Кто-то ткнул алебардой прямо Джеку в лицо. Он едва сумел увернуться сзади была стена. В его распоряжении оставались считанные мгновения.
      Он собирал воздух, сгущал его. Воздух сперва сопротивлялся, потом стал обволакивать Джека. Острие алебарды вонзилось ему в руку, лезвие другой задело плечо. Он свирепо взмахнул ножом. Отчаявшийся, напуганный, прижатый к стене, Джек усилием воли собрал воздух в ком. В тот же миг желудок сократился во рту появился металлический вкус. Давление в голове стало невыносимым. Джек представил себе, как Мелли бежит по улице, преследуемая солдатами.
      Воздух стал тяжелым как масло, сгустился и помутнел. Солдаты попятились. Дышать стало нечем. Магический заряд собрался у Джека на языке - Джек подержал его сколько мог и выпустил в сгустившийся воздух.
      Воздух ринулся вперед, круша солдат. Трое врезались в противоположную стену, четвертый - в дверной косяк, пятый вылетел в дверь. Джека придавила к стене отдача. От оглушительного шума болели уши. Дышать было нечем. Слышался отвратительный хруст ломающихся костей. Если бы у кого-то хватило воздуха на то, чтобы закричать, Джек бы его не услышал.
      Хаос кончился так же внезапно, как и начался. Воздух стал мерцать и затих. Обрывки ткани, клочья кожи, волосы и пыль тихо опускались на пол. Джек жадно вдохнул. Тело, ничем больше не удерживаемое у стены, обмякло, и ему пришлось схватиться за выступ, чтобы не рухнуть на колени.
      Он был слаб, ошеломлен и весь налит тяжестью.
      Перед собой он видел плоды своего колдовства. По сеням словно ураган пронесся. Обломки дерева и клочья обивки завалили дверной проем. Сама дверь раскололась на куски. Одни солдаты ворочались, отирая кровь с лица, и ощупывали сломанные конечности, другие лежали тихо, не имея сил пошевелиться, третьи затихли навсегда.
      Джек отвернулся, не желая больше смотреть, и увидел, что по-прежнему сжимает в руке нож. Ровас гордился бы им. Джек скривил губы в угрюмой улыбке. Пора было догонять Мелли.
      Оказываясь надолго за пределами города, Хват начинал тосковать. Он был природный горожанин. В уличной толкотне он раз за разом переживал все сначала: тщательный выбор жертвы, волнующий миг кражи и удовлетворение от хорошо сделанной работы. С этим ничто не могло сравниться. Город был полон чудес: пахучих отбросов, в которых нужно порыться, звонкой монеты, которую можно пустить в оборот, темных личностей, с которыми сталкивает тебя случай. Вокруг постоянно что-то покупали или продавали - жизнь кипела.
      Будучи сам деловым человеком, Хват больше всего скучал по деловой жизни. А здесь, в поле, с кем вести дела - с полевыми мышами и крестьянами, что ли? Уж лучше свернуться среди колосьев да проспать до самой жатвы.
      Но тот, кто рискнул бы таким манером залечь в пшенице мог бы испечься заживо заодно с нею. Хват только головой качал при виде черных дымов на горизонте: Кайлок жег хлеба.
      Все утро Хват обгонял многочисленные отряды солдат, которые несли факелы и деревянные бочонки. Он мало что понимал в таких вещах, но догадывался, что в бочонках содержится какое-то горючее вещество, чтобы легче поджигать поля, - наподобие крысиного масла.
      Что бы это ни было, оно хорошо исполняло свое назначение. В воздухе стоял запах гари, ветер нес хлопья сажи, а столбы густого дыма подступали все ближе. Сжигалось все, что не поспело для жатвы.
      В другое время Хват охотно задержался бы и поглазел на пожар, но теперь поджоги вызывали у него необычайно трезвые мысли о близости и неизбежности войны. О ней толковали много недель, если не месяцев, но Хват как-то не принимал эти разговоры всерьез. Горящие поля были красноречивее они предвещали все ужасы войны: бессмысленные разрушения, гибель имущества, торжество безумия.
      Солдаты с факелами делали свое дело весело - все лучше, чем сидеть и ждать врага. Крестьяне же в полном отчаянии то бросались на солдат с вилами и дубинами, то спешили убрать что могли, то сидели у дороги и плакали.
      Хват старался держаться подальше от всей этой суматохи. Он выбирал тихие тропки, ведущие через уже сжатые поля и сонные деревушки, где жили больше скотоводством, чем земледелием. Но он невольно оглядывался на черные дымы вдали и каждый раз содрогался всем своим тщедушным телом при мысли о грядущем.
      Вся округа пришла в движение. Большие дороги были заполнены народом, идущим в Брен. Люди искали защиты от высокоградской армии за городскими стенами. Целые семьи с навьюченными мулами и скотом шли вперемешку с монахами, везущими вино, и мельниками, везущими зерно, катящими перед собой свои жернова. Конные солдаты, рыцари и наемники пробирались в толпе, пришпоривая до крови своих коней, и те скалили желтые зубы. Из людского потока изымались то молодые женщины, то скот, то лошади - войска брали себе все, что хотели. Старухи вопили, глядя, как грузят в повозки их ягнят и топчут их пожитки. Хрустели сворачиваемые куриные шеи, и дети поднимали плач, когда уволакивали прочь их матерей.
      Хвату все это крепко не нравилось. Он никогда еще не видел войны и распрекрасно бы без нее обошелся.
      Однако его не оставляла греховная мысль, что умные люди на войне наживаются - да еще как. Тут и черный рынок, и припрятывание провизии, и конфискации, да мало ли что еще. Вот почему ему до зарезу надо быть в городе: мало ли что может подвернуться на людных улицах Брена. А он в такое горячее время застрял в деревне.
      Если бы его не послала с поручением прекрасная дама, он ни за что бы не ушел. Ну, может быть, это не совсем правда - ему и самому хотелось отыскать Таула, но почему это добрые дела всегда противоречат выгоде? Почему нельзя и доброе дело совершить, и деньги на нем заработать?
      Хват поплевал на руку, пригладил волосы, подтянул штаны и свернул в сторону от дыма и горящих полей. Он не мог больше болтаться в окрестностях и то рваться обратно, то чувствовать себя виноватым за это. Что проку? Его дело - найти Таула и вручить ему письмо от Бевлина, к этому и надо стремиться. А стало быть, пора раскинуть мозгами.
      Со вчерашнего дня, уйдя из города, он обходил все ближние городки и деревни, ища следы рыцаря. Никаких следов не нашлось, чего и следовало ожидать. Таул, где бы он ни был, должен скрываться, опасаясь быть схваченным. Он где-то поблизости - он не ушел бы далеко от госпожи Меллиандры, - но в таком месте, где никто его не найдет. В каком-нибудь амбаре, в разрушенном крестьянском доме, а то и в курятнике. Теперь, когда все бросают свои жилища и бегут в город, таких мест тысячи.
      Думая, как Таул сидит где-то один, Хват невольно радовался, что так и не рассказал ему о встрече Баралиса с Тиреном. Таулу и без того тяжело незачем взваливать на него лишний груз. Хват собрался рассказать, но тогда ночью, вернувшись домой, он слишком устал, а на другой день был праздник первого чуда Борка, и у Хвата язык не повернулся сказать Таулу о предательстве Тирена в этот священный для рыцарей день. Таул весь тот день не отходил от окна, глядя в сторону Вальдиса.
      Хват вздохнул. Когда-нибудь ему все-таки придется сказать Таулу правду - но чем дольше он тянет, тем труднее это становится.
      Одно ясно: на этот раз он Таулу ничего говорить не станет. Сейчас главное - отдать письмо Бевлина и вернуть рыцаря к его поискам.
      Разрешив этот вопрос, Хват почувствовал себя гораздо лучше. Теперь отгадать бы еще, где может быть Таул. Взявшись за подбородок, Хват стал думать. Скорый, который вечно разыскивал кого-то с целью отомстить, вернуть свое или убить, сказал однажды: "Крысы, может, и бегут с тонущего корабля, но всегда гнездятся в его обломках. Точно так же и люди - они всегда предпочтут знакомое место неизвестному". Если предположить, что Скорый говорил правду - а Хват пока что не имел оснований сомневаться в его мудрости, - то Таул должен быть где-то, где он уже бывал, притом недавно.
      Хват так стиснул подбородок, что губы побелели без притока крови. Думать куда труднее, чем кажется.
      И вдруг не иначе как сами боги послали ему ответ. Охотничий замок герцога! И как это ему раньше в голову не пришло? Таул знает это место, там он впервые встретился с Мелли, замок недалеко от города и, вероятно, заброшен теперь, когда герцога не стало и надвигается война.
      Хват пришел в такой восторг от собственной догадливости, что даже подпрыгнул и взбрыкнул ногами. Но тут же и успокоился, сочтя такое поведение несолидным.
      Обретя прежнюю веселость, он двинулся на север. Он знал, что замок расположен на северо-запад от города, в шести часах верховой езды, но и только. Остальное придется разузнать по дороге. Хват пожал плечами - с этим у него никогда трудностей не бывало. А быть может, его еще кто-нибудь и подвезет.
      День клонился к закату. Тучи, заслонившие солнце, чернели на меркнущем небе. С гор уже задувал ночной ветер. У подножия могучей гряды стало холодно - так, что в пору разводить костер и надевать зимний плащ: Таул продрог до костей.
      Он сидел на траве, скошенной около месяца тому назад, и укрывался от ветра за стеной герцогского охотничьего замка в предгорьях Большого Хребта.
      Утром Таул обнаружил, что с крыши замка на юго-востоке виден город Брен - он не так далеко. Весь день Таул провел на крыше, стараясь различить улицы и отыскивая разные приметы.
      Даже после того, как стемнело, он все еще смотрел на темное пятно города и думал о Мелли. Наконец ветер и холод согнали его вниз. Он занозил себе руки о стропила и закоченел, но знал, что завтра чуть свет опять заберется на крышу.
      Мелли ни на миг не покидала его мыслей. О чем бы он ни думал, что бы ни воображал, чего бы ни делал - все было связано с ней. Вот и теперь в языках костра он видел ее лицо.
      Нужно ли было покидать ее таким образом? Без прощания, без объяснений? Таул провел пальцами по своим золотым волосам. Нужно ли было вообще уходить от нее?
      Он повернул вертел с насаженным на него кроликом. Пока он сидел на крыше, всякая живность шмыгала внизу без опаски, и он подшиб камнем дичину себе на ужин. Поджаренное, с дымком, мясо пахло просто восхитительно, и жир шипел, капая в огонь. Тут и на Мелли хватило бы, будь она здесь.
      Таул встал и отошел от костра - запах крольчатины вдруг стал ему противен. Почему он не взял ее в охапку и не унес, визжащую и брыкающуюся, прочь из города? Зачем послушался Мейбора и этого скользкого лорда Кравина? Зачем? Зачем? Зачем?
      Таул стукнул кулаком по бревенчатой стене дома, и боль ответила ему: затем, что Мелли без него не так опасно. А безопасность Мелли превыше всего.
      После того как он перестал быть рыцарем и отказался от своих странствий, Мелли - единственное, что у него осталось, и ему тяжело было покинуть ее даже теперь, когда он ей больше не нужен. Но в глубине души он знал, что должен уйти. Если бы только это не было так больно.
      Пора ему избавиться от своих старых страхов. Если с его сестрами случилась беда в его отсутствие, это не значит, что она случится и с Мелли. С тех пор прошло десять лет, и все совсем по-другому, да и Мелли не ребенок, которого нельзя бросать одного.
      Но старый страх забыть трудно. Очень, очень трудно.
      Сам того не заметив, Таул вернулся к костру и стал вертеть в руках нож. Порой ему хотелось умереть, чтобы избавиться от памяти о своих прегрешениях. Анна, Сара, малютка, Бевлин, его цель, орден - он предал все и всех. И теперь, перед угрюмым ликом Большого Хребта, он не видел возможности когда-либо искупить свои ошибки.
      В этот миг Таул услышал шорох и резко обернулся. Шорох доносился из кустов. Таул покрепче перехватил нож, готовясь к атаке. Шорох послышался снова. Таул отступил в густую тень дома. Из кустов вылезла фигура маленькая фигурка с узкими плечами.
      - Хват! - тихо окликнул Таул.
      - Это я! - Хват вышел на место, освещенное луной и костром. - Я тебе принес кое-что, - сказал он, роясь в своем метке.
      Таул сунул нож за пояс.
      - Как Мелли? Облава прекращена?
      - У Мелли все хорошо, - ответил Хват, продолжая свои поиски. - А облаву прекратили наутро после твоего ухода.
      - Я велел тебе оставаться при ней.
      - Угу. А она послала меня к тебе, - Хват извлек наконец из котомки какой-то плоский предмет, - чтобы отдать вот это.
      Таул не тронулся с места. Хват протягивал ему запечатанное письмо. Оно белело в лунном свете, слегка трепеща на ветру. Таул знал, что это за письмо. Ему уже пытались вручить его однажды. Он узнал печать, бумагу, очертания. В последний раз, когда он его видел, письмо лежало в грязи на темной узкой улице.
      В горле у Таула пересохло, и сердце забилось медленнее.
      - Где ты его взял?
      - Там же, где ты его оставил: на улочке, что справа от бойни. - Хват сунул письмо ему в руки. - Возьми. Мелли хочет, чтобы ты его прочел.
      Таул смотрел на письмо Бевлина. Он думал, что никогда уже его не увидит, и не хотел видеть. Но вот оно, перед ним, протянутое рукой мальчика, его единственного друга.
      - Хват, - тихо сказал он, - если я его прочту, все переменится.
      - Я знаю. И Мелли знает. Я ей рассказал о твоем странствии и о Бевлине...
      - О Бевлине?
      - Не тревожься, Таул. Я сказал только то, что ей следовало знать.
      Таул посмотрел Хвату в глаза. Замечательный мальчишка - и не только единственный, но и лучший его друг. Ветер утих, и письмо перестало трепетать.
      - Возьми его, Таул, - мягко сказал Хват. - Я в жизни еще не совершал такого правильного поступка.
      У Таула заволокло глаза, и что-то мокрое скатилось по щеке.
      - Вскрыть это письмо - все равно что распечатать прошлое.
      У Хвата в глазах тоже блестели слезы.
      - Ты никогда не запечатывал свое прошлое, Таул. Оно не покидало тебя.
      Как может такой ребенок быть столь мудрым? Таул вытер слезы с лица.
      - Значит, ты хранишь его уже несколько месяцев, - сказал он протягивая руку к письму. - Пора избавить тебя от этой ноши.
      Пергамент был гладким на ощупь и теплым от руки Хвата. Таул поднял глаза и увидел, что Хват исчез.
      Таул сел у костра. Полная луна светила на небе, точно лампа. Таул, потупив голову, прочел короткую молитву и сломал печать.
      Дорогой Таул!
      Если ты читаешь эти строки - значит меня уже нет в живых. Некоторое время назад я узнал, что мне недолго осталось жить, потому я тебе и пишу. Мне нужно кое-что сказать тебе, кое-что объяснить, а мы, может статься, больше уже не встретился. Поэтому я пишу, хотя предпочел бы поговорить с тобой, и надеюсь, что сумею передать в письме все богатство устной речи.
      Прежде всего, Таул, я должен сказать тебе, что сердием я всегда с тобой. Меня постоянно гнетет то, что я поставил перед тобой почти невыполнимую задачу и тем помешал тебе жить собственной жизнью. И я прошу у тебя прошения здесь, в этих строках, ибо я стар и не желаю сходить в могилу с такой тяжестью на душе. Ты добрый человек и охотно простишь меня, я уверен.
      А теперь поговорим о твоем странствии. Когда я отправил тебя в путь и в устах твоих звенело пророчество Марода, а в глазах сияло предчувствие победы, я еще многого не понимал. Я не знал ни истинного смысла пророчества, ни роли ладльчика, на розыски которого ты отправился. Я был уверен только в том, что речь идет о воине.
      За истекшие годы я узнал больиле. Теперь я убежден, что те два дома, что должны слиться, - это Брен и Королевства. И союз их приведет к войне. Все так и говорят о том, что войн, подобной этой, мир не знал уже тысячу лет. Если не убить ее в зародыше, она разорит весь континент.
      И я боюсь, что Брену будут помогать сверхъестественные силы. Ларн, остров оракулов будет снабжать его нужными сведениями. Оба эти места связаны - не знаю, кем или чем. Ларнский храм должен быть разрушен - только тогда его оракулы перестанут помогать Брену. Брен познает мир лишь в том случае, если будет сокрушен Ларн.
      Ларн... Это место преследует меня во сне и, боюсь, не оставит даже за могилой. Таул, найди мальчика. Он один способен уничтожить это проклятое место.
      А теперь последнее. - Не только Ларн посещает мои сны: я вижу еще человека с ножом, стоящего надо мной. Каждую ночь он снится мне, и каждую ночь нoж опускается, пронзая мне сердце. Боюсь, что однажды я проснусь и увижу это наяву. Во сне человек с ножом - это марионетка, которую водят за ниточки. Он действует не по своей боле.
      Таул, кто бы ни убил меня, он не отвечает за мою смерть. Передай ему, что я его прощаю, и пусть он не винит себя. Такой, как я, старик все равно стоит одной ногой в могиле.
      Прощай, мой добрый друг, и пусть Борк приведет тебя к цели.
      Навсегда остающийся у тебя в долгу.
      Бевлин.
      Таул опустил письмо на колени и посмотрел в ночное небо. Оно было полно звезд. Странно, что раньше он не замечал, каким миром он дышит, как красивы звезды, как свеж воздух.
      Кролик на вертеле миновал стадию готовности, почернел и обуглился. Таул снял его с огня и остудил, чувствуя, что мясо, хоть и горелое, понравится ему. Не выпуская письма, он дотянулся до мешка и достал оттуда меньшую из двух фляг. Раскупорил ее и отпил глоток лучшей Мейборовой браги. Только один. Золотистая жидкость согрела его до самого нутра. Он встал и отошел подальше от стены замка, все так же держа в руке письмо Бевлина.
      Перед ним в лунном свете лежала широкая долина. Среди травы темнели деревья, и вдалеке нитью чистейшего серебра струилась вода. Прекрасен был этот вид, тихий и величественный, будто собор. Он был полон покоя и благодати, но прежде всего - прощения. Тихо веял бриз, ласково мерцали звезды, огромное темное небо ложилось бальзамом на душу, и земля бережно держала тело.
      Таул не знал, долго ли стоял так, предоставив природе и прощению Бевлина делать свое дело. Когда он наконец вернулся к костру, кролик совсем остыл, но все-таки показался ему вкуснее всего на свете. Таул улегся в теплом кругу света и, прижимая к сердцу письмо Бевлина, уснул быстро и крепко.
      IX
      - Нет, Боджер. Рану сперва надо промыть вином, а уж потом накладывать мазь. - Грифт лежал на деревянном топчане, окруженный пахучими травами, и руководил собственным лечением. - Круговыми движениями, Боджер, - и не втирай, а вбивай. Да поосторожнее с отростком слепой кишки, Боджер. Повредишь его - и я уже никогда не смогу влюбиться. Отросток - ключ любовных желаний. Без него можно с тем же успехом побрить себе ноги и назваться бабой.
      - Я слыхал, некоторые мужчины бреют ноги, Грифт.
      Боджер, геройски придерживаясь указаний Грифта, вбивал мазь, хотя втирать было бы куда проще. Рана Грифта все еще кровоточила - не так, как вчера, но довольно сильно.
      - Да, Боджер, есть такие, что и в женские платья рядятся. Особенно в Марльсе. Видать, бабы там такие уродки, что... А-ай! - вскрикнул Грифт, когда Боджер нажал прямо на рану.
      Его ранила в низ живота солдатская алебарда во время вчерашнего бегства из дома Кравина. И Боджер очень беспокоился за него. Хорошо бы рану посмотрел кто-нибудь понимающий - Таул, к примеру.
      - Как ты думаешь, Таул еще вернется к нам, Грифт? - спросил он с напускной беззаботностью.
      Грифт тут же позабыл о боли, услышав вопрос: он и жил Ради того, чтобы высказывать свое мнение.
      - Навряд ли, Боджер, а если и вернется, как он нас найдет? Тут, в винном погребе под мясным двором... Он может пройти прямо над нами и ничего не заметить.
      Боджер неохотно кивнул, не отрывая глаз от раны и надеясь в душе, что это один из тех редких случаев, когда его дорогой друг ошибается.
      - Джек, если ты не будешь стоять смирно, пока я промываю твой порез, я тресну тебя вот этой миской. - Мелли топнула ногой. Ну почему все мужчины такие упрямые ослы?
      - А в ней что-нибудь есть?
      Мелли, негодующе фыркнув, подскочила к миске и метнула ее в Джека.
      - Сам сейчас увидишь!
      Она целила метко, но Джек был скор и разминулся с миской, совершив головоломный прыжок в сторону. Но при этом он врезался в ряд винных бочек, которые раскатились по булыжному полу. Мелли бросилась к нему.
      - Ты не ушибся? - спросила она, глядя на Джека, распростертого на сыром полу.
      Он потер голову.
      - Так миска пустая была?
      Мелли не сумела скрыть улыбки, чувствуя себя немного виноватой: не создана она, чтобы быть сиделкой.
      - Последние пару дней я ею не пользуюсь, - сказала она, протягивая Джеку руку. - Первые три месяца прошли. Меня не тошнит с того дня...
      "С того дня, как ушел Таул", - не смогла выговорить она и отвернулась от Джека. В горле застрял тяжелый ком, который она никак не могла проглотить.
      Где теперь Таул? Нашел ли его Хват? А если и нашел, увидит ли она Таула снова? Если письмо в самом деле так важно, как говорит Хват, Таул может покинуть Север и никогда уже не вернуться сюда.
      Мелли сглотнула, решив не поддаваться жалости к себе. Таул не уйдет, не повидавшись с ней. Он человек чести и непременно с ней простится.
      - Мелли, что с тобой? - Рука Джека легла ей на плечо.
      - Ничего.
      Мелли повернулась к нему. От нежного участия, звучащего в его голосе, горло снова загородил комок. Как повзрослел Джек за этот последний год! Морщины легли на его лоб, глаза утратили наивность: это уже не тот мальчик, что бросился ей на помощь у лесной дороги. Он стал мужчиной. И ей вдруг расхотелось притворяться перед ним сильной.
      - Джек, я...
      Но он, не дав ей говорить, обнял ее и прижал к груди. Мелли склонила голову ему на плечо, зарывшись щекой в мягкую ткань камзола. Последние дни были безумными: Таул ушел, откуда ни возьмись явился Джек, им пришлось бежать из дома Кравина, и без боя не обошлось. Нервы у нее были натянуты, но чувства словно умерли. Все происходило чересчур быстро, слишком велика была опасность, и неясно было, чем все это кончится.
      Со вчерашнего утра ей некогда было дух перевести. Когда солдаты принялись молотить в дверь, они с Мейбором ушли через черный ход. Там их поджидали двое гвардейцев. Мейбор, Боджер и Грифт схватились с ними, и Грифт получил тяжелую рану - кровь так и хлестала. Он едва мог идти. Боджер чуть ли не волоком дотащил его до мясной лавки. Там, во дворе, их нагнал Джек - тоже в крови, но раны его не были серьезными. Он не хотел рассказывать о том, что произошло в доме.
      Накинув на себя плащ Мейбора, чтобы скрыть кровь, он тихо переговорил с мясником. Некоторое количество Мейборова золота перешло из рук в руки, и мясник привел их к деревянному люку во дворе. Внизу помещался винный погреб Кравина. Кроме Джека, мясник никого не видел - Джек позаботился об этом.
      В погребе пахло прокисшим вином и сыростью. Потолки были низкие, из стен сочилась вода, и пружинистый мох ковром покрывал пол. Погреб состоял из четырех комнат, связанных проходами. Самая большая, в которой Джек и Мелли находились теперь, располагалась прямо под люком. Она же была и самая сырая: люк пропускал воду и грязь со двора, хотя почти не пропускал света. Грифта поместили в самой маленькой и самой сухой комнате. Боджер состоял при нем. Мелли провела ночь на топчане в третьей комнате, а Джек с Мейбором разместились в четвертой.
      Ночью им пришлось обходиться без света, без камыша, без еды и лекарств. Рано утром Боджер вызвался сходить за припасами, и теперь они обзавелись фонарями, связкой жареных фазанов, тремя охапками ароматной летней травы и каким-то странным жиром в горшочке. Боджер объявил, что он целебный.
      Пока Мейбор пробовал различные вина - большинство из которых, по его утверждению, загубила сырость, - Боджер в своей каморке врачевал Грифта, а Мелли занялась Джеком.
      Но сейчас, похоже, их роли переменились. Мелли высвободилась из его объятий. Она совершенно здорова, однако непонятно почему хнычет.
      - Закатай-ка штаны, - распорядилась она. - Я промою тебе ногу.
      - Лучше потом, - увернулся Джек. - Сперва я хочу закрепить люк, а потом посмотрю, как там Грифт. Мои ранения подождут - это всего лишь царапины.
      Мелли не возражала. Она мало что понимала в лечебной науке. Лекарство, по ее мнению, полагалось глотать, а не мазаться им. Она села на перевернутый бочонок и стала смотреть как Джек закрепляет брусом люк.
      - Завтра я добуду молоток и гвозди и сделаю настоящий засов. Так будет надежнее. - Джек спрыгнул с ящиков и спросил: - Когда ты осматривала погреб, то никакой лазейки больше не нашла?
      - Нет. Этот люк - единственный выход.
      - Тогда отныне я буду спать здесь. - Он стал отодвигать груду ящиков из-под люка. - Если кто-то станет ломиться сюда, лучше знать об этом заранее.
      Мелли хотела сказать, что вчера они ни о чем не подозревали, но удержалась. Джек явно не хотел вспоминать о том, что было вчера. Она только кивнула, подала ему руку, и они оба пошли к Грифту.
      Таул проснулся поздно. Солнце стояло высоко, и уже перевалило за полдень. Но костер, несмотря на это, все еще горел. Мало того - в него подложили дров, и в горшке что-то варилось - там бурлила, как обнаружил Таул, смесь из сушеных яблок, сладких булок, медовых коврижек, сидра и сыра. Хват... Только двенадцатилетний мальчишка способен выдумать такое блюдо. Таул с усмешкой встал и позвал его.
      Хват тут же явился из-за пышного куста.
      - Давно пора, - заявил он, подходя. - Я уж думал, ты никогда не проснешься. Еще немного - и я бы сам съел всю похлебку.
      - Ах, похлебку! - Таул усмехнулся еще шире, счастливый, как ребенок. Значит, это так называется?
      - Ну вот что - в последний раз тебе готовлю. В жизни не видел такой неблагодарности. - Хват сел у огня и стал помешивать свою похлебку. - Никто тебя не заставляет - не хочешь, не ешь.
      Таул сел рядом с ним.
      - Нет, зачем же, я попробую. Давай разливай. Мне побольше размокших булок.
      Хват разлил похлебку в две большие миски, и Таул, беря свою, увидел, что все еще держит в кулаке письмо Бевлина. Он спрятал его за пазуху.
      - Хват, мы сегодня же возвращаемся в город.
      - Я так и думал, - с полным ртом ответит тот.
      - Мне нужно увидеть Мелли, прежде чем я уйду.
      Таул вспомнил письмо - ему не было нужды его перечитывать, он знал его наизусть. Теперь все стало ясно - он знал, что должен делать и зачем. Ночью он получил редкостный, чудесный подарок. Даже два подарка...
      Первый - это прощение Бевлина.
      Второй - то, что он теперь может исполнить данное Бевлину обещание, не нарушая данной герцогу клятвы. Ведь он поклялся защищать Мелли и ее дитя. Когда он произносил свою клятву перед герцогом и горожанами Брена, он думал, что пути назад нет и что Вальдис, Бевлин и странствие - это наглухо закрытые двери. Однако ночью, прочтя письмо, он понял, что эти двери, если и простояли долго закрытыми, никогда не запирались на замок.
      Произнеся свою клятву, он еще крепче связал себя данным Бевлину словом.
      Дитя Мелли - законный наследник Брена. Таул обязан защищать его интересы. Лишь когда он найдет мальчика из пророчества Марода, это нерожденное еще дитя сможет занять подобающее ему место. Ларн необходимо уничтожить, войну должно остановить, Кайлока и Баралиса - истребить. Тогда, и только тогда, Таул исполнит свою клятву. Мелли и ее дитя будут в опасности, пока в Брене не воцарится мир и ребенок не будет признан единственным наследником герцога.
      Это дитя должно править Бреном по праву рождения, и человек, которого искал Бевлин, - единственный, кто способен помочь это осуществить.
      Таул набрал в грудь горного воздуха. Все было связано изначально, и благодаря письму Бевлина он понял это. Мелли не должна больше иметь с ним ничего общего, как с мнимым убийцей Катерины, но он может по-прежнему служить ей во благо, хотя и не может быть с ней рядом. Своими стараниями он спасет ее. Клятва связывает его с нею на всю жизнь - и кто знает, что ждет их в будущем.
      До нынешнего дня он думал только о том, что будет через несколько недель или месяцев, никогда не заглядывая слишком далеко вперед. Теперь нужно загадывать о годах, если не о десятилетиях. Если Кайлок и Баралис выиграют будущую войну Мелли с ребенком всю жизнь придется скрываться. Преследуемые как преступники, они будут бежать с места на место, не имея возможности никому довериться и живя одним днем. Он не может этого допустить - и не допустит.
      - Да ешь же, Таул. Похлебка стынет.
      Таул заморгал, словно пробудившись ото сна.
      - Извини, Хват. Мысли увели меня слишком далеко.
      - Моя похлебка мигом вернет тебя на землю. Расплавленный сыр с сидром очень помогает в таких случаях.
      Таул потрепал мальчика по плечу.
      - Ты настоящий друг, Хват.
      - Я делаю для тебя только то, что сделал бы для меня Скорый.
      Хват отводил глаза, старательно сгребая пепел в кучку. Таул улыбнулся, поняв, что лучше сменить разговор.
      - Ну, давай поедим скорее да двинемся обратно в город. Если поторопимся, успеем еще засветло.
      Они шли весь день, только раз остановившись отдохнуть. Было тепло, но солнце светило не так ярко, как могло бы, ибо его застилал дым. Почти весь бренский урожай сжигался на корню. Путники шли мимо сгоревших полей, где прежде колосились пшеница, рожь и овес.
      Из деревень ушли почти все жители. Крестьяне устремились в город, захватив с собой скот и пожитки - все, что уберегли от наемников. Мародеры уже шмыгали по опустевшим домам, наводя ужас на тех, кто был слишком стар, упрям или робок, чтобы уйти с остальными.
      Однажды Таул увидел вдали вальдисское знамя. Черно-желтый флаг развевался во главе большого отряда рыцарей. Таул мало что мог различить, кроме блеска стальных доспехов и пыли, поднявшейся позади.
      Ближе к городу на дорогах стало тесно от солдат в вороненых бренских шлемах, в голубых с золотом королевских мундирах, одетых во что попало наемников и крестьян с косами и вилами.
      К исходу дня все вокруг говорило о войне, и Таул понял, что принял верное решение. Его долг - положить конец всему этому. Сейчас эти люди рвутся в бой. Но не пройдет и нескольких недель, как все переменится. Скрежет осадных машин и разрывы снарядов сделают жизнь нестерпимой. Люди увидят смерть любимых: изувеченных сыновей, братьев, покрытых ранами, отцов истекших кровью из-за нехватки лекарей. С улиц и озера потянет мертвечиной, и люди поймут, что оказались в западне, А ели осада затянется надолго, голод и болезни унесут больше жизней, чем целый год боевых действий.