XIV
      Джек приободрил Гнедка и въехал на пригорок. Склон был крутой, и конь ступал осторожно, словно парнишка, впервые вышедший танцевать.
      Воздух по пути наверх изменился - он стал резче, свежее и отдавал солью. Перед самой вершиной Гнедко пошел веселее, и Джек ослабил поводья, а сам поудобнее уселся в седле.
      То, что он увидел сверху, оказалось для него полной неожиданностью. Гнедко вымахнул на ровное место, и перед Джеком открылось то, что он видел впервые в жизни, - океан.
      Темный и сверкающий, невероятно большой, он простирался куда-то вдаль и там сливался с небом. Над головой у Джека кружили с криками и ныряли вниз чайки, белые на синем. Воздух был полон новых, незнакомых запахов - такой соленый, что хоть на вкус его пробуй, и такой сложный, что нечего и думать о разгадке всех его составных частей. Джек буквально перестал дышать - за него дышал океан. Целая буря чувств и ощущений овладела Джеком, и ему показалось, будто он вернулся домой.
      Уже несколько недель они были в дороге, держа сперва на юго-восток, а потом прямо на юг. Они обогнули озеро Герри и пересекли северо-восточную равнину. Добравшись до восточных гор, они поехали вдоль гряды до самого Несса. Два дня они провели в этом хлопотливом крестьянском городе. У Хвата в котомке нашлось достаточно денег, чтобы обменять лошадей на тех, что получше, а Таул на целый день исчез. Когда он явился, за спиной у него висел превосходный длинный лук, а издали ему махала какая-то рыженькая девушка.
      Таул ничем не объяснил своего отсутствия, но Хват рассказал Джеку, что та девушка когда-то хотела соблазнить Таула и что Таул до сих пор раскаивается в своем тогдашнем поведении. После пребывания в Нессе настроение Таула заметно улучшилось и Хват мудро заключил, что рыцарь получил прощение, и неизвестно, кто там кого соблазнил на этот раз.
      Затем путники вдоль той же горной гряды направились на юг и сегодня выехали на побережье.
      Погода благоприятствовала им. Позднее лето переходило в осень, и деревья меняли зеленый наряд на золотой. Дождь если и шел, то несильный и теплый, а ветер поднимался только с приходом ночи. Путники быстро продвигались вперед.
      Пока Хвата не подстрелили.
      Это происшествие потрясло их всех. Они уже по-своему привыкли к следующей за ними тени. За последние три недели преследователь не раз пускал в них стрелы. Они пролетали на волосок от цели, никогда не попадая в нее. Джек потихоньку начал успокаиваться, да и Таул слегка утратил бдительность. И вдруг пять дней назад стрела вонзилась прямо в руку Хвата. У него треснула кость, и с тех пор он носил руку на перевязи. Мальчугана ранение не слишком огорчило, поскольку рука, по его словам, была не рабочая.
      С того дня обстрел прекратился - но, как подозревал Джек, ненадолго. Кто-то ведет с ними игру - и, если бы Хват в тот миг не нагнулся за убегающей лягушкой, игра оказалась бы смертельной. Та стрела была направлена в грудь и попала как раз в то место, где миг назад билось сердце Хвата.
      Таул не знал покоя ни днем, ни ночью, как и все они. Хуже всего было то, что лучник никогда им не показывался. У него был длинный лук, и он мог стрелять издалека, оставаясь невидимым, к тому же он почти всегда дожидался ночи. С тех пор как Хвата ранили, они ни разу не разводили костер, чтобы не обнаруживать себя.
      Во время переезда через равнину они дважды заметили преследователя. Он ехал верхом - остальное трудно было разглядеть. В то время у Таула был только короткий лук, и не стоило тратить стрелы, пытаясь достать врага. Теперь рыцарь добыл прекрасный длинный лук из тисса, выгнутый, как бедра трактирщицы, - это оружие сулило, что следующий раз, когда стрелок попадется им на глаза, станет для того и последним.
      - Эй, Джек! Чего ты выпялился на океан? Идем лучше ежевику собирать.
      Таул и Хват уже слезли с коней и принялись за еду. Сбитый с толку Джек не мог понять, сколько времени прошло между тем, как он въехал на холм, и зовом Хвата. Сколько он простоял здесь, глядя на море?
      Таул подошел, потрепал за шею Гнедка и подал Джеку руку, спросив:
      - Ты как, ничего?
      - Просто чудесно. - Джек соскочил с коня. - Но океан застал меня врасплох. Никак не ожидал такого.
      Таул взял коня под уздцы и повел его к маленькому лагерю.
      - Так ты никогда прежде не видел моря?
      - Нет. Харвелл стоит очень далеко от него.
      - А знаешь ли ты, что Ларн находится там, в этих водах?
      - Где? - с внезапно прервавшимся дыханием спросил Джек.
      Таул с помрачневшим лицом указал на юго-юго-восток:
      - Вон там, в паре сотен лиг отсюда.
      Джек проследил за его рукой. Горизонт потемнел, и море из синего сделалось черным. Было четыре часа пополудни, но солнце уже закатывалось за горы на западе. Джеку вдруг стало холодно. Слова Таула вернули его на берег.
      - Пойдем, Джек. Надо отдохнуть.
      Джек посмотрел в ясные голубые глаза рыцаря:
      - Ты тоже это чувствуешь?
      Таул потупился:
      - С тех пор как я там побывал, не было дня, чтобы я не чувствовал его присутствия.
      Они стояли бок о бок и смотрели на океан, мерцающий, как драгоценный камень. Чайки к вечеру угомонились.
      Гнедко нарушил чары, потянувшись за особенно пахучим пучком травы. Таул, к удивлению Джека, велел Хвату:
      - Ступай-ка собери побольше дров. Нынче ночью мы, похоже, сможем развести костер.
      Хват побежал за дровами. Рыцарь, ничего не объясняя, отводил глаза, и Джек догадывался, что не его одного прохватило холодом до костей.
      Час спустя на холме уже трещал костер. В углях грелась копченая колбаса, завернутая в листья щавеля, и на огне стоял котелок со сбитнем. В Нессе они, кроме Таулова лука, приобрели множество всякой снеди. Мясо, правда, было исключительно баранье, а сыр - овечий, но доселе путникам приходилось зависеть от прихотливых вкусов Хвата, поэтому все, что не слипалось от меда и не было густо усыпано корицей, представлялось им приятным разнообразием.
      - Ежевики хотите? - Хват протянул пригоршню ягод, но желающих не нашлось, и он потер свою раненую руку. - Ну все, больше я для вас ничего собирать не стану. Очень нужно рисковать своей шеей для людей, которые смотрят на тебя так, будто им предлагают отраву.
      Джек улыбнулся. Хват всегда был очень чуток к любой перемене настроения. Мальчик увидел, что Таул с Джеком примолкли, счел это нежелательным и решил разрядить атмосферу, разыграв сцену жалости к себе.
      - Давай твои ягоды, я съем, - сказал Джек.
      - Все как есть?
      - Ага. Даже те, по которым слизняки ползали.
      - Слизняки! Никакие слизняки по этим красавицам не ползали. Да они бы и не поместились на них.
      Этот бурный взрыв негодования вызвал у Джека смех. Вскоре к нему присоединился Таул. Хват вызывал у них самые нежные чувства. Мальчуган, при всей своей напускной самостоятельности, оставался по-детски уязвимым. В ту ночь, когда его ранило, он ни разу не заплакал. Он, правда, лишился чувств, но утверждал потом, что не хлопнулся в обморок, как девчонка, а потерял сознание по-мужски, ради сбережения сил и остановки крови.
      Крови вышло много - наконечник был широким и мягким. Металл погнулся, врезавшись в кость. К хвосту стрелы, как всегда, были привязаны красный шелк и человеческие волосы. Джек не понимал, что это означает, но Таул с Хватом, похоже, понимали.
      Джек взглянул на Таула. Тот измерял свои стрелы, прикладывая их к груди, и урезал все, что были хоть на палец длиннее, чем надо.
      - Зачем мы развели костер, Таул?
      Рыцарь бросил укороченную стрелу и отвел волосы с лица.
      - Погляди вокруг, Джек. Зачем, по-твоему, я привел вас сюда?
      Джек огляделся. Они сидели на невысоком каменистом холме. Впереди был океан, внизу - скалы, а позади - холмы, по которым они ехали добрую часть дня. Вид во все стороны открывался широкий. Местность вокруг была видна как на ладони, а полная луна освещала каждый кустик и каждую травинку.
      - Ты хочешь расставить ловушку.
      - Вот именно. Если наш таинственный друг попытается что-то учудить нынче ночью, я надеюсь заметить его первым.
      - Мне сдается, для тебя он не такой уж таинственный?
      - Кажется, я знаю, кто он.
      - Кто же?
      - Тот, у кого я убил брата.
      - Не убил, Таул, а победил в бою, - поправил Хват. - Этот Скейс просто сумасшедший, и все тут.
      - Почем вы знаете, что это он? - с некоторым раздражением спросил Джек.
      - По красному шелку на стрелах. Он того же цвета, что и флажки в бойцовых ямах.
      - А волосы?
      - Ну, головой ручаться не стану, но мне кажется, они такие же, как у покойного Блейза. Верно, Таул?
      - Почему вы мне не сказали этого раньше? - осведомился Джек, глядя на Таула.
      - Потому что ты, Джек, ему не нужен. Ему нужен я.
      - Однако это не помешало ему подстрелить Хвата?
      - К чему ты клонишь? - резко спросил Таул.
      - К тому, что тебе следовало обо всем мне рассказать. Опасность грозит нам всем, и ты обязан был по меньшей мере сказать мне правду. Я не позволю опекать себя, как ребенка. Если нам грозит что-то, я должен знать в точности, чего ожидать.
      Джек умолк, весь дрожа от негодования.
      Прошла минута. Ветер унес несколько искр от костра в море. Таул сказал со вздохом:
      - Ты прав, Джек, извини. Мне следовало сказать тебе обо всем в ту же минуту, как я сам догадался. - Он смотрел Джеку в глаза прямо, не ища себе оправданий. - Как у тебя обстоит со стрельбой из лука?
      Джек улыбнулся, принимая его извинение.
      - Неважно.
      Таул прошел к лошадям, отвязал короткий лук и подал Джеку.
      - А что, если я дам тебе несколько уроков, покуда мы ждем?
      - Думаешь, ждать придется долго?
      - Кто его знает. - Таул посмотрел на холмы, где не заметно было никакого движения - только трава колебалась под ветром. - Может статься, всю ночь.
      Джек попробовал тетиву.
      - Что ж, тогда я, глядишь, и успею обучиться кое-чему.
      Тавалиск вкушал поджаренных на медленном огне голубей, обсуждая со своим секретарем подробности осады Брена. Это верх наслаждения - смаковать птицу мира, рассуждая в то же время о войне. Сами птички несколько костлявы - однако всякое блюдо следует приправлять выдумкой. Кроме того, голуби только открывают трапезу - за ними последует упитанный теленок.
      - Нет, не так, Гамил. Режь его от плеча к боку. Да потолще. Я собираюсь есть эти ломти, а не носить их вместо белья.
      - Да, ваше преосвященство.
      - Итак, нам до сих пор неизвестно, как узнал Кайлок о подкреплении в две тысячи наемников? - Тавалиск переломил голубя пополам - так его легче было обгладывать.
      - Нет, ваше преосвященство. Но кто-то, как видно, уведомил его - ибо он знал не только их численность, но и дорогу, которой они следовали в Брен.
      - И он, конечно, устроил засаду. Пятьсот человек перебито вместе с их лошадьми, а оружие сброшено в озеро. Настоящая катастрофа! - Тавалиск так расстроился, что уронил голубя на пол, потеряв к нему всякий интерес. Кайлок каждый раз хоть на шаг, да опережает нас. Мы ведем подкоп - он проведывает о нем. Мы посылаем подкрепление - он перехватывает его. Мы меняем свои планы - он еще раньше меняет свои. Кто-то поставляет ему сведения, и я хочу знать кто.
      - Я займусь этим, ваше преосвященство, - заверил Гамил, укладывая ломти телятины на блюдо. Вид настоящего мяса порадовал сердце архиепископа.
      - А из Анниса есть известия?
      - Там все без изменений, ваше преосвященство. И положение, надо сказать, весьма странное. Основная часть армии Четырех Королевств так и стоит лагерем у стен города. Она держит что-то вроде осады: за городом следят денно и нощно, однако не приближаются настолько, чтобы причинить Аннису какой-то вред.
      - Ничего странного тут нет, Гамил. Это блестящий замысел. Осаждая Аннис, Кайлок не только изматывает горожан, но также связывает их армию, не давая ей отправиться в Брен. Никто не уйдет из дома, чтобы драться за кого-то другого, когда его собственная родина в опасности. - Тавалиск принял от Гамила блюдо. - Кайлок успешно держит Аннис под замком - и это ничего ему не стоит. - Тавалиск подцепил кусок мяса своей серебряной вилкой. - Меня беспокоит другое: не отдаст ли Кайлок в один прекрасный день своему войску приказ сняться с лагеря и перевалить через горы? Если такое случится, высокоградская армия может оказаться в кольце.
      - Весьма острая мысль, ваше преосвященство, - медленно кивнул Гамил.
      У Тавалиска, помимо мысли, имелся и другой острый предмет, который он не замедлил вонзить Гамилу в руку.
      - За одобрением, Гамил, я обращаюсь только к Богу. - Тавалиск выдернул вилку. - Извини - я целил в телятину, не в тебя. Ну, полно дуться. Это просто случайность. - Чувствуя легкое раскаяние, архиепископ подал секретарю салфетку вытереть кровь и быстро перевел разговор на другое: - А дочь Мейбора все еще держат под стражей?
      Гамил отомстил как мог, вымазав кровью шелковую салфетку.
      - Никто не слышал о ней с тех пор, как лорд Мейбор покинул город, ваше преосвященство. Баралис и Кайлок отрицают, что похитили ее, и объявляют Мейбора сумасшедшим.
      - Однако она у них?
      - Да, если еще жива.
      - Нам все равно, Гамил, жива она или мертва. Пока никто не знает о том, что с ней сталось, мы можем сражаться от ее имени. - Тавалиск провел пухлым пальцем по краю блюда. - Есть у нее сторонники в городе?
      - Всякого, кто открыто высказывается за госпожу Меллиандру, Кайлок вешает - и делает это публично, чтобы весь город видел.
      - Гм-м. Ну а те, кто поддерживает сию даму тайно?
      - За последние месяцы пропало немало дворян, ваше преосвященство. Они исчезают из своих жилищ среди ночи, повергая в отчаяние друзей и родных.
      - Исчезают, говоришь? - с легкой грустью улыбнулся Тавалиск.
      Гамил откашлялся.
      - Я взял на себя смелость, ваше преосвященство, обратить внимание наших шпионов на это дело. И узнал, что у Кайлока по всему городу имеются тайные осведомители. Любой лорд, который хотя бы шепотом произнесет имя Меллиандры за своим обеденным столом, рискует исчезнуть.
      - Плохо дело, - вздохнул Тавалиск. - Если бы Кайлок не свирепствовал так, город наверняка открыл бы ворота.
      - Зато лорд Мейбор поднял в высокоградском лагере целую бучу, ваше преосвященство. У него множество планов, как пробраться в город и увенчать осаду победой.
      Тавалиск только рукой махнул - без тебя, мол, знаю.
      - Я всегда говорил, Гамил, что когда-нибудь ему понадобится моя помощь. Проследи за тем, чтобы он получил столько людей и ресурсов, сколько попросит. Пусть попробует - вреда не будет. Высокоградским военачальникам прискорбно недостает выдумки. Несколько пробоин в стене - вот и все, чего они пока добились.
      - Слушаюсь, ваше преосвященство. Позвольте удалиться, если это все.
      - Разумеется. - Тавалиск улыбнулся, как участливый прохожий. - На твоем месте я зашел бы к лекарю, Гамил. Мне думается, твою рану не мешало бы зашить.
      Мелли заставила себя доесть остаток хлеба. Воды у нее не осталось, и она проглотила хлеб всухомятку, а потом обратила внимание на свиную ножку. Та состояла в основном из шкуры и сала, но Мелли умяла ее, словно самое лучшее мясо. Ей не хотелось есть, но она знала, что так нужно. Она еще и не то съела бы в случае нужды.
      День уже угасал. Тонкая золотая полоска легла на край амбразуры, и Мелли знала по опыту, что скоро стемнеет. Ожидание темноты было хуже всего - хуже даже, чем сама темнота. Мелли всегда в этот час бывала беспокойна. Она оглядывала свою круглую каморку, запоминая каждую мелочь, потом делала последние приготовления: передвигала таз, оправляла солому, сгоняла тараканов со скамьи. А под конец, при последнем проблеске дня, смотрела на свой живот и шептала ребенку слова утешения.
      С настоящей тьмой трудно свыкнуться. Мелли проводила в темноте каждую ночь своей жизни, но мрак уютной спальни, где из-под двери сочится свет свечи и угли слабо мерцают в очаге, в корне отличался от мрака, окружающего ее теперь. Порой ей казалось, что она лежит в могиле. Если ты не различаешь своей руки перед глазами, легко поверить, что ты и не существуешь вовсе. Так с ней и бывало в безлунные ночи - как будто мир окончательно отринул ее.
      И утешала она не столько ребенка, сколько себя - ребенком она лишь прикрывалась.
      Она стала следить за фазами луны. Нынче ожидалось полнолуние - но кто знает, ясной будет ночь или пасмурной. Зачастую над озером днем светило солнце, а ночью собирались тучи. Мелли еще не научилась предсказывать погоду, но всегда знала, когда будет дождь.
      Знала благодаря своей беременности. Когда лодыжки начинали ныть что есть мочи, а ноги - пухнуть, точно на дрожжах, это означало, что хляби скоро разверзнутся и ледяные капли полетят в амбразуру.
      Всю первую неделю было тепло. Над водой жужжали мухи, и солнце прогревало камень. Теперь же, месяц спустя, погода стала переменчивой. Раздражаемая близящимся дыханием зимы, она никак не могла решить, что ей делать: и то расчищала дорогу солнцу и покаянно воздвигала над озером радугу, то разражалась дождем под завывания ветра. Вчера, к примеру, даже град . шел.
      По ночам всегда бывало холодно. Брен с наступлением темноты оставался на милость гор. Сразу наступало похолодание, и ветер делался острым как нож.
      Однажды Мелли попыталась заткнуть амбразуру шалью, но ветер тут же вытолкнул шаль обратно.
      Мелли пыталась поначалу вести счет дням своего заключения и ставила черточки на камне - по одной на каждый день. Но через две недели палочки стали напоминать ей не календарь, а завещание. Мелли представлялось, как люди найдут ее тело и печально покачают головами, сосчитав отметки.
      Но она старалась отгонять мрачные мысли и говорила себе, что если бы ее хотели убить, то не стали бы ждать так долго.
      Раз в день ей приносили пищу и воду. В этом участвовали двое стражников. Один отпирал дверь, впускал своего товарища с подносом и наставлял на Мелли алебарду, а второй тем временем выносил вчерашний поднос и судно. Мелли обращалась к ним с просьбами об одеялах, свечах и какой-нибудь доске, чтобы заткнуть амбразуру, но они делали вид, что не слышат, и даже в глаза ей старались не смотреть. Кто-то, видимо, отдал им строгий приказ на этот счет - кто-то, кого они так боялись, что не смели и дохнуть в ее присутствии.
      Этот кто-то, конечно, Баралис - никто лучше него не умеет вселять страх в людей. По крайней мере в нее. Если бы он хоть раз зашел к ней хоть бы для того, чтобы отвергнуть ее просьбы или полюбоваться ее плачевным положением, - она бы меньше боялась его. Она могла потягаться с любым мужчиной и знала, что, увидев Баралиса в лицо, забыла бы все ужасы, которые о нем напридумывала.
      Но он не шел. И воображение Мелли превращало его в чудовище, а неотвязная мысль подсказывала ей, что он того и добивается. Ему как раз и нужно, чтобы она боялась, ему это приятно: вся его власть основана на страхе.
      Так нет же, не бывать этому. Она сильная. Понадобится нечто большее, чем одиночество и каменные стены, чтобы сломить ее. Ее кормили отбросами она их ела. Ей не приносили одеял - она обходилась без них. Ей не давали света - она жила в темноте, словно темничный грибок. Не поддастся она Баралису. Она и ее ребенок не просто существуют - они растут и крепнут день ото дня.
      Вдалеке послышался скрежет. Мелли не обратила не него внимания - осада продолжалась, и ночь была полна самых разных шумов. Снова скрежет - теперь уже ближе. Мелли замерла на месте. Нет, это не высокоградская осадная машина. Под дверью показался свет, слабый, точно струйка дыма. Кто-то идет сюда.
      Вся ее недавняя храбрость ушла, точно вода в песок. К ней никто еще не приходил ночью. Ни разу.
      Скрежет сменился отдаленными шагами. Свет уже очертил четырехугольник двери. Мелли, вся дрожа, прислонилась к стене. Тяжелый ком застрял в горле. Вот в замке повернулся ключ. Мелли прижала руку к животу и вскинула голову.
      Дверь распахнулась, и свет ослепил Мелли. На пороге возникла фигура, в которой она узнала Баралиса. Он медленно поднес фонарь к своему лицу.
      XV
      - Так что же ты почувствовал, когда увидел океан? - Таул сидел согнувшись у огня. Слева от него лежал длинный лук, справа - стрелы. Он поддерживал костер, не отрывая глаз от холмов.
      Хват спал. Упражнения в стрельбе из лука быстро наскучили ему - он забрал себе все одеяла, взял с Таула и Джека торжественное обещание разбудить его, если что-нибудь случится, и мигом уснул. С тех пор прошло около часа, и его храп перекрывал шум ветра.
      У них на утесе было светлым-светло. Полная луна ярко освещала мел и кремень, и отраженный свет падал на холмы. Нечасто в году выдаются такие ночи - ночи, в которые можно обучать кого-то стрельбе из лука.
      Джек, лежавший на одеяле по ту сторону костра, не ответил Таулу. Быть может, не расслышал. Уже поздно, он устал, а возможно, это ветер унес вопрос в море. Таул не стал переспрашивать. День выпал долгий и утомительный.
      Таул достал из котомки скляночку с воском, взял тряпицу и стал вощить лук. Если хочешь бодрствовать всю ночь, надо, чтобы руки и голова были заняты.
      - Я точно встретил давно утраченного друга.
      Таул не сразу понял, о чем Джек говорит: он уж позабыл свой вопрос.
      - Я узнал его, - продолжал Джек. - Запахи, шум, краски - все это показалось мне знакомым и все-таки... все-таки чужим. Точно это снилось мне давным-давно.
      Голос у Джека был тонкий, растерянный. Как тут не вспомнить, что он, в сущности, совсем еще мальчик и ничто не подготовило его к тому, что с ним случилось. Однако он здесь и изо всех сил старается казаться спокойным, сам справляясь с хаосом, царящим у него в душе.
      Таул вытер воск с пальцев. Сам он - иное дело. Он готовился к этому годами. В конце концов, он всегда стремился быть рыцарем, стремился к истине, славе и к тому, чтобы "приобрести заслугу перед Богом".
      Джеку опереться не на что - ему приходится полагаться только на себя самого.
      - Таул, прочти мне еще раз то пророчество.
      Просьба застала Таула врасплох - этого он меньше всего ожидал. Он бросил быстрый взгляд на Джека - тот по-прежнему смотрел на звезды. Таул начал:
      Когда благородные мужи позабудут о чести...
      И тут его голос дрогнул. Первая строка может относиться и к нему - это он забыл свои обязанности и твои обеты. Это он покрыл позором орден. Не Тирен, как пытался внушить ему Хват, а он сам, Таул.
      Таул проглотил вставший в горле ком. Эта боль всегда при нем - она не уходит и не становится менее острой, только перемещается, всякий раз сковывая стальным обручем его сердце. Таул потупился и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Ничего не поделаешь - он должен идти своим путем, как бы это ни было тяжело.
      ...И некто три крови вкусит в один день,
      Два могучих дома сольются вместе,
      И далеко падет сего слияния тень.
      Тот, кто родителей лишен...
      Джек придвинулся поближе к огню, и отблеск пламени вернул его волосам краски, которые отнял у них лунный свет, - каштан и золото. Таул вспомнил следующую строчку.
      ...Любовник сестры своей...
      В голове у него прозвучал сигнал тревоги. Сам не зная почему, Таул опустил эти слова и продолжил:
      ...Только он остановит злую чуму.
      Империя рухнет, и рухнет храм,
      А правда, безвестная многим умам,
      Дураку лишь ясна одному.
      Он умолк, и настала тишина. Джек не шевелился, ветер утих, и даже волны как будто перестали накатываться на берег.
      Таул знал, что должен нарушить это молчание, - не столько ради Джека, сколько ради себя. В тишине приходят думы, а Таулу нисколько не хотелось размышлять о том, что заставило его опустить половину строки.
      - Для тебя это имеет какой-то смысл? - спросил он.
      - И да, и нет, - помедлив, ответил Джек. - Мать моя умерла, а отца и не было никогда. Два дома - это, должно быть, Брен и Королевства.
      Таул кивнул, радуясь возможности перейти на менее зыбкую почву.
      - Мужи, позабывшие о чести, - это рыцари. Храм находится на Ларне, а империя создается в это самое время.
      - Кайлок.
      Джек произнес это с тоской, и Таул пристально посмотрел на него. Джек глядел уже не на звезды, а в огонь.
      - Ты ведь знаешь его, верно?
      Джек кивнул, все так же глядя в огонь.
      - Мне кажется, я призван уничтожить его.
      Холод прошел у Таула по хребту, словно кто-то плеснул ледяной водой ему на спину. Краем глаза он уловил на холмах проблеск света, тут же переместившийся вверх. Таул, и без того взбудораженный словами Джека, напрягся. Глядя в одну точку, он шепнул:
      - Ляг, Джек, только медленно. Притворись, будто укладываешься спать.
      Джек зевнул, потянулся, разгладил одеяло и лег, обратившись лицом к холмам и положив руку на лук.
      - Где он? - шепотом спросил он у Таула.
      - Слева, на третьем снизу холме. Как раз над линией деревьев.
      Таул почти не шевелился и смотрел прямо перед собой. Да, это их стрелок, сомнений нет. Он пеший, и луна освещает его лук. Лошади Таул не видел - должно быть, стрелок укрыл ее за деревьями.
      Таул медленно потянулся за стрелой, охватил ее пальцами и сказал Джеку:
      - По моей команде набрось одеяло на огонь.
      Тень на холме остановилась и подняла свой лук.
      Нельзя упускать такую возможность - Скейс сейчас представлял собой великолепную мишень.
      Таул схватил с земли собственный лук, наложил на него стрелу и натянул тетиву.
      - Давай, Джек!
      Таул прицелился, и костер сразу погас.
      Локоть Скейса был согнут так, что видно было: он тоже готов выстрелить. Таул, поцеловав тетиву, отпустил ее - и стрела понеслась к цели.
      Разжав пальцы, он тут же пригнулся к земле. Вражеская стрела просвистела мимо, оцарапав ему щеку острием и задев оперением.
      Таул упал на горячее, дымящееся одеяло, налетев на Джека. Тот держал наготове свой короткий лук, наложив на него стрелу. Таул схватил его за лодыжку и повалил.
      - Ну что, попал я в него? - Таул едва дышал.
      В правый глаз, натекла кровь. Он крепко держал Джека, не давая ему встать.
      - Не знаю. Он упал через миг после тебя. - Джек дернул ногой. - Если б ты меня не свалил, я бы тоже в него выстрелил. Я держал его на прицеле и тогда, когда он рухнул.
      Позади заворочался в одеялах Хват.
      - Что там у вас такое?
      - Лежи! - Таул протер глаза - кровь стекала в него из царапины на правой скуле - и, не совсем еще хорошо видя, спросил Джека: - Где он теперь?
      - Ушел. Вот упал я, а потом смотрю - его уже нет.
      Таул тихо выругался. Теперь Скейс уже успел уйти за деревья - значит, если и ранен, то не смертельно. То, что он упал, еще ничего не доказывает. Они оба знали, какую игру ведут: два стрелка, две стрелы, два выстрела. Это был поединок.
      Таул почти что восхищался этим человеком - тот сделал прекрасный выстрел.
      - Пошли, - сказал он, вставая. - Пора уходить отсюда.
      - Ну нет, я не встану, - сказал Хват снизу. - Не хватало еще, чтобы меня опять подстрелили.
      Таул оторвал кусок от сорочки и зажал рану на щеке.
      - Этой ночью он нас больше не побеспокоит.
      - Почему? Ты попал в него?
      - Может быть. Не знаю.
      - Если ты не уверен, - сказал Джек, - почему тогда думаешь, что он не выстрелит опять?
      - Потому что ему не это нужно.
      - Что же ему, по-твоему, нужно?
      Таул посмотрел туда, где видел Скейса в последний раз.
      - Он хочет сразиться со мной один на один, Джек. И победить. Нынче ночью он получил что хотел: мы были равны с ним - кто кого.
      - Но зачем ему это?
      - Он мстит за брата. Хочет доказать, что способен побить человека, побившего Блейза. А впрочем, не знаю. - Таул пожал плечами и принялся собирать в котомку горшки и фляжки.
      - А что, по-твоему, он делает теперь? - буркнул Джек. Ему не нравилось, что его держат в неведении касательно таинственного лучника.
      - Если он ранен, то затаится до завтра и даст нам время отъехать подальше. Если цел, то, вероятно, последует за нами. И в том и в другом случае он уже обдумывает следующий выстрел.
      - Ну а если ты ранил его тяжело? - спросил Хват, наконец набравшийся духу вылезти из-под одеял.
      - Тогда он выйдет из строя на несколько дней, а то и недель, кто знает.
      Таул уже седлал своего мерина. Джек подошел к нему.
      - Быть может, этот человек и хочет сразиться с тобой, но это не помешает ему убить Хвата или меня, так ведь?
      Таул покосился на Хвата, сворачивающего одеяла, и сказал тихо, чтобы слышал один Джек:
      - Ты прав, пожалуй. Я думаю, он всех нас хочет перебить. Его надо остановить, но он очень хитер. Один-единственный раз он вышел на открытое место - для того, чтобы выстрелить в меня. В тебя и Хвата он будет стрелять из укрытия. Вот почему я сегодня изображал из себя мишень. Мы можем убить его только в том случае, если он вознамерится убить меня. - Таул затянул подпругу. - Значит, нам остается одно: заставить его драться в открытую.
      - Почему ты не дал мне выстрелить в него?
      - У тебя короткий лук, а у него длинный. Ты бы только напрасно подставился ему.
      - А не потому ли, что ты решил сыграть с ним в его игру? Побить его один на один?
      - Нет. Тот, кто стреляет впотьмах в беззащитного мальчика, такой чести не заслуживает. Если ты заметишь его, Джек, стреляй, я возражать не стану. Но если я увижу, что у тебя нет ни малейшей возможности в него попасть, я опять собью тебя с ног.
      - Ясно, - улыбнулся Джек, навьючивая лошадь. - Надо думать, в Тулее мы купим второй длинный лук?
      Таулу, несмотря на усталость, стало приятно. Джек давал ему понять, что не желает оставаться в стороне. Славно это, когда кто-то готов разделить с тобой опасность.
      - Но тебе придется поупражняться. Если в тебе и сокрыт лучник, я его пока не разглядел.
      Оба рассмеялись. Таул стиснул локоть Джека, и тот ответил ему крепким пожатием.
      - Я ценю, что ты честен со мной.
      - А я ценю любую помощь с твоей стороны.
      Они постояли так еще немного, словно заново открывая друг друга, и Таулу впервые за много недель показалось, что все еще может кончиться хорошо.