вынуждена откатиться к северу. Союзные войска в настоящее время отступили, Веллингтон направил им подкрепление в район Ватерлоо. Симон, как и другие личные адъютанты командующего, должен был этой ночью доставить письменный приказ полевым командирам: остановиться и дать бой.

— А тем временем, — продолжил Симон, — сразу после нашего венчания я хочу отправить тебя в безопасный Антверпен. Тебя отвезет туда Моррис.

— Я не хочу туда ехать. Позволь мне остаться здесь.

— Наполеон слишком близок к Брюсселю.

— И он может одержать победу?

— Нет, он ее не одержит, — твердо возразил Симон. — Но я не хочу, чтобы ты пострадала от какого-нибудь случайного артиллерийского снаряда. Все женщины и дети уезжают в Антверпен.

— А если я откажусь? Я только увидела тебя — и вот…

— Я скоро вернусь — завтра или, самое позднее, послезавтра. — Симон знал, что сражение закончится завтра к ночи. Ни одна армия не сможет выдержать более длительное противостояние. Блюхер отступил, обе армии измотаны после двух дней переходов и боев, ни у одной нет резервов, которые можно было бы дополнительно ввести в решающий момент в бой. — Подожди меня в Антверпене, душа моя. Прошу тебя. Поверь, у меня нет времени для споров.

Жоржи увидела морщинки усталости на его лице и поняла, что сейчас все его мысли заняты войной.

— Ну, если ты так хочешь, — уклончиво ответила она.

— Спасибо. — Симон притянул ее к себе. — Я должен знать, что ты в безопасности в мое отсутствие, что в безопасности наш ребенок.

— Наверное, мне нужно было приехать пораньше, и тогда у нас было бы время…

— Ты сейчас здесь, и я доволен. — Он испытывал глубокое удовлетворение и одновременно боялся встревожить ее. Подумать только: случись все часом позже — и он не узнал бы о своем ребенке, а возможно, не смог бы жениться на Жоржи! — Посиди со мной, душа моя, пока я напишу для Морриса несколько приказов.

Он подвел Жоржи к стулу, а сам сел за письменный стол красного дерева и, время от времени ей улыбаясь, сделал несколько дополнительных распоряжений к завещанию. Он оставлял все свои владения, состояние и титулы своей молодой жене и неродившемуся ребенку.

Моррис вернулся со священником и свидетелями настолько быстро, что Симон не успел закончить письмо к своей сестре, в котором он представлял ей новую жену и объяснял причину внезапного бракосочетания. Оборвав письмо, он запечатал свою корреспонденцию, передал все Моррису и, поднявшись из-за стола, с галантным поклоном предложил руку Жоржи.

— Прошу тебя, стань моей женой и сделай меня счастли-вейшим человеком в мире.

— С радостью, — проговорила с улыбкой и со слезами на глазах Жоржи. И в этот момент она напрочь забыла обо всех пережитых ею страданиях.

Венчание длилось недолго — над Симоном довлела необходимость срочно доставить приказы Веллингтона; каждая минута была на счету. Когда короткая церемония завершилась, все необходимые бумаги были подписаны, произнесены поздравления, Симон всех выпроводил, чтобы хоть несколько минут побыть наедине с Жоржи до своего отъезда.

— Я постараюсь не плакать, — пообещала она, глядя на Симона, пока он шел к ней через комнату, звеня шпорами, которые красноречиво напоминали о том, что ее муж отправляется на войну.

— Я тоже, — с улыбкой сказал он. — Хотя не каждый день я уезжаю от жены и неродившегося ребенка. — Он обнял ее и привлек к себе, стараясь запомнить, как она выглядит, как пахнет, какая она на ощупь и на вкус.

— Ты уедешь ненадолго, — с надеждой сказала Жоржи.

— Конечно же, ненадолго. — Он хотел надеяться, что судьба будет к нему милостива завтра, однако понимал степень риска. — Держись Морриса. У него все необходимые бумаги, деньги, инструкции. Положись во всем на него.

Жоржи кивнула, не желая открыто врать. Однако она отнюдь не собиралась покидать Брюссель, поскольку это ближе к Симону.

— Тебе что-нибудь нужно сейчас?

— Чтобы твое тело находилось рядом с моим, — улыбнулась она.

— Дай мне несколько часов, — пробормотал он и, наклонившись, поцеловал ее в губы, — и твое желание исполнится.

— Мы будем ждать.

— Мне приятно это слышать — мы. — Симон вскинул черные брови и с удовольствием сказал: — Придумай в мое отсутствие несколько имен.

— Когда ты вернешься. — Эти слова прозвучали как молитва.

— Когда я вернусь, — согласно повторил он. На сей раз его поцелуй был прощальным — в нем ощущалась горчинка. А когда Симон оторвал губы от ее рта и посмотрел на Жоржи, в его взгляде на момент отразилась тоска. — Помни меня, — шепотом сказал он и, резко повернувшись, зашагал прочь.

— Буду помнить каждое твое слово, каждое прикосновение, каждый поцелуй, — прошептала она, глядя на удаляющегося Симона.

Он не оглянулся. Дверь с легким щелчком, захлопнулась за ним.

Моррис нашел Жоржи неподвижно стоящей посреди комнаты, словно уход Симона поверг ее в оцепенение. Ординарец подошел к ней, опасаясь, как бы с ней не случилась истерика.

— Нам нужно ехать, миледи, — негромко сказал он.

И в тот же момент она словно вдруг ожила.

— Я никуда не поеду, Моррис. Прошу тебя, не пакуй мои вещи.

— Маркиз хочет, чтобы вы уехали в Антверпен, миледи, — осторожно проговорил Моррис.

— Маркиз уехал. Ты можешь ехать в Антверпен, Моррис, если хочешь. Я остаюсь в Брюсселе до возвращения моего мужа.

— Вы уверены, миледи? Маркиз был совершенно…

Жоржи бросила на него такой взгляд, что он замолчал на полуслове.

— Разве я выгляжу неуверенной?

— Нет, миледи, — почтительно произнес Моррис, внезапно осознав, что его новая маркиза обладает столь же сильной волей, как и ее муж. — Вы не хотели бы, чтобы я принес вам ужин?

— Спасибо, хотела бы. И еще я была бы признательна, если бы ты разыскал для меня графа де Дре-Брэза и сообщил ему, что я в городе и ожидаю его визита.

Деловая женщина, подумал Моррис, отправляясь выполнять ее задания. Граф был весьма влиятельным эмигрантом, связанным с военным командованием. Он должен быть в курсе всех перипетий кампании.

Пока граф де Дре-Брэз вводил Жоржи в суть происходящих событий, рассказывал о диспозиции обеих армий и возможной стратегии в предстоящем сражении, Симон скакал лесной дорогой, ведущей в Ватерлоо. Хотя он и вез приказы о необходимости завтра выстоять и дать отпор, Веллингтон все еще не пришел к твердому решению, следует ли дать сражение или разумнее все-таки отступить. Герцог не чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы остановить Наполеона на подступах к Брюсселю, не заручившись поддержкой Пруссии. Прусская армия была основательно потрепана в Линьи, однако, если хотя бы один из прусских корпусов не окажет ему помощи, он планировал оставить Брюссель и отступить за Шельдт.

Только в два часа ночи, когда Веллингтон уже готов был отдать приказ об отступлении, пришел ответ от Блюхера. Блюхер лично, несмотря на ранение, возглавит корпус и придет Веллингтону на помощь. И лишь тогда Веллингтон принял окончательное решение.

Утром 18 июня на горном кряже в двух с половиной милях от Ватерлоо, откуда хорошо просматривалась сеть небольших ложбин, союзные войска выстроили свои оборонительные цепи. Люди стояли буквально плечом к плечу — для пехотинцев интервал составлял двадцать один дюйм, для кавалеристов тридцать шесть дюймов — и ждали приказа о начале движения.

К одиннадцати часам утра 140 тысяч человек — 73 тысячи солдат Наполеона и 67 тысяч воинов Веллингтона — ждали приказа Наполеона, который почему-то запаздывал. Его штабисты ждали команды, находясь на почтительном расстоянии. Одному из них, наблюдавшему за Наполеоном, показалось, что тот пребывает в состоянии оцепенения.

Будучи не уверен в надежности и стойкости союзных войск, Веллингтон ждал, на что решится Наполеон. Сам он был намерен защищаться, отнюдь не атаковать.

В конце концов ближе к полудню Наполеон отдал приказ, но не об атаке английских оборонительных линий, а об отвлекающем ударе в направлении замка Угумон.

Французская артиллерия открыла огонь на левом фланге. Английская артиллерия, располагавшаяся на холме выше Угумона, ответила, и войска, которые должны были решить судьбу Европы, начали сражение.

За шесть часов отчаянного, кровавого, переходящего в рукопашные схватки сражения обе армии были основательно измотаны, и центр оборонительных линий Веллингтона вряд ли смог бы выдержать новую атаку французов. Когда герцог лично прибыл к месту прорыва, его офицеры подтвердили: войска настолько обессилены за время длительного сражения, что удерживать позиции впредь не смогут. Веллингтон ничего не мог им предложить — ни подкрепления, ни какой-либо другой альтернативы, кроме одного: стоять насмерть.

Все ждали, когда загремят барабаны, подавая сигнал о новом наступлении французов, — наступлении, которое они не в силах отразить.

— Должны дождаться ночи или пруссаков, — услышал герцог у себя за спиной. Блюхер все еще не появился.

В Брюсселе весь воскресный день была слышна непрекращающаяся канонада, от которой сотрясались двери и окна и которая побуждала оставшихся в Брюсселе англичан поспешить с отъездом в Антверпен. Жоржи весь день провела, стоя у окна и наблюдая за потоком раненых на улицах, за повозками и снаряжением, за возвращающимися солдатами, которые распространяли слухи о том, что армия Веллингтона отступает.

Моррис умолял Жоржи отправиться в Антверпен, однако она отказывалась. Моррис сопровождал маркиза в течение всей Пиренейской кампании и о себе не слишком беспокоился. Но он представлял, как разгневается маркиз, если узнает, какому риску подвергается его жена.

— Вспомните о пожеланиях лорда Мара, — увещевал он Жоржи.

— Только бы он остался цел и невредим. Не беспокойся, Моррис, я сумею объяснить его светлости, что приняла это решение вопреки твоим энергичным протестам.

Осознав бессмысленность дальнейших споров, ординарец Симона сосредоточился на том, чтобы иметь самую свежую информацию с поля боя. Снуя между штабами, между английскими, голландскими и прусскими командными пунктами, он делал выводы из слухов и сплетен, которые просачивались в город. И всюду пытался что-либо узнать о маркизе.

К вечеру слухи об отступлении стали все более настойчивыми. В город хлынули толпы раненых, дезертиров и пленных. Говорили о том, что Веллингтон потерпел поражение и пустился в бегство, и не было никого, кто мог бы это опровергнуть.

Тем, кто занимал позиции в центре оборонительных линий союзных войск, было совершенно ясно, что надвигается момент кризиса. Было семь часов вечера, и если бы французы начали атаку, армия Веллингтона потерпела бы поражение.

Французский генерал Ней также понимал, что настало время для окончательного удара, ибо огонь со стороны войск Веллингтона все слабел. Но у Нея ничего не оставалось для того, чтобы нанести такой удар. Его уцелевшие войска были обессилены, а Наполеон не бросит в бой резервные части своей императорской гвардии.

В половине восьмого солнце опустилось совсем низко над лесом Угумона, и багровые лучи его с трудом пробивались через клубы дыма. Наполеон наконец приказал пяти батальонам вступить в бой под его личным командованием. Но именно в это время прибывший прусский корпус под командованием фон Зитена закрыл самые опасные бреши центральных линий.

В семь часов наполеоновская гвардия могла бы прорвать английскую линию обороны.

В половине восьмого снова наступило равновесие.

Наполеон недолго красовался во главе своей гвардии. Он остался у края ложбины, а далее наступление возглавил Ней. Тысячи французов двинулись навстречу английским ружьям. У англичан до этого выдался час отдыха, пришедшее подкрепление усилило их оборону, и они встретили французов мужественно, открыли огонь из всех орудий и мушкетов, стреляя в противника ядрами и картечью, и эта яростная защита создала огромные бреши в плотных колоннах наполеоновских войск. Не осталось в живых ни одного солдата из числа тех, кто шел в первых рядах наступающих французов. За первой волной последовала вторая, третья, четвертая. Через несколько минут пороховой дым на поле боя, казалось, совершенно вытеснил воздух. Земля была устлана мертвыми телами и ранеными.

Встретив столь яростный отпор, французы дрогнули и побежали.

— Гвардия отступает! — Этот крик разнесся над полем боя, и спустя несколько минут началось преследование отступавших. Веллингтон с громким щелчком захлопнул свою оптическую трубу, сорвал с головы шляпу и помахал ею.

Все, кто мог его видеть, поняли.

Адъютанты Веллингтона доставили полевым командирам приказ герцога: преследовать отступающих французов. Симон привез письменный приказ в распоряжение части фон Зитена. Прусский генерал стал читать послание и вдруг услышал, как молодой адъютант Веллингтона сказал: «Простите, сэр», после чего стал медленно падать. Маркиз потерял сознание раньше, чем коснулся пола.

Симон был ранен в бедро рано утром, однако, опасаясь, что его отправят в тыл, никому об этом не сказал. Однако потеря крови и утомление сделали свое дело. В бессознательном состоянии его перенесли в ближайший домик и оставили на попечение прусского сержанта. Фон Зитен в полночь уехал, победоносная армия союзников преследовала отступающих французов, и про Симона забыли.

К полуночи, когда маркиз не вернулся, герцог и окружающие его офицеры сочли, что он погиб.

Первый список потерь, в котором значились только старшие офицеры, был доставлен в Брюссель на следующее утро. Симон числился среди пропавших без вести. Моррис ломал голову, как сообщить об этом маркизе, но сказать нужно было, поскольку он собирался отправиться на поиски тела Симона.

Лицо Жоржи сделалось пепельным, когда она услышала новость, однако почти сразу же она расправила плечи и, вдохнув побольше воздуха, заявила:

— Я отправлюсь с тобой.

— Маркиз меня выпорет! Поле битвы — не место для посещения леди.

— В таком случае я пойду одна. — На ее щеках выступили красные пятна. — Ты понимаешь? Я не могу ждать здесь, находясь в полном неведении. — Голос ее дрогнул, но она тут же овладела собой. — Ты должен найти мне лошадь, либо я сделаю это сама.

И, не дожидаясь ответа, направилась в спальню, чтобы надеть сапоги для верховой езды.

— Позвольте мне еще раз съездить в штаб, чтобы узнать, есть ли новые данные.

Жоржи повернулась в дверях спальни.

— Если ты не вернешься через час, я уеду без тебя.

Ее тон, выражение лица были такими, что усомниться в этом было невозможно.

Моррис вернулся через полчаса: никакой новой официальной информации он не получил, однако ему удалось поговорить с двумя офицерами, которые видели Симона непосредственно перед тем, как он отправлялся с последним поручением Веллингтона.

— Лошади готовы, миледи. Двое офицеров — приятелей маркиза — сказали, что видели его в Ла-Э-Сенте. Он направлялся в Генап.

Утром почти вся армия Веллингтона двинулась на юг, оставив убитых и раненых на поле боя, где слышались стоны умирающих и носились запахи смерти. С утра сюда стали приходить крестьяне и деловито грабить мертвых, порой добивая раненых, прежде чем их раздеть. Здесь можно было видеть людей, качающихся под грузом одежды, огнестрельного оружия, шпаг, мешков с медалями и украшениями. Здесь было также немало зевак, которые, приложив надушенный носовой платок к носу, перешагивая через трупы, разглядывали поле сражения.

По дороге двигались повозки с ранеными, куда Жоржи и Моррис заглядывали в надежде найти Симона. Отъехав всего лишь на милю от Брюсселя, Моррис раздал всю свою воду раненым, которых мучила жажда. После того как фляги были снова наполнены в церковном дворе, они уже через несколько минут снова оказались пустыми. Путь к Ватерлоо было медленным и мучительным. Им встретилось огромное множество мертвых и умирающих людей и лошадей. Это все походило на огромную покойницкую. Слезы отчаяния катились по щекам Жоржи. Как сумеют они отыскать здесь Симона?

Путешествие их длилось почти целый день, поскольку дороги были запружены повозками, фургонами, всадниками, пешими людьми. Уже вечерело, когда они добрались до Генапа. Они заезжали в каждую деревушку, заходили в каждый крестьянский дом, спрашивая, не видел ли кто вчера английского офицера, и давали приметы Симона. Казалось, что все их расспросы бесполезны и бесплодны. Они были близки к отчаянию, когда один раненый солдат, сидевший на земле, вдруг ответил на их вопрос утвердительно.

— Полковник упал прямо на моих глазах, он потерял сознание вон на том месте. — Грубо обструганной палкой, которая служила ему костылем, солдат указал на дверь гостиницы.

Моррис первым обрел голос:

— Куда его отнесли?

— Не знаю.

— Я не хочу усугублять ваши страдания, миледи, но вы должны приготовиться к худшему, — тихо проговорил Моррис. — Его светлость могли унести куда угодно. Мы не знаем, насколько тяжело он был ранен. И никто не оказал ему медицинской помощи.

— Я понимаю. — Ей довелось за один этот день увидеть столько мук и страданий, что трудно было питать большие надежды. — Мы должны найти хотя бы тело… чтобы привезти его домой… — Слезы брызнули из ее глаз. Однако она быстро их смахнула, напомнив себе, что она не пережила того, что пережили солдаты вчера, что перенес Симон. В голосе Жоржи зазвучали решительные нотки: — Мы предложим награду за информацию. Скажи владельцу гостиницы. И поторопись, Моррис. Скоро будет темно.

Какой-нибудь крестьянин мог убить Симона и ограбить его, подумал Моррис, а тело закопать. Однако маркиза была права. Еще одна ночь только усложнит поиски останков. Щедрая награда может принести какую-то информацию.

Жоржи оставалась на лошади, пока Моррис ходил с предложением к хозяину гостиницы. Солнце садилось, время было дорого, однако она почувствовала некоторое воодушевление, она словно приблизилась к Симону.

— Раненого мужчину унесли из деревни. Это может быть Симон, — возбужденно проговорил Моррис, выйдя из гостиницы. Следом за ним шел крестьянин. — Этот человек покажет нам дорогу.

Сердце у Жоржи забилось так, будто она пробежала несколько миль.

— Только слишком не обольщайтесь, миледи, — предостерег ее Моррис. — Он знает лишь то, что этот офицер — англичанин.

— Он жив? Не щадите меня. Я хочу знать правду.

— Вчера вечером был жив. Больше этот человек ничего сказать не может.

— О Господи, — прошептала Жоржи, — сделай так, чтобы это был Симон.

— Я послал за местным доктором. За десять тысяч франков он может покинуть на один час свою переполненную больницу.

— Предложи ему больше. Я хочу, чтобы он пошел с нами.

Моррис что-то коротко сказал владельцу гостиницы.

— Он поедет вслед за нами, — пояснил Моррис.

— Как ты думаешь, это Симон? — с надеждой спросила Жоржи.

— Если это маркиз, он непременно будет жив, миледи. Нет такой пули или такого врага, которые могут его сразить, — с гордостью проговорил Моррис. — Он прошел тяжелейшую войну на Пиренеях и даже в таком аду сумел выжить.

— Спасибо тебе, Моррис. — Жоржи была благодарна ему за слова утешения и поддержки, они вновь вдохнули в нее надежду. — Маркизу повезло, что о нем заботишься ты.

— По крайней мере дюжина моих предков служила семейству Map, миледи. Мы найдем его, непременно найдем. Вот только вопрос — в каком состоянии?

Лачуга, к которой их привезли, имела весьма обшарпанный вид. Спешившись, Жоржи выкрикнула имя мужа.

И в ответ услышала благословенный голос Симона. В нем недоставало обычной силы, но это, без сомнения, был его голос. Жоржи бросилась к покрытой соломой хибаре, на ходу повторяя его имя, полуплача и полусмеясь, испытывая опьяняющее чувство благодарности и облегчения.

Она остановилась на пороге, ничего не видя, потому что внутри было темно.

— Ты выглядишь чудесно, — долетел из дальнего конца комнаты шепот Симона.

Вознося благодарственные молитвы, зная, что она отныне навсегда поверит в чудеса, Жоржи бросилась вперед и опустилась на колени перед соломенным тюфяком, на котором лежал Симон. Обхватив руками лицо мужа, она нежно поцеловала его.

— Теперь со мной все будет в порядке, — шепотом сказал Симон, и в его голосе послышались шутливые нотки.

— Вы хотите воды, сэр? — спросил Моррис, опускаясь на колени и протягивая флягу. Он увидел, что рядом с маркизом лежал заряженный револьвер.

— Это было бы очень здорово. — Симон не пил с самого утра. Взяв из рук Морриса флягу, он поднес ее ко рту.

— Тебе нужен доктор, — в панике сказала Жоржи, видя, как дрожит его рука, которой он держал флягу.

— Прусский солдат охранял меня с вечера, но утром уехал, — пробормотал Симон.

Моррис взял из руки хозяина флягу и помог ему сделать еще глоток. После этого Симон закрыл глаза, словно исчерпав остаток сил. Жоржи в отчаянии посмотрела на Морриса.

— Нам нужно доехать до деревенской гостиницы, сэр, — заявил Моррис.

— В моем бедре находится мушкетная пуля, — прошептал Симон, приоткрыв глаза, чтобы послать Моррису безмолвный сигнал. — Ее нужно удалить…

— Да, сэр.

— Никаких докторов… — Его голос замер.

— Да, сэр, я понимаю, сэр.

— Ты не смеешь! — воскликнула Жоржи, но, встретив предупреждающий взгляд Морриса, замолчала.

Симон потерял сознание, когда его поднимали на повозку. В гостинице его уложили на чистую постель, и Моррис позволил доктору осмотреть рану. Она была рваной, сильно воспалилась, и когда доктор сказал, что нужно пустить кровь, Симон покачал головой.

Моррис поблагодарил доктора, заплатил ему и проводил из комнаты.

— Из меня вытекло столько крови за эти два дня, что трудно себе представить, — со слабой улыбкой произнес Симон.

После бульона и яиц всмятку он почувствовал себя лучше.

— Надеюсь, Моррис, что ты сделаешь так, чтобы потери крови были минимальны.

— Да, сэр, сделаю все возможное. Бренди или настойку опиума, сэр?

— Бренди. И я не хочу, чтобы ты это видела, — обратился он к Жоржи. — Это не входит в круг обязанностей жены.

Жоржи была несказанно рада, что Симон жив и у нее не было иных обязанностей, кроме как быть женой.

— Я хочу быть ассистентом, если Моррису потребуется моя помощь.

— Тогда я в надежных руках. Давайте поскорее покончим с этим малоприятным делом.

Маркиз выпил полстакана бренди и кивнул Моррису.

Жоржи побелела, когда увидела, как Моррис сделал надрез скальпелем. Она поспешила сесть, чтобы не потерять сознание. Во время всей операции Симон не двигался и не жаловался. Когда мушкетная пуля была наконец удалена, рана промыта бренди и зашита, Симон поблагодарил Морриса так, словно тот оказал ему самую заурядную услугу. После этого он почти сразу погрузился в беспокойный сон, а когда проснулся ночью, попросил Жоржи, чтобы она легла рядом с ним.

Жоржи не на шутку всполошилась — у нее возникли опасения, уж не стало ли Симону хуже. Она осторожно прилегла рядом.

— Вот теперь я могу спать, — шепотом сказал Симон, погладив ей щеку тыльной стороной ладони. — Не покидай меня.

«Ты не покидай меня», — подумала она. Меланхолические нотки в его голосе снова ее встревожили. Заснуть она не могла и, повернувшись на бок, всю ночь наблюдала за ним, за тем, как он дышит, как поднимается и опускается его грудь, за цветом его лица и рук, лежащих поверх покрывала. Она всей душой переживала за человека, которого любила. Если бы молитвы могли помочь, Жоржи готова была бы молиться за каждого солдата, который сражался при Ватерлоо. Но самые жаркие молитвы она готова была вознести и возносила за человека, без которого — и это Жоржи твердо знала — она не может жить.

Когда наступило утро, Симон открыл глаза и, увидев возле себя жену, улыбнулся радостно и счастливо. В его взгляде читалась любовь, и от этого весь мир показался Жоржи светлым и солнечным.

Однако его выздоровление шло медленно — слишком много крови потерял он в момент ранения и после. В первые дни он был слаб и вял. Жоржи постоянно находилась при нем и почти не спала пять первых ночей. Когда у Симона возникало желание заговорить, она разговаривала с ним, когда он умолкал, она просто держала его руку. К концу недели он почувствовал себя лучше, и даже постоянно озабоченное лицо Морриса прояснилось.

— Я думаю, мы избежали заражения, миледи, — негромко сказал Моррис как-то утром, когда они готовили для Симона завтрак в соседней комнате.

Жоржи облегченно вздохнула.

— Ах, как здорово, как это здорово! — повторяла она со счастливой улыбкой.

— Должно быть, на будущей неделе его светлость уже сможет вынести путешествие.

— Пусть остается на месте столько, сколько нужно, Моррис. Не будем торопиться. Пусть мы пробудем здесь целый месяц, это не важно, лишь бы мой муж поправился.

Однако у Симона были другие планы. Ему надоело чувствовать себя беспомощным инвалидом.

— Найди карету, — распорядился он на следующий день. — Я хочу вернуться в Брюссель.

Ехали они медленно, с частыми остановками, чтобы Симон мог передохнуть, — дорога, по которой прошли две армии, была в безобразном состоянии.

Прибыв в Брюссель, они узнали, что Наполеон отрекся от престола и союзные армии двигались на Париж.

— Однако ты останешься здесь, — решительно сказала Жоржи, увидев засветившийся интерес в глазах Симона.

Он не стал возражать, понимая, что в целом война закончилась. Теперь дело в свои руки возьмут политики. Еще не изгладились из его памяти утомительные дискуссии в Вене, и все более заманчивым казалось возвращение в его дом в Йоркшире.

— Как ты относишься к тому, чтобы на месячишко съездить в Йоркшир, пока по Франции все еще маршируют армии?

— Если ты считаешь, что в твоей семье не будут возражать…

— При чем здесь семья?

— Ну хорошо, — улыбнулась Жоржи. — Йоркшир — это звучит очень привлекательно.

— Ты хочешь, чтобы ребенок родился в Лионе?

— Да, если в стране будет мир. Рождение ребенка будет означать своего рода возрождение моей семьи.

— Мы посмотрим, как будут развиваться события, и, если станет возможно, отправимся в Лион.

— Ты во всем идешь мне навстречу.

— Мне доставляет удовольствие делать тебе приятное.