Глава 1

Всю жизнь я жила при дворе, путешествуя вместе с королевским кортежем».

А дальше я не знала, что писать. Я все сидела и смотрела на эту фразу, пока наконец Грундо не сказал: «Ну, если не получается, давай я начну».

Тот, кто не знает Грундо, мог бы подумать, что это дружеское предложение, но вообще-то это была угроза. Грундо страдает дислексией. Он пишет слова шиворот-навыворот и задом наперед — разве что уж очень постарается. Так что он пригрозил мне парой страниц, написанных как курица лапой, с загадочными словечками вроде «ростиря» вместо «история» и «занинкуи» вместо «наизнанку».

«Только не это!» — подумала я. И решила начать с Грундо — и с себя. Меня зовут Арианрод Хайд — хотя я предпочитаю, чтобы ко мне обращались «Родди», — и я уже много лет присматриваю за Грундо, с тех самых пор, как он был еще бледным конопатым малышом в детском комбинезончике, молча сидевшим на заднем сиденье детского автобуса. Он чувствовал себя таким несчастным, что описался. Мне тогда самой было всего лет пять, но я все же каким-то образом поняла, что ему так плохо, что он даже реветь не может. Я встала и принялась пробираться через гудящий, раскачивающийся автобус к шкафчикам с одеждой. Нашла там чистый комбинезончик и уговорила Грундо переодеться.

Это оказалось непросто, потому что Грундо всегда был очень гордый. Пока я его уговаривала, ко мне обернулась его сестра Алиша, сидевшая вместе с большими.

— Ну чего ты возишься с этим Засранцем? — спросила она, наморщив свой длинный веснушчатый нос. — Брось ты его. Он бестолковый.

Ей тогда было восемь лет, но с тех пор она совсем не изменилась: прямые белобрысые волосы, массивная фигура и уверенность в том, что она тут главная, что все должны смотреть только на нее и ни на кого другого.

— К тому же он урод, — добавила она. — У него нос длинный.

— Ну и что, у тебя еще длиннее, леди Чих, — ответила я. Я всегда звала ее «леди Чих», когда хотела позлить: если быстро-быстро произнести «Алиша», это звучит точь-в-точь как вежливое, сдержанное «апчхи» — очень похоже на саму Алишу. А позлить я ее хотела за то, что она назвала Грундо Засранцем. Она называла его так потому, что повторяла за Сибиллой, своей матерью. Это многое говорит о том, как они обе к нему относились. Отец Грундо ушел от Сибиллы еще до того, как родился Грундо. И все время, сколько я себя помню, Сибилла с Алишей были заодно. А бедный Грундо остался вроде как и ни при чем.

А когда Грундо начал учиться и оказалось, что у него дислексия, сделалось еще хуже. Сибилла то и дело стенала: «Какой же он тупица!» А Алиша повторяла за ней: «Тупица, тупица, тупица!» Алише-то все давалось легко, будь то математика, магия или верховая езда. Когда ей исполнилось десять лет, ее взяли в придворные пажи.

Наши учителя понимали, что Грундо не тупица, но его манера делать все шиворот-навыворот ставила в тупик и их тоже. Они только вздыхали и называли Грундо «наш юный оригинал». Так что читать и писать Грундо учила я. Кажется, именно тогда я и стала называть его «Грундо». Почему — точно не помню, но ему это шло куда больше, чем его настоящее имя: это ж надо было додуматься назвать человека Эмброузом! И вскоре весь двор тоже принялся звать его «Грундо». А в процессе обучения я обнаружила, что у Грундо немалый магический дар, но тоже вывернутый наизнанку.

— Эта книжка — скучная! — жаловался он своим басовитым, серьезным голосом. — Какое мне дело до того, что Джек и Джил л пошли в магазин, а Ровер бегает за мячиком?

И пока я ему объясняла, что буквари все такие, Грундо каким-то образом ухитрился превратить букварь в книжку комиксов: одни картинки и никаких букв. Начинались эти комиксы с конца и кончались в начале, а на картинках мячик бегал за Ровером, а продукты покупали Джека и Джилл. Только Грундо мог вообразить, как огромная головка сыра покупает двух людей.

Превращать книжку обратно он отказался. Сказал, что так прикольнее. А я сама вернуть ей нормальный вид так и не смогла, сколько ни старалась. Эта книжка, наверное, до сих пор лежит там, где я ее спрятала: под обивкой старого школьного автобуса. Грундо не только гордый, он еще и упрямый.

Можно сказать, я усыновила Грундо, точнее, взяла его себе в братья. Оба мы чувствовали себя одиноко. Я — единственная дочь у своих родителей, а все дети других придворных волшебников — ровесники Алиши или даже старше. Прочие ребята нашего возраста были сыновьями и дочерьми придворных чиновников, не имеющих способностей к магии. Не поймите меня неправильно, все они относились к нам вполне дружелюбно, но они были обычные дети, а мы — не такие.

Нас, детей, которые постоянно путешествовали с королевским кортежем, было человек тридцать, не больше. Остальные присоединялись к нам только на Рождество и по другим большим религиозным праздникам. Мы с Грундо всегда им завидовали. Им не приходится все время одеваться прилично и соблюдать придворные манеры. Они всегда знают, где проснутся завтра утром, не то что мы: едешь всю ночь, а к утру оказываешься то посреди чиста поля в Норфолке, то в глухой дербиширской долине, то в каком-нибудь оживленном порту. Не приходится им и трястись в автобусе в разгар летней жары. А главное, они могут гулять повсюду, исследовать окрестности. А мы никогда не задерживались на одном месте достаточно долго, чтобы по-настоящему познакомиться с ним. Только и успеваешь, что осмотреть всякие там замки и большие здания, где обычно останавливается король.

Особенно завидовали мы принцессам и младшим принцам. Им дозволялось большую часть года оставаться в Виндзоре. При дворе поговаривали, что королева, будучи иностранкой, пригрозила вернуться к себе в Данию, если ей не дозволят жить на одном месте. Все сожалели о бедняжке королеве, которая никак не может понять, что король просто обязан путешествовать по стране, чтобы королевство процветало. Некоторые утверждали, что вся магия Островов Блаженных — а может, и весь мир Блаженных — держится на том, что король постоянно переезжает с места на место, удостаивая посещением каждый акр Англии.

Я спрашивала об этом у своего дедушки Хайда. Дедушка у меня магид и разбирается в магии стран, миров и так далее. И он сказал, что, возможно, в этом действительно что-то есть, однако, по его мнению, люди преувеличивают. Он сказал, магия Блаженных действительно очень важна по самым разным причинам, однако на самом деле хранить ее поручено мерлину.

Моя мать часто поговаривала о том, чтобы отправить меня жить к дедушке в Лондон. Но тогда мне пришлось бы бросить Грундо на растерзание Сибилле и Алише, так что каждый раз, как мать спрашивала меня об этом, я говорила ей, что горжусь тем, что живу при дворе (это чистая правда), что здесь я получаю самое лучшее образование, какое только возможно (и это тоже правда, хотя бы отчасти), а потом вроде как переводила разговор на другое, надеясь, что мать об этом забудет. Если же она никак не унималась и продолжала рассуждать о том, что такая жизнь не годится для девочки-подростка, я, в свою очередь, принималась рассуждать о том, как дедушка разводит георгины. Георгины как образ жизни — это решительно не по мне.

Последний приступ заботливости случился у мамы в Нортумбрии, во время дождя. Мы стояли лагерем в глубокой, заросшей вереском долине, дожидаясь, пока король Шотландии нанесет официальный визит нашему королю. Место было настолько пустынное, что даже для короля дома не нашлось. Холст королевского шатра, стоявшего прямо под нами, мало-помалу намокал и приобретал унылый желтоватый оттенок, мы шли, то и дело наступая на блестящие россыпи сырого овечьего навоза, и я рассуждала о том, как дедушка разводит георгины.

— И не глупо ли могущественному волшебнику заниматься такой чепухой! — говорила я.

— Жаль, что ты так к нему относишься, — сказала мама. — Ты ведь знаешь, он очень многое делает, не только цветочки разводит. Твой дед — замечательный человек. А он был бы рад, если бы ты составила компанию твоему кузену Тоби.

— Мой кузен Тоби — хлюпик, который позволяет помыкать собой и безропотно полет георгины, — возразила я.

Я взглянула на маму сквозь упавшие мне на лоб влажные черные локоны и поняла, что георгины подействовали не так хорошо, как обычно. Лицо у мамы по-прежнему оставалось серьезным. Моя мама — очень серьезный человек, и работа у нее очень ответственная — она королевский казначей. Но обычно мне все же удается ее развеселить. Когда мама смеется, она запрокидывает голову и становится очень похожа на меня. У нас обеих довольно вытянутые розовощекие лица и одинаковые ямочки на подбородке, только глаза у нее черные, а у меня голубые.

Я видела, что дождь вгоняет маму в тоску. Это действительно очень утомительно: приходится следить за тем, чтобы компьютер не отсырел, и ходить в туалет в маленькую сырую палатку, колышущуюся на ветру, и так далее, и тому подобное. И я поняла, что это один из тех случаев, когда мама принимается воображать, будто я вот-вот свалюсь с ревматизмом или воспалением легких и умру. Видимо, придется разыграть свой главный козырь, а не то я еще до обеда отправлюсь в Лондон.

— Да брось ты, мам! — сказала я. — Дедушка ведь тебе не отец. Он папин. Если уж тебе так хочется отправить меня в лоно семьи, отчего бы вместо этого не послать меня к твоему отцу?

Мама плотнее запахнулась в свой блестящий плащ-дождевик и отступила на шаг.

— Мой отец — валлиец, — сказала она. — Если ты поедешь к нему, то окажешься в чужой стране. Ну ладно. Если считаешь, что ты способна выносить это ужасное бродячее существование, не будем больше говорить об этом.

И ушла. Она всегда так делала, если кто-то заговаривал о ее отце. Я думала, что это, должно быть, ужасный человек. О своем втором дедушке я знала только, что маме пришлось сбежать из дома, чтобы выйти замуж за папу, потому что ее отец не позволял ей выходить замуж. Бедная мамочка! А я еще пользуюсь этим, чтобы от нее отделаться! Я вздохнула — отчасти облегченно, отчасти виновато. И пошла искать Грундо.

Когда мы на время где-то останавливались, Грундо приходилось туго. Если мне не удастся под каким-нибудь предлогом его увести, Сибилла с Алишей затащат его в Сибиллин шатер и примутся учить уму-разуму. На этот раз, когда я наклонилась и нырнула в тускло освещенный шатер, дело обстояло еще хуже обычного. Там был Сибиллин кавалер. Он заливался своим мерзким, шипящим смехом. Я услышала, как он сказал:

— Отдай его мне, дорогая! Я из него быстро сделаю мужчину.

Грундо был бледнее мела.

Единственный человек при дворе, которого я не люблю еще сильнее, чем Алишу, — это Сибиллин кавалер. Зовут его сэр Джеймс Спенсер. Он очень противный. Самое удивительное, что весь двор, включая Сибиллу, знает, какой он мерзкий, но все закрывают на это глаза, потому что сэр Джеймс полезен королю. Я в этом не очень разбираюсь. Но я замечала, что то же самое бывает с некоторыми бизнесменами, которые полезны королю. В газетах все время намекают, что эти люди — мошенники, однако никому и в голову не приходит их арестовать. Вот и с сэром Джеймсом то же самое, хотя чем именно он полезен королю — ума не приложу.

Увидев меня, он осклабился.

— Пришла проверить, не съел ли я твоего ненаглядного? — спросил он. — Не все ли тебе равно, Арианрод? Будь у меня твои связи, я бы на юного Эмброуза и не взглянул.

Я посмотрела ему в лицо — на массивный рябой нос, на близко посаженные глаза.

— Не понимаю, о чем вы, — ответила я в своей лучшей придворной манере: любезным, но ледяным тоном.

Мои связи не казались мне такими уж аристократическими. Мой отец — всего-навсего королевский волшебник, отвечающий за погоду, и его место в иерархии куда ниже, чем у Сибиллы: она ни больше ни меньше, как английская Хозяйка Земли.

Сэр Джеймс снова разразился этим его шипящим смехом: «Хссззз!»

— О магической иерархии, милое дитя! — сказал он. — Взгляни на своих деда и бабку! Казалось бы, если тебе и стоит строить кому-то глазки, так не меньше, чем будущему мерлину.

— Что-что?! — воскликнула Сибилла, а Алиша ахнула. Я взглянула на нее — она побагровела от возмущения, и все ее веснушки выступили ярче обычного. Веснушек у Алиши еще больше, чем у Грундо. На длинном, лошадином лице Сибиллы отражался гнев. Она выпучила на меня свои бледно-голубые глаза.

Я не поняла, чего они так разозлились. Я только подумала: «Вот зараза! Теперь придется вести себя очень-очень вежливо — и довольно глупо, — и делать вид, что я ничего не заметила». Это вообще свойственно сэру Джеймсу: ему нравилось, когда вокруг него все злятся.

— У нас отличный мерлин! — заявила я.

— Он старик, дорогая моя, — злорадно возразил сэр Джеймс. — Старый, больной человек.

— Ну да, — сказала я, теперь уже на самом деле озадаченная. — Но ведь неизвестно же, кто станет следующим, не так ли?

Он посмотрел на меня с жалостью.

— Слухами земля полнится, милое дитя! Или твои наивные маленькие ушки не прислушиваются к сплетням?

— Нет, — отрезала я.

Я устала от этой игры, к чему бы он там ни клонил. Так что я повернулась к Сибилле и очень вежливо спросила:

— Простите, пожалуйста, нельзя ли мне сводить Грундо посмотреть, как работает мой отец?

Она пожала толстыми плечами.

— Если Дэниел согласен работать на глазах у пялящегося на него ребенка — что ж, ему же хуже. Лично я уже устала от этого мальчишки. Грундо, если ты опоздаешь вернуться, чтобы переодеться в придворный костюм к ланчу, я тебя накажу! Ступай.

— Вот тебе и материнская любовь! — сказала я Грундо, когда мы выбежали под дождь.

Он ухмыльнулся.

— Можем не возвращаться. Я надел придворный костюм под эту одежду. Так оно теплее.

Я пожалела, что мне это самой не пришло в голову. Стояла такая холодрыга — просто не верилось, что вот-вот наступит Середина Лета. Как бы то ни было, Грундо я утащила. Теперь оставалось только надеяться, что папа действительно позволит нам посмотреть, как он работает. Ему не всегда нравится, когда его тревожат.

Когда я осторожно приподняла занавеску у входа в погодный шатер, папа еще только готовился. Он снял свой плащ-дождевик, стащил тяжелое парадное одеяние и заворачивал рукава рубашки. Он выглядел таким подтянутым и напряженным, что больше был похож на солдата, готовящегося к поединку, чем на волшебника, который собрался управлять погодой.

— Отойдите вон в тот угол и не отсвечивайте, — распорядился он. — А не то всем нам влетит от его величества. Инструкции на сегодня очень строгие.

При этом он обернулся к нам с улыбкой, давая понять, что в принципе не против нашего присутствия.

Грундо устремил на него свой серьезный, вдумчивый взгляд.

— А вопросы задавать можно, сэр?

— Скорее нет, чем да, — ответил папа. — Это будет меня отвлекать. Но если хотите, я по ходу дела буду объяснять, что и как я делаю. В конце концов, — добавил он, с грустью взглянув на меня, — возможно, кто-то из вас захочет пойти по моим стопам.

Я своего папочку люблю, хотя и редко его вижу. Он, похоже, и в самом деле надеется, что когда-нибудь я стану заниматься погодой. Боюсь, я его ужасно разочарую. Погода мне ужасно нравится, но и все остальные виды магии тоже. Так было и раньше, когда я знала о магии только то, чему учат при дворе, а уж теперь-то и подавно.

Но мне нравилось смотреть, как работает папа. Когда он подошел к погодному столу, я поймала себя на том, что смотрю на отца с ласковой улыбкой. Сейчас стол еще не был активирован и представлял собой просто раму из золотых и медных прутьев, покоящуюся на прочных ножках. Стол был складной и убирался в потертый и поцарапанный деревянный ящик фута четыре длиной. Я знала этот ящик с тех самых пор, как себя помню. От него пахло озоном и кедровым деревом. Этот ящик почему-то очень шел папе.

Папа стоял у столика, склонив голову. Это всегда выглядело так, словно он набирается мужества сделать что-то рискованное. На самом-то деле он просто творил предварительные заклинания, но, когда я была маленькая, мне казалось, что у папы очень опасная работа, и я все беспокоилась за него. Я до сих пор так и не привыкла к удивительному чувству, которое испытываешь, когда магия откликается на папин призыв. Вот и в тот день я тихонько ахнула, увидев, как рама на ножках заполняется густым туманом. Поначалу туман отливал голубым, зеленым и белым, но почти тотчас же он превратился в маленькое, но точное изображение Островов Блаженных. Перед нами лежала Англия, расцвеченная всеми оттенками зеленого, в коричневых пятнышках городов, и Пеннинские горы тянулись через нее, точно позвоночник, а южные холмы походили на тазовые кости. Тоненькими серо-голубыми шнурочками змеились реки, а между ними громоздились темно-зеленые лесные чащи. По словам папы, все это очень важно, потому что картинка возникает благодаря тому, что ты думаешь о водах, горах и лесах, — и все равно я не понимаю, почему видно все, вплоть до белых утесов на юге. А вон и Шотландия — коричневатая, пересеченная ползущими по ней хребтами бело-серых облаков. Густая серая муть наверху — это сильная буря где-то у Джон-О’Тротса. Сбоку темно-зелеными пятнами из-под свинцово-серых туч проступал Уэльс. А Ирландия была видна как на ладошке — она вполне оправдывала свое прозвище Изумрудный остров, и по ней бежали большие пятна солнечного света.

Папа обошел вокруг столика, наклонился, вглядываясь в цвет морей. Потом отступил назад, изучая узор летящих облаков.

— Хм, — сказал он, указывая на северо-восток Англии, где земля тонула в белесой, похожей на дым мгле. — Вот тот самый дождь, который нас теперь так изводит. Как видите, облака стоят на месте. Его величество желает, чтобы дождь прекратился и небо по возможности расчистилось к тому времени, как прибудет король Шотландии. Теперь взгляните на Шотландию. Там очень мало ясного неба. У них погода меняется каждые десять минут: то идет дождь, то выглядывает солнце. Привести хорошую погоду оттуда невозможно, и, в любом случае, долго она не продержится. Да, это проблема.

Он медленно побрел по зеленым ландшафтам и ползущим облакам, миновав прутья рамки, как будто их не было. От этого у меня всегда мурашки бежали по спине. Ну как может человек проходить сквозь прочные золотые стержни?

Отец остановился, держа руку над мрачным зеленым Уэльсом.

— Вот где настоящая проблема! Мне придется привести из Ирландии хорошую погоду и при этом не пригнать сюда весь этот мрак. В Уэльсе сейчас погода действительно мерзкая. Придется попытаться отогнать ее на север, в море. Ну-ка, дайте взглянуть, куда движутся крупные воздушные потоки.

Стоя по грудь в движущейся туманной карте, он взмахнул рукой. Вся картинка слегка выгнулась и поползла в сторону. Сперва показалась неровная полоска серого океана, покрытого волнами и разукрашенного полосками белесых облаков, точно кошка тигрового окраса, а потом изображение качнулось в другую сторону, и появились буро-зеленые Нидерланды и французские королевства, тоже исчерченные полосками облаков.

— Хм, — снова сказал папа. — Ну что ж, не так уж плохо. Все движется на север, но медленнее, чем хотелось бы. Придется подстегнуть.

И он взялся за работу: принялся катать и месить облака, точно пекарь, лепящий булочки, подгребать и подпихивать клочья туч, висящие над океаном, сильными взмахами рук сметая непогоду за Ирландию и Уэльс. В разрывах туч над Уэльсом показалось больше зелени, но тучи продолжали висеть на прежнем месте. Папа потер подбородок и окинул их задумчивым взглядом.

— Извините, ребята, — сказал он, — но единственный способ с этим справиться — это хорошо направленный ветер.

Мы смотрели, как он ходит взад-вперед, иногда до плеч скрываясь в земле и тучах, и создает ветра. Большую часть ветров он устраивал, дуя на облака сильнее или слабее или просто приоткрывая рот и выдыхая. Причем дул он всегда не в том направлении, куда, казалось бы, следовало подуть.

— Это все равно что управлять яхтой, — пояснил он, увидев, что Грундо озадаченно нахмурился. — Чтобы яхта пришла в движение, нужно, чтобы ветер дул в парус сбоку. Вот и здесь так же, только облака всегда перемещаются по спирали, и поэтому иногда приходится поднимать более легкий ветерок, но дующий в противоположном направлении. Ну вот.

Папа привел все в движение резким дуновением, больше похожим на свист, и вышел из стола, чтобы рассчитать время.

Он постоял несколько минут, поглядывая то на свои большие и сложные наручные часы, то на происходящее на столе, потом отошел в сторону и взял свое придворное одеяние. Управлять погодой — занятие куда более утомительное, чем кажется со стороны. По лицу у папы струился пот, и он слегка запыхался. Отец достал из кармана одеяния портативный дальноговоритель, слегка поразмыслил, вспоминая сегодняшние коды, потом набрал код канцелярии королевского дорожного церемониймейстера.

— Говорит Дэниел Хайд, — сказал он ответившему чиновнику. — Дождь прекратится в двенадцать ноль две, но солнечной погоды раньше часа обещать не могу… Да… Почти стопроцентно уверен, но, увы, никак нельзя было обойтись без ветра. Предупредите его величество, что между половиной одиннадцатого и двенадцатью налетит сильный шквал. Около половины первого он уляжется до умеренного… Да, и после этого в течение нескольких дней простоит хорошая погода.

Папа убрал говоритель и улыбнулся нам, облачаясь в свое одеяние.

— Не хотите прогуляться до закусочного автобуса? — спросил он. — Я бы не отказался от чашечки чего-нибудь горяченького и, может быть, парочки сладких пирожков.

Глава 2

Все вышло точно так, как и предсказывал папа. Когда мы отправились на встречу королей, завывал сырой ветер; ветер трепал бархатные юбки и путал одеяния, заставляя придворных спотыкаться. Те, кому полагалось носить головные уборы, до последнего момента держали их в руках, и это было очень неудобно, потому что они, как и все мы, пытались на ходу жевать булочки или пирожки. Сибилла выглядела более растрепанной, чем кто бы то ни было. На голове у нее развевались соломенные волосы, а на шляпке, которую она держала в руке, — зеленые ленты. Она расхаживала взад-вперед, тянула заклинания и орала на курьеров, имевших несчастье попасться ей на дороге, чтобы те отошли за автобусы. Сибилла ходила босой, поскольку она управляла магией земли, а свои бархатные юбки она поддернула повыше, чтобы не замочить их в сырой траве. Ноги у нее были ужасно толстые.

— Смахивает на мешок кукурузных початков, поставленный на два бревна, — без малейшего снисхождения бросил папа, проходя мимо меня по дороге к королевскому шатру.

Он не любил Сибиллу так же сильно, как я. Он говорил, его ничуть не удивляет, что муж Сибиллы от нее сбежал. И потом обычно добавлял:

— Его, бедолагу, еще и хотели сделать новым мерлином. Будь я на его месте, я бы уже давно сбежал. Сибилла, да еще вдобавок самая неприятная должность во всем королевстве! Можно себе представить!

К несчастью, мама, услышав папино замечание, зашлась хохотом и поперхнулась куском пирожка. Я все еще хлопала ее по спине, когда пришло известие, что шотландцы приближаются. Мне пришлось бежать на свое место рядом с Грундо. Мы вместе с прочими детьми, не исполнявшими обязанностей пажей, выстроились в ряд перед королевскими гвардейцами.

К тому времени большинство шатров, за исключением королевского павильона, было уже снято и все автобусы, фургоны, грузовики и лимузины расставлены по трем сторонам огромного прямоугольника, а четвертую сторону оставили пустой. Над машинами шумно полоскались вымпелы. Внутри прямоугольника из машин выстроились королевские гвардейцы — бедняги, они с рассвета чистили амуницию и натирали мелом ремни, зато теперь они смотрелись великолепно: живая полоска алого и белого. А мы, придворные, толпились внутри прямоугольника из гвардейцев, в своих парадных нарядах похожие на цветочную клумбу, и дрожали на холодном ветру. Грундо сказал, что завидует слугам. Они могут сидеть в автобусах и греться, а видно оттуда куда лучше. Наверное, они увидели приближающуюся свиту шотландского короля куда раньше нас.

Все было рассчитано по минутам. Замотанные церемониймейстеры ради этого все утро сверяли расписание по дальноговорителям. Шотландцы появились первыми. Они словно выплыли из-за горизонта, и чем больше они приближались, тем выше и ярче становились. По обе стороны мерно шагали волынщики, дудя в свои волынки. Пение волынок — самый восхитительный звук, какой я знаю. Я была изрядно разочарована, когда вступили наши фанфары и заглушили их.

Это был сигнал для нашего короля. Он вышел из шатра и зашагал навстречу шотландцам. Когда мы останавливаемся в городах достаточно надолго, чтобы я успела с кем-нибудь познакомиться, мне всегда с завистью говорят: «Ты небось короля каждый день видишь!» А вот и нет. Вовсе не каждый. Он почти все время находится во главе кортежа, и порой я его не вижу неделями. А если и вижу, то обычно только так, на расстоянии — высокую фигуру в темном костюме, — и узнаю его в основном по аккуратно подстриженной каштановой бородке и еще по легкой дрожи, которую вызывает облекающее его величие.

На этот раз при нем был принц Эдмунд, наследник престола, — тоже в скромном темном костюме. Принцу уже исполнилось восемнадцать, и в этом году он путешествовал вместе с отцом, чтобы познакомиться со своими будущими обязанностями. Вместе с ними шли: по одну сторону — мерлин, а по другую — архиепископ Йоркский, величественные старцы в жестких, развевающихся на ветру одеяниях, а за ними — епископы, высшие чиновники и волшебники, которые являются жрецами и жрицами более древних сил. Мне положено знать, в каком порядке они следуют, но я все время это забываю. Одно я знаю точно, что Сибилла — к тому времени она уже одернула юбки и надела шляпу — вышагивала позади архиепископа, а мой отец шел где-то в самом конце, потому что он не жрец.

Но я все равно больше глазела на шотландцев. Их король был довольно молод, не тот, которого я видела прежде. У них в Шотландии уйма народу, претендующего на трон. Время от времени кланы выдвигают нового претендента, а то и троих зараз, устраивают войну и сменяют короля. Этот хоть и был новенький, но по всему было видно, что корону он за здорово живешь не отдаст. Взгляд у него был уверенный, энергичный, и шагал он так, словно ему принадлежит весь мир, а не одна лишь Шотландия. На нем был национальный костюм: плед, килт и берет — благодаря этому король сильно выделялся на фоне придворных, которые разоделись в пух и прах. Отродясь не видела столько дорогих тканей, ярких красок и французских мод. Их король выглядел точно коршун в стае попугаев.

Придворные остались позади, шотландский король вышел вперед, чтобы обнять нашего короля. В первые несколько секунд это была самая дружеская встреча, какую только можно представить. Наш король подозвал и представил принца Эдмунда, потом к ним подступила молодая дама в роскошном розовом платье, возможно шотландская королева — по крайней мере, шотландский король улыбнулся ей, как очень хорошей знакомой, — а потом настала очередь архиепископу и мерлину выйти вперед и благословить собравшихся. Тут и случилось страшное.

Мерлин распростер руки, чтобы призвать на землю благую магию. Папа говорит, что на самом деле руки растопыривать не надо и вообще не надо совершать никаких жестов для того, чтобы пользоваться магией. Вот почему его так раздражает Сибилла: она всегда выпендривается, когда колдует. Но папа говорит, что мерлину необходимо демонстрировать людям, что именно он делает. И вот бедный дедуля широко раскинул руки. Его лицо, всегда довольно бледное, приобрело какой-то странный оттенок. Даже мне с моего места было видно, что губы мерлина, мелькнувшие в белой бороде, сделались какими-то сиреневыми. Он поспешно свел руки и обхватил себя за плечи. А потом медленно согнулся и рухнул на мокрую траву.

Какой-то миг все просто стояли и смотрели. И как раз в этот момент наконец-то наступила обещанная папой хорошая погода. Засияло солнце. Вдруг навалилась удушливая, влажная жара.

Папа подбежал к мерлину первым. Когда две свиты встретились, папу оттеснили в крайнюю колонну, поэтому ему хватило пары прыжков, чтобы оказаться рядом и опуститься на колени. Он мне потом клялся, что в этот момент мерлин был еще жив, хотя у него явно случился тяжелый сердечный приступ. Но папе пришлось уступить место принцу Эдмунду, который подбежал следующим. Принц Эдмунд протянул руку к груди мерлина и тотчас отдернул ее, объятый страхом. Он обернулся к королю, начал что-то говорить. Но тут же умолк, потому что почти в тот же миг налетела Сибилла и перевернула несчастного старика на спину. К тому времени он уже явно был мертв. Когда в лесу ног столпившихся вокруг людей образовался просвет, я мельком увидела лицо мерлина с широко раскрытыми глазами, и, как сказал Грундо, тут ошибки быть не могло.

— Мертв! — взвыла Сибилла. — Мой наставник, мой учитель!

Она запрокинула голову так, что с нее свалилась шляпа, и снова взвыла, глядя в упор на короля Шотландии:

— Ме-ертв!

Больше она ничего не сказала. Она просто стояла, с черными мокрыми пятнами на бархатной юбке, оттого что она опускалась на колени в траву, и смотрела на шотландского короля, прижав к груди крепко стиснутые руки.

Наш король сказал шотландскому королю ледяным тоном:

— Насколько я помню, вы, ваше величество, обучались магии?

Шотландский король смерил его взглядом, помолчал и ответил:

— Думаю, на этом всякой дружбе между нами конец. Всего хорошего.

Он развернулся, взмахнув пледом, и широко зашагал прочь вместе со всеми своими людьми. Далеко идти ему не пришлось. Из-за гребня холма тотчас показались ревущие машины, по большей части военные бронетранспортеры. Королевская свита погрузилась в несколько машин и укатила, а остальные остались грозно торчать на шотландской границе.

— Мы отойдем назад на несколько миль, — сказал наш король.

Остаток недели прошел в жарком, влажном хаосе. Нас с Грундо, как и большинство детей, пинали туда-сюда и гоняли с поручениями, потому что королевские пажи сбивались с ног. Нам потребовалось несколько дней, чтобы разобраться, что же происходит.

По-видимому, репортеры, сидя в своем автобусе, с самого начала снимали встречу на пленку и, мало того, транслировали все происходящее в прямом эфире.