Миры Крестоманси (№3) - Волшебники из Капроны

— Я это знаю, — сказал Тонино. — Поэтому-то я и думаю: замечательно, что я… А мы на самом деле такие особенные?

Конечно, промурлыкал Бенвенуто. И если Тонино даст себе труд повернуться и посмотреть на Собор, он поймет почему.

Тонино послушался. Повернулся и посмотрел. Огромные мраморные полушария куполов возвышались среди домов в конце Корсо. Тонино знал, другого такого здания нигде нет. Высокий-превысокий, белый, золотой, зеленый, Собор словно плыл в воздухе. А на вершине самого большого купола солнце освещало могучую золоченую фигуру Ангела, стоявшего там с распростертыми крыльями и золотым свитком в руке, которым, казалось, он благословлял всю Капрону.

Ангел, сообщил ему Бенвенуто, стоит там в знак того, что Капрона останется цела и невредима, пока все капронцы будут петь песню Ангела. Эта песня содержится в свитке, который Ангел принес прямо с неба первому герцогу Капроны, и обладает чудесной силой. Благодаря ей удалось прогнать Белую Дьяволицу, и Капрона стала великой. С тех пор Белая Дьяволица рыщет вокруг Капроны, пытаясь в нее вернуться, но пока капронцы поют песню Ангела, ничего у нее не получится.

— Я знаю, — сказал Тонино. — В школе мы поем «Ангела» каждый день. — И это вернуло его мысли к самому главному в его беде: — Меня заставляют учить эту историю — и все такое прочее, — а я не могу, потому что все это уже знаю, вот и не выучивается, как им надо.

Бенвенуто вдруг перестал мурлыкать. Он сильно дернулся, потому что пальцы Тонино задели один из комков в его свалявшейся шерсти. Все еще подрагивая, он довольно резко спросил Тонино, неужели ему не пришло в голову объяснить учителям, что он все это знает.

— Ой, прости! — поспешил Тонино убрать свои пальцы. — Понимаешь, — принялся он оправдываться, — они все равно говорят: надо учить так, как у нас положено, иначе как следует не выучить.

Ну, Тонино, конечно, виднее, как тут поступать, сказал на это Бенвенуто все еще сердитым тоном. Только вряд ли есть какой то смысл в том, чтобы учить одно и то же дважды. Кошка ни за что на таком не настаивала бы. А вообще, им пора возвращаться в Казу Монтана.

— Наверно, пора, — вздохнул Тонино. — А то они там будут беспокоиться.

И, взяв Бенвенуто в охапку, встал с парапета.

Бенвенуто такое обращение понравилось. Он замурлыкал. Но это не имело отношения к тому, тревожатся ли Монтана или нет. У него совсем другое было на уме. Тетушки, верно, как раз готовят обед, а Тонино будет куда легче, чем Бенвенуто, стянуть кусочек телятинки.

Вот оно что! Тонино рассмеялся и, когда они двинулись вниз по ступеням к Новому мосту, сказал:

— Знаешь, Бенвенуто, ты будешь чувствовать себя куда приятнее, если дашь мне выстричь из твоей шерсти комки и позволишь пройтись по ней гребешком.

Бенвенуто заявил, что каждый, кто попытается прикоснуться к нему гребнем, отведает всех когтей, какие только у него есть.

— А щеткой?

Бенвенуто сказал, что об этом он подумает. Тут-то и встретила их Лючия. К этому времени она в поисках Тонино обошла всю Капрону и была уже вне себя от злости. Но при виде лукавой скособоченной физиономии Бенвенуто, смотревшей на нее из объятий Тонино, остыла: сказать ей было почти нечего.

— Мы опоздаем к обеду, — проговорила она.

— Не опоздаем, — отозвался Тонино. — Хватит даже времени, чтобы добыть Бенвенуто телятины: ты постоишь на стреме, а я стащу кусок.

— Верно, Бенвенуто это все и придумал, — вскинулась Лючия. — Это что? Начало взаимовыгодных отношений?

Можно и такие слова употребить, сказал Бенвенуто.

— Можно и такие слова употребить, — сказал Тонино Лючии.

Так или иначе, но Лючия поддалась их давлению и заняла-таки тетю Джину разговором, пока Тонино раздобывал для Бенвенуто кусочек телятины. Все были ужасно рады, что Тонино вернулся домой целым и невредимым, и никто не выразил ни малейшего недовольства. Правда, к вечеру Коринна и Роза были очень недовольны, когда Коринна не нашла на месте своих ножниц, а Роза — своей головной щетки. Обе, разбушевавшись, выскочили на галерею. На галерее сидел Паоло. Он наблюдал, как Тонино осторожно и бережно вырезает комки свалявшейся шерсти из шубки Бенвенуто. Рядом с Тонино лежала головная щетка, вся в бурой шерсти.

— Ты и вправду понимаешь все, что он говорит? — спрашивал Паоло.

— Я всех кошек понимаю, — отвечал Тонино. — Не юли, Бенвенуто. Этот комок у тебя почти на самой шкуре.

О том, каков был статус Бенвенуто — а потому и Тонино, — красноречиво говорит тот факт, что ни Роза, ни Коринна не осмелились сказать Тонино ни слова. Напустились они вовсе на Паоло.

— Ну, на что это похоже, Паоло?! Стоишь тут и смотришь, как он чешет бедняжку чуть ли не против шерсти. Только портит! И неужели нельзя было взять для этого кукольные ножницы?

Паоло было все равно. Он испытывал огромное облегчение, радуясь, что ему не придется самому учиться понимать кошек. Он не знал бы даже, как за это взяться.

С этого времени и впредь Бенвенуто стал считать себя личным котом Тонино. Это многое изменило в жизни обоих. Бенвенуто, которого теперь постоянно причесывали — Роза купила Тонино специальную щетку для его кота — и постоянно обеспечивали довольствием, похищенным из-под носа у тети Джины, стал выглядеть моложе и глаже. Тонино и думать забыл, что когда-то чувствовал себя несчастным. Теперь он был фигурой. Когда Старому Никколо требовался Бенвенуто, ему приходилось сначала обращаться к Тонино. Бенвенуто наотрез отказывался выполнять чьи-либо поручения без разрешения Тонино. Паоло очень забавляло видеть, в какой гнев приходил от этого Старый Никколо.

— Этот кот просто мною пользуется! — бушевал он. — Я прошу его оказать мне услугу, и что я имею? Какая неблагодарность!

В конце концов Тонино пришлось сказать Бенвенуто, чтобы тот, пока Тонино в школе, считал себя в услужении у Старого Никколо. А так Бенвенуто просто исчезал на весь день. Но всегда, неизменно около половины четвертого появлялся вновь и усаживался у ближайшей от ворот дождевой кадки, дожидаясь Тонино. И, как только Тонино появлялся в воротах, прыгал своему дружку на руки.

Так бывало даже тогда, когда Бенвенуто ни для кого не был доступен. Главным образом в полнолуние, когда прекрасная половина кошачьего племени обольстительно мяукала с крыш Капроны.

В понедельник Тонино пошел в школу, учтя данный ему Бенвенуто совет. И когда подошло время и ему дали картинку с котом и закорючками под ней: К-О-Т, Тонино собрался с духом и громко прошептал:

— Да, это «Ка» и «О» и «Тэ». Я знаю, как это читается.

Его учительница — в Капроне она была новенькая, — не зная, что с ним делать, призвала директрису.

— О, — сказала директриса. — Еще один Монтана. Мне следовало вас предупредить. Они все умеют читать. Большинство из них знает латынь — они употребляют много латыни в своих заклинаниях, — а некоторые еще и говорят по-английски. При этом, как вы увидите, с арифметикой у них не очень.

Таким образом Тонино дали подходящую для начинающего книгу, а другие дети учили буквы. Но книга оказалась для него слишком легкой. Он прочел ее за десять минут, и пришлось дать ему другую. Вот так он открыл для себя книги. Чтение затягивало Тонино куда больше любых заклинаний. Он не мог никак начитаться. Перечитал всё, что имелось в Казе Монтана и Публичной библиотеке, и карманные деньги тратил только на книги. Вскоре все знали: лучший подарок для Тонино — книга, а лучшая книга та, где герои попадают в невообразимо трудное положение и выпутываются из него без всякого волшебства. Тонино предпочитал фэнтези. В его любимых книгах происходили невероятные приключения, но магии не было и в помине: ни помочь, ни помешать она ничему не могла.

Бенвенуто все это полностью одобрял. Пока Тонино читал, он сидел тихо-тихо, и коту было чрезвычайно удобно на нем располагаться. Паоло поддразнивал брата, называя книжным червем, но по большому счету особенно не волновался. Он прекрасно знал, что всегда сумеет заставить Тонино оторваться от книги, коль скоро тот ему понадобится.

Беспокоился Антонио. Он всегда и обо всем беспокоился. Он боялся, что Тонино недостает физических упражнений. Но все остальные в один голос говорили, что это ерунда. Они гордились Тонино. У него такая же ученая голова, как у Коринны, и, без сомнения, оба в конце концов окажутся в Капронском университете, как Великий дядя Умберто. Монтана всегда имели кого-то в университете. А это значило, что они разрабатывают теории магии не только с сугубо эгоистической целью, то есть исключительно для своей семьи; к тому же было очень полезно иметь доступ к заклинаниям, хранившимся в университетской библиотеке.

Несмотря на эти возлагаемые на Тонино надежды, заклинания по-прежнему давались ему нелегко, да и в школе особой сообразительности он не проявлял. Паоло и там и тут был вдвое способнее его. С годами они оба с этим вполне сжились, и это меньше всего их волновало. Волновало их другое: постепенно стало ясно, что дела в Казе Монтана, да и во всей Капроне, шли далеко не наилучшим образом.

Глава третья

Прежде всего у Тонино вызывал беспокойство Бенвенуто. Несмотря на все заботы, которыми Тонино его окружил, Бенвенуто скоро снова стал тощим и лохматым. А ему было столько же лет, сколько Тонино. Тонино знал, что для кота это старость, и сначала решил, что Бенвенуто просто чувствует свои годы. Но потом он заметил, что Старый Никколо выглядит крайне озабоченным, почти таким же, как Антонио, и что дядя Умберто приходит к нему из университета чуть ли не каждый день. И всякий раз при его посещении Старый Никколо и тетя Франческа посылают за Бенвенуто, и Бенвенуто возвращается от них измотанный. И он спросил Бенвенуто, что неладно.

В ответ он услышал от Бенвенуто, что они могли бы дать коту покой, даже если герцог болван. И что он не даст Тонино втянуть себя в это дело.

Тонино поговорил с Паоло. Выяснилось, что у Паоло тоже душа не на месте. Он уже давно присматривается к Элизабет. Ее светлые волосы стали на несколько оттенков светлее: в них появилась седина, и выглядит она какой-то нервной. А когда он спросил ее, что произошло, она сказала: «Ничего, Паоло, ничего… только из-за всего этого очень сложно найти Розе мужа».

Розе уже минуло восемнадцать. Вопросом о муже для Розы занималась вся Каза, и, как теперь заметил Паоло, суеты и волнений по этому поводу было куда больше, чем когда три года назад выдавали замуж кузину Клаудию, Семье Монтана приходилось тщательно выбирать тех, с кем они вступали в брак. И это понятно. От нового члена семьи требовалось, чтобы он (или она) обладал хоть каким-то даром к волшебству или музыке; чтобы нравился всем остальным Монтана и, сверх того, чтобы не имел никакого рода связей с Петрокки. Тем не менее кузина Клаудия нашла Артуро и вышла за него замуж без всяких обсуждений и волнений, которые вовсю кипели вокруг Розы. Паоло мог только предположить, что причина тому крылась во «всем этом», что бы Элизабет ни имела тут в виду.

Какова бы ни была причина, споры бушевали. Встревоженный Антонио заговорил о поездке в Англию, чтобы посоветоваться с неким господином по имени Крестоманси.

— Нам нужен для нее действительно сильный волшебник, — заявил он. — Мастер по части заклинаний.

На это Элизабет возразила, что Роза итальянка и должна выйти замуж за итальянца. Все остальные Монтана с ней согласились, разве только добавили, что этот итальянец должен быть из Капроны. Оставался вопрос — кто именно?

Паоло, Лючия и Тонино не имели тут никаких сомнений. Они хотели, чтобы Роза вышла замуж за их двоюродного брата Ринальдо. Им казалось, Роза и Ринальдо исключительно друг другу подходят. Роза — хорошенькая, Ринальдо — красавец мужчина. И ни у кого никаких возражений. Решительно никаких. Правда, две загвоздки имелись. Первая — та, что Ринальдо не выказывал к Розе никакого интереса. В те дни он был отчаянно влюблен в одну стопроцентную англичанку, Джейн Смит — Ринальдо это имя выговаривал с трудом, — которая приехала копировать картины из помещавшейся на Корсо Художественной галереи. Джейн была романтической девицей. И, чтобы ей понравиться, Ринальдо теперь одевался во все черное и носил красный шарф на шее — как все бандиты. Поговаривали, что он собирается еще и отрастить бандитскую бороду. В общем, ему было вовсе не до двоюродной сестры, которую он всю жизнь знал.

Вторая загвоздка была в самой Розе. Она никогда не интересовалась Ринальдо. И, казалось, была единственным человеком в Казе Монтана, которого совершенно не волновало, за кого она выйдет замуж. Когда споры доходили до крика и брани, она только встряхивала своими доходившими до плеч белокурыми кудрями и улыбалась:

— Послушать вас всех, так можно подумать, я тут совсем ни при чем. Меня и спрашивать нечего. Смешно!

В ту осень волнения в Казе Монтана все усиливались и усиливались. Паоло и Тонино спросили тетю Марию, в чем, собственно, дело. Сначала тетя Мария от них отмахнулась: они еще малы и им этого не понять. Потом — поскольку в иные минуты она накалялась не меньше тети Джины и даже тети Франчески — вдруг гневно заявила, что Капрона катится в пропасть.

— Плохи наши дела, — разоткровенничалась тетя Мария. — Денег не хватает, туристы к нам не едут, с каждым годом мы все слабее. А тут еще Флоренция, Пиза и Сиена — три хищницы обсели нас вокруг, и каждый год то одна, то другая норовит оторвать от Капроны несколько квадратных миль. Если так и дальше пойдет, мы уже не будем государством. И в довершение всех бед нынче нас ждет неурожай. А виноваты всем эти выродки Петрокки. Да-да, можете мне поверить! Их заклятия больше не действуют. Нам, Монтана, одним не под силу держать на себе Капрону. А Петрокки даже и не пытаются! Работают по старинке, и все хуже и хуже. Да вы и сами видите. Будь это не так, могло бы такое случиться, чтобы из-за какой-то девчонки ее отец стал зеленым?!

Это звучало достаточно тревожно. Но, что и говорить, было очевидным фактом. Все те годы, что Паоло и Тонино учились в школе, они привыкли слышать про соглашение, которое пришлось заключить с этой Флоренцией; про то, что Пиза потребовала договор о правах на рыболовство и что Сиена подняла пошлины на импортируемые в Капрону товары. Они так к этому привыкли, что уже не замечали. Но теперь все это казалось зловещим. А вскоре последовали новости еще хуже. Стало известно, что зимние паводки повредили Старый мост. Он дал трещину.

Это известие повергло Казу Монтана в смятение. Старый мост должен был устоять. Если он не выдержал, это означало, что заклинания Монтана у основания его быков тоже не выдержали. Тетя Франческа кричала на весь двор:

— Это все Петрокки! Вконец выродились! Даже старое свое заклятие поддержать не могут! Нас предали!

Хотя никто другой таких слов вслух не произносил, тетя Франческа, вероятно, выражала мнение всей семьи.

И словно мало было этой беды, Ринальдо, который в тот вечер отправился навестить свою англичанку, всего в крови привели домой кузены Карло и Джованни. Как можно было понять из того, что Ринальдо рассказал — а он употреблял такие бранные слова, каких Паоло и Тонино сроду не слышали, — он повстречал нескольких Петрокки. Он назвал их выродками. Теперь настала очередь тети Марии метаться с криками по двору, понося этих Петрокки на чем свет стоит. Ринальдо был ее любимчиком, она в нем души не чаяла.

Ринальдо уже перевязали и уложили в постель, когда Антонио и дядя Лоренцо вернулись с осмотра Старого моста. Они выглядели очень озабоченными. На мосту они застали Гвидо Петрокки собственной персоной вместе с герцогским подрядчиком мистером Андретти. Несколько сильнейших заклинаний пришли в негодность. Восстановление их займет не меньше трех недель и потребует усилий обеих семей целиком; работать придется посменно.

— Да, Ринальдо тут очень нам бы пригодился! — вздохнул Антонио.

Ринальдо клялся, что у него достаточно сил, чтобы встать с постели и завтра же выйти работать, но тетя Мария и слышать об этом не хотела. Доктор ее поддержал. Тут же всех остальных членов семьи разбили на смены, и работа началась и не прекращалась день и ночь. Паоло, Лючия и Коринна шли на мост прямо из школы каждый день. Тонино туда не брали. При его медлительности от него было бы мало проку. Но он не очень огорчался: из рассказов Паоло он понял, что немного потерял. Паоло просто не успевал за бешеными темпами работ по укреплению заклинаний. Его наряду с недотепистым кузеном Доменико использовали для мелких поручений. Тонино очень по-доброму относился к Доменико, который был полной противоположностью своему лихому брату Ринальдо и тоже не выдерживал темпов современной жизни.

Работы шли — даже под проливным дождем — уже почти неделю, когда герцог вызвал Старого Никколо для разговора.

Старый Никколо стоял во дворе и теребил на голове остатки волос. Тонино отложил в сторону книгу (она называлась «Машины смерти» и была очень увлекательной) и спустился во двор — посмотреть, чем он сможет помочь.

— А, Тонино, — обрадовался Старый Никколо, повернув к нему свое лицо огорченного младенца. — У меня отчаянные проблемы. Все наши заняты на Старом мосту, этот осел Ринальдо прикован к постели, а мне необходимо предстать перед герцогом с кем-то из членов моей семьи. Петрокки тоже туда вызваны. Не можем же мы явиться в меньшем числе, чем они! Угораздило же Ринальдо… выбрал время, чтобы сводить счеты с Петрокки.

Тонино не сообразил, что на это сказать, поэтому он спросил:

— Сходить за Бенвенуто?

— Нет, нет, — ответил Старый Никколо, повернув к нему свое лицо расстроенного младенца. — Герцогиня не выносит кошек. От Бенвенуто тут мало проку. Мне нужно взять с собой тех, от кого мало проку на мосту. Ты, Тонино, поедешь, и Паоло, и Доменико, и еще я возьму с собой вашего дядю Умберто — для солидности и веса. Пожалуй, в таком составе мы не будем выглядеть чересчур маломощными.

Очень лестным это приглашение, пожалуй, считать было нельзя, но Тонино и Паоло были в восторге. В восторге, несмотря на то что назавтра дождь зарядил уже с рассвета — белый, как изморозь, зимний дождь. Утренняя смена вернулась со Старого моста под поблескивавшими зонтиками, во влажной одежде и сильно не в духе. Вместо отдыха им пришлось тут же включиться в подготовку тех, кто отправлялся во дворец.

Из каретного сарая выкатили семейный экипаж, поставили под галереей и тщательно стерли с него пыль. Это была вместительная черная карета со стеклянными окнами и чудовищными черными колесами. На тяжелых дверцах красовались Монтановы крылатые кони на зеленом щите. Дождь лил не переставая. Паоло, ненавидящий дождь так же люто, как кошки, очень обрадовался, увидев, что карета настоящая. Лошади настоящими не были. Четыре лошади, вырезанные из белого картона, стояли прислоненными к стенке каретника. Идея таким образом экономить средства принадлежала отцу Старого Никколо. Настоящим лошадям, объяснял он, нужно есть, постоянно двигаться, и для них нужно обеспечить место, где вполне может жить часть семьи. Кучер, тоже и по тем же соображениям вырезанный из картона, находился внутри кареты.

Мальчикам ужасно хотелось посмотреть, как будут оживлять эти картонные фигуры, но мать увела их со двора домой. У Элизабет, проработавший все утро на мосту, еще не высохли волосы, а зевала она так, что, казалось, у нее вот-вот отвалится челюсть, но это не помешало ей приняться за Паоло и Тонино, которых она из последних сил мыла, причесывала и переодевала. К тому времени, когда они — каждый с тщательно прилизанными мокрыми волосами, в на редкость неудобном широком белом воротнике поверх жесткой форменной курточки — спустились во двор, волшебство уже состоялось. Лента с заклинаниями была аккуратно вплетена в упряжь, а кучеру вложена внутрь бумажного кафтана. Четыре лоснящиеся белые лошади, готовые к выезду, били копытами, кучер восседал на козлах, поправляя салатно-зеленую шляпу.

— Великолепно! — воскликнул на ходу Старый Никколо, выпархивая во двор. И, переведя удовлетворенный взгляд с мальчиков на экипаж, скомандовал: — Влезайте, мальчики! Влезай, Доменико! Нам надо еще забрать Умберто из университета.

Тонино попрощался с Бенвенуто и полез в карету. Несмотря на уборку, в ней пахло плесенью. Тонино был рад, что дедушка в таком хорошем настроении. И все вокруг, видимо, тоже. А когда карета загромыхала к воротам, Монтана провожали ее веселыми напутствиями. Старый Никколо улыбался и махал из окна. Может быть, подумал Тонино, из посещения герцога выйдет для них что-то очень хорошее и все волнения разом кончатся.

Ехать в карете было одно удовольствие, Тонино никогда еще не чувствовал себя таким важным. Карета громыхала и покачивалась. Лошади, как самые настоящие, цокали подковами по булыжнику, и люди спешили очистить мостовую. Кучер правил так искусно, что тут явно не обошлось без волшебства. И хотя на всех улицах стояли лужи, когда они с громкими криками: «Тпру, тпру!» остановились у университета, карета почти не была забрызгана.

Дядя Умберто влез в карету; он был в красной с золотом магистерской мантии и таком же превосходном настроении, как Старый Никколо.

— Утро доброе, Тонино, — сказал он Паоло. — Как твой кот? Утро доброе, — сказал он Доменико. — Я слышал, эти Петрокки тебя избили.

Доменико, который скорее умер бы, чем дерзнул обругать какого-нибудь Петрокки, даже одного, стал пунцовее мантии на дяде Умберто и просипел что-то невнятное. Дядя Умберто никак не мог запомнить, кто из младших Монтана есть кто. Бросив на Тонино такой взгляд, словно хотел спросить: «А это кто?» — он повернулся к Старому Никколо.

— Петрокки наверняка помогут, — сказал он. — Мне это сам Крестоманси сообщил.

— Мне тоже, — сказал Старый Никколо, но в голосе его слышалось сомнение.

Карета прогромыхала по залитому дождем Корсо и свернула к Новому мосту, проезжая по которому загромыхала даже громче. Паоло и Тонино смотрели в окна; они так волновались, что не могли говорить. Миновав вздувшуюся реку, карета поползла вверх, где, склоняя ветви, кипарисы ударяли ими по шикарным виллам, а затем покатила между замызганных старых стен. Наконец они прогромыхали под величественной аркой и, сделав крутой поворот, устремились вокруг переднего двора герцогского дворца.

Впереди их кареты другой экипаж, выглядевший игрушечным рядом с необъятным фасадом дворца, уже подъезжал к огромному мраморному крыльцу. Экипаж этот тоже был черным, а дверцы его украшали темно-красные щиты с леопардами, стоящими на задних лапах. Увидеть, кто вышел из экипажа, Монтана не успели и теперь с завистью разглядывали сам экипаж и коней. Это были черные стройные красавцы с выгнутыми шеями.

— По-моему, они настоящие, — Паоло шепнул Тонино.

Тонино не успел ему ответить, потому что два лакея и солдат подскочили к дверцам кареты, чтобы открыть их и помочь сидящим в ней выйти, и первым из нее выпрыгнул Паоло. Но после него произошла заминка: Старый Никколо и дядя Умберто выходили очень медленно. Тонино воспользовался этим, чтобы через заднее окно посмотреть на отъезжавший от крыльца экипаж Петрокки. Он отчетливо увидел маленькую темно-красную ленточку с заклинанием, трепыхавшуюся под упряжью на ближайшем черном коне.

«То-то же!» — с триумфом подумал Тонино. А вот кучер… кучер, решил Тонино, скорее всего настоящий. Это был молодой человек, бледный, с рыжеватой шевелюрой, с которой плохо сочеталась темно-вишневая ливрея, и смотрел он перед собой напряженно-внимательным, сосредоточенным взглядом, словно говорившим: нелегко управлять ненастоящими конями! Нет, такой взгляд был чересчур человеческим и не мог принадлежать картонному кучеру.

Когда Тонино наконец спрыгнул с подножки — прямо на пятки сильно нервничавшему Доменико, — он для сравнения бросил взгляд на их собственного кучера. Тот выглядел умелым и бойким. Сидел на козлах, приложив негнущуюся руку к шляпе и уставившись прямо перед собой. Нет, кучер у Петрокки действительно настоящий, с завистью подумал Тонино.

Но тут они с Паоло последовали за остальными во дворец, и ему стало не до кучеров. Дворец был фантастически великолепен и огромен. Их вели через необъятные залы с натертыми до зеркального блеска полами и золочеными потолками, и залам этим, казалось, не будет конца. По обе стороны нескончаемых стен, добавляя им величия, рядами стояли статуи, или лакеи, или солдаты. На фоне этого великолепия они с Паоло чувствовали себя чуть ли не оборванцами и с облегчением вздохнули, когда их ввели в комнату размером не больше двора Казы Монтана. Правда, пол в ней сиял и потолок был расписан под небо, на котором сражались сонмы ангелов, зато стены были обиты очень уютным красным сукном, а по обеим сторонам стояли в ряд почти простые золоченые стулья.

Одновременно с ними в эту комнату ввели другую группу людей. Доменико только раз взглянул на них и тут же перевел глаза на ангелов, изображенных на потолке. Старый Никколо и дядя Умберто повели себя так, словно этих людей тут и вовсе не было. Паоло с Тонино попытались вести себя так же, но у них это не получалось.

Значит, вот они — Петрокки, думали мальчики, украдкой на них поглядывая. Тех было всего четверо против них пятерых. У Монтана на одного больше. И двое из этих Петрокки — дети. Совершенно ясно, что этим Петрокки было не менее трудно, чем Монтана, предстать перед герцогом в солидном составе, и они, по мнению Паоло и Тонино, сделали грубую ошибку, оставив одного из членов своей семьи в карете.

Они не производили внушительного впечатления. Их универсант, хрупкий старичок, много старше дяди Умберто, казалось, совсем потерялся в своей красной с золотом мантии. Самое внушительное впечатление производил человек, возглавлявший группу, — сам Старый Гвидо, надо полагать. Он был не таким старым, как Старый Никколо, и хотя одет в точно такой же черный сюртук и в такой же глянцевитой шляпе на голове, но на Старом Гвидо при его ярко-рыжей бороде все это выглядело как-то несуразно. Волосы у него были весьма длинные, волнистые и черные. И хотя смотрел он прямо перед собой, холодно и важно, кто же мог забыть, что по милости собственной дочери как-то ходил зеленым.

Двое младших Петрокки были девочки. Обе рыжеватые. Обе с надменными, вытянутыми лицами. Обе в иссиня-белых чулках и строгих черных платьях, и обе, ясное дело, препротивные. Разница между ними состояла в том, что младшую — видимо, ровесницу Тонино, — отличал большой выпуклый лоб, который делал ее лицо даже надменнее, чем у сестры. Возможно, одна из них и была пресловутой Анджеликой, превратившей родного отца в зеленое пугало.

Мальчики в упор их разглядывали, пытаясь решить, которая из двух Анджелика, пока не встретились с надменным, насмешливым взглядом старшей девочки. Она, ясное дело, считала, что это они выглядят шутами гороховыми. Только Паоло и Тонино твердо знали, что они, напротив, выглядят щеголями — недаром им в их одежде было так неудобно! — а поэтому и не подумали обращать внимание. Подождав немного, обе группы принялись беседовать между собой, словно другой тут не было.

— Которая Анджелика? — шепотом спросил Тонино у Паоло.

— Не знаю, — буркнул Паоло.

— Разве ты не видел их на мосту?

— Никого из них я там не видел. Они все в другой…

Тут часть красной портьеры отлетела в сторону, и в зал стремительно вошла статная дама.

— Не взыщите, — сказала она. — Герцог немного задерживается.

Все, кто был в зале, склонили головы и залепетали: «Ваша Светлость», потому что это была герцогиня. Но Паоло и Тонино, хотя тоже наклонили головы, смотрели на нее во все глаза: им очень хотелось знать, какая она из себя. На ней было жесткое сероватое платье, наводившее на мысль о статуе святой, и лицо вполне могло быть лицом такой статуи. Это было белое с восковым оттенком, как у всех статуй, лицо, как если бы герцогиню изваяли из мрамора. Впрочем, Тонино не был уверен, что она так уж похожа на святую. Изогнутые брови саркастически подымались стрельчатой аркой, а крепко сжатый рот выражал нетерпение. На мгновение Тонино далее показалось, что он чувствует, как это нетерпение — и другие далекие от святости чувства — изливается из-под восковой маски в комнату, словно сильный тяжелый запах.

— Синьор Никколо Монтана? — улыбнулась герцогиня Старому Никколо.

В голосе ее не было и намека на нетерпение, звучало одно величие. «Нет, — подумал про себя Тонино, — просто я начитался всякой всячины». Пристыженный, он наблюдал, как Старый Никколо поклонился герцогине и стал их всех представлять. Герцогиня милостиво кивала. Затем повернулась к Петрокки:

— Синьор Гвидо Петрокки?

Рыжебородый поклонился в грубой, резкой манере. Ничего похожего на светскость Старого Никколо.

— Точно так, Ваша Светлость. Со мной мой двоюродный брат, доктор Луиджи Петрокки, моя старшая дочь Рената и младшая, Анджелика.

Паоло и Тонино уставились на младшую, разглядывая ее от выпуклого лба до тонких белых ног. Значит, вот она — Анджелика. Она вовсе не выглядела способной учинить какую-то пакость или что-то интересное.

— Полагаю, вам понятно, почему…

Красная портьера опять полетела в сторону. Тучный мужчина, очень возбужденный на вид, наклонив голову, шагнул к герцогине и схватил ее за рукав.

— Вы непременно должны это видеть, Лукреция! Декорации — сплошной восторг!

Герцогиня повернулась — как, возможно, повернулась бы статуя — всем корпусом. Брови ее поднялись выше некуда, губы сжались еще крепче.

— Милорд герцог! [1] — воскликнула она леденящим тоном.

Тонино уставился на толстяка. Сейчас на нем был несколько потертый зеленый бархатный кафтан с большими медными пуговицами. Все остальное в нем полностью совпадало с огромным Мистером-Блистером, который тогда на Корсо мешал представлению «Панч и Джуди». Значит, это был-таки герцог Капронский. И сейчас ледяной тон герцогини нисколько его не окоротил.

— Вы должны на это посмотреть! — заявил он в состоянии крайнего возбуждения, таща ее за рукав. Он повернулся к Монтана и Петрокки, словно ожидая, что они помогут ему с герцогиней… но тут, видимо, до него дошло, что это вовсе не придворные. — Вы кто?

— Это, — сказала герцогиня — брови ее были все еще высоко подняты, голос выражал терпение, — это Петрокки и Монтана. Они ждут ваших приказаний, милорд.

Герцог ударил себя по лбу своей широкой, явно влажной ладонью.

— А, будь оно неладно! Так это же наши чудодеи. Мастера заклинаний. Я как раз собирался за вами послать! Так вы пришли по поводу этого колдуна, что вонзил свой нож в Капрону? — обратился он к Старому Никколо.