Чародей и Дурак (Книга Слов - 3)

      - Таул - наш глава! - Это кричал Андрис. Джервей, Мафри и Корвис присоединились к нему. Таул потряс головой, не в силах произнести ни слова.
      - Таул - наш глава! - Новые голоса подхватили призыв, и вскоре их число удвоилось.
      Таул не мог этого вынести. Ему хотелось одного: чтобы его оставили наедине с его горем. Не переставая качать головой, он встал. Он так ослаб, что ноги подгибались под ним. Бэрд подал ему руку, и Таул охотно оперся на нее. Бэрд молча двинулся к шатру Тирена.
      - Таул - наш глава! - возгласила добрая треть рыцарей.
      Бэрд приподнял входное полотнище, и Таул вступил в теплый полумрак шатра. Ноги тут же изменили ему, и он повалился на койку Тирена, в изнеможении закрыв глаза.
      - Таул - наш глава.
      Он не хотел этого слышать, не хотел думать об этом. Он видел перед собой только сестер. Вот Сара, потряхивая золотыми кудряшками, бежит за ним к рыболовной лунке. Вот Анна с вредной ухмылочкой подзадоривает его подраться с ней. А вот малыш с дрожащими губенками и пылающими щечками возмущается тем, что его оставили в люльке.
      Таул улыбнулся. Все это было словно вчера.
      Джек открыл глаза. Его окутывал какой-то белый кокон, задевающий ресницы и нос. Джек решил бы, что уже очутился на небесах, если бы не запах. Он не представлял себе, что загробная жизнь может пахнуть лежалым полотном. Впрочем, всякое бывает. Джек шевельнул рукой, и ткань туго обтянула лицо. Дешевая холстина царапала губы. Джек провел по ней языком. Щелок и застарелая плесень. Нет, это не загробная жизнь - это плохо выстиранная простыня.
      Джек зажал ткань в кулаки и сдернул с себя. Его пробрало холодом, он увидел тусклый свет и ощутил сильный запах дыма. И услышал звуки: скрежет лопаты о камень и треск пламени. Странно, почему он не слышал их раньше.
      Потолок, низкий, с резными сводами, показался ему знакомым. Джек явно уже видел его.
      Далеко слева чья-то темная фигура копошилась на фоне ярко-рыжего зарева. Джек приподнял голову, чтобы рассмотреть ее лучше. Это движение стоило ему гораздо большего усилия, чем он ожидал, - с чего это вдруг голова такая тяжелая? Она отяжелела и закружилась, словно ему завязали глаза и покрутили на месте, а когда в глазах прояснилось, фигура уже отошла от света.
      Джек увидел ее сбоку: здоровенный мужчина, сутулые плечи, подбородок, отвисший до самой груди. Да никак это Кроп!
      Спустив ноги на пол, Джек попытался встать с того, на чем лежал. На сей раз он приготовился достойно встретить головокружение, сцепил зубы и вогнал костяшки пальцев в дерево. В следующий миг его ноги уже коснулись камня.
      Собравшись с силами, он перенес свой вес на ноги. Тело, как и голова, показалось ему сильно отяжелевшим. Держась за стол, он сделал первый шаг. Не так уж и плохо, если подумать. Джек сделал еще шаг и отцепился от стола.
      Кроп стоял к нему спиной и не видел его. Расстояние между ними оказалось длиннее, чем представлялось Джеку, и он успел осмотреться. Он понял, что находится где-то в дворцовых подземельях. Низкие потолки, капающая вода, грибной запах плесени и нечистот - все указывало на это. Сколько же он здесь пролежал? Ночь? Сутки? Несколько суток? Кто его знает. Джек не помнил ничего с того мгновения, как поднял занавес и столкнулся лицом к лицу с Баралисом.
      Однако он жив - значит Таул с Мелли тоже могли спастись.
      - Мм-фф.
      Джек вернулся мыслями к Кропу. Великан был уже близко, и Джек видел, как у него трясутся плечи.
      - Мм-фф.
      Звук повторился, и Джек понял вдруг, что Кроп плачет навзрыд. Стараясь ступать как можно тише, Джек прокрался к столбу, что стоял всего в нескольких шагах от Кропа и от огня.
      Каменная печь излучала золотое сияние, и железная дверца была распахнута, чтобы дрова лучше горели. Сбоку валялась лопата и высилась груда поленьев, перемешанных со стружками и опилками. Кроп стоял по ту сторону огня - плечи у него дрожали, и голова моталась из стороны в сторону. Он полез за пазуху и достал оттуда деревянную коробочку. Он перебирал в ней что-то своими ручищами бережно, будто гладил котенка, и немного погодя что-то извлек из нее - Джек из-за своего столба не разобрал, что именно. Кроп спрятал коробочку обратно и двинулся к дверце печи.
      Тогда Джек разглядел у него в руке белый квадратик. Это было письмо кроваво-красная печать ярко выделялась на нем.
      - Мм-фф. - Кроп, держа письмо в вытянутой руке, поднес его к огню.
      - Кроп! - Джек вышел из-за столба и заговорил совершенно неожиданно для себя самого.
      Кроп обернулся. Письмо осталось у него в руке, но пламя охватило его, и оно чернело по краям. Кроп увидел Джека, завопил и прикрыл письмом глаза.
      - Уйди. Не трогай Кропа. Кроп просит прощения.
      - Кроп, да это же я, Джек. - Джек вышел еще немного вперед, чтобы быть поближе к свету.
      Кроп снова испустил вопль и на этот раз зажал себе уши.
      - Прости Кропа. Кроп правда хотел отдать Джеку письмо. Ведь Кроп не знал, что Джек умрет.
      Догадавшись, что Кроп принимает его за привидение, Джек дотронулся до руки великана.
      - Да ведь я жив, Кроп. Я не призрак.
      Кроп отпрянул.
      - Хозяин велел мне сжечь тебя - а сжигают только мертвых.
      Значит, Баралис думает, что Джек мертв. Джек пока что отложил эту мысль подальше - он займется ею потом. Сейчас надо выяснить, что написано в этом письме.
      - Потрогай меня сам, Кроп, - мягко предложил Джек, - клянусь тебе, я не умер.
      Кроп смотрел на него с подозрением.
      - Призрак шутит шутки с Кропом.
      - Да нет же. - Джек поплевал на ладонь и сунул ее под нос Кропу. Призраки не плюются - это всякий знает.
      Кроп, по-прежнему зажимая руками уши, обозрел плевок и посмотрел Джеку в лицо.
      - Так, значит, Джек не умер?
      - Нет. Джек был живой, просто лежал тихо.
      - И холодный был. Совсем холодный.
      Джек вздрогнул. Он не желал знать, что случилось, когда заряд Баралиса попал в него.
      - Это мне? - спросил он, указывая на письмо. Кроп отнял руки от ушей и протянул письмо Джеку.
      - Да, это Джеку письмо. Люси не велела его отдавать, пока Ларн не будет уничтожен.
      Люси? Холод прошел вдоль позвонков Джека к голове, и сердце сильно забилось в лад с умолкшим сердцем Ларна.
      - Это письмо дала тебе моя мать?
      Кроп кивнул, стараясь всунуть письмо ему в руки.
      - Люси сильно хворала. Взяла с Кропа слово сохранить письмо для Джека. - Губы Кропа сложились в нежную улыбку. - Люси подарила Кропу коробочку. Гляди. - Он достал коробочку. На ее крышке были вытиснены морские птицы и раковины. - Она сказала, эти птицы напоминают ей о доме. Кроп любит птиц.
      Джек почти не слышал его. Сердце било тревогу, будто военный барабан.
      - И ты хранил это письмо больше десяти лет?
      - Берег, как бабусины зубы, - просияв, похвастался Кроп. - Только раз потерял, в снегу, но потом выкопал.
      - И хотел его сжечь, потому что думал, будто я умер?
      - Прости Кропа, - склонил голову слуга. - Кроп не знал.
      Джек взял у него письмо.
      - Тебе не за что извиняться, Кроп. Ты сделал все так, как просила Люси. Она была бы довольна, что ты берег письмо так долго. И сказала бы тебе спасибо - как я говорю сейчас.
      - Люси была добрая. Никогда не обзывала Кропа.
      Джек рассеянно кивнул. Он провел пальцами по пергаменту, и память вернула его на десять лет в прошлое. Кроп был последним, кто видел мать живой. Джек помнил, как тот вышел из ее комнаты, держа руку за пазухой. Неужели она отдала ему письмо тогда же? В последние минуты перед смертью?
      Дрожащими руками Джек взломал печать. Хрупкий воск разломился на мелкие кусочки. Джек развернул письмо и стал читать.
      Дорогой Джек!
      Если ты читаешь это письмо - значит, Ларна больше нет. И, если храм разрушил ты - а я верю, что это так, - то я должна открыть тебе правду. Это самый малый из моих неисполненных долгов перед тобой.
      Я родилась на Ларне от жреца и служанки и выросла на этом острове. С тех пор как я себя помню, меня приставили к оракулам - я обмывала их, кормила, втирала бальзам в их язвы. Я не задумывалась над тем, что делаю: для меня оракулы были косноязычными безумцами и только наполовину людьми. Со временем жрецы стали доверять мне уход за новичками - за юношами, которых камень еще не свел с ума и чьи тела еще не утратили здоровья и красоты. Я была поражена, когда открыла, что эти оракулы ничем не отличаются от меня, они говорили вполне связно, смеялись и плакали. Они испытывали страх.
      Я привязалась к этим юношам, а одного из них полюбила. Он был мой ровесник - мы целыми днями держались за руки и говорили, как убедим отсюда. Мы любили друг друга со всем отчаянным пылом юности, и ничто не могло разрушить эту любовь. Но однажды я заболела красной горячкой и две недели пролегала в постели. Когда я увидела моего любимого вновь, разум уже покинул его. Пророческий камень отнял у него рассудок, а веревки въелись в его плоть. Он не узнал меня, и я обезумела: я визжала, дергала его веревки и проклинала Ларн. Мне удалось ослабить веревку, но с ней оторвался кусок его кожи, обнажив живое мясо. После этого я уже не помнила себя. Жрецы пытались оттащить меня прочь, а я осыпала их проклятиями и дала страшную клятву разрушить остров. При этих моих словах пеьиера заколебалась. Мне заткнули рот тряпкой и били, пока я не лишилась чувств.
      Очнулась я в темните, приговоренная к смерти. Мне кажется, жрецы боялись меня, боялись моей силы и моей клятвы. Мать помогла мне бежать и пустила меня в челноке на волю волн.
      Несколько дней спустя шедший мимо корабль подобрал меня и доставил в Рорн. Один из моряков, хороший, добрый человек, взял меня к себе домой и окружил заботливым уходом. Когда мне пришло время уходить, он отдал мне все свои сбережения, пожелал мне удачи и проводил в дорогу. Меня и теперь согревает память о его доброте.
      Покинув Рорн, я постаралась уйти как можно дальше от острова. Я отправилась на север, а потом повернула на запад, изменив по дороге свое имя и внешность. Наконец я добралась до Четырех Королевств и стала служить камеристкой в замке Харвелл. Королева Аринальда благоволила ко мне и сделала меня одной из своих служанок.
      Вот тогда я и встретилась с Королем. В те дни он был несчастен; они с королевой жили как чужие, ибо она не могла зачать дитя. Я же была одинока, не имела друзей, которым могла бы довериться, - и, когда король Лескет заговорил со мной однажды в саду, я была не только польщена, но и благодарна ему. Я, как и все остальные, слышала сплетни о том, что Король имеет связи с другими женщинами, но Лескет был так добр и внимателен ко мне, что я и думать об этом забыла. Шли месяцы, и мы все больше сближались. Лескет говорил со мной о королеве и своих государственных делах, а я только слушала, не смея и слова вставить. Порой я расспрашивала его о дальних странах - Ларн никогда не покидал моих мыслей, - и Король охотно рассказывал мне обо всем, что происходит в мире, даже карты показывал.
      Со временем наши отношения стали еще более близкими. Мы встречались в лесу, в старом охотничьем домике. Именно там в один темный и дождливый вечер поздней осени Лескет показал мне Книгу Марода. Очень старую, с обветшавшим переплетом и хрупкими страницами. Король сказал, что это один из четырех подлинных списков великого труда.
      Кaк только я взяла эту книгу в руки, что-то изменилось во мне. Я задрожала, и невидимый обруч стиснул мне лоб. Книга раскрылась будто бы сама по себе, и мой взгляд сразу нашел на пожелтелой странице строку, изменившую всю мою жизнь:
      Империя рухнет, рухнет и храм.
      Я сразу же поняла, что это значит. Не успев еще прочитать стих мельком, я уже знала, что должна делать. Марод, предсказав падение Ларна, дал мне случай осуществить свою клятву. Для этого нужно было одно: произвести на свет дитя, предназначенное исполнить пророчество:
      Когда благородные мужи позабудут о чести
      И некто три крови вкусит в один день,
      Два могучих дома сольются вместе,
      И далеко падет сего слияния тень.
      Тот, кто родителей лишен,
      Любовник сестры своей - только он
      Остановит злую чуму.
      Империя рухнет, рухнет и храм,
      Но правда, безвестная многим умам,
      Дураку лишь ясна одному.
      С этого дня я задалась мыслью зачать ребенка от короля. Я знала, что он никогда не признает незаконного сына, рожденного служакой, и дитя мое останется без отца - точно так, как сказано в пророчестве.
      А позднее ему придется лишиться и матери.
      В ночь твоего зачатия - ибо тот, о ком сказано в стихе, это ты, Джек, - Король тихонько спустился ко мне на кухню. Мы предавались любви в темном углу, где обыкновенно обедали камеристки. Позже я открыла ставни, чтобы впустить свежий воздух, - и увидела, как одна из звезд на небе расплелась надвое и упала на землю. Тогда я поняла, что пророчество начало сбываться.
      Как только Король ушел, в кухню спустился Кроп. Баралис послал его за едой и питьем, и он встретился с Королем на лестнице. Я упросила Кропа не говорить хозяину о том, что он видел. Он нехотя согласился, но с тех пор мы с ним стали друзьями.
      С той ночи я больше не виделась с Королем. Уверившись в своей беременности, я отказалась от места камеристки и взялась за самую черную работу, какая была в Замке. Став выгребальщицей золы, я никогда не покидала кухни, а потому и с Королем встретиться не могла. Я не хотела, чтобы он знал, что я ношу его дитя.
      Позже выяснилось, что я могла бы и не делать этого. Через два месяца Королева объявила, что ждет ребенкаa, и Король заново влюбился в нее. Он не делал никаких попыток встретиться со мной. Я немного погрустила - но пророчество владело мною, и моя жизнь больше не принадлежала мне.
      Королева и я родили в один день. Узнав, что она тоже родила сына, я вспомнила ту звезду. Два осколка, два зачатия, два рождения.
      Шли годы, ты подрастал, и моя любовь к тебе превзошла все мои ожидания. Пророчество казалось мне куда менее важным, я порой вовсе не вспоминала о нем. Но вот я сделалась больна. Как будто сам Марод тронул меня за плечо и сказал: "Доведи то, что начала". Я не принимала лекарств, которые давали мне доктора, - ведь для того, чтобы пророчество сбылось, я должна была уйти из твоей жизни. Это было самое тяжелое решение из всех, которые мне доводилось принимать, - но пророчество жило своей собственном жизнью, и, если бы я воспротивилась ему тогда, позже оно все равно унесло бы меня, притом без предупреждения.
      По мере того как силы мои убывали, я стала думать, что совершила ужасную ошибку. По моей вине ты вошел в жизнь с тяжелым грузом. Я и пророчество - мы оба сделали тебя слепым орудием судьбы. Потому-то я ничего и не сказала тебе перед смертью. Я не хотела, чтобы слова Марода правили твоей жизнью. Я решила дать тебе случай самому выбрать свою судьбу.
      Я написала это письмо и отдала его Кропу с наказом передать письмо тебе лишь в том случае, если Ларн падет: если это сбудется, оно объяснит тебе все, если нет - ты проведешь жизнь в блаженном неведении.
      Прости меня, Джек. Пророчество требует от тебя большего, чем разрушение Ларна. Теперь, когда я лежу здесь, теряя силы и способность мыслить, я охотно помогла бы тебе, если б смогла.
      Любовь моя всегда будет с тобой.
      Анеска.
      Джек прислонился к деревянному столбу и медленно сполз на пол. Он уронил письмо на колени и закрыл глаза. Темнота была нежной, словно подбитая бархатом перчатка. Сколького же он не знал!
      Они с Мелли были в том охотничьем домике. Он держал в руках ту Книгу Марода и прочел выпавшее из нее письмо. Письмо, так и не полученное матерью, со словами прощания, о которых она так и не узнала. Джек покачал головой. Перед ним открывалось многое, он же был слеп.
      И ничего не понимал. Он думал, что мать отказывалась от лечения потому, что жизнь опостылела ей. Теперь он узнал правду, и старая боль сменилась новой. Мать умерла потому, что думала, что пророчество требует этого от нее. В страхе и боли, не смея довериться никому, она отвергала всякую помощь, ибо не желала противиться судьбе.
      В горле у Джека встал комок. Он не понимал этого - и многого другого.
      Всю свою жизнь он думал, что отец бросил его, незаконного и нежеланного сына. Теперь оказалось, что отец вовсе не знал о его существовании - не знал даже, что мать беременна. Мать скрывала все с самого начала.
      Джек подтянул колени к груди и опустил на них голову. Можно ли винить человека, не знавшего, что у него есть сын? Джек прочел письмо, которое отец написал матери: Лескет был не тот человек, чтобы отказаться от дорогой ему женщины. Это она отказалась от него.
      Гнев, снедавший Джека всю жизнь, понемногу рассеивался. Ненависть, с которой Джек так сжился, что почти не сознавал ее присутствия, потихоньку покидала его. Он вспомнил, что говорил ему Фальк о своем отце: "Он оказался самым обыкновенным человеком - не злым, не коварным, не заслуживающим кары". Джеку очень хотелось поверить в эти слова - теперь он в них поверил.
      Отец его не был бессердечным извергом, бросившим родное дитя. Он ничего не ведал о рождении сына.
      Джек встал. Место ушедшего гнева заняло в нем стремление к цели. Он чувствовал себя сильным, и мысли его были ясны.
      Теперь он знал все: откуда он взялся, кто его родители, что он должен делать и почему. То, что он оказался побочным сыном короля, ничего не значит. Главное, что он наконец узнал правду.
      Он хотел поблагодарить Кропа еще раз, но великан уже исчез. Джека это не удивило: больше всех на свете Кроп предан Баралису.
      Джек нащупал в сапоге запасной нож. Тот был на месте, между подкладкой и лодыжкой. Джек достал его и развернул замотанный в полотно клинок. Нож, несмотря на все передряги, остался острым. Джек улыбнулся. Пришла пора осуществить пророчество Марода.
      XXXVI
      Тьма - вот все, что осталось ему. Мир света стал недосягаем.
      Он сидел в самом сердце мрака с ободранными, кровоточащими руками. Больше ему не дано очиститься. Скверна, прежде пятнавшая только кожу, прошла внутрь. Теперь она пронизывает все: кожу, ткани и кровь. Меллиандра бежала и унесла с собой его единственную надежду на спасение. Ему суждено жить в мире, полном скверны и кошмаров.
      Со времени ее бегства он ничего не ел и не пил. Даже облатки с ивишем остались нераспечатанными. Он не мог себя заставить взять в рот то, чего касались чужие голые руки.
      Голова его сделалась ясной как никогда, и он словно ждал кого-то чьего-то пришествия, равного пришествию божества. Пусть приходит, лениво думал он. Мужчин он не боялся. Женщина - вот клинок, разящий наповал.
      Переместившись на сиденье, застланное шелковым плащом, Кайлок поднес к губам ободранный палец. Палец отдавал запахом матери. Даже умершая, она продолжает медленно разлагать его плоть. Все пути ведут к ней. Его жизнь была запятнана с самого начала: сперва его вынашивали в чреве, где разило борделем, затем отдали кормилице, потому что у шлюхи не было молока. Он был обречен изначально. Характер передается сыну от матери, и он стал таким же, как она, получив в наследство все ее грехи.
      За это, как всегда, расплатятся другие. Не будь он королем по праву рождения, он стал бы им по праву крови.
      Империя еще молода: нужна железная воля, чтобы распространить ее на весь континент. Тьма окружала Кайлока. Он видел перед собой в черно-белом свете города, реки, дороги и людей. Линии складывались в картины его власти и могущества. Пришла весть о падении Камле. Кайлок видел теперь, что мысль о походе на Несс была ошибочной: сначала следует взять город Фальпорт. Все думают, что он теперь двинется на север, - тут-то он и захватит всех врасплох. Взяв Фальпорт, он не только получит флот, но и сумеет завоевать весь Юг.
      Кайлок вдруг почувствовал, что у него разгорается лицо. Теплая зыбь коснулась его, и предчувствие опасности увлажнило язык. Он ждал, не испытывая недовольства либо страха.
      Сидя в темноте с улыбкой на устах, он обдумывал предстоящую кампанию: куда направить полки, сколько наемников набрать, какие договоры заключить, а какие расторгнуть. Он намечал города и деревни, которые следует сровнять с землей, чтобы посеять в противнике страх и заставить его быстро сдаться. Всех женщин детородного возраста следует убивать на месте. Он не допустит, чтобы в годы его правления подросла новая вражеская армия.
      За истекший час Кайлок покорился судьбе. Раз спасение больше не суждено ему, он погубит свою душу - но со славой.
      Джек не мог вспомнить, каким ходом ему нужно идти. Потайную дверь он нашел достаточно быстро и даже зажег факел от печи, но в тесных затхлых коридорах тут же заблудился. Все стены казались одинаковыми, и каждый поворот обещал вывести наверх.
      Время действовало против него. Кроп наверняка доложил хозяину, что Джек ожил, а Баралис, удостоверившись, что Джека в подвале нет, тут же побежит к Кайлоку. Джеку вспомнился случай у лестницы: нельзя допустить, чтобы Баралис опять подстерег его.
      Упершись в очередной раз в кирпичную стену, Джек заставил себя остановиться и поразмыслить. Иначе чем потайным ходом ему к Кайлоку не попасть: идти по дворцу среди бела дня - это самоубийство, особенно теперь, когда вся стража начеку. Подышав глубоко, чтобы успокоиться, Джек попытался вспомнить, какой дорогой он шел с Таулом и остальными. Тщетно. Тогда он был так занят Кайлоком, так чувствовал его близость...
      Вот оно. Нужно сосредоточиться на Кайлоке, на нити, связующей их обоих. Она приведет его к королю.
      Не так-то легко сосредоточиться, когда время отсчитывает мгновения у тебя в голове. Все отвлекает: теснота, густой чад от факела, скачущие тени, каждая из которых напоминает Баралиса. Мгновения переходили в минуты, а беспокойство - в отчаяние. Джек швырнул факел на пол. Факел погас.
      Темнота принесла ему облегчение. Не стало больше теней, не стало бесконечных коридоров, изобилующих неверными поворотами. Зрение стало ненужным, а все прочие органы чувств обострились. Слух, обоняние и осязание спешили восполнить недостаток образов. В первый раз Джек ощутил присутствие Кайлока в темноте. Сейчас тоже темно. Левому виску стало вдруг тепло. Тепло охватило щеку и спустилось к шее. Джек повернулся лицом к источнику тепла, и в ушах у него зашумело. Он ступил вперед, и шум усилился.
      Джек скоро забыл, что вокруг темно. Он видел кожей. Кровь, приливая к ней, указывала путь не хуже стрелки компаса. Он не видел поворотов - он шел вслепую, руководимый нарастающим теплом.
      Так, словно во сне, он дошел до лестницы. Он поднимался по ней, не боясь оступиться и не стараясь запомнить дорогу. Теперь уж недолго. Скоро кровь и чутье приведут его к двери Кайлока.
      - И что же он, в полном здравии? - Баралис надел верхнее платье. Зелье уже действовало, укрепляя тело, проясняя ум и озаряя своим искусственным светом мир, полный острых лезвий.
      - Бледный малость, но в полном разуме. И я не видел, чтобы он хромал.
      Вид у Кропа был виноватый. Баралис догадывался, что слуга не все рассказал ему о чудесном воскресении Джека. Ну ничего, он допросит Кропа потом. Теперь надо принимать меры.
      - Оружие у него есть?
      - Нет, хозяин. Я снял и меч, и нож у него с пояса, как вы велели. Кроп неуклюже крутил большими пальцами. - Только кольчуга на нем осталась я хотел и ее снять, да забыл.
      Все мысли покинули Баралиса - зелье впилось шипами в его мозг. Сердце заколотилось, в глазах потемнело, и пришлось ухватиться за Кропа, чтобы не упасть. Потом все прошло. Баралис принял всего щепотку, но это снадобье столь сильно, что опасно даже в малых дозах. Зато оно дает возможность прибегнуть к магии - один раз, не больше. Обыкновенно Баралис ни за что не воспользовался бы таким тяжелым и вредоносным средством - но, узнав, что Джек не умер, он понял, что выбора нет. Ворожба, которую он излил двое суток назад, исчерпала его телесно и духовно, и теперь приходилось хвататься за что угодно, лишь бы обрести силу хотя бы для краткого выплеска чар. Щадящее врачевание требует времени, а времени больше нет, раз Джек бродит по дворцу.
      Зато Джек временем обладает - в полном смысле этого слова. Он уже дважды обратил его вспять. Сперва горелые хлебы, потом он сам. Ученик пекаря был мертв - по крайней мере ничем не отличался от мертвеца, - но ожил, и на теле у него нет ни ран, ни рубцов. Должно быть, магический заряд уже скопился у него на языке в миг его смерти и излился наружу вместе с последним дыханием.
      Баралис проклял собственную немощь. Будь он покрепче, он уловил бы, что со временем что-то нечисто. Он ожидал чего-то необыкновенного страшного толчка, от которого заколебались бы стены, - а магия Джека водила себе иглой потихоньку, вышивая свой узор две ночи и один день. Она работала неслышно, как тень - и Баралис ее не заметил.
      Баралис выпрямился во весь рост, испытывая действие снадобья. Слабость прошла: он чувствовал теперь и отзвуки магии, и неестественный изгиб времени. Все его чувства обострились, а ум стал резок, ясен и смертоносен, как зазубренное стекло.
      - Из подвала ты сразу пришел сюда? - спросил он Кропа. - Не торчал во дворе, чтобы поглядеть на птиц?
      Ему нужно было знать, долго ли Джек пробыл один.
      - Нет, хозяин, я отдал Джеку письмо и сразу...
      - Письмо?
      Кроп окончательно приуныл.
      - Да, от его матери. Она просила меня отдать Джеку письмо, если Ларн падет.
      - Что?!
      - Люси, выгребальщица золы. Она просила меня хранить письмо, пока...
      - Что было в этом письме?
      - Не знаю, хозяин, я не глядел.
      Баралис прищурился. Бесполезно выяснять содержание письма, но кое-какую службу оно может сослужить.
      - Какое оно было с виду?
      - Как всякое письмо, хозяин.
      - Запечатано? Свернуто в трубочку, сложено, перевязано шнурком?
      - Сложено, с темно-красной печатью.
      Баралис подошел к письменному столу, взял первый попавшийся пергамент, сложил его и накапал на сгиб кроваво-красного воска.
      - Вот такое? - спросил он, показав бумагу Кропу.
      - Точно такое, хозяин, - закивал тот.
      - Хорошо. Пойдем со мной.
      Джек дошел до конца хода. По ту сторону стены брезжил свет - как видно, там горели факелы. Джек понятия не имел, та ли это дорога, которую указал Хват, и безмолвно взмолился Борку: "Прошу тебя, сделай так, чтобы там не было часовых!"
      Легкое нажатие на стену - и камень сдвинулся с места. В щель хлынули тепло, свет и свежий воздух. Джек опешил. Жар крови и мрак погрузили его в полудрему, а теперь его словно подняли с постели среди ночи.
      Он сразу понял, что это не та дверь: перед ней не было занавеса. Джек вышел в коридор, ступив ногой на мягкий шелковый ковер.
      - А-ай!
      Джек обернулся на шум и оказался лицом к лицу с женщиной в зеленом атласном платье. Какой-то миг они смотрели друг на друга, потом женщина набрала в грудь воздуха.
      - А-афф...
      Джек зажал ей рот. Его органы чувств едва справлялись с рухнувшей на них ношей. Весь последний час они пробавлялись самой скудной пищей и с трудом переносили столкновение с материальным миром. Весь дрожа, опасаясь чьего-либо появления, Джек затащил брыкающуюся женщину в потайной ход. Он приставил нож к ее горлу, но тут же понял, что убить не сможет. Он оторвал клок от ее платья. Женщина смотрела на него расширенными от ужаса серыми глазами. Что-то в рисунке ее скул напомнило ему о Тариссе.
      - Я не сделаю вам ничего плохого, - мягко сказал он. - Просто хочу, чтобы вы помолчали. - Он уже скомкал лоскут в кулаке, готовясь заткнуть ей рот, но решил сделать кляп наполовину меньше - он не хотел, чтобы она задохнулась.
      Занимаясь этим, он чувствовал всем своим существом, как уходит время. Вставив кляп, он связал женщине руки за спиной, вынув ленты у нее из волос.
      - Вы уж простите, - сказал он, туго затягивая узел. - Ни на что другое времени нет.
      Женщина только сверкнула глазами.
      Джек вышел в светлый дворцовый коридор и закрыл за собой облицованную камнем панель. Он быстро глянул в обе стороны. Коридор насчитывал не более тридцати шагов в длину, и в правой стороне его было две двери. Ковер обрывался у второй двери и тянулся в другую сторону до пресечения с другим, еще более роскошным. Голос крови почти умолк: столкновение с женщиной и яркий свет в коридоре нарушили нестойкое равновесие чувств.
      Но то, что осталось, подтверждало догадку Джека; покои Кайлока находятся там, куда ведет тот искусно вытканный ковер.
      С бьющимся сердцем Джек помчался по коридору. Кайлок был совсем близко.
      У поворота Джек замедлил шаг и прижался к стене. Задыхаясь, с трясущимся в руке ножом, он выглянул за угол. Там был другой коридор, чуть длиннее этого и всего с одной дверью. С великолепной двойной дверью - по обе ее стороны горели факелы, и у каждого факела стоял часовой.
      Вход, достойный короля.
      Джек оглядел часовых. У обоих на поясе висели мечи, а в руках они держали алебарды. Нелегкий предстоит бой.
      А впрочем...
      Джек прикрыл глаза и попробовал сосредоточиться на их оружии. Мысль, пролетев по воздуху, скользнула к двери. Джек ощутил жужжание заряженных частиц, проник в особую, ни с чем не сходную пульсацию стали. Точно урок в хижине Тихони: ощутить материю, проникнуть в нее и изменить ее природу изнутри. Мысленно слившись с пульсацией металла, Джек проник внутрь и попытался нагреть сталь. Но он не испытывал гнева, и нечем было зажечь искру. Без сильных переживаний Джек не мог обойтись.
      Он вызвал в уме старый образ Роваса, лапающего Тариссу, и картина не замедлила явиться. Контрабандист обнимал Тариссу за талию, но это зрелище больше не трогало Джека. И он понял почему: это был фальшивый образ, порожденный его больной ненавистью. Никогда Тарисса не уступила бы добровольно ласкам Роваса - теперь Джек твердо знал это. Время и расстояние позволили ему увидеть вещи в их настоящем свете. Тарисса не пыталась поймать его в силки - она любила его по-настоящему. Знать бы ему это в тот день, когда он ее покинул, когда она стояла перед ним на коленях и умоляла взять ее с собой...
      Джек покачал головой. Какого же дурака он свалял!
      Ему стало стыдно за собственную глупость. Тарисса ни в чем перед ним не виновата, и он не может больше использовать ее вместо огнива.