Соблазнительное пари

— Что, если мы поженимся?

— Я уже была замужем. И никому бы не рекомендовала.

— А если я хочу жениться на тебе?

Она положила руки Симону на грудь и пристально посмотрела ему в глаза.

— Ты делаешь предложение?

— А что, если бы сделал?

— Ты говоришь так осторожно и уклончиво, любимый, — едва заметно улыбнулась она. — Почему бы нам не обдумать все более серьезно в течение какого-то времени?

— И как долго? — В его голосе послышалось раздражение.

— Пока ты не обретешь полную уверенность, мой дорогой Map.

— А ты говоришь, что уверена?

— Да, я уверена, что люблю тебя. А брак — это совсем другое дело.

— А если у тебя должен родиться мой ребенок?

— Но я не ожидаю твоего ребенка.

— Я могу это изменить.

— Допускаю, что можешь. Но я все равно не должна буду выходить за тебя замуж.

— Не будь такой несговорчивой, — пробормотал Симон, слегка рассердившись. — Или ты думаешь, что я каждый день прошу женщин выйти за меня замуж?

— Я отлично знаю, что нет. Весь свет знает, что нет. Давай поговорим об этом утром.

— Почему утром?

— Потому что сейчас я страшно хочу тебя. — Жоржи подтянулась и поцеловала его. — Или ты возражаешь?

Он засмеялся:

— Разве я когда-нибудь возражал?

Она сделала гримаску.

— Я не уверена, что мне это нравится.

— Что именно? — Он посмотрел на нее таким невинным мужским взглядом, о который, казалось, способны разбиться любые обвинения.

— Твоя неимоверная способность к сексу.

Симон громко засмеялся и, еще не до конца успокоившись, проговорил:

— И это жалуешься ты? Леди, которая испытывает постоянную потребность в плотских удовольствиях?

— Не смейся надо мной, — возразила Жоржи, игриво ткнув в него пальцем. — Просто я ревную тебя, вот и все. А ты всегда готов к любовным играм.

— Ты предпочла бы, чтобы это было не так?

— Разумеется, нет.

— Я вот что думал…

— Дело в том…

— Я не собираюсь смотреть на других женщин. И не смотрел. Я просто не хочу на них смотреть. Ты — это все, что мне надо.

Было видно, насколько Жоржи удовлетворена его словами.

— И ты все это время даже не смотрел ни на какую другую женщину?

— Я сделался евнухом. Но не по отношению к тебе, разумеется. Ты не та женщина, которую интересует лишь платоническая любовь.

— С того момента, как узнала тебя. Я сделалась одержимой — как избалованная наложница султана, которая возлежит и ждет… вот этого, — пробормотала она, поглаживая его восставший ствол.

— Мы оба одержимы, — ответил Симон и накрыл ее руку, чтобы продлить это поглаживание. Он закрыл глаза, тихий стон сладострастия вырвался из его груди. Его голос, даже один вид его действовал на нее так, что она приходила в отчаянное возбуждение.

Его сексуальные достоинства прочно привязали Жоржи к нему, порой ей казалось, что идиллия последних недель ей просто снится в каком-то волшебном сне. Она запрещала себе думать о том, что когда-нибудь все это закончится. Отказывалась думать о жизни без него.

— Возьми меня, — шепотом сказала она, желая почувствовать его близость, его любовь.

Она ощутила ладонью твердость ствола и подняла на Симона глаза.

Симон улыбнулся:

— Он почувствовал тебя.

— Он хочет меня.

— Всегда хочет. — Симон заторопился, словно чувствуя ее смятение, расположился над ней, затем опустился между ее ног. Задержавшись, прежде чем войти в нее, посмотрел ей в глаза. — Назначь дату свадьбы.

— Это шантаж, — шепотом ответила Жоржи, приподнимая бедра, готовая принять его в себя.

Он отодвинулся.

— Хотя бы назови время.

— Я не могу прямо так сразу.

Направляя пенис одной рукой, он стал водить головкой по увлажнившимся пухлым губам.

— М-м-м… Какая горячая…

— Так несправедливо… — Жоржи ерзала под ним, пытаясь принять его в себя.

— Ты так и не дала мне ответа.

— Проклятие! — Она потянула его к себе, обхватив руками за спину.

Однако он не уступал:

— Я буду к твоим услугам в любое время послезавтра.

— Ты не можешь! — возбужденно воскликнула Жоржи, чувствуя, как у нее все ноет внутри. — У тебя нет разрешения на брак!

— Я его получу. — Он сказал это как человек, который умеет добиваться того, чего хочет. — И я не дотронусь до тебя до тех пор, пока ты не скажешь «да».

Казалось, в воздухе парили яростные чувственные желания.

— Ну пусть будет следующий месяц, проклятие! — прошептала она.

— А точнее?

— В день моего рождения, — пробормотала она и тут же подумала, уж не сошла ли она с ума, соглашаясь снова выйти замуж, тем более за человека с такой отчаянной репутацией. Однако он сразу же погрузился в нее, и она была настолько благодарна за это, что тут же забыла обо всех своих опасениях, приподнимая бедра в такт его ритмичным движениям, которые несли ей удивительные, божественно-сладостные ощущения.

Он действовал легко, умело, изобретательно, словно желая наградить ее за данное согласие. Она прильнула к нему, как бы пустившись в открытое плавание по морю сексуального наслаждения к отдаленному берегу, где он всегда ее ждал, чтобы подарить то, чего она хотела. Она испытала оргазм много раз и наконец затихла, устроившись в его объятиях, а он еще долго и нежно ее целовал.

Это просто невероятно, подумала Жоржи, дремля в его объятиях, что она согласилась выйти за него замуж.

Он больше не говорил с ней о свадьбе, довольный заключенной сделкой, однако когда она заснула, на его губах блуждала улыбка.

Слуга Симона ворвался в комнату на рассвете без стука, без предупредительного возгласа, и еще до того, как он что-то сказал, Жоржи поняла, что стряслась беда.

Симон выпрыгнул из кровати, натянул брюки, коротко поцеловал Жоржи на прощание и, на ходу надевая сюртук, выскочил из комнаты.

— Я дам тебе знать сразу же, как только что-либо станет известно — крикнул он на ходу.

Наполеон неделю назад высадился в Антибе и двинулся на Париж.

Жоржи была на ногах всего лишь минутой позже, ибо ее судьба напрямую зависела от этого похода на Париж. Сейчас, когда Наполеон вступил на французскую землю, страна снова может оказаться в состоянии хаоса. Жоржи предстоит очень многое сделать. Быстро одевшись, она вызвала слуг и распорядилась упаковать вещи, подготовиться к путешествию и законсервировать свое жилье в Вене. Ее имениям близ Лиона грозила серьезная опасность, если Наполеон вздумает реквизировать имущество во время своего марша на Париж. В провинциях могли вспыхнуть восстания. Ей нужно было как можно быстрее добраться до Лиона, чтобы защитить свой дом.

Средства для выкупа ее конфискованных родовых имений были заработаны ценой ее мученического брака, и Жоржи никак не намерена была потерять их снова.

Ей единственной из всей семьи удалось пережить революцию и кровавый террор во Франции в 1794 году — от зверств Фуше ее спасла няня, Жоржи тихонько подрастала в деревне, и ее отроческая красота привлекла внимание Ренье, одного из наполеоновских финансистов, чей загородный дом находился недалеко от Лиона. Когда Жюль Ренье узнал ее имя, ее аристократические корни еще больше возбудили его интерес. Многие семьи из старого режима стали к тому времени членами двора Наполеона, и лишь самые ярые монархисты все еще оставались в ссылке. Родовитость Полиньянов должна была добавить блеска буржуазным миллионам, не говоря о том, что наследник может продолжить эту древнюю линию.

Предложение Ренье выйти за него замуж было скорее приказом, нежели просьбой, и предметом переговоров была лишь доля приданого юной графини. К счастью, ее молодость и красота были не менее желанны, чем ее блестящее имя, и поэтому местный магистрат оформил сделку на весьма благоприятных условиях.

Семь лет брака прошли для Жоржи, как семь лет тюрьмы. Но в конце концов ее престарелый муж умер из-за своей страсти к спиртному, и три года назад она стала богатой вдовой.

Ей потребовалось какое-то время, чтобы выкупить все фамильные имения и имущество, проданное различным покупателям. Последний гектар был выкуплен ею, когда прошлой весной началась пахота.

И никто — ни Наполеон, ни сам Господь Бог — не может забрать у нее то, что ей принадлежало. Она это заработала.

Когда Симон поздним утром возвратился домой, Жоржи готовилась уезжать, ее уже ждала карета с вещами.

— Что это, черт возьми, ты надумала? — сведя черные брови на переносице, спросил маркиз, влетев в библиотеку, где Жоржи торопливо писала записки своим подругам. Симон успел заметить у подъезда ее карету.

— Я должна вернуться во Францию, чтобы защитить свои владения.

— Не тогда, когда к Парижу движется Наполеон! Я запрещаю тебе это делать!

Жоржи насторожилась, вспомнив, как некогда похожие команды слышала из уст своего мужа. Положив перо, она повернулась к Симону с холодным выражением лица.

— Ты не можешь мне запретить.

— Только попробуй! — Все встречи и заседания в тот день были бурными и непродуктивными, и Симон был основательно взвинчен.

— Не угрожай мне, Симон. Ты не имеешь права что-либо мне запретить.

— Я найду способ защитить твое имущество.

Жоржи поднялась с кресла и посмотрела ему в глаза. Весь ее вид говорил о решимости.

— Я должна быть там лично. Мое имя кое-что значит в Лионе.

— Ты не сможешь защитить себя от Наполеона!

— Я прошла через такой ад, — горестно вздохнула она. — И если пережила все это, то смогу сладить и с Наполеоном. Подумаешь, Наполеон!

— Понятно, — отрывисто произнес Симон. Сорвав с рук перчатки, он швырнул их на пол, словно бросая ей вызов. — Ты спала с ним?

— Я не стану отвечать на этот вопрос.

— Да или нет, черт возьми?

— Нет, — лаконично и надменно бросила она. — Удовлетворен?

Об удовлетворенности Симона в этот момент говорить было бы излишне. Он проигнорировал ее вопрос. Он был разъярен до такой степени, что готов был запереть ее в спальне и сделать пленницей. Однако скоро этот момент миновал, и, понимая, что прямой атакой ничего не добиться, он перешел к дипломатическим средствам.

— Послушай, дорогая, — вежливо предложил он, — позволь мне переговорить с Талейраном. Он наверняка сможет направить войска, чтобы защитить твои владения.

— Не думала, что ты настолько наивен. Талейран защищает только самого себя.

— Тогда я найду кого-нибудь еще. Господи, Жоржи, ведь тебя могут убить!

— Моя жизнь оказывалась в опасности десятки раз после революции. Я видела, как мою мать и моего отца тащили драгуны Фуше. В память о моей семье у меня остался только дом, где я провела детство, и я не намерена его потерять.

— Твой управляющий наверняка защитит твою собственность.

— От Наполеона или толпы? Не думаю.

— Считаешь, что это сможешь сделать ты?

— Моя семья жила близ Лиона столетия. Есть немало людей, которые мне сочувствуют. Со мной все будет в порядке, дорогой, — сказала Жоржи примирительным тоном. — Я сообщу тебе о моем благополучном прибытии.

— Меня здесь не будет.

Категоричность, с которой это было произнесено, ее напугала, хотя они оба знали, что в случае начала войны Симон должен ехать. Последние остатки ее гнева испарились.

— Когда ты уезжаешь?

— Утром.

— Похоже, все начинается сначала? — Холодок пробежал по ее спине: вся ее жизнь прошла среди революций и войн.

— Это не может длиться долго. — Что он будет делать без нее?

— Ты можешь умереть, — со слезами на глазах проговорила Жоржи.

Уже в следующую секунду она оказалась в его объятиях.

— Сколько у нас времени? — шепотом спросила Жоржи.

— Мы уезжаем на рассвете.

«Вот все и кончилось», — с обреченностью подумала она.

— Спасибо тебе за счастливейшие дни всей моей жизни, — пробормотала Жоржи. Ей очень хотелось, чтобы Симон знал, как много он ей дал.

— Ты должна поехать со мной. Я найду способ все устроить. Мы поженимся в Брюсселе. — Симон хотел бы, чтобы они поженились прямо сейчас, но это было невозможно, поскольку делегация уже занималась сборами.

Жоржи с тоской во взоре посмотрела на Симона.

— Я должна прежде съездить в Лион.

— Я не могу переубедить тебя?

— Прошу, не надо, Симон. Я столько выстрадала ради этой земли.

— Правительство уже готовится бежать из Парижа, Франция в состоянии хаоса, а ты все-таки хочешь ехать?

— Я должна.

Воцарилось напряженное молчание.

— Давай заключим сделку, — предложил Симон.

«Все, что угодно, — хотелось сказать ей, — лишь бы я смогла удержать тебя». Однако она понимала ограниченность их возможностей.

— Слушаю тебя, — тихо сказала Жоржи.

— Обещай взять с собой охрану. Я найду достаточное количество французских солдат, чтобы защитить твое имущество. Но как только ты удостоверишься, что твои имения в безопасности, ты должна приехать ко мне в Брюссель.

Это не было ни приказом, ни требованием. А главная радость заключалась в том, что она сможет увидеть его снова.

— Ты сделаешь это?

Она кивнула.

Симон улыбнулся впервые с того момента, как увидел на подъездной дорожке ее карету.

— Дай мне один час, чтобы собрать для тебя охрану. Я поговорю с Талейраном. А после этого у нас будет целый вечер.

Он не сказал, что это их последняя ночь, однако они оба это понимали.

— Позволь мне пойти с тобой. — Ей не хотелось ни на минуту с ним расставаться.

— Будь вежлива с Талейраном, — призвал он.

— Ты должен встретиться с ним? Он страшно беспринципен.

— Он знает, как все нужно делать.

— Дипломатия — искусство возможного, — пробормотала Жоржи с легкой гримасой.

— И еще искусство того, как представить quid pro quo[1]. Он хочет встретиться со мной, чтобы обговорить, как ему сохранить должность министра.

Талейран являл собой воплощенную любезность. Умный, с изысканными светскими манерами, поклонник красивых женщин, он рассыпался в любезностях перед Жоржи. Он незамедлительно гарантировал ей людей для охраны. И пока Симон обсуждал с французским министром вопрос о характере вооруженных сил в Бельгии, Эмилия пригласила Жоржи в гостиную на чашку чая.

— Глупо, что ты едешь во Францию, — без обиняков заявила она.

— Я буду под защитой и не задержусь там надолго, — сказала Жоржи. — А ты тоже едешь с Талейраном в Брюссель?

— Не сразу. Конгресс продлится еще две недели. Будь осторожна Жоржи. За роялистами сейчас развернулась настоящая охота во Франции.

— Я придерживаюсь нейтральных взглядов.

— Ты храбрее меня, дорогая.

— Ты не потеряла столько, сколько потеряла я во время революции. Вероятно, поэтому мне не столь безразлично, с чем я останусь в будущем. А Симон отправляется на войну, — негромко добавила она. — И. меня это пугает гораздо больше.

— Но затем ты последуешь за ним в Брюссель.

Жоржи кивнула:

— Надеюсь, что скоро.

— Буду молиться за вас обоих, — сказала Эмилия. — Но Талейрану об этом не скажу. Он самый большой безбожник из всех живущих на земле.

В этот вечер время летело с ураганной скоростью. Наконец Симон посмотрел на часы и отдал приказание своему ординарцу разбудить его в пять часов.

— Никогда я не чувствовал себя таким несчастным, — пробормотал он, гладя волосы Жоржи. — Я бы так хотел, чтобы ты поехала со мной.

— Ты же знаешь, что я не могу, по крайней мере пока что.

Он вздохнул:

— Этот чертов Наполеон ломает мою жизнь.

— Твою любовную жизнь, — деликатно поправила она, не желая попадать в зависимость, пока никто из них еще не принял окончательного решения.

— Мою жизнь, дорогая, — решительно возразил Симон, — и если бы ты не вела себя столь непреклонно, мы бы уже были женаты.

— Может быть, будет заключен мир, ты ведь этого не знаешь. А твоя семья может отречься от тебя из-за того, что ты женился так легкомысленно…

— Очень неубедительные отговорки, дорогая, — не дослушав, перебил ее Симон. — Мир сейчас вряд ли возможен, а моя семья может катиться ко всем чертям, если им не нравится то, что я делаю. — Однако он понимал осмотрительность Жоржи в отношении женитьбы. Талейран просветил его, рассказав о бывшем муже Жоржи. Этот человек заслуживал того, чтобы его расстреляли. К счастью для него, он умер. — Брюссель через месяц будет вполне подходящим местом для нашей свадьбы, — весело заявил он и с улыбкой добавил: — Я составлю список гостей, — Не надо, дорогой, давай не будем говорить о… ну, ты знаешь, — пробормотала она, — пока все не определится. Дело ведь не в том, что я не люблю тебя. Ты меня понимаешь, правда же?

Ее неуверенность и опасения были ему понятны, и у него возникло желание поднять этого негодяя Ренье из гроба и застрелить.

— Я знаю. — Симон прижал Жоржи к себе, словно пытаясь защитить ее от воспоминаний. — Ты ведь тоже знаешь, что я люблю тебя больше жизни.

— Не надо так говорить. Не надо говорить о смерти, или о войне, или еще о каком-либо страшном исходе, прошу тебя, Симон. Я не мыслю жизни без тебя.

— Стало быть, я увижу тебя в Брюсселе через месяц.

Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась:

— Спасибо. Я тебя безгранично люблю.

— А как ты меня любишь? — зашептал он. И опустился над ней, опираясь на локти и наклонив голову, чтобы поцеловать ее в губы.

— Здесь слова бессильны. При мысли о тебе я начинаю, улыбаться и могу улыбаться тысячу раз в день.

— Всего лишь тысячу? — поддразнил ее Симон.

— О других мужчинах я вообще никогда не думала.

— Я счастлив это слышать, — шепотом сказал он, поглаживая пальцем шелковистую кожу на ее шее. — И люблю тебя очень-очень…

— Я тоже очень-очень, — горячо и как-то по-детски проговорила Жоржи. — Вена навсегда останется в моей памяти.

— Йоркшир тебе тоже понравится, — заявил Симон. — Там мы будем растить и воспитывать наших детей — по крайней мере какое-то время, — добавил он жизнерадостно.

— Ты не спрашивал меня, хочу ли я детей, — нарочито игривым тоном заметила она.

— Мне и не нужно спрашивать. Я видел, как ты расстроилась, когда пришли месячные. Ты хочешь ребенка.

Она вскинула бровь.

— Ты сейчас выступаешь моим исповедником?

— Нет, я лишь наблюдатель. Ты с такой нежностью смотришь на каждого ребенка.

— Спасибо в таком случае на добром слове.

Он усмехнулся:

— Может, мы сделаем еще попытку до Брюсселя?

— Ты спрашиваешь меня?

Его темные глаза находились всего лишь в нескольких дюймах от ее лица, могучее тело нависло над ней, искушая своей близостью, лобком она ощущала его возбуждение.

— Ты хочешь меня?

Один только ее взгляд уже был красноречивым и вполне достаточным ответом, однако он слишком любил ее и не намерен был сделать ее несчастной. Он хотел, чтобы она сама определилась, так же как и он.

Она кивнула.

— У тебя будет мой ребенок и ты станешь моей женой? Или это можно сказать в ином порядке, как тебе захочется.

Жоржи снова кивнула, не имея сил выразить то, чего ей хочется, когда будущее столь неопределенно.

— Ты уверена? — снова мягко спросил Симон, которого огорчало ее безмолвие.

— Я уверена, — сказала она наконец, и глаза ее увлажнились. — Хотя с самого детства я постоянно испытывала неуверенность.

— Ты можешь быть уверена в одном: я всегда буду тебя любить.

— Спасибо. — Слезы покатились из ее глаз, и она сказала прерывистым шепотом: — И еще спасибо тебе за то, что ты показал мне прелести любви.

— Вечной любви. — Он поцеловал ее во влажные щеки. — Вместе с нашими детьми, будь то в Лионе, или Йоркшире, или же на каких-нибудь Сандвичевых островах — какое это имеет значение, если мы будем с тобой?

— Как ты можешь говорить это, если мы не знаем…

— Мы остановим Наполеона, — уверенно сказал Симон. — Он не продержится больше нескольких месяцев. И тогда я увезу тебя в Англию и представлю всем тем членам моего семейства, которым я пожелаю тебя представить. А может, только своей сестре, — добавил он с еле заметной улыбкой.

— Ты не ладишь с…

— Это они не ладят со мной, — резко возразил он. — Но я не хочу сейчас говорить об этом. Предпочитаю более приятные темы — например, о дате твоего приезда в Брюссель!

— Это будет уже скоро, — пробормотала она и потянулась, чтобы поцеловать его и забыть обо всем. — И когда я снова тебя увижу, мы решим, какие имена будут у наших детей.

— В таком случае я должен приступить к делу, — с озорным видом сказал он.

— Начинай, — вполголоса дала согласие Жоржи, разводя ноги.

— Я не мог бы придумать более приятного подарка для себя по случаю моего отъезда.

— Я тоже.

— По случаю столь важного события я буду предельно осторожным.

— Только посмей!

Он засмеялся:

— Ты так восхитительно бесстыдна!

— Я научилась этому у тебя.

Симон улыбнулся ослепительной улыбкой.

— Я хотел бы поставить это в заслугу себе, но мне кажется, что твоя очаровательная пушистая киска и сама по себе весьма горяча, — сказал он, погладив волосы на лобке.

— Например, сейчас, когда она хочет ощутить его в себе. — Жоржи сжала ладонью восставший ствол.

— Повинуюсь, — пробормотал Симон с улыбкой, пошире раздвинул ей ноги и расположился между бедер таким образом, что тугой ствол соприкоснулся с пульсирующими губами. — Чтобы мы ощущали это целый месяц, — хриплым голосом проговорил он, входя в ее лоно. Он стал целовать ей ямку под шеей, а в этот момент головка его напряженного ствола коснулась устья матки, и они оба ощутили неукротимое пламя, разлившееся по всему телу и пронизавшее даже кости. Они занимались любовью с таким самозабвением и яростью, словно были последними людьми на грешной земле, словно после этого наступит конец света.

Она трепетала и вскрикивала, прижимаясь к нему, а он шептал ей в волосы:

— Не плачь, не плачь, я люблю тебя…

Их тела при каждом толчке все более и более распрямлялись и сплавлялись одно с другим, и это порождало ощущения гораздо более сильные, чем при обычном соитии.

И когда оргазмы сотрясли их тела, когда он щедро излил себя в ее лоно и они на какое-то время словно впали в забытье, грядущая война была забыта, исчезли страхи и опасения. Они были просто мужчиной и женщиной, которые горячо любили друг друга.

— Ты моя, — выдохнул он, едва к нему вернулась способность говорить, и почувствовал себя так, словно они были Адамом и Евой и его задачей было населить мир людьми.

Все еще не имея сил произнести хоть слово, Жоржи смотрела из-под томно полуопущенных ресниц на отца своего ребенка, чувствуя удивительную уверенность в том, что так оно и будет, и наслаждаясь внезапно обретенной радостью материнства.

— У него будут черные волосы, как твои, — пробормотала Жоржи еле слышно.

— Или у нее, — с улыбкой отозвался Симон.

— Почему я так сильно тебя люблю?

— Потому что ты моя жизнь, потому что мы нашли друг друга в этом грешном, несовершенном мире, и я всегда буду с тобой.

— Спасибо тебе, — просто сказала Жоржи, понимая, что она теперь навсегда избавилась от опустошенности.

— Спасибо тебе, что ты вытащила самый большой номер, — прошептал Симон. Будучи по натуре реалистом, он тем не менее считал, что их встреча была обусловлена действием каких-то мистических сил.

— Я покорила тебя? — с улыбкой спросила она.

— Ты покорила мое сердце и душу.

— И ты снова вернешься ко мне?

— Я тебя никогда не покину, — шепотом сказал он, — но я снова увижу тебя в Брюсселе.

На какое-то время Симон заставил ее забыть, что они расстаются. Он поддразнивал, ласкал и целовал ее, самозабвенно занимался с ней любовью, и, когда в пять утра раздался стук в дверь, Жоржи смогла проститься с ним с улыбкой.

Это было именно то, чего Симон хотел.

Он хотел запомнить ее улыбающейся на тот случай, если ему не суждено вернуться с войны. И уж никак не хотел, чтобы она запомнилась ему в слезах.

Когда Жоржи появилась в своем имении, она узнала, что Наполеон совсем недавно покинул Лион. За время своего пребывания в городе он успел выпустить декларацию о роспуске двух палат парламента Людовика XVIII с обещанием созвать конституционную ассамблею. Однако он вынужден был поспешить в Париж, где мог опереться на армию, поскольку его высадка в Антибе вызвала в стране смуту. Наполеону пришлось переодеться, чтобы пробраться через Прованс, ибо при вести о его возвращении в провинции возникла опасность бунта. Против его возвращения выступили роялисты в Вандее. Он ни на кого не мог положиться.

После того как Наполеон покинул Лион, среди населения города царили разброд и неопределенность. Конфликтующие группировки пытались предвосхитить окончательный исход опасной политической игры Наполеона. Благодаря настояниям Симона Жоржи прибыла в Лион в сопровождении охраны, и это помогло ей обезопасить свои владения, в то время как отовсюду доходили слухи о бунтах и проявлениях недовольства в округе. В этой тревожной обстановке имение стало для нее надежным убежищем. В стенах своего замка и в его садах Жоржи имела возможность на какое-то время забыть о войне.

Сразу по прибытии в Брюссель Симон занялся организацией высадки английских, голландских и германских войск. Первоначально английские войска насчитывали там всего лишь около 10 тысяч человек. Через десять недель их количество увеличилось до 35 тысяч — вместе с дополнительными ганноверскими и голландско-бельгийскими рекрутами. Большую часть неанглийских войск составляли необученные рекруты; всего под началом Веллингтона числилось 107 тысяч человек. Эта армия занимала фронт от Рента до Монса. Их прусские союзники под командованием Блюхера численностью в 116 тысяч солдат держали оборону от Шарлеруа до Льежа. Возлагать большие надежды на необученные войска из разных стран под командованием разных военачальников не приходилось, и Веллингтон мог полагаться только на английских солдат. Что касается Наполеона, то он возглавлял армию из хорошо обученных, закаленных войнами солдат, беззаветно ему преданных, и она не была разбавлена иностранцами.

К тому же он отчаянно нуждался в победе, чтобы вновь взойти на трон.

После возвращения Жоржи в Лион разговоры шли не только о войне. Ходили слухи также и о том, что снова установится мир. Некоторое время Наполеон надеялся, что союзники позволят ему вернуться на трон. Когда эта надежда умерла, была призвана французская национальная гвардия. На службу в армию были также призваны моряки, часть полиции, были поставлены под ружье несколько тысяч лионских и парижских рабочих. Когда на призыв откликнулась лишь половина национальной гвардии — некоторые провинции вообще его проигнорировали, — встала неотложная задача сделать французскую армию боеспособной.

По всей Франции были разосланы предписания о призыве, и охрана Жоржи вынуждена была покинуть ее. После этого у Жоржи умерла всякая надежда на мирное разрешение конфликта. До этого она оставалась в Лионе, надеясь на защиту своей собственности путем дипломатических переговоров. Теперь это теряло всякий смысл. Если в скором времени она не присоединится к Симону в Брюсселе, то может вообще никогда больше его не увидеть.

Жоржи велела приготовить карету.

14 июня, когда французы пересекли бельгийскую границу и заняли Шарлеруа, почтовым каретам было запрещено выезжать за пограничные столбы. Не имея другой возможности попасть в Бельгию, Жоржи наняла местного проводника и лошадей, чтобы ее тайком довезли до Брюсселя. Ехать пришлось по заброшенным дорогам. Наконец после долгого путешествия в течение ночи и большей части дня она добралась до Брюсселя — это случилось во второй половине дня 15 июня. Город был забит войсками, вспомогательными военными службами и тысячами английских зевак, которые приехали поглядеть на кампанию, словно это была не война, а карнавал.

В гостинице «Англетер» Жоржи стала наводить справки относительно местоположения штаба Веллингтона. Ей сказали, что многие английские офицеры расквартированы в гостинице «Д'Аремберг». Взяв с собой небольшой саквояж, она по запруженным людьми и повозками улицам с огромным трудом добралась до гостиницы. И здесь, усталая, измученная до предела долгим путешествием, покрытая слоем дорожной пыли, узнала, что Симон уехал.

— А он вернется? — нервно спросила Жоржи.

— Да, мадемуазель, — любезно ответил клерк. Он понимал ее волнение. За день ему довелось увидеть немало жен и любовниц, оказавшихся в такой же ситуации. — Почти наверняка полковник вернется, поскольку его ординарец остался здесь.

Офицеры редко отправляются к месту боевых действий без камердинера, и это несколько приободрило Жоржи. Но, войдя в комнаты Симона, она обнаружила, что Моррис также отсутствует. Она стала обследовать небольшие апартаменты Симона, пытаясь найти какое-то указание на то, когда он вернется. Однако это не дало никаких результатов, поскольку личных вещей Симона в помещении почти не было.

Она решила ждать. Опустились сумерки, комнаты наполнились тенями, и ею овладела тревога. Жоржи опасалась, что приехала слишком поздно. Но она не могла покинуть Лион раньше. И как она ни пыталась объяснить и оправдать отсутствие Симона, тревога ее лишь возрастала.

Что, если она не сможет найти его?

Жоржи ходила от окна к окну, выглядывала на улицу, кишащую солдатами. Здесь были фургоны с военным имуществом, повозки, ящики с артиллерийскими снарядами и много другого снаряжения, и все это свидетельствовало о приближающихся баталиях. Была ли хоть какая-нибудь надежда отыскать его, если он не возвратится? Не отправился ли он уже на поле боя? И есть ли шанс встретить его в этой толпе, если она покинет гостиницу?

Ну почему она так долго не выезжала? Почему не следила более внимательно за происходящими событиями? Почему столь обольщалась надеждой на мир, находясь в тиши своего дома?

Не желая более смотреть на вселяющие страх свидетельства приближающейся войны за окнами, Жоржи села в кресло и попробовала более спокойно оценить ситуацию. Однако она была не в силах заставить себя собраться с мыслями, снова вскочила на ноги и стала ходить по комнате, чувствуя, как все более возрастают ее тревога и отчаяние. Что, если она вообще никогда его больше не увидит?