Без достигнутого уже мирового единения открыть и использовать атомную энергию было бы невозможно.
Атомная энергия и впредь будет в первую очередь служить дальнейшему воссоединению мира. На своем пути она будет неудержимо сокрушать все унаследованные преграды – отношения собственности, общественные отношения, но прежде всего обособленные, замкнутые системы и идеологии, каковой коммунизм как был до, так и остался после сталинской смерти.
Тенденции к мировому единству есть основная отличительная черта нашего времени.
Но это не значит, что мир и раньше не стремился к воссоединению – иным, естественно, способом.
Тенденция к установлению международных связей посредством мирового рынка доминировала уже к середине XIX века. Это также было мировое единство особого рода – эпоха национальных капиталистических экономик и национальных войн. Мировое единство осуществлялось, таким образом, через национальные экономики и национальные войны.
Дальнейшее установление всемирных связей осуществлялось путем разрушения докапиталистических форм производства в неразвитых регионах с последующим разделом этих территорий между развитыми странами и их монополиями. Это был период монополистического капитализма, колониальных захватов и войн, в которых внутренние связи и интересы монополий часто играли роль даже большую, чем национальная оборона. Тогда тенденция к мировому единству находила, главным образом, свое выражение в борьбе и объединении монополистического капитала. Это была более высокая, нежели единство рынка, форма. Капитал вышел из национального русла, пробился, "встал на якорь" и – овладел всем миром.
Нынешние тенденции к единству представляют собой нечто иное. Неуклонное продвижение в этом направлении требует слишком высокого уровня производства, современной науки, научного и прочего мышления, чтобы его можно было достичь на национальной основе (тем паче – исключительно на ней) или же путем раздела мира на отдельные – монополистические – сферы влияния.
Между тем тенденции к этому новому единству (единству производства), берущие за основу достигнутый уже ранее уровень, то есть единство рынка и капитала, наталкиваются на устаревшие, неадекватные формы национальных межгосударственных, и в первую очередь общественных отношений. И если прежде к единству шли через национальную борьбу (столкновения и войны за сферы интересов), то ныне единство достигается (и может быть достигнуто) только устранением старых общественных отношений.
Каким путем – военным или мирным – будут достигнуты согласованность и воссоединение мирового производства, никто определенно сказать не в состоянии, но что тенденцию к тому остановить невозможно, в этом нет больше ни малейшего сомнения.
Путь первый – война. При этом воссоединение осуществляется насильственно, то есть через господство той или иной группы. Но тогда не избежать "наследства" – тлеющих углей новых военных пожаров, новых раздоров и несправедливости. Воссоединение путем войны вершилось бы за счет слабых и побежденных. Но и в случае, если войне удалось бы как-то "разобраться" в конкретных отношениях, она все равно оставила бы еще более тугой узел противоречий, еще более глубокую пропасть взаимного непонимания.
Кроме того, поскольку базовой основой современного мирового пожара являются в первую очередь противоречия между системами, то и по характеру своему он прежде классовый, а не межнациональный или межгосударственный. Отсюда его особая острота и беспощадность. Будущая война сделалась бы в большей мере мировой и гражданской, нежели войной государств и наций. Оттого еще ужаснее стала бы и она сама, и ее влияние на дальнейшее свободное развитие.
Мирное воссоединение пусть и не протекает быстро, но является зато единственно прочным, здравым и справедливым.
Судя по всему, воссоединение современного мира будет учитывать противоречия между системами – противоположно отношению к противоречиям, характерному для подобных процессов в прежние времена.
Но это не означает, что все нынешние противоречия ограничатся или уже ограничиваются противостоянием систем. Существуют, будут далее существовать и другие их формы, в том числе перенесенные в нашу жизнь из прошлого. В зеркале противостояния систем просто наиболее многогранно и отчетливо отражается упомянутая тенденция к всемирному единству производства.
Между тем нереально было бы ожидать, что единство мирового производства реализуется уже в обозримом будущем. Процесс воссоединения станет не только крайне затяжным (ибо речь идет о результате упорных, слаженных и хорошо организованных действий ведущих экономических и иных сил человечества), но и полного единства производства вообще достичь невозможно. Так же, как прошлые объединительные усилия никогда не приводили к достижению стопроцентного эффекта. Вот и это единство воплощается лишь в виде тенденции, цели, к которой производство (пусть только в наиболее развитых странах) всячески стремится.
3
Под занавес второй мировой войны тенденция к разобщению на основе принадлежности к системе подтвердилась в мировом масштабе. Все государства, попавшие под советское влияние, даже если речь идет о части нации (немецкой, корейской) приобрели более-менее идентичные очертания одной системы. То же самое произошло на другой стороне.
Советские руководители прекрасно сознавали происходящее. Помнится, на одном ужине в узком кругу в 1945 году Сталин обронил: "В современной войне, не в пример прошлым, победитель будет навязывать свою систему". Заявлено это было еще до последних залпов войны, когда казалось, что чувства взаимной признательности и доверия между союзниками столь же велики, сколь безграничны надежды, этими чувствами вызванные. А в феврале 1948 года он заявил нам – югославам и болгарам: "Они, западные силы, сделают свое государство из западной части Германии, а мы свое – из восточной. Это неизбежно".
Теперь модно – и не без основания – разделять советскую политику на периоды "до" и "после" Сталина. Но не Сталин выдумал системы, а его наследники после сталинской смерти держатся за них не менее цепко. Отличием послесталинского времени можно считать подход советских вождей к отношениям между системами, но сами системы стоят незыблемо. И разве не Хрущев на XX съезде КПСС утверждал как нечто отдельное и особое свой "мир социализма", "мировую социалистическую систему", что практически не означает ничего, кроме упорного нежелания отказаться от дробления на системы, то есть сохранить замкнутость своей системы, а с тем – гегемонию внутри нее.
Конфликту Запад – Восток неизменно придают вид идеологической борьбы именно потому, что имеет место в сути своей конфликт систем. Идеологическая война, тяжело отравившая души людей в двух противостоящих лагерях, не прекращается даже при достижении временных компромиссов. Сверх того, чем острее становится конфликт в материальной, экономической, политической и других областях, тем с большей силой мерещится, будто идет борьба "чистых" идей. Действительно, идеи эти стали уже особой отвлеченной силой, особым миром, вещью в себе.
Но существует и третий тип государств – те, что вырвались из колониальной зависимости (Индия, Индонезия, Бирма, арабские страны и т.д.). Всеми силами стремятся они к созданию самостоятельной экономики, которая избавит их от зависимости. В их настоящем переплелись многие эпохи и системы, прежде всего две современные.
По причинам в основном национального характера эти страны – самые искренние носители идей суверенности, мира, взаимопонимания. Но ликвидировать конфликт двух систем они не в силах, могут его лишь несколько смягчить: они и сами – арена противоборства этих систем. Но их роль может стать весомой и благородной. Пока же, к сожалению, это далеко не решающая роль.
Важно уяснить, что каждая из двух систем претендует на то, чтобы воссоединение мира происходило по ее образцу. Таким образом, обе они говорят "да" всемирному единству, только вот видят эту проблему с диаметрально противоположных точек зрения. Тенденция к единству современного мира обретает реальные очертания и реализуется через борьбу противоположностей, борьбу, не имеющую в мирных условиях равных себе по накалу.
Идеологическим и политическим воплощением такой борьбы являются, как известно, (западная) демократия и (восточный) коммунизм.
Но вследствие того, что на Западе с его политической демократией и более высоким техническим и культурным уровнем стихийные тенденции к воссоединению выражены намного ярче, именно он выступает гарантом свободы – политической и духовной.
Та или иная форма собственности в этих странах может указанную тенденцию замедлять или подстегивать – все зависит от обстоятельств. Но стремление к единству должно проявиться и проявляется в любом случае. Сегодняшние монополии – это лишь помеха объединению: тем уже, что стремятся осуществить его отжившим способом – через сферы влияния. В своих интересах и они стремятся к единству. Сторонниками единства выступают также их противники, английские лейбористы например, хотя, конечно, и у них собственный взгляд на пути его достижения. Что касается США, то там, даже если бы экономика была полностью национализированной, тенденции к единству современного мира проявлялись бы еще необузданнее. Эти тенденции сильны не только в США, но и в Британии, которая проводила национализацию. Впрочем, и в США разворачивается все более масштабная национализация, но, правда, не путем изменения формы собственности, а передачей в ведение правительства значительной части национального дохода.
4
Общество в целом и каждый отдельный его член стремятся к расширению и совершенствованию производства. Это закон. На современном уровне развития науки, техники, мышления он действует в виде тенденции к воссоединению мирового производства. Эта тенденция, как правило, тем сильнее, чем выше где-то достигнутый культурный и материальный уровень.
Западные тенденции к мировому воссоединению отражают прежде всего потребности экономики, техники и так далее, а лишь вслед за тем интересы политических, собственнических и других сил.
Иная картина в лагере советском. Даже без прочих причин коммунистический Восток все равно (именно вследствие отсталости) должен был экономически и идейно замкнуться, компенсируя свою экономическую и иную слабость политическими мерами.
Как ни странно это прозвучит, но реальность такова: коммунистическая или так называемая социалистическая собственность является главным препятствием на пути тенденций к мировому воссоединению. Коллективная по форме и тотальная по содержанию собственность, которой владеет новый класс, создает замкнутую политическую и хозяйственную систему, препятствующую установлению всемирных связей. Эта система может бесконечно долго и крайне медленно трансформироваться, не показывая практически никакого интереса к смешиванию с другими системами, ко взаимопроникновению, то есть к мировому воссоединению. Трансформации в ней направлены почти исключительно на собственное упрочение. Воссоединение мира для этой системы, замкнутой по природе, тождественно собственному разрастанию. Сведенная к одному типу собственности, власти и идей, система эта неизбежно замыкается и самоограничивается, упорно придерживаясь направления своей исключительности.
Воссоединенный мир, к которому они также стремятся, советские вожди не могут представить себе иначе, как более или менее тождественный их собственному. И им принадлежащий. Мирное сосуществование различных систем, о котором они говорят, для них значит не взаимопроникновение, а статичное существование одной системы рядом с другой, до поры, пока эта другая – капиталистическая – не будет покорена или сама не разъест себя изнутри.
Как уже было отмечено, столкновение между двумя системами не означает, что прекратились национальные и колониальные конфликты. Но и в них видна основа, на которой строится современный мир – противостояние систем. Суэцкому кризису едва удалось не перерасти в ошибку двух систем и остаться тем, что он есть: спором египетского национализма с мировой торговлей, которую по стечению обстоятельств представляют старые колониальные силы – Британия и Франция.
Крайняя заостренность всех форм международной жизни была неминуемым результатом таких отношений. Нормальным состоянием современного мира в мирных условиях стала холодная война. Ее формы менялись и меняются, она утихает или обостряется, но полностью устранить ее в данных условиях не удается. Прежде необходимо устранить нечто гораздо более глубокое, скрытое в самой природе современного мира, современных систем, особенно коммунистической. Холодная война – сегодняшняя виновница обострения отношений – сама является продуктом иных, более глубоких, в прежние времена возникших противоречий.
Мир, в котором мы живем, – это мир непредсказуемости. Мир манящих бескрайних горизонтов, открытых для человечества наукой, но и леденящего кровь ужаса перед вселенской катастрофой, которой грозят современные средства войны.
Этот мир будет изменен – так или иначе. Такой, как есть – располовиненный и неумолимо стремящийся к единству, – он не может существовать, во всяком случае долго. Мировые отношения, выйдя наконец из нынешней путаницы, не будут ни идеальными, ни лишенными всяких трений. Но для тех, кому предстоит жить завтра, они будут совершеннее сегодняшних.
Нынешнее противостояние систем не доказывает между тем, что человечество движется к единой системе. Это противостояние доказывает лишь то, что дальнейшее воссоединение мира, точнее, воссоединение мирового производства, протекает в борьбе между системами.
Тенденция к единству мирового производства не ведет и не может вести к единому типу производства, то есть к единым формам собственности, власти и так далее. Это единство производства означает и может означать лишь стремление преодолеть унаследованные и искусственно сотворенные (политические, зависимые от форм собственности и др.) препятствия, мешающие размаху и росту эффективности современного производства. Оно означает более полное приспособление производства к природным, национальным и другим местным условиям. Воссоединительная тенденция реально способствует широкому разнообразию способов производства при большей его согласованности, использованию мировых производственных возможностей.
Дефект не в том, что мир ограничен единой системой, а, наоборот, что разных систем слишком мало. Дефект прежде всего в том, что системы эти – все равно какого типа – замкнуты, изолированы друг от друга.
Все более глубокие различия между сообществами, государственными и политическими системами наряду с растущей эффективностью производства есть также один из законов общественного развития. Народы объединяются, человек все более сливается с окружающим его миром, но вместе с тем и все более индивидуализируется.
Миру, вероятно, предстоит стать многообразнее и сплоченнее. Его предстоящее воссоединение сделается возможным благодаря именно пестроте, а не монотипности и единообразию. Во всяком случае, так было до сих пор. Монотипность и единообразие означали бы рабство и стагнацию, а не большую, в сравнении с теперешней, степень свободы для производства.
Нация, не осознавшая этих мировых процессов и тенденций, заплатит дорогую цену: ей предстоит неминуемое отставание, в результате которого она все равно будет вынуждена "подстроиться" к воссоединению мира – невзирая на численность свою и военную мощь. Этого никому не избежать – так же, как и в прошлом, ни одна нация не смогла воспрепятствовать проникновению капитала и установлению через мировой рынок связей с другими нациями.
Поэтому сегодня всякая склонная к автаркической обособленности национальная экономика (при любой форме собственности, политическом режиме и даже техническом уровне) должна сталкиваться с неразрешимыми противоречиями и стагнацией. То же касается общественных систем, идей и так далее. Внутри замкнутых систем можно кое-как влачить существование, но ныне нельзя уже продвигаться вперед и достойно решать проблемы, которые ставят современная техника и современная мысль, как и соответствующие им потребности отношений – внутренних и внешних.
Между прочим, коммунистическая (сталинская) теория о возможности построения социалистического коммунистического) общества в одной стране по ходу мирового развития подтвердилась только как способ упрочения тоталитарной деспотии, то есть абсолютного господства одного нового эксплуататорского класса. При современных условиях построение социалистического, коммунистического, любого другого общества в одной и даже группе стран, вырванных из мирового целого, является не только чистой бессмыслицей, но и неизбежно оборачивается автаркией, обособлением, укреплением деспотизма, ослаблением в самих этих странах национального потенциала экономического и общественного прогресса. Но не исчерпана другая возможность: обеспечить своему народу (в соответствии и в связи с мировыми прогрессивными экономическими и демократическими тенденциями) больше хлеба и больше свободы, более справедливое распределение благ и нормальные темпы экономического развития. А тут уже, естественно, условием является и изменение сложившихся как отношений собственности, так и политических отношений коммунизма это касается в первую очередь), представляющих собой – ввиду монополизма правящего класса – серьезное (серьезнейшее даже), хотя и не единственное препятствие на пути национального и мирового прогресса.
5
Тенденция к воссоединению должна была – наряду с другими причинами – повлиять на изменения в отношениях собственности.
Если кратко, то роль государства в сфере экономики повсеместно усилилась.
Усиленная и даже решающая роль государственных органов в экономике, а потому и в отношениях собственности, также отражает тенденцию к мировому воссоединению. Она, понятно, по-разному проявляется в разных системах и странах, может быть даже препятствием: там, в частности, где (как в коммунистических странах) формальная, государственная собственность – это только дымовая завеса над тотальной монополией и господством одного нового класса.
В Великобритании после проведенной лейбористами национализации частная, а точнее, монополистическая собственность даже юридически потеряла святость и целомудрие. Было национализировано более 20% британских производственных мощностей, куда, кстати, не вписана еще весьма внушительная собственность общин. В северных странах наряду с государственной успешно развивается также кооперативный тип коллективной собственности.
Все большая роль государства в экономической жизни особенно характерна для бывших колоний и полузависимых государств; идет ли речь о социалистическом правительстве (Бирма), о правительстве парламентской демократии (Индия) или о военной диктатуре (Египет), – всюду большую часть инвестиций осуществляет именно государство, контролирующее экспорт, отбирающее в казну большую часть валюты и так далее. Правительство повсеместно выступает инициатором экономических преобразований и национализации, обретающей всё чаще форму собственности.
Похоже, что и в "самом капиталистическом" государстве – США – та же ситуация. Начиная с Великого кризиса 1929 года все не только осознали постоянно растущую роль государства в делах экономики, но и никто больше не оспаривает естественности такой его роли.
Джеймс Блэйн Уокер подчеркивает: "Все более тесная связь государства с экономической жизнью является одной из бросающихся в глаза характерных черт XX века".
Уокер приводит данные о том, что в 1938 году около 20% национального дохода было "социализировано", а в 1940 этот процент поднялся по крайней мере до 25. С приходом Рузвельта началось систематическое государственное планирование национальной экономики. Одновременно увеличивается число государственных служащих, разрастаются функции правительства, особенно федерального.
К тем же выводам приходят и Джонсон и Кросс. Они констатируют, что управление отделилось от собственности и значительно возросла роль государства в качестве кредитора.
"Одной из главных характеристик XX века, – пишут они, – является постоянный рост правительственного влияния, особенно влияния федерального правительства на экономические условия".
Шепард Б. Клонг приводит цифры, иллюстрирующие вышеизложенные процессы. Расходы и задолженность федерального правительства у него выглядят так:
Период Расходы федерального
правительства
(в миллионах долларов) Долги (федеральные)
(в тысячах долларов)
1869-1878 309,6 2436453
1929-1938 8998,1 42967531
1950 40166,8 256708000
Клонг в приведенной работе говорит о "революции управления" (the managerial revolution), под которой подразумевает появление профессиональных управленцев, без которых собственники уже не в силах обойтись. Их число, роль и солидарность постоянно растут, и люди с буйным деловым воображением – такие, как Джон Д. Рокфеллер, Джон Уанамейкер, Чарльз Шваб, и подобные – больше в США не появляются.
Фэйнсон и Гордон отмечают, что власть всегда была в экономике весомым фактором и что различные общественные группы старались воспользоваться им для влияния на экономическую жизнь. Но теперь тут налицо существенные различия.
"Регулирующая роль государства, – пишут они, – проявилась не только в области труда, но и в области производства – в таких важных для нации отраслях, как транспорт, добыча природного газа, угля, нефти. Новые далеко идущие перемены проявились в виде распространения "общественной предприимчивости" (public enterprise) по отношению к сохранности природных и людских ресурсов. Общественная предприимчивость становится особенно заметной в банковском деле и кредите, электрификации и предоставлении дешевых квартир… Государство играет роль гораздо более важную, чем полвека или даже десятилетие назад… Результатом такого развития было "смешение" экономики, когда общественная предприимчивость, частная инициатива, частично контролируемая государством, и относительно бесконтрольная частная активность начинают соседствовать друг с другом".
Перечисленные и другие авторы выделяют различные черты этого процесса: рост потребности общества в социальной защите, просвещении и, реализуемый через государственные органы; постоянное увеличение – относительное и абсолютное – числа госслужащих и т. д.
Естественно, что во время второй мировой войны благодаря военным нуждам этот процесс приобрел огромные масштабы и остроту. Однако и после войны он не ослаб, а продолжал нарастать еще более высоким, чем до войны, темпом. Не только демократическое, но и республиканское правительство Эйзенхауэра, пришедшее к власти под лозунгом возвращения к частной инициативе, не могло что-то существенно изменить. То же случилось с правительством консерваторов в Великобритании. Хотя оно даже не проводило денационализации, исключая сталелитейное производство, роль его в экономике (несколько в ином ключе, правда) по сравнению с лейбористами если не выросла, то и никак не уменьшилась.
Вмешательство государства в экономику является очевидным результатом объективных тенденций, уже давно проникших в людское сознание. Все серьезные экономисты, начиная с Кейнса, выдвигали тезис о необходимости такого вмешательства. Сегодня это в основном реальность мирового масштаба. Вмешательство государства и государственная собственность стали сегодня существенным, а кое-где и решающим экономическим фактором.
Казалось бы, можно сделать вывод: противоборство систем вызвано не тем только, что в одной (восточной) экономике важную роль играло государство, а в другой (западной) – частная собственность, собственность монополий и компаний. Такой вывод напрашивается, тем более что и на Западе роль частной собственности постепенно падает, а роль государства возрастает.
Между тем все не так.
Помимо прочих различий между этими системами есть действительная разница и в роли регулирующего экономику государства, и в части самой государственной собственности. Будучи формально оба государственными – один в большей, другой в меньшей степени, эти два типа собственности различны, даже противоположны. То же самое можно сказать о государственном воздействии на экономику.
Ни одно западное правительство не берет на себя роли собственника в масштабах хозяйства всей страны. Оно и на самом деле не является владельцем не только национализированного имущества, но также средств, собранных через налоги. Это невозможно потому уже, что такое правительство сменяемо. Управление и распоряжение имуществом оно обязано осуществлять под контролем парламента. Понятно, что на распоряжающееся собственностью правительство пытаются влиять с многих сторон, но – оно не хозяин. Оно управляет и распоряжается (пока находится у власти, хорошо или плохо) имуществом, ему не принадлежащим.
В коммунистических странах картина иная. Правительство управляет и распоряжается национальным достоянием. Новый класс, то есть его исполнительный орган – партийная олигархия, и ведет себя как собственник, и в действительности таковым является. Ни одно архиреакционное и "архибуржуазное" правительство не может даже мечтать о такой монополии в экономике.
Формальное подобие отношений собственности на Западе и Востоке, выраженное в усиленном воздействии государства на экономику, предстает, таким образом, реальными и глубокими различиями, даже противоположностью.
Вероятно, формы собственности и были после первой мировой войны одной из коренных причин конфликтов между Западом и СССР. Тогда монополии играли гораздо более весомую роль и никак не хотели примириться с тем, что часть мира – в конкретном случае Советский Союз – вырвалась из их когтей. Коммунистическая же бюрократия между тем еще только готовилась стать классом собственников.
Для Советского Союза отношения собственности по-прежнему сохраняют важность фактора, учитывающегося при взаимодействии с другими странами. Где мог, СССР силой насадил свой тип как отношений собственности, так и политических отношений. При этом развитие ограниченных деловых связей с остальным миром не переходило и не могло перейти рамок товарообмена периода национальных государств. Это полностью относится и к Югославии в период ее разрыва с Москвой. Она также не смогла развить ни одну из более полноценных, чем товарообмен, форм экономического сотрудничества, хотя внутреннего к тому стремления всегда хватало, а с течением времени оно становится все более настойчивым. Югославская экономика, таким образом, также приобрела характер замкнутой.
Есть и еще ряд элементов, осложняющих данную картину и отношения.
Усиление западной тенденции к всемирному единству производства (не имея в виду помощь слаборазвитым странам) практически привело бы к преобладанию одной нации (США) или, в лучшем случае, группы наций.
Сама стихия существующих отношений эксплуатирует и заставляет подчинять развитым странам экономику, а с ней целиком национальную жизнь слаборазвитых государств. Подобное развитие событий, однако, вовсе не означает, что последние, если хотят выжить, обороняться должны обязательно политическими мерами, обособлением. Это один путь. Другой – помощь развитых стран. Третьего пути не дано. Правда, не дано пока и второго, то есть помощи: она незначительна.
Реальная разница в доходах американского и, к примеру, индонезийского рабочего сегодня должна быть большей, чем если сравнивать первого с крупным держателем акций, ведь каждый житель США в среднем в 1940 году получил по крайней мере 1440 долларов, тогда как индонезиец – в 58 раз меньше, то есть лишь 27 долларов (по данным ООН).
Неравноправность отношений развитого Запада со слаборазвитыми странами все больше смещается в область экономики. Традиционное политическое господство губернаторов и местных феодалов уходит в прошлое. Ныне, как правило, в подчинении пребывает экономика неразвитого, но политически самостоятельного государства.
Ни один народ сегодня не может добровольно согласиться на такое подчинение; точно так же ни один не откажется от преимуществ, которые дает ему его более производительный труд.
Требовать от американских или западноевропейских рабочих, не говоря уже о собственниках, чтобы они добровольно отказались от благ, которые дают им высокая техническая оснащенность и производительность труда, столь же бессмысленно, как уверять азиатских бедняков, что они должны быть счастливы, получая за свой труд жалкие гроши.
Взаимопомощь государств, постепенное выравнивание уровня экономического и иного развития народов должны быть плодом насущной необходимости, тогда только они станут и любимым чадом отношений доброй воли.
Насущной необходимостью экономическая помощь уже сделалась. Но лишь частично, в случаях, когда на слаборазбитые страны с их низкой покупательной способностью и неэффективным производством смотрят как на тормоз, как на обузу для развитых стран. Современное противостояние двух систем является главным препятствием реальному превращению экономической поддержки в необходимость. И не потому лишь, что огромные средства уходят на вооружение и подобные статьи расходов. Современные отношения выросли в фактор, препятствующий дальнейшему подъему производства, его стремлению к воссоединению, а тем самым – и к оказанию тем, кто в этом нуждается, экономического содействия, без которого в конце концов так же неизбежно замедлится прогресс самих западных стран.
Материальные и иные различия между высокоразвитыми и слаборазвитыми государствами отразились на их внутренней жизни. Было бы, безусловно, ошибкой рассматривать западную демократию одним лишь отражением солидаризации богатых при грабеже бедных, ибо Запад и до колониальных сверхприбылей достиг уже демократии, хотя и в меньшем, нежели сегодня, объеме. Вместе с тем не может быть никакого сомнения, что теперешняя западная демократия связана с демократией времен Маркса и Ленина только как очередной этап непрерывного процесса. Сходство прежней демократии с нынешней не большее, чем сходство либерального или монополистического капитализма с современным этатизмом.
