Пальцы Баралиса уже делали свое дело, согревая, формируя, перемещая. Рука нажимала на кость, а сознание готовилось довершить остальное. Как только обломки стали на место, он начал сращение, связывая ткани с костью. Для филигранной работы у него не было времени, и он сосредоточился на одном: срастить. Когда он закончил, шея Катерины выпрямилась. Четыре верхних позвонка в смерти стали связаны крепче, чем были при жизни. Баралис переместил сознание на череп Катерины. Повышенное окостенение можно будет приписать яду.
      Череп по сравнению с позвоночником был легкой задачей - там требовалось всего лишь срастить трещину. Баралис не вкладывал в это больших усилий - густые золотистые волосы Катерины скроют изъян. Лишь бы череп был гладким, когда лекарь станет ощупывать его.
      Баралис работал быстро - мозг Катерины был рядом, и последние содрогания нервной ткани тревожили мага. Завершив свое дело, он совсем ослаб. Он вышел из трупа и был ошеломлен светом, теплом, свежестью жизни. Это лишь утвердило его в убеждении, что главное - это жить, жить во что бы то ни стало. Посмертная слава никому не нужна.
      Он обмяк на стуле, оглядывая свою пациентку. Шея у нее стала стройной, как у лебедя, и череп теперь, когда кровь смыта с волос, тоже ни у кого не вызовет подозрений. Взглянув на свечи в настенных светильниках, он увидел, что они выгорели! на две зарубки, пока он работал. Кроп уже заменял поврежденные подсвечники новыми. Увидев, что хозяин пришел в себя, Кроп подал ему стакан горячего сбитня.
      - Переверни герцогиню на спину и буди Кайлока, - велел Баралис.
      - Может, сперва простыни сменить, хозяин?
      - Нет. Это после. Я еще не закончил.
      Кроп скрылся за ширмой. Баралис так устал, что ему хотелось одного отдохнуть. Он стал массировать свои ноющие пальцы. Кроп за ширмой уговаривал Кайлока пробудиться. Баралис сделал усилие и встал. Ноги затекли от слишком долгого сидения, но он заставил себя подойти к комоду. На нем стояла деревянная чаша Катерины, украсившаяся теперь двумя кольцами. Баралис плеснул в нее отравленного вина, вернулся к постели и уронил несколько капель на безупречно вылепленные губы Катерины. Потом разжал ей зубы, чтобы жидкость протекла внутрь, и поставил чашу на сундук рядом с ней.
      Кайлок вышел из-за ширмы и спросил:
      - Что вы делаете?
      Баралис позволил себе едва заметный вздох облегчения: король был в здравом уме.
      - Я придал всему такой вид, будто ваша жена умерла от яда. Все выглядит так, как... - Баралис осекся, - как обычно. Вы скажете, что, когда вы отошли ко сну, Катерина чувствовала себя хорошо - а когда проснулись, она была мертва. Она предлагала вам свою чашу, и вы сперва отказались, а потом отпили чуть-чуть, чтобы сделать ей приятное. Утром, перед тем как поднять тревогу, выпейте вот это. - Баралис подал королю флакон. - Это создаст видимость отравления, но большого вреда вам не причинит. На днище Катерининой чаши вырезаны кольца Вальдиса, но не вы должны обнаружить их пусть это сделает кто-то другой. Ваше дело - скорбеть, бушевать и перерыть весь город в поисках человека, который это сделал.
      - Что за человек?
      - Таул, герцогский боец. Когда кольца на чаше будут обнаружены, допросят всех слуг. Покинув вас теперь, я внушу одному из этих несчастных, что это он принес сюда вино и чашу, подкупленный неким златовласым рыцарем. Вы все поняли?
      - Да.
      - Хорошо. Кроп останется с вами, чтобы сменить простыни и помочь уложить Катерину как надо. С тела нужно стереть все румяна - и, когда вы закончите с ней, нужно надеть на нее ночную сорочку.
      - Что значит - закончу с ней?
      - Насколько я понимаю, ваш брак не успел осуществиться? - Нет.
      - Стало быть, он не имеет законной силы. Чтобы сохранить свои права над Бреном, нужно сделать так, как будто брак осуществился.
      - Нет, - потряс головой Кайлок. - Нет. Нет!
      - Да! - прервал его Баралис. - Я не для того так трудился, чтобы все пошло прахом. Лекарь первым делом посмотрит, есть в ней семя или нет. Они ухватятся за любую возможность, чтобы отвертеться от этого брака. - Баралис повысил голос. - Мне нет дела, как вы это осуществите, но это должно быть сделано. - Он подошел к двери и взялся за ручку. - Приступайте же! прошипел он с порога.
      VI
      Тавалиск полюбил свою новую рыбку. Это крохотное зубастое существо вцеплялось во все, что бросали ей в банку. Сейчас Клык, как назвал рыбку архиепископ, терзал неодушевленную, но не столь уж беззащитную колбасу. Одна ее величина чего стоила - ведь Клык, при всем своем неистовстве, был очень мал. Колбаса была вдвое больше его. Архиепископу хотелось бы только, чтобы банка была чуть прозрачнее - густо-зеленая вода мешала ему видеть все как следует.
      Как только Клык хорошенько вцепился в колбасу, вошел Гамил, без стука и прочих церемоний, с клочком серой бумаги в руке.
      - Вот так новости, ваше преосвященство! - воскликнул он, обмахиваясь своей бумагой.
      Он запыхался, покраснел, и волосы у него растрепались.
      Тавалиск, точно священник, посещающий прокаженных, предпочитал, чтобы Гамил к нему не приближался. Выставив вперед ладонь, он сказал:
      - Гамил, как бы я ни ценил твою быстроту при доставке важных известий, я просто не могу видеть тебя потным. Кто знает, какие миазмы выделяются из твоих пор вместе с солью. - Похоже было, что секретарь вот-вот лопнет, если ему не позволят говорить. - Ну хорошо. Только не подходи ко мне близко, и я позволю тебе рассказать твою новость.
      - Ваше преосвященство, Катерина Бренская умерла. Говорят, что от яда.
      - Когда это случилось?
      - Четыре или пять дней назад. Я только что получил донесение с птицей.
      Тавалиск, оставив недавние опасения, подошел к секретарю и выхватил у него бумагу. Он уже не думал о том, что на ней могли остаться следы Гамилова пота.
      - Это все? - спросил он, прочитав письмо.
      - Да, ваше преосвященство. Подробности мы узнаем через несколько недель, когда прибудут гонцы.
      Тавалиск смял бумагу в кулаке.
      - Стало быть, яд?
      Тут не обошлось без Баралиса. И это он, Тавалиск, снабдил его нужными сведениями, дав ему на пять лет свою библиотеку. Там были дюжины книг, толкующих о ядах, и прелестная Катерина, несомненно, пала жертвой одной из них.
      Но если Катерину отравил Баралис, он обвинит в этом кого-то другого. Баралис не дурак и осуществит это так же легко, как иной переменил бы одежду. Кого же изберет Баралис для этой цели? Жителя Высокого Града или Анниса, чтобы разжечь гнев бренцев против обоих северных соперников? Возможно, Баралис предпочтет избавиться от более близкой угрозы: дочери Мейбора, которая будто бы носит ребенка от герцога? Лорд Мейбор, согласно донесениям, наводняет город слухами, что нерожденное дитя его дочери унаследует бренский престол. Если обвинить Меллиандру или кого-то из ее приспешников в убийстве Катерины, ее утверждениям перестанут верить. Так и будет - Тавалиск уверен в этом. Баралису больше следует опасаться Меллиандры с ее ребенком, чем соединенных армий Анниса и Высокого Града.
      Кайлок, вне всякого сомнения, объявит Брен своим, но, если появится законный наследник, добрые горожане прогонят его, как приблудного пса.
      Тавалиск улыбнулся своей скрытой улыбкой. Положение Баралиса весьма уязвимо, и пора ему, Тавалиску, избраннику судеб, ухватиться за эту уязвимость, как звонарю за веревку.
      - Гамил, - сказал он, подходя к сосуду с рыбкой, - что нам известно о положении высокоградских войск?
      - Нам известно, ваше преосвященство, что они получили ваше распоряжение ничего не предпринимать до дня свадьбы, но мы не знаем, как повлияло на них известие о смерти Катерины.
      Тавалиск швырнул в сосуд смятое письмо.
      - Так-таки и не знаем, Гамил? Я не привык разгадывать чьи-либо планы я сам направляю их. - Клык, уже растерзавший колбасу на мелкие части, акулой кинулся на бумагу. - И я решил сделаться бойцом.
      - Бойцом, ваше преосвященство?
      Клык рвал бумагу в клочья, и Тавалиск наблюдал за этим с немалым удовлетворением. Быть может, ему следует бросать в банку все секретные документы?
      - Да, Гамил, бойцом - заступником Меллиандры. Мне думается, что все мы - четыре южных города, Аннис с Высоким Градом и то, что осталось от бедного побежденного Халькуса, - должны принять сторону сей достославной дамы. Понимаешь ли ты, как это замечательно? Теперь мы будем сражаться не ради страха - мы будем сражаться за благородное дело, за то, чтобы посадить законного наследника на герцогский трон.
      Тавалиск, охваченный волнением, взялся рукой за сосуд. Клык, не разбиравший своих и чужих, тут же выскочил из воды и укусил архиепископа за большой палец.
      - Ай! - вскрикнул Тавалиск, отдергивая руку. Из маленькой, но глубокой ранки сочилась кровь. Тавалиск пососал палец: ему понравился вкус собственной крови. Бросив ненавидящий взгляд на Клыка, он продолжил: Сегодня же, Гамил, разошли письма всем, кого я упомянул. С нынешнего дня все наши союзники должны открыто выступить на стороне Меллиандры. Тавалиск улыбнулся, вновь обретая хорошее настроение. - Чтобы досадить Баралису, лучшего и придумать невозможно. Нелегко ему теперь придется. Сам Брен может расколоться на два лагеря, если он не примет меры. Споры за наследство часто становились причиной гражданских войн.
      - Как и религия, ваше преосвященство.
      - Я не просил тебя умничать, Гамил. Когда я занят прокладкой нового политического курса, меня вполне удовлетворяет простое "да, ваше преосвященство". Ясно?
      - Да, ваше преосвященство, - кисло ответил Гамил.
      - Вот и хорошо. Помимо отсылки писем в Аннис и Высокий Град, чьи армии в это самое время, возможно, уже следуют в Брен, тебе нужно будет разыскать Мейбора и его дочь. Я уверен, что они все еще в Брене. Обратись к тамошнему духовенству с просьбой найти их. Даму нужно препроводить в безопасное место. - Тавалиск помолчал, обдумывая свой план. - Одно мне странно: зачем Баралису было избавляться от Катерины так скоро. Этого я понять не могу. Он только подорвал этим свое положение. - Архиепископ пожал плечами. - Ну что ж, все могут ошибаться. Но для умного человека главное - обратить эти ошибки себе на пользу. Что я и делаю.
      - Да, ваше преосвященство.
      Тавалиск, которому не понравился тон Гамила, подозрительно взглянул на секретаря.
      - Можешь идти - и разошли письма незамедлительно. - Архиепископ подождал, пока секретарь не дошел до двери, и сказал: - Да, кстати... По поводу рыбки...
      - Унести ее, ваше преосвященство?
      - Нет, Гамил. Я привязался к этому дьяволенку, но он сильно засорил свою воду. Будь так любезен, почисти его сосуд.
      - Ты должен сегодня же уйти из Брена. - Мейбор старался говорить тихо, но это не совсем ему удавалось. - Каждая минута твоего промедления увеличивает опасность для Меллиандры.
      - Репутация Меллиандры для нас превыше всего, Таул, - сказал Кравин не столь пылко и более рассудительно. - Она носит теперь единственного оставшегося в живых наследника Брена, и ей ни в коем случае нельзя быть связанным с человеком, подозреваемым в убийстве. В городе много вельмож, готовых поддержать нас, но никто из них не решится на это, пока ты будешь с ней рядом. Весь Брен считает, что Катерину убил ты, - пусть это неправда, но согласись, что улики против тебя сокрушительны. - Кравин коснулся своими ухоженными пальцами руки Таула. - Оставшись, ты погубишь и себя, и Меллиандру.
      Таул отпрянул, точно от прикосновения змеи, повернулся спиной к обоим лордам и подошел к огню.
      Они сидели на нижнем этаже дома Кравина, и впервые за все время их пребывания здесь хозяин дома решился нанести им визит. Лорд Кравин пришел час назад и почти все это время провел, беседуя с Мейбором наедине. Лишь четверть часа назад они послали за Таулом.
      Но Таул еще до этого знал, что они ему скажут. Катерина погибла пять дней назад, и на другое же утро было объявлено, что убил ее Таул. У ее ложа нашли чашу, помеченную его знаком. В ней был яд - тот, что и на губах Катерины. А один из слуг под пыткой показал, что взял золото у человека, похожего видом на герцогского бойца, а взамен согласился доставить чашу и отравленное вино в опочивальню герцогини. В комнате у этого слуги нашли пять золотых.
      Таул сжал кулаки. Кравин прав - улики действительно сокрушительны.
      Кто-то хорошо потрудился, чтобы приписать убийство Катерины ему. Это не то что убийство герцога, когда никто не мог толком сказать, что случилось. Да, его и тогда обвиняли, но, несмотря на все старания Баралиса, никто не был убежден, что сделал это именно Таул. Дело ограничивалось подозрениями. Но теперь... Таул покачал головой. На этот раз Баралис превзошел сам себя.
      - Таул, сегодня войска Кайлока прочесывают юго-восточную часть города. Завтра они будут здесь. - Мейбор изо всех сил понижал голос, чтобы Мелли не услышала их разговора. - На этот раз мы от них не скроемся.
      - Да, - подтвердил Кравин. - Они обыскивают дом за домом, комнату за комнатой. К середине завтрашнего дня они доберутся до этой улицы. - И он добавил совсем тихо, с угрозой: - Нельзя допустить, чтобы Меллиандра попала им в руки.
      "Да еще в твоем доме", - подумал Таул, но не сказал этого вслух.
      - Если я уйду, обыск не прекратится, - заметил он.
      - Ты прав, - ответил ожидавший этого Кравин. - Недостаточно просто уйти - надо еще, чтобы тебя заметили. Только тогда Кайлок отзовет своих солдат.
      Таул, как-то сразу устав, оперся на полку над очагом. Жар огня не мог больше согреть его. Такого холода он никогда еще не испытывал. Мысль о том, чтобы оставить Мелли, леденила его душу. Мелли - единственное, что осталось у него на свете. Даже если он не принес бы своей клятвы, он был бы здесь, при ней. Он и жил ради того, чтобы охранять ее, - и вдруг оказалось, что его присутствие для нее опаснее, нежели отсутствие.
      Мейбор подошел к нему, и Таул заметил краем глаза, как он переглянулся с Кравином.
      - Послушай, Таул. Мы понимаем, как много ты сделал для всех нас, и мы благодарны тебе, но теперь тебе надо уйти. Если ты не сделаешь этого нынче вечером, Меллиандра попадет в руки Баралиса. - Мейбор медленно покачал головой. - И никакая присяга не спасет ее тогда.
      - Не забывай, в чем ты клялся, Таул, - сказал Кравин сзади. - Ты клялся защищать супругу герцога, но прежде всего - его наследников. - Таул чувствовал его дыхание у себя на затылке - Дитя Меллиандры надо спасти любой ценой.
      - Мы могли бы все уйти этой ночью, - сказал, обернувшись к нему, Таул. - Я могу вывести Меллиандру из города, когда стемнеет.
      Кравин и к этому был готов.
      - Нет. Ее нельзя трогать с места. Она недомогает, и опасность для ребенка слишком велика.
      Мейбор знаком прервал Кравина.
      - Ты уйдешь только на время, Таул, - мягко сказал он. - Лишь до тех пор, пока не утихнет шум по поводу смерти Катерины. Думаю, что через месяц ты сможешь вернуться.
      - Не пройдет и десяти дней, как войска Анниса и Высокого Града станут кольцом вокруг города, - теряя терпение, бросил Таул. - Грядет война, и Брен превратится в поле битвы. Это безумие - оставлять Мелли здесь.
      - Нет, Таул, - сказал Кравин. - Безумие в том, что ты остаешься здесь, хотя хорошо знаешь, какой опасности подвергаешь Меллиандру. Я знаю, что ты больше не рыцарь, но думал, что могу положиться на твое чувство чести.
      - Чести? Да что вы в ней понимаете? - Таул смел с полки все свечи. Вы только и печетесь, что о политике да о собственной драгоценной шкуре. Таул дрожал с головы до ног, обуреваемый желанием вытряхнуть из Кравина душу. - Благодарите вальдисский кодекс чести, Кравин. Если бы я не знал его назубок, вы уже были бы мертвы.
      Оба некоторое время смотрели в глаза друг другу, и Кравин, к удовлетворению Таула, отступил. Мейбор заговорил примирительным тоном:
      - Я знаю, Таул, - ты человек чести, и полагаюсь на тебя: ты поступишь так, как должно. Забудь о лорде Кравине и о ребенке, думай только о Меллиандре. Мы не можем допустить, чтобы она попала в руки Баралиса.
      Таул тяжело вздохнул, и гнев против Кравина ушел так же быстро, как и пришел. Мейбор говорил верно: нельзя позволить Баралису схватить Мелли. Солдаты Кайлока будут здесь завтра. Этим утром Хват принес с рынка страшные рассказы об обыске - поджигают дома и пытают людей, лишь бы добраться до Таула. Весь город ищет его.
      А тут еще брат Блейза, Скейс. Он сцапал Хвата неподалеку от убежища и вскоре может напасть на их след. Судя по рассказу Хвата, Скейс жаждет мести. Таул знал, что брат Блейза желает ему смерти, поэтому он, уйдя из города, отведет от дома еще одну угрозу. Скейс либо вовсе откажется от своих розысков, либо последует за ним.
      - Если я уйду, как намерены вы защитить Меллиандру?
      - Я поставлю своих людей охранять этот квартал. При первом же признаке опасности я переведу ее в другое место. - Кравин бросил на Таула враждебный взгляд. - Но когда ты уйдешь, опасность намного уменьшится. Розыскные отряды отзовут, и город вернется к обычной жизни. Тогда Меллиандру будет не так уж трудно уберечь. Как-никак она прожила здесь три месяца, не будучи обнаруженной.
      Как ни противно было Таулу в этом сознаться, слова Кравина имели смысл. Мелли была здесь в безопасности - и по-прежнему будет, если завтра сюда не придут с обыском. Ему просто тяжело было думать, что Мелли останется здесь без него. Лучше бы он никогда не приносил герцогу ту присягу. Она держит его словно капкан. Мелли и ее ребенку будет безопаснее без него - и потому присяга обязывает его остановить их. Он понимал, что это разумно, но душа и сердце ныли, убеждая его остаться.
      Девять лет назад он покинул маленький домик на болотах и ушел в Вальдис - а три года спустя вернулся и узнал, что его сестер давно нет в живых. Это событие подрезало всю его жизнь - оно управляло им и сделало его таким, как есть. Каждый день он боролся с этим воспоминанием и каждый день убеждался, что ничего поправить нельзя. Оно отравляло его сны, его дни, утра и ночи. И Таул знал, что не сможет больше жить, если то же самое случится с Мелли. Человек способен вынести лишь определенную меру вины.
      Однако если он останется, завтра сюда придут приспешники Кайлока, которые могут взять Мелли в плен или убить. Обыск надо остановить. Таул знал, что, если солдаты вломятся в дом, он будет защищать Мелли до последней капли крови, - но жизнь у него только одна и, когда он ее лишится, Мелли некому будет защитить.
      - Хорошо, я ухожу, - сказал Таул.
      Он должен был это сделать - ради Мелли, ради ребенка, ради клятвы, которую принес герцогу. Верность проявляется по-разному, и тяжелее всего покинуть того, кому ты верен.
      Мейбор потрепал его по спине.
      - Так будет лучше, Таул. Мы с лордом Кравином присмотрим за Мелли.
      - И Хват, - сказал Таул. Хвату в этом деле он доверял больше, чем этим самовлюбленным лордам.
      - Да, и он, - кивнул Мейбор.
      Таул, задержавшись у двери, оглянулся на Кравина:
      - Если упадет хоть один волос с головы Мелли, клянусь Борком, вы ответите за это жизнью.
      Он закрыл за собой дверь и помчался вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки. Хват ждал его наверху. Таул, не глядя на него, стал укладывать свои пожитки в мешок. Больше всего места заняли меч и ножи.
      - Что тебе сказали эти старые хрычи? - Хват не любил, когда его не замечали. Таул обернулся к нему.
      - Хват, я ухожу на время. Недалеко, ты не беспокойся. А ты позаботься о Мелли, пока меня не будет.
      - Но, Таул...
      - Никаких вопросов. Делай как я сказал. - Таул стиснул руку Хвата. Обещаю тебе - я вернусь.
      Хват кивнул с важным видом:
      - Да, Таул, я понимаю.
      Может быть, он и вправду понимал. Таул перекинул мешок через плечо.
      - Я надеюсь на тебя, Хват. Скажи Мелли, что мыслями я все время буду с ней.
      - А ты разве не попрощаешься? - Хват кивнул на дверь Мелли.
      Таул покачал головой. Она будет молить его остаться. И когда он услышит ее голос, ничто на свете не заставит его уйти. Нет, не станет он прощаться: ее безопасность важнее его страхов. Мелли не такая, как его сестры. Она старше, умнее, сильнее - и сумеет сама постоять за себя. Должна суметь.
      Перед тем как спуститься вниз, Таул подкрался к ее двери. Изнутри не доносилось ни звука. Он повернулся, махнул рукой Хвату и тихо вышел из дома.
      Джек шел по южной стороне города. Из всех городских кварталов ему особенно приглянулся этот. В густом пурпурном свете заката перед ним лежал лабиринт узких улочек и темных переулков. Таверны, бордели и пекарни теснились вокруг крохотных площадей. Вонь боен и дубилен сливалась с дымом печей для выжигания угля и испарениями красилен, образуя смесь, весьма затруднительную для легких.
      Несмотря на скверный воздух, Джеку легко дышалось здесь. Ему больше не надо было скрываться - в Брене никому не было дела до халькусского военного преступника, - и впервые в жизни он чувствовал, что волен делать все, что хочет. Тут нет ни Фраллита, ни Роваса, ни Тихони - он сам себе господин. Бродя по улицам Брена, он начинал понимать, как это хорошо.
      Хорошо было идти по темному переулку и знать, что ты способен справиться со всяким, кто станет у тебя на дороге: с грабителем, душегубом и сводником. Благодаря Ровасу он обрел уверенность в себе. Мысль о неожиданном нападении не пугала его. Пока у него был нож и хоть немного места, чтобы им орудовать, он мог дать отпор любому.
      Жаль, что он не питал такой же уверенности относительно своего колдовского мастерства. После происшествия в аннисской пекарской гильдии Джек знал, что может подчинять колдовство своей воле, но все же боялся пользоваться им. Он и сейчас опасался сделать что-то не так, неверно рассчитать время, слишком тесно связать себя с тем, на что намеревался повлиять, или, того хуже, выплеснуть слишком много. Он знал, что мощь его очень велика - то, что произошло в форте, доказывало это вне всяких сомнений, - но мало верил в свою способность управлять этой мощью. Словно великан, собирающий маргаритки, он чувствовал себя чересчур большим и неуклюжим для этой тонкой работы.
      В магии не было ничего осязаемого или видимого: ни клинка, ни рукоятки, ни крови, по которой судят о меткости удара. Все происходило в голове: в ней складывался весь план атаки - и, когда на языке чувствовался вкус металла, поздно было что-либо менять.
      Колдовать было не менее опасно, чем рубиться, - но, поскольку здесь не сверкала сталь и противник не мог отразить удара, казалось, что это не так. Когда тебе к горлу приставят нож, инстинкт побуждает тебя вести себя осторожно. Не то с колдовством. Оно несет в себе угрозу не только телу, но и разуму, и порой трудно провести черту между безопасностью и самоуничтожением. Несколько раз Джек едва не потерял себя в неодушевленной материи. Так легко было попасть в ее ритм, поддаться ее влиянию и позабыть о том, что надо уходить. Уходить труднее всего. Будто сидишь, угревшись, у теплого огня и вынуждаешь себя выйти на холод.
      Холодный ветер вырвался из переулка, и Джек запахнулся в пастуший плащ, дойдя до перекрестка, он свернул налево. Да, уходить тяжело, но не это самое трудное в колдовском деле. По крайней мере для него. Для него труднее всего зажечь искру, от которой и занимается колдовская сила. Он всегда, вплоть до последнего раза в пекарской гильдии, использовал для этого образ Тариссы. Он мог зажечь искру только посредством сильного чувства поэтому, быть может, наука Тихони и не шла ему впрок. Ему трудно было вызвать в себе притворное чувство.
      Тихоня пытался показать ему другие способы, твердя, что "нужно сосредоточить свои мысли на определенной цели", и Джек сосредоточивался до посинения и головной боли, однако ничего у него не выходило. До того утра в пекарской гильдии он даже не понимал хорошенько, что значит "сосредоточиться".
      Джек дошел до конца улицы и снова свернул наугад. Он шел посреди мостовой, избегая грязных канав.
      Он вздохнул, видя, как наступает ночь. Его учение далеко не завершено, и в глубине души он понимал, что нехорошо использовать свой гнев против Тариссы вместо огнива. Надо было лучше слушать Тихоню, больше стараться, чаще упражняться. Когда-нибудь, думал Джек, он вернется и начнет с того места, где остановился. Он просто обязан это сделать - и ради Тихони, и ради себя.
      Но пока что это - дело далекого будущего. Теперь он должен найти Мелли.
      Пять дней, как он пришел в город, но до сих пор ни на шаг не приблизился к своей цели. Как ни странно, его это не слишком беспокоило. Он был уверен, что добьется своего.
      Все, что ему нужно было, - это как-то прокормиться и найти уголок для ночлега. И то, и другое давалось ему без труда. Он сумел даже стянуть пару новых башмаков у зазевавшегося сапожника. Порой он испытывал голод, но пуще всего его донимало искушение ограбить первого же встречного, несущего мех с элем: его талантов не хватало на то, чтобы добыть себе выпивку. Однако в целом ему жилось не так уж плохо, и он даже радовался тому, что ему не на кого полагаться, кроме себя самого.
      Недурно бы и на эту ночь найти местечко, защищенное от ветра. Джек осмотрелся. Сам того не заметив, он пришел к южной городской стене. Она возвышалась над крышами, отделенная от Джека нешироким пустырем. Он ускорил шаги, направляясь к ней, - это укрытие было не хуже всякого другого.
      Свернув к стене, он вдруг услышал позади топот ног. Он оглянулся и увидел бегущего по улице человека. За ним гнались несколько вооруженных солдат. Никогда еще Джек не видел чтобы человек бежал так быстро. Золотые волосы развевались у него за спиной, а грудь работала как водяной насос. Когда он приблизился, Джек увидел его горящие свирепой решимостью глаза и точно резцом изваянный рот. В руке он держал отполированный до блеска меч.
      Он пробежал мимо Джека, не видя его, глядя прямо перед собой. Джек проследил за его взглядом: человек бежал к стене.
      Что-то в его твердом красивом лице, в его несгибаемой воле всколыхнуло душу Джека - а золотые волосы оживили в памяти давние сны.
      Не понимая толком, что он делает, Джек выскочил навстречу погоне. Он хотел дать беглецу время уйти. Сам не зная, что толкнуло его на это - блеск меча бегущего или его бедственное положение, - Джек почувствовал сердцем, что этот человек нуждается в его помощи.
      Он врезался в самую гущу солдат: все, что он мог, - это захватить их врасплох. Им пришлось остановиться на бегу, чтобы разобраться с этим новым препятствием. Джек повалился наземь, будто пьяный. Нож он не стал доставать. Один клинок уперся ему в спину, другой - в затылок. Двое продолжали гнаться за золотоволосым беглецом.
      Стало быть, Джек задержал четверых. Джек громко икнул. Он управится с ними, если будет нужда.
      - Ты, пьяная скотина! - сказал один, кольнув копьем Джека в ляжку. Как ты смеешь перебегать дорогу гвардейцам Кайлока?
      - Извини, приятель, - промямлил Джек. - Я думал, вы вербовщики, война ведь. - Он не трудился скрывать свой выговор - город кишел королевскими войсками.
      Двое продолживших погоню бегом вернулись назад, еле переводя дух.
      - Он ушел, капитан, - сказал один. - Люк для спуска воды был открыт, и он сиганул прямо туда.
      - Чего ж вы за ним не полезли? - гаркнул капитан.
      - Он закрыл люк изнутри, и мы с Гарольдом не смогли открыть. Будь вы там, мы поддели бы крышку копьем.
      Капитан снова ткнул Джека в ляжку.
      - Все из-за этого забулдыги. - И он изрыгнул целый залп проклятий, попутно награждая Джека пинками в живот.
      Джек почувствовал во рту вкус крови: должно быть, падая, прикусил язык. Он терпел пинки покорно, чуть постанывая для пущей убедительности. Золотоволосый убежал - теперь надо спасать собственную шкуру.
      - Кайлоку и Баралису это страсть как не понравится, - сказал кто-то. Ведь убийца Катерины был почитай что у нас в руках...
      - Вы вот что, не вздумайте только говорить, что нам помешал какой-то пьяный дурак, - сказал капитан, - слыхали? Я не допущу, чтобы нас ославили ротозеями. Если кто спросит, говорите, что у преступника на стене были сообщники и они нас обстреляли. - Капитан обвел взором всех своих солдат. Ясно?
      - Да, - хором сказали они.
      - А с этим что делать, капитан? - спросил тот, что упирался мечом Джеку в хребет.
      - Пусть убирается, Сиврал. Он ничего не расскажет. - Капитан пнул Джека еще раз, напоследок. - Так ведь?
      - Ни словечка, ваша милость, - скривив шею, заверил Джек и ухмыльнулся. - А пивка у вас, случаем, с собой нет? - Он приготовился к очередному пинку, но капитан отошел прочь.
      - Пошли, ребята. Надо вернуться во дворец и сказать, чтобы снарядили погоню. А ты, - сказал он Сивралу, - ступай к воротам и вели старому Грингиллу прочесать всю местность к югу от стены.
      На всякий случай Джек еще малость повалялся в грязи. Капитан взглянул на него с отвращением:
      - Грязная скотина.
      Джек подождал, пока отряд не завернул за угол, и только тогда встал. Он был весь покрыт грязью, лошадиным навозом и отбросами. Ляжка кровоточила, но кровь легко было унять. Джек отряхнулся и решил дойти до стены. Ему почему-то захотелось увидеть люк, через который ушел беглец. Джек нашел его сразу. Решетку, утопленную глубоко в камень, открыть было невозможно. Джек провел по ней пальцами. Безумием было помогать золотоволосому незнакомцу, но Джек чувствовал, что поступил правильно.
      На этой самой решетке он и устроился ночевать. Сон пришел быстро, и всю ночь Джеку снился человек, которому он помог убежать.
      VII
      Мелли знала, что лучше всего полежать спокойно и подождать, пока тошнота пройдет. Знала, но не сделала этого, а спустила ноги на пол и села. Знакомые содрогания в животе заставили ее схватиться за тазик. Как всегда, она схватила его как раз вовремя - хотя Таула больше не было рядом, чтобы подать его.
      Мелли вырвало.
      - Вы как там, госпожа? - крикнул через дверь Хват.
      У этого мальчишки слух, как у летучей мыши.
      Мелли сплюнула, чтобы очистить рот, - в последнее время она махнула рукой на изящные манеры. С ее телом происходили всевозможные неприятные вещи, и никто из мужчин, окружавших ее, не мог сказать, как этому помочь и чего ждать дальше. Поэтому она переносила свою беременность с неким настороженным стоицизмом, все время ожидая новых пакостей, а когда они приходили, сжимала зубы и перебарывала их по-мужски. Она не ахала и не падала в обморок из-за сыпи на шее или стойкого запора - дочь Мейбора сделана из крепкого теста.