Миры Крестоманси (№3) - Волшебники из Капроны

Диана Уинн ДЖОНС

ВОЛШЕБНИКИ ИЗ КАПРОНЫ

От автора

Мир Крестоманси не такой, каким мы его знаем сегодня. Это мир, параллельный нашему, — мир, где творить волшебство так же нормально, как заниматься математикой, а люди ведут себя намного старомоднее. Италия все еще раздроблена на множество карликовых государств, во главе каждого — герцог, и в каждом своя столица. В нашем мире Италия давно уже единая страна.

Оба эти мира никак между собой не связаны. Тем не менее, события, о которых я здесь рассказываю, будем считать, так или иначе произошли. Правда, я не обо всем все знала, и Кэри Дэвис, Гейнор Харви, Элизабет Картер и Грэм Болстон приоткрыли мне, как разворачивался поединок между двумя волшебниками. А мой муж, Дж. А. Барроу, пользуясь советами Бейзила Коттла, нашел подлинные слова «Капронского Ангела». И мне хочется всех их очень, очень поблагодарить.

Глава первая

Нет ничего труднее на свете, чем правильно сотворить чары. Дети из семьи Монтана знали об этом чуть ли не с пеленок. Сотворить заклинание не штука, это может каждый. Но чтобы оно — письменное ли, устное или пропетое — сработало, тут все должно быть правильно, а то такое можно натворить…

Вот, например, Анджелика Петрокки чуть-чуть сфальшивила: взяла не ту ноту, и ее отец стал ярко-зеленым. Вся Капрона — да что Капрона, вся Италия — несколько недель про это гудела.

Лучшие чары и сегодня поступают из Капроны, несмотря на недавние волнения из-за Казы Монтана и Казы Петрокки. Если вы знаете верные слова — те, которые работают, когда нужно наладить приемник или вырастить помидоры, — то очень даже вероятно, что кто-то из вашей семьи отдыхал в Капроне и привез заклинание оттуда. В Капроне на Старом мосту стоят два ряда каменных лавочек, обвешанных, как флажками, длинными разноцветными конвертами, пакетиками и свитками.

Впрочем, в Италии чары можно достать в каждом чародейном доме. И все они будут с этикетками, указанием, как их употреблять, и фирменным знаком изготовителя. Если захотите узнать, кем изготовлены ваши чары, поройтесь в семейном архиве. Если вам попадется инструкция на листке вишневого цвета с эмблемой в виде черного леопарда, значит, заклинание из Казы Петрокки. А если наткнетесь на салатно-зеленый конверт с крылатым конем, то оно изготовлено в Казе Монтана. Оба дома поставляют такие отменные чары, что люди, не очень сведущие в этом деле, полагают, будто даже конвертами можно творить волшебство. Это, конечно, ерунда. Потому что, как не раз слышали Паоло и Тонино, заклинание есть правильные слова, правильно произнесенные.

Оба великих дома — Петрокки и Монтана — восходят к тем временам, когда было основано само государство Капрона, более семисот лет тому назад, И между ними царит лютая вражда. Они даже не разговаривают друг с другом. Случись кому-нибудь из рода Петрокки, проходя по узким, мощенным золоченым булыжником улочкам Капроны, встретить кого-нибудь из рода Монтана, оба отведут глаза в сторону и бочком-бочком поспешат миновать друг друга, как если бы обходили вонючий хлев. Их дети ходят в разные школы, и каждому наказано: не сметь и словом перекинуться с ребенком из другого дома!

Бывает, однако, иногда молодежь из обоих домов — Монтана и Петрокки, — прогуливаясь вечером по широкой улице Корсо, столкнется там невзначай. В таких случаях все остальные капронцы немедленно прячутся кто куда. Потому что хватает страху, если эти Монтана и Петрокки пускают в ход кулаки и камни, а если они принимаются напускать друг на друга чары, тут ужас что может случиться.

Так однажды по милости неистового Ринальдо Монтана на Корсо три дня с неба плюхались коровьи лепешки. Среди туристов воцарилось глубокое уныние.

— Один из Петрокки мне надерзил, — заявил Ринальдо, сверкнув самой искрометной своей улыбкой. — А у меня в кармане случайно оказалось новенькое заклятие.

Петрокки сердито жаловались: Ринальдо, говорили они, переделал свое заклинание в разгар схватки. Кто же не знает, что все его чары — любовные!

В обоих домах взрослые сами детям никогда не объясняли, отчего между Монтана и Петрокки пошла такая вражда. Рассказать об этом по заведенному порядку предоставлялось старшим братьям, сестрам и двоюродным. Паоло и Тонино снова и снова слушали эту историю от сестер Розы, Коринны и Лючии, от двоюродных братьев и сестер — Луиджи, Карло, Доменико и Анны, — и потом опять от троюродных — Пьеро, Луки, Джованни, Паулы, Терезы, Беллы, Анджело и Франческо. И сами рассказывали ее шестерым младшим двоюродным, по мере того как они подрастали. Монтана были большой семьей.

Двести лет назад — гласит молва — главный Петрокки, по имени Рикардо, забрал себе в голову, что герцог Капронский заказывает у семьи Монтана больше заклинаний, чем у Петрокки, и написал главному Монтана, по имени Франческо, презлющее письмо. Франческо страшно рассердился и немедля пригласил всех Петрокки на парадный обед. Он-де придумал новое блюдо и хочет, чтобы Петрокки его отведали. И тут же скатал из письма Рикардо Петрокки длинные тонкие жгутики и произнес над ними одно из самых сильных своих заклятий. И они превратились в спагетти. Петрокки уплетали их за обе щеки, и все заболели, а Рикардо тяжелее всех — потому что нет ничего хуже, как объесться собственными словами. Он не простил Франческо Монтана, и с тех пор обе семьи живут в непримиримой вражде.

— Вот так, — завершала эту историю Лючия, которая чаще других ее рассказывала, хотя была старше Паоло всего на год, — появились спагетти.

Лючия же шепотом поведала им о том, какие ужасные, языческие порядки заведены у Петрокки. И о том, что Петрокки никогда не ходят к мессе и никогда не исповедуются; и что никогда не купаются и не меняют белья; и что не женятся, но при этом — тут шепот становился еле слышным — детей плодят, как котят; а лишних детей вполне способны топить, как тех же котят; и даже, как известно, бывало, поедали лишних дядюшек и тетушек; и какие они невозможные грязнули, так что от Казы Петрокки пахнет на расстоянии, а жужжание мух слышно по всей Виа Сант-Анджело.

Там было еще много всего такого, кое-что даже похуже: у Лючии было живое воображение. Паоло и Тонино каждому ее слову поверили и возненавидели Петрокки всеми фибрами души, хотя прошли годы, прежде чем как тот, так и другой увидели первого Петрокки собственными глазами. Однако еще совсем маленькими они однажды утром улизнули из дома и добрались по Виа Сант-Анджело почти до самого Нового моста: очень уж им хотелось взглянуть на Казу Петрокки. Но никакого запаха, ни жужжания мух, которые должны были помочь им в поисках, они не услышали, а сестра Роза нашла их, прежде чем они нашли Казу Петрокки. Роза — а она была на восемь лет старше Паоло и даже тогда уже совсем как взрослая — посмеялась над их трудностями и по доброте душевной отвела к Казе Петрокки. Дом оказался не на Виа Сант-Анджело, а на Виа Кантелло.

Их ожидало разочарование. Дом был точно, такой же, как Каза Монтана. Такой же большой, как Каза Монтана, и из того же золотистого капронского камня, и, наверно, такой же старый. Внутрь вели огромные ворота из сучковатого дерева — точно такие же, как их собственные, а на стене над воротами возвышалась такая же, как у них, золоченая фигура ангела. Роза пояснила, что оба ангела поставлены в память о том Ангеле, который явился первому герцогу Капронскому и принес ему с неба свиток с нотами. Но об этом мальчики знали. Тут Паоло отметил, что от Казы Петрокки вроде бы не очень пахнет, на что Роза прикусила губу, а потом сказала: на фасаде, мол, чрезвычайно мало окон, да и те закрыты наглухо.

— Я так думаю, у них, как и у нас, все происходит во дворе, — решила она. — Все запахи, верно, там и собираются.

Мальчики с нею согласились: верно, так оно и есть, однако им хотелось подождать, пока не выйдет кто-нибудь из Петрокки. Но Роза сказала — нет. Она считает, это было бы очень глупо, и потащила их домой. И пока она уводила их, они все оглядывались; и увидели, что на Казе Петрокки четыре золоченые башенки — по одной на каждом углу, тогда как на Казе Монтана всего одна, надвратная.

— Это потому, что Петрокки — задаваки, — объяснила Роза. — Пошли, пошли, — тащила она их за собой.

Так как каждую башенку венчала шапка, крытая фасонной черепицей, такой же, как на их крышах и крышах по всей Капроне, они не показались Паоло и Тонино чем-то сверхзамечательным, да и спорить с Розой им не хотелось. Они были разочарованы в своих ожиданиях, а потому послушно последовали за ней в Казу Монтана и, миновав собственные ворота из сучковатого дерева, возвратились в свой бурлящий двор. Там Роза их отпустила и тут же помчалась вверх по лестнице в галерею.

— Лючия! — кричала она. — Где ты, Лючия? Мне надо поговорить с тобой!

Двери и окна открывались во двор по всей окружности, а с трех сторон его охватывала галерея с деревянными перилами и черепичной крышей, ведя в комнаты верхнего этажа. Дядюшки, тетушки, двоюродные братья и сестры, а также кошки — все были заняты кто чем: смеялись, стряпали, обсуждали заклинания, купались, загорали и просто дурачились. Паоло вздохнул с облегчением.

— Вряд ли в Казе Петрокки жизнь так бьет ключом, — сказал он, подхватывая ближайшую кошку.

Не успел Тонино согласиться с братом, как их уже ласково обнимала тетя Мария; она была толще тети Джины, но не такая толстая, как тетя Анна.

— Куда же вы запропастились, милые мои? Я уже полчаса, а то и больше, жду вас на урок.

В Казе Монтана все усердно трудились. А Паоло и Тонино уже обучались первым правилам волшебства. Если тетя Мария не могла ими заняться, урок им давал отец — Антонио. Антонио был старшим сыном главы Казы Монтана, Старого Никколо, и после его смерти должен был ее возглавить. Это, считал Паоло, тяжелым грузом лежало на его отце. Худой, нервный, он смеялся куда реже, чем другие Монтана. И был не такой, как они. Не такой, потому что, вместо того чтобы предоставить отцу выбрать ему жену в одном из колдовских домов Италии, он, отправившись погостить в Англию, вернулся оттуда женатым на Элизабет. Элизабет учила мальчиков музыке.

— Если бы я учила эту Анджелику Петрокки, — любила она повторять, — никто по ее вине не стал бы зеленым.

Старый Никколо говорил, что Элизабет — лучшая музыкантша в Капроне. И поэтому, если верить Лючии, Антонио его женитьба сошла с рук. Но Роза сказала, что это глупости. Роза очень гордилась тем, что она наполовину англичанка.

Паоло и Тонино, пожалуй, больше гордились тем, что они Монтана. Ведь это замечательно — знать, что принадлежишь к семье, которая всему миру известна как величайший колдовской дом в Европе, если не считать Петрокки. Иногда Паоло просто изнывал от нетерпения: когда же он наконец вырастет и станет таким, как его кузен, неистовый Ринальдо! Ринальдо все давалось легко. Девушки в него влюблялись, заклинания рождались на лету. Он еще в школе создал семь новых заклинаний. А в наши дни, как сказал Старый Никколо, сотворить новые чары — дело нелегкое. Их и без того уже пруд пруди. Паоло восхищался Ринальдо беспредельно. Вот кто настоящий Монтана, говорил он Тонино.

Тонино не возражал: он был на год с небольшим младше Паоло и очень уважал его мнение; правда, самому ему всегда казалось, что настоящий Монтана — как раз Паоло. Паоло все схватывал сразу — не хуже Ринальдо. Мог без всякого колдовства заучить то, на что Тонино потребовалось бы много дней. Тонино был тугодум. Ему, чтобы запомнить что-то, приходилось это повторять и повторять. А Паоло — так Тонино казалось — родился с даром к волшебству, какого у него самого и в помине не было.

Временами Тонино впадал в глубокое уныние: ну почему он такой неспособный! Никто его этим не попрекал. Сестры, даже книжница Коринна, часами сидели с ним, помогая. Элизабет заверяла, что он ни одной фальшивой ноты ни разу не взял. Отец бранил за излишнее усердие, а Паоло уверял, что в школе он будет на мили и километры впереди остальных ребят. Паоло уже ходил в школу, и школьные предметы давались ему так же легко, как волшебство.

Но и когда Тонино пошел в школу, он оставался таким же тугодумом, каким был дома. Школа его окончательно подавила. Он не понимал, чего хотят от него учителя. К концу первой недели, в субботу, он почувствовал себя таким несчастным, что сбежал из дому и, глотая слезы, кружил по Капроне. Его не было дома уже несколько часов.

— Я не виноват, что способнее него, — говорил Паоло, едва удерживая слезы.

— Ну, ну, — бросилась утешать его тетя Мария. — Только не плачь! — обняла она его. — Ты у нас такой же умный, как мой Ринальдо, и мы все гордимся тобой.

— Пойди поищи Тонино, Лючия, — распорядилась Элизабет. — Не надо так огорчаться, Паоло. Мало-помалу Тонино, даже сам того не замечая, усвоит заклинания. Со мной было то же самое, когда я приехала. Может, мне рассказать об этом Тонино? — спросила она Антонио, который поспешил спуститься с галереи. В Казе Монтана, если у кого-то случалась беда, вся семья принимала это близко к сердцу.

Антонио потер рукой лоб:

— Пожалуй. Надо поговорить со Старым Никколо. Пойдем, Паоло.

И Паоло двинулся следом за своим подтянутым, стремительным отцом — через залитую солнечными бликами галерею в прохладную синеву Скрипториума. Там две сестры Паоло, Ринальдо, еще пять двоюродных да двое дядей, стоя за высокими конторками, переписывали заклинания из больших, одетых в кожаные переплеты книг. Каждая была снабжена медным замочком, чтобы никто не мог похитить семейные секреты. Антонио с Паоло шли мимо пишущих на цыпочках. Только Ринальдо улыбнулся им, не прекращая писать. Где у других перья скрипели и спотыкались, у него оно летело словно само собой.

В комнате за Скрипториумом дядя Лоренцо и кузен Доменико штемпелевали зеленые конверты — ставили на них крылатого коня. Окинув проходивших мимо него отца с сыном пристальным взглядом, дядя Лоренцо решил, что беда не так велика, чтобы Старый Никколо не справился с ней один. Он кивнул Паоло и сделал вид, будто хочет тиснуть ему на лоб крылатого коня.

Старый Никколо находился в следующем помещении — теплом, пропахшем затхлостью зале, отведенном под библиотеку. Он как раз совещался с тетей Франческой насчет лежащей на пюпитре книги. Тетя Франческа приходилась Старому Никколо родной сестрой, а Паоло, следовательно, двоюродной бабушкой. Тучная, в три обхвата, она была раза в два толще тети Анны — и такой же кипяток, как тетя Джина, даже погорячее.

— Но заклятия Казы Монтана, — кипятилась она, — всегда отличались изяществом, а это какое-то неуклюжее! Это…

Тут оба круглых старческих лица повернулись к Антонио и Паоло. Лицо Старого Никколо и глаза на нем были круглые и недоумевающие, как у младенца. Лицо тети Франчески, маленькое для ее необъятного туловища, и глаза, тоже маленькие, выглядели на редкость проницательными.

— Я как раз собирался к вам, — сказал Старый Никколо. — Только мне казалось, неладно с Тонино, а ты приводишь ко мне Паоло.

— С Паоло все ладно, — вмешалась тетя Франческа.

Круглые глаза Старого Никколо остановились на Паоло.

— Переживания твоего брата, — произнес он, — не твоя вина, Паоло.

— Не моя, — сказал Паоло. — Это школа виновата.

— Нам подумалось… — вставил свое слово Антонио. — Может, пусть Элизабет объяснит Тонино: в нашем доме нельзя не учиться волшебству.

— Но это удар по его самолюбию! — воскликнула тетя Франческа.

— Мне кажется, он не самолюбив, — сказал Паоло.

— Нет, Тонино не самолюбив, но ему, бедняге, плохо, он чувствует себя несчастным, — возразил ему дед, — и наша обязанность — его успокоить. Знаю, знаю! — И его младенческое лицо засияло. — Бенвенуто.

Он произнес это имя совсем негромко, но по всей галерее уже гремело:

— Бенвенуто к Старому Никколо!

Во дворе забегали, там тоже стали звать. Кто-то ударил палкой по кадке с водой:

— Бенвенуто! Куда же он, этот кот, запропастился? Бенвенуто!

Но Бенвенуто, естественно, не спешил предстать пред господские очи. В Казе Монтана он был главою кошачьего племени. Прошло добрых пять минут, прежде чем Паоло услышал поступь его твердых лап, двигавшихся по черепичной крыше галереи. Затем последовал глухой звук удара — это Бенвенуто совершил трудный прыжок через перила галереи на пол. Еще мгновение, и он уселся на подоконнике в библиотеке.

— А вот и ты, — приветствовал его Старый Никколо. — Я было начал беспокоиться.

Бенвенуто сразу же выставил пистолетом заднюю лапу, косматую и черную, и стал ее вылизывать, словно только для этого и пожаловал.

— Ну-ну, будь добр, — сказал Старый Никколо. — Мне нужна твоя помощь.

Широко открытые желтые глаза Бенвенуто повернулись к Старому Никколо. Бенвенуто не отличался красотой. Голова у него была необыкновенно широкая и какая-то тупоугольная, с серыми проплешинами — следами многих и многих драк. По причине этих драк уши у него приспустились на глаза, так что казалось, будто Бенвенуто ходит в косматой бурой шапке. Уши эти, получившие сотню укусов, были покрыты зазубринами, словно лист остролиста. Сразу над носом, придавая морде злобно-настороженное выражение, красовались три белые проплешины. Нет, никакого отношения к его положению главы кошачьего племени в колдовском доме они не имели. Они были результатом его пристрастия к говяжьим отбивным. Как-то он вертелся под ногами у тети Джины, когда та стряпала, и тетя Джина плеснула ему на голову говяжий жир. С тех пор Бенвенуто и тетя Джина упорно друг друга не замечали.

— Тонино чувствует себя несчастным, — сообщил Старый Никколо.

Бенвенуто, видимо, счел эту информацию достойной внимания. Он подобрал вытянутую лапу, спрыгнул с подоконника и опустился на книжную полку — все это одним махом и, как казалось, не шевельнув и мускулом. Теперь он стоял, предупредительно помахивая своей единственной красой — пышным черным хвостом. Во всех остальных местах шкура его сильно поизносилась, превратившись в нечто обтрепанное, грязно-бурое. Кроме хвоста еще одним свидетельством того, что Бенвенуто некогда представлял собою великолепный образец черного персидского кота, был пушистый мех на задних лапах. И, как на собственном опыте знали все коты и кошки в Капроне, эти пушистые «штанишки» скрывали мускулы, достойные бульдога.

Паоло во все глаза смотрел на деда, задушевно беседовавшего с Бенвенуто. Он всегда относился к Бенвенуто с уважением. Кто же не знал, что Бенвенуто ни у кого не станет сидеть на коленях, да и царапнет всякого, кто попробует его схватить. И еще Паоло знал, что все коты и кошки — превосходные помощники, когда дело идет о волшебстве. Но ему раньше и в голову не приходило, что они очень многое понимают. Теперь же, судя по паузам, которые Старый Никколо делал в своей речи, Паоло не сомневался, что Бенвенуто деду отвечает. Паоло взглянул на отца, чтобы убедиться, так это или не так. Антонио было явно не по себе. И, глядя на встревоженное лицо отца, Паоло сообразил: очень важно понимать, что говорят кошки, а Антонио этого не умеет. «Надо поскорее научиться понимать Бенвенуто»; — подумал Паоло. Его это сильно беспокоило.

— Кого из своих ты порекомендуешь? — спрашивал Старый Никколо.

Бенвенуто поднял правую переднюю лапу и лизнул ее как бы невзначай. Лицо Старого Никколо расплылось в светлой младенческой улыбке.

— Замечательно! — воскликнул он. — Бенвенуто берется за это сам!

Бенвенуто чуть пошевелил кончиком хвоста. В следующее мгновение, вновь вскочив на подоконник, да так плавно и стремительно, что, казалось, кисть художника провела в воздухе черную линию, он исчез. Тетя Франческа и Старый Никколо сияли, а Антонио по-прежнему стоял потерянный и несчастный.

— Теперь Тонино в добрых руках, то бишь лапах, — провозгласил Старый Никколо. — Мы можем о нем не беспокоиться, разве только он побеспокоит нас.

Глава вторая

Тонино уже успокоился — забылся в суете золоченых улиц Капроны. Он выбирал улицы поуже и шагал посередине, где жарило самое яркое солнце, а над головой полоскалось выстиранное белье, и играл в такую игру: в тень попадешь — умрешь. По правде сказать, он уже несколько раз «умирал», прежде чем добрался до Корсо. Один раз с солнечной мостовой его вытеснила толпа туристов. Потом дважды пришлось сойти в тень из-за повозок и еще раз уступить дорогу экипажу. А однажды по улочке проехал длинный, лоснящийся автомобиль, непрерывно урча и отчаянно сигналя, чтобы ему освободили дорогу.

Когда Тонино подошел ближе к Корсо, он услыхал, как какой-то турист сказал по-английски: «Ха! Там Панч и Джуди!» Очень довольный собой, — понял, хоть и по-английски! — Тонино нырнул в толпу; он толкался и пробивался, пока не очутился впереди всех зрителей и смог наблюдать, как Панч до смерти избивает Джуди над верхним краем раскрашенной сцены-будки. Тонино вовсю хлопал Панчу и одобрительно кричал: «Давай, давай!» А когда какой-то тип, пыхтя и сопя, тоже втиснулся в толпу, возмущался нахалом вместе со всеми. И напрочь забыл, какой сам он несчастный.

— Не пихайтесь! — прикрикнул он на него.

— Будьте же людьми! — взмолился нарушитель порядка. — Мне непременно надо видеть, как Панч облапошит палача.

— Так помолчите, — зашумели все вокруг, включая Тонино.

— Я только сказал… — начал было этот человек. Он был грузный, с потным лицом и со странными манерами.

— Да заткнись же! — закричали все. Толстяк запыхтел, заухмылялся и стал, открыв рот, смотреть, как Панч расправляется с полисменом. Ни дать ни взять, совсем как маленький. Тонино с раздражением искоса на него поглядывал, придя к заключению, что это, верно, сумасшедший — из добродушных. При всякой шутке он закатывался неудержимым смехом, да и одет был престранно: щеголял в костюме из искрящегося красного шелка и с золотыми пуговицами. На груди переливались медали. Вместо обычного галстука шея была повязана сложенным вдвое белым платком, который придерживала большая брошь, мерцавшая как слеза. На башмаках искрились металлические пряжки, а колени прикрывали золоченые нашлепки. Прибавьте сюда блестящее от пота лицо и белые зубы, сверкавшие каждый раз, когда он смеялся. Словом, весь он с головы и до пят сиял и блестел.

Мистер Панч тоже обратил на него внимание.

— Что там за умник-разумник? — прокаркал он, подпрыгивая на своей деревянной дощечке. — У него, я вижу, золотые пуговицы. Может, это сам Папа?

— Нет, не Папа! — отозвался Мистер-Блистер, очень довольный.

— Может, это герцог? — ухнул мистер Панч.

— Нет, не герцог! — гаркнул Мистер-Блистер, а вслед за ним и толпа.

— Не нет, а да! — каркнул мистер Панч.

Пока все дружно орали «нет, не герцог», двое молодчиков с озабоченным видом вовсю протискивались сквозь толпу к Мистеру-Блистеру.

— Ваша светлость, — обратился к нему один из них, — епископ уже полчаса как прибыл в Собор.

— Тьфу ты, пропасть! — рассердился Мистер-Блистер. — Вечно вы меня за горло берете! Нельзя уж мне… Досмотрел бы эту штуку до конца. Я так люблю Панча и Джуди.

Оба молодчика посмотрели на него с укоризной.

— Ладно, ладно, — проворчал Мистер-Блистер. — Заплатите кукольнику. И остальным тоже что-нибудь там дайте.

И, повернувшись, заспешил, пыхтя и сопя, в сторону Корсо. На какое-то мгновение Тонино засомневался: может, этот Мистер-Блистер в самом деле герцог Капронский. Но двое молодчиков и не подумали заплатить кукольнику и никому другому ни гроша не дали. Они просто, тихие и смирные, засеменили за Мистером-Блистером, словно боялись его потерять. Из всего этого Тонино сделал вывод, что Мистер-Блистер и впрямь сумасшедший — только богатый — и эти двое наняты его ублажать.

— Кр-крохо-бор-ры, — каркнул мистер Панч и занялся Палачом, стараясь половчее перехитрить его и отправить на виселицу вместо себя. Тонино смотрел не отрываясь, пока мистер Панч не раскланялся и не удалился с триумфом в раскрашенный домик в задней части сцены. Только тогда, повернувшись, чтобы уйти, Тонино вспомнил, какой он несчастный.

Возвращаться в Казу Монтана ему не хотелось. И вообще ничего не хотелось. И он побрел, как и прежде, куда глаза глядят. Он шел и шел, пока не оказался на Пьяцце Нуова — Новой площади, что на холме в самом западном конце Капроны. Там он, в мрачном настроении, уселся на парапет и стал глазеть на богатые виллы и герцогский дворец по другую сторону реки Волтавы, на длинные арки Нового моста. «Что если, — думалось ему, — туман тупости в голове у меня не рассеется и я проведу в нем всю оставшуюся жизнь?»

Новая площадь появилась тогда же, когда и Новый мост, около семидесяти лет назад. Ее соорудили, чтобы все могли любоваться Капроной — тем великолепным видом, который сейчас открывался перед Тонино. Умопомрачительный вид! Одна беда: куда бы ни обращал Тонино взгляд, везде он натыкался на что-то, имевшее отношение к Казе Монтана.

Взять хотя бы герцогский дворец, чьи башни из золоченого камня прямыми линиями прорезали безоблачную синеву неба. Каждая золоченая башня в верхней части «просматривалась» снаружи так, чтобы никто не мог, вскарабкавшись снизу, атаковать солдат за зубчатой стеной с бойницами, над которой развевались красно-золотые флаги. В стены, по два с каждой стороны, были вделаны щиты, и это означало, что Монтана и Петрокки сотворили над каждой башней заклинания для пущей их защиты. А огромный, белого мрамора фасад был инкрустирован кусками мрамора всех цветов радуги, и среди прочих — вишнево-красными и салатно-зелеными.

Золоченые виллы, разбросанные по склону ниже дворца, все имели на стенах салатно-зеленые и вишнево-красные диски. Кое-где их скрывали верхушки посаженных перед домами изящных небольших кипарисов, но Тонино знал: диски там непременно есть. И на арках Нового моста из камня и металла они тоже есть; на каждой красовалось по эмалированной пластинке, на одной — красная, на другой — зеленая, поочередно. Новый мост был под охраной самых сильных из всех заклинаний, какие только Монтана и Петрокки могли сотворить.

Теперь, когда от реки остался лишь журчащий по гальке ручеек, в заклинаниях не было нужды. Но зимой, когда в Апеннинах хлестали ливни, Волтава превращалась в бурный поток. Арки Нового моста еле его выдерживали. Старый мост — изогнувшись и сильно вытянув шею Тонино мог его видеть — не раз оказывался под водой вместе с причудливыми домиками, которые тянулись по обе его стороны. Все их при паводке затапливало. Если бы не заклинания, которые Монтана и Петрокки в свое время сотворили над быками Старого моста, у самого их основания, его бы давно уже снесло.

Тонино слышал, что говорил Старый Никколо: заклинания, охраняющие Новый мост, стоили огромных усилий всему дому Монтана. Старый Никколо помогал с заклинаниями еще в возрасте Тонино. Вот уж, что он, Тонино, никак не мог бы. Чувствуя себя ужасно несчастным, он смотрел на золоченые стены и на красные черепичные крыши Капроны, видневшиеся внизу. В каждой, без сомнения, был запрятан капустно-зеленый листок. А ведь самое важное из всего, что когда-либо довелось сделать Тонино, это проштамповать крылатого коня на обратной стороне такого листка. И ничего большего, в чем он был глубоко уверен, ему в жизни не сделать.

Тут Тонино показалось, будто кто-то его зовет. Он оглядел Пьяццу Нуова. Никого. Несмотря на замечательный вид, который с нее открывался, ее редко посещали туристы: слишком далеко! В первую очередь взгляд Тонино приковали к себе мощные железные грифоны; каждый с воздетой к небу лапой, они восседали по всему парапету на некотором расстоянии друг от друга. Еще несколько грифонов в центре площади сбились в дерущуюся кучу, из которой бил фонтан. И даже тут Тонино некуда было деться от своей семьи. Чуть ниже огромных когтей ближайшего грифона виднелась металлическая пластинка. Салатно-зеленая. И Тонино расплакался.

Сквозь слезы ему вдруг показалось, будто один из дальних грифонов сошел со своего каменного постамента и теперь движется в его, Тонино, направлении. Был он без крыльев — то ли где-то их оставил, то ли очень крепко сложил. Не успел Тонино это подумать, как ему объяснили — несколько свысока, — что кошкам крылья ни к чему, и Бенвенуто уселся на парапете рядом с ним, смотря на него укоризненным взглядом.

Тонино всегда относился к Бенвенуто с величайшим почтением.

— Привет, Бенвенуто, — сказал он, не без трепета протягивая ему руку.

Но Бенвенуто ее не взял. На ней вода, накапавшая из глаз Тонино, сказал он. И вообще, у него, кота, не укладывается в голове, как это Тонино может так по-дурацки вести себя.

— Всюду наши заклинания, — пожаловался Тонино, — а я никогда не смогу… Как ты думаешь, это потому, что я наполовину англичанин?

Бенвенуто не был уверен, что досконально разбирается в этом деле. Вся разница, насколько он мог заметить, что у Паоло глаза голубые, как у сиамских кошек, а у Розы мех на голове белый…

— Светлые волосы, — поправил Тонино.

… а у самого Тонино волосы с золотистым отливом. Как у полосатой кошки, невозмутимо продолжал Бенвенуто. Но все они кошки. Разве не так?

— Но я такой глупый… — начал было Тонино.

Бенвенуто его прервал. Он, Бенвенуто, слышал, как вчера Тонино болтал с другими Монтановыми котятами и, по его мнению, говорил во сто крат умнее их. И не успел Тонино возразить, что это только котятки, как Бенвенуто решительно отрубил: а сам он кто? Разве он не только котенок?

Тут Тонино рассмеялся и вытер руку о штаны. И, когда он теперь протянул ее Бенвенуто, тот поднялся, выгнулся, встал на все четыре лапы и, мурлыча, к ней потянулся. Тонино даже осмелился погладить Бенвенуто, который сделал несколько кругов вокруг него, выгибая спинку и мурлыча, — совсем как самые маленькие и самые ласковые котята в Казе Монтана. От гордости и радости Тонино невольно расплылся в улыбке. По тому, как Бенвенуто двигал хвостом — величественными и сердитыми рывками, — было ясно, что ему вовсе не так уж нравится, когда его гладят. Но он терпел, и это тем более было честью.

Так-то лучше, говорил Бенвенуто. Он переместился к голым ногам Тонино и улегся на них коричневым мускулистым ковриком. Тонино продолжал его гладить. Тогда из одного конца коврика вылезли колючки и больно прошлись по бедрам Тонино. Бенвенуто по-прежнему мурлыкал. Примет ли это Тонино должным образом, интересовался он, как знак того, что оба они, мальчик и кот, — часть знаменитейшего в Капроне дома, который, в свою очередь, является частью совершенно особенного государства среди всех итальянских государств.

— Я это знаю, — сказал Тонино. — Поэтому-то я и думаю: замечательно, что я… А мы на самом деле такие особенные?

Конечно, промурлыкал Бенвенуто. И если Тонино даст себе труд повернуться и посмотреть на Собор, он поймет почему.

Тонино послушался. Повернулся и посмотрел. Огромные мраморные полушария куполов возвышались среди домов в конце Корсо. Тонино знал, другого такого здания нигде нет. Высокий-превысокий, белый, золотой, зеленый, Собор словно плыл в воздухе. А на вершине самого большого купола солнце освещало могучую золоченую фигуру Ангела, стоявшего там с распростертыми крыльями и золотым свитком в руке, которым, казалось, он благословлял всю Капрону.

Ангел, сообщил ему Бенвенуто, стоит там в знак того, что Капрона останется цела и невредима, пока все капронцы будут петь песню Ангела. Эта песня содержится в свитке, который Ангел принес прямо с неба первому герцогу Капроны, и обладает чудесной силой. Благодаря ей удалось прогнать Белую Дьяволицу, и Капрона стала великой. С тех пор Белая Дьяволица рыщет вокруг Капроны, пытаясь в нее вернуться, но пока капронцы поют песню Ангела, ничего у нее не получится.

— Я знаю, — сказал Тонино. — В школе мы поем «Ангела» каждый день. — И это вернуло его мысли к самому главному в его беде: — Меня заставляют учить эту историю — и все такое прочее, — а я не могу, потому что все это уже знаю, вот и не выучивается, как им надо.

Бенвенуто вдруг перестал мурлыкать. Он сильно дернулся, потому что пальцы Тонино задели один из комков в его свалявшейся шерсти. Все еще подрагивая, он довольно резко спросил Тонино, неужели ему не пришло в голову объяснить учителям, что он все это знает.

— Ой, прости! — поспешил Тонино убрать свои пальцы. — Понимаешь, — принялся он оправдываться, — они все равно говорят: надо учить так, как у нас положено, иначе как следует не выучить.

Ну, Тонино, конечно, виднее, как тут поступать, сказал на это Бенвенуто все еще сердитым тоном. Только вряд ли есть какой то смысл в том, чтобы учить одно и то же дважды. Кошка ни за что на таком не настаивала бы. А вообще, им пора возвращаться в Казу Монтана.

— Наверно, пора, — вздохнул Тонино. — А то они там будут беспокоиться.

И, взяв Бенвенуто в охапку, встал с парапета.

Бенвенуто такое обращение понравилось. Он замурлыкал. Но это не имело отношения к тому, тревожатся ли Монтана или нет. У него совсем другое было на уме. Тетушки, верно, как раз готовят обед, а Тонино будет куда легче, чем Бенвенуто, стянуть кусочек телятинки.

Вот оно что! Тонино рассмеялся и, когда они двинулись вниз по ступеням к Новому мосту, сказал:

— Знаешь, Бенвенуто, ты будешь чувствовать себя куда приятнее, если дашь мне выстричь из твоей шерсти комки и позволишь пройтись по ней гребешком.

Бенвенуто заявил, что каждый, кто попытается прикоснуться к нему гребнем, отведает всех когтей, какие только у него есть.

— А щеткой?

Бенвенуто сказал, что об этом он подумает. Тут-то и встретила их Лючия. К этому времени она в поисках Тонино обошла всю Капрону и была уже вне себя от злости. Но при виде лукавой скособоченной физиономии Бенвенуто, смотревшей на нее из объятий Тонино, остыла: сказать ей было почти нечего.

— Мы опоздаем к обеду, — проговорила она.

— Не опоздаем, — отозвался Тонино. — Хватит даже времени, чтобы добыть Бенвенуто телятины: ты постоишь на стреме, а я стащу кусок.

— Верно, Бенвенуто это все и придумал, — вскинулась Лючия. — Это что? Начало взаимовыгодных отношений?

Можно и такие слова употребить, сказал Бенвенуто.

— Можно и такие слова употребить, — сказал Тонино Лючии.

Так или иначе, но Лючия поддалась их давлению и заняла-таки тетю Джину разговором, пока Тонино раздобывал для Бенвенуто кусочек телятины. Все были ужасно рады, что Тонино вернулся домой целым и невредимым, и никто не выразил ни малейшего недовольства. Правда, к вечеру Коринна и Роза были очень недовольны, когда Коринна не нашла на месте своих ножниц, а Роза — своей головной щетки. Обе, разбушевавшись, выскочили на галерею. На галерее сидел Паоло. Он наблюдал, как Тонино осторожно и бережно вырезает комки свалявшейся шерсти из шубки Бенвенуто. Рядом с Тонино лежала головная щетка, вся в бурой шерсти.

— Ты и вправду понимаешь все, что он говорит? — спрашивал Паоло.

— Я всех кошек понимаю, — отвечал Тонино. — Не юли, Бенвенуто. Этот комок у тебя почти на самой шкуре.

О том, каков был статус Бенвенуто — а потому и Тонино, — красноречиво говорит тот факт, что ни Роза, ни Коринна не осмелились сказать Тонино ни слова. Напустились они вовсе на Паоло.

— Ну, на что это похоже, Паоло?! Стоишь тут и смотришь, как он чешет бедняжку чуть ли не против шерсти. Только портит! И неужели нельзя было взять для этого кукольные ножницы?

Паоло было все равно. Он испытывал огромное облегчение, радуясь, что ему не придется самому учиться понимать кошек. Он не знал бы даже, как за это взяться.

С этого времени и впредь Бенвенуто стал считать себя личным котом Тонино. Это многое изменило в жизни обоих. Бенвенуто, которого теперь постоянно причесывали — Роза купила Тонино специальную щетку для его кота — и постоянно обеспечивали довольствием, похищенным из-под носа у тети Джины, стал выглядеть моложе и глаже. Тонино и думать забыл, что когда-то чувствовал себя несчастным. Теперь он был фигурой. Когда Старому Никколо требовался Бенвенуто, ему приходилось сначала обращаться к Тонино. Бенвенуто наотрез отказывался выполнять чьи-либо поручения без разрешения Тонино. Паоло очень забавляло видеть, в какой гнев приходил от этого Старый Никколо.

— Этот кот просто мною пользуется! — бушевал он. — Я прошу его оказать мне услугу, и что я имею? Какая неблагодарность!

В конце концов Тонино пришлось сказать Бенвенуто, чтобы тот, пока Тонино в школе, считал себя в услужении у Старого Никколо. А так Бенвенуто просто исчезал на весь день. Но всегда, неизменно около половины четвертого появлялся вновь и усаживался у ближайшей от ворот дождевой кадки, дожидаясь Тонино. И, как только Тонино появлялся в воротах, прыгал своему дружку на руки.

Так бывало даже тогда, когда Бенвенуто ни для кого не был доступен. Главным образом в полнолуние, когда прекрасная половина кошачьего племени обольстительно мяукала с крыш Капроны.

В понедельник Тонино пошел в школу, учтя данный ему Бенвенуто совет. И когда подошло время и ему дали картинку с котом и закорючками под ней: К-О-Т, Тонино собрался с духом и громко прошептал:

— Да, это «Ка» и «О» и «Тэ». Я знаю, как это читается.

Его учительница — в Капроне она была новенькая, — не зная, что с ним делать, призвала директрису.

— О, — сказала директриса. — Еще один Монтана. Мне следовало вас предупредить. Они все умеют читать. Большинство из них знает латынь — они употребляют много латыни в своих заклинаниях, — а некоторые еще и говорят по-английски. При этом, как вы увидите, с арифметикой у них не очень.

Таким образом Тонино дали подходящую для начинающего книгу, а другие дети учили буквы. Но книга оказалась для него слишком легкой. Он прочел ее за десять минут, и пришлось дать ему другую. Вот так он открыл для себя книги. Чтение затягивало Тонино куда больше любых заклинаний. Он не мог никак начитаться. Перечитал всё, что имелось в Казе Монтана и Публичной библиотеке, и карманные деньги тратил только на книги. Вскоре все знали: лучший подарок для Тонино — книга, а лучшая книга та, где герои попадают в невообразимо трудное положение и выпутываются из него без всякого волшебства. Тонино предпочитал фэнтези. В его любимых книгах происходили невероятные приключения, но магии не было и в помине: ни помочь, ни помешать она ничему не могла.

Бенвенуто все это полностью одобрял. Пока Тонино читал, он сидел тихо-тихо, и коту было чрезвычайно удобно на нем располагаться. Паоло поддразнивал брата, называя книжным червем, но по большому счету особенно не волновался. Он прекрасно знал, что всегда сумеет заставить Тонино оторваться от книги, коль скоро тот ему понадобится.

Беспокоился Антонио. Он всегда и обо всем беспокоился. Он боялся, что Тонино недостает физических упражнений. Но все остальные в один голос говорили, что это ерунда. Они гордились Тонино. У него такая же ученая голова, как у Коринны, и, без сомнения, оба в конце концов окажутся в Капронском университете, как Великий дядя Умберто. Монтана всегда имели кого-то в университете. А это значило, что они разрабатывают теории магии не только с сугубо эгоистической целью, то есть исключительно для своей семьи; к тому же было очень полезно иметь доступ к заклинаниям, хранившимся в университетской библиотеке.

Несмотря на эти возлагаемые на Тонино надежды, заклинания по-прежнему давались ему нелегко, да и в школе особой сообразительности он не проявлял. Паоло и там и тут был вдвое способнее его. С годами они оба с этим вполне сжились, и это меньше всего их волновало. Волновало их другое: постепенно стало ясно, что дела в Казе Монтана, да и во всей Капроне, шли далеко не наилучшим образом.

Глава третья

Прежде всего у Тонино вызывал беспокойство Бенвенуто. Несмотря на все заботы, которыми Тонино его окружил, Бенвенуто скоро снова стал тощим и лохматым. А ему было столько же лет, сколько Тонино. Тонино знал, что для кота это старость, и сначала решил, что Бенвенуто просто чувствует свои годы. Но потом он заметил, что Старый Никколо выглядит крайне озабоченным, почти таким же, как Антонио, и что дядя Умберто приходит к нему из университета чуть ли не каждый день. И всякий раз при его посещении Старый Никколо и тетя Франческа посылают за Бенвенуто, и Бенвенуто возвращается от них измотанный. И он спросил Бенвенуто, что неладно.

В ответ он услышал от Бенвенуто, что они могли бы дать коту покой, даже если герцог болван. И что он не даст Тонино втянуть себя в это дело.

Тонино поговорил с Паоло. Выяснилось, что у Паоло тоже душа не на месте. Он уже давно присматривается к Элизабет. Ее светлые волосы стали на несколько оттенков светлее: в них появилась седина, и выглядит она какой-то нервной. А когда он спросил ее, что произошло, она сказала: «Ничего, Паоло, ничего… только из-за всего этого очень сложно найти Розе мужа».

Розе уже минуло восемнадцать. Вопросом о муже для Розы занималась вся Каза, и, как теперь заметил Паоло, суеты и волнений по этому поводу было куда больше, чем когда три года назад выдавали замуж кузину Клаудию, Семье Монтана приходилось тщательно выбирать тех, с кем они вступали в брак. И это понятно. От нового члена семьи требовалось, чтобы он (или она) обладал хоть каким-то даром к волшебству или музыке; чтобы нравился всем остальным Монтана и, сверх того, чтобы не имел никакого рода связей с Петрокки. Тем не менее кузина Клаудия нашла Артуро и вышла за него замуж без всяких обсуждений и волнений, которые вовсю кипели вокруг Розы. Паоло мог только предположить, что причина тому крылась во «всем этом», что бы Элизабет ни имела тут в виду.

Какова бы ни была причина, споры бушевали. Встревоженный Антонио заговорил о поездке в Англию, чтобы посоветоваться с неким господином по имени Крестоманси.

— Нам нужен для нее действительно сильный волшебник, — заявил он. — Мастер по части заклинаний.

На это Элизабет возразила, что Роза итальянка и должна выйти замуж за итальянца. Все остальные Монтана с ней согласились, разве только добавили, что этот итальянец должен быть из Капроны. Оставался вопрос — кто именно?

Паоло, Лючия и Тонино не имели тут никаких сомнений. Они хотели, чтобы Роза вышла замуж за их двоюродного брата Ринальдо. Им казалось, Роза и Ринальдо исключительно друг другу подходят. Роза — хорошенькая, Ринальдо — красавец мужчина. И ни у кого никаких возражений. Решительно никаких. Правда, две загвоздки имелись. Первая — та, что Ринальдо не выказывал к Розе никакого интереса. В те дни он был отчаянно влюблен в одну стопроцентную англичанку, Джейн Смит — Ринальдо это имя выговаривал с трудом, — которая приехала копировать картины из помещавшейся на Корсо Художественной галереи. Джейн была романтической девицей. И, чтобы ей понравиться, Ринальдо теперь одевался во все черное и носил красный шарф на шее — как все бандиты. Поговаривали, что он собирается еще и отрастить бандитскую бороду. В общем, ему было вовсе не до двоюродной сестры, которую он всю жизнь знал.

Вторая загвоздка была в самой Розе. Она никогда не интересовалась Ринальдо. И, казалось, была единственным человеком в Казе Монтана, которого совершенно не волновало, за кого она выйдет замуж. Когда споры доходили до крика и брани, она только встряхивала своими доходившими до плеч белокурыми кудрями и улыбалась:

— Послушать вас всех, так можно подумать, я тут совсем ни при чем. Меня и спрашивать нечего. Смешно!

В ту осень волнения в Казе Монтана все усиливались и усиливались. Паоло и Тонино спросили тетю Марию, в чем, собственно, дело. Сначала тетя Мария от них отмахнулась: они еще малы и им этого не понять. Потом — поскольку в иные минуты она накалялась не меньше тети Джины и даже тети Франчески — вдруг гневно заявила, что Капрона катится в пропасть.

— Плохи наши дела, — разоткровенничалась тетя Мария. — Денег не хватает, туристы к нам не едут, с каждым годом мы все слабее. А тут еще Флоренция, Пиза и Сиена — три хищницы обсели нас вокруг, и каждый год то одна, то другая норовит оторвать от Капроны несколько квадратных миль. Если так и дальше пойдет, мы уже не будем государством. И в довершение всех бед нынче нас ждет неурожай. А виноваты всем эти выродки Петрокки. Да-да, можете мне поверить! Их заклятия больше не действуют. Нам, Монтана, одним не под силу держать на себе Капрону. А Петрокки даже и не пытаются! Работают по старинке, и все хуже и хуже. Да вы и сами видите. Будь это не так, могло бы такое случиться, чтобы из-за какой-то девчонки ее отец стал зеленым?!

Это звучало достаточно тревожно. Но, что и говорить, было очевидным фактом. Все те годы, что Паоло и Тонино учились в школе, они привыкли слышать про соглашение, которое пришлось заключить с этой Флоренцией; про то, что Пиза потребовала договор о правах на рыболовство и что Сиена подняла пошлины на импортируемые в Капрону товары. Они так к этому привыкли, что уже не замечали. Но теперь все это казалось зловещим. А вскоре последовали новости еще хуже. Стало известно, что зимние паводки повредили Старый мост. Он дал трещину.

Это известие повергло Казу Монтана в смятение. Старый мост должен был устоять. Если он не выдержал, это означало, что заклинания Монтана у основания его быков тоже не выдержали. Тетя Франческа кричала на весь двор:

— Это все Петрокки! Вконец выродились! Даже старое свое заклятие поддержать не могут! Нас предали!

Хотя никто другой таких слов вслух не произносил, тетя Франческа, вероятно, выражала мнение всей семьи.

И словно мало было этой беды, Ринальдо, который в тот вечер отправился навестить свою англичанку, всего в крови привели домой кузены Карло и Джованни. Как можно было понять из того, что Ринальдо рассказал — а он употреблял такие бранные слова, каких Паоло и Тонино сроду не слышали, — он повстречал нескольких Петрокки. Он назвал их выродками. Теперь настала очередь тети Марии метаться с криками по двору, понося этих Петрокки на чем свет стоит. Ринальдо был ее любимчиком, она в нем души не чаяла.

Ринальдо уже перевязали и уложили в постель, когда Антонио и дядя Лоренцо вернулись с осмотра Старого моста. Они выглядели очень озабоченными. На мосту они застали Гвидо Петрокки собственной персоной вместе с герцогским подрядчиком мистером Андретти. Несколько сильнейших заклинаний пришли в негодность. Восстановление их займет не меньше трех недель и потребует усилий обеих семей целиком; работать придется посменно.

— Да, Ринальдо тут очень нам бы пригодился! — вздохнул Антонио.

Ринальдо клялся, что у него достаточно сил, чтобы встать с постели и завтра же выйти работать, но тетя Мария и слышать об этом не хотела. Доктор ее поддержал. Тут же всех остальных членов семьи разбили на смены, и работа началась и не прекращалась день и ночь. Паоло, Лючия и Коринна шли на мост прямо из школы каждый день. Тонино туда не брали. При его медлительности от него было бы мало проку. Но он не очень огорчался: из рассказов Паоло он понял, что немного потерял. Паоло просто не успевал за бешеными темпами работ по укреплению заклинаний. Его наряду с недотепистым кузеном Доменико использовали для мелких поручений. Тонино очень по-доброму относился к Доменико, который был полной противоположностью своему лихому брату Ринальдо и тоже не выдерживал темпов современной жизни.

Работы шли — даже под проливным дождем — уже почти неделю, когда герцог вызвал Старого Никколо для разговора.

Старый Никколо стоял во дворе и теребил на голове остатки волос. Тонино отложил в сторону книгу (она называлась «Машины смерти» и была очень увлекательной) и спустился во двор — посмотреть, чем он сможет помочь.

— А, Тонино, — обрадовался Старый Никколо, повернув к нему свое лицо огорченного младенца. — У меня отчаянные проблемы. Все наши заняты на Старом мосту, этот осел Ринальдо прикован к постели, а мне необходимо предстать перед герцогом с кем-то из членов моей семьи. Петрокки тоже туда вызваны. Не можем же мы явиться в меньшем числе, чем они! Угораздило же Ринальдо… выбрал время, чтобы сводить счеты с Петрокки.

Тонино не сообразил, что на это сказать, поэтому он спросил:

— Сходить за Бенвенуто?

— Нет, нет, — ответил Старый Никколо, повернув к нему свое лицо расстроенного младенца. — Герцогиня не выносит кошек. От Бенвенуто тут мало проку. Мне нужно взять с собой тех, от кого мало проку на мосту. Ты, Тонино, поедешь, и Паоло, и Доменико, и еще я возьму с собой вашего дядю Умберто — для солидности и веса. Пожалуй, в таком составе мы не будем выглядеть чересчур маломощными.

Очень лестным это приглашение, пожалуй, считать было нельзя, но Тонино и Паоло были в восторге. В восторге, несмотря на то что назавтра дождь зарядил уже с рассвета — белый, как изморозь, зимний дождь. Утренняя смена вернулась со Старого моста под поблескивавшими зонтиками, во влажной одежде и сильно не в духе. Вместо отдыха им пришлось тут же включиться в подготовку тех, кто отправлялся во дворец.

Из каретного сарая выкатили семейный экипаж, поставили под галереей и тщательно стерли с него пыль. Это была вместительная черная карета со стеклянными окнами и чудовищными черными колесами. На тяжелых дверцах красовались Монтановы крылатые кони на зеленом щите. Дождь лил не переставая. Паоло, ненавидящий дождь так же люто, как кошки, очень обрадовался, увидев, что карета настоящая. Лошади настоящими не были. Четыре лошади, вырезанные из белого картона, стояли прислоненными к стенке каретника. Идея таким образом экономить средства принадлежала отцу Старого Никколо. Настоящим лошадям, объяснял он, нужно есть, постоянно двигаться, и для них нужно обеспечить место, где вполне может жить часть семьи. Кучер, тоже и по тем же соображениям вырезанный из картона, находился внутри кареты.

Мальчикам ужасно хотелось посмотреть, как будут оживлять эти картонные фигуры, но мать увела их со двора домой. У Элизабет, проработавший все утро на мосту, еще не высохли волосы, а зевала она так, что, казалось, у нее вот-вот отвалится челюсть, но это не помешало ей приняться за Паоло и Тонино, которых она из последних сил мыла, причесывала и переодевала. К тому времени, когда они — каждый с тщательно прилизанными мокрыми волосами, в на редкость неудобном широком белом воротнике поверх жесткой форменной курточки — спустились во двор, волшебство уже состоялось. Лента с заклинаниями была аккуратно вплетена в упряжь, а кучеру вложена внутрь бумажного кафтана. Четыре лоснящиеся белые лошади, готовые к выезду, били копытами, кучер восседал на козлах, поправляя салатно-зеленую шляпу.

— Великолепно! — воскликнул на ходу Старый Никколо, выпархивая во двор. И, переведя удовлетворенный взгляд с мальчиков на экипаж, скомандовал: — Влезайте, мальчики! Влезай, Доменико! Нам надо еще забрать Умберто из университета.

Тонино попрощался с Бенвенуто и полез в карету. Несмотря на уборку, в ней пахло плесенью. Тонино был рад, что дедушка в таком хорошем настроении. И все вокруг, видимо, тоже. А когда карета загромыхала к воротам, Монтана провожали ее веселыми напутствиями. Старый Никколо улыбался и махал из окна. Может быть, подумал Тонино, из посещения герцога выйдет для них что-то очень хорошее и все волнения разом кончатся.

Ехать в карете было одно удовольствие, Тонино никогда еще не чувствовал себя таким важным. Карета громыхала и покачивалась. Лошади, как самые настоящие, цокали подковами по булыжнику, и люди спешили очистить мостовую. Кучер правил так искусно, что тут явно не обошлось без волшебства. И хотя на всех улицах стояли лужи, когда они с громкими криками: «Тпру, тпру!» остановились у университета, карета почти не была забрызгана.

Дядя Умберто влез в карету; он был в красной с золотом магистерской мантии и таком же превосходном настроении, как Старый Никколо.

— Утро доброе, Тонино, — сказал он Паоло. — Как твой кот? Утро доброе, — сказал он Доменико. — Я слышал, эти Петрокки тебя избили.

Доменико, который скорее умер бы, чем дерзнул обругать какого-нибудь Петрокки, даже одного, стал пунцовее мантии на дяде Умберто и просипел что-то невнятное. Дядя Умберто никак не мог запомнить, кто из младших Монтана есть кто. Бросив на Тонино такой взгляд, словно хотел спросить: «А это кто?» — он повернулся к Старому Никколо.

— Петрокки наверняка помогут, — сказал он. — Мне это сам Крестоманси сообщил.

— Мне тоже, — сказал Старый Никколо, но в голосе его слышалось сомнение.

Карета прогромыхала по залитому дождем Корсо и свернула к Новому мосту, проезжая по которому загромыхала даже громче. Паоло и Тонино смотрели в окна; они так волновались, что не могли говорить. Миновав вздувшуюся реку, карета поползла вверх, где, склоняя ветви, кипарисы ударяли ими по шикарным виллам, а затем покатила между замызганных старых стен. Наконец они прогромыхали под величественной аркой и, сделав крутой поворот, устремились вокруг переднего двора герцогского дворца.

Впереди их кареты другой экипаж, выглядевший игрушечным рядом с необъятным фасадом дворца, уже подъезжал к огромному мраморному крыльцу. Экипаж этот тоже был черным, а дверцы его украшали темно-красные щиты с леопардами, стоящими на задних лапах. Увидеть, кто вышел из экипажа, Монтана не успели и теперь с завистью разглядывали сам экипаж и коней. Это были черные стройные красавцы с выгнутыми шеями.

— По-моему, они настоящие, — Паоло шепнул Тонино.

Тонино не успел ему ответить, потому что два лакея и солдат подскочили к дверцам кареты, чтобы открыть их и помочь сидящим в ней выйти, и первым из нее выпрыгнул Паоло. Но после него произошла заминка: Старый Никколо и дядя Умберто выходили очень медленно. Тонино воспользовался этим, чтобы через заднее окно посмотреть на отъезжавший от крыльца экипаж Петрокки. Он отчетливо увидел маленькую темно-красную ленточку с заклинанием, трепыхавшуюся под упряжью на ближайшем черном коне.

«То-то же!» — с триумфом подумал Тонино. А вот кучер… кучер, решил Тонино, скорее всего настоящий. Это был молодой человек, бледный, с рыжеватой шевелюрой, с которой плохо сочеталась темно-вишневая ливрея, и смотрел он перед собой напряженно-внимательным, сосредоточенным взглядом, словно говорившим: нелегко управлять ненастоящими конями! Нет, такой взгляд был чересчур человеческим и не мог принадлежать картонному кучеру.

Когда Тонино наконец спрыгнул с подножки — прямо на пятки сильно нервничавшему Доменико, — он для сравнения бросил взгляд на их собственного кучера. Тот выглядел умелым и бойким. Сидел на козлах, приложив негнущуюся руку к шляпе и уставившись прямо перед собой. Нет, кучер у Петрокки действительно настоящий, с завистью подумал Тонино.

Но тут они с Паоло последовали за остальными во дворец, и ему стало не до кучеров. Дворец был фантастически великолепен и огромен. Их вели через необъятные залы с натертыми до зеркального блеска полами и золочеными потолками, и залам этим, казалось, не будет конца. По обе стороны нескончаемых стен, добавляя им величия, рядами стояли статуи, или лакеи, или солдаты. На фоне этого великолепия они с Паоло чувствовали себя чуть ли не оборванцами и с облегчением вздохнули, когда их ввели в комнату размером не больше двора Казы Монтана. Правда, пол в ней сиял и потолок был расписан под небо, на котором сражались сонмы ангелов, зато стены были обиты очень уютным красным сукном, а по обеим сторонам стояли в ряд почти простые золоченые стулья.

Одновременно с ними в эту комнату ввели другую группу людей. Доменико только раз взглянул на них и тут же перевел глаза на ангелов, изображенных на потолке. Старый Никколо и дядя Умберто повели себя так, словно этих людей тут и вовсе не было. Паоло с Тонино попытались вести себя так же, но у них это не получалось.

Значит, вот они — Петрокки, думали мальчики, украдкой на них поглядывая. Тех было всего четверо против них пятерых. У Монтана на одного больше. И двое из этих Петрокки — дети. Совершенно ясно, что этим Петрокки было не менее трудно, чем Монтана, предстать перед герцогом в солидном составе, и они, по мнению Паоло и Тонино, сделали грубую ошибку, оставив одного из членов своей семьи в карете.

Они не производили внушительного впечатления. Их универсант, хрупкий старичок, много старше дяди Умберто, казалось, совсем потерялся в своей красной с золотом мантии. Самое внушительное впечатление производил человек, возглавлявший группу, — сам Старый Гвидо, надо полагать. Он был не таким старым, как Старый Никколо, и хотя одет в точно такой же черный сюртук и в такой же глянцевитой шляпе на голове, но на Старом Гвидо при его ярко-рыжей бороде все это выглядело как-то несуразно. Волосы у него были весьма длинные, волнистые и черные. И хотя смотрел он прямо перед собой, холодно и важно, кто же мог забыть, что по милости собственной дочери как-то ходил зеленым.

Двое младших Петрокки были девочки. Обе рыжеватые. Обе с надменными, вытянутыми лицами. Обе в иссиня-белых чулках и строгих черных платьях, и обе, ясное дело, препротивные. Разница между ними состояла в том, что младшую — видимо, ровесницу Тонино, — отличал большой выпуклый лоб, который делал ее лицо даже надменнее, чем у сестры. Возможно, одна из них и была пресловутой Анджеликой, превратившей родного отца в зеленое пугало.

Мальчики в упор их разглядывали, пытаясь решить, которая из двух Анджелика, пока не встретились с надменным, насмешливым взглядом старшей девочки. Она, ясное дело, считала, что это они выглядят шутами гороховыми. Только Паоло и Тонино твердо знали, что они, напротив, выглядят щеголями — недаром им в их одежде было так неудобно! — а поэтому и не подумали обращать внимание. Подождав немного, обе группы принялись беседовать между собой, словно другой тут не было.

— Которая Анджелика? — шепотом спросил Тонино у Паоло.

— Не знаю, — буркнул Паоло.

— Разве ты не видел их на мосту?

— Никого из них я там не видел. Они все в другой…

Тут часть красной портьеры отлетела в сторону, и в зал стремительно вошла статная дама.

— Не взыщите, — сказала она. — Герцог немного задерживается.

Все, кто был в зале, склонили головы и залепетали: «Ваша Светлость», потому что это была герцогиня. Но Паоло и Тонино, хотя тоже наклонили головы, смотрели на нее во все глаза: им очень хотелось знать, какая она из себя. На ней было жесткое сероватое платье, наводившее на мысль о статуе святой, и лицо вполне могло быть лицом такой статуи. Это было белое с восковым оттенком, как у всех статуй, лицо, как если бы герцогиню изваяли из мрамора. Впрочем, Тонино не был уверен, что она так уж похожа на святую. Изогнутые брови саркастически подымались стрельчатой аркой, а крепко сжатый рот выражал нетерпение. На мгновение Тонино далее показалось, что он чувствует, как это нетерпение — и другие далекие от святости чувства — изливается из-под восковой маски в комнату, словно сильный тяжелый запах.

— Синьор Никколо Монтана? — улыбнулась герцогиня Старому Никколо.

В голосе ее не было и намека на нетерпение, звучало одно величие. «Нет, — подумал про себя Тонино, — просто я начитался всякой всячины». Пристыженный, он наблюдал, как Старый Никколо поклонился герцогине и стал их всех представлять. Герцогиня милостиво кивала. Затем повернулась к Петрокки:

— Синьор Гвидо Петрокки?

Рыжебородый поклонился в грубой, резкой манере. Ничего похожего на светскость Старого Никколо.

— Точно так, Ваша Светлость. Со мной мой двоюродный брат, доктор Луиджи Петрокки, моя старшая дочь Рената и младшая, Анджелика.

Паоло и Тонино уставились на младшую, разглядывая ее от выпуклого лба до тонких белых ног. Значит, вот она — Анджелика. Она вовсе не выглядела способной учинить какую-то пакость или что-то интересное.

— Полагаю, вам понятно, почему…

Красная портьера опять полетела в сторону. Тучный мужчина, очень возбужденный на вид, наклонив голову, шагнул к герцогине и схватил ее за рукав.

— Вы непременно должны это видеть, Лукреция! Декорации — сплошной восторг!

Герцогиня повернулась — как, возможно, повернулась бы статуя — всем корпусом. Брови ее поднялись выше некуда, губы сжались еще крепче.

— Милорд герцог! [1] — воскликнула она леденящим тоном.

Тонино уставился на толстяка. Сейчас на нем был несколько потертый зеленый бархатный кафтан с большими медными пуговицами. Все остальное в нем полностью совпадало с огромным Мистером-Блистером, который тогда на Корсо мешал представлению «Панч и Джуди». Значит, это был-таки герцог Капронский. И сейчас ледяной тон герцогини нисколько его не окоротил.

— Вы должны на это посмотреть! — заявил он в состоянии крайнего возбуждения, таща ее за рукав. Он повернулся к Монтана и Петрокки, словно ожидая, что они помогут ему с герцогиней… но тут, видимо, до него дошло, что это вовсе не придворные. — Вы кто?

— Это, — сказала герцогиня — брови ее были все еще высоко подняты, голос выражал терпение, — это Петрокки и Монтана. Они ждут ваших приказаний, милорд.

Герцог ударил себя по лбу своей широкой, явно влажной ладонью.

— А, будь оно неладно! Так это же наши чудодеи. Мастера заклинаний. Я как раз собирался за вами послать! Так вы пришли по поводу этого колдуна, что вонзил свой нож в Капрону? — обратился он к Старому Никколо.

— Милорд! — сказала герцогиня с каменным лицом.

Но герцог уже оставил ее и, весь светясь и сияя, подлетел к семейству Петрокки. Он крепко пожал руку Гвидо и следом руку Ренаты. Затем, повернувшись кругом, проделал то же самое со Старым Никколо и Паоло. Паоло пришлось тайком вытереть руку о штаны, как только герцог отпустил ее.

— Говорят, молодежь у вас такая же умная, как старики, — восторженно говорил герцог. — Потрясающие семьи! Как раз такие люди мне нужны. Для моей пьесы — для моей пантомимы. Мы ставим ее здесь на Рождество, и я включил бы в нее два-три настоящих театральных эффекта.

Герцогиня испустила глубокий вздох. Паоло взглянул на ее каменное лицо и подумал, что, должно быть, нелегко иметь дело с таким мужем, как герцог.

А герцог уже наступал на Доменико:

— Можете вы устроить полет играющих на трубах ангелов? — с жаром спросил он.

Доменико поперхнулся, сглотнул и выдавил из себя слово «иллюзия».

— О, превосходно! — бросил герцог и повернулся к Анджелике Петрокки. — Вам понравится моя коллекция Панчей и Джуди, — сказал он. — Их у меня сотни!

— Как интересно, — надменно обронила Анджелика.

— Милорд, — сказала герцогиня, — эти добрые люди пришли сюда вовсе не затем, чтобы говорить о театре.

— Да? Возможно, возможно, — отозвался герцог, нетерпеливо взмахнув своей широкой рукой. — Но раз уж они здесь, могу же я спросить их и об этом. А? Или не могу? — сказал он, наступая на Старого Никколо.

Старый Никколо проявил исключительное присутствие духа.

— Конечно, Ваша Светлость. О чем речь? После того, как мы обсудим государственные дела, ради чего сюда пришли, мы с радостью примем от вас заказ на любые театральные эффекты, какие только пожелаете.

— И мы тоже, — вставил Гвидо Петрокки, метнув мрачный взгляд поверх головы Старого Никколо.

Герцогиня милостиво улыбнулась Старому Никколо за поддержку, отчего Старый Гвидо стал мрачнее тучи и остановил на герцоге многозначительный взгляд.

Тут до герцога, видимо, наконец кое-что дошло.

— Да, да, — спохватился он. — Займемся лучше делами. Обстоятельства, видите ли, таковы…

— Стол с закусками, — прервала его герцогиня, улыбаясь своей неизменно любезной улыбкой, — накрыт в малом конференц-зале. Если вы и взрослые соблаговолите перейти для беседы туда, я устрою что-нибудь здесь для детей.

Гвидо Петрокки увидел шанс поквитаться со Старым Никколо.

— Ваша Светлость, — пролаял он, — мои дочери душой и телом преданы Капроне. Как и все остальные члены моего дома. У меня нет от них секретов.

Герцог одарил его лучезарной улыбкой:

— И это прекрасно! Но им будет не так скучно, если они останутся здесь.

И сразу все, кроме Паоло с Тонино и двух девчонок Петрокки, стали скопом протискиваться через дверь за красной портьерой.

— Знаете что, — обернулся герцог, сияя, — вы непременно должны прийти на мою пантомиму. Все, все. Она вам понравится! Я отправлю вам билеты. Идемте, Лукреция!

Четверка детей осталась стоять под потолком со сражающимися ангелами.

Мгновение спустя девочки Петрокки прошагали к стоявшим у стены стульям и сели. Паоло и Тонино переглянулись и, промаршировав к противоположной стороне комнаты, уселись там. На безопасном расстоянии. Оттуда девчонки Петрокки казались темными кляксами с тонкими белыми ногами и чем-то вроде воздушных шаров на месте головы.

— Жаль, не взял с собой что-нибудь почитать, — сказал Тонино.

Они сидели, зацепившись каблуками за нижнюю перекладину стула, стараясь терпеливо ждать.

— Я думаю, герцогиня все равно что святая, — сказал Паоло. — Нужно быть святой, чтобы быть такой терпеливой с герцогом.

Тонино удивило, что Паоло так думает. Да, конечно, герцог вел себя не совсем по-герцогски, а герцогиня была герцогиней до кончиков ногтей. Но он не был уверен, что то, как она всем показывала, какая она терпеливая, так уж хорошо.

— Мама тоже, бывает, расходится, — возразил он, — и отец — ничего, на дыбы не становится. Напротив, выглядит менее озабоченным.

— Отец — не герцогиня, — заметил Паоло.

Тонино не стал возражать, потому что в эту минуту появились два лакея, которые толкали перед собой столик на колесиках. В высшей степени привлекательный столик! Тонино даже рот разинул: столько пирожных сразу он никогда в жизни не видел.

На другой стороне комнаты чернели широко раскрытые рты девчонок Петрокки. Так много пирожных сразу они явно никогда не видели. Тонино тут же закрыл рот и постарался сделать вид, будто для него это повседневное зрелище.

Первыми лакеи обслужили девчонок Петрокки. Обе отнеслись к угощению более чем прохладно, и, казалось, им потребуется несколько часов, чтобы сделать выбор. Когда столик наконец покатил на другую сторону, к Паоло и Тонино, проявить такую же выдержку они оказались не в силах. Пирожных было двадцать сортов. Мальчики с жадной поспешностью похватали по десять штук на брата, от каждого сорта по одному, с тем чтобы, если приспичит, можно было бы поменяться. Когда столик увезли, Тонино, оторвав глаза от тарелки, взглянул на девчонок — посмотреть, что они там делают. Обе сидели, приподняв белые коленки, на которых стояли большие тарелки, и на каждой умещалось десять пирожных.

Это были вкуснющие пирожные. К тому времени, когда Паоло приступил к десятому — а ел он медленно, раздумывая, так ли уж ему хочется съесть вот эту меренгу, — Тонино справлялся всего лишь с шестым. А к тому времени, когда Паоло аккуратно поставил пустую тарелку под стул и обтер носовым платком губы, Тонино, перемазанный вареньем, перепачканный кремом и весь обсыпанный бисквитными крошками, с трудом впихивал в себя восьмое. И надо же было, чтобы как раз в этот момент рядом с Паоло уселась герцогиня.

— Не стану мешать твоему брату, — смеясь, сказала она. — Расскажи мне о себе, Паоло.

У Паоло язык прилип к гортани. Все его мысли сосредоточились на одном: какой ужасный у Тонино вид!

— Ну, например, — пришла ему на помощь герцогиня, — легко ли тебе дается волшебство? Трудно этому учиться?

— О нет, Ваша Светлость, — с гордостью отвечал Паоло. — Учение дается мне легко!

И тут же ему стало не по себе: таким ответом он мог ранить Тонино. Он бросил быстрый взгляд на измазанное кремом лицо брата и увидел, что тот, насупившись, уставился на герцогиню. Паоло стало стыдно, он почувствовал себя ответственным за брата. Надо объяснить герцогине: Тонино вовсе не глупый мальчишка с напрочь перемазанным лицом, который только и умеет что пялить глаза.

— Тонино не очень способный, — сказал он. — Зато он все время читает. Все книги в библиотеке перечитал. Он уже почти такой же умный, как дядя Умберто.

— Как замечательно, — улыбнулась герцогиня.

В изогнутых ее бровях нарисовался штришок недоверия. Тонино овладело такое смятение, что он разом откусил чуть ли не половину девятого пирожного — слойки со взбитыми сливками. Она мгновенно залепила ему весь рот. Тонино знал: если он откроет рот — даже чтобы вдохнуть, — его содержимое тут же потоком выплюхнется на Паоло и герцогиню. Он сжал губы и стал отчаянно жевать. И — к великому смущению Паоло — продолжал пялиться на герцогиню. Как ему не хватало Бенвенуто! Бенвенуто рассказал бы ему о герцогине. Ведь это из-за нее у него такой сумбур в голове. Когда герцогиня, улыбаясь, склоняется к Паоло, то вовсе не кажется важной, строгой леди, которая так терпеливо обходится с герцогом. И все же, может, оттого, что на самом деле она не была такой уж терпеливой, Тонино как никогда чувствовал, что за ее восковой улыбкой таится недобрая сила неправедных побуждений и мыслей.

Паоло все бы отдал, чтобы Тонино прекратил жевать и пялиться. Но Тонино и не думал прекращать, а брови герцогини так явно выражали недоверие, что Паоло не выдержал:

— И еще, Тонино единственный, — выпалил он, — кто умеет разговаривать с Бенвенуто. Бенвенуто — главный среди наших кошек. Ваша… — Он вспомнил, что герцогиня не любит кошек. — М-м… вы не любите кошек, Ваша Светлость?

Герцогиня рассмеялась:

— Но я вовсе не против послушать о них. Так что Бенвенуто?

К облегчению Паоло, Тонино перевел свои выпученные глаза с герцогини на него.

И он продолжал:

— Видите ли, Ваша Светлость, заклинания действуют куда лучше и сильнее, если рядом кошка, и особенно если это Бенвенуто. К тому же Бенвенуто знает много такого…

Его прервал гулкий звук, исходивший от Тонино. Тонино, не открывая рта, пытался что-то сказать. Было ясно, что вот-вот из него хлынет недожеванная слойка со взбитыми сливками. Паоло выхватил свой измазанный вареньем и кремом платок. Он держал его наготове.

Герцогиня встала, и весьма поспешно.

— Пожалуй, мне пора взглянуть, что поделывают мои другие гости, — сказала она и быстро скользнула напротив — к девочкам Петрокки.

Девочки Петрокки — с обидой отметил Паоло — встретили ее в полной готовности. Их носовые платки успели усердно поработать, а тарелки давно уже стояли, аккуратно задвинутые под стулья. На каждой лежало по крайней мере три пирожных. Это воодушевило Тонино. Он неважно себя чувствовал. Положив остаток девятого пирожного на тарелку рядом с десятым, он бережно поставил ее на соседний стул. И проглотил все, что было во рту.

— Зря ты говорил с ней о Бенвенуто, — сказал он, вынимая носовой платок. — Это наш семейный секрет.

— Мог бы сам хоть два слова сказать, а не сидеть истуканом, пялясь, как огородное пугало, — огрызнулся Паоло. Ему обидно было видеть, как эти девчонки Петрокки весело болтают с герцогиней. Большелобая Анджелика смеялась. Это так рассердило Паоло, что он сорвался:

— Погляди, как эти девчонки подлизываются к герцогине!

— Вот чего не умел и не умею, — отрезал Тонино.

Паоло хотелось сказать: жаль, что не умеешь, но тут у него словно язык отнялся.

Он сидел, надувшись, и наблюдал, как герцогиня по другую сторону комнаты разговаривает с девчонками, пока она не встала и не ушла совсем. Уходя, она не забыла улыбнуться Паоло и Тонино и помахала им рукой. Паоло решил, что это очень любезно с ее стороны, учитывая, какими остолопами они себя показали.

Вскоре после этого красная портьера опять отодвинулась, и в комнату, медленно шествуя рядом со Старым Гвидо, вернулся Старый Никколо. Вслед за ними шли оба двоюродных деда в мантиях, а за ними Доменико. Совсем как торжественное шествие. Все смотрели прямо перед собой, и было ясно, что каждый погружен в свои тревожные мысли. Дети — все четверо — встали, стряхнули крошки и присоединились к процессии. Паоло оказался в паре со старшей девочкой; он тщательно избегал смотреть на нее. В полном молчании они проследовали к парадной входной двери дворца, к которой подъезжали готовые принять их кареты.

Первой подъехала карета Петрокки с четырьмя черными конями в подтеках и каплях от дождя. Тонино еще раз придирчиво оглядел кучера, очень надеясь, что ошибся на его счет. Все так же лило как из ведра, и одежда на нем насквозь промокла. Его рыжие, как у всех Петрокки, волосы стали пепельно-ржавыми от влаги под мокрой шапкой. Когда он нагибался, его била дрожь, а глаза на бледном лице смотрели вопрошающе, словно ему не терпелось услышать, что сказал герцог. Нет, кучер у Петрокки был, что и говорить, самый настоящий. Кучер Монтана, подъехавший следом, глядел в пространство невидящим взглядом, не обращая внимания на дождь, равно как и на своих пассажиров. Тонино признал, что у Петрокки выезд лучше.

Глава четвертая

Карета катила домой, и Старый Никколо, откинувшись на спинку сиденья, сказал:

— Герцог — человек очень добродушный. Да, очень. Может, он вовсе не такой простофиля, каким кажется.

— Когда мой отец был еще мальчиком, — отозвался дядя Умберто, и голос его прозвучал мрачнее мрачного, — его отец бывал во дворце еженедельно. И принимали его там как друга.

— Но мы, по крайней мере, продали несколько сценических эффектов, — робко вставил Доменико.

— Это как раз то, — отрезал дядя Умберто, — что меня только огорчает.

Тонино и Паоло переглянулись, недоумевая, что их, этих взрослых, так угнетает. Старый Никколо это заметил.

— Гвидо Петрокки хотел, чтобы его противные дочки присутствовали при нашем совещании с герцогом, — сказал он, — Я не буду…

— О, Бог ты мой! — пробурчал дядя Умберто. — Кто же слушает этих Петрокки!

— Петрокки — нет. Но внукам своим человек доверяет, — заявил Старый Никколо. — Да, мальчики, в старой Капроне дела, по всей видимости, принимают плохой оборот. Три государства — Флоренция, Пиза и Сиена — опять объединились против нее. Герцог подозревает, что они наняли некоего колдуна, чтобы…

— Ха! — воскликнул дядя Умберто. — Платить Петрокки!

— Дядя, — вмешался Доменико, который вдруг ни с того ни с сего набрался храбрости. — Дядя, я мог убедиться: Петрокки не предатели!

Оба старика смерили его уничтожающим взглядом. Доменико съежился.

— Дело в том, — продолжил Старый Никколо, — что Капрона уже не то великое государство, каким было прежде. И тому, без сомнения, есть много причин. Но мы знаем, и герцог знает — даже Доменико знает, — что каждый год мы творим чары для защиты Капроны, и каждый год сильнее, и с каждым годом они дают все меньший эффект. Что-то — или кто-то, — без сомнения, истощает нашу силу. Потому герцог и спрашивает, что еще можем мы сделать. И…

— И мы сказали, — перебил его, прыснув, Доменико, — что найдем слова «Капронского Ангела»…

Паоло и Тонино ожидали, что сейчас Доменико снова получит по полной программе, но оба старика только помрачнели. И оба печально опустили головы.

— Но я не понимаю, — сказал Тонино. — Ведь у «Капронского Ангела» есть слова. Мы поем их в школе.

— Неужели твоя мать не научила тебя?.. — сердито начал Старый Никколо. — Ах, да. Я забыл. Твоя мать — англичанка.

— Еще одна причина тщательно выбирать себе пару, когда женишься, — хмуро проговорил дядя Умберто.

Дождь не переставая стучал по стенкам кареты, и оба мальчика совсем потерялись и сникли. Доменико, видимо, они показались очень смешными, и он снова прыснул.

— Угомонись! — прикрикнул на него Старый Никколо. — В последний раз беру тебя туда, где подают бренди. Нет, мальчики, у «Капронского Ангела» подлинных слов нет. Те слова, что вы поете, — временная замена. Говорят, что достославный Ангел унес слова с собой на небо после победы над Белой Дьяволицей, оставив только мелодию. Или что с тех пор слова вообще утрачены. Но все знают: Капрона не может быть истинно великой, пока слова эти не будут найдены.

— Иначе говоря, — с досадой сказал дядя Умберто, — «Капронский Ангел» есть такое же заклинание, как и всякое другое. А без должных слов любое заклинание — даже божественного происхождения — действует вполсилы. — Он подобрал свою мантию, так как карета дернулась и остановилась у университета. — А мы — как последние олухи — обязались закончить то, что сам Господь оставил незавершенным. Вот она — человеческая самонадеянность. — И, уже выходя из кареты, заверил Старого Никколо: — Я загляну во все рукописи, какие только знаю. Где-то должен быть ключ. Ну и ливень! Проклятье!

Дверь захлопнулась, и карета снова дернулась.

— А что, Петрокки тоже обещали разыскать слова? — спросил Паоло.

Рот Старого Никколо сердито сжался в кружок:

— Обещали. И я умру от стыда, если они опередят нас.

Он не договорил, потому что карета накренилась, огибая угол, и въехала на Корсо. Струя воды хлестнула мимо окна.

Доменико бросило вперед:

— Не сказал бы, что этот там умеет править, а?

— Помолчи! — цыкнул на него Старый Никколо, а Паоло прикусил язык: так сильно его несколько раз тряхнуло. Что-то разладилось. Куда-то пропали привычные звуки катящейся кареты.

— Я не слышу цоканья копыт, — сказал Тонино, недоумевая.

— Так я и знал! — воскликнул Старый Никколо. — Это все дождь.

Он с грохотом опустил окно, в которое тут же ворвался мокрый ветер, и, не обращая внимания на глазевшие из-под влажных зонтиков лица, высунулся наружу и прокричал слова заклинания.

— Поезжай скорей, кучер! — распорядился он. — Ну вот, — сказал он, закрывая окно, — теперь мы доедем до дому. Какое счастье, что Умберто сошел раньше, чем это произошло.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.