Глава 1

Лондон

Апрель 1817 года

В тот день, когда шотландец явился на бал к леди Феддрингтон, Аннабел решила не отдавать ему свою руку и сердце, а ее сестра Имоджин решила отдать ему свою добродетель.

И хотя шотландец не выказал особой личной заинтересованности в отношении сестер Эссекс, его участие на вечере было воспринято как нечто само собой разумеющееся. И естественно, оба эти решения были приняты в дамской туалетной комнате, где и происходит все значительное на балу.

Было это в те часы посередине бала, когда первоначальное волнение уже улеглось и у дам появляется тревожное чувство, будто носы их заблестели, а губки поблекли. Украдкой заглянув в туалетную комнату, Аннабел обнаружила, что та пуста. Поэтому она уселась перед большим туалетным столиком с зеркалом и принялась подкалывать свои непослушные кудри, чтобы они не падали ей на плечи и держались на месте до конца вечера. Ее сестра Имоджин, леди Мейтленд, плюхнулась рядом с ней.

– Этот бал не более чем рассадник тунеядцев, – молвила Имоджин, сердито глянув на свое отражение. – Лорд Бикман дважды пригласил меня на танец. Словно я стала бы рассматривать предложение танцевать с этой толстой жабой! Ему следовало бы присмотреть себе кого-нибудь внизу… быть может, в судомойне.

Она выглядела изумительно: несколько блестящих черных локонов ниспадали ей на плечи, а остальные были заколоты высоко на затылке. Глаза ее сверкали недовольством из-за чересчур большого внимания, которым она пользовалась. Весь ее облик являл собой олицетворение величественного гнева юной Елены Троянской, похищенной греками и увезенной с родины.

Должно быть, довольно досадно, подумала Аннабел, не иметь лучшей мишени излить свой гнев, чем неосмотрительный джентльмен, который не сделал ничего предосудительного – разве что пригласил ее на танец.

– Всегда существует вероятность, что никто не сообщил бедной жабе, что леди Мейтленд такая важная особа.

Она сказала это веселым тоном, поскольку траур превратил Имоджин в человека, которого никто из них толком не знал.

Метнув на нее нетерпеливый взгляд, Имоджин перекинула через плечо один локон, так что тот соблазнительно улегся на ее груди.

– Не будь гусыней, Аннабел. Бикмана интересует единственно мое состояние, и ничего более.

Аннабел выгнула бровь, устремив взор в сторону практически несуществующего корсажа Имоджин.

– Ничего более?

Губы Имоджин тронуло подобие улыбки – одной из немногих, которые Аннабел довелось увидеть за последние месяцы. Имоджин потеряла мужа нынешней осенью, и после шести месяцев траура она присоединилась к Аннабел в Лондоне на время сезона.

В настоящее время она развлекала себя тем, что шокировала чинных светских матрон, щеголяя гардеробом, полным траурных платьев дерзкого кроя, которые не оставляли практически никакой пищи воображению относительно ее фигуры.

– Тебе следовало ожидать внимания, – заметила Аннабел. – В конце концов, именно для этого ты так оделась. – Она подпустила в голос толику сарказма.

– Ты полагаешь, мне стоит купить еще одно такое платье? – спросила Имоджин, бросив пристальный взгляд в зеркало. Она соблазнительно повела плечами, и корсаж опустился еще ниже на ее груди. Она была облачена в черный фай – ткань, в полной мере приличествующую положению вдовы. Но модистка сэкономила на ткани, потому как корсаж являл собой не более чем несколько лоскутков ткани, образовывавших узкий силуэт, который облегал каждый изгиб тела. Главной достопримечательностью сего наряда была отделка из крохотных белых перьев, обрамлявшая корсаж. Перья льнули к грудям Имоджин, заставляя всякого мужчину, который мельком глянул на них, отбросить всякую осмотрительность.

– Никому нет надобности в более чем одном платье подобного рода, – подчеркнула Аннабел.

– Мадам Бадо грозится сшить еще одно. Она жалуется, что должна продать два платья, дабы оправдать свой фасон. А мне не хотелось бы видеть другую женщину именно в этом платье.

– Это нелепо! – сказала Аннабел. – Многие женщины носят платья одного фасона. Никто и не заметит.

– Все замечают, что я ношу, – молвила Имоджин, и приходилось признать, что то была чистая правда.

– Это излишество – заказывать еще одно платье лишь затем, чтобы оно пылилось в твоем платяном шкафу.

Имоджин пожала плечами. Ее муж умер, можно сказать, без гроша за душой, но после этого мать его одряхлела и скончалась, пережив сына лишь на месяц. Леди Кларис оставила свое личное имение невестке, сделав Имоджин одной из самых богатых вдов в Англии.

– В таком случае я прикажу, чтобы это платье сшили для тебя. Пообещай носить его только в деревне, где никто из важных особ тебя не увидит.

– Это платье упадет у меня до пупка, если я наклонюсь вперед, что вряд ли подобает дебютантке.

– Ты не просто дебютантка, – язвительно молвила Имоджин. – Ты старше меня, и тебе уже целых двадцать два года, если ты не запамятовала.

Аннабел сосчитала до десяти. Имоджин скорбит. Оставалось лишь пожелать, чтобы скорбь не делала ее такой… такой зловредной.

– Быть может, вернемся к леди Гризелде? – сказала она и поднялась на ноги, в последний раз бросив взгляд в зеркало.

Внезапно Имоджин прильнула к ее плечу, виновато улыбнувшись.

– Прости, что я такая несносная. Ты самая красивая женщина на балу, Аннабел. Взгляни на нас вместе! Ты так и сияешь, а я похожа на старую ворону.

Услышав это, Аннабел широко улыбнулась.

– Никакая ты не ворона.

Черты лица их имели сходство: у них обеих были раскосые глаза и высокие скулы. Но волосы Имоджин были иссиня-черные, тогда как волосы Аннабел были цвета меда. И глаза Имоджин метали молнии, тогда как Аннабел прекрасно знала, что величайшей ее силой был нежный, манящий взор, перед которым, казалось, никто был не в силах устоять.

Вытянув еще один локон, Имоджин уложила его на округлый холмик своей груди. Это выглядело довольно странно, но поскольку Имоджин не принадлежала к числу тех, чье терпение можно необдуманно испытывать, Аннабел придержала язык.

– Я решила завести чичисбея[1], – неожиданно заявила Имоджин. – Хотя бы для того, чтобы держать Бикмана на расстоянии.

– Кого? – спросила Аннабел. – Кого завести?

– Дамского угодника, – нетерпеливо молвила Имоджин. – Мужчину, который будет меня сопровождать.

– Ты думаешь снова выйти замуж? – Аннабел была искренне удивлена. Насколько она знала, Имоджин по-прежнему каждую ночь заливалась слезами по погибшему мужу.

– Никогда! – ответила Имоджин. – И ты это знаешь. Но я также не намерена позволять недоумкам вроде Бикмана портить мне удовольствие. – Взгляды их встретились в зеркале. – Я собираюсь остановить свой выбор на Мейне.

– На Мейне! – охнула Аннабел. – Ты не можешь этого сделать!

– Конечно же, могу, – с довольным видом сказала Имоджин. – Ничто не помешает мне делать все, что угодно. И я полагаю, что мне угоден граф Мейн.

– Да как подобная мысль вообще могла прийти тебе в голову? Он вскружил голову нашей родной сестре и бросил ее практически у алтаря!

– Ты хочешь сказать, что Тесс с Мейном жилось бы лучше, чем с Фелтоном? Она обожает своего мужа, – подчеркнула Имоджин.

– Конечно же, нет. Но это не меняет того факта, что Мейн сбежал от нее!

– Я не забыла ту историю.

– Но тогда, Бога ради, ответь почему? Имоджин метнула в нее презрительный взгляд.

– Ты еще спрашиваешь?

– В наказание, – догадалась Аннабел. – Не делай этого, Имоджин.

– Почему нет? – Ее сестра повернулась боком и оглядела свою фигуру. Каждый изгиб ее был изящен. И каждый изгиб был открыт взору. – Мне скучно.

Увидев в глазах сестры огонек жестокости, Аннабел схватила ее за руку.

– Не делай этого. Я нисколько не сомневаюсь, что ты можешь влюбить в себя Мейна.

Имоджин сверкнула белозубой улыбкой.

– Я тоже.

– Но ты тоже можешь в него влюбиться.

– Исключено.

В действительности Аннабел не думала, что Имоджин снова влюбится. Она заковала себя в лед после смерти мужа, и чтобы растопить его, понадобится время.

– Пожалуйста, – взмолилась она. – Пожалуйста, не делай этого, Имоджин. Мне нет дела до Мейна, но это не доведет тебя до добра.

– Поскольку ты всего лишь девушка, – сказала Имоджин, горько улыбнувшись, – то ты не имеешь понятия, что может послужить моему добру, по крайней мере в отношении мужчин. Мы продолжим этот разговор, когда ты приобретешь некоторый опыт касательно того, что значит быть женщиной.

Имоджин явно жаждала ожесточенной баталии, подобной тем, которые случались между ними, когда они были детьми. Но когда Аннабел открыла рот, собираясь разразиться язвительной тирадой, дверь отворилась и в комнату, пританцовывая, вошла их дуэнья, леди Гризелда Уиллоби.

– Дорогие мои! – грассируя, произнесла она. – Я вас обыскалась! Прибыл граф Кларенс, и…

Она осеклась, переведя взгляд с разгневанного лица Аннабел на каменное лицо Имоджин.

– Ах, – молвила она, усевшись и поправив изысканную шелковую шаль, покрывавшую ее плечи, – вы снова пререкаетесь. До чего же я рада, что мне некому докучать, кроме брата!

– Ваш брат, – огрызнулась Имоджин, – едва ли принадлежит к числу желанных кандидатов в члены семьи. В сущности, мы как раз обсуждали его многочисленные добродетели. Или, вернее, отсутствие таковых.

– Я ни в коей мере не ставлю под сомнение правильность вашего суждения, – невозмутимо ответствовала Гризелда, – но это было явно нелюбезное замечание, моя дорогая. Я заметила, что, когда вы злитесь, ваш нос делается довольно тонким… Возможно, вам захочется поразмыслить над этим.

Ноздри Имоджин величественно раздулись.

– Коль скоро я нисколько не сомневаюсь, что вам тоже захочется сделать мне выговор, я вполне могу сообщить вам, что я решила завести чичисбея!

– Превосходное решение, моя дорогая. – Гризелда раскрыла маленький веер и лениво обмахнула им свое лицо. – Я нахожу, что в мужчинах столько пользы! В таком узком платье, как, к примеру, то, что на вас сегодня, вряд ли можно ходить, не испытывая затруднений. Возможно, вам стоит остановить свой выбор на особливо сильном мужчине, который сможет носить вас на руках по всему Лондону.

Аннабел подавила улыбку.

– Можете забавляться, сколько угодно, – процедила сквозь зубы Имоджин, – но позвольте мне внести полную ясность в мое решение. Я решила завести любовника, а не разновидность выбившегося в люди ливрейного лакея. И ваш брат Мейн – мой главный кандидат на эту роль.

– Ах, – молвила Гризелда. – Что ж, вероятно, разумно начать с кого-то, имеющего столь обширный опыт в подобных делах. На самом деле, Мейн питает склонность к замужним женщинам, предпочитая их вдовам – у моего брата талант избегать дам, которые могут оказаться подходящими для брачных уз. Но может статься, вам удастся переубедить его.

– Полагаю, так оно и будет, – заявила Имоджин. Гризелда задумчиво помахала веером.

– Вы стоите перед любопытным выбором. Вздумай я, к примеру, завести любовника, я бы желала, чтобы наш роман продолжался более двух недель. Мой дорогой брат, несомненно, пользовался расположением многих леди, на которых он имел возможность оттачивать свое мастерство, и, однако ж, через две недели он неизменно ускользал к другой женщине. Более того, лично я почла бы мысль о том, что меня будут сравнивать со многими прекрасными женщинами, что предшествовали мне, обескураживающей, но, сдается мне, я просто привередлива.

Аннабел широко улыбнулась. С виду Гризелда была истинно кроткой, истинно женственной леди. И все же… Имоджин, казалось, призадумалась.

– Прекрасно! – наконец сказала она. – В таком случае я остановлю свой выбор на графе Ардморе. Поскольку он пробыл в Лондоне всего неделю или около того, ему при всем желании не с кем меня сравнивать.

Аннабел моргнула.

– На шотландском графе?

– На нем самом. – Имоджин взяла свой ридикюль и шаль. – У него за душой нет ни гроша, но в данном случае его внешность будет его состоянием. – Она перехватила хмурый взгляд сестры. – О, не делай такое страдальческое лицо, Аннабел. Поверь мне, граф не пострадает.

– Я согласна, – встряла Гризелда. – От этого мужчины веет опасностью, которую чувствуешь кожей. Он не пострадает, Имоджин. А вы – да.

– Вздор! – воскликнула Имоджин. – Вы просто пытаетесь отговорить меня от решения, которое я уже приняла. Я не намерена следующие десять лет просидеть без дела в уголке, сплетничая с вдовами.

Сие оскорбительное замечание явно предназначалось Гри-зелде, которая потеряла мужа много лет назад и с тех пор, насколько было известно Аннабел, ни разу не задавалась мыслью завести любовника или выйти замуж.

Натянуто улыбнувшись, Гризелда сказала:

– Нет, я вижу, вы женщина совершенно иного склада, моя дорогая.

Аннабел поморщилась, но Имоджин ничего не заметила.

– Теперь мне представляется, что Ардмор во всех отношениях лучший выбор, чем Мейн. Мы ведь сельские жители, как вам известно.

– На самом деле, именно поэтому и не стоит сбивать его с толку, – была вынуждена подчеркнуть Аннабел. – Мы знаем, как тяжко жить в огромном старом доме на севере страны, не имея ни пенни на его содержание. Человек приехал в Лондон, чтобы найти богатую невесту, а не для того, чтобы завязать с тобой интрижку.

– Ты слишком сентиментальна, – сказала Имоджин. – Ардмор в состоянии о себе позаботиться. Я, конечно же, не стану ему препятствовать, если он вздумает ухаживать за какой-нибудь глупенькой мисс. Но если у меня будет дамский угодник, то охотники за состоянием оставят меня в покое. Я просто позаимствую его на какое-то время. Ты ведь не собираешься за него замуж?

– Подобная мысль не приходила мне в голову, – ответила Аннабел, немного покривив душой.

Шотландец был очень красив: вряд ли нормальная женщина с живым сердцем отказалась бы примерить на себя роль его супруги. Но Аннабел хотела выйти замуж за богача. И она намеревалась остаться в Англии.

– Ты рассматриваешь его как возможного спутника жизни? – спросила Аннабел.

– Конечно же, нет. Он нищий бездельник. Но он хорош собой и одевается так мрачно, как раз в тон моим платьям. Чего еще можно требовать от мужчины?

– Он не похож на человека, которого легко одурачить, – молвила Гризелда, и на этот раз голос ее был серьезным.

– Если ему надобно найти богатую жену, то ты должна быть с ним откровенна, – прибавила Аннабел. – Не то он вполне может решить, что ты не прочь связать себя брачными узами.

– Фи! – воскликнула Имоджин. – Роль закоснелых моралисток не к лицу вам. Не будьте занудами. – Она выплыла из комнаты и затворила за собой дверь с несколько большим усилием, чем требовалось.

– Как ни горько это признавать, – задумчиво произнесла Гризелда, – но, возможно, я повела себя неправильно в этой ситуации. Если ваша сестра полна решимости вызвать скандал, то ей было бы лучше обратиться к Мейну. В этом отношении легкая интрижка с моим братом считается почти что боевым крещением для юных леди, и поэтому скандал, который неизбежно за этим последует, не разгорится по-настоящему.

– Есть в этом Ардморе нечто такое, что заставляет меня усомниться, что она сможет управлять им так же легко, как полагает для себя возможным, – с хмурым видом сказала Аннабел.

– Я склонна с этим согласиться, – ответила Гризелда. – Я не перемолвилась с ним ни словом, но он очень отличается от типичных английских лордов.

Ардмор был рыжеволосым шотландцем с квадратной челюстью и широкими плечами. По мнению Аннабел, он и холеный брат Гризелды были как небо и земля.

– Похоже, никто о нем толком ничего не знает, – сообщила Гризелда. – Леди Оугилби поведала мне, что она узнала от миссис Маффорд, что он беден, как церковная мышь, и приехал в Лондон именно для того, чтобы подыскать себе невесту с приданым.

– Но разве не миссис Маффорд пустила слух о том, что Клементина Лайфф сбежала с ливрейным лакеем?

– Да, – сказала Гризелда. – И тем не менее Клементина состоит в счастливом браке со своим виконтом и не обнаруживает абсолютно никакой склонности к шашням с домашней прислугой. Леди Блекшмидт, как правило, чует охотников за приданым за пятьдесят ярдов, а вчера вечером на ее званом вечере Ардмора не было видно, что наводит на мысль, что он не был приглашен. Я должна спросить у нее, не располагает ли она об этом какими-либо сведениями.

– Его отсутствие там может просто свидетельствовать о его нежелании выносить скуку, – заметила Аннабел.

– Ну-ну! – рассмеявшись, воскликнула Гризелда. – Вы знаете, что леди Блекшмидт моя очень хорошая знакомая. Должна сказать, странно, чтобы мужчину окружала такая таинственность. Будь он англичанином, мы бы знали о нем все, начиная от его веса при рождении и заканчивая его годовым доходом. Вам не доводилось встречать его, когда вы жили в Шотландии?

– Ни разу. Но предположение миссис Маффорд о цели его приезда в Лондон скорее всего верно.

Множество шотландцев околачивались около конюшен ее отца, и у всех у них было так же пусто в кошельке, как и у ее собственного отца-виконта. В сущности, это было практически их национальной особенностью. Либо ты прозябаешь в бедности, либо выходишь замуж за богача, как поступили Имоджин с Тесс и как собиралась поступить она сама.

– Ардмор не похож на человека, который позволит вашей сестре ввести себя в заблуждение, – сказала Гризелда.

Аннабел надеялась, что она права. За искусно выставленной напоказ грудью Имоджин скрывалась чувственность, которая имела весьма отдаленное отношение к страсти.

Гризелда поднялась.

– Имоджин должна сама преодолеть свое горе, – сказала она. – Есть женщины, которым это дается с трудом, и, боюсь, она одна из них.

Их старшая сестра, Тесс, не уставала повторять, что Имоджин должна сама строить свою жизнь. Равно как и Аннабел.

На мгновение улыбка тронула губы Аннабел. Единственным приданым, которым она располагала, была лошадь, так что они с шотландцем и впрямь были одного поля ягода.

Шотландская голытьба, так сказать.

Глава 2

Леди Феддрингтон была охвачена страстью ко всему египетскому, и поскольку она располагала средствами, чтобы потакать всем своим прихотям, ее бальный зал был оформлен в псевдоегипетском стиле. По обеим сторонам больших створчатых дверей на метровых пьедесталах располагались скульптуры Анубиса – египетского бога смерти и покровителя умерших. Эти возлежащие на черных пьедесталах шакалы были гипсовыми копиями скульптуры Анубиса из музея в Каире.

– Сперва я не могла с уверенностью сказать, что мне в них не нравится. Но потом… Они не слишком… любезные, – поведала леди Феддрингтон, улыбнувшись Аннабел. – Теперь я отношусь к ним скорее как к стражам моего жилища. Они молча сторожат мой дом. И они не хватят лишку. – Она захихикала: леди Феддрингтон была не очень умной особой.

Но Аннабел была вынуждена признать, что с другой стороны зала, откуда открывался хороший вид, Анубисы-шакалы смотрелись как две черные собаки, морды которых отнюдь не казались добродушными, а глаза имели инфернальное выражение. Они взирали на танцующих людей так, что сама мысль о принадлежности их к сторожам казалась смехотворной.

На плечах Аннабел была прозрачная, почти невидимая накидка, которая была бледно-золотистой, в тон ее платью, и украшена вышивкой из вытянувшихся в ряд вьющихся папоротников. Золотистые нити на золотистом фоне смотрелись великолепно. Она снова бросила взгляд на египетские скульптуры. В их присутствии суетившиеся вокруг люди казались вульгарными.

– Анубис, бог смерти, – раздался рядом низкий голос, – конечно, не самый подходящий созерцатель бальных танцев и веселья.

Несмотря на то что их первая встреча длилась не более мгновения, она узнала голос Ардмора. Да и как ей было его не узнать? Она росла, слыша вокруг этот мягкий, картавый шотландский говор, хотя их отец грозился отречься от нее с сестрами, если услышит его из их уст.

– Они действительно похожи на богов, – сказала Аннабел. – Вы путешествовали по Египту, милорд?

– Увы, нет.

Ей не следовало даже спрашивать об этом. Ей, как никому другому, слишком хорошо была известна жизнь обедневшего шотландского дворянина, которая состояла из часов, проведенных в попытках свести концы с концами. Тут было не до увеселительных поездок по реке Нил.

Он взял ее ладонью за локоток.

– Могу я пригласить вас на танец, или мне следует испросить позволения на это удовольствие у вашей дуэньи?

Подняв глаза, она улыбнулась ему – одной из тех своих редких улыбок, которыми не стараются обольстить, а просто выражают дружеское расположение.

– Ни в том, ни в другом нет надобности, – весело ответила она. – Уверена, вы можете найти более подходящую партнершу для танцев.

Моргнув, он уставился на нее, походя более на дюжего батрака, чем на графа. Она довольно много узнала о графах, да равно как и о герцогах и прочих лордах. Их дуэнья, леди Гризелда, полагала своим долгом обратить их внимание на всякого титулованного господина в пределах их окружения. Мейн, брат Гризелды, был типичным английским лордом – холеным и слегка надменным, с тонкими пальцами и изысканными манерами. Волосы его ниспадали тщательно уложенными локонами, которые блестели на свету, и от него пахло так же приятно, как и от нее самой.

Но этот шотландский граф был совсем другим. Рыжие волосы его ниспадали на воротник густой копной взъерошенных кудрей. Глаза его, обрамленные длинными ресницами, были ярко-зеленого цвета, а ощущение свежего воздуха и простора, которым от него веяло, граничило со своего рода примитивной чувственностью. Мейн носил шелк и бархат, тогда как Ардмор был облачен в черный шерстяной костюм. Черный с толикой белого у горла. Немудрено, что Имоджин сочла, что он дополнит ее траурное одеяние.

– Почему вы мне отказываете? – спросил он удивленным голосом.

– Потому что я выросла рядом с парнями вроде вас, – ответила она, подпустив в голос чуточку шотландского акцента. «Парень» было не совсем верным словом – только не по отношению к этому огромному северянину, который явно был мужчиной, но значение этого слова соответствовало тому, что она имела в виду. Он мог быть другом, но никак не поклонником. Хотя она едва ли могла объяснить ему, что намеревается выйти замуж за какого-нибудь богача.

– Вы дали клятву не танцевать со своими земляками? – осведомился он.

– Что-то вроде того, – молвила она. – Но я могла бы представить вас подходящей юной леди, если вам угодно. – Она знала немало дебютанток, располагавших более чем приличным приданым.

– Означает ли это, что вы также отклоните предложение выйти за меня замуж? – спросил он. На губах его играла легкая, загадочная улыбка. – Я был бы счастлив просить вашей руки, если это будет означать, что мы сможем танцевать вместе.

Его дурачество вызвало у нее широкую улыбку.

– Вы никогда не найдете невесту, если будете вести себя подобным образом, – сказала она ему. – Вам следует относиться к поискам более серьезно.

– Но я и вправду отношусь к ним серьезно. – Он привалился к стене и посмотрел на нее сверху вниз так пристально, что у нее защипало в глазах. – Вы выйдете за меня, пусть даже вы не станете со мной танцевать?

К нему невозможно было не проникнуться симпатией. Глаза его были столь же зелеными, как океан.

– Я определенно не выйду за вас, – ответила она.

– А… – вымолвил он. Из тона его голоса явствовало, что он не слишком-то расстроен.

– Вы не можете просить руки женщин, с которыми едва знакомы, – прибавила она.

Казалось, он не сознавал, что стоять, привалившись к стене, в присутствии леди, как и мерить ее лениво-оценивающим взглядом, не вполне учтиво. Аннабел ощутила прилив сочувствия. Так он никогда не сможет заполучить богатую невесту. Она должна помочь ему, хотя бы потому, что.он ее соотечественник.

– Отчего же? – поинтересовался он. – Чтобы почувствовать взаимную совместимость, вовсе не требуется многих встреч, иногда достаточно и одной. К тому же человек может догадаться, основываясь на фактах.

– Вот именно: вы же ничего обо мне не знаете!

– Не совсем, – тотчас ответил он. – Во-первых, вы шотландка. Во-вторых, вы шотландка. И в-третьих…

– Я могу угадать, – сказала она.

– Вы красивы, – докончил он, и его лицо на мгновение расплылось в улыбке.

Теперь он стоял, скрестив руки на груди, и улыбался, глядя на нее с высоты своего огромного роста.

– Благодарю вас за комплимент, но я вынуждена поинтересоваться, почему вы приехали в Лондон, чтобы найти невесту, принимая во внимание первые два ваших требования? – спросила Аннабел.

– Я приехал, потому что мне посоветовали так сделать, – ответил он.

Аннабел не нуждалась в дальнейших пояснениях. Всем было известно, что богатых невест можно найти в Лондоне, а бедных – в Шотландии. Он, видимо, надеялся, что ее красивое платье подразумевает наличие у нее хорошего приданого.

– Вы судите по внешнему виду, – сообщила ему она. – Мое единственное приданое – это лошадь, но, как я уже сказала, я была бы счастлива представить вас нескольким подходящим юным леди.

Он открыл было рот, но в этот момент у ее плеча возникла Имоджин.

– Дорогая, – обратилась она к Аннабел, – я тебя обыскалась! – И, не дав себе передышки, повернулась к графу: – Лорд Ардмор, – промурлыкала она. – Я леди Мейтленд. Очень рада с вами познакомиться.

Аннабел смотрела, как граф нагнулся к руке ее сестры. Имоджин выглядела столь же вызывающе, как богиня-мстительница. Она одарила Ардмора взглядом, которому ни один мужчина, в особенности мужчина, озабоченный поисками богатой невесты и повстречавшийся лицом к лицу с состоятельной молодой вдовой, не подумал бы сопротивляться. В сущности, он очень походил на один из призывных взглядов из копилки самой Аннабел.

– Я нестерпимо хочу танцевать, – молвила Имоджин. – Вы окажете мне честь, лорд Ардмор?

«Нестерпимо?» Но Ардмор не смеялся – он снова поцеловал руку Имоджин. Аннабел сдалась. Придется ему самому выпутываться из сетей Имоджин. С Имоджин всегда было так: если уж она что-то решила, то ее ничто не остановит.

– Я вернусь к своей дуэнье, – сказала Аннабел, сделав реверанс. – Лорд Ардмор, рада была побеседовать с вами.

Леди Гризелда щебетала в углу комнаты; их опекун растянулся на диванчике рядом с ней со стаканчиком виски. Не то чтобы в этом было что-то из ряда вон выходящее: герцог Холб-рук всегда имел при себе стаканчик виски. Он пошел встретить Аннабел, когда увидел, как та пробирается сквозь толпу.

Теперь, сведя знакомство с некоторыми представителями английского титулованного дворянства, Аннабел все более и более дивилась, как мало Рейф походил на герцога. Он отказывался следовать нормам этикета, приличествующим своему титулу. И был совершенно не похож на надушенных, подвитых и пышно разодетых лордов, живущих светской жизнью. Для званого вечера лакею удалось облачить его в приличный сюртук из тонкого голубого шелка, но дома он питал склонность к удобным панталонам и видавшей виды белой рубахе.

– Гризелда сведет меня с ума, – без церемоний заявил он. – И если ей это не удастся, то Имоджин окончательно меня добьет. Что она вытворяет, любезничая с этим шотландским увальнем? Я даже его не знаю.

– Она решила, что ей нужен чичисбей, – сообщила ему Аннабел.

– Полная чушь! – пробормотал Рейф, пробежав рукой по своим волосам, которые и так уже были в ужасном беспорядке. – Я могу сопровождать ее куда ей будет угодно.

– Ей не дают проходу охотники за приданым.

– Боже правый, тогда почему она выбрала в партнеры по танцам нищего Шотландца? – взревел Рейф, запоздало оглядевшись вокруг.

– Быть может, при более близком знакомстве она охладеет к нему, – ответила Аннабел, пытаясь разглядеть, нет ли где лорда Россетера. На данный момент лорд Россетер являлся ее главным кандидатом в мужья.

– Она ставит себя в глупое положение, – сказал Рейф. По какой-то неведомой причине ужимки Имоджин всегда доводили Рейфа до белого каления, в особенности с тех пор, как она вернулась в Лондон и принялась заказывать платья, которые сидели на ней словно вторая кожа. Но как бы он ни ревел и ни бушевал, она просто усмехалась, глядя ему в лицо, и говорила, что вдовы могут одеваться в полном соответствии со своими желаниями.

– Наверняка все не так плохо, – рассеянно молвила Аннабел, по-прежнему выискивая в толпе Россетера.

Она поймала взгляд леди Гризелды, которая подозвала ее:

– Аннабел! Подойдите-ка сюда на минутку.

Их дуэнья не имела ничего общего с кислого вида пожилыми дамами, которые обыкновенно удостаивались сего эпитета. Она была столь же хороша собой, сколь и пользующийся дурной славой, бросающий невест у алтаря граф Мейн. Само собой разумеется, никто из них не ставил поведение брата в упрек Гризелде: она была подавлена, когда Мейн умчался прочь из дома Рейфа примерно за пять минут до того, как должна была состояться их с Тесс свадьба.

– Отчего, скажите на милость, Рейф так вопит? – вопросила Гризелда, впрочем, без особой тревоги в голосе. – Он весь побагровел, точно слива.

– Рейфа беспокоит то, что Имоджин выставляет себя на посмешище, – поведала ей Аннабел.

– Уже? Она и впрямь женщина слова.

Аннабел кивком головы указала вправо. Играли вальс, и граф Ардмор чересчур близко прижимал к себе Имоджин. Или, возможно, беспристрастно подумала Аннабел, это Имоджин прижимала его к себе. Кто бы ни был инициатором, Имоджин кружилась в его объятиях так, словно ими с графом владела безоглядная страсть.

– Бог мой! – воскликнула Гризелда, обмахиваясь веером. – Они смотрятся, как самая настоящая пара. Черное на фоне черного… Имоджин, несомненно, была права насчет эстетической стороны выбора Ардмора в партнеры.

– Ничего из этого не выйдет, – заверила ее Аннабел. – Имоджин просто хвасталась. Я уверена в этом.

Но слова застряли у нее в горле, когда Имоджин закинула руку графу на шею и принялась поглаживать его волосы в возмутительно интимной манере.

– Она хочет скандала, – скучающим тоном молвила Гризелда. – Бедняжка. Некоторые вдовы действительно проходят через подобную неприятность.

Из ее уст это прозвучало так, словно Имоджин вот-вот схватит мерзкую простуду.

– И вы тоже? – поинтересовалась Аннабел.

– Слава Богу, нет, – ответила Гризелда, слегка вздрогнув. – Но я искренне считаю, что чувства Имоджин к лорду Мейтленду были глубже, нежели мои к лорду Уиллоби. Хотя, – прибавила она, – я, естественно, питала к своему мужу все надлежащие чувства.

Имоджин улыбалась, глядя на Ардмора, – веки ее были полуопущены, словно… Ну и ну! Аннабел отвернулась.

Что Имоджин хотела, то Имоджин получала. Она много лет любила Дрейвена Мейтленда и не придавала никакого значения тому, что тот был помолвлен с другой женщиной. Как только Имоджин представился удобный случай, она каким-то образом умудрилась растянуть лодыжку, да так, что поправляться ей пришлось в семейном кругу Мейтлендов. То растяжение лодыжки оказалось необычайно удачным. Не успела Аннабел опомниться, как ее сестра уже сбежала с Дрейвеном Мейтлендом. В сущности, принимая во внимание силу духа Имод-жин, Аннабел склонялась к мысли, что Ардмору, возможно, придется искать себе невесту и добиваться ее руки в следующем сезоне.

– Вы не видели лорда Россетера? – осведомилась она у Гризелды.

Но Гризелда была заворожена – как и, несомненно, почти все респектабельные дамы в комнате – поведением Имоджин на танцевальной площадке.

Аннабел снова взглянула на сестру. Имоджин не могла бы более ясно дать понять свое намерение стать участницей скандальной любовной истории. Она цеплялась за Ардмора так, словно обратилась в плющ.

– О Господи, – простонала Гризелда.

Теперь Имоджин поглаживала шею Ардмора точно так, как если бы собиралась нагнуть его голову к своей.

Старшая сестра Аннабел, Тесс, плюхнулась в кресло рядом с ними.

– Кто-нибудь может оказать мне любезность и объяснить, почему Имоджин ведет себя как распутница?

– Где ты пропадала весь вечер? – поинтересовалась Аннабел. – Мне показалось, что в начале бала я мельком видела вас с Фелтоном, но после я не могла тебя найти.

Тесс оставила ее вопрос без ответа.

– Своим поведением она может погубить себя! Люди сделают вывод, что она любовница Ардмора.

– И будут правы, – вмешавшись в их разговор, спокойно заметила Гризелда. – Как вы, моя дорогая? У вас цветущий вид.

Но Тесс прямо-таки уставилась на Гризелду:

– Имоджин завела любовника? Я знала, что она вне себя от горя, но…

– Она называет это «завести чичисбея», – сказала Аннабел.

В центре бального зала Имоджин кружилась в танце с шотландцем, прижимаясь бедром к его бедру и запрокинув назад голову в чувственно-порочной позе.

– Надо что-то делать, – мрачно сказала Тесс. – Одно дело – завести чичисбея, если это то, чего она хочет. Но, продолжая вести себя подобным образом, она вызовет такой страшный скандал, что ее перестанут приглашать на званые вечера.

– О, в этом отношении она уже перешла все границы дозволенного, – молвила Гризелда чересчур веселым голосом, что не способствовало успокоению Аннабел. – Помните, она сбежала со своим первым мужем. А после этого представления… Но ее, *конечно же, по-прежнему будут приглашать на самые большие балы.

Тесс воспитывала трех своих младших сестер с того дня, как умерла их мать, и не собиралась так легко мириться с позором Имоджин.

– Так не годится, – заявила она. – Я просто скажу ей, что… Аннабел покачала головой:

– Не тебе давать советы. Вы обе только что уладили ссору многонедельной давности. – И поскольку вид у Тесс был бунтарский, Аннабел прибавила: – Если только ты не хочешь затеять очередную перепалку с Имоджин.

– Все это так нелепо, – пробормотала Тесс. – Мы по-настоящему и не ссорились.

В это самое мгновение появился Лусиус Фелтон, запечатлел поцелуй на волосах своей жены и подмигнул Аннабел.

– Дай мне возможность – и я отыщу повод, чтобы самой перестать с тобой разговаривать, – сказала Аннабел, улыбнувшись ему. – Все эти супружеские нежности тягостны для желудка.

– Имоджин очень мило извинилась, – сообщила Тесс. – Но я по-прежнему полагаю, что ее поведение было на удивление неоправданным.

– Твой муж… – начала было Аннабел.

– Жив, – сказала Тесс, поняв, куда она клонит. – Но неужели это означает, что я должна, не сказав ни слова, позволить своей сестре погубить себя?

Но Аннабел ощутила прилив сочувствия к Имоджин, увидев, как Лусиус поднес к губам руку Тесс, прежде чем покинуть их, чтобы принести ей бокал шампанского.

– Ты полагаешь, Ардмор осведомлен, что Имоджин только что овдовела? – спросила Тесс. – Возможно, ты смогла бы воззвать к его лучшим чувствам. Разве ты только что не разговаривала с ним?

– Он понятия не имеет, что Имоджин – моя сестра, – с сомнением сказала Аннабел. – Я…

– Это не имеет никакого значения, – вставила свое слово Гризелда. – Ранее этим вечером Имоджин довольно ясно дала понять, что она твердо намерена устроить скандал. И, честно говоря, если это и есть та манера, в какой она намерена действовать, то я признательна, что она выбрала шотландца, а не моего брата. Я все еще в некоторой степени питаю несбыточную надежду на появление племянника. Может, Мейн и спал с большей частью доступных женщин в свете, но он никогда не устраивал публичных представлений.

Глаза Тесс сузились.

– Она хотела выбрать Мейна?

– Да, Мейна, – подтвердила Аннабел. – Полагаю, она забрала себе в голову некую донкихотскую мысль о том, чтобы наказать его за то, что он бросил тебя у алтаря.

– Глупости! – сказала Тесс. – Мейн сам себя достаточно наказывает. – Она повернулась к Гризелде; – Он приехал сегодня?

– Конечно, – удивленно ответила Гризелда. – Он как раз был в игорной комнате, когда я в последний раз туда заглядывала. Но…

Тесс быстро направилась в ту комнату, где мужчины сидели вокруг карточного стола, надеясь, что жены не утащат их на паркет в бальном зале.

– Я собиралась сказать, – продолжила Гризелда, – что, полагаю, он собирался отбыть в свой клуб. Я почти не имею возможности видеться со своим собственным братом теперь, когда он перестал повесничать. Он не пробудет на балу и получаса.

Аннабел вновь посмотрела на Имоджин. Неужели этот вальс никогда не кончится?

Но в эту минуту Рейф протолкнулся сквозь толпу в круг танцующих. Не успела Аннабел перевести дух, как рыжеволосый шотландец уже кланялся, а Рейф тащил Имоджин прочь.

Имоджин была изумлена не менее сестры. Минуту назад она скользила по бальному залу с Ардмором, от души наслаждаясь каждым возмущенным взглядом, устремленным на нее, и вдруг была вырвана из его объятий своим бывшим опекуном.

– Что это вы себе позволяете? – вопросила она, стараясь держаться от Рейфа как можно дальше.

– Спасаю твой несчастный маленький зад, – огрызнулся он в ответ. – Ты хоть представляешь, как позоришь себя своим поведением? – Волосы Рейфа стояли дыбом, а его карие глаза почернели от гнева.

Имоджин выгнула бровь.

– Напомните-ка мне еще раз, на каком основании вы указываете мне, что делать?

– Что ты хочешь этим сказать? – Он круто развернул ее и зашагал обратно в конец бального зала.

– Какое право вы имеете интересоваться хоть малейшей особенностью моего поведения? Вы перестали быть моим опекуном, когда я вышла замуж за Дрейвена.

– Как бы я хотел, чтобы это было так! Как я уже сказал тебе, когда ты завела тот нелепый разговор о том, чтобы арендовать дом, что я по-прежнему считаю себя твоим опекуном и что ты будешь жить под моей опекой до тех пор, пока снова не выйдешь замуж. Или не станешь достаточно взрослой, чтобы держать себя в узде – не важно, что произойдет раньше.

Она улыбнулась ему – движение ее губ противоречило ее гневному взору.

– Быть может, вас это удивит, но я не согласна с вашей оценкой моего положения. Я намерена в самом скором будущем обзавестись своим собственным домом.

– Только через мой труп! – рявкнул Рейф. Имоджин свирепо воззрилась на него.

– Я не знаю, в какие игры ты играешь с Ардмором, – сказал Рейф, – но ты губишь свою репутацию ни за что ни про что. Парень ищет невесту, а не мимолетную интрижку с вдовой, не имеющей видов на замужество.

Внезапно у него сделался такой вид, словно он почувствовал к ней жалость, как если бы гнев его постепенно испарился. Меньше всего Имоджин нуждалась в сочувствии своего подвыпившего опекуна.

– Ни за что ни про что? – переспросила она, поддразнивая его. – Вы, должно быть, слепы. А как же плечи Ардмора, его глаза, губы…

По ее телу прокатилась дрожь воображаемого удовольствия.

Которая превратилась в нечто совершенно иное, хотя ей понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать это. Он тряс ее! Рейф выпустил ее руку и грубо встряхнул ее, словно она была ребенком в самом разгаре истерики.

– Как вы смеете! – задохнулась она, чувствуя, как шпильки выскальзывают у нее из волос.

– Твое счастье, что я не выволок тебя отсюда и не запер в комнате! – рявкнул он. – Ты того заслуживаешь.

– Потому что я нахожу мужчину привлекательным?

– Нет! Потому что ты лгунья. Ты говорила, что любила Мейтленда.

Она вздрогнула.

– Не смейте говорить, что это не так!

– Хорошенький же ты выбрала способ почтить его память, – сухо молвил Рейф. Его руки соскользнули с ее плеч.

Волна стыда захлестнула Имоджин.

– Вы не имеете никакого понятия…

– Да, никакого, – согласился он. – И не желаю ничего знать. Когда моя жена станет вдовой, я надеюсь, она не будет так вести себя после моей смерти.

Имоджин сглотнула. Слава Богу, они были в конце комнаты, потому что она почувствовала, как слезы комом встали у нее в горле. Круто развернувшись, она молча вышла в дверь. Рейф следовал за ней по пятам, но она, не обращая на него внимания и ничего не видя перед собой, шла к парадной двери.

В своей половине комнаты Аннабел тяжело вздохнула. Ее сестренка всегда была вспыльчива до крайности и, к несчастью, Рейф, покладистый Рейф, который любил всех и вся, воспылал острой неприязнью к Имоджин почти с первого взгляда. Как только оба они покинули комнату, бушевавший вокруг них шквал сплетничавших голосов достиг наивысшей отметки, превратившись в визгливое кудахтанье, словно в курятнике ожидалось появление обитающей по соседству лисы.

– Если Рейф хотел, чтобы она вышла замуж за этого шотландца, – заметила Гризелда, – он не мог бы более поспособствовать этому браку.

– Она не выйдет за Ардмора, – сказала Аннабел.

– Может статься, у нее не будет выбора, – мрачно молвила Гризелда. – После того как Рейф устроил подобную демонстрацию родительских чувств, Ардмор скорее всего смекнет, что в случае самого незначительного скандала Рейф будет настаивать на браке, и он сможет добраться до ее состояния, если верить слухам.

– Она не выйдет за него, – повторила Аннабел. – Вы не видели сегодня Россетера?

Взгляд Гризелды просветлел.

– Ах! Все эти земельные владения в Кенте и никакой свекрови. Я одобряю, моя дорогая. – Гризелда всегда зрила в корень.

– Он приятный человек, – напомнила ей Аннабел. Ее дуэнья махнула рукой.

– Если считать, что молчание – золото.

Аннабел поправила на плечах свою накидку из золотистого шелка.

– Не вижу ничего худого в том, что ему недостает словоохотливости. Я вполне могу говорить за нас обоих, коли в том возникнет надобность.

– Он танцует с прыщеватой дочерью миссис Фулдженс, – сказала Гризелда. – Но не бойтесь. Россетер не из тех, кто смотрит на несовершенства сквозь пальцы, не так ли?

Бросив взгляд в направлении кивка Гризелды, Аннабел увидела, что Россетер покидает бальную площадку. Он не принадлежал к числу тех мужчин, чья наружность сразу поражает красотой: он определенно не был большим, дюжим мужчиной, который швыряет женщин по бальному залу, точно мешки с зерном. Нет, в его объятиях женщина парила над паркетом. У него было узкое лицо с высоким лбом и серые глаза. Вид он обыкновенно имел бесстрастный и довольно отстраненный – она находила это милым отличием, особенно по сравнению с теми желторотыми юнцами, которые умоляли ее подарить им танец и присылали букеты роз с вложенными в них рифмованными стишками.

Россетер прислал ей один-единственный букет – из незабудок. При нем не было стихотворения – только записка: «Полагаю, они подходят к цвету ваших глаз». Была в этой записке некая восхитительная небрежность. Она тотчас приняла решение выйти за него замуж.

Теперь он, как и предсказывала Гризелда, распрощался с Дейзи и направился в их сторону. Мгновение спустя он уже склонился перед леди Гризелдой, целуя ей руку и говоря в своей бесстрастной манере, что она выглядит особенно прелестно.

Повернувшись к Аннабел, он не стал затруднять себя сочинением комплиментов, а просто поцеловал кончики ее пальцев. Но выражение его глаз согрело ей сердце.

– Мадам Мейзоннет? – спросил он, указав на ее наряд своей тонкой рукой. – Превосходный выбор, мисс Эссекс.

Аннабел улыбнулась в ответ. Они не разговаривали во время танца. Да и зачем? Насколько Аннабел знала – а она обычно знала, что думают мужчины, – они великолепно подходили друг другу. Их брак не будет расколот ни слезами, ни ревностью. У них будут красивые дети. Он чрезвычайно богат, и поэтому отсутствие у нее приданого нисколько его не обеспокоит. Они будут добры друг к другу, и она сможет разговаривать сама с собой, коли ей будет недоставать беседы за завтраком.

Для человека, столь мало терпимого к пустой болтовне, как она, эта перспектива была вполне приятной. В сущности, единственным недостатком, который приходил ей на ум, было то, что беседа с собой содержала мало неожиданностей. Равно как и прощание Россетера с ней в этот вечер.

– Мисс Эссекс, – сказал он, – вы не сочтете за дерзость, если я поговорю с вашим опекуном завтра поутру? – Он сжал ее пальцы в самой что ни на есть обнадеживающей манере – рука его была белоснежной, худой и изящной.

– Я буду весьма счастлива, лорд Россетер, – пробормотала Аннабел.

Она с трудом сдерживалась, чтобы не улыбнуться во весь рот. Наконец – наконец! – до исполнения ее заветного желания было рукой подать. Она жаждала этого мгновения многие годы, с тех самых пор, когда отец обнаружил в ней способности к арифметике и проворно перевалил ведение всех счетных дел в имении на ее плечи. И с тех пор, как ей сравнялось тринадцать, Аннабел целыми днями занималась тем, что рядилась с торговцами, проливала слезы над гроссбухом, который показывал куда более расходов, чем приходов, умоляла отца продать самых дорогих животных и увещевала его не тратить все их деньги на бегах…

И в награду заслужила его неприязнь.

Но она продолжала стоять на своем, прекрасно сознавая, что ее управление денежными делами зачастую было тем единственным, что стояло между ее сестрами и настоящим голодом, единственным, что не давало прийти в упадок конюшням, которыми ее отец так дорожил.

Отец называл ее мисс Зануда. Если она приближалась к нему, когда он стоял с друзьями, то он закатывал глаза. Иногда он вынимал из кармана монетку и швырял в ее сторону, после чего принимался острить со своими приятелями, что она держит его на коротком поводке – как сварливая жена. А она всегда подбирала монетку… нагибалась и подбирала ее, потому что то была одна из монеток, сэкономленных на ненасытной утробе конюшен. Сэкономленных, чтобы купить муку, или масло, или же курицу к ужину.

Поэтому она начала мечтать о муже, который когда-нибудь у нее будет. Она никогда не утруждала себя попытками вообразить его лицо: лицо лорда Россетера подходило ей не более чем лицо практически любого богатого англичанина. Что она рисовала в своем воображении, так это рукава из сияющего бархата и шейные платки – белые, сшитые из первосортного льна.

Одежду, которая покупалась ради красоты, а не прочности. Руки в том безупречном состоянии, которое кричало, что в физическом труде нет надобности.

Руки Россетера вполне бы ее устроили.

Глава 3

Отель «Грийон»

Ночь после бала

Эван Поули, граф Ардмор, был совершенно уверен, что в точности следует указаниям отца Армальяка.

– Поезжай в Лондон, – сказал тот. – Потанцуй с хорошенькой девицей.

– И что я, скажите на милость, должен делать с этой хорошенькой девицей?

– Сердце тебе, несомненно, подскажет, – ответил отец Армальяк. В его глазах порою мелькал непозволительный для монаха лукавый огонек.

Приехав в Лондон, Эван успел свести знакомство со множеством хорошеньких девиц. Из-за своей выборочной памяти он не мог припомнить имени ни одной из них, но ему казалось, что к этому времени он, должно быть, перетанцевал уже с половиной всех девиц города. Благодаря титулу его сразу же по приезде забросали приглашениями – казалось, англичане были не столь пресыщены шотландскими титулами, как об этом судачили на севере Англии. И все же ему казалось, что отец Армальяк имел в виду нечто другое – он должен встретить особенную девушку, которую почтет достойной того, чтобы добиваться ее руки и привезти в Шотландию.

Он не имел возражений против женитьбы, хотя и не мог сказать, что эта идея наполняла его бурным восторгом. Мысли его плавно скользили от женитьбы к длинным, чистым рядам его конюшен, тучным полям весенней пшеницы, только-только начинающей давать всходы. Пожалуй, он уделит этой затее с женитьбой еще недели две, а после этого вернется домой – женатый или нет.

Черноволосая дамочка, с которой он танцевал вчера вечером, похоже, была более чем готова прыгнуть под венец. Как там ее зовут? Он не мог вспомнить. Она липла к нему, точно банный лист, что не очень-то ему нравилось. Однако, быть может, леди была в отчаянии – как-никак вдова – и скорее всего располагала не более чем крошечным приданым.

В дверях показался его слуга с серебряным подносом в руках. Может, Эвану и не слишком нравился Лондон, но Гловер был в восторге. Его честолюбие было полностью удовлетворено пребыванием в столичном городе, как он это называл, «во время сезона».

– Ваше сиятельство, принесли карточку.

– В такой час? Положи ее туда. – Эван кивнул в сторону каминной полки. Та была завалена ворохом визитных карточек и приглашений от людей, о которых он слыхом не слыхивал.

Гловер отвесил поклон, но не двинулся к камину.

– Ваше сиятельство, это карточка от герцога Холбрука. И, – Гловер понизил голос до благоговейного шепота, – его светлость ждет вас в гостиной.

Эван вздохнул. Герцог. Возможно, он отчаянно жаждет отослать одну из своих дочерей в пресловутые дебри Шотландии. Эван довольно скоро понял, что англичане считают Шотландию дикой местностью, населенной воинственными безумцами и фанатиками сектантами.

Ардмор взглянул на себя в зеркало и усмехнулся. Он знал, что Гловер недоволен его отказом сменить свой привычный черный костюм на яркие сюртуки, которые англичане надевали на балы. Но он чувствовал себя в своей одежде удобно и, что более важно, по-шотландски. Хотя шотландцы обычно надевали килты, если ощущали потребность выглядеть более ярко, даже несмотря на то что носить эти юбки в оранжево-зеленую клетку считалось непозволительным в этой стране.

– Его светлость ожидает вас, – повторил Гловер.

– Угу.

– Простите мне мою дерзость, милорд… – в нерешительности начал Гловер.

Эван выгнул бровь.

– Да?

– Английский герцог… – подчеркнул Гловер, дрожа от возбуждения. – Постарайтесь избегать шотландских словечек вроде «угу». Это произведет неприятное впечатление на его светлость.

– Я не собираюсь на нем жениться, – грозным шепотом произнес Эван, сделав страшные глаза. Но потом улыбнулся. – Не беспокойтесь, Гловер. Я сделаю все возможное, чтобы более или менее походить на цивилизованного человека.

Этот герцог не был похож на холеных представителей английской знати, он носил одежду, которая выглядела скорее удобной, чем элегантной.

– Ваша милость, – молвил Эван, входя в комнату. – Какая честь!

Герцог, казалось, был в ярости. Теперь Эван отчетливо вспомнил, что встречался с ним раньше. Именно этот мужчина выхватил черноволосую леди из его объятий и сам стал с ней танцевать.

– Вам известно, кто я такой? – спросил он. Голос его, низкий и зычный, был под стать его тучной фигуре.

– Согласно вашей карточке, вы – герцог Холбрук, – заметил Эван, подойдя к буфету. – Вы позволите предложить вам что-нибудь выпить?

– Я опекун леди Мейтленд! – провозгласил мужчина.

– Очень хорошо, – пробормотал Эван, плеснув себе в стакан неразбавленного виски. – Ну а я граф Ардмор, уроженец графства Абердиншир, если вы еще не осведомлены об этом.

– Леди Мейтленд, – настаивал Холбрук. – Имоджин Мейтленд.

Имоджин, должно быть, была той черноволосой чаровницей из бального зала.

– Если я чем-то обидел вас или вашу леди, то приношу свои искренние извинения, – сказал Эван дипломатичным тоном.

–Да, должен сказать, обидели, – недовольно молвил герцог.

– Каким образом? – поинтересовался Эван, стараясь, чтобы его голос звучал ровно и непринужденно.

– Весь Лондон сплетничает о вас двоих, – выпалил Холбрук. – О том безвкусном представлении, которое вы устроили во время вальса.

Эван на минуту призадумался. У него было два пути: либо рассказать правду, либо взять всю ответственность на себя. Честь требовала, чтобы он не открывал Холбруку того факта, что его подопечная льнула к нему со всей страстью опытной соблазнительницы. Эван отнюдь не отличался наивностью. Он прекрасно понимал, что Имоджин не чувствовала страсть, а имитировала ее. Более того, он уловил в ее взгляде еще и некое постороннее чувство помимо того, какое она стремилась представить на всеобщее обозрение.

– Приношу вам всяческие извинения, – наконец сказал он. – Я был сражен ее красотой, и, подозреваю, это привело к тому, что мои действия были истолкованы в неприглядном свете.

Холбрук прищурил глаза. Эван спокойно встретил его взгляд, гадая, все ли герцоги в Англии столь несобранны в своих эмоциях.

– Теперь бы я чего-нибудь выпил, – сказал герцог. Эван взял свой личный графин и налил ему полный стакан.

Холбрук производил впечатление человека, любящего хорошие напитки, а Эван привез с собой несколько бутылок самого лучшего выдержанного виски, какое только можно было найти в Шотландии.

Холбрук сделал большой глоток и удивленно посмотрел на Эвана. Опустившись на диван, он сделал еще один глоток.

Эван сел в кресло напротив него. Он видел, что Холбрук оценил, что именно он пьет.

– Что это? – приглушенным голосом спросил Холбрук.

– Выдержанное односолодовое виски, – ответил Эван. – Я думаю, этот новый способ производства в будущем перевернет всю индустрию виски.

Холбрук сделал еще один глоток и откинулся назад.

– «Глен Гариош», – мечтательно произнес он. – «Глен Гариош» или, быть может, «Тоубермэри».

Эван улыбнулся:

– Да, это «Глен Гариош».

– Блаженство, – молвил Холбрук. – Я почти мог бы позволить мужчине, который знает толк в виски, жениться на Имоджин. Почти! – повторил он, снова открыв глаза.

– У меня нет особой охоты жениться на ней, – сказал Эван. Он увидел, как брови Холбрука сошлись на переносице в свирепую мину.

– Хотя, – прибавил Эван, – она прелестная юная леди.

– Ходят слухи, что вы приехали в Англию именно затем, чтобы найти жену, – прорычал герцог и снова отхлебнул виски.

– Слухи верны, – сказал Эван. – Но не обязательно на вашей подопечной.

Некоторое время они сидели молча, наслаждаясь виски.

– Полагаю, правда в том, что Имоджин набросилась на вас, а вы слишком вежливы, чтобы сказать это мне в лицо, – молвил герцог столь угрюмо, насколько это было возможно, когда человек держит в руке стакан с драгоценным виски «Глен Гариош».

– Хотя леди Мейтленд – изящная молодая особа. Возможно, я и мог бы жениться на ней, – задумчиво проговорил Эван.

Герцог поймал его взгляд и сказал:

– Надо быть идиотом, чтобы не хотеть этого. Вам ведь все равно, на ком жениться?

– Не думаю, что мой интерес в данном вопросе выходит за пределы разумного, – ответил Эван. – Но признаюсь, мне отчасти не терпится вернуться в свои угодья. Пшеница начинает давать всходы.

Вид у герцога был такой, будто он никогда не слышал выражения «давать всходы».

– Хотите сказать, что вы фермер? – вопросил он. – Один из тех джентльменов, которые от нечего делать выдумывают всякие экспериментальные методы? Таунзенд Репа[2], так, что ли, его кличут?

– Я не такой энтузиаст, как мистер Таунзенд. – Эван почувствовал, как еще один глоток спиртного обжигающим потоком прокладывает свой сложный и сладостный путь по его горлу.

– Восхитительно, – изрек герцог, сделав очередной глоток. – Это виски чрезвычайно… – Он вдруг осекся. – Пшеница? Так, значит, вы имеете какое-то отношение к производству виски?

– Мои арендаторы поставляют зерно винокурам Спейсайда, – ответил Эван.

– Немудрено, что вы так хорошо разбираетесь в спиртном. – Казалось, герцог был потрясен этим. – Я подумываю бросить пить, – неожиданно прибавил он.

– В самом деле? – Эван был вынужден с удивлением признать, что герцог поглощал самое крепкое виски, какое только можно было достать в Шотландии, с фантастической скоростью, не обнаруживая при этом никаких признаков опьянения. Быть может, он уже привык слишком много пить.

– Но не сегодня.

Эван решил, что в ответ на сие откровение уместно будет налить герцогу еще одну солидную порцию, что он и сделал.

– Ваше поместье находится в Абердиншире? Эван кивнул.

– Там есть отличная лошадка, – подумав, сказал герцог. – Я не видел его год или около того, но…

– Колдун, – перебил его Эван. – Он растянул щетку в июле прошлого года.

– Точно! Колдун. Он принадлежит вашему другу, так?

– Колдун принадлежит мне, – сказал Ардмор. Теперь взгляд герцога определенно потеплел.

– Хороший жеребец. От Фазана, не так ли?

– Отец – Фазан, а мать – Кудесница.

– Полагаю, вы не думаете разводить потомство по его линии, так?

– У меня уже есть годовичок, подающий некоторые надежды.

Сонливую и добродушную манеру герцога как рукой сняло. Он выпрямил спину и как бы приободрился.

– У меня в конюшне стоят три потомка Патчема – две кобылы и один жеребец. Я – опекун трех девиц, и к каждой из них прилагается лошадь в качестве приданого. Их отец был тем еще остолопом и, похоже, вел дела как придется. Я подумываю о том, чтобы сделать кобыл племенными, раз уж ни одна из них не обнаружила скаковых способностей.

Лошадь в качестве приданого? Он лишь однажды слышал о чем-то подобном, а именно от златовласой красавицы на балу. От той, что велела ему поискать счастья где-нибудь в другом месте, поскольку ее единственным приданым была лошадь. Очевидно, она не посчитала важным упомянуть, что эта самая лошадь принадлежала к линии Патчема.

– Я был бы не прочь увидеть лошадь, соединившую в себе линии Колдуна и Патчема, – сказал Эван.

Несколько минут они сидели в уютном молчании – герцог откинулся на спинку дивана, снова приняв лениво-расслабленную позу.

– Вы неправильно подошли к поискам жены, – некоторое время спустя изрек Холбрук.

– На прошлой неделе я посетил с десяток раутов, – заметил Эван. – Четыре бала, несколько дневных приемов и один музыкальный вечер. А вчера вечером предложил одной юной леди выйти за меня замуж, но она отказалась. – Он не счел нужным упомянуть, что та леди, по всей видимости, была одной из подопечных Холбрука.

– Так дела не делаются. Такие вещи мужчины решают между собой. Ключ к успеху в том, чтобы решить, на какой женщине вы хотите жениться, прежде чем идти на бал.

Теперь в голосе герцога появилась едва заметная хрипотца – эдакая изысканная картавость, вызванная действием виски. Но в общем и целом, подумал Эван, Холбрук умел пить не пьянея, лучше всех, кого он знал, если не считать старого Локлана Макгрегора, а Макгрегор всю свою жизнь упражнялся в этом.

– Я возьму вас с собой в свой клуб, – продолжил герцог. – Мы все уладим в два счета. – Он поднялся, и Эван с изумлением увидел, что он даже не утратил твердости в ногах. – Это не означает, что вы не можете жениться на Имоджин, – внезапно взревел он, – даже если у нее есть кобыла в качестве приданого. Дельце с коневодством мы обстряпаем отдельно от прочих.

– Подобное мне бы и в голову не пришло, – сказал Эван, оглядываясь в поисках коробки с визитными карточками, которую ему купил Гловер. Не найдя ее, он просто проследовал за герцогом в дверь. Единственным признаком того, что Холбрук проглотил добрую половину бутылки, была известная словоохотливость.

– Видите ли, – сказал герцог, уже сидя в карете, которая катила по направлению к клубу, – бедняжка потеряла мужа всего полгода назад. Парень погиб на ипподроме, когда скакал во весь опор на одной из своих лошадей: годовике, которого вообще не следовало объезжать.

– Да, – молвил Эван. От кого-то он уже слышал эту историю, но, как это часто бывало, имя наездника вылетело у него из головы.

– Имоджин много лет любила его. – Холбрук откинулся на подушки, не испытывая абсолютно никаких затруднений с удержанием равновесия, когда карета огибала углы и, громыхая, ехала по булыжным мостовым. – Она положила на него глаз, когда он был еще сосунком, и дело кончилось тем, что они сбежали вместе. А через пару недель после этого он скончался.

– Пару недель! – воскликнул Эван, потрясенный известием о таком несчастье, после чего прибавил: – Это, конечно же, может быть только Дрейвен Мейтленд.

– Он самый.

Эвану доводилось пару раз встречать молодого Мейтленда, поскольку последний имел обыкновение участвовать в шотландской неделе скачек, после чего возвращался в Англию к началу английского скакового сезона. Мейтленд был легкомысленным и недалеким человеком, к которому Эван питал скорее неприязнь.

Герцог извлек из кармана маленькую фляжку и, отхлебнув из нее, покачал головой.

– После вашего виски это все равно что пить мочу. Во всяком случае, Имоджин сама не своя из-за потрясения, вызванного всем случившимся, как вы можете себе представить.

Карета остановилась напротив величественного здания, в котором располагался привилегированный клуб «Уайте». Эван понятия не имел, в какой части города они находятся.

– Разве вход в клуб открыт не только для их членов? – осведомился он.

Герцог махнул рукой, словно отметая его сомнения.

– Никто не станет задавать вопросов, если я приведу с собой гостя, чтобы выпить с ним стаканчик-другой. Я могу выдвинуть вашу кандидатуру в члены клуба, но это огромный расход, – бросил он через плечо. – Думается мне, это не стоит таких денег.

Эван был с ним согласен. Все мужчины под хмельком, несомненно, являли собой утомительных собеседников, похожих друг на друга как две капли воды, и если бы он нуждался в их обществе, то для этой цели сгодились бы и мужчины из местной таверны.

Казалось, герцог точно знал, куда идет. Их встретил напыщенного вида человек, который отвесил им низкий поклон и нараспев поприветствовал герцога. После чего Холбрук неторопливо прошествовал мимо нескольких комнат, которые, похоже, были заполнены игроками, и наконец очутился в библиотеке.

То была великолепная комната. Те немногие участки стены, что не были заставлены книгами, были обиты темно-малиновой тканью. В огромном камине пылал огонь, а удобные кресла были расставлены по всей комнате группами, предоставлявшими возможность уединения.

Герцог не колебался ни секунды.

– Идемте, – бросил он через плечо, направившись в угол комнаты.

Четыре кресла были составлены вместе и повернуты спинками костальной части комнаты. В одном из них сидел отпрыск английского дворянства как раз того типа, который вызывал у Эвана неприязнь. Черные локоны его были уложены в одну из тех причесок, которая, как совсем недавно понял Эван, была именно прической, а не следствием внезапно разразившегося проливного дождя. И на нем был сюртук, так щедро изукрашенный вышивкой, что у Гловера ослабли бы колени. Эван мог только радоваться, что его слуги нет рядом, ибо пределом мечтаний Гловера было оказаться облаченным в сюртук гранатового цвета, словно какой-нибудь торговец галантереей.

Эван с первого взгляда понял, что джентльмен, сидевший рядом с человеком-галантерейщиком, был человеком власть имущим. У него было лицо, которое говорило о способности повелевать, коли он того пожелает. Само спокойствие его излучало силу и величие. Возможно, он был одним из герцогов королевской крови, хотя Эван слышал, что герцоги немного полноваты.

– Я привел с собой шотландского графа, – без церемоний молвил Холбрук. – Похоже, он славный малый, и держит у себя дома виски, от которого играет кровь. Вдобавок он владелец Колдуна, который, если вы помните, два года назад выиграл «Дерби». Ардмор, этот молодой щеголь – Гаррет Л ангем, граф Мейн. А это – мистер Лусиус Фелтон. Что до меня, то друзья зовут меня Рейфом.

Не дожидаясь, пока ему ответят, он сделал знак лакею.

– Спроси Пенни, нет ли у них в доме выдержанного виски «Глен Гариош».

– У них его нет, – сказал Эван, отвесив поклон джентльменам, которые поднялись и теперь рассыпались в любезностях. – Выдержанное односолодовое виски пока еще не производится на продажу.

Герцог рухнул в кресло.

– У меня внезапно появилась острая потребность навестить наших северных соседей.

Теперь, когда граф Мейн поднялся на ноги, Эван тотчас увидел, что сей джентльмен отнюдь не был галантерейщиком, несмотря на то что его темно-красный сюртук, казалось, вобрал в себя сияние огня. У него был усталый взгляд и опущенные книзу уголки губ, свидетельствующие о беспутном образе жизни, но он был человеком, с которым приходилось считаться.

– Ардмор, – сказал Мейн, – я рад нашему знакомству. – У него было сильное рукопожатие. – Не вас ли я видел танцующим в доме леди Феддрингтон?

– Его видел не только ты, но и весь остальной Лондон, – встряв в разговор, мрачно изрек герцог.

– Я танцевал большую часть вечера, – заметил Эван, обменявшись рукопожатием с Фелтоном.

– Ему нужна жена, – сказал Рейф. – И коль скоро я не отдаю ему Имоджин, несмотря на то что она вешалась ему на шею, то я подумал, что мы сами сможем кого-нибудь ему подыскать. В конце концов, мы неплохо о тебе позаботились, Фелтон.

– Чем меньше об этом будут говорить, тем лучше, – пробормотал Мейн.

В герцоге наконец проявилось действие всего выпитого виски, и он довольно глупо улыбнулся Эвану.

– Мейн пытается сказать, что после того, как он вскружил голову одной из четырех моих девочек и бросил ее, в дело вмешался Фелтон и женился на ней.

Мейн смотрел на Эвана, слегка изогнув губы в сардонической усмешке, а Фелтон ухмылялся во весь рот. Англичане были куда более странными, чем Эван об этом слышал.

– Сколько у вас подопечных? – наконец спросил он.

– У виконта Брайдона было четыре дочери, – изрек герцог, откинув назад голову. – Четыре, четыре, четыре. И все сестры. Одна еще не покинула классной комнаты – это Джоузи. Имоджин – одна из них, а Тесс была самой старшей, пока Фелтон не забрал ее.

Фелтон улыбался. И все же шотландец никогда не стал бы водить дружбу с человеком, соблазнившим его жену. Никогда. Одного взгляда налицо Мейна было достаточно, чтобы понять, что он распутный бездельник.

Должно быть, Фелтон прочитал это во взгляде Мейна, потому что непринужденным тоном сказал:

– К сожалению, я был вынужден заставить Мейна бросить его невесту. Я решил, что замужем за мной ей будет лучше, чем за ним.

– И погубил мою репутацию, – сказал Мейн.

– Вздор! – фыркнул герцог. – Тот побег был всего лишь одним из череды скандалов, которые ты сеешь вокруг себя. Так на ком из здешних девиц может жениться Ардмор? Ты знаешь свет, Мейн. Подыщи ему невесту.

Зван с легким любопытством ждал, что ответит Мейн, но в этот момент появился пухлый официант.

– Ваша милость, у нас в доме нет ни капли «Глена Гарио-ша». Не желаете ли «Ардбег» или «Тоубермэри»?

Рейф посмотрел на Эвана.

Эван нагнулся к мужчине и сказал:

– Мы попробуем «Тоубермэри».

Толстяк поклонился и вышел, а Рейф мечтательно произнес:

– Мужчина, который знает толк в спиртном, драгоценнее рубинов.

– В этом случае могу я обратить ваше внимание на мисс Аннабел Эссекс, она выезжает в этом сезоне, – сказал Фелтон. – Это вторая подопечная Рейфа, – объяснил он Эвану. – Ее приданое – кобыла Удовольствие Миледи.

Так, значит, златовласую шотландку зовут Аннабел. Но герцог покачал головой:

– Ничего из этого не выйдет. Прошу прощения, Ардмор, но Аннабел питает пристрастие к богатым и титулованным англичанам. Она будет неподходящей женой нищему шотландскому графу, и с этим ничего не поделаешь.

Фелтон открыл было рот, но Эван поймал его взгляд, и он закрыл его.

– А, проблема с приданым, – задумчиво молвил Мейн. Официант вернулся с графином «Тоубермэри», которое было ничуть не хуже, чем помнил Эван.

– Вам нравится поэзия? – спросил Мейн. Вопрос показался Эвану неуместным.

– Мне некогда читать.

– В таком случае мисс Питен-Адамс не подойдет. У нее солидное приданое, но я слышал, что она выучила наизусть целую пьесу Шекспира. Во всяком случае, она любит ввернуть в разговор соответствующее словечко или фразу. Мейтленд как-то жаловался, что, когда они были помолвлены, она заставила его прочесть вслух всего «Генриха VIII». Очевидно, это заняло весь день.

– Нет, – сказал Эван. – Это не годится.

– Так вот зачем вы явились в Лондон! – Рейф уставился на него поверх стакана, в котором оставалось всего лишь на дюйм виски.

– Чтобы найти жену, – согласился Эван. – Как я вам уже и говорил ранее, ваша светлость.

Выпитое виски теперь определенно сказывалось на герцоге.

– Иногда я думаю, что мне тоже нужна жена. Она бы присматривала за всеми моими подопечными. Они того и гляди доведут меня до Бедлама.

– Не будь дураком, – ответил ему Мейн. – Ни одна женщина не выйдет замуж за пьяницу вроде тебя, если только не позарится на твой титул и деньги.

К некоторому удивлению Эвана, Рейф нисколько не оскорбился, услышав суровую оценку друга.

– Может, ты и прав, – сказал он с зевком, от которого, казалось, его челюсть вот-вот сломается. – Мне пора на боковую. Придумай еще парочку имен для Ардмора, Мейн.

– Мисс Тарн, – сказал Мейн, задумчиво прищурив глаза. – Она довольно красива, приданое у нее более чем приличное, и, если верить слухам, она превосходно разбирается в лошадях.

– Моя жена говорит, что она влюблена во француза по имени Субиран, – сообщил Фелтон. – Ее отец не одобряет этого союза, но мисс Тарн стоит на своем.

– В таком случае леди Сесили Севери, – предложил Мейн. – Старшая дочь герцога Клэра. Недурна собой, и, ясное дело, внушительное приданое.

– Это ее третий сезон, – встрял Фелтон.

– Да, она шепелявит, – признал Мейн. – Но ее приданое, безусловно, перевешивает шепелявость.

– Она делает вид, что ей около пяти лет, – решительно сказал Фелтон. – Сюсюкает со своими поклонниками. Некоторых мужчин это отталкивает.

– Я склонен отнести себя к их числу, – молвил Эван.

– Тогда третий вариант, – сказал Мейн. – Леди Гризелда Уиллоби. Молодая, красивая вдова с большим поместьем и веселым нравом. Она считает, что не хочет выходить замуж, но, говоря по правде, из нее получится счастливая жена и мать. И у нее безупречная репутация.

За сим предложением последовала тишина. Эван подумал, что леди Гризелда, похоже, была превосходной кандидатурой. Он кивнул.

– Леди Гризелда – сестра Мейна, – сказал Фелтон. Эван посмотрел на Мейна.

– Ваша сестра? Мейн кивнул.

– Заметьте, ее расположения добивались многие мужчины и ни один из них не имел ни малейшего успеха. – Он, прищурив глаза, смерил Эвана взглядом. – Но у меня такое чувство, что вам повезет больше, чем большинству. Ей всего тридцать, и времени для того, чтобы завести детей, предостаточно.

– У него нет состояния, – сообщил Рейф. Голос его превратился в глухое рычание вследствие усталости и выпитого.

– Ей оно и не нужно. Ее вдовья доля наследства сама по себе была отличной, но имение Уиллоби тоже обширное.

Фелтон кивнул:

– Я склонен согласиться с твоей оценкой владений леди Гризелды.

– Она говорит, что не хочет вновь выходить замуж, – сказал Мейн. – Но я питаю к ней нежные чувства.

Эван истолковал это как типично английское сдержанное признание в преданной любви к сестре. Господи, до чего ж эти англичане странные! Вот мужчина, который выглядит как распутник, если он когда-либо встречал распутников… и все же, кажется, он по-настоящему сосватал ему невесту.

– Я почту за честь познакомиться с леди Гризелдой, – сказал он.

– Хорошо. Значит, решено, – молвил Рейф с очередным зевком. – Я ухожу. Ардмор, подбросить вас в «Грийон», или вы сами доберетесь домой?

Эван поднялся и поклонился двум мужчинам.

– Пожалуй, можно как-нибудь потолковать о ваших конюшнях, – сказал Фелтон.

Эван узнал огонек, промелькнувший в его глазах, – огонек человека, испытывавшего неистребимую страсть к лошадям.

– Буду счастлив, – сказал он, снова поклонившись. Мейн поднялся, в свою очередь.

– Вы приглашены на прием на открытом воздухе, который завтра днем дает графиня Митфорд?

– Да. – Эван заколебался. – Я думал не пойти. Последний прием на открытом воздухе показался мне в высшей степени утомительным.

– Этот не будет. Графиня Митфорд подражает древним итальянским семьям эпохи Возрождения. Она дает только один прием в год, и он стоит того, чтобы его не пропустить. Я буду сопровождать свою сестру.

– Идемте, – ворчливо сказал Рейф. – От выдержанного виски разыгрывается такая же головная боль, как и от его младших братьев, дьявол побери.

Эван снова поклонился.

Глава 4

Все переменилось с тех пор, как Тесс вышла замуж. На протяжении многих лет они четверо обычно сворачивались калачиком в постели, зимой съежившись под ветхими одеялами, одетые в сорочки за неимением ночных рубашек… и разговаривали. Джоузи была совсем малышкой, но благодаря острому уму казалась едва ли не самой старшей из них. Имоджин была второй младшей сестрой; ее страсть к Дрейвену Мейтленду годами цвела пышным цветом, прежде чем тот заметил ее существование. Аннабел была двумя годами старше Имоджин и проводила отрочество, управляя денежной стороной домашнего хозяйства; она была измучена этой ношей и чувствовала себя до крайности уставшей от нищеты отцовского дома. Она беспрерывно говорила о Лондоне, о шелках и атласе, и о человеке, который никогда не заставит ее считать каждое пенни. А Тесс была самой старшей… Тесс, которая переживала за всех них и держала свои страхи при себе.

Но Джоузи находилась в деревне под присмотром своей гувернантки, мисс Флекноу, а Тесс – в мужниной постели. Что в остатке давало всего лишь двух сестер, чтобы пререкаться друг с другом, угрюмо подумала Аннабел.

Этим вечером Имоджин пребывала в мрачном расположении духа. Она сидела с поджатыми губами и хмуро смотрела на столбик кровати в изножье.

– Он не имел права так поступать! – сказала она. – Не имел права!

Аннабел подскочила. Голос сестры был столь же пронзительным, как северный ветер.

– Рейф – наш опекун, – напомнила ей она.

– Я могу делать все, что мне заблагорассудится и с кем мне заблагорассудится! – заявила Имоджин. – Может, он и твой опекун, но не мой, поскольку я женщина, обладающая независимым состоянием. Мне он никогда не нравился, этот пьяница, и никогда не понравится. И я никогда не прощу Тесс за то, что в этот сезон она не вывозит нас в свет сама.

Муж Тесс много путешествовал, разъезжая с проверками по своим угодьям, разбросанным по всей Англии. Тесс приохотилась путешествовать вместе с ним, и она отсутствовала в Лондоне столь же часто, как и присутствовала, поэтому Рейф с помощью леди Гризелды вывозил Аннабел в свет в этот сезон.

– Ты была представлена обществу, когда вышла замуж за Дрейвена, – напомнила ей Аннабел. – Тебе нет надобности в помощи Тесс.

– Дрейвен… – молвила Имоджин, и выражение лица и голос ее полностью переменились, смягчились, так что она стала похожа на прежнюю Имоджин, до того как сделалась такой грубой, жесткой и резкой.

Аннабел затаила дыхание, но Имоджин не залилась слезами. Вместо этого она, помедлив мгновение, сказала:

– Он был красив, не правда ли?

– Очень, – подтвердила Аннабел. «Только не спрашивай меня, был ли он благоразумным человеком или рассудительным мужчиной», – мысленно прибавила она.

– Я любила ямочки на его щеках, – сказала Имоджин. – Когда мы поженились, я…

Увидев, как в глазах сестры заблестели слезы, Аннабел незаметно извлекла носовой платок из ночного столика, где она хранила их про запас. Но Имоджин покачала головой.

– Известно ли тебе, в чем беда замужества, длившегося всего-навсего пару недель? – спросила она.

Аннабел полагала, что это риторический вопрос.

– Беда в том, что у меня мало воспоминаний, – ответила Имоджин напряженным голосом. – Сколько раз я могу вспоминать свой первый поцелуй с Дрейвеном? Сколько раз я могу вспоминать, как он предложил мне выйти за него замуж? Если бы только у нас было больше времени, хотя бы месяц или два, у меня была бы куча воспоминаний, которых мне хватило бы на долгие годы.

Аннабел протянула ей платок. Имоджин утерла слезу, медленно катившуюся по ее щеке.

– Когда-нибудь у тебя появятся другие воспоминания, которые ты сможешь бережно хранить, – осмелилась предположить Аннабел.

Вспыхнув яростью, Имоджин набросилась на нее:

– Даже не пытайся сказать, что кто-нибудь сможет вытеснить Дрейвена из моего сердца! Я любила его с тех пор, как достигла девичества, и никогда, никогда не полюблю другого мужчину так, как любила его. Никогда!

Аннабел прикусила губу. Похоже, она всегда говорит не то, что нужно. Быть может, ей следует сообщить лорду Россетеру, что она хочет выйти за него замуж немедленно – по крайней мере, тогда она выберется из этого дома.

– Я не хотела, чтобы мои слова прозвучали как намек, что ты позабудешь Дрейвена, – сказала она, следя за своим голосом, чтобы в него не вкралась даже тень раздражения. – Но ты слишком молода, чтобы говорить «никогда», Имоджин.

– Я никогда не была молода в этом отношении, – категорично заявила Имоджин.

Аннабел решила попытаться переменить тему.

– Я приняла решение выйти замуж за лорда Россетера, – весело сказала она.

Казалось, Имоджин ее не услышала.

– Сегодня вечером Рейф сказал мне нечто похожее. В сущности, он имел в виду… – Она обернулась к Аннабел и заколебалась. – Возможно, мне не следует тебе это говорить, коль скоро ты не замужем.

Аннабел фыркнула.

– Он обвинил меня в том, что мне недостает удовольствий супружеского ложа!

– О! А это так? – вопросила Аннабел. Казалось, то был разумный, хотя и нескромный вопрос, учитывая поведение Имоджин на танцевальной площадке.

– Конечно, нет! Мне недостает Дрейвена. Но не… или скорее… если бы Дрейвен был…

Аннабел пришла ей на выручку:

– Что ж, я понимаю Рейфа. Я склонна думать, что любой человек мог резонно предположить, что тебе недостает этих самых удовольствий, принимая во внимание то, как ты смотрела на Ардмора на танцевальной площадке.

– Вздор! – огрызнулась Имоджин. – Я просто была соблазнительной. В точности как ты всегда себя ведешь.

– Я никогда так себя не веду, – заявила Аннабел.

– Ну конечно же, ты не располагаешь теми знаниями, какими располагаю я, – раздраженно молвила Имоджин. – В конце концов, ты всего лишь девушка. Я могла вести себя гораздо более открыто, поскольку я понимаю, что происходит между мужчиной и женщиной в спальне.

Аннабел не осмелилась ответить, опасаясь сказать лишнего.

– В любом случае, – продолжила Имоджин, – я твердо решила заполучить Ардмора.

– Заполучить? – спросила Аннабел, устремив на сестру прямой взгляд.

– Сделать его частью своего окружения, – сказала Имоджин, махнув рукой в воздухе. – Это все, что я могу сказать по сему предмету девушке, даже если она моя сестра.

Аннабел пропустила ее провокацию мимо ушей.

– Будь осторожна, Имоджин. Я была бы очень-очень осторожна. По мне, этот граф не похож на ручного котика.

– Чушь! – сердито молвила Имоджин. – Все мужчины одинаковы.

– Хорошо, – сказала Аннабел. – Делай его своим чичисбеем, коли тебе так угодно. Но к чему устраивать такое представление во время танца? К чему ставить себя в такое неловкое положение?

– Я выражала наше взаимное…

– Что бы ты там ни выражала, это не было желанием уложить Ардмора в постель.

– Нет, было! – вскинулась Имоджин, но тут слова застряли у нее в горле. Она пребывала в уверенности, что была соблазнительной и чувственной. Возможно, в этом она тоже потерпела неудачу. Она взглянула на Аннабел. Каким искушением было довериться ей…

Нет. Рассказать о своих супружеских неудачах Аннабел – Аннабел, которая могла заставить любого мужчину в радиусе десяти ярдов задыхаться от страсти, – было выше ее сил.

– Ты могла бы поговорить об этом с Тесс, – молвила Аннабел, обнаружив ту необъяснимую способность, иногда встречающуюся у сестер, угадывать, что думает другая.

– Здесь не о чем говорить, – сказала Имоджин, кашлянув, чтобы скрыть хрипоту в голосе. – Я получила несказанное наслаждение, танцуя с Ардмором, и с нетерпением жду новых счастливых часов, проведенных с ним.

– Ты говоришь, как приходский священник, вступающий в новую должность, – заметила ее сестра.

Что Аннабел знала о жизни? Имоджин не могла поговорить с ней, равно как и не могла поговорить с Тесс, потому что, несмотря на то что Тесс была замужем, она была счастлива.

Она сделала глубокий вдох.

– Я вся во власти удовольствия, которое мне предстоит разделить с Ардмором, – молвила она.

– Пожалуй, не должность священника, а… сан епископа, – задумчиво пробормотала ее сестра, на которую ее заявление явно не произвело впечатления.

Имоджин отвернулась.

Глава 5

Приемом на открытом воздухе, который давала леди Митфорд, наслаждался каждый представитель света, которому посчастливилось получить приглашение. Конечно же, все они наслаждались по разным причинам. Матери достигших брачного возраста дочерей находили, что романтические беседки, которые леди Митфорд расположила По всему саду, являлись превосходной ширмой для взращивания близких отношений, которые не были еще достаточно близкими.

Те, кто по каким-либо причинам не был заинтересован в брачных играх, получали наслаждение от созерцания усилий леди Митфорд воссоздать кухню эпохи Возрождения. В один год, к примеру, пирог разлетелся на куски, явив всеобщему взору пять взъерошенных голубей, которые проворно взмыли в воздух. А когда один из них сбросил ядовитую субстанцию на голову самонадеянному юному лорду, все пришли в неописуемый восторг и сочли, что пирог имел громадный успех.

И наконец, этот день был по достоинству оценен теми, кто обладал чувством юмора. Эван Поули, граф Ардмор, склонен был отнести себя к числу последних. Говоря по правде, это празднество, безусловно, было самым занимательным из всех, что ему довелось посетить в Англии.

Леди Митфорд разместила себя и своего супруга в дальнем конце обширной лужайки большей частью для того, чтобы входившие гости могли восхищаться сим зрелищем. Они представляли собой пухлую чету, втиснутую в яркие одежды эпохи Возрождения; канареечного цвета чулки лорда Митфорда заслуживали особенного внимания, поскольку повторяли цвета одежд тридцати слуг, расставленных повсюду на лужайках. Чета восседала в позолоченных креслах, имевших подозрительное сходство с тронами, под небесно-голубым балдахином, трепетавшим на легком ветру. Вокруг них резвились несколько маленьких собачек и настоящая обезьянка, привязанная к креслу леди Митфорд шелковой ленточкой. Эван постарался не замечать того обстоятельства, что обезьянка, похоже, пристроилась к шелковой туфельке леди Митфорд, предаваясь сокровенным утехам. Он отвесил ей поклон.

– Вы оказали мне огромную честь, леди Митфорд. Я не могу в достаточной мере отблагодарить вас за то, что вы включили меня в список приглашенных.

– Я бы не могла не пригласить вас, – рявкнула она голосом, напоминающим рык одной из своих собачек. – Я получила по меньшей мере восемь просьб включить вас в список – все от мамаш, разумеется.

Лорд Митфорд одарил его заговорщической улыбкой.

– Наш прием славится браками, которые из него проистекают.

Они являли собой странную пару. На леди Митфорд была высокая конусообразная шляпка, которая была бы более уместна во времена царствования короля Ричарда, чем королевы Елизаветы. Лорд Митфорд выглядел столь же величественно – словно ярмарочный зазывала, а обезьянка, собачки и шелковый балдахин в равной мере служили доказательством того, что это праздник эпохи Возрождения. Но в глазах Митфордов светилось веселье, и было очевидно, что они получают такое же наслаждение от своих чудачеств, как и все прочие.

Леди Митфорд подняла унизанный кольцами палец и указала им вдаль.

– Как я понимаю, вы питаете особый интерес к прелестной вдове. Она вон там, подле увитой розами беседки.

Эван заморгал. Откуда графине было известно, что лорд Мейн рекомендовал свою овдовевшую сестру в качестве возможной супруги?

– Леди Мейтленд достаточно горевала, – с милостивой улыбкой сказала хозяйка. – Она почувствует себя лучше, если забудет о трагической смерти своего молодого мужа и обратит взор на вас.

Улыбнувшись и поклонившись, Эван повернулся и направился к увитой розами беседке, где предположительно находилась страстная Имоджин. После чего, когда Митфорды отвернулись, дабы поприветствовать очередного гостя, зашагал в противоположном направлении.

В этот самый момент он заприметил другую подопечную Холбрука и, что было довольно странно для его весьма избирательной памяти, даже вспомнил ее имя: Аннабел. Она была той девушкой, которая отказалась танцевать с ним, и еще она назвала его парнем. Его не называли так с тех пор, как умер дедушка, а это было много лет назад.

Он замедлил шаг, чтобы рассмотреть ее. Вся она была словно сделана из меда и золота. Мягкие, неукротимые кудри ее были стянуты на затылке, а оттуда уже ниспадали ей на плечи. Платье ее было платьем незамужней женщины, судя по тому, что он видел: кремовый шелк и кружево струились прямо от ее груди, отчего ноги ее казались столь же длинными, как ноги жеребенка. Но она не была молоденькой наивной барышней. Глаза ее светились умом и здравомыслием… Так отчего же она назвала его парнем?

Эван брел по лужайке, мысленно приказывая мужчине, которому она так ослепительно улыбалась, удалиться. Тот принадлежал к тому типу людей, которыми остальные всегда будут повелевать.

– Мисс Эссекс, – поклонившись, молвил он. Она обернулась к нему – взгляд ее был игривым.

– А, лорд Ардмор, – сказала она. – Позвольте представить вам лорда Россетера, если вы еще не знакомы.

Россетер отвесил довольно церемонный поклон. Не успев осознать, что делает, Эван немного подался в сторону, совсем немного, так чтобы встать в более широкую позу. И Россетер уловил его послание. Эван с первого взгляда понял, что тот был человеком, чувствующим косвенные намеки, человеком, который никогда не выскажется прямо и откровенно.

Неторопливым, чрезмерно элегантным движением перекинув плащ через руку, лорд Россетер принес мисс Эссекс заученные извинения и удалился. Она с довольно удивленным видом посмотрела ему вслед. Вероятно, от нее уходили очень немногие мужчины, с некоторым удовольствием подумал Эван.

– Он вернется, – сказал он ей, отказавшись от намерения проявить отточенную учтивость.

Она ответила ему с озорным огоньком в глазах:

– Я определенно надеюсь, что так оно и будет.

Что ж, она выразилась как нельзя более ясно. Очевидно, она намеревалась выйти замуж за этого холеного трусишку, которого выделила из толпы. Что было ее полным правом, напомнил себе Эван. Разумеется, он предпочел бы, чтобы его землячка была более щепетильной в вопросах выбора.

– Вчера вечером я познакомился с вашим опекуном, – сказал он.

– Я видела это, – ответила она. Улыбка сползла с ее лица.

На секунду он потерял нить ее мыслей, но потом припомнил яростное вмешательство Рейфа в его танец с ее сестрой. Хоть убей, он не видел между ними никакого сходства. Черноволосая девица была воплощением льда и ярости, тогда как лицо ее сестры было столь же гармоничным, как у итальянской мадонны, и гораздо более чувственным. Ему никогда не доводилось видеть ни такой пухлой нижней губы, ни глаз этого редкого голубого оттенка. Ардмор взял себя в руки.

– Вообще-то ваш опекун нанес мне визит прошлой ночью. Теперь ее улыбка исчезла совсем.

– Мне весьма жаль это слышать, – холодно молвила она. Он поймал себя на том, что улыбается во весь рот.

– Он отвез меня в свой клуб, который называется…

– «Уайте», – сказала она.

– У меня ужасная память на мелкие подробности.

И почему он ухмыляется, точно дурачок, перегревшийся на солнце?

– A y меня напротив, – призналась она. – Иногда способность перепутать имя или цифру кажется мне благом.

– Я склонен полагать, что данное качество было бы полезно в месте, подобном этому, – сказал Эван, обведя беглым взглядом сад. Тот наполнялся англичанами, собиравшимися группками под навесами из трепещущего шелка, где размещались еда и напитки.

– Да, полезно, – согласилась она. Казалось, они исчерпали эту тему.

– Так, значит, вы дочь покойного виконта Брайдона? – осведомился он, заранее зная ответ.

Она кивнула.

– Я как-то купил у него лошадь.

– Черная грива, внук Кориандра. Эван удивленно воззрился на нее.

– Я никогда не забываю имен. Помню, ваш управляющий ловко провернул сделку. Отец запросил шестьдесят фунтов, но ваш управляющий ухитрился купить лошадь за сорок. Папа расстроился, но для всех остальных это все равно было отлично. – Она прикусила язык, словно эти слова вырвались у нее нечаянно.

– Почему, скажите на милость, для вас это было отлично? – поинтересовался он, краем глаза заметив джентльмена в сиреневых бриджах, который с решительным видом направлялся прямо к Аннабел, держа в руках бокал шампанского, точно пропускной билет.

Она подняла глаза, и он увидел в них дружеское лукавство.

– Потому что мы каждый вечер на протяжении трех месяцев ели мясо. Ели досыта, – пояснила она.

Эван в недоумении уставился на нее. Она была похожа на отполированную до блеска совершенную статую, столь же прекрасную, как Венера, и столь же чувственную.

– Конюшни вашего отца славились своим великолепием от Роксбургшира до Абердиншира, – заметил он.

– Это так, – сказала она. – У каждого человека есть свои достоинства.

Она обладала не только красотой, но и ироничной манерой выражаться. Он был бы совсем не прочь привезти ее к себе домой, хотя бы потому, что от одного ее вида он ощущал тлеющий жар в чреслах. Поэтому то, что она остановила свой выбор на Россетере, в сущности, было к лучшему. Она была женщиной, способной ввести мужчину в безудержный плотский грех, что не укладывалось в рамки нормальной, исполненной уважения, любви мужчины к своей жене.

Сама мысль об этом наполнила его ужасом. Он поспешил откланяться.

– Мисс Эссекс, приятно было побеседовать с вами. Джентльмен в сиреневом выпрыгнул из-за ее правого плеча, точно марионетка.

– Мисс Эссекс, – с жеманной улыбкой произнес он, – я принес вам бокал божественного напитка.

Она обернулась к нему и улыбнулась так сердечно, что Эван подумал, что бедняга сейчас растает и растечется лужицей у ее ног. Если не умрет от стыда, что до него снизошла такая женщина.

– Это именно то, о чем я мечтала, – молвила она.

Эван поклонился и зашагал прочь. Ему необходимо найти Мейна. Мейна и его веселую вдовствующую сестру.

Имоджин Мейтленд прекрасно сознавала, что превратилась в фурию из классической пьесы. Она знала, что ведет себя гадко по отношению к сестрам, набрасываясь на них, словно дикая собака. Она знала, что должна быть благодарна Рейфу за его доброту и великодушие, которые он проявил, приняв ее обратно в свой дом после того, как она совершила столь скандальный побег. Вместо этого ей хотелось убить его всякий раз, как она видела его праздношатающимся с неизменным бокалом в руке. И своих сестер ей тоже хотелось убить: Тесс за то, что муж любил ее и был жив; Аннабел за то, что она без видимых усилий добивалась обожания мужчин; Джоузи… ну, Джоузи еще не покинула классной комнаты, поэтому Имоджин исключила ее из галереи тех, кто раздражал ее.

Было поразительно, как вся та скорбь в ее душе превратилась в ненависть. Она видела их потрясенные взгляды, когда грубила им, ярость на лице Рейфа, когда насмехалась над ним. И все же… ничего не могла с этим поделать.

Они просто не понимали.

Ни с кем из них никогда не случалось ничего ужасного. Никогда. Рейф потерял брата и родителей, но он, вероятно, просто опрокинул лишний стаканчик в память о них. Казалось, это предположение было не вполне справедливым, но ей не хотелось думать об этом. Аннабел всю жизнь затмевала ее, а Тесс…

Тесс ранила сердце Имоджин до такой степени, что она была не в силах этого перенести. Муж Тесс любил ее. Любил по-настоящему. Фелтон смотрел на Тесс с таким сильнейшим трепетом во взоре, что этого было достаточно, чтобы вызвать у Имоджин рвотные позывы. Он даже не мог дождаться, когда они останутся наедине – он целовал ее на людях! Он…

Имоджин в ярости прикусила губу. Бог знает, быть может, в спальне он сдувал со своей жены пылинки.

Она пристально посмотрела на мальчика, одетого в костюм пажа эпохи Возрождения, который демонстрировал искусство стрельбы из лука. «Не думай об этом…»

Если бы только у них с Дрейвеном было больше времени, он бы любил ее точно так же.

Слезы жаркой волной подкатили к ее глазам, но она не собиралась плакать здесь, в саду у леди Митфорд. Конечно же, Дрейвен любил ее. Разве он не сказал об этом перед самой смертью? Он сказал. Сказал. Он любил ее.

Но правда была столь же неумолима, как самый холодный лед. Он просто не любил ее так, как Лусиус любит Тесс.

В ее голове вращался замкнутый круг: если бы у них было время… если бы она была более обольстительной, более опытной, более красивой…

Повернувшись спиной к навесу с лучниками, она торопливо зашагала в противоположном направлении. Леди Уиттинхем шествовала в ее сторону со своим немощным мужем; Имоджин улыбнулась, борясь со слезами. Леди Уиттинхем отвернула лицо и прошла мимо.

На мгновение Имоджин застыла, словно ее ударили поддых. Тут она вспомнила, что сожгла мосты на балу вчера вечером:

Ардмор… их танец… Рейф. Но она не могла заставить себя переживать. Скорее всего ее бы не пригласили на этот прием на открытом воздухе, не будь приглашения разосланы неделю назад. Но кого это волновало?

Вопрос, извечный вопрос снова завладел ее мыслями, и она двинулась вперед, позабыв об оскорбительной выходке леди Уиттинхем.

Она была красива. Все так говорили. Ее модистка так говорила, ее горничная так говорила, и она сама видела правду, отражавшуюся в глазах мужчин, которые проходили мимо. Если бы только проблема была в ее внешности, с горечью подумала она. Тогда она просто примирилась бы с мыслью о жизни без любви и стала бы монахиней.

Что проку в красоте, если ей не удалось заставить Дрейвена полюбить себя? Одной красоты было недостаточно. Ей нужно было качество, которое было у Аннабел – этот ее томный, чувственный взгляд. Несправедливо, что им обладала Аннабел, ведь ее сестра была девственницей.

Поскольку она едва не налетела на столик, уставленный рюмками с миндальным ликером, ей пришлось взять одну рюмку, несмотря на то что она презирала спиртное.

Несомненно, Дрейвен был вполне счастлив. Вот только… сомнения не отпускали ее. Возможно, будь она более соблазнительной, то Дрейвен любил бы ее, любил бы по-настоящему. Она могла бы заставить того шотландского графа возжелать ее. Она видела это по его глазам, когда прижималась к нему.

В ее голове раздался шепоток протеста, но она оставила его без внимания.

Пожалуй, она могла бы научиться тому, как ублажать мужчину в спальне. Как сделать так, чтобы он был вне себя от желания обладать ею, чтобы он полюбил ее, хочет он того или нет. Именно так поступала Тесс. Имоджин видела ее: она разрешала своему мужу целовать себя на ипподроме, в окружении людей. Лусиус целовал Тесс на открытом воздухе, где их мог увидеть кто угодно. Сама она никогда не позволила бы Дрейвену такой вольности.

Дура! Она была дурой. Если бы она соблазнила Дрейвена на подобные вольности, то, возможно, он не оставил бы ее, и не спустился бы на беговую дорожку, и не обнаружил бы, что его жокей не желает скакать верхом на том диком жеребце, и не решил бы скакать на нем сам… Он остался бы рядом с ней.

Целым и невредимым.

Живым.

Миндальный ликер был таким тошнотворно-сладким, что угроза слез отступила. Она осушила рюмку. Почему она должна сидеть и горевать о Дрейвене, когда она могла бы…

Боль охватила ее сердце и сжала его так сильно, что она чуть не охнула в голос.

Как мог Дрейвен умереть? Машинально она начала считать до десяти, но было слишком поздно. Она почувствовала, как рыдания рвутся у нее из груди.

Единственным человеком, который любил Дрейвена, кроме нее самой, была его мать. И когда леди Кларис поняла, что Имоджин не носит в себе ребенка, она просто-напросто сникла. Она перестала есть, подхватила простуду… и оставила Имоджин в мире дураков, которые не знали Дрейвена, не помнили, каким невероятно забавным он мог быть, каким полным жизни, каким…

Слезы превратили весь мир в расплывчатое пятно, но перед ней замаячил один из навесов леди Митфорд, суливший скамью и полог из трепещущего белого шелка.

Она села и предалась давно заведенному, ставшему уже привычным порядку. Перво-наперво она села прямо и неподвижно. Она обнаружила, что вероятность залиться слезами уменьшается, если позвоночник выпрямлен. Потом она принялась считать вдохи: один, два, три. И наконец, она обратила свои мысли на поведение Рейфа прошлым вечером. Как он смеет? Как он смеет докучать ей высказываниями по поводу ее поведения? Он ей не брат, не дядя – никто! Он просто опекун, который был у нее до замужества. Теперь он ей никто, и тем не менее он осмелился… он осмелился!

Ее глаза сузились, и слезы высохли.

Слава Богу! Больше всего на свете она ненавидела, когда люди видели ее плачущей. Она довольно натерпелась жалости от своих сестер. Жалости или снисходительности, что было одно и то же, и ничто из этого не помогло ей избавиться от этой ужасной горечи, которую она ощущала во рту. Словно металл. Это была не совсем скорбь – скорбь скорее имела вкус слез.

Дрейвена больше нет. Она заставила себя подняться со скамьи.

Глава 6

Аннабел уже начала проявлять нетерпение, когда увидела, как лорд Россетер бредет обратно к ней. Вот и он.

Она оделась с особым тщанием, принимая во внимание то, что сегодня утром Россетер официально сделал ей предложение. Которое, в соответствии с ее указаниями, Рейф принял, и теперь оставалось только, чтобы Россетер лично попросил ее руки.

Россетер был облачен в желтую визитку в светло-коричневую полоску. Узел на его шейном платке был не слишком замысловатым – как раз подходящим для приема на открытом воздухе. Безупречность всего этого, вплоть до начищенных мысков его чрезвычайно дорогих ботинок, грела ей душу. Это был мужчина, который поймет ее желание носить шелк, ласкающий кожу, в любую пору, поймет и никогда не станет задавать ненужных вопросов.

Под влиянием этого Аннабел послала ему радушную улыбку. Он слабо улыбнулся в ответ и, повернувшись, встретился с ее дуэньей. Но леди Гризелда отослала его прочь, попросив принести ей стакан лимонаду.

– Я хотела поговорить с вами минутку. – Она одарила ее улыбкой, лучившейся заговорщическим удовольствием. – Я полагаю, что навес в дальнем правом углу сада подходящее место. Ранее я прогуливалась мимо него, и под этим навесом не предусмотрено никаких развлечений, так что вам не помешает никакой завывающий, точно кот на крыше, певец, терзающий лютню. Навес покрыт розовым шелком, который оказывает весьма благотворное влияние на цвет лица – не подумайте, что вам это необходимо, моя дорогая. И наконец, если вы пожелаете позволить Россетеру небольшое проявление его глубокой привязанности, то вас вряд ли увидят более двадцати – тридцати человек, а это должно стать залогом того, что эта новость распространится гораздо быстрее, чем если бы вы разместили объявление в «Тайме».

– Превосходное предложение, – пробормотала Аннабел. Теперь, когда до заветной минуты было рукой подать, ей просто хотелось побыстрее приблизить ее. Благополучно выйти замуж и больше никогда даже не думать о том, чтобы беспокоиться о деньгах.

– Помните, что с этого момента начинается ваша замужняя жизнь, – напутствовала ее Гризелда. – Будьте любезной, но твердой. Каждая ваша фраза поведает лорду Россетеру, какие вольности он сможет, а какие не сможет себе позволить. Вы должны научить его понимать каждый ваш взгляд. Вы понимаете, Аннабел?

– Думаю, да, – сказала Аннабел.

Россетер зашагал обратно к ним в сопровождении пажа, который нес поднос со стаканом лимонада для Гризелды.

– Взгляните-ка на это, – сказала Гризелда. – Вы сделали хороший выбор, дорогая. Он действует решительно.

– Пожалуй, – согласилась Аннабел.

– Не каждый мужчина настолько предусмотрителен, чтобы подумать обо всем наперед и избегнуть вероятности запачкать одежду, – сообщила ей Гризелда. – И мне нравится тот факт, что он немного старше вас. Это придает ему солидности.

– Как вы полагаете, сколько ему лет? – осведомилась Аннабел, глядя, как он неспешно плывет к ним, подняв белую руку в ответ на замечание, брошенное ему другом.

– О, по меньшей мере… что ж, давайте посмотрим. Я была замужем за Уиллоби, когда впервые познакомилась с ним, но для него это был отнюдь не первый сезон… На мой взгляд, ему года сорок три – сорок четыре. Зрелый, но не дряхлый. В самый раз! – радостно заключила она.

Старше ее на двадцать лет… Эта разница была несколько большей, чем предполагала Аннабел. Впрочем, лицо Россетера не имело возраста, так что, быть может, это было не столь важно. В конце концов, мужчины стареют не так, как женщины.

– Никому не удавалось поймать его, – сказала Гризелда. Россетер остановился и теперь обменивался приветствиями с одним из королевских герцогов – Кларенсом. – Но вы, похоже, завоевали его безо всяких усилий. Подлинный триумф.

– Благодарю вас, – пробормотала Аннабел. Россетер, казалось, по-настоящему увлекся беседой с его королевским высочеством. Он даже не бросал в ее сторону извиняющихся взглядов. Аннабел ощутила приступ раздражения. Он прекрасно знал, что она ждет его предложения. Неужели она просит слишком многого, желая, чтобы он совершил-таки этот самый поступок, вместо того чтобы болтать обо всякой чепухе с этим жирным увальнем-переростком – английским принцем.

Пока она наблюдала за ним, Россетер обернулся к сопровождавшему его мальчику и что-то пробормотал, после чего мальчик торопливо направился к ним с лимонадом.

Аннабел повернулась к Гризелде, но Гризелда заговорила прежде, чем она даже успела открыть рот:

– Я совершенно согласна. Совершенно. Беседа с Кларенсом отнюдь не причина мешкать с предложением руки и сердца. Россетеру нужно преподать урок.

И Аннабел точно знала, как это сделает. Она случайно заметила, что шотландский граф снова показался на горизонте и теперь стоял в сторонке недалеко от нее, наблюдая за представлением акробатов.

– Быть может, вам стоит… – начала леди Гризелда, но Аннабел оставила ее слова без внимания. Ей не было надобности покидать кресло. Вместо этого она устремила взгляд прямо на Ардмора, – на губах ее заиграла легкая улыбка.

Взъерошенные темно-рыжие волосы и словно изваянные из камня плечи делали его похожим на средневекового рыцаря. Говоря по правде, она была бы не прочь увидеть, как он оттягивает назад стрелу во время стрельбы из лука…

Походка Ардмора не имела ничего общего с плавной, изысканной поступью Россетера. Ардмор зашагал сквозь толпу прямо к ней, даже не отрывая взгляда от ее глаз.

– Вы помните, что я вам о нем говорила? – пискнула рядом с ней Гризелда. – Это не тот человек, которым можно играть!

Скосив глаза в сторону, Аннабел улыбнулась своей дуэнье:

– Я не собираюсь играть, Гризелда. Он мой земляк, и я полагаю, мы можем быть друзьями. Я просто хочу попросить его сопроводить меня к навесу для стрельбы из лука.

– Ах, стрельба из лука! – Гризелда смотрела, как Ардмор идет в их сторону. – Мне очень нравится, когда у мужчины широкие плечи.

Краем глаза Аннабел заметила, что Россетер увидел, кто приближается к ним. Вне всяких сомнений, теперь-то он закончит свою беседу с герцогом. Повинуясь порыву, она поднялась и двинулась навстречу Ардмору. Он был поистине полной противоположностью ее избраннику. Каждый дюйм его тела говорил о том, что он шотландец: от крепких, мускулистых ног до волевого подбородка и острых скул. Она без труда вообразила его древним пиктом, разукрашенным голубой краской и одетым в одну лишь…

Нет! Она поспешно вернула свое воображение туда, где ему надлежало быть. Мужчина, направлявшийся к ней, был, по-видимому, человеком того же сорта, что и ее отец. В сущности, если окажется, что у него есть коллекция скаковых лошадей, в которых он вкладывает все деньги в доме до последнего пенни, то сходство будет полным.

Глаза его улыбались вместо губ.

– Я наблюдал за рыцарским поединком. Я начинаю представлять себя в доспехах, – сказал он. Глаза его лучились смехом.

– А я тут представляла вас пиктом. Бровь его взлетела вверх.

– Одним из моих нагих и кровожадных предков?

– И моих, – обольстительно молвила она.

– В таком случае почему бы нам не испытать нашу ловкость в обращении с луком и стрелами? – вопросил он, сыграв прямо ей на руку.

Она оглянулась через плечо и обнаружила, что Россетер неторопливо отвешивает поклон Гризелде, очевидно, извиняясь за то, что послал лимонад со слугой вместо того, чтобы поднести его своей собственной рукой. Она немного повернулась, так чтобы Россетер мог видеть ее лицо, и улыбнулась Ардмору.

Бровь его снова поползла вверх. Хорошо, что ей никогда даже в голову не могла бы прийти мысль выйти за него замуж, потому что эта выразительная бровь может стать настоящим раздражителем во время долгой совместной жизни. Слава Богу, в Россетере не было ничего, что вызывало бы у нее раздражение.

Если бы у Ардмора была хоть чуточка мозгов, то он бы в точности понял, что она делает, нему, как ее земляку, следовало бы поддержать ее.

Так оно и вышло.

– Вы желаете, чтобы я шел помедленнее, чтобы он мог нас нагнать? – осведомился Ардмор. Голос его искрился смехом. По всей видимости, он решил ей помочь.

– Нет, – невозмутимо ответила она. – Полагаю, с этой задачей справится демонстрация искусства стрельбы из лука.

– Я понимаю, что вы хотите сказать, – молвил он. – Англичане имеют прискорбно хрупкое телосложение, не так ли? Почти худосочное. Но вам нет нужды тревожиться о ваших детях, – прибавил он. – В конце концов, у вас в роду присутствуют один-два пикта. Весьма вероятно, что мальчики получатся не слишком худосочными.

– Мои дети не будут худосочными! В любом случае, как вам известно, женщинам не нравится, когда мужчины слишком возвышаются над ними.

– Никогда этого не замечал, – сказал он, и она с раздражением подумала обо всех тех шотландских женщинах, которые возвели его самоуверенность на такие небывалые высоты.

Они остановились подле навеса для стрельбы из лука. Легкий ветерок колыхал шелковый навес, принося с собой запах апрельских цветов. В углу навеса была навалена куча луков. Распорядитель бросил всего один взгляд на Ардмора и протянул ему лук, который, казалось, был сделан из половины молодого дерева.

Ардмор, прищурившись, посмотрел на мишени: столбы с нарисованными на них кругами. Они были украшены шелковыми флажками, надо думать, большей частью для того, чтобы придать им античный вид, и расположены каждый на все большем расстоянии.

После этого он снял с себя сюртук. На нем была белая рубаха из тонкого льна. Аннабел была вынуждена признать, что она не была поношенной и даже, похоже, была сшита из отменной материи, – возможно, ее выткали в его поместье. Он натянул тетиву, пробуя лук. Огромные мускулы взбугрились на его спине и стали отчетливо видны сквозь обтягивавший их лен. Ардмор повернулся к распорядителю и взял у него стрелы. Он протянул ей все, кроме одной, и одарил ее ленивой улыбкой:

– На тот случай, если вы еще не заметили – ваш избранник приближается. И похоже, он нашел себе спутницу.

Аннабел огляделась.

– О, это моя дуэнья, леди Гризелда. Вы встречались с ней вчера вечером, когда мы впервые были представлены друг другу.

– Я же говорил вам, что не запоминаю имена. – Тут он моргнул. – Вы сказали, леди Гризелда?

Она кивнула.

Эван обернулся. Гризелда болтала с Россетером и выглядела слишком прелестно и молодо для того, чтобы быть вдовой. Говоря по правде, если бы Аннабел не любила ее так сильно, то она бы позавидовала ее безупречным локонам и роскошной фигуре. Внешний вид ее в точности соответствовал ее сущности: веселой, любящей посплетничать, очаровательной леди.

Аннабел взглянула на средневекового рыцаря подле нее, который стоял, почти разинув рот.

– Сестра графа Мейна? – спросил он.

Гризелда с Россетером вышли на залитый солнечным светом островок земли. Волосы ее заблестели, точно пресловутое золото.

– Вы знакомы с Мейном? – спросила Аннабел.

– Я встречался с ним прошлой ночью, – пробормотал Ардмор. Он отвернулся и снова натянул тетиву, но не стал вкладывать стрелу.

В этот момент к ним подошла Гризелда с сияющей улыбкой на лице. Россетер поклонился со всей сдержанной невозмутимостью раздраженного англичанина. Ардмор, казалось, пребывал в превосходном расположении духа. Он снова согнул лук – теперь Аннабел была совершенно уверена, что он делает это только для того, чтобы показать свои мускулы, и к тому же не ради ее выгоды.

Распахни Гризелда свои голубые глаза еще шире, они скорее всего вывалились бы у нее из глазниц.

– Не устроить ли нам дружеское состязание? – предложил Ардмор Россетеру.

– Я не питаю интереса к спорту, – спокойно молвил Россетер. Что характерно, в тоне его не было ни тени пренебрежения или чего-то, в чем можно было усмотреть оскорбление.

– В таком случае как насчет состязания между земляками? – спросил Ардмор у Аннабел.

Гризелда рассмеялась. Россетер перенес вес тела с одной ноги на другую. Он ничего не сказал, но Аннабел почувствовала его неодобрение.

– Хорошо, – ответила Аннабел. Она обернулась к распорядителю и одарила его томной улыбкой. Паренек порылся в куче и протянул ей лук. Он был из ясеня, с изящным изгибом, но ни на что не годным. Аннабел повнимательнее посмотрела на луки.

– Я попробую вот этот, из тиса, – сказала она.

У него был приятный изгиб. Она оттянула назад тетиву, пробуя лук. По счастью, маленькие рукава платья никоим образом не сковывали движения ее рук.

Теперь Ардмор ухмылялся, очевидно, сознавая неодобрение Россетера также, как и она. А Гризелда смеялась. Тут Ардмор снова натянул тетиву своего огромного лука – – сквозь ткань рубашки проступили его напрягшиеся мускулы.

Аннабел посмотрела в сторону и встретилась взглядом с Россетером. На лице его она прочитала одобрение: Россетер подумал, что она избегает демонстрации грубой мужской силы, предпочитая смотреть на него вместо Ардмора.

Она подняла свой лук, и Россетер положил свою затянутую в перчатку руку на ее плечо.

– Вам не нужно этого делать, – сказал он.

– Мне нравится стрельба из лука, – уклончиво ответила она, повернувшись так, что его рука соскользнула с ее плеча. Распорядитель протянул ей пучок стрел.

Россетер понизил голос:

– Нет надобности ставить шотландца на место. Предоставьте ему заниматься этим нелепым позерством: похоже, леди Гризелде это нравится.

Аннабел оглянулась, и действительно: ямочки на щеках Гризелды играли вовсю. Она протягивала Ардмору стрелы, а он одну за другой запускал их в мишень.

– Любезно с ее стороны, – заметил Россетер. – Уверен, они даже не заметят, если мы пойдем прогуляемся. – На сей раз он положил руку на ее лук.

– Это будет невежливо, – молвила она голосом, идеально гармонировавшим с его невыразительным тоном.

– Возможно, – сказал он.

Она истолковала это как согласие с ней, хотя она в нем не нуждалась. Ардмор повернулся кругом и спросил:

– Итак, мисс Эссекс, каковы условия нашего состязания? Она подошла к нему, рассматривая мишени.

– По три стрелы каждому. Вы идете к той дальней мишени, а я выбираю ту, что посередине, – с красным флажком.

– Ступайте к синей: она ближе, – великодушно предложил он.

Аннабел подняла глаза и увидела, что он рассчитывает выиграть. Улыбка тронула ее губы.

– Центр мишени, конечно же, вон та черная точка, – сообщила она ему.

– Мне это известно.

– Хорошо, – приторно-любезным тоном молвила она. – Я просто хотела убедиться в этом, учитывая то, что вы, похоже, испытывали некоторые затруднения с попаданием в нее во время вашей разминки.

Его лицо медленно расплылось в ухмылке.

– Но если вы хотите, чтобы состязание было настоящим, мисс Эссекс, то должны быть фанты.

Россетер вмешался:

– Конечно же, никаких фантов не будет. Это придаст состязанию грубый дух публичного представления.

– Но видите ли, – сказал Ардмор, – мы, шотландцы, довольно грубый народ.

Аннабел бросила на него хмурый взгляд. Россетер явно не был очарован ее шотландским происхождением, поэтому ей не хотелось лишний раз напоминать ему об этом.

– Фангом будет просьба, – сказал Ардмор. – Услуга, которая может быть потребована в любое время и должна быть оказана без вопросов.

– Мисс Аннабел нет совершенно никакой надобности просить вас об услуге, – молвил Россетер, и на сей раз она различила легкое пренебрежение, скрывавшееся за его любезным тоном.

– Как знать, – ответил Ардмор, выбирая стрелу. – Она уже несколько раз обращалась ко мне с просьбой, и я, конечно же, всегда рад помочь своей соотечественнице.

Аннабел прилаживалась к своему луку. Гризелда, посмеиваясь, помогала Ардмору натянуть перчатку лучника, которую ему вручили. Естественно, Россетер стоял в сторонке, пока Аннабел натягивала свою перчатку.

Внезапно воздух наполнился звуками высоких, изогнутых дугой труб, столь любимых леди Митфорд.

– Состязание! – выкрикнул трубач. – Сейчас начнется состязание лучников!

Тонкие ноздри Россетера раздулись, и он шагнул назад. Аннабел поняла, что теперь он гневается по-настоящему. В сущности, если она не откажется от участия в состязании, то он может просто неспешно уйти прочь в своей элегантной полосатой визитке и даже отказаться от мысли жениться на ней. Скорее всего именно так – из-за обидчивости он все эти годы и оставался холостым.

Через мгновение у них появились зрители: кружок дам в трепещущих бело-розовых платьях и горстка джентльменов с восхищенными глазами. Ардмор натянул тетиву и выпустил стрелу. Аннабел внезапно осознала, что если она натянет тетиву, то ее грудь вызывающе выпятится вперед. Она взглянула на Россетера. Он по-прежнему стоял на своем месте, ожидая, когда она примет решение. Разве то, что им обоим не нужно обмениваться словами, чтобы понять, что думает другой, не хорошее предзнаменование для их брака?

Она двинулась вперед, собираясь сделать выстрел.

– Похоже, вы не совсем попали в цель, – сказала она шотландцу, позволив лишь капле сожаления омрачить ее голос.

Он покосился на столб.

– Мне кажется, это хороший выстрел.

– Хм-м…

Она натянула тетиву и замерла на мгновение, ища черное пятнышко в центре своей мишени. Она выпустила стрелу, и та полетела, точно птица к своему гнезду. Аннабел улыбнулась и подняла глаза на своего противника. Но он смотрел не на мишень, а на нее, и вид у него был несколько смущенный. Аннабел глянула вниз. Она почувствовала, как ткань платья обтянула ее грудь, когда она натягивала тетиву: в конце концов, такая легкая ткань не была предназначена для спортивных занятий.

Россетер по-прежнему стоял на том же месте – губы его от отвращения превратились в тонкую полоску. По всей видимости, он решил дать ей второй шанс.

Распорядитель поспешил к мишеням – желтые чулки его сверкали на солнце. Он нагнулся над ее мишенью, а потом выпрямился.

– Мисс Эссекс выигрывает! – выкрикнул он.

– Вторая попытка, – сказал Ардмор, снова натянув тетиву лука.

То был хороший выстрел – Аннабел была вынуждена отдать ему должное. Но он направил лук в воздух всего на долю дюйма выше, чем было нужно. Так оно и было: на ее взгляд, стрела слегка отклонилась от цели, хотя он обернулся к ней с улыбкой, которая наводила на мысль, что он думает, что попадание было точным.

– Я слышала, что очки могут оказаться весьма полезными, когда человек становится старше, – приторно-любезным тоном сказала ему она и, натянув тетиву, тотчас выпустила стрелу. Воистину она выбрала слишком легкую мишень.

Зрители порядком оживились, когда распорядитель объявил победителя этого раунда.

Но когда мисс Эссекс взглянула на Ардмора, рассчитывая увидеть на его лице напряжение, вызванное соревнованием, или хотя бы вспышку духа соперничества, то обнаружила, что он смеется.

– Как бы ни сложилась следующая попытка, вы выиграли мой фант. Полагаю, моя ошибка заключалась в том, что я не уступил вам право первого выстрела.

– Это было бы более вежливо, – встрял Россетер. Поклонившись, Ардмор сделал ей знак рукой. Аннабел шагнула вперед, сознавая, что на нее устремлены взгляды двух мужчин. Она тряхнула головой, откинув кудри с плеч: они могли ей помешать. После чего оттянула назад тетиву – медленно, очень медленно. Она почувствовала, как грудь ее движется вперед и вздымается, выпирая из лифа ее муслинового платья. Наконец она ощутила, как стрела выскользнула из ее пальцев и воспарила к своему месту. Она немного отклонилась от цели, потому что Аннабел слишком долго держала стрелу.

Ардмор занял ее место. Он оттянул тетиву лука также медленно, как и она, – мускулы заиграли на его широких плечах. Он метнул в нее взгляд. Его глаза были почти – почти – бесхитростными, но не совсем. Она едва не разразилась смехом, но вместо этого одарила его улыбкой – одной из своих самых чарующих. На мгновение у него сделался такой вид, будто его ударили копытом в лоб. Она отступила назад. Если только она не ошиблась, то он слишком долго держал стрелу, и локоть его опять был поднят чересчур высоко.

Так оно и было: он вообще не попал в мишень. Вдруг откуда ни возьмись перед ними, лучась счастьем, возникла леди Митфорд.

– Я так люблю, когда мои гости проникаются духом эпохи! – грассируя, произнесла она. – Так вот, мы с лордом Митфордом приготовили для вас премилый сюрприз!

Она бешено замахала рукой, и их взору предстала повозка для пони, которую тащили два несчастного вида осла. Цветы были вплетены в их гривы и заткнуты за уши, цветами были украшены и бока повозки.

– Вы будете королем и королевой майского праздника! – довольно провозгласила леди Митфорд. – Конечно, сейчас не совсем май, но мы подумали, что это так подходит к нашему торжеству! Мы с лордом Митфордом намеревались сами быть королем и королевой, но коль скоро вы оба столь глубоко прониклись духом этого дня, то мы посмотрели друг на друга и единодушно решили короновать вас вместо себя.

Гризелда смеялась и хлопала в ладоши – должно быть, предложение леди Митфорд было приемлемым с точки зрения дуэньи. Аннабел заколебалась, но Ардмор все решил за нее. Не тратя времени на то, чтобы спросить ее мнение, он положил руки ей на талию и забросил в повозку. Она охнула, но в следующую секунду он уже сидел рядом с ней, и снова зазвучали трубы. Леди Митфорд протянула им венок из цветов.

– Вы должны это надеть, – вполголоса сказал ей Ардмор. – Взгляните, какую радость ей это доставляет.

И действительно, леди Митфорд смеялась от счастья.

– Хотя что-то здесь не так, – молвил Ардмор. Он прищурил глаза. – Вы выглядите не совсем так, как нужно.

Внезапно он выбросил вперед руку и одним точным движением вытащил из ее волос три шпильки.

Аннабел ахнула. Волосы рассыпались по плечам завитками мягких, золотистых кудрей, над которыми горничная трудилась битый час, подкалывая их к затылку.

– Как вы смеете! – воскликнула она, подняв на него глаза. Но он водрузил венок из белых цветов ей на голову.

– Ш-ш-ш, – сказал он. – Вы королева.

Его бедро коснулось ее бедра, когда ослы резко тронулись в путь вокруг сада.

– Это неприлично! – прошипела она ему.

Но он ухмылялся во весь рот. Они начали круг почета по саду: Аннабел улыбалась гостям, мысленно кляня своего попутчика. Россетер посмотрел на повозку и, развернувшись, зашагал прочь. Аннабел прибавила особенно ядовитое ругательство к своей мысленной тираде. Но, говоря по правде, она не очень-то тревожилась из-за Россетера. Он вернется, если она того пожелает. Или не вернется, и тогда она найдет кого-нибудь другого. Его нудная придирчивость уже немного ей надоела.

Тут они снова возвратились туда, откуда начали свой путь, и леди Митфорд принялась направлять повозку вокруг задней половины дома.

– Это просто для того, чтобы слуги могли взглянуть на вас. Они все так интересуются нашим праздником Возрождения, благослови Господь их души! Я знаю, что они захотят увидеть короля и королеву.

Поэтому Эван пустил ослов вокруг задней половины дома, как ему было велено. Но оказалось, леди Митфорд переоценила энтузиазм своих домочадцев, поскольку там не было ни души – одни только занавески, задернутые от полуденного солнца. Ослы остановились и принялись обгрызать розовые кусты, которые росли по сторонам кухонной двери.

– Возможно, в эту самую минуту она предупреждает слуг о нашем присутствии, – предположил Эван. Было в Аннабел нечто такое, отчего в нем просыпалась бесшабашность, словно по его венам струилось шампанское.

Она чинно сидела, сложив руки на коленях.

– Полагаю, нам следует повернуть обратно. Нам не подобает быть одним.

Он отложил поводья. Ни один мужчина из плоти и крови не отверг бы такую возможность. В глазах Аннабел он увидел не целомудрие, но сознание того, что он – мужчина. А Эван был мужчиной, предпочитавшим действия словам.

Он наклонял голову медленно, чтобы у нее было время взвизгнуть или сказать «нет», как поступали благопристойные девицы, когда их собирались поцеловать. Но она не произнесла ни слова – только смотрела на него своими серо-голубыми глазами.

Губы его коснулись ее губ. Они были мягкими, словно лепестки роз, которые поедали ослы, и он хотел съесть ее, ее всю… Он снова провел губами по ее губам – на этот раз сильнее. Но она ничего не сказала, не издала ни звука, поэтому он неторопливо прошелся губами вниз от маленького изгиба в уголке ее рта, думая о ее шее, этой сливочно-белой, нежной шее, но ему не хотелось покидать ее уста. Поэтому он вернулся назад, и она слегка раскрыла губы, и он скользнул внутрь в промежутке между вдохом и выдохом.

И вот он уже держит ее в своих объятиях, баюкая, точно в колыбели; и воздух душен от аромата роз. Рот ее был горяч и совсем не похож на рот невинной девушки, а скорее…

Аннабел обвила руками его шею, не успев понять, что происходит, не успев осознать, что ее сердце бьется так быстро, что она не может вздохнуть – должно быть, вот почему она не может вздохнуть: потому что не может. Да, именно не может вздохнуть. Только не тогда, когда он вот так целует ее: словно время остановилось и в мире не осталось никого, кроме короля и королевы мая и повозки, украшенной цветами.

Руки Ардмора лежали у нее на спине, но они не двинулись с места с тех пор, как он привлек ее ближе, и казалось, он не думает ни о чем, кроме ее губ. Это было почти умопомрачительно.

Вот они просто сидят и целуются, целуются; и кровь стремительно бежит у нее по венам, но он кажется таким же спокойным, как всегда. Он обхватил ее своими огромными ручищами, но не притянул ближе. И тем не менее она… она… она чувствует, что ее тело обмякло, словно еще чуть-чуть – и она упадет ему на грудь.

Ей вдруг показалось, что Ардмор слишком спокоен. Это обескураживало ее, и она отстранилась. Но когда он открыл глаза, она пересмотрела свое мнение о том, что поцелуй оставил его равнодушным, потому что было в его взгляде то непостижимое и обжигающее, от чего по бедрам ее побежали мурашки.

– Мы должны вернуться, – сказала она, продолжая обвивать руками его шею.

Ардмор не произнес ни слова – просто улыбнулся своей ленивой шотландской улыбкой и снова наклонил к ней свою голову. И она не могла противиться этому – она приоткрыла губы, и он снова принялся ее целовать. Теперь она могла понять прелесть простого поцелуя. Просто позволить его языку… Ну вот. Она дрожит. Дрожит от поцелуя.

На сей раз отстранился он. И глаза его были еще темнее и безумнее, но было в них еще и задумчивое выражение.

– Вы выйдете за меня замуж? – спросил Эван. Руки его по-прежнему лежали у нее на спине.

– Нет, – ответила Аннабел, ощутив укол сожаления. Было бы приятно выйти замуж за мужчину, который так хорошо целуется. Но поцелуи не были необходимым условием для женитьбы, а вот деньги – да.

Он ничего не говорил – просто смотрел на нее.

– Я многие годы мечтала выбраться из Шотландии, – смущенно призналась она, не желая упоминать о деньгах, потому что это было слишком… неприятно.

Он кивнул.

– Я видел, как такое случалось с парнями в деревне.

– Вот и хорошо.

Он снова посмотрел на нее.

– Вы уверены? Потому что я не стану снова вас спрашивать. Мне нужно довести до конца это дело с женитьбой и вернуться домой.

Аннабел улыбнулась.

– Я уверена.

– Вы никогда не выйдете замуж за шотландца?

– Нет.

– Я сожалею о вашем решении.

После этого они вернулись в сад, где их поджидала Имоджин. Глаза ее сияли ослепительным огнем, из-за которого Аннабел даже видеть ее было неловко. Но она выглядела изящно, точно черноволосая принцесса из сказки.

Не успела Аннабел до конца понять, что произошло, как король майского праздника уже удалился прочь рука об руку с ее сестрой, даже не оглянувшись. Аннабел сняла с головы венок из цветов и бросила его в повозку.

Глава 7

Эван почти принял решение. Той барышне, которую он мог по-настоящему полюбить, он не был нужен, или так она говорила. А у него было достаточно здравого смысла, чтобы понять, что тащить женщину обратно в Шотландию, когда та решила выйти замуж за титулованного англичанина, не слишком удачное начало для брака. Но в глазах черноволосой Имоджин было такое сильное отчаяние, что он ощущал его под ложечкой.

В общем и целом Имоджин была подходящей альтернативой. Конечно, ее опекун был категорически против этой идеи, но, возможно, герцог станет более сговорчивым, когда увидит, сколь сильно его подопечная хочет выйти за него замуж. Ба, да она смотрела на него так, будто ничего так не желала, как уложить его в постель прямо здесь и сейчас! Должно быть, она отчаянно жаждет вернуться в Шотландию.

Он мог ее понять: он и сам чувствовал то же самое. Лондон был для него полным дыма, дурно пахнущим скоплением домов, экипажей и людей. Этим утром его карета попала в уличный затор, и дело кончилось тем, что они больше часа простояли, не двигаясь с места.

А в Шотландии сейчас один из тех набухших влагой дней, когда ты почти видишь, как сочная трава тянется вверх, чтобы коснуться ветвей деревьев. И единственный слышный звук – это шум дождя и, может быть, пение птиц; и кажется, что даже маргаритки восхваляют Бога за всю эту красоту. На мгновение он закрыл глаза, но…

– Лорд Ардмор! – молвила она, и печаль ясно читалась в ее голосе. Дела у бедняжки были плохи.

Он открыл глаза и посмотрел на нее. Имоджин – так ее звали. Имоджин, леди Мейтленд. Он ощутил вспышку благодарности оттого, что смог вспомнить ее имя.

– Леди Мейтленд, – ответствовал он.

– Я бы хотела поговорить с вами с глазу на глаз, если вы позволите.

– Конечно. В глубине сада есть островок земли: он топкий и не так часто посещаем всеми этими людьми, – поведал он ей.

Она послала ему томную улыбку, которая почти убедила его, что она ждет не дождется, чтобы он уволок ее туда и сделал свое дело.

– Как невероятно умно с вашей стороны приметить это место! – проворковала она.

Он хотел было оправдаться – в конце концов, он не выискивал мест для свиданий, – но не стал. Вместо этого он протянул ей руку, и они молча двинулись вперед.

– Давно ли почил ваш муж? – осведомился он.

Несмотря на все свои доводы касательно того, что она будет хорошей кандидаткой в жены, он чувствовал странное нежелание развивать эту беседу.

– Довольно давно, – сказала она, снова одарив его томным взглядом. – Я почти о нем не думаю.

Что ж, если это была не ложь, то он никогда прежде не слышал лжи.

Они еще некоторое время шли вперед: она – маленькими, семенящими шажками, потому что платье ее было до того узким, что стягивало ее ноги в коленях.

– Быть может, мне лучше снести вас вниз на руках эти последние несколько шагов? – сказал он, когда они приблизились к склону. – То есть если это не вызовет скандала. – Он оглянулся назад на гостей, но, похоже, никто на них не смотрел.

– Меня не волнует скандал, – промолвила она.

И идиоту было понятно, что это так. Поэтому он сгреб ее в охапку и снес вниз с холма, покуда они не очутились на кованой скамейке под огромной ивой. Дерево нависло над берегом: его изумрудно-зеленые плети касались поверхности воды и погружались в нее. Оно походило на престарелую вдову, волочившую за собой свою пряжу.

Имоджин наклонилась к нему, и ее грудь коснулась его руки. Она была приятно сложенной женщиной, хотя и выставляла это напоказ. После этого она принялась водить пальцем по его груди.

Она смотрела на него – вся ожидание. Эван молчал. Предложение руки и сердца отказывалось облекаться в слова и выходить из его уст.

Поэтому она заговорила вместо него, и, конечно же, голос ее был низким и хриплым, словно у вавилонской блудницы, – на этот счет у Эвана не было никаких сомнений.

– Это празднество так утомительно, – молвила она, незаметно просунув палец под пуговицы его жилета и поглаживая его рубашку.

– Мне оно нравится, – смущенно сказал он, стараясь не отпрянуть. Он не хотел ранить ее чувства. Она была столь же уязвима, как новорожденный теленок.

– А мне – нет, – заявила она и, говоря правду, на мгновение даже позабыла о хрипотце в голосе. – Мне бы очень хотелось… узнать вас поближе, лорд Ардмор. Вы не возражаете, если я буду звать вас Эваном?

Вот те на! Как, скажите на милость, ей удалось запомнить его имя? Он сам практически его позабыл: столько раз за последние несколько недель его величали лордом Ардмором.

– Конечно же, – ответил он. – И мне тоже хотелось бы узнать вас поближе.

– В таком случае… почему бы нам не провести вместе некоторое время? – Этот бархатистый шепот почти гипнотизировал его, как и рука, блуждающая по его груди.

Он сглотнул.

– Конечно.

– Хорошо. – Она выпрямилась. – Я приду к вам в одиннадцать часов. – Она огляделась, собираясь встать и уйти.

– Погодите! – Он схватил ее за запястье. – Вы хотите сказать… Что вы имеете в виду, говоря, что придете ко мне?

Легкая морщинка недовольства сдвинула ее брови – он в первый раз ощутил вспышку влечения к ней.

– Я приду к вам, – старательно выговорила она. – Поскольку в настоящее время я проживаю в доме, который мне не принадлежит – хотя я намереваюсь купить дом в городе, как только я обрету независимость, – я приду к вам, а не наоборот.

– В одиннадцать часов, – повторил он.

Она кивнула – теперь с вполне деловитым видом.

– Вечера? – уточнил он.

Морщинка недовольства появилась снова.

– Разумеется. Утром я обыкновенно бываю весьма занята тем, что принимаю гостей.

– А… – Что ж, похоже, у них были разные намерения. – Я не из таких мужчин.

– Нет? – Вид у нее был изумленный.

– Нет. Видите ли, я приехал в Лондон для того, чтобы найти жену.

Теперь морщинка стала поистине свирепой. В сущности, она больше не была прелестной и угрожающе напомнила ему тетю Мардж, которая однажды разбила половину фарфорового сервиза фабрики Споуда. О голову его дяди.

– Между нами нет настоящей страсти, – мягко сказал он.

– Нет, есть! – выпалила она.

Эван бросил взгляд на вершину склона, но никто на них не смотрел. Он протянул руку и запрокинул ее голову назад, после чего, наклонившись, приблизил свои губы к ее губам и поцеловал. Это было довольно приятно, но не более. Сравнивать этот поцелуй с поцелуем ее сестры было бы кощунством.

– Видите, барышня?

Она бросила на него свирепый взгляд.

–. Если вы не хотели затащить меня в постель, то вам незачем было поднимать вокруг этого шум!

Боль в ее глазах была столь велика, что он инстинктивно положил руку ей на плечи.

– Не прикасайтесь ко мне! – выкрикнула она. – Там полно мужчин, которые более чем готовы… готовы сделать все, что я пожелаю!

– Я нисколько в этом не сомневаюсь, – сказал он, но она вырвалась из его объятий.

– Не смейте меня жалеть! – прошипела она. – Граф Мейн прекрасно мне подойдет. Он не мягкотелый шотландец. Я догадываюсь, почему вы приехали в Лондон подыскивать невесту. Потому что все мои соотечественницы прознали, что вы испытываете затруднения в спальне, не так ли? Я слышала, подобные сведения быстро распространяются.

– Слава Богу, нет, – ответил он. Но чувство тревоги росло в его груди, и он схватил ее за руку. – Вы не можете обратиться к Мейну: я встречался с ним прошлой ночью.

– Он желает меня, – сказала она, пытаясь высвободиться. – Он желает меня, а вы – нет, так что все говорит в пользу этого.

– Он слишком стар для вас. Губы ее презрительно скривились.

– Мейн едва разменял четвертый десяток. И поскольку он был обручен с моей родной сестрой, то мне все про него известно. И поверьте, во всем, что касается этого дела, он в превосходном рабочем состоянии!

– Он стар не телом, а кое-чем другим, – молвил Эван, не сомневаясь, что знает правду о Мейне. Она была написана у него на лице: мужчина не мог дожить до тридцати с лишним лет без того, чтобы в его глазах не запечатлелись следы былых прегрешений. – Мейн – мужчина, который переспал со слишком многими женщинами. Он устал.

– Ха! – воскликнула она. – Устал! Быть может, это вы оправдываете себя подобным образом, но уверяю вас, Мейн ни разу не разочаровал женщину.

– Но их было так много!

– Что ж, это будет тем приятнее для меня, – вызывающе молвила она. – Если вы не отпустите меня, то я закричу!

– В таком случае вам придется выйти за меня замуж, – сказал он, и наконец слова довольно легко слетели у него с языка. Эта бедняжка нуждалась в спасении более, чем все тонувшие котята, которых он когда-либо вытаскивал из запруды у мельницы. Она была в отчаянии. – Выходите за меня замуж, Имоджин. Выходите за меня.

Она закатила глаза.

– Я никогда не выйду за вас замуж, поэтому будьте столь любезны, выпустите мою руку.

– Нет, пока вы не пообещаете рассмотреть мое предложение.

– Ни за что. Извольте отпустить меня!

– Я отпущу вас, если вы пообещаете прийти в мои покои сегодня в одиннадцать часов вечера.

Брови ее поднялись.

– Значит, вы передумали?

– Женщина с такой силой духа стоит того, чтобы мужчина мог пересмотреть свое решение, – сказал он, надеясь, что она купится на эту чушь. Что она и сделала. Более наивной девушки он никогда не встречал. Теперь оставался лишь один вопрос: сможет ли он помешать ей самой нанести своей душе рану, от которой она никогда не оправится?

– Я приду в ваши покои, но я никогда не выйду за вас замуж, – отчетливо сказала она.

Эван выпустил ее запястье.

– Я остановился в отеле «Грийон».

Он посмотрел ей прямо в глаза и намеренно грубо сказал:

– Как вам известно, любовная связь – это не брак. Вам нет нужды приносить ночную сорочку, потому что мы, разумеется, будем спать обнаженными. И я надеюсь, ваш муж научил вас тому, как ублажать мужчину.

Румянец тронул ее бледные щеки, но он был беспощаден.

– Вы знаете, что такое кроличий поцелуй[3]? Он едва не заплакал, увидев выражение ее глаз.

– Но я готова научиться.

– Тогда скажите: «кроличий поцелуй». – Он наклонился к ней, сознавая, насколько он велик, нарочно грозно нависнув над ней. – Ну же, говорите.

– Нет.

– Вы знаете, что такое кролик?

– Нет!

– Тогда почему вы не желаете этого говорить? Давайте: «кроличий поцелуй». Скажите это. – Он придал своему голосу оттенок порочно-чувственного желания, одарив ее похотливой улыбкой вроде тех, которыми злодей из мелодрамы одаривает бедную служанку. – Кроличий поцелуй.

Она воззрилась на него: сама гнев, смущение и отвращение.

– Если вы начинаете жизнь дамы с дурной репутацией, то вам придется выучить много подобных выражений.

Она отскочила в сторону и взлетела вверх по склону так стремительно, что ее туфельки едва касались земли.

Подействовало это или нет? И если нет, то что он собирается делать в одиннадцать часов? Более глупая идея никогда еще не посещала его.

Гуляя по саду для выращивания лекарственных растений, граф Мейн с удовольствием вдыхал душную смесь редких ароматов. Он наклонился, чтобы понюхать очередное растение, как вдруг ощутил на плече чье-то прикосновение. Подняв голову, он увидел Тесс Эссекс, женщину, которую он бросил.

Но Мейн никогда не испытывал чувства вины, когда дело касалось Тесс Эссекс, ныне счастливой миссис Фелтон. На самом деле он считал именно себя пострадавшей стороной, учитывая, что он пожертвовал остатками своей репутации после того, как Фелтон велел ему исчезнуть, чтобы он сам мог жениться на Тесс. Теперь все считали его презренным распутником, который бросил женщину у алтаря, тогда как Фелтона провозгласили рыцарем, который вмешался, дабы спасти репутацию и будущее леди.

Все знали, что Фелтоны были на редкость счастливы, и потому он был склонен полагать, что ему стоит поставить этот брак себе в заслугу. В сущности, поразительно, как он ухитрялся оставлять за собой шлейф счастливо вышедших замуж женщин, в то время как он превращался в закоренелого холостяка.

Тесс улыбнулась ему, когда он поцеловал кончики ее пальцев, и это заставило его призадуматься о том, как хорошо бы им жилось вместе, не реши его лучший друг увести ее у него.

– Снова жалеешь себя? – мягко предположила она.

– Я мог бы быть счастливым человеком, – проворчал он.

Они двинулись вперед по саду; пальцы ее легонько касались его руки.

– Мне надобно попросить тебя об одолжении.

Если верить его опыту, то когда замужняя женщина просит об одолжении, это обычно кончается дуэлью на пистолетах на рассвете. И все же…

– Фелтон дурно себя ведет? – спросил он с некоторым удивлением.

– Пока нет, – сказала она. – Нет, это касается Имоджин.

– Я встречался с шотландским красавчиком прошлой ночью. Рейф из кожи вон лез, чтобы убедить его жениться на ком-нибудь другом, но я полагаю, у Имоджин свои планы. В чем дело, разве он тебя волнует?

– Я волнуюсь не из-за него, – сказала Тесс. – С тобой ей будет лучше.

Мейн моргнул.

– Я не вполне уверен, каким образом от твоего внимания ускользнул тот важный факт, моя дорогая, что я не слишком подхожу на роль первого любовника для вдовы. И что более существенно, твоя сестра не выбирала меня на эту почетную роль.

– Да, но ты довольно опытен во всех этих делах… – Взмахом руки она дала понять, какие именно «дела» имеет в виду. – А Имоджин…

Мейн почувствовал, что в горле появился противный приступ горечи.

– Имоджин не хочет по-настоящему заводить любовника. Но похоже, в настоящий момент она упорно пытается разрушить свою жизнь… Я точно не знаю почему. Если так будет продолжаться, то она погубит и свою репутацию, и себя. Она отторгает себя от света. Может так случиться, что никто больше не захочет взять ее в жены.

Мейн молчал; он был согласен с этим.

– Мне хотелось бы, чтобы ты оказал мне услугу и перешел дорогу лорду Ардмору. Ты можешь снова пустить в ход те комплименты, которые впустую тратил на меня.

– Тесс…

Стремительно, точно кошка, она повернулась к нему прежде, чем он успел хотя бы озвучить все доводы, по которым ее план никогда не сработает.

– Ты у меня в долгу.

Он открыл было рот, но она подняла руку, чтобы остановить его.

– Мне известно, что ты просто подчинялся Лусиусу, когда бросил меня, но правда в том, что ты сделал то, что сделал, исходя из преданности своему другу, а не мне, своей нареченной. И когда Лусиус попросил тебя ничего мне не говорить, ты просто, не задумываясь, умчался прочь. Что, если бы я не захотела выйти за Лусиуса? Что тогда?

– Это нелепая постановка вопроса, потому что ты этого захотела. – Но Мейну не было надобности в ее сердитом взгляде, чтобы понять, что она попала в самую точку. – Так и быть, – пробормотал он. – Я отобью ее у бедного шотландца. Он, наверное, думает жениться на ней, как тебе известно. Мне он, пожалуй, понравился прошлой ночью, и я совершенно уверен, что ему надобно выгодно жениться. Тесс, ты же понимаешь, как это скажется на моей репутации, не так ли?

Она наклонила голову набок и задумчиво посмотрела на него.

– Имоджин чрезвычайно красивая юная леди, но так же удручающе печальная. Если ты увидишь возможность провернуть эту любовную историю, не вступая в близость интимного свойства, то я буду весьма признательна. Потому что мне очень не нравится блеск в ее глазах.

Мейн вздохнул.

– И как же ты истолковываешь этот блеск?

– У нее было точно такое же выражение глаз, когда она поехала верхом к дому Мейтленда, и следующее, что я узнала, было то, что она растянула лодыжку, а день спустя она сбежала с Дрейвеном Мейтлендом. Имоджин просто не придает репутации большого значения. Вы двое должны прекрасно поладить.

Это был очередной камень в его огород, но Мейн оставил его без внимания. По всей видимости, он был нацелен на Имоджин, точно пуля, и поскольку у него не было возможности этого избежать, то он с таким же успехом мог и уступить.

Глава 8

Мейн обнаружил, что Имоджин сидит за праздничным столом рядом со своей сестрой Аннабел. Вокруг нее витал странный дух отчуждения. Мейну неоднократно доводилось такое видеть, и он точно знал, что происходит. Свет оказывал Имоджин холодный прием.

Он подошел и сел рядом с ней. Она ела пирог с голубятиной и (слава Богу!) выглядела невозмутимой.

– Вы позволите к вам присоединиться? – спросил он, послав ей ту особенную улыбку, которую приберегал для дам сердца.

– Конечно. – Вид у нее был равнодушный.

– Я так счастлив видеть, что вы больше не в трауре! – мягко сказал он.

– В таком случае вы будете огорчены, узнав, что тот факт, что я одета в черное, означает, что я по-прежнему в трауре.

– Черное идет вам, как никакой другой женщине, – сказал он, проникновенно заглянув ей в глаза. У нее и вправду были красивые глаза, с чарующе длинными ресницами. В былые времена он бы гонялся за ней, точно гончая, учуявшая лису.

– На самом деле, черное придает мне болезненный вид, – поведала она. – Но с тех пор, как я велела модистке сделать вырез на лифе как можно ниже, все мужчины, которых я встречаю, похоже, находят этот цвет недурным.

Разумеется, взгляд его машинально переместился на ее грудь, после чего взлетел обратно к ее насмешливому лицу.

– Не было надобности привлекать мое внимание к столь прелестной части вашей фигуры, – сказал он с толикой хрипотцы в голосе.

– Вообще-то была, – ответила она. – Вы ведь не обратили на нее внимания, не так ли?

– Я был зачарован подобным луку Купидона изгибом ваших губ, – молвил он.

– Хорошее выражение, – сказала она, явно нисколько не впечатленная.

Мейн подавил вздох. По всей видимости, он потерял сноровку, но он не мог выжать из себя ни капли сожаления по этому поводу. Он поведает о своей неудаче Тесс, и этот маленький эпизод будет завершен. В конце концов, согласно его опыту, женщина, вознамерившаяся испепелить свою репутацию, обыкновенно в этом преуспевает. Он не видел причины, по которой он должен поджариться до хрустящей корочки вместе с ней.

Но тут Имоджин обратила к нему лицо и спросила:

– Итак, кто же надоумил вас соблазнить меня? – Что?

– С Аннабел вы недостаточно хорошо знакомы, так что я предполагаю, что это была Тесс. – Должно быть, она прочла правду у него в глазах. – Тесс! Кто бы мог подумать, что она сможет перестать думать о своем распрекрасном муже и вспомнит обо мне?

Мысль о Тесс и ее муже, похоже, причинила ей острую боль, потому что в глазах ее появилось странное выражение, как у маленькой девочки, заблудившейся во время грозы, и Мейн почувствовал, как его намерение уйти прочь слабеет.

– Благодарю вас за письмо, которое вы прислали мне после кончины Дрейвена, – сказала она, резко меняя тему.

– Жаль, что я не попал на похороны. Мейтленд знал толк в лошадях. И веселых байках, – прибавил он.

– Он был забавным, не правда ли? – молвила Имоджин. – Я… – Она отвернулась и отпила вина.

Кто-то принес ему тарелку с едой. Он съел кусочек и поперхнулся: в еде был избыток пряностей. Обернувшись, Имоджин посмотрела на него – снова сама насмешливость – и сказала: .

– В эпоху Возрождения специи были единственным способом сохранить мясо. Полагаю, в этом блюде должна быть изрядная порция мускатного ореха. Все кулинарные рецепты взяты из той эпохи.

– Господи. – Он помахал официанту, чтобы тот принес ему вина. Оно было не вполне обычным, поскольку в бокале плавали некие странные маленькие кусочки, но с этим он мог примириться.

– Вы хорошо знали Дрейвена?

Она спросила об этом очень небрежно, но время между двадцатью и тридцатью годами, проведенное в любовных утехах с замужними женщинами, не прошло для Мейна даром, и он разбирался во всех тонкостях небрежно заданного вопроса. Весьма вероятно, Имоджин знала ответ – просто ей хотелось поговорить о своем муже. Его мать вела себя точно так же после смерти отца.

– Не очень, – сказал он, ломая голову над тем, какую историю о нем ей рассказать.

– Как вы познакомились?

– Мы встретились в Аскоте в 1812-м, – ответил Мейн. – Мейтленд скакал на… – Он умолк, пытаясь вспомнить.

– Морской Ракушке, – докончила она. – Помните? Гнедой жеребец, который мчался как ветер.

– Точно, – ответил Мейн. – Конь-огонь, не так ли?

– Он должен был выиграть, но укусил жокея за ухо прямо перед скачками, и Дрейвен сказал, что из-за этого жокей не смог сосредоточиться.

– Но это было задолго до того, как вы поженились.

– Я знала Дрейвена много лет, – молвила она с кривой усмешкой. – Он тренировал своих лошадей в конюшнях моего отца.

Тут она посмотрела прямо ему в глаза, и он почувствовал себя так, словно взгляд ее поразил его в самое сердце: до того он был пылким. В голове его промелькнула мысль, что никто и никогда не будет выглядеть столь невыносимо печальным, когда умрет он.

Она проницательно взглянула на него и вдруг спросила:

– Ну так что, закрутим мы роман или нет? Я склонна предположить, что Тесс поставила ваш побег от нее против моего обольщения, – сказала она; голос ее был столь же холоден, как погреб в июле. – Жаль было бы не воспользоваться ее просьбой. И, между прочим, первоначально я намеревалась сделать своим спутником именно вас.

Мейн подавил желание рассмеяться. Он привык сам выбирать себе спутниц, но, похоже, сестры Эссекс не принимали сей факт в расчет.

– Ну что ж…

– Более того, я попала в затруднительное положение, которому мне очень хотелось бы положить конец, – поведала она. – Как человек света, у которого, как я понимаю, были сотни подобных ни к чему не обязывающих свиданий, вы должны понимать, о чем я говорю.

«Она уже связалась с каким-то мужчиной?» Внезапно он ощутил некоторую радость оттого, что не женился на Тесс. Шотландские девушки были слишком сильным возбуждающим средством для его консервативной английской души.

– Разумеется, я буду счастлив услужить вам любым способом.

– Хорошо. В таком случае почему бы вам не отвезти меня домой, потому что эта пища несъедобна. А завтра мне бы хотелось начать осматривать дома в городе. Вы можете меня сопровождать.

– Сопровождать вас?

Она обернулась к нему и нежным голосом промолвила:

– Вы же не думали, что роман со мной будет делом нескольких совместных прогулок по парку, не так ли?

Эта женщина умела так обезоружить собеседника, что ей следовало бы сидеть в палате лордов.

– Тесс, вероятно, сообщила вам, что я полна решимости погубить свою репутацию, – молвила она, попробовав один из маленьких кусочков, плававших в ее бокале, и выплюнув его. На своей памяти он никогда не видел, чтобы леди плевала у всех на виду. – Это не так. Я просто отправляюсь к дьяволу, и если вы желаете присоединиться ко мне в этом путешествии, то воля ваша. Я собираюсь купить дом в городе и жить там, и мне нет никакого дела до того, что скажет об этом все это сборище зануд, величающее себя светом.

Мейн открыл рот и снова его закрыл. Внезапно он отчетливо понял одну вещь: он действительно был кое-что должен Тесс. Но это была Геркулесова задача. Ему нужно было каким-то образом спасти Имоджин от самой себя.

И если он сделает это, если каким-то образом, не мытьем, так катаньем, он спасет эту женщину, то, возможно, он не будет чувствовать себя таким… запятнанным.

Потому что это было так. Он чувствовал себя запятнанным, подлым, не стоящим и ломаного гроша и, в свою очередь, не заслуживающим того, чтобы с ним разговаривали. И если быть честным с самим собой, то он чувствовал себя так уже довольно давно. Но возможно, теперь ему удастся облагородить себя. Так сказать, исполнить епитимью.

Он снова посмотрел на Имоджин. Та выуживала из бокала крошечные кусочки апельсиновой цедры с гвоздикой и выкладывала их в ровную линию.

– Вы говорили, что ранее уже условились о свидании с другим мужчиной? – осведомился он.

Она кивнула, не поднимая глаз.

– Вам надобно будет сказать ему, что оно отменяется.

– Не говорите мне, что делать. Никогда. Мейн пожал плечами.

– Я не вторгаюсь во владения других мужчин. На мгновение она улыбнулась.

– Забавно слышать это от вас. Единственное достоинство, которым вы располагаете помимо вашей одежды, это умение соблазнять замужних женщин. Моя сестра Тесс всегда обращается к мастерам своего дела, если ей что-нибудь нужно.

Это был удар ниже пояса. Очевидно, он связался с женщиной, которая была на полпути к тому, чтобы превратиться в ту еще стерву, и, похоже, им предстояло провести вместе довольно длительное время. Возмездие – вот что это было такое.

Ключ к успеху – это терпение и доброта. Именно так должно было вести себя с человеком, понесшим тяжелую утрату.

– На самом деле, – молвил он, тщательно следя за своим голосом, т – я соблазнял только тех женщин, чьи мужья были отнюдь не прочь поделиться.

Она усмехнулась.

– И именно поэтому вы участвовали в стольких дуэлях?

– Только в двух. – И откуда она прослышала о них, живя в дебрях Шотландии? – Когда я был молод и глуп. Поэтому мне бы хотелось, чтобы вы убрали с дороги моих соперников, если вы не возражаете, Имоджин.

Прищурившись, она посмотрела на него:

– Я не давала вам позволения называть меня по имени.

– При данных обстоятельствах я позволил себе такую вольность. Вы не хотите называть меня Гарретом?

Она поразмыслила над его предложением.

– Нет. Мне больше нравится Мейн. Я напишу Ардмору записку.

– Лично, – уточнил он. – Подобные вещи делаются с глазу на глаз. Прошлым вечером на балу вы, по всеобщему мнению, в некотором роде сделали его посмешищем. Вы определенно уменьшили его шансы жениться на добродетельной юной леди. Вы вполне могли бы захотеть принести ему извинения.

– Я извинюсь, когда рак на горе свистнет, – сказала она, уязвленная. – Вы не слышали, что он… он сказал мне… он…

– Он напугал вас, не так ли?

– Вовсе нет!

– Значит, обидел, – предположил Мейн. – Должно быть, у Ардмора мало опыта по части обращения с изнеженными барышнями, решившими пойти по кривой дорожке. Я обнаружил, что замужние дамы остаются такими же щепетильными и благопристойными, какими были в мужниной постели. Это одна из причин, по которым affaires des coeur[4] так быстро приедаются.

Имоджин метнула на него убийственный взгляд.

– Я могу отвезти вас домой, но я не могу сопровождать вас, чтобы вы осмотрели дома. Если я это сделаю, то Рейф скорее всего убьет меня, что весьма вероятно даже при данных обстоятельствах. Где Рейф?

– Остался дома. Наверняка для того, чтобы утопиться в бочке с вином, – равнодушно молвила она.

Мейн кашлянул.

– Если мы собираемся сделать то, что задумали, то я предлагаю присоединиться к танцующим. Только не надо виснуть на мне, как вы висли на Ардморе прошлым вечером.

Имоджин открыла было рот, но он продолжал говорить:

– Мы разыграем нечто совершенно иное и более интересное – преследование. Я буду преследовать вас, а вы не станете просто падать в мои объятия.

– Почему нет?

– Потому что вы новичок в подобных делах, – ответил он.

– Я быстро учусь.

Он наклонился и приподнял ее подбородок.

– Один из секретов человеческого рода, Имоджин. Легкодоступные женщины скучны. А я никогда не спал со скучными женщинами. Это всем известно. Поэтому вам надобно быть чуть менее приветливой, чем вы казались прошлым вечером. Я готов выбросить на ветер оставшиеся крохи моей репутации, но я не готов, чтобы люди говорили, что я опустился до связи с женщиной, которая пребывала в таком отчаянии, что вывешивала себя, точно выстиранное белье на веревку.

Она немного побледнела.

– Вы очень грубы.

– Мы будем танцевать, я а буду заигрывать с вами, но вы не будете заигрывать со мной в ответ. Когда музыка умолкнет, я наклонюсь и прошепчу кое-что вам на ухо. И вы дадите мне пощечину, со всех сил, после чего приметесь требовать, чтобы вам подали карету.

– Вы спасаете мою репутацию?

– Только для того, чтобы потом ее погубить, – сказал он. – Я намерен заполучить вас, но прежде я сделаю из вас нечто стоящее того, чтобы это заполучить, если вы понимаете, что я имею в виду. После прошлого вечера никто не поверит, что я провел с вами ночь. У меня есть своего рода репутация, и если мы хотим, чтобы это выглядело правдоподобно…

– То я должна быть более привлекательной? – без всякого выражения спросила она.

– Интересной, – уточнил он.

– Потому что распутницы скучны?

– Именно.

Имоджин собиралась сказать ему, чтобы он убирался к дьяволу, когда правда разрушительным ударом обрушилась на нее. Все стало на свои места. Легкодоступная? Она была такой только для Дрейвена. Она годами путалась у него под ногами: свалилась с яблони к его ногам, упала с лошади, чтобы пробраться в его дом…

Не будь она такой легкодоступной, то, возможно, он бы… Правда ослепила ее, так что ей стало нечем дышать.

Она повернула лицо к Мейну. Тот протянул ей руку, и она поднялась.

Естественно, играли сложные старомодные танцы, в которых партнеры видят друг друга пару секунд, после чего поворачиваются и попадают в руки другого. Но Мейн поймал взгляд дирижера оркестра, и мгновение спустя в кармане мужчины уютно устроилась золотая монета. Церемониймейстер выкрикнул:

– Вальс!

Мейн поклонился. Он протянул Имоджин руку, она сделала реверанс и приняла ее.

– Не придвигайтесь ко мне, – сказал он ей вполголоса. – В какой-то момент я попытаюсь привлечь вас к себе, и мне бы хотелось, чтобы вы оказали мне явное сопротивление.

Она кивнула. Музыка плескалась вокруг них: это был Шуберт со своей сладостно-печальной мелодией. Он опустил взгляд и увидел, что глаза ее потемнели и наполнились слезами.

– Не смейте плакать! – прошипел он. – Это все погубит.

– Мы с Дрейвеном никогда не танцевали вместе, – прошептала она.

– И хорошо. Ведь вы не очень хорошо попадаете в такт, не так ли? Вы уже два раза наступили мне на ногу. Этого хватило бы, чтобы оттолкнуть Дрейвена.

Слава Богу, она вздернула подбородок и свирепо посмотрела на него. Он улыбнулся ей коварной улыбкой мужчины, приготовившегося к обольщению. Краем глаза он увидел леди Фелицию Савилл – одно из его наименее привлекательных завоеваний прошлого, – которая смотрела на них во все глаза.

Он нарочно положил руку Имоджин на спину и притянул ее к себе. Она отскочила назад – напряженная, точно пружина – и бросила на него сердитый взгляд.

– Итак, почему же вы не умеете танцевать? – поинтересовался он, одарив ее такой пылкой улыбкой, какую только смог изобразить.

Она хмуро посмотрела на него:

– Потому что у моего отца не было денег, чтобы нанять учителя танцев, вот почему!

Нежно передвинув руку, Мейн развернул Имоджин так, чтобы Фелиция могла вдоволь налюбоваться ими. После чего снова улыбнулся, одарив ее холодно-расчетливым, плотоядным взглядом повесы.

– Мне не нравится ваше лицо, когда вы так делаете, – внезапно молвила Имоджин. – Это придает вам довольно развратный вид.

– Мстите мне за то, что я назвал вас распутницей?

– Говорю правду. – Она потупила взор. – Как и вы, полагаю.

Слава Богу, танец подходил к концу: после замечаний Имоджин он чувствовал себя так, будто побывал под артиллерийским огнем. Возможно, ему стоит незаметно улизнуть и присоединиться к Рейфу. Но тут он вспомнил, в какую ярость придет Рейф, когда узнает об этом танце.

– Ну ладно, – сказал ей он. – Сейчас я пошепчу вам на ухо, а потом вы дадите мне пощечину.

Он наклонился к ней, едва умолкла музыка, и, нежным прикосновением убрав ее волосы назад, прошептал:

– Я приду к вам завтра в три часа пополудни.

Имоджин отскочила назад – глаза ее метали молнии. После чего она занесла руку и что было сил ударила его по щеке, так что его голова мотнулась назад.

Когда он выпрямился, Имоджин наклонилась к нему с улыбкой наемного убийцы на лице.

– Мне понравилось, – молвила она. – Я просто хочу кое-что пояснить. – Взгляд ее был таким острым, что мог резать камень. – Я не прочь дать вам пощечину, но если вы думаете, что я делаю нечто под названием «кроличий поцелуй», то вы заблуждаетесь!

– Кроличий что? – спросил он, но она была такова.

Ему, пожалуй, понравилось, как это звучало, хотя, вероятно, это было нечто, известное ему под куда более точным названием.

Быть может, это что-то шотландское? Он ухмыльнулся. Может статься, его епитимья будет не совсем уж безрадостной.

Глава 9

Гризелда обещала посетить бал, который давался в честь впервые выезжающей в свет дочери ее подруги, и пребывала в справедливом раздражении из-за того, что должна отложить свой отъезд и сопровождать Имоджин в отель «Грийон».

– Отель! – воскликнула она с отвращением женщины, которая никогда по доброй воле не переступит порог отеля.

В ее тоне Имоджин услышала отголосок эпитета, которым ее наградил Мейн: «распутница».

– Я не могу пойти одна, Гризелда, – твердо сказала она. – Аннабел пойдет со мной, но нам двоим неприлично наносить этот визит без сопровождения.

– Разумеется, нет! – отрезала Гризелда. – Тащить вашу сестру в подобное место!

– Поэтому я прошу вас. Я совершила ошибку, – признала Имоджин. – Вы были правы. – Глаза ее наполнились слезами. – Вы были правы касательно Ардмора, а я заблуждалась, и я раскаиваюсь. Пожалуйста, помогите мне выпутаться из этого, Гризелда.

– Полагаю, вы можете просто послать ему записку, – пробормотала та.

– Мейн сказал, нет. Гризелда вскинула голову.

– Мейн? Так мой брат тоже в этом замешан?

– Это он… он сказал мне, что мне надо лично извиниться перед Ардмором, – сказала Имоджин. От унижения, вызванного всей этой ситуацией, по ее щеке покатилась слеза.

– Мейн всегда прав в подобных делах, – решительно молвила Гризелда. – Бог свидетель, у него многолетний опыт. И вы действительно поставили графа в неловкое положение. Думается мне, из-за вас Ардмору придется оправдываться перед отцом добропорядочной девушки, прежде чем он сможет испросить у него ее руки.

Имоджин сглотнула.

– Я о нем не подумала.

– Да уж. – После чего она прибавила: – Так и быть. Мы неприлично опоздаем на бал к леди Пенфилд, и мне, несомненно, придется выслушивать упреки весь следующий месяц или даже долее. Она так жаждет, чтобы этот ее бал имел успех! Возможно, Мейн сможет составить нам компанию… по крайней мере так мы заручимся его присутствием. Бог знает, почему занимающиеся сватовством мамаши по-прежнему хотят залучить его к себе, но, похоже, так оно и есть.

– Быть может, он когда-нибудь влюбится, – с сомнением сказала Имоджин, представив себе усталого, точно Люцифер, Мейна. После их беседы у нее не осталось ни малейшей веры в то, что Мейн влюбится в нее.

– Надежда умирает последней, – молвила Гризелда. – Итак, во что вы сегодня оденетесь, дорогая?

– В черное, – ответила Имоджин.

– Только не надевайте платье со слишком низким вырезом. Вы же не хотите соблазнять мужчину, когда молите его о прощении?

Имоджин никогда больше не хотела видеть Ардмора, не то что молить его о прощении, но она выпрямила спину. Может статься, она тоже заставит его молить о прощении. За то, что говорил в ее присутствии столь ужасные вещи. То ужасное… слово. Что бы оно ни означало.

Без четверти десять Имоджин, Гризелда и Аннабел, закутанные в ротонды, чтобы не озябнуть прохладным апрельским вечером, катили в карете в направлении отеля «Грийон». Гризелда тревожилась о том, что их могут увидеть.

– Я никогда не бывала в подобном месте, – то и дело повторяла она.

– Это всего лишь отель, – сказала Имоджин.

– Никто не останавливается в отелях. – огрызнулась Гризелда. – Это подразумевает, что у вас нет родственников в городе. Никого в Лондоне, у кого можно было бы остановиться. Вы изгой!

– Ардмор не кажется изгоем, – встряла Аннабел, представив, как свет принимал его с распростертыми объятиями.

– О, он мужчина, с титулом и с севера Англии. Для мужчин все обстоит совсем иначе. Кроме того, он, по всей видимости, остановился в отеле, потому что слишком стеснен в средствах, чтобы снять дом в городе или по крайней мере меблированные комнаты, как сделал бы человек, владеющий хотя бы скромным состоянием. Его местожительство – самое явное свидетельство его бедности. Ни один человек не остановится в лондонском отеле, если только не будет к этому принужден: насколько я понимаю, разбой и воровство там в порядке вещей. Простыни и те стащат с вашей кровати, покуда вы на них лежите!

– Но, Гризелда, – возразила Имоджин, – вы же сами читали нам ту заметку о русском после, а он, если я не ошибаюсь, останавливался в том же самом отеле.

– Ардмор не женщина, – ответила Гризелда. – Для женщины даже быть замеченной в отеле означает поставить под угрозу свою репутацию. – Карета начала замедлять ход, и она натянула на голову розовый капюшон ротонды, спрятав в него свои кудри. – Если удача нам улыбнется, то мы войдем и выйдем из этого здания, не повстречав ни души. Несомненно, все важные особы уже разъехались по званым вечерам.

– А что такого могут о нас подумать, если мы и впрямь встретим кого-нибудь из знакомых? – вопросила Аннабел. – Три женщины, две из которых – вдовы, не ходят вместе по отелям в гнусных целях.

– Поверьте мне, одного тайного смысла, содержащегося в данных обстоятельствах, уже достаточно! – выпалила она. – Вдовы особливо уязвимы перед подобного рода мерзостью. Известно ли вам, сколько существует шуток о любвеобильных вдовах? А баллады! Есть одна ужасная баллада о вдовах, ранее уже вкусивших блаженство. Что-то вроде: «Коли ты желаешь вдову завоевать, то спускай-ка бриджи и прыгай к ней в кровать». – Она все больше распалялась, но тут карета остановилась. Они взяли наемную карету, чтобы никто не узнал герба Холбрука.

– Подождите нас, – приказала Гризелда вознице. – Не смейте никуда уезжать! Мы всего на минуту.

Взглянув на его ухмылку, Аннабел отчетливо осознала, зачем три прячущие лица за капюшонами женщины обыкновенно входят в отель. Он явно подумал, что они, так сказать, пришли по делу.

– Я к вашим услугам, леди, – весело сказал он.

– Рейф убьет нас за это! – простонала Гризелда.

И будет прав, подумала Аннабел. Тем не менее вестибюль отеля был красивым, с огромными сводчатыми потолками и скульптурами, которые были не менее изящны, чем те, что ей доводилось видеть в любом английском саду.

Гризелда стиснула руку Имоджин.

– И что же нам теперь делать? Имоджин покачала головой.

– Он ничего не говорил. Полагаю, о нас должны доложить. К счастью, пока они стояли в нерешительности, к ним подошел услужливого вида господин:

– Итак, леди, чем я могу вам служить?

Был в его голосе оттенок, который наводил на мысль, что он пришел к тому же заключению, что и возница, по крайней мере пока Гризелда не выпрямилась в полный рост, слегка сдвинув назад капюшон, и не посмотрела на него.

Секунду спустя он уже кланялся так низко, что нос его едва не касался коленей, и извинялся за то, что заставил их ждать, и спрашивал, не может ли он каким-либо образом быть им полезен.

– Нам надобно минутку поговорить с кузеном этих леди, – молвила Гризелда, одарив его сдержанной улыбкой. – И поскольку мы даже снизошли до того, что переступили порог сего заведения, мистер…

– М-мистер Барнет, – заикаясь, вымолвил тот. – Вы оказали нам честь своим посещением, миледи.

– Вот именно, – равнодушно промолвила она. – Как я говорила, поскольку мы снизошли до того, что переступили порог сего заведения, мистер Барнет, то я попросила бы вас, чтобы нас безотлагательно проводили в покои графа Ардмора.

– Я сам это сделаю, – ответил мистер Барнет. Гризелда улыбнулась ему несколько шире, и он двинулся в сторону внушительной лестницы.

– Его светлость занимает самые лучшие апартаменты в «Грийоне», – поведал мистер Барнет, ведя их наверх по покрытой красным ковром лестнице, не менее величественной, чем те, что можно встретить в герцогском особняке. – Уверяю вас, миледи, отели очень изменились за последние двадцать лет. Это весьма уважаемое заведение, только с самой лучшей клиентурой.

– Гм… – был единственный ответ Гризелды. Мгновение спустя они были препровождены в гостиную слугой Ардмора, который, казалось, был счастлив приветствовать леди в покоях своего хозяина.

– Прелестная комната, – заметила Гризелда, явно чувствуя себя гораздо лучше теперь, когда они благополучно оказались внутри, не будучи замеченными никем из важных особ. – Вполне милая. Мне нравится мебель в стиле хепплуайт. Аннабел, не снимайте ротонду. Мы пробудем здесь всего минуту.

Пару секунд спустя в одну из пяти дверей, ведущих в гости-ную, вошел граф собственной персоной.

– Какая честь! – молвил он, похоже, нисколько не взволнованный тем фактом, что вместо одной вдовы, стремящейся к порочному удовольствию, он столкнулся лицом к лицу с тремя дамами, одна из которых была известна во всем Лондоне своей безупречной репутацией.

Но Гризелда не собиралась тратить время на любезности.

– Леди Мейтленд хочет кое-что вам сказать, – заявила она самым что ни на есть повелительным тоном гувернантки. – А после того как она вам это скажет, мы оставим вас наслаждаться вашим вечером, и вы любезно позабудете о том, что мы вообще здесь были.

– Слушаю и повинуюсь, – произнес Ардмор, обратив взгляд на Аннабел, и был в его глазах огонек, который навел ее на мысль, что он помнил их поцелуй. Или только что вспомнил их поцелуй. Или… Аннабел отвернулась и принялась изучать одно из лежащих на каминной полке приглашений, словно оно представляло для нее необычайный интерес.

– Лорд Ардмор, – начала Имоджин, выйдя на середину комнаты и умоляюще сложив руки, – я хотела бы поставить вас в известность, что не стану продолжать отношения, которые мы с вами обсуждали.

Он поклонился – чрезвычайно грациозно, на взгляд Аннабел, которая делала вид, что читает очередное приглашение.

– Весьма счастлив это слышать, – ответил он, и тон его низкого голоса показался ей довольно искренним.

– Отлично, – молвила Гризелда, торопливо выйдя из угла комнаты и взяв Имоджин за руку.

– У меня есть еще одно замечание, – сказала Имоджин, остановив Гризелду, которая собиралась вытащить ее из комнаты. – Я не полная дурочка, лорд Ардмор. Тогда днем я поняла, что…

Раздался стук в дверь и почти одновременно с ним стон Гризелды.

Слуга Ардмора выскочил из одной из боковых дверей и сказал, не отворяя двери:

– Его сиятельство никого не принимает!

– Это мистер Барнет, сэр, – послышался голос управляющего отелем, казавшийся довольно обеспокоенным. – Боюсь, к его сиятельству пришел посетитель, который срочно желает его видеть.

– Посетитель может подождать, – сказал лакей, поймав взгляд своего хозяина. – Будьте так любезны, мистер Барнет, задержите его внизу.

– Простите, но это не может ждать, – ответил мистер Барнет, и, к ужасу Аннабел, ручка двери начала поворачиваться.

– Это наверняка Рейф! – прошипела Гризелда, округлив глаза. – Скорее! – Она втащила Имоджин в одну из дверей, расположенных по бокам комнаты.

Ардмор бросил взгляд на Аннабел, и на лице его снова была та странная, легкая полуулыбка, отчего она почувствовала себя в полной безопасности, словно играла в плохой мелодраме. Она юркнула за огромную бархатную занавеску рядом с камином, потому что именно так по большому счету и поступила бы героиня мелодрамы.

В эту самую секунду дверь с грохотом распахнулась.

Это был не Рейф.

Глава 10

Их было двое, и оба они держали в руках огромные, смертоносного вида кавалерийские карабины. Аннабел притаилась за занавеской, наблюдая за ними в щелку. Один из них тыкал ружьем в спину бедного мистера Барнета, а второй нацелил ружье на графа Ардмора. Ардмор выглядел столь же невозмутимым, как и минуту назад.

– Вы что-то хотите, джентльмены?

Казалось, само безразличие в его голосе вызвало у них раздражение, поскольку они нахмурились.

Мистер Барнет лопотал извинения, что-то о том, что его поймали в коридоре…

Должно быть, то были лондонские преступники. Право же, они выглядели как джентльмены. Один был стройным и темноволосым. Он был одет в бархатный сюртук, а на его жилете, изгибаясь петлей, висела цепочка от часов. Он улыбнулся, и Аннабел отчетливо увидела, что у него были все зубы до единого.

– Мы натолкнулись на этого честного господина, когда он подслушивал у вас под дверью, милорд, – молвил он. Аннабел надеялась, что сие замечание не достигло ушей Гризелды. – Я был бы крайне признателен, если бы вы соблаговолили присесть на этот диванчик, чтобы не испытывать неудобств, – продолжил грабитель. Речь его была грамотна и благоприлична – не хуже, чем у всех тех джентльменов, с которыми ей доводилось беседовать.

Ардмор неспешно подошел к диванчику. Его слуга и мистер Барнет последовали за ним, когда второй грабитель сделал им знак взмахом ружья.

– Видите ли, милорд, – сказал учтивый грабитель, – я собираюсь попросить мистера Коули произвести небольшой обыск ваших спален.

Аннабел охнула. Мистер Коули направился прямиком к двери, ведущей в комнату, в которой скрылись Гризелда с Имоджин. Она надеялась, что им достало сообразительности спрятаться. Она снова вздохнула свободно, когда оттуда не донеслось никаких других звуков, кроме хлопанья дверец платяного шкафа и того, что, по всей вероятности, было ящиком письменного стола.

Аннабел почувствовала, как в ее душе растет гнев. У бедного лорда Ардмора не было денег, и ему уже пришлось остановиться в отеле. А теперь эти люди собирались забрать у него те немногие средства, которыми он располагал, и, вероятно, все драгоценности в придачу? Да, они определенно намеревались это сделать.

– Не сочтите за труд отдать мне вашу печатку, – попросил учтивый грабитель. – И все остальные украшения, которые у вас имеются. Мне бы очень не хотелось применять грубую силу к пэру Англии. – Была в его голосе доля издевки, от которой Аннабел пришла в еще большую ярость.

Если бы только она могла ударить одного из грабителей сзади, то… Она отступила от бархатных занавесок и огляделась. Она стояла у расположенного в нише окна, ведущего на балкон, где не было даже лампы, которой она могла бы в них запустить. Хотя, возможно… окно было приоткрыто. Толкнув створку кончиком пальца, девушка отворила окно и глянула с балкона на улицу.

Внизу она увидела карету: лошади били копытами, из ноздрей их валил пар. В голове упряжки стоял здоровяк кучер. К сожалению, это была не карета Гризелды. И как, скажите на милость, ей привлечь внимание кучера, не насторожив при этом грабителей?

Она могла бы попытаться сбросить ридикюль прямо на голову кучеру. Но тогда тот наверняка просто прокричит ей что-нибудь, отчего грабители поймут, что она здесь, а это всего-навсего приведет к тому, что она лишится сережек.

Оставалось только закричать. Громко. Тогда кучер бросится в отель, и…

Дверца кареты распахнулась, и из нее вышла особа, которую она узнала бы из тысячи, от кончика лорнета до остроконечных мысков туфелек – леди Блекшмидт. Аннабел охнула и отпрянула от перил. Леди Блекшмидт была одной из самых высоконравственных леди в Лондоне; ее репутация дамы добропорядочного поведения только дополнялась праведным негодованием на поведение менее благоразумных смертных. Более того, она была подругой Гризелды, хотя даже Гризелда полагала, что та порою резка в своих суждениях.

В данный момент леди Блекшмидт, похоже, разговаривала со своим кучером. Вероятно, она собиралась отослать его, что лишило бы Аннабел возможности привлечь внимание, прежде чем грабители заберут все принадлежавшие графу деньги до последнего пенни. Но если она закричит, то как леди Блекшмидт истолкует ее присутствие в покоях лорда Ардмора?

Она на цыпочках вернулась обратно в комнату и прильнула к щелке между занавесками. Грабители снова были вместе, и…

Это было ужасно. Грабители стояли и ждали, и в это время первый грабитель рассмеялся и что-то сказал, а лорд Ардмор с лицом столь угрюмым, что ей было страшно на него смотреть, принялся снимать свой сюртук.

Тут она услышала, что говорил грабитель:

– Видите ли, милорд, по опыту я знаю, что джентльмены неохотно отдают мне все безделушки, которые имеют при себе. В ваших карманах может оказаться что-то, что нам захочется забрать с собой. За ваш сюртук нам дадут кругленькую сумму, а времени, которое потребуется вам, чтобы снова натянуть исподнее, нам как раз хватит, чтобы выйти из отеля без суматохи. Потому что я страшно не люблю неприятности и мне будет весьма жаль, если придется кого-нибудь застрелить.

Стоило Аннабел один раз взглянуть на разъяренное, застывшее лицо Ардмора и увидеть, как он швырнул на диван сюртук, как она кинулась обратно к перилам. Решение было принято. Ардмор не мог лишиться всего, что имел, вплоть до одежды, из-за этих злодеев. Что он будет делать? Каким образом он сможет найти богатую невесту, не имея за душой даже сюртука? Имоджин и так уже подпортила ему репутацию.

Кроме того, в соседней комнате была Гризелда… Наверняка ее присутствие уймет острый язычок леди Блекшмидт.

Леди Блекшмидт как раз поворачивалась спиной к кучеру. Перегнувшись через перила, Аннабел откинула капюшон и завопила:

– Грабители! Здесь, наверху! На помощь!

Леди Блекшмидт в замешательстве огляделась по сторонам, но ее здоровяк кучер вскинул голову, бросил один взгляд и бегом бросился в отель в сопровождении двух грумов. Аннабел открыла было рот, собираясь прокричать объяснение леди Блекшмидт, но тут на ее плечо с размаху легла грубая рука и втащила ее обратно так стремительно, что она уронила ридикюль через перила.

Мужчина практически зашвырнул ее в гостиную. Она волчком пролетела через всю комнату и уже была близка к тому, чтобы плюхнуться на пол, когда пара сильных рук подхватила ее и граф прижал ее спиной к своей груди.

– У него на балконе была любовница! – прорычал второй грабитель.

– Надо было обыскать все эти комнаты, – сказал первый, уже не столь учтиво. – Неспроста этот проклятый идиот подслушивал под дверью. – Он направил карабин на Ардмора. – Не пытайтесь геройствовать, милорд.

И не успела Аннабел и глазом моргнуть, как они исчезли.

– Вы в порядке? – осведомился лорд Ардмор, развернув ее кругом и улыбаясь, несмотря на то что все его деньги и кольцо были похищены. В голосе его не было ни тени беспокойства: это был все тот же хриплый, неотразимый шотландский картавый говор, который…

Она зажмурила глаза.

– Ваша одежда!

Руки его соскользнули с ее плеч, и она услышала, как он сказал своим низким голосом:

– Кинь мне панталоны, Гловер.

В это самое время дверь, повернувшись на петлях, с грохотом распахнулась, и она услышала тяжелый топот людей, бегущих по коридору. Но она не отняла рук от глаз, покуда не услышала, как в коридоре раздался ехидный голос леди Блекшмидт, требующей, чтобы ей дали объяснение происшедшему.

Аннабел уронила руки. Благодарение Богу, граф надел панталоны. Впрочем, он как раз натягивал рубашку, и она не могла не заметить, что его грудь напоминала грудь римских богов, изваяния которых она видела в Британском музее в Монтегю-Хаусе: сплошь покрытая мощными, бугристыми мускулами и сужающаяся книзу, переходя в стройную талию. Но белый неподвижный мрамор очень сильно отличался от золотистой кожи, подернутой легчайшей дымкой волос…

Ардмор перевел на нее взгляд, и она почувствовала, как краска заливает ее щеки. После чего рубашка скользнула через его голову вниз, и кучер леди Блекшмидт вошел в комнату со словами:

– Внизу поймали двух мужчин с кольцами и тому подобным. Аннабел сглотнула. Все кончилось. Почти. Леди Блекшмидт взирала на нее: меж ее бровей пролегла складка.

– И что это вы делаете в этих покоях, юная леди? – вопросила она. Была в ее голосе ледяная нотка, от которой Аннабел содрогнулась!

Но она вздернула подбородок.

– Мы наносили визит…

– Мы?! – перебила ее леди Блекшмидт. Аннабел охнула.

– Имоджин! Имоджин, ты в порядке? – Она подбежала к двери, которая вела в спальню лорда Ардмора, и распахнула ее. Комната была пуста. Дверца платяного шкафа была распахнута настежь; с полки свисал рукав рубашки. Ящик небольшого письменного стола валялся на полу.

Они могли быть только в одном месте. Она упала на колени и подняла тяжелое стеганое покрывало, которое свисало до пола с трех сторон кровати.

– Гризелда! Имоджин!

И действительно, что-то зашевелилось в темноте.

– Аннабел, это ты? – пискнула Имоджин.

– Вылезай, дорогая, все кончилось.

Секунду спустя Гризелда с Имоджин выкарабкались из-под кровати.

– Что произошло? – вскричала Имоджин в то самое мгновение, как Гризелда опустила глаза и, оглядев себя, поняла, что она покрыта пылью, пухом и клочками ваты, вылезшими из матраца. Ее визг прозвучал куда громче, чем вопрос Имоджин.

Через мгновение в дверном проеме появилась леди Блекшмидт.

– Леди Гризелда! – воскликнула она, остановившись так резко, что граф налетел на нее сзади.

– Все в порядке? – осведомился он, заглянув в комнату поверх головы леди Блекшмидт. – Вы ведь не пострадали?

– В порядке? – голосом, переходящим в визг, переспросила Гризелда. – Разумеется, я не в порядке, вы… вы, остолоп! Поглядите на меня! Я должна была быть на балу у леди Пенфилд несколько часов назад и… и посмотрите на меня! – На пуговице ее ротонды болтался клок пыли; вся она была покрыта тонким слоем беловато-коричневатой грязи, и огромное пятно красовалось на ее щеке в том месте, которым она, по всей видимости, прижималась к полу.

Мистер Барнет вошел в комнату вслед за графом.

– Вы! – с нарастающими визгливыми нотками в голосе воскликнула Гризелда, вытянув в его сторону указательный палец. – Это вы во всем виноваты! Как вы посмели впустить грабителей в комнату, когда там были мы! Как вы посмели!

– Они приставили ружье к моей спине, – ответил мистер Барнет, нервно потирая руки.

– Я позабочусь о том, чтобы вас лишили должности! – сказала Гризелда, надвигаясь на него. – Я позабочусь, чтобы вас лишили должности, если не за то, что вы подвергли меня и моих подопечных опасности, то за ужасную грязь в этом отеле!

– Но что именно вы и ваши подопечные делали в покоях джентльмена в столь поздний час? – вопросила леди Блекшмидт. – Я никак не ожидала подобного поведения от вас, леди Гризелда.

– Ничего предосудительного! – сказала Гризелда, отвернувшись от злосчастного мистера Барнета. – Мне с трудом верится в то, что вы могли даже предположить подобное после нашего многолетнего знакомства!

– Поскольку мне выпала честь пресечь грабеж в самом разгаре, – заметила леди Блекшмидт, – то, полагаю, мне должны дать разумное объяснение.

– Мы вам ничего не должны, – величественно ответствовала Гризелда. – Если вы не уважаете меня настолько, чтобы, не задумываясь, принять на веру то, что я никогда не стану участвовать в неблагоразумном деянии, то мы более не подруги!

– Моя карета сломалась по пути на бал, – сообщил граф, выступив вперед. – Леди Гризелда и ее подопечные просто сопровождали меня в отель, когда нас схватили вооруженные люди.

Леди Блекшмидт посмотрела на него.

– Мне известно, кто вы такой, – медленно промолвила она. – Вы тот шотландец, который выставил себя на посмешище в бальном зале. Вас вроде как считают, или считали, завидным женихом.

Он поклонился:

– К вашим услугам.

Она снова повернулась к Гризелде:

– Несмотря на то что я крайне сочувствую вашему положению и в особенности плачевному состоянию вашей одежды в данный момент, я просто хотела бы заметить, что присутствие этих юных леди, одна из которых, – она кивнула в сторону Имоджин, которая пыталась отчистить грязь с ротонды, но добилась только того, что та стала еще заметнее, – учинила скандал не далее как два дня тому назад вот с этим самым господином, наводит на подозрения. Это все, что я вам скажу по этому поводу. Я не стану строить предположений, я просто…

Она запнулась и шагнула назад, когда Гризелда двинулась на нее. Обыкновенно Гризелда походила скорее на очаровательного ангела в женском обличье, чем на карающего архангела Михаила. Но в данный момент выражение ее лица было столь ледяным, что, дабы противостоять ей, потребовалась бы более сильная духом особа, нежели леди Блекшмидт.

– Эмили Блекшмидт, – процедила она сквозь зубы, – если вы когда-нибудь хоть словом обмолвитесь об этом происшествии или один из ваших слуг шепнет что-нибудь своему другу, то вы дорого за это заплатите!

Леди Блекшмидт нервно хихикнула.

– Что ж, полагаю, сама я едва ли что-нибудь скажу, но что до слуг, вы же знаете, что…

– Даже не доканчивайте это предложение, – отрезала Гри-зелда. – Ваши слуги вышколены не хуже моих! Извольте поручиться, что они ничего не скажут!

– Я определенно не понимаю, отчего вы принимаете это так близко к сердцу. Естественно, я предупрежу слуг, чтобы они не распространялись об этом необычном вечере. Я посоветую им не обращать внимания на тот факт, что мисс Эссекс находилась в обществе графа, на котором не было одежды, тогда как вы прятались под кроватью в совершенно отдельной комнате!

Но глаза Гризелды сузились.

– Что вы здесь делаете? – потребовала ответа она.

– Я? – негодующе воскликнула леди Блекшмидт. —Да ведь мой кучер бросился сюда, чтобы спасти ваших друзей от этих головорезов, и…

– Что вы делаете в отеле «Грийон»? – Теперь голос Гризелды был гораздо спокойнее, но по-прежнему беспощадным, и Аннабел, крепко сжимавшей руку Имоджин, показалось, что она уловила тень улыбки. – Вы должны были находиться на балу у леди Пенфилд, так же как и я.

– Я была на балу у леди Пенфилд, и то был прискорбно скучный прием. Я уехала, потому что у меня разболелась голова.

– Вы уехали, потому что у вас разболелась голова, – сказала леди Гризелда, – и потом каким-то образом очутились в отеле «Грийон»? Право, леди Блекшмидт, вы меня удивляете.

В комнате стало так тихо, что Аннабел услышала собственное дыхание.

– Я позабочусь о том, чтобы мои слуги хранили молчание, – молвила леди Блекшмидт. – Питерз! – Ее кучер появился из примыкающей комнаты. – Пора ехать домой.

И через мгновение она торжественно вы шла из комнаты без дальнейших слов прощания, извинений и замечаний.

Гризелда посмотрела на злополучного мистера Барнета.

– Я вернусь завтра, – сказала она. – Я вернусь завтра и поговорю с владельцем сего отеля, который, как я полагаю, является давним знакомым дяди моего мужа. Мистер Рирдон, не так ли?

Мистер Барнет часто заморгал.

– Уверяю вас, мадам, что…

– Мне более нечего вам сказать, – отрезала она. – Имоджин, Аннабел, извольте следовать за мной в карету. И наденьте капюшоны!

Аннабел с Имоджин послушно надели капюшоны и вышли из комнаты вслед за своей дуэньей. Для женщины, которая обыкновенно прогуливалась так, чтобы подчеркнуть исключительно женственные изгибы своего тела, Гризелда могла вышагивать, как римский легионер, когда она того желала.

В карете она смахнула клок пыли со своей ротонды и сказала:

– Этого вечера никогда не было. Вам понятно? Аннабел кивнула.

Имоджин сказала:

– Мне так жаль, Гризелда… Но Гризелда оборвала ее:

– Никогда. Больше. Не заговаривайте. Со мной. Об этом. Аннабел и ее сестра обменялись взглядами. Имоджин сжала ее руку и наклонилась к ней.

– Я так испугалась за тебя! – прошептала она. – Мне нет никакого дела до моей репутации – все равно я вдова. Ноты…

От одной только мысли об этом горло Аннабел словно сжало тисками.

– Нам повезло, – прошептала она в ответ.

– Мне с трудом в это верится. Я думала, нам не спастись от леди Блекшмидт.

Аннабел с обожанием посмотрела на их дуэнью, которая сидела с закрытыми глазами, словно само старание держаться прямо могло довести ее до обморока.

– У меня такое чувство, что Гризелда обыкновенно получает то, что хочет, ты согласна?

Имоджин улыбнулась и сжала ее руку.

Кто, кроме Гризелды, мог выручить Аннабел в ситуации, когда одна из самых благоразумных представительниц света, войдя в спальню, обнаружила Аннабел в обществе полураздетого графа? Она сотворила чудо.

То есть до тех пор, покуда действие этого чуда не закончилось.

Глава 11

Удар обрушился, как это часто бывает с дурными вестями, в образе «Еженедельного вестника Белла» – изобиловавшей сплетнями газетенки, которую доставляли ровно в восемь часов утра каждый четверг.

Дворецкий герцога Холбрука Бринкли принял газету из рук мальчика-посыльного и двинулся своей мерной поступью обратно в малую гостиную, где он намеревался прогладить газетенку со сплетнями утюгом и доставить ее, свежую и хрустящую, к постели леди Гризелды вместе с чашкой густого горячего шоколада и галетой без масла, поскольку леди Гризелда придерживалась довольно строгой диеты, направленной на то, чтобы уменьшить ее бедра. Но, бросив один-единственный взгляд на газету, он чуть не прожег бумагу утюгом.

Итак, с серебряным подносом, на котором стоял стаканчик слегка пенящегося пива и лежала сложенная хрустящая газета, Бринкли вошел в затемненную опочивальню хозяина.

Его появление было встречено стоном:

– Кто это, дьявол побери!

– Бринкли, ваша светлость, – молвил он, отведя взгляд, покуда его хозяин силился выпутаться из клубка льняных простыней. – Весьма сожалею, что обеспокоил вас.

– Что ты делаешь в моей комнате? – заплетающимся языком наконец спросил герцог. – Что, в доме пожар?

Бринкли ощутил прилив сочувствия. Он протянул ему поднос.

– Прибыл «Еженедельный вестник Белла», – молвил он, придав тону своего голоса подобающую мрачность.

– На кой дьявол он мне? – воскликнул герцог, упав на спину и накрыв голову подушкой. – Ты что, сбрендил? Отнеси его Гризелде.

. – Ваша светлость наверняка захочет лично взглянуть на «Вестник».

– Нет, не захочет. – Дворецкий ждал. Через пару минут подушка отлетела в сторону, и герцог схватил газету с подноса. – Открой занавески, Бринкли.

Тот отдернул портьеры. Его светлость уставился в газетенку со сплетнями.

– И на что я должен здесь смотреть? – спросил он. – Я никогда не пойму их манеру выражаться.

– Вторая заметка в правой колонке, ваша светлость, – подсказал Бринкли.

– «Некая златовласая мисс А.Э… – полагаю, это Аннабел, – …была обнаружена в спальне с неким рыжеволосым графом…» Вздор! Враки чистой воды! Прошлым вечером Аннабел была на балу с леди Гризелдой.

Губы Бринкли сочувственно изогнулись. Хозяин изо всех сил старался быть хорошим опекуном для четырех девиц-бесприданниц, и не его вина, что они, как оказалось, были теми самыми юными леди, которые порождают скандалы с той же легкостью, с какой прочие барышни вышивают носовые платки.

Рейф продолжил читать, не веря своим глазам:

– «…каковой, как говорят, находился в чем мать родила, в то время как она мило умоляла его не продолжать их „отношения“. Мы счастливы сообщить, что сей джентльмен весьма охотно внял ее мольбам и повел себя со всей учтивостью, приличествующей сей плачевной ситуации. Мы, обретающиеся лишь на задворках общества, не можем удержаться от того, чтобы не пожелать титулованным джентльменам с севера Англии не спускаться со своих гор, поскольку только на прошлой неделе этот самый господин, как говорят, был замешан в скандальном поведении с близкой родственницей мисс А.Э.!»

– Дьявол бы побрал все это! – взвыл Рейф, отшвырнув газету. – Горстка гнусной лжи, состряпанной, чтобы продать газету. Я спущу с них шкуру!

Он поднял глаза на Бринкли, который протягивал ему пивную кружку. От одного ее вида на лбу герцога выступил пот, а осушив ее, он содрогнулся всем телом. Но где-то минуту спустя боль несколько утихла, и он смог открыть глаза.

– Надо поговорить с Гризелдой, – сказал он и, слегка пошатнувшись, выбрался из постели. – Где, дьявол побери, была Гризелда? Разве вчера вечером они не отправились все вместе на бал в честь какой-то дебютантки?

Бринкли кивнул.

– Ну и?.. – прорычал его хозяин. – Вернулись-то они вместе или нет?

– Они совершенно точно были вместе, – с достоинством ответил Бринкли. – Все три леди воротились домой в самое что ни на есть приличное время… около полуночи, я полагаю.

– Ошибка, – молвил Рейф, проведя по волосам нетвердой рукой. – Должно быть, это какая-то другая мисс А.Э. Я заставлю их напечатать опровержение. Я сожгу дотла их контору! Я подам на них в суд за клевету!

Бринкли не думал, что какая-либо из этих идей поможет им разрешить стоявшую перед ними проблему, но промолчал.

Эван дважды поднял и опустил дверной молоток, прежде чем дверь отворил расстроенного вида дворецкий, который бросил один взгляд на его рыжие волосы и тотчас распахнул дверь.

– Граф Ардмор, – сообщил ему Эван, но дворецкий уже вел его в гостиную.

– Вы позволите принести вам что-нибудь, милорд? – спросил он. – Быть может, что-нибудь освежающее? Чашку чаю? Боюсь, его светлость только что поднялся и никак не сможет встретить вас ранее чем через полчаса по меньшей мере.

– Я не желаю встречаться с его светлостью, – довольно любезно сказал Эван. – Я пришел, чтобы увидеться с мисс Эссекс, и был бы признателен, если бы вы дали ей знать об этом.

– О, но…

– Мисс Эссекс, – повторил Эван.

Вид у дворецкого сделался еще более усталым, но Эван был человеком, привыкшим добиваться своего.

– Сейчас же, – прибавил он.

– Мисс Эссекс, – сказал дворецкий, – пока еще не видела той газеты, милорд.

Эван улыбнулся.

– Тем лучше, – ответил он. – В таком случае могу ли я рассчитывать на то, что вы пригласите ее в эту комнату, не открывая ей глаз на существование этой непристойной статьи?

Дворецкий, казалось, навострил уши, прислушиваясь к тому, что происходит наверху, но Эван ничего не услышал.

– Леди Гризелда, возможно, уже осведомила юную леди, – наконец сказал он. – Я выясню, так ли это. Может статься, мисс Эссекс присоединится к вам. Со своей дуэньей, разумеется.

Эван схватил дворецкого за руку:

– Без дуэньи.

Глаза дворецкого расширились.

– Для этого уже слишком поздно, – бодро молвил Эван, что, вероятно, подтвердило самые худшие мысли дворецкого об Аннабел, но тут уже ничего нельзя было поделать.

Дворецкий ушел, а Эван уселся и принялся думать о земных вещах, вроде вдовьей доли наследства и дающей всходы пшенице, и – в этой связи – о том, как невероятно приятно иметь в кармане разрешение на венчание, выданное епископом Кентерберийским, зная, что вся эта затея с охотой на невест уже подходит к завершению.

Аннабел вошла в дверь, ведущую в гостиную, двадцать минут спустя, прекрасно сознавая, что творится что-то ужасно неладное. Начать с того, что истерический припадок Гризелды был слышен во всем доме. Кроме того, она слышала, что Рейф тоже вопит. В те редкие случаи, когда Рейф поднимался раньше полудня, он определенно никогда не повышал голоса. Следовательно, что бы ни стряслось, это что-то было достаточно важным, чтобы перевесить головную боль Рейфа.

Каким-то образом их вчерашнее приключение всплыло на поверхность. Возможно, все они опозорены. Или, быть может, опозорена только она одна, после того как ее обнаружили в номере отеля с полураздетым шотландским графом.

Когда Аннабел передали, что Ардмор ожидает ее внизу, она сидела за туалетным столиком, собираясь с духом, чтобы пойти и узнать, что она более не может притязать на то, чтобы стать женой добропорядочного англичанина.

Ардмор хотел увидеться с ней. Не с ее опекуном, а с ней.

Многие-многие годы она провела в мечтах о том, как выберется из Шотландии. Как оставит позади нищету и позор и приедет в Лондон, где встретит мужчину, который до конца жизни будет одевать ее в шелка. Мужчину с внушительным состоянием, который не имеет никакого отношения к лошадям. Вот и все, о чем она мечтала.

Но похоже, она хотела слишком многого.

Она ощутила оцепенение во всех членах. Несомненно, она сможет это пережить. Может статься, граф не все свои деньги спустил на конюшни. В конце концов, наскреб же он денег, чтобы приехать за женой в Лондон. У их отца никогда не было возможности вывезти их в свет во время сезона.

Она отворила дверь в гостиную так тихо, что граф не услышал ее. Он стоял в противоположном конце комнаты, разглядывая пейзаж Констебла. Ардмор был высоким. Она знала это, но по какой-то неведомой ей причине ей хотелось подмечать все его особенности. Вообще-то «высокий» не было первым словом, приходившим на ум при виде Ардмора: он выглядел скорее могучим, чем высоким, со своими широченными плечами и крепкими ногами, походившими на стволы молодых деревьев. По крайней мере еды он получает вдоволь, невесело подумала Аннабел. В сущности, если положение дел станет особенно неблагоприятным, то он всегда сможет наняться в поденщики. Но эта мысль не вызвала у нее улыбки.

Волосы его были красновато-коричневого цвета, словно осенние листья, которые только начинают буреть, и слегка загибались кверху у шеи. Он был одет в черное, как и оба раза, когда она его видела.

Аннабел вошла в комнату.

– Доброе утро, лорд Ардмор.

Эван обернулся. На мгновение ему показалось, что на встречу с ним пришла не та сестра, хотя они были нисколько не похожи. Несомненно, именно у Имоджин были такие трагически-печальные глаза и такой вид, будто она держится прямо единственно для того, чтобы не разразиться слезами. У Аннабел – той Аннабел, которая посмеялась над его предложением руки и сердца, – прежде в глазах плясали смешинки.

– Аннабел…

Он взял ее за руку – та была холодна, точно лед.

Она мягко отняла у него свою руку и сделала реверанс. После чего сложила руки на груди и замерла в ожидании.

И чего, дьявол побери, она ждет? Очевидно, дворецкий ошибся, и она таки прочитала ту непристойную газетную сплетню. Следует ли ему начать с предложения? Она выглядела такой… неприветливой. И все же…

– Боюсь, мистер Барнет удрал из отеля, – наконец вымолвил он.

Заморгав, она уставилась на него.

Боже, до чего ж она была красива: вся в обрамлении мягких, пышных локонов золотистого цвета, который не имел ничего общего с медными оттенками, которые люди часто приписывают золоту. То было подлинное золото: нежные, чувственные, манящие золотистые локоны, гармонировавшие с ее кремовой кожей шотландки. А ее глаза… Они были прекрасны. Едва ли не чересчур восхитительны, чтобы быть внесенными в общий список, словно Господь Бог сотворил этот дымчато-голубой цвет специально для нее. Уголки их слегка загибались кверху, и когда она моргала, ресницы касались ее щек…

– Мистер Барнет, управляющий отелем, – пояснил он.

– А какое касательство он имеет ко всему этому?

– Именно он предоставил «Еженедельному вестнику Белла» сведения о событиях вчерашнего вечера, – объяснил Эван. – Он подслушивал, и боюсь, когда он осознал, что лишится своей должности благодаря гневу леди Гризелды, у него более не осталось причин не продавать эти сведения.

– «Вестник», – безжизненным голосом молвила она. – Так вот каков источник.

Эван подошел и встал прямо напротив нее.

– Нам придется выкинуть из головы эту мерзкую газетенку, барышня. Мы собираемся начать совместную жизнь, и подобного рода гадости в ней нет места.

– Конечно, – сказала Аннабел. – Весьма разумные слова. Она может прочесть статью позже. В данный момент… ей просто хотелось, чтобы он поскорее сделал ей предложение, чтобы она смогла удалиться в свою комнату и поплакать. Она не плакала с тех пор, как умер отец. Даже когда сбежала Имод-жин и когда умер Дрейвен. Но похоже, настал момент возродить этот обычай.

Он взял ее руки в свои. «Ну же, – подумала Аннабел. – Давайте!»

Но он молчал.

Выждав минуту, она подняла глаза и взглянула на него. У него были необычные глаза: глубоко посаженные и зеленые. Благодаря им он походил не на лощеных английских джентльменов, с которыми ей ранее доводилось водить знакомство, а скорее на опытных фермеров, которые арендовали землю у ее отца, покуда тот не распродал все угодья, кроме лошадиных пастбищ.

– Аннабел, – сказал Ардмор, – полагаю, вы не жаждете выйти за меня замуж.

Что верно, то верно, подумала она. Она посмотрела на его сапоги. По крайней мере они были начищены до блеска.

Эван вздохнул. Когда он заговорил, в голосе его еще сильнее сквозил грудной, раскатистый шотландский акцент.

– Что сделано, то сделано. И я не могу притворяться, будто я расстроен из-за этого, потому что я нахожу вас очень красивой.

Аннабел прикусила губу изнутри. Она всегда считала свою красоту подарком, доставшимся ей от матери. Подарком, который вызволит ее из Шотландии и нищеты.

– Очень рада это слышать, лорд Ардмор.

Эван не знал, что делать. Голос ее был совершенно безжизненным. Она старалась не встречаться с ним взглядом долее чем на мгновение.

– Неужели я такая плохая партия, Аннабел?

– Разумеется, нет, – ответила она, но затем прибавила: – Я не читала той статьи. Пожалуйста, не поймите меня превратно, но существует ли хоть какой-нибудь способ восстановить мою репутацию, не прибегая к столь крутому шагу?

Он покачал головой.

– Говоря по правде, даже наш брак может оказаться не в силах замять этот скандал. Думается мне, хорошо, что Шотландия находится на порядочном расстоянии от Лондона. Мы можем просто переждать, пока не улягутся все эти страсти. Видите ли, мистер Барнет перепутал мисс Имоджин с вами и вложил просьбу положить конец нашему союзу в ваши уста, а после того как это сопоставили с беспорядком в моем одеянии…

Ему не было нужды продолжать. Возможно, он был прав, говоря, что им надобно скрыться в Шотландии. На мгновение в душе Аннабел промелькнул страх, что она проплачет всю дорогу туда. Она сделала глубокий вдох.

– В таком случае вы хотели о чем-то меня попросить? Он снова взял ее руки в свои.

– Я хотел бы жениться на вас, – медленно произнес он. – Я хотел бы, чтобы вы поехали со мной в мои владения, стали моей женой и матерью моих детей, чтобы жить со мной в богатстве и бедности, в болезни и здравии.

Аннабел боролась с диким желанием убежать. Но почему-то ее туфельки приросли к полу.

– Да, – прошептала она.

Эван выпустил ее руки и извлек из внутреннего кармана толстый пергаментный свиток.

– Как только я прочел ту газетенку, то тотчас разбудил епископа и получил разрешение на венчание. – Внезапно он ухмыльнулся. – Мне пришлось показать ему «Вестник», и после этого он согласился, что ситуация не терпит отлагательств.

Она кивнула.

– Но я хотел бы попросить вас об одолжении, – сказал он.

– Поскольку вы спасаете меня от пожизненного позора, – молвила она, тщетно пытаясь придать своему голосу веселое выражение, – то я склонна полагать, что вы можете просить меня о множестве одолжений, и я выполню их все.

Он оставил ее жалкую попытку пошутить без всякого внимания.

– С вашего позволения, мне хотелось бы оставить это разрешение на венчание неиспользованным.

Нахмурившись, она посмотрела на него:

– Неиспользованным?

– Видите ли, барышня, я нахожу, что мысль о женитьбе в такой безбожной, легкомысленной манере мне не по душе. Но если мы покинем все это лондонское общество, создав у них впечатление, что мы действительно поженились, и отправимся в Шотландию… то мы, пожалуй, сможем пожениться там. В моих владениях есть церковь и священник, который там живет. Если отец Армальяк обвенчает нас, то это будет очень много для меня значить.

– Ему надобно будет зачитывать оглашения?

– Нет. У нас будет обручение. Это старинный шотландский обычай, и еще более почитаемый из-за своей древности. Это простой обряд, который проводится в кругу друзей, хотя отец Армальяк сделает из него настоящую церемонию.

– У меня нет приданого, – внезапно сказала Аннабел.

– А я слышал, совсем наоборот.

Сердце ее упало. Он думал, что она богата. Это был один из подарков Рейфа: прекрасное оперение, дарованное серой птичке, у которой едва ли была собственная рубашка. Она даже не могла заставить себя заговорить или посмотреть на него. Совместными усилиями они с Имоджин испортили ему жизнь.

В сущности, испорчена была не только его жизнь, но и ее. Она лишилась мечты об утонченном, богатом женихе из-за случайности, глупости Имоджин и вмешательства парочки грабителей. Он лишился мечты о богатой невесте благодаря тем же обстоятельствам.

– Мне жаль, – наконец вымолвила она, – но вы ошиблись. У меня действительно нет приданого.

– А как же Удовольствие Миледи? – спросил он, приподняв ее подбородок.

– А, Удовольствие Миледи… У меня есть лошадь. Но у меня нет приданого. Нет настоящего приданого.

– Мы обойдемся без него, – ответил он. Это должно было быть сказано.

– Мне искренне жаль, что мы с сестрой толкнули вас на этот путь, – промолвила она, положив руку ему на рукав. – Если бы не мы, то вы бы нашли себе юную леди с внушительным приданым. Наследницу. Мы разрушили ваши надежды.

– Но я попросил вас выйти за меня замуж еще до того, как все это произошло, – напомнил ей он.

У него и в самом деле были удивительные глаза, особенно когда он улыбался. Глаза его улыбались больше, чем губы.

– Вы думали, что я наследница, – подчеркнула она.

– Нет, у меня и в мыслях такого не было. Мне просто понравилось ваше лицо. Ваши волосы и ваши глаза.

Аннабел подумала о том, что в тот вечер она была одета в платье, которое стоило больше, чем годовой доход батрака, а уши и шею ее украшал жемчуг – подарок Рейфа.

Но Эван заговорил первым:

– Я слышу разговоры о приданом с того самого дня, как очутился в этом городе. Поверьте, существуют вещи, которые значат для меня гораздо больше…

– Я знаю, – перебила его она. – Первое – это чтобы ваша жена была шотландкой.

– И второе – чтобы она была шотландкой, – сказал он, и глаза его снова заулыбались, отчего на зеленом фоне засияли золотистые искорки. – Но то была просто шутка. Если бы я твердо решил жениться на девушке из Шотландии, то я бы не приехал в эту страну. И если бы вы были англичанкой… – он приподнял ее подбородок кончиком пальца, – то я все равно стоял бы там, где стою.

Тут его голова склонилась к ней, и его теплые губы неожиданно приникли к ее устам.

Аннабел была несчастна. Она готова была кричать от разочарования и ярости из-за всего этого, разразиться слезами от несправедливости, рыдать из-за утраты всех своих мечтаний о будущей жизни… и тем не менее в нежном касании губ Эвана было что-то безмерно успокаивающее. Руки его обвили ее стан, и на мгновение она почувствовала себя так, словно… словно… ей не нужно было думать ни о чем другом. Губы его дурманили ее разум, ласкали ее, словно прося о чем-то.

Вздохнув, она прильнула к нему… всего на миг. Утешительный миг. И объятия его стали еще крепче, словно она действительно была укрыта от всего мира, спасенная рыцарем в блестящих доспехах, который сейчас подхватит ее на руки, посадит на своего коня и увезет в свой замок. Она снова вздохнула, вспомнив о своих давних грезах…

И он воспользовался ее вздохом, незаметно проникнув в ее рот, и внезапно поцелуй их превратился в нечто совершенно иного рода. Повинуясь порыву, Аннабел обвила рукой его шею. Руки Эвана еще крепче сомкнулись на ее спине, и внезапно она ощутила мощный напор его тела, прижимавшегося к ней.

Аннабел всем своим телом ощущала исходивший от него призыв. Она инстинктивно преодолела последнюю долю дюйма, разделявшую их тела, и почувствовала, как удивительно ощущать столь тесную близость с другим человеком. Словно он мог вкусить ее печаль, и страх, и нежелание и мысленно говорил ей, что он это поправит, что все решит – и все это без слов.

От этого ей хотелось только одного: прижаться к его груди и просто… отдаться на его волю. Но в то же время само великодушие его поступка пробудило ее совесть, и в то время как губы его снова и снова жадно припадали к ее устам, а тело ее дрожало в его объятиях, совесть продолжала взывать к ее душе, и ее слабый голос никакими силами нельзя было унять, покуда она наконец не оторвалась от его губ и не произнесла:

– Я не шучу, лорд Ардмор. У меня и впрямь нет приданого.

Он распростер свои ручищи на ее узкой спине, и теперь они медленно-медленно двинулись вверх к ее плечам. В глазах его играла спокойная улыбка, а большие пальцы его рук неспешно гладили ее плечи там, где заканчивались короткие рукава ее утреннего платья.

– У вас есть лошадь, – напомнил ей он.

– Всего лишь лошадь. – Она сглотнула. – Вы, несомненно, слыхали о завещании моего отца.

– До меня не дошел этот слух, но, с другой стороны, я не большой охотник до сплетен. Я с радостью приму ваше приданое в свои конюшни. Не могу сказать, что я такой же мастер своего дела, как ваш батюшка, но у меня действительно есть солидная программа тренировки лошадей. Для вас это будет все равно что вернуться домой.

Аннабел покачнулась на ногах, и все приятное тепло, которое она ощущала после их поцелуя, выветрилось из нее, словно ночной туман.

Она собиралась выйти замуж за тренера лошадей, человека, испытывавшего такую же страсть к лошадям, как и ее отец.

Она и впрямь возвращалась домой – во всех смыслах этого слова.

Глава 12

Они снова были все вместе. Тесс сидела, прислонившись к одному из столбиков кровати в изножье: они с мужем коротали ночь у них, дабы проводить Аннабел в путь на рассвете. Джоузи, только что прибывшая из загородного имения Рейфа, свернулась калачиком, прислонившись к другому столбику, а Имоджин лежала подле Аннабел.

Аннабел старалась не допускать даже мысли о слезах. Она была бедной раньше и сможет быть бедной снова.

Вместо этого она пыталась ощутить счастье оттого, что сестры находятся рядом с ней. Но одновременно она испытывала цепенящее, эгоистическое чувство несправедливости всего этого. Имоджин с Джоузи останутся в Англии в комфортабельном доме Рейфа, а Тесс будет продолжать купаться в роскоши мужниного дома, тогда как ей придется вернуться в Шотландию. Ей, которая не любила Шотландию больше всех их.

Джоузи мигом согласилась бы занять ее место. Джоузи только что исполнилось шестнадцать, и она начинала превращаться в красавицу, перед которой через год-другой невозможно будет устоять. Сейчас же она страдала от прыщей, приступов ностальгии по Шотландии и вспышек раздражения. Раздражительность была чертой, которая вполне могла сохраниться на всю жизнь, вынуждена была признать Аннабел. Ну а чувство юмора определенно не покинет Джоузи до конца ее дней.

– Если ты желаешь провести с Аннабел беседу о первой брачной ночи, – сказала Джоузи Тесс, – то я с радостью поделилась бы советом.

Тесс презрительно фыркнула.

– Ты поделилась бы советом, козявка? И какой же совет ты можешь дать касательно супружеской жизни?

– Плутарх много что имеет сказать о супружеских отношениях, – с ухмылкой изрекла Джоузи.

– Плутарх! – воскликнула Тесс. – Я полагала, мисс Флекноу держала тебя на строгой диете из подобающих леди занятий.

– Ты забыла. Я послушно разучивала танцы и реверансы и наносила утренние визиты по утрам, после чего днем мне дозволялось читать все, что угодно. Библиотека Рейфа забита классикой. Мисс Флекноу считает эти книги чересчур старыми, чтобы быть опасными и неподобающими для леди. Ее чрезвычайно беспокоит то, что я каким-нибудь образом раздобуду экземпляр одного из романов, опубликованных «Минервой пресс»[5]. Мисс Флекноу, похоже, полагает, что «Минерва» печатает книги демонов-искусителей, полных решимости погубить девичью добродетель.

– Я дам тебе свои, – слабо улыбнувшись, сказала Аннабел. – Думаю, я скупила все книги, изданные «Минервой пресс», благодаря щедрости Рейфа.

– Тебе захочется взять их с собой, – возразила Тесс. – Оставь свои книги себе. Я пришлю Джоузи парочку романов.

– Мне они не понадобятся, – ответила Аннабел, сознавая, что говорит унылым тоном. У нее никогда не было времени читать романы, когда они росли, хотя сестры ее, наверное, не помнили об этом. Она обыкновенно смотрела, как Тесс идет к реке, чтобы попытаться поймать рыбу на обед: Джоузи виснет у нее на руке, а Имоджин плетется сзади… Но она никогда не могла пойти вместе с ними. У нее было слишком много дел.

Волна горечи захлестнула ее, и Аннабел пришлось прикусить губу, чтобы не заплакать.

– Я хочу сказать кое-что важное, – молвила Тесс. Тесс воспитывала их всех после смерти матери, и Аннабел побаивалась ее проницательности. Поэтому она выдавила из себя улыбку.

– Хорошо! – радостно изрекла Джоузи. – Так вот, Плутарх говорит, что новобрачная должна откусить кусочек айвы, прежде чем лечь в постель. – Она выжидающе посмотрела на Тесс. – Ты не знаешь, зачем? Я не люблю айву, потому что она такая кислая, но я готова…

– Довольно болтать вздор! – воскликнула Имоджин. Теперь она не лежала, свернувшись калачиком под одеялами, а сидела прямо. – Я первая должна кое-что сказать. – Она взяла Аннабел за руку, и та с чувством неимоверной усталости увидела, как слезы прокладывают дорожки по щекам сестры. – Я разрушила твою жизнь… жизнь моей собственной сестры, и я просто… я просто хочу сказать…

Но слезы душили ее, мешая выговориться, и поэтому Аннабел вскочила в кровати и заключила ее в объятия.

– Моя жизнь не разрушена, Имоджин, – сказала она, гладя ее по волосам. – Ну-ну, тише.

– Ты не сможешь… не сможешь выбрать мужа по велению сердца, —давясь слезами, вымолвила Имоджин. – Дрейвен был моим всего две недели, но я сама выбрала его, и пусть он ушел в мир иной, но я всегда буду знать, что я… что я отдала себя человеку, которого любила…

– Дорогая, подумай о том, – мягко молвила Аннабел, – что любовь никогда не значилась слишком высоко в списке моих предпочтений. Тебе это известно. Думаю, мне просто недостает той романтичности, которая имеется у тебя в таком избытке.

– Это… это просто потому, что ты не знаешь, какой удивительной может быть любовь, – заикаясь, произнесла Имоджин, ловя ртом воздух: столь сильны были ее рыдания.

– О чем человек не ведает, о том он и не тоскует, – подчеркнула Аннабел.

– Я просто хотела сказать, что мне очень жаль. Моя глупость привела к тому, что ты принуждена выйти замуж за Ардмора. Я хочу, чтобы ты знала это, – сказала Имоджин.

Она скатилась с кровати и в слезах выбежала вон.

– Имоджин вспыльчива, но замечательно умеет мириться, – произнесла Тесс.

– Она предостаточно упражнялась в последнем, – съязвила Джоузи. Поймав взгляд Аннабел, она подняла руку. – Знаю, знаю, она вдова, и она лишилась любви всей своей жизни, но, положа руку на сердце, Дрейвен был увальнем, настолько глупым, что сел на необъезженную лошадь, чтобы выручить лишнее пенни на скачках. Я просто не вижу здесь великой трагедии. Он не был Агамемноном!

– Что верно, то верно, – согласилась Тесс.

– Можно подумать, она героиня греческой трагедии – так она себя ведет, – сказала Джоузи. – Ну, так что, мы продолжим ту беседу, которую ты начала? Потому что все отсылали меня прочь, когда вы обсуждали все это перед свадьбой Тесс. Но теперь мне уже исполнилось шестнадцать.

– Говоря по правде, я не нуждаюсь ни в какого рода предсвадебных беседах, – заверила их Аннабел.

– Я не это хотела сказать, – молвила Тесс, поймав взгляд Аннабел и наклонившись вперед. – Тебе известно, что у Лусиуса очень много денег, Аннабел.

– Это явное преуменьшение, – сказала Аннабел. Все в Англии знали, что муж Тесс богаче Уильяма Бекфорда, хотя Бекфорд гордился тем, что он самый богатый человек в стране.

– У нас столько домов, что мы не знаем, что с ними делать. Ты не согласилась бы принять в подарок один из этих домов, а так же средства на его содержание, Аннабел? Ты жила бы там припеваючи, а когда весь этот переполох утихнет, ты сможешь вернуться в Лондон.

Теперь Аннабел и впрямь почувствовала, что сейчас заплачет.

Но Джоузи покачала головой.

– Ты в своем уме, Тесс? Если Аннабел покинет свет и будет жить в загородном доме, не выйдя замуж за графа, то резонно будет предположить, что граф заплатил ей за это. И у нее не будет иного будущего, кроме как стать чьей-нибудь любовницей.

– Боюсь, она права, – промолвила Аннабел, уловив уныние в своем голосе.

– Тебе это совсем не по душе? – спросила Тесс и, прочитав ответ у нее на лице, воскликнула: – О, дорогая, не уезжай! – Она протянула руки и заключила ее в свои объятия.

– Я… я… – вымолвила Аннабел, более не в силах сдерживать слезы.

– Все уладится, – твердо сказала Тесс. – Ты не поедешь в Шотландию. Мы все знаем, как сильно ты не хочешь возвращаться в эту страну. Мы что-нибудь придумаем.

– Мне придется поехать, – давясь от слез, вымолвила Аннабел. – Он был добр…

Джоузи перебила ее:

– Я придумала компромисс.

– Ты едешь, а я остаюсь? – Аннабел выдавила из себя жалкую улыбку. – Я не отказалась бы снова побыть шестнадцатилетней. Мне понравился мой первый выход в свет.

Джоузи пропустила этот вздор мимо ушей. Она наклонилась вперед.

– Выходи замуж за графа в Шотландии, как он того желает. Потерпи, покуда скандал не утихнет после того, как сезон подойдет к концу. А потом возвращайся в Лондон в качестве графини! Аннабел прикусила губу.

– Я не смогу так с ним поступить, – неуверенно молвила она. – Если бы не Ардмор, мне не миновать бы страшного позора.

– Однако если бы не Ардмор, то ни о каком позоре и речь бы не шла, – сказала Джоузи. – И в любом случае он, вероятно, будет рад избавиться от тебя. В литературе не так уж много счастливых пар, скажу я вам.

– Сурово, но по делу, – встряла Тесс. – Узнаю нашу Джо-узи. Что ты чувствуешь к графу? – спросила она Аннабел.

– Насколько я понимаю, – молвила Джоузи, – вопрос скорее был в том, что Имоджин чувствовала к графу.

– Твое понимание не имеет значения, Джоузи, – сказала Тесс. – Аннабел?

– Мне он нравится, – ответила Аннабел. – В нем нет ничего, что вызывало бы нарекания.

На самом деле, его поцелуи по-прежнему обитали в потайных уголках ее памяти, не давая ей покоя. Даже не столько поцелуи, сколько удовольствие, которое она ощутила… Это довольно-таки обескураживало ее. Аннабел никогда не чувствовала себя обескураженной, равно как и никогда не плакала.

Тесс прищурила глаза.

– Тебе он действительно нравится, не так ли?

– А кому бы он не понравился? Он оставил надежды на богатую невесту и принял меня без слова упрека, – сказала Аннабел, бросив носовой платок на ночной столик.

– По-моему, он размазня, – хладнокровно заявила Джоузи.

– Это потому, что ты пока еще с ним не знакома, маленькая ворчунья, – возразила ей Тесс. – Ардмор… ну же, Аннабел, как бы ты его описала?

– Он шотландец. Натура у него не такая сложная, как у англичан, и, однако же, более благородная. Он говорит то, что думает. Я склонна предположить, что он добр в обхождении со слугами и заботится о своих арендаторах.

– Но нравится ли тебе его внешность? – настаивала Тесс.

Аннабел пожала плечами, пытаясь отогнать видение лоснящихся мускулов графа, когда тот стоял без рубашки в номере отеля.

– Она не вызывает у меня возражений.

Внезапно ее старшая сестра ухмыльнулась, точно кот, получивший мисочку сливок.

– Я забираю назад свое предложение касательно дома, – сказала она. – Думаю, немного шотландского воздуха – это именно то, что тебе необходимо. Вернешься в Лондон, когда тебе будет угодно, и все мы будем довольны. Договорились?

– Договорились, – медленно произнесла Аннабел.

– Я всегда буду твоим убежищем! – воскликнула Тесс, сжав ее в своих объятиях так сильно, что на нее снизошло почти такое же спокойствие, какое она ощущала в кольце сильных рук Ардмора. – Ты знаешь это, дорогая.

– Тогда я отправлюсь в Шотландию завтра поутру, – молвила Аннабел, проглотив непослушные слезы. – И я очень скоро увижусь с вами… быть может, на Рождество!

Глава 13

Только после того, как карета выкатила далеко за пределы Лондона, Аннабел подумала о проблеме.

– Мы еще не женаты, – отважилась сказать она. Ардмор сидел напротив нее.

– Так будем.

– Но в данный момент – нет. И тем не менее мы будем останавливаться в гостинице на ночь. Как… как мы там разместимся?

– Боюсь, вы правы, барышня. Нам придется делить комнату. Но во всем этом есть и хорошая сторона: ваша репутация не может быть погублена, потому что в глазах общества мы муж и жена.

Так, значит, это будет ее первая брачная ночь. Если можно так выразиться.

Но он наклонился вперед:

– Когда мы поженимся по-настоящему, Аннабел, ночь на супружеском ложе будет в корне отличаться от той, что мы проведем сегодня. Я обещаю вам это.

Нет, все-таки не первая брачная ночь. Она почувствовала, как румянец медленно заливает ее щеки.

– Что нам следует сделать, так это лучше узнать друг друга, – сказал он.

– Да, вы правы. Я тут спрашивала себя, есть ли у вас какие-нибудь родственники, милорд?

Ее ужасало то, как мало она знала о человеке, за которого собиралась замуж.

– Мне не нравятся церемонии, – сказал он, уклонившись от ответа. – Меня зовут Эван, и я надеюсь, ты будешь называть меня по имени.

– Эван, – кивнув, сказала она.

Услышав это, он наклонился вперед и поцеловал кончики ее пальцев.

– В первый раз моя будущая жена назвала меня по имени, – молвил он. Глаза его улыбались в этой свойственной ему манере… словно она была всем, что он когда-либо желал в жизни. По-прежнему глядя на нее, он повернул ее руку ладонью вверх и прильнул губами к ее ладони. – У тебя такие маленькие ручки, – сказал он. От прикосновения губ Ардмора к ее ладони дрожь молнией пронзила ее внутренности. – Рядом с тобой я ощущаю себя неуклюжим верзилой фермером.

Она рассмеялась, а он запечатлел еще один поцелуй на ее ладони. Прикосновения его были словно вино: пьянящим наслаждением.

– Так, значит, тебе уже приходило в голову, что я похож на батрака? – поддразнил ее он. И снова поцеловал ее.

Как могла ее ладонь быть столь невыносимо чувственной? За последние несколько месяцев сотни мужчин держали ее ладонь в своих руках и целовали ее пальцы, и тем не менее… Глаза его, не отрываясь, смотрели в ее глаза, в то время как он снова поднес ее руку к губам. И на сей раз она почувствовала, как язык его коснулся середины ее ладони, и потрясение было столь велико, что ноги ее обдало жаром до самых пят.

– Я буду трудиться ради тебя, Аннабел, – сказал он, пристально глядя на нее. – Может, переедем в маленький коттедж и заведем коз?

– Я не слишком хорошо разбираюсь в садоводстве, – ответила Аннабел. Внезапно она стала холодна, насколько это только было возможно, освободившись от чар его хриплого голоса. Она отняла руку.

Ардмор снова откинулся на сиденье, не обнаруживая никаких иных чувств, кроме благодушного согласия с ее отказом.

– Что тебе известно о садоводстве? Я склонен полагать, что юные леди едва ли делают что-то в саду, кроме как срезают розы, когда на то даст позволение садовник.

Что-то вроде того, – пробормотала Аннабел, стараясь не пускать в душу воспоминание о Джоузи, плачущей из-за того, что фасоль сгубила болезнь. Она была полна решимости не показывать графу свою печаль, равно как и не дать ему узнать, насколько велико ее нежелание выходить за него замуж. Он не был повинен ни в том, ни в другом. Предложив ей свое имя, он совершил поступок истинного джентльмена.

Выпрямившись на сиденье, она послала ему улыбку.

– А есть ли у тебя родственники, Эван? – Да.

Она подождала, и наконец он сказал:

– И да и нет. Моих ближайших родственников более нет в живых.

– Прости, – сказала она.

– Это трудно выразить словами. Моя бабуля никогда не преминет сказать что-то о том, как они ждут меня на небесах. Но я очень сильно сомневаюсь в том, что им более нечего делать на небесах, кроме как ждать моего прибытия, коли мне посчастливится окончить свой земной путь по этому адресу.

– Сколько членов твоей семьи ушло… ушло из жизни?

– Мать с отцом погибли в половодье, – ответил Ардмор, и впервые за все время глаза его не улыбались. – А мои брат с сестрой погибли вместе с ними.

Аннабел сглотнула, и он ответил на ее невысказанный вопрос:

– Мне было шесть лет. Наша карета попала в паводковые воды. Поначалу это не казалось опасным. Отец отнес меня на возвышенность, а сам вернулся за остальными, но…

К своему ужасу, Аннабел почувствовала, как к глазам ее подступили слезы. Она и впрямь сделалась чрезмерно чувствительной из-за событий последних дней.

– Мне очень жаль, – вымолвила она. К этому больше нечего было добавить.

– Так вот, когда погибли мои родители, у меня осталась бабушка, леди Ардмор, – поведал он. – Моя бабуля, как я ее называю, до сих пор жива. Она сварливая шотландка до мозга костей. Ты ей понравишься.

Аннабел подумала: покуда она не услышит об ее ржущем приданом.

– Есть еще дядя со стороны отца, – продолжил Эван. – Его зовут Тоубин. Большую часть времени он проводит на охоте. Боюсь, он несколько кровожаден по натуре. Благодаря Тоу-бину все домочадцы едят очень много дичи.

Аннабел мрачно улыбнулась. Что ж, это лучше, чем довольно сомнительные навыки рыбной ловли ее сестер.

– И еще у нас есть дядя Пирс, – сообщил Эван, – хотя, говоря по справедливости, он на самом деле мой двоюродный дедушка. Ему почти девяносто, но он сохранил ясный ум. Его любимое занятие – это жульничество в карты.

– Жульничество? – эхом повторила Аннабел.

– Да. И на деньги, – кивнув, сказал он. – Он отберет у тебя все до последнего пенни, если ты подпустишь его к картам.

– Ох. Спасибо за предупреждение. Кто-нибудь еще?

– Конечно, – ответил Эван. – Осталась еще причина, по которой я приехал в Лондон, чтобы найти невесту.

Аннабел моргнула.

– Я полагала, тебе нужна богатая наследница. Нахмурившись, он посмотрел на нее:

– Похоже, у тебя на уме одно только приданое. Нет, я приехал в Лондон не по столь неуважительной причине. Если бы мне была нужна богатая невеста, то я мог бы жениться на мисс Мэри Магуайр, чьи владения граничат с моими. Нет, я приехал в Лондон по совершенно иной причине. Вернее, по двум причинам, – сказал он.

Аннабел ждала.

– Ему одиннадцать лет, – поведал Эван. – Его зовут Грегори, и боюсь…

Казалось, он подбирал слова, но она опередила его:

– У тебя есть сын?

– Не совсем. Скажем так, он один из домочадцев.

Она бросила на него хмурый взгляд. У ее ах-какого-благо-родного мужа в доме живет внебрачный ребенок? Но внезапно она поняла, что ее это не так уж и волнует. Если бы он заделал ребенка на стороне и бросил бедного паренька на попечение прихода, тогда бы ей это точно не понравилось.

– И что Грегори собой представляет? – спросила она.

– Головную боль, – ответил Эван, снова взяв ее за руку. – В настоящее время он полон честолюбивых замыслов касательно своего будущего, и любые возражения принимает в штыки. Я думал, что, может статься, жене удастся смягчить упрямый характер паренька.

– Должно быть, это нелегко, – сочувственно сказала Аннабел. Она знала, что жизнь людей, рожденных вне брака, отличалась узостью перспектив, лишая их возможности занимать влиятельные и ответственные посты.

– Ты не представляешь, насколько, – с содроганием ответил Эван. – Он встает ни свет ни заря и принимается во всю мочь горланить хвалебные гимны. И поверь, хотя мне прекрасно известно о существовании хоров мальчиков, Грегори не станет счастливчиком, пополнившим ряды одного из них.

– И каковы же честолюбивые замыслы Грегори?

– Стать монахом.

– Монахом? Но у нас в Шотландии нет монахов!

– Нет, тут ты заблуждаешься, – сказал он. – В Шотландии сколько угодно монахов с тех пор, как Наполеон турнул их из Франции. В моих владениях их трое.

– У тебя есть монастырь?

– Нет-нет, только трое монахов. Они живут в моем доме, а не сами по себе.

– Погоди минутку, – слабым голосом вымолвила она. – Твои домочадцы – это бабушка, престарелый двоюродный дедушка, дядя, маленький мальчик и три монаха?

Он замялся в нерешительности.

– И?.. – спросила она, выгнув бровь.

– Есть еще Роузи Макенна, – сказал он. – Я не вполне уверен, как объяснить тебе, кто такая Роузи.

– Она твоя родственница?

– Нет. Она мать Грегори.

– Мать Грегори? – еле слышно повторила Аннабел. Он… он… – Так не годится, – сказала она. – Если ты собрался жениться, Ардмор, то должен отослать из дому прочих женщин. Если только ты не… – Ужасное подозрение пышным цветом расцвело в ее голове. Он выглядел таким невинным, но…

– Ну и кем же, ты думаешь, мне приходится Роузи? – вопросил он, обмениваясь с ней шутливыми репликами, словно подобная вещь была темой для званого чая.

Она не знала, что ответить. Слова, приходившие ей на ум, были сродни тем, что она слышала от мужчин, околачивавшихся возле конюшен, и неподобающими для того, чтобы их произносили вслух.

– Отнюдь не моя любовница, – молвил он, и эти зеленые глаза явно лучились смехом. – Я не стал бы привозить тебя домой, чтобы познакомить со своей любовницей. – Он снова завладел ее рукой, но она сделала вид, что не заметила этого.

– Так кто такая эта Роузи? – поспешно осведомилась она, пытаясь увести разговор от темы любовниц. – И Грегори?

– Роузи была моей нареченной, – ответил он.

Она вырвала у него руку, но секунду спустя он уже сидел подле нее на сиденье и, конечно же, снова смеялся над ней.

– Ах, до чего ж ты, однако, недоверчивая особа! – сказал он. – Ну и ну, неужто ты всерьез полагаешь, что я привез бы домой жену, если б там меня ждала моя собственная невеста?

– Тогда кто она такая?

– Мы должны были пожениться много лет назад, – ответил Эван. Теперь он завладел обеими ее руками. – То был брак, который мой отец и его закадычный друг Макенна замыслили, когда мы были еще совсем крохами. Так вот, когда подошло время, Роузи послали ко мне в карете. – Он умолк, и глаза его потемнели. – По пути карету остановили какие-то головорезы. Ее нашли только неделю спустя.

– О нет, – мягко молвила Аннабел.

– С тех пор у нее не все в порядке с головой. Приблизительно девять месяцев спустя родился Грегори. Я бы женился на ней, когда мы поняли, что она носит ребенка, но в то время она даже не могла внятно сказать «да» или «нет» в церкви. И видишь ли, я ей не понравился. Она даже не могла приблизиться ко мне без крика. Теперь ей легче, хотя незнакомые мужчины всегда выводят ее из равновесия.

– А ее отец?

– Один раз приехал повидаться с ней и не захотел забирать ее обратно. Он порешил, что ее следует отослать в женский монастырь, где заботятся о таких бедных созданиях. Видишь ли, Роузи наполовину француженка. Ну разумеется, мы вели войну с Францией. Мы все равно послали письмо в монастырь, однако выяснилось, что Наполеон отправил всех монахинь на все четыре стороны. В результате вместо того, чтобы отослать к ним Роузи, мы заполучили трех собственных монахов. Они очень помогают нам заботиться о бедняжке.

– Так, значит, она и есть вторая причина, по которой ты приехал за женой в Лондон? – предположила Аннабел, стараясь не обращать внимания на легчайшие поцелуи, которыми он покрывал ее пальцы.

– Нет. Вторая причина – это отец Армальяк.

– Один из твоих монахов? Эван кивнул.

– Он отправил меня в Лондон потанцевать с девушкой.

– Потанцевать с девушкой? – повторила Аннабел. – И только?

– Ну, я истолковал это как совет найти жену, – ответил Эван. – Видишь ли, мне не была нужна жена. А отец Армальяк был со мной не согласен. И теперь я, пожалуй, понимаю его точку зрения.

Он расправлял ее пальцы, словно лепестки цветка, намереваясь снова начать целовать ее ладонь…

– Ты никогда не танцевал со мной, – поспешно сказала она. – Только с Имоджин.

– Пути Господни неисповедимы, – молвил он. – Потому что именно с тобой я хотел танцевать, Аннабел, с той самой минуты, как увидел тебя. И именно на тебе я хотел жениться. Отнюдь не на Имоджин.

Карета, накренившись, повернула за угол, и Эван бросил быстрый взгляд в окно.

– Мы в Стивенейдже, – сообщил он, – и едем с отличной скоростью. Мы остановимся на ночь в «Поросенке и котле».

Аннабел высвободила руки, чувствуя необычайное стеснение. Но Ардмор обхватил ладонями ее лицо и принялся скользить губами взад и вперед по ее губам.

– Ты словно превосходнейшее вино, – мечтательным тоном сказал он.

Аннабел прекрасно понимала, что он имеет в виду. От одного его прикосновения сердце начинало колотиться у нее в груди. Руки его заскользили по ее щекам, по волосам, и он собирался поцеловать ее, она чувствовала это… Эван отпрянул.

– У нас проблемы, барышня, – сказал он.

Аннабел ощутила такой острый приступ разочарования оттого, что он не поцеловал ее, что едва не притянула его голову к своей.

– Мне хочется целовать тебя. Все время. Услышав это, она улыбнулась.

– Даже когда твои губы изгибаются вот так, – молвил он; голос его понизился, приобретя бархатисто-хрипловатый оттенок, – я чувствую себя так, словно…

– Так отчего же ты этого не делаешь? – поинтересовалась она, и манящая улыбка, изогнувшая ее губы, не принадлежала к числу тех, что вырабатываются перед зеркалом и оттачиваются, дабы заполучить богатого мужа.

Она жаждала, чтобы он поцеловал ее снова. Когда они целовались, она не думала… не могла думать ни о чем, кроме этого.

И Эван явно был не из тех мужчин, что разочаровывают леди. Он впился в ее губы в дурманящем поцелуе, который соблазнял и требовал. На этот раз Аннабел содрогнулась от самого первого прикосновения его губ, и тело ее, казалось, срослось с его телом, повторяя каждый его изгиб, жадно, словно уже было знакомо с твердыми контурами и…

Руки его двигались вниз по ее спине, и она устремилась ему навстречу, чувствуя, как груди ее вплотную прижимаются к его груди. И тотчас на нее нахлынуло то ощущение покоя. Было в руках Эвана, в его объятиях что-то такое… отчего они казались самым надежным местом на земле. Если не считать того, что губы его терзали ее уста, порхая по ним снова и снова, покуда язык его наконец не проскользнул меж ее губ. К этому времени Аннабел была готова закричать, потому что ей хотелось… хотелось…

Она даже не была уверена, чего. Она просто предоставила событиям идти своим чередом, примирившись с тем, что весь мир сузился до плотного кольца его рук.

Когда дверца распахнулась и в карету хлынул свет, Аннабел даже не осознала этого. Все ее существо было поглощено ощущением густых волос Эвана, струившихся сквозь ее пальцы, натиском его губ, жаром, стремительно бежавшим по ее ногам, безрассудным наслаждением от их поцелуя…

– Мы… – Он осекся. – Мы попали в затруднительное положение, – наконец вымолвил он.

Она. втыкала шпильки в эту свою роскошную копну кудрей. На мгновение видение этих кудрей, струящихся вокруг ее грудей, промелькнуло у него в голове, так что он чуть не застонал в голос. Если так будет продолжаться, то он умрет к тому времени, как они доберутся до Шотландии.

Она подняла на него глаза – женщина, которой, он с уверенностью мог сказать, нравилось целоваться. Всякий раз, когда он целовал ее, взор ее становился мягче и утрачивал легкое беспокойство, застывшее в ее глазах. У него руки чесались схватить ее в охапку, пинком отворить дверцу кареты и направиться прямо в гостиницу. На их брачное ложе и…

– Мы не можем продолжать в подобном духе еще две недели, – – сказал он. – Не говоря уже о сегодняшней ночи.

Внезапно он представил картину, как она мирно спит, вытянувшись подле него, в то время как он всю ночь напролет пожирает ее глазами.

– Я не доберусь до Шотландии. Она выгнула бровь.

– Прошлым вечером твой опекун пообещал мне, что если я трону тебя хоть пальцем прежде, чем мы сочетаемся браком, то он приедет в Шотландию и сделает кое-что весьма неприятное с моими членами.

Аннабел открыто рассмеялась.

– Мне трудно вообразить Рейфа воином-мстителем. Перед мысленным взором Эвана предстало застывшее от ярости лицо Рейфа, когда Эван объяснял ему, что Аннабел согласилась повременить со свадьбой, пока они не доберутся до Шотландии.

– Он поверил мне, – сказал он. – Ему не понравилась эта мысль, но он был так добр, что поверил мне.

– Разумеется, поверил, – молвила Аннабел, улыбнувшись ему. – Ты не был обязан спасать мою репутацию, ты это знаешь. Ты мог сказать, что знать не знаешь никакой мисс А.Э. Вся моя семья у тебя в долгу.

Он знал, что не должен прикасаться к ней, но все равно приподнял ее подбородок.

– Они могут думать все, что угодно, – сказал он, – но ты ничего мне не должна, Аннабел. Я хотел, чтобы ты стала моей с той самой минуты, когда впервые увидел тебя, и, сказать по правде, мне следовало бы самому написать ту статью в «Вестнике».

– Теперь-то я вижу, что ты шотландец, – вызывающе молвила она, широко улыбнувшись ему. В ее восхитительных глазах не было ни тени беспокойства.

– До мозга костей, – прорычал он в ответ и осмелился запечатлеть всего-навсего один поцелуй в уголке ее рта. Но тут же прибавил: – Нам надобно поговорить.

– Помимо всего прочего, еще и потому, что эта карета стоит в гостиничном дворе, – подчеркнула Аннабел. – И все обитатели гостиницы, должно быть, порядком озадачены тем, почему мы не покинули карету.

– Нет, не озадачены, – ответил он, запечатлев еще один поцелуй в другом уголке ее рта – просто для ровного счета. – Они думают, что мы не утерпели и решили устроить свою первую брачную ночь прямо здесь. Карету, вероятно, окружили зрители, которые ждут, чтобы увидеть, не начнет ли экипаж раскачиваться взад и вперед.

– Начнет раскачиваться? – повторила она с зачарованным и в то же время восхитительно наивным видом. – Раскачиваться?

Эван не мог ей этого объяснить. Не мог без того, чтобы не схватить ее в охапку, и тогда карета действительно начнет раскачиваться. Если не перевернется вверх тормашками.

– Мне придется спать в конюшне, – со стоном вымолвил он.

– Ты не можешь так поступить, – сказала Аннабел; глаза ее искрились лукавством. – Весть об этом просочится наружу, и все подумают, что мы стали жить врозь еще до свадьбы. Это никуда не годится.

– Вылитая Ева! – молвил он, с восхищением воззрившись на нее. Только попроси она его съесть яблоко, и оно исчезло бы в два счета. – Прелюбодеяние без Божьего благословения есть грех, – сказал он не столько для нее, сколько для себя самого.

Он не был уверен, знает ли она это слово, но она знала. Она вздернула носик.

– Значит, я Ева? – спросила она, тряхнув кудрями.

– Да. И думаю, нам лучше установить для себя некоторые границы.

– Мне нет надобности в правилах, – презрительно усмехнулась она. – Не так уж вы мне интересны, лорд Ардмор, несмотря на то что, по-вашему, моя репутация погублена и ни один мужчина на мне больше не женится.

– В таком случае правила для меня, – сказал он. – Потому что моя репутация определенно погублена, и ни одна женщина больше не выйдет за меня замуж, а я даже не имел удовольствия видеть тебя обнаженной.

Услышав это, она зарделась и ничего не сказала.

– Полагаю, нам лучше перестать целоваться, – со вздохом молвил он. – Потому что я знаю, куда это ведет.

Аннабел ощутила острый приступ разочарования. Поцелуи Эвана были тем единственным, что рассеивало ее замешательство и страх.

– Разумеется, если ты не в состоянии держать себя в руках, – надменно изрекла она.

– Знаешь, мы, шотландцы, отличаемся от англичан.

– Я это заметила!

– Тогда ты скоро заметишь и то, что мы не боимся говорить правду. А правда в том, что рядом с тобой я теряю всякое самообладание.

– Всякое? – с некоторым любопытством спросила она. Он кивнул.

– Так что решать придется тебе, Аннабел, любимая. Придется тебе сдерживать нас. Только поцелуи. И помни, в спальне – ни-ни. Думаю, нам лучше установить некий предел. Десять поцелуев в день будет более чем достаточно.

Аннабел широко улыбнулась ему. Было нечто чрезвычайно приятное в том, чтобы заставить этого человека-гору признаться, что рядом с ней он теряет всякое самообладание. Это в некоторой степени искупало унизительную манеру их помолвки и унижение оттого, что он не захотел жениться на ней без промедления.

– В таком случае, – молвила она, – будьте добры, отворите эту дверь, лорд Ардмор, и мы разочаруем толпу.

– Не лорд Ардмор, – сказал он.

– Эван.

Когда он улыбнулся, она едва не поцеловала его снова. Он, похоже, угадал ее мысль, не успела та промелькнуть у нее в голове, и улыбка его стала шире.

– По моим подсчетам, сегодня мы уже дошли до пяти поцелуев.

Аннабел наклонилась вперед и постучала в дверь.

– Пожалуй, нам стоит начать с полумеры, – заявила она. – Принимая во внимание отсутствие у тебя самообладания.

– Нет уж, я получу все, что мне причитается, – пообещал ей он.

Глава 14

Гостиничный двор «Поросенка и котла» являл собой вихрь кипучей деятельности.

Спустившись с подножки, она осознала, что суматоха эта большей частью была вызвана их прибытием. Внутренний дворик, казалось, кишел людьми, облаченными в фамильные цвета Эвана – черное с темно-зеленым, – которые водили туда-сюда лошадей и таскали дорожные сундуки.

Аннабел обратилась к своему будущему мужу:

– Так с нами ехали верховые?

– Шесть – спереди и шесть – сзади, – оглядевшись, ответил он. – О, а вот и Мак.

К ним подошел худощавый мужчина в очках с бумагами в руках.

– И грумы? – осведомилась Аннабел.

– Как и полагается, – сказал Эван, – по четверо на запятках каждого экипажа.

Тем утром Аннабел пребывала в таком оцепенении, что едва ли обратила внимание на цвет их кареты и тем более не заметила, что они путешествовали не одни. Теперь она медленно осмотрелась вокруг. Они приехали в сверкающей карете, выкрашенной в темно-зеленый цвет и отделанной черным. Помимо нее, во дворе в сторонке стояли еще два экипажа, все того же цвета – правда, несколько менее изысканного вида.

В душе ее зашевелилось весьма странное чувство. Либо ее будущий муж был транжирой, либо… либо… Она обернулась к нему, но появившийся мужчина в очках беседовал с Эваном.

– Аннабел, позволь представить тебе мистера Маклейна, моего управляющего, – молвил Эван. – Мы с Маком вместе вот уже двенадцать лет, и я не знаю, что бы я без него делал. Мак едет впереди нас и будет встречать нас на каждой остановке. Можешь тоже звать его Маком, если он не возражает.

Аннабел протянула ему руку. У мистера Маклейна были добрые карие глаза и усталое выражение лица. Он несколько неуверенно взял ее руку, после чего выпустил ее и поклонился. Поэтому она сделала реверанс.

– Леди Ардмор, – изрек управляющий, – добро пожаловать в «Поросенка и котел». В гостинице с нетерпением ожидают вашего приезда. – Он обернулся к Эвану: – Вам отведена лучшая комната, милорд, и по такому случаю жена владельца гостиницы готовит для вас особенный обед. Они весьма взволнованы, поэтому если вы сможете уделить минутку своего времени, дабы поприветствовать их, они будут весьма вам признательны.

– Конечно, сможем, – ответил Эван, просунув руку Аннабел себе под локоть. – Ну что ж, идем, жена моя. – Взгляд, который он послал ей, был полон лукавства.

– Каким образом ты заполучил лучшую комнату, учитывая то, что пару дней назад ты даже не собирался ехать в Шотландию? – поинтересовалась она. – Неужели владелец гостиницы выставил вон прежнего постояльца?

– Я не вдавался в подробности, – ответил Эван, обведя ее вокруг выбитого с места булыжника. – Всем этим ведает Мак.

Когда они подошли к дверям гостиницы, им навстречу размашистым шагом вышел ее владелец. То был высокий лысый мужчина с бодрой улыбкой, распространявший вокруг себя крепкий запах сидра.

– Мы польщены тем, что вы выбрали нашу гостиницу для своей первой брачной ночи, лорд Ардмор, миледи. Вы позволите сопроводить вас наверх в вашу комнату? Ваша личная столовая вот здесь, справа.

Двумя минутами позже Аннабел сидела в удобном кресле. Ее супруг беседовал с Маком. Явился его лакей, а следом за ним – Элси, ее горничная. Завязался разговор о горячей ванне. А минуту спустя в комнате не осталось никого, кроме ее будущего мужа, который приближался к ней с весьма целеустремленным выражением в глазах.

– Эван, – спросила она, – отчего ты путешествуешь в сопровождении стольких верховых?

– Из-за того происшествия с Роузи. Я ни за что не допущу, чтобы с тобой случилось нечто подобное. Стоит потратить весь годовой урожай, чтобы путешествовать в безопасности.

– О! – смущенно вымолвила Аннабел.

Он наклонился над ее креслом и сказал:

– Поцелуй?

Он был довольно трогателен, этот ее без пяти минут муж.

– Пожалуй, нет, – чопорно изрекла она. – Я хотела бы принять ванну. В своей комнате, с твоего позволения.

– Ну, Аннабел, ты же знаешь, что эта комната предназначена для нас двоих. – Глаза его лучились бесовским весельем.

– Тогда выйди за дверь!

Рассмеявшись, Ардмор неторопливо подошел к двери.

– Я пришлю наверх горничную с горячей водой и буду ждать тебя в столовой… жена.

Разумеется, он получил причитающиеся ему поцелуи. Один – за закрытой дверью столовой, как раз перед тем как дочь хозяина внесла второе блюдо. Другой – на лестничной площадке, когда они услышали вежливые голоса, доносившиеся снизу из вестибюля, и Эван решил, что им не следует спускаться вниз прямо сейчас. А третий – у дверей их комнаты.

Итого оставалось два поцелуя.

И они остались вдвоем.

Он спустился вниз, покуда Элси помогала Аннабел подготовиться ко сну. Переодевшись, она юркнула в кровать и замерла в ожидании. Приблизительно через полчаса в комнату неспешной походкой вошел Эван, и теперь от него исходил такой же резкий, яблочный запах сидра, как и от хозяина гостиницы.

– Этот малый делает отличный сидр, – сообщил ей он.

– Хорошо, что здесь нет Рейфа, – сказала она просто для того, чтобы поддержать разговор.

У него был такой вид, словно он не может вспомнить, кто такой Рейф.

– Ты намерена спать в этом лоскутке шелка? – спросил он тихим, низким голосом.

Аннабел опустила глаза и оглядела себя. На ней была французская ночная сорочка из бледно-розового шелка цвета нежнейших весенних роз. Ему ведь наверняка прежде доводилось видеть модные ночные сорочки? Она натянула простыню чуть повыше – почти до грудей. В конце концов, кровать была большой.

– Ну да, – ответила она. – Эту сорочку мне подарила на свадьбу Тесс.

– Я выйду через вон ту дверь в гардеробную, – твердо сказал Эван, – а ты, девочка моя, переоденься-ка во что-нибудь хлопчатобумажное и доходящее тебе до самых ушей. Иначе нам не дотянуть вместе до утра. Мне придется выпрыгнуть в окно и бежать к конюшням, а это вызовет больше толков, чем наша свадьба и все с нею связанное.

Ардмор затворил за собой дверь, и Аннабел просто ухмыльнулась, глядя в потолок. Через секунду он просунул голову в дверь и прорычал:

– Я тебя предупредил.

Поэтому она выскользнула из кровати и встала, уловив потрясение в его глазах, увидела, как они потемнели и в них появился звериный голод. Аннабел знала, что у нее красивая фигура – с мужской точки зрения. Она всегда считала ее своим личным приданым, каковое она имела предложить в обмен на мужчину, могущего обеспечить ей безбедное существование. Но теперь округлости ее грудей вызывали у нее совершенно иное ощущение, мерилом которому служило хриплое дыхание Звана и то, как он застыл в дверях, точно истукан. Шелк сорочки на мгновение запутался у нее между ног, и он закрыл глаза. Словно ему стало больно. Аннабел едва не рассмеялась от удовольствия.

Ардмор нащупал позади себя щеколду и вышел, не проронив ни слова. К счастью, в ее дорожном сундуке сверху лежала накрахмаленная и отглаженная хлопчатобумажная ночная сорочка. Она сняла с себя шелк и натянула на себя сорочку из хлопка. Та колоколом вздулась вокруг ее ног, словно паруса корабля, когда она бегом бросилась обратно в кровать.

Когда Эван вернулся в комнату, Аннабел выглядывала из-под одеял; сорочка ее была застегнута до самого подбородка. Он был мокрым; волосы его прилипли к голове. Но он по-прежнему был одет. Она выгнула бровь.

– Я ополоснулся водой из водовода на задворках, – объяснил он. – И есть кое-что, о чем я не подумал.

– Да?

– Я не сплю в ночной рубашке. Мне она никогда не нравилась.

– Но в чем же ты… – Глаза ее расширились.

– Нагишом, – ответил он. – Само собой разумеется, сейчас я не смогу этого сделать.

– Разумеется, нет! – выпалила она.

– Хотя ты уже видела мой торс, – напомнил ей он.

– Я не испытываю желания увидеть его снова.

Он вздохнул.

– В таком случае я буду спать в рубашке и кальсонах. Недолго думая он стянул с себя сапоги и отшвырнул их в сторону. После чего положил руку на панталоны, но тут Аннабел осознала, что щеки ее заливает яркая краска, поэтому она повернулась на бок и уставилась в стену.

Мгновение спустя она почувствовала, как огромное тело устраивается в кровати подле нее.

– Не понимаю, как меня угораздило попасть в такое дурацкое положение, – пробормотал Эван, и ей пришлось повернуться, чтобы взглянуть на него.

Он лежал на спине, подложив руки под голову, и разглядывал балки на потолке. Он закатал рукава и расстегнул ворот своей льняной рубашки. Аннабел чувствовала, как сердце колотится у нее в груди, как будто пытаясь сбежать.

– Мне следовало бы препроводить тебя к епископу с разрешением на венчание в руке и покончить с этим, – молвил он. – Ты не согласна?

– Нет. Мне нравится, когда за мной ухаживают, – ответила Аннабел. Она ощущала необъяснимое стеснение. Словно всю свою жизнь она жила только ради этого мига, чтобы оказаться в постели с мужчиной. И тем не менее это происходило при столь странных обстоятельствах!

– Я даже не смею взглянуть на тебя, – вымолвил он после минутной паузы.

Аннабел захотелось расхохотаться в голос.

– Что ж, тогда закрой глаза, – предложила она и снова отвернулась от него.

– Еще две таких недели, – простонал Ардмор. Она почувствовала, как он зашевелился, и рискнула украдкой взглянуть в его сторону. – Я кладу между нами подушку, – сообщил ей он. – Я не могу допустить, чтобы ты начала ворочаться во сне и в результате очутилась в моих объятиях. Моему терпению есть предел.

Он нашел подушку-валик размером в половину человеческого роста и положил ее между ними.

Аннабел снова устроилась поудобнее и постаралась думать о сне, но внезапно Эван навис над ней. Она подняла на него глаза.

– У меня осталось еще два поцелуя, – напомнил он. – Один я оставлю на завтра.

– Но ты говорил, в спальне – ни-ни, – вымолвила она, трепеща от волнения вперемешку со страхом.

– Тогда это будет просто поцелуй на ночь, – сказал он, нагнул голову и поцеловал ее нежно, слегка коснувшись губами. – Он не входит в число моих десяти поцелуев.

Она улыбнулась ему, и он отвернулся. А немного погодя, прислушиваясь к его размеренному дыханию, она погрузилась в сон.

Глава 15

– Вы ведете себя на миллион, – сказала Имоджин графу Мейну, который следовал за ней вверх по величественному лестничному маршу в бальный зал «Олмака».

– Я и стою миллион, – ответил Мейн. – Жаль, что вы не цените себя столь же высоко.

– Нет надобности источать сарказм только потому, что я попыталась вас поцеловать, – бросила через плечо Имоджин. – Должно быть, вам уже раз сто доводилось целоваться в каретах.

По пути в «Олмак» она намекнула, что поскольку почти весь Лондон думает, что между ними завязался страстный роман, то его долгом было хотя бы иногда целовать ее. Мейн, очевидно, был иного мнения.

Имоджин с некоторым удивлением поймала себя на мысли, что ей доставляет удовольствие то, что он продолжает уклоняться от ее авансов. Он был крепким орешком, и попытки раскусить его отвлекали ее от мыслей о Дрейвене.

– Я привык к тому, что выбор места и действия является исключительно моим правом, – наконец ответил он.

– В таком случае я оказываю вам громадную услугу, вводя вас в современную эпоху. В частности, вдовствующим дамам более нет нужды вести себя как благочестивые монашки.

– Возможно, все эти новомодные взгляды – не для меня, – задумчиво молвил Мейн.

– О, сомневаюсь. Вам, знаете ли, куда более подходит распущенность, нежели этакое благонравие. Если вы не поостережетесь, то люди начнут считать вас подходящей партией. Озабоченные сватовством мамаши включат вас в свои личные списки, вместо того чтобы содрогаться, если их дочери случайно встретятся с вами взглядом.

– Сам себе удивляюсь, – признался Мейн, присоединившись к ней на верху лестницы.

– Собственно говоря, вам следовало бы осыпать меня поцелуями благодарности. Вот она я – прекрасная молодая вдова, позволившая вам сопровождать меня повсюду. Ведь не будь свет убежден в том, что вы вступили во внебрачную связь, он бы подумал о вас самое худшее.

– Что я не прочь жениться?

– Что у вас сифилис, – парировала она.

– Ваша благовоспитанность не перестает меня шокировать, – язвительно молвил он.

Имоджин ухмыльнулась. Она ощущала бодрость, которой не испытывала уже многие месяцы. Было в шутливой пикировке с Мейном нечто такое, отчего жизнь казалась не столь безнадежной. А ее горе – не столь неизбывным.

– Напускное благонравие вам не к лицу. Коль скоро свет убежден, что нас связывают любовные узы, то почему вы даже ни разу меня не поцеловали? Вы не находите меня желанной?

– Вы воплощаете в себе все, что есть желанного, как вам прекрасно известно. – Он бросил взгляд поверх ее головы и кивнул, приветствуя кого-то из своих знакомых. – Но неужели нам действительно надобно обсуждать недостаток сердечности в нашей дружбе именно в данный момент?

Имоджин огляделась вокруг. «Олмак» был заполнен людьми, которые явно восприняли их приезд с глубоким интересом. Она широко улыбнулась Мейну:

– Все важное должно обсуждаться на виду у всего света. Тогда людям не придется пускать в ход свое собственное воображение.

– В таком случае мне бы хотелось заметить, что никто пока до конца не убежден в том, что у нас с вами роман; в сущности, они не знают, что о нас и думать, чем и объясняется их интерес.

– Люди всегда верят в самое худшее, – сказала Имоджин, – в особенности если речь идет о молодых вдовах. Да что далеко ходить, Гризелда поведала мне об очаровательной балладе, в припеве которой утверждается, что если вы желаете поухаживать за вдовой, то вам надобно спустить бриджи.

Она пропела ему несколько строк.

– Уверен, за нашими спинами сейчас ведется очень много разговоров, – сказал Мейн. – И их будет еще больше, если вы будете петь сколько-нибудь громче. Юным леди, даже вдовам, не пристало знать подобные стихотворения. Я буду вынужден поговорить с сестрой о том, чтобы она устрожила присмотр за вами.

– У меня вошло в привычку особо не тревожиться по поводу того, что люди говорят за моей спиной, – ответила Имоджин. – Не то я могу возгордиться.

– Довольно умно, – молвил Мейн, подняв бровь. Она хихикнула.

– Я услышала это в одной пьесе.

– Что ж, вам, безусловно, грех жаловаться на свою репутацию. Вы были на верном пути к полному позору, когда я взял вас под свое крыло. А теперь взгляните на себя: о вас положительно судачит весь город, и все потому, что вы постоянно даете мне отпор. Если б только они знали правду!

– Я определенно снова дам вам отпор сегодня вечером: это вызывает такое оживление! Было бы жестоко с моей стороны не воспользоваться этим. Возможно, вам стоит пригласить меня на вальс.

– Только не надо снова давать мне пощечину, – попросил Мейн. – Жаль, что я вообще это предложил. Кажется, мне до сих пор больно прикасаться к челюсти.

– Обещаю, никаких пощечин, – сказала она, просунув руку Мейну под локоть и прильнув к нему.

– Дайте-ка я догадаюсь, в комнату только что вошла леди Блекшмидт?

Она улыбнулась ему ослепительно нежной улыбкой.

– Нет.

– Ваша сестра Тесс? Имоджин рассмеялась.

– Нет! С какой стати мне вздумалось бы поражать Тесс своими нежными чувствами к вам?

Мейн остановился.

– Проклятие, Имоджин, почему вы не сказали мне, что Рейф намеревается сегодня приехать в «Олмак»?

– Я понятия об этом не имела до этого момента, – ответила она, глядя, как ее бывший опекун пробирается сквозь толпу танцующих прямо к ним. – Вообще говоря, это весьма странно с его стороны. Мне казалось, Рейфу не нравится «Олмак», вы так не считаете? Здесь даже не подают спиртное.

– Я собираюсь рассказать ему правду, прежде чем он убьет меня, – заявил Мейн.

– Нет, ни в коем случае! Меня не особенно волнует то, что вы ведете себя со мной как пуританин, но я сгорю со стыда, если вы откроете это остальным, в особенности Рейфу!

– В этом нет ничего постыдного, – возразил Мейн. – Рейф преисполнится благодарности, узнав, что его самый близкий друг вовсе не совратил его подопечную, в особенности когда эта самая подопечная овдовела всего семь месяцев тому назад.

– Шесть, – поправила его Имоджин. Он посмотрел на нее сверху вниз.

– А сколько дней?

– Двадцать, – тихо сказала она.

– Именно, – со вздохом молвил он. – В любом случае каким же чудовищем он меня считает!

– О, ради Бога! – раздраженно воскликнула Имоджин. – Рейф более не мой опекун. Он лишился этой привилегии – если это можно так назвать, – когда я вышла замуж за Дрейвена. А что до вас, Мейн, то вы развратник; всему Лондону это известно. Рейф знает об этом так же прекрасно, как вы – о том, что он пьяница. Почему, скажите на милость, вам именно сейчас приспичило терзаться угрызениями совести?

– До чего у вас прелестная манера излагать мысли, – молвил Мейн. – Я всегда ловлю себя на том, что у меня делается легче на душе от ваших изысканных выражений.

– Я славлюсь своим добрым нравом, – ухмыльнувшись, сказала Имоджин.

Рейф почти пробрался в конец их комнаты, и даже отсюда Имоджин было видно, как он разъярен. Пожалуй, с ее стороны было жестоко позволить ему считать Мейна столь презренным типом. Но было в Рейфе нечто такое, отчего ей хотелось позлить его.

Как она и думала, Рейф пронесся между ними, словно студеный ветер, схватив их обоих за руки и одарив свирепой улыбкой, которая никого не ввела бы в заблуждение. Рейф никогда не отличался умением благопристойно вести себя в обществе. Двумя секундами позже все они стояли в одной из малых гостиных, примыкавших к передней, а Рейф предавался своему любимому занятию – упрекая Имоджин.

Она подошла к камину и провела пальцем по каминной полке. Ее белая лайковая перчатка сделалась серой. Пожалуй, она шепнет словечко на ухо мистеру Уиллису. Ему наверняка захочется узнать, что его заведение содержится не на подобающем уровне.

На мгновение она сосредоточила внимание на голосе Рейфа.

– У меня в голове не укладывается твоя распущенность! – Значит, он, по всей видимости, вымещал свой гнев на Мейне. Имоджин задумчиво вывела в пыли очертания четырехлистного клевера. Ей казалось не вполне справедливым по отношению к Мейну, что тому приходится принимать на себя всю тяжесть гнева Рейфа. Да вот, пожалуйста, Рейф назвал своего друга куда худшим словом, нежели развратник. В сущности…

– Боже милостивый! – воскликнула она, прижав испачканную перчатку к сердцу. – Могло ли статься, чтоб я верно расслышала это слово, ваша милость? Неужели я и вправду услышала, как вы употребили выражение «сатанинское отродье» в моем присутствии? – Имоджин подумала, что ее жеманная улыбка выразила вселенский ужас.

Мейн вращал глазами, глядя на нее из-за спины Рейфа.

– Хороши же вы! Осыпаете оскорблениями Мейна – моего дорогого Мейна! – проникновенно молвила Имоджин. – Он – полезный член общества, тогда как вы, судя по всему, живете лишь для того, чтобы способствовать существованию и процветанию индустрии виски!

Но Рейф влез в бриджи лишь для того, чтобы его пропустили в «Олмак», дабы найти эту парочку, прежде чем они успели вызвать еще больший скандал. Он был преисполнен решимости надлежащим образом исполнить свои обязанности опекуна. Надобно что-то предпринять, чтобы его подопечные перестали губить себя направо и налево.

– О человеке судят по его обязательствам, – с каменным выражением лица изрек он. – У Мейна их нет, а я, да простит меня Господь, причисляю тебя к своим. Так что, будь добр, – он повернулся к Мейну, – не делай этого. Вызывающее поведение Имоджин – не более чем хрупкая скорлупа, прикрывающая ее горе. Уверен, она весьма настойчиво пыталась обольстить тебя, но прошу тебя, во имя нашей дружбы, оставить ее в покое.

Мейн посмотрел на Имоджин. Имоджин посмотрела на Рейфа.

– Если он не готов положить конец этой глупости, – мрачно продолжил Рейф, вперив в Имоджин неподвижный взгляд, – то я прямо сейчас уведу тебя из «Олмака» – силой, если это будет необходимо. Ты поедешь со мной в деревню. Тебе надобно оправиться от горя, а не веселиться!

– Если я поеду в деревню, можно Мейн поедет со мной? – вызывающе спросила Имоджин, просто чтобы увидеть, как глаза Рейфа из серо-голубых превращаются в черные.

– Нет, он не может с тобой поехать, – ответил Рейф, чеканя каждое слово и выказывая Мейну полное пренебрежение. У стоявшего за его спиной Мейна сделался довольно обиженный вид.

– О, ну хорошо! Если вам так необходимо знать, то Мейн не делает ничего предосудительного, он только сопровождает меня повсюду. Он наотрез отказался сделать наши отношения более близкими. По крайней мере, – прибавила она, лукаво улыбнувшись Мейну, – пока.

– Я могу сопровождать тебя, если тебе недостаточно одной Гризелды.

Имоджин дюйм за дюймом смерила Рейфа изучающим взглядом, начиная с его непослушных волос, задержавшись на его выпирающем брюшке и заканчивая мысами его ботинок. После чего заметила:

– У меня есть репутация, которую надобно поддерживать.

– Может, Мейн и покрасивее меня, – огрызнулся Рейф, – но все думают, что ты с ним спишь!

– Нет, пока еще не думают, – впервые за все время вставил свое слово Мейн.

– Большинство думает, – возразил Рейф. – Остальные полагают, что ты всерьез добиваешься благосклонности Имоджин. Так что если ты не планируешь вскоре оказаться связанным брачными узами, я советую тебе несколько поумерить свои ухаживания.

У Мейна отвисла челюсть.

– Это правда?

– Ну а чего ты ждал? Ты много месяцев не заводил романов – почти год, не так ли? А теперь Имоджин то отталкивает, то привечает тебя. Люди ставят пятьсот к одному на то, что она примет твое предложение до исхода следующего месяца.

Имоджин достала веер и принялась обмахивать им лицо, чтобы спрятать довольную улыбку.

– Я понятия об этом не имела.

– Я тоже, – с хмурым видом ответил Мейн.

– Ну-ну, не переживайте, – сказала она. – Я бы не пошла за вас, так что вам нечего опасаться за свою будущую супружескую жизнь. У меня сложилось довольно сильное впечатление, что вы всеми силами избегаете брака.

– Так оно и есть.

– В таком случае я предоставляю отличное прикрытие отсутствию у вас матримониальных намерений, – молвила она, обернувшись к Рейфу. – Вот. Вы исполнили свой долг и предостерегли нас. – Он устремил на нее такой взгляд… такой взгляд… неужели он снова жалел ее? Рейф, старый пьяница Рейф? От гнева Имоджин вытянулась в струнку. – Я предлагаю, чтобы мы оставили все как есть, – слащавым тоном молвила она. – И просто чтобы вы точно знали, на какой стадии находятся наши отношения, Рейф, то я могу сказать вам, что единственное, что стоит между мной и наслаждением, которое сулит постель Мейна, это его собственная совесть. – Она обвила рукой шею Мейна. – И я, естественно, продолжу свои попытки переменить его мнение.

Как она и предполагала, глаза Рейфа потемнели от ярости.

– Ты просто не понимаешь, так? – спросил он; голос его превратился в глухое рычание.

Она улыбнулась ему; сердце ее бешено билось при виде гнева, бушующего в его взоре, принося с собой волнение, ощущение того, что она жива. Она нарочно встала на цыпочки и прижалась губами к щеке Мейна.

– О, но я думаю, что понимаю.

– Не обращайте на меня внимания, – сказал Мейн, стряхнув ее руку со своей шеи.

– Вы просто пытаетесь помешать мне получить удовольствие! – заявила она Рейфу. – Вы не кто иной, как брюзга, до того накачанный виски, что вам невыносима мысль о том, что люди могут находить удовольствие в чем-то, кроме спиртного!

– Это здесь ни при чем, – прорычал в ответ Рейф.

– О? – вымолвила она. – И когда же вы перестали этим заниматься? После столь обширного опыта ваш совет должен иметь высокую практическую ценность.

Застонав, Мейн отошел в сторону и плюхнулся в кресло. Имоджин не обратила на него никакого внимания, Рейф стиснул зубы.

– Я завяжу с виски, если ты оставишь свои постыдные попытки погубить себя.

– Не наблюдаю причины для стыда, – сказала Имоджин прорицательным тоном. – Думается мне, вы забываете, что я не какая-нибудь изнеженная мисс, дрожащая от страха при виде мужского…

Мейн перебил ее:

– Это…

Но Рейф опередил его:

– Ты не хуже моего знаешь, Имоджин, что, приобретая дурную славу, ты просто пытаешься заглушить свое горе.

– Вы… – вымолвила Имоджин, но внезапно ее пыл начал угасать, потому что взгляд Рейфа был слишком добрым. Слишком жалостливым.

Она круто развернулась и уселась на колени Мейну, не обращая внимания на его испуганные возгласы. Прильнув щекой к черным волосам Мейна, она сказала:

– Никто и никогда не целовал меня с такой страстью, как Мейн. Я обожаю его.

Внезапно Рейф стал похож на герцога, которым он так часто забывал быть. Глаза его метали в нее молнии.

– Если это твой выбор…

– Да, – ответила она, наполовину желая, чтобы он схватил ее за руку и выволок из комнаты. – В конце концов, вы ведь не отказывали себе в виски. Так почему я должна отказаться от Мейна? Он куда более сладостный напиток.

Мейн застонал:

– Не надо поэзии, Имоджин.

– Невзирая на твое избитое сравнение, я понял твою точку зрения, – сказал Рейф, пробежав рукой по волосам, так что они встали торчком у него на макушке. – Возможно, я не имел права критиковать тебя, принимая во внимание, что я не лучший образец для подражания. Но я беспокоюсь о тебе, бог знает по какой досадной причине. Я – опекун, которого выбрал твой отец. Он не хотел бы, чтобы ты пошла по этой дорожке.

– Откуда вам знать? – с каменным лицом спросила Имоджин. – Если я не ошибаюсь, вы виделись с папой всего один раз.

Стиснув зубы, Рейф посмотрел на Мейна, который пытался убрать от себя волосы Имоджин, лезшие ему в рот.

– Позаботься о ней, – предупредил он.

– Я… – вымолвил Мейн. Но Рейф был таков.

Голова Имоджин упала на плечо Мейна.

– Ну и наломали же вы дров, – сказал он, снова отпихнув ее волосы от своего лица.

Теперь, когда возбуждение начало сходить на нет, Имоджин почувствовала, как глаза ее наполняются слезами.

– Я не хотела… я…

– О Боже, – вздохнул Мейн, порывшись в кармане. – Держите. – Он протянул ей большой носовой платок.

– Простите, – прорыдала Имоджин.

Мейн устроил ее поудобнее на своих коленях. Ее накрыла с головой самая настоящая буря, но каждому английскому джентльмену понятно, что всякая буря в конце концов проходит. Он принялся думать о своих конюшнях. Приближались скачки в Аскоте, а подготовиться заранее никогда не помешает.

Глава 16

Подходила к концу первая неделя их путешествия, когда Эван придумал игру. Ему было мало десяти поцелуев. И Аннабел было мало десяти поцелуев. По какой-то непонятной причине от поцелуев Эвана она становилась ненасытной до такой степени, что, сидя в карете, часами украдкой поглядывала на него единственно для того, чтобы обнаружить, что он смотрит на нее в ответ и выражение его глаз…

Было еще только два часа пополудни, время обеда, а они уже истратили все десять поцелуев, начав прямо утром, когда Эван сорвал поцелуй, перегнувшись через разделявшую их подушку-валик, нарушив им же самим установленное правило не целоваться в спальне.

– Мы просто остановимся в следующей деревне и попросим священника обвенчать нас, – сказал он.

Но Аннабел воспротивилась этому намерению.

– Нет, – сказала она, покачав головой. – Я не хочу. Мне хочется, чтобы нас обвенчал этот твой отец Армальяк. – Они коротали время – по крайней мере когда Эван не скакал верхом снаружи кареты – за разговором, и Аннабел проникалась все большим интересом к этому серьезному, мягкосердечному монаху, которого Эван описывал так, словно тот был ему кем-то вроде отца. – Кроме того, мы доберемся до деревни только вечером, разве ты не помнишь? Мы пообедаем на свежем воздухе.

Мак обо всем позаботился. Он погрузил огромные корзины в ехавшие впереди них кареты, пообещав, что к их прибытию все будет готово. Жизнь с Маком, находила Аннабел, была весьма приятной штукой.

– Пикник, – простонал Эван. – И никаких…

– Ни одного, – твердо сказала Аннабел. Она не могла с уверенностью сказать, почему ей так нравится эта игра в поцелуи. Было огромное наслаждение в том, как они могли и не могли касаться друг друга, как она могла говорить ему «нет» – снова и снова, – а потом наконец позволить ему стиснуть ее в своих объятиях. Единственная проблема состояла в том, что они испытывали некоторые затруднения с определением конца поцелуя. В понимании Эвана один поцелуй занимал по меньшей мере полчаса. «Я шотландец, – не уставал говорить он ей. – По всей вероятности, ты привыкла к англичанам, а эти представители человеческого рода, как известно, все делают второпях».

Она была не вполне уверена, что он имел в виду, но не стала спрашивать. Очевидно, в спальне спешка была нежелательна.

Карета уже останавливалась на обед, когда Эвану пришла в голову мысль.

– Цель сего путешествия – лучше узнать друг друга, – сказал он с озорной усмешкой в глазах. – Поэтому я предлагаю, чтобы мы сделали более согласованное усилие в этом направлении.

– Разумеется, – согласилась она.

– Мы будем задавать друг другу вопросы.

– Но мы и так это делаем, – возразила она.

– Каверзные вопросы. И каждый вопрос, на который дается правдивый и искренний ответ, положа руку вот сюда, – он положил руку на сердце, – заслуживает поцелуя.

– Значит, если я отвечу на вопрос неискренне, то не получу поцелуя? – спросила она.

– Нет. Но тебе тоже придется задавать вопросы.

– А кто будет решать, был ли ответ искренним или нет?

– Тот, кто его дал, разумеется. Я начну. Итак, мисс Аннабел Эссекс, вообразите, что вы стоите перед самим всемогущим ангелом, отмечающим добрые дела и грехи. Каков твой самый ужасный грех?

– У меня их нет, – легкомысленно ответила она.

Лакей распахнул дверцу, и Эван, протянув Аннабел руку, помог ей выбраться из кареты.

– А ты была честна? – спросил он, когда она твердо встала на ноги на краю очаровательного лужка.

– Нет, – сказала она. – О, Эван, разве это не прелесть? Мак уже стоял перед ними, кланяясь и сжимая в руке пачку бумаг.

– Лорд Ардмор, я приготовил все для вашего пикника на полянке прямо вон за теми деревьями, если вы и ее сиятельство не имеете ничего против того, чтобы пройтись через луг. Там довольно сухо.

– Мак, какая прелесть! – воскликнула Аннабел, одарив его сияющей улыбкой.

– А ты сам и слуги? – поинтересовался Эван.

Мак кивком указал через дорогу в совершенно противоположную сторону. Аннабел увидела грубый стол, разложенный на солнцепеке, а рядом – нечто похожее на бочонок с элем.

– Поскольку нам предстоит долгая дорога, прежде чем мы доберемся до Уитемской общины, я подумал, что было бы неплохо расположиться здесь со всеми удобствами и, быть может, устроить послеобеденный отдых, прежде чем снова тронуться в путь. Мы сможем поужинать только в десять, а может, и того позже.

Лицо Эвана медленно расплылось в улыбке.

– Мак, напомни мне, чтобы я увеличил тебе жалованье, – молвил он. После чего протянул руку Аннабел.

Для начала мая стояла чрезвычайно чудесная погода. Небо было насыщенного бледно-голубого цвета. На небосводе парило всего несколько облачков. Сам луг был усеян цветами, головки которых яркими пятнышками выделялись на фоне травы. Они пересекли луг и вошли в ольховую рощицу, отделявшую луг от маленькой полянки. Под ольхами росли колокольчики – синие и голубые цветы, свесившие свои маленькие головки, словно пряча красоту своих цветков.

– О, взгляни! – вскричала Аннабел, опустившись на колени и срывая колокольчики. – Их так много! Я никогда не видела так много!

Эван присел на корточки рядом с ней.

– Они почти такого же цвета, как твои глаза, – сказал он, поднеся цветок к ее щеке. – Нет, не совсем. У тебя необычайные глаза, тебе это известно?

Она подавила улыбку, но та, трепеща, повисла в воздухе между ними.

– Льстец, – сурово молвила она. – Я спрошу у тебя, каков твой самый ужасный грех, и тогда сама смогу рассудить, правдив ли твой ответ.

Он криво улыбнулся ей и ничего не ответил. У нее на коленях набралась целая охапка колокольчиков, поэтому она подняла юбки, чтобы унести их, и они двинулись к одеялам, которые Мак разостлал под сенью дуба. Солнечные лучи танцевали в кроне дуба, пробиваясь сквозь листву, делая ее шафрановой испещряя одеяла призраками молодых листочков. Эван со сей серьезностью расставил колокольчики по бокалам и наполнил их водой из ручья, так что пикник из весьма церемонного мероприятия с тяжелым серебром и накрахмаленными льняными салфетками превратился в детское чаепитие.

После этого он растянулся напротив нее, и Аннабел осознала, что он едва ли вымолвил хоть слово с тех пор, как она казала, что у нее нет грехов.

– Каков твой самый большой грех? – спросила она.

– Моим грехам нет числа, – ответил он. – И думается мне, то, пожалуй, в моей душе полным ходом идет, так сказать, переворот.

– О! – вымолвила она, несколько обескураженная его серьезным отношением к сему предмету. – Тогда скажи на милость, каков твой самый последний грех?

– Вожделение, – сказал он и посмотрел на нее с ухмылкой, напоминавшей волчий оскал. – Я заслужил поцелуй за искренность.

Она почувствовала, как пузырьки смеха поднимаются у нее в груди.

– Это преходящий грех, – заявила она. – Судя по тому, что мне доводилось слышать от деревенских кумушек, вожделение – это то, что мужчина ощущает по отношению к своей супруге лишь непродолжительное время, если вообще ощущает.

– Но не я, – молвил Эван, не обращая внимания на ее шутливый тон. – Полагаю, я буду вожделеть тебя до того дня, как встречусь с Создателем.

Аннабел выгнула бровь, но по какой-то неведомой причине Эван, похоже, совершенно не воспринимал саркастических замечаний. Рядом с ним трудно было быть циничной: слова, казалось, просто-напросто теряли смысл прежде, чем она успевала произнести их вслух. Поэтому она взяла аппетитный сандвич с огурцом и съела его.

Некоторое время спустя он по-прежнему ничего не говорил, и Аннабел уже начинала чувствовать, что тишина становится гнетущей, поэтому она сказала:

– Я не вполне уверена, что вожделение считается грехом, когда оно возникает между мужем и женой. Не то чтобы я твоя жена, но…

– Но будешь ею, – докончил он. – Я думал о том же самом. Мне придется спросить об этом у отца Армальяка.

– Ты ужасно серьезно относишься к этому вопросу, – заметила она.

– У нас нет ни одного бокала, – сообщил он, протянув ей открытую бутылку белого вина.

Она изумленно посмотрела на него.

– Я не могу пить без бокала.

– Неужели? Почему же?

Он забрал у нее бутылку обратно и отхлебнул из нее, перевернув ее вверх дном. Она рассмеялась.

– Я не могу так пить.

– Леди придерживаются утомительного перечня ограничений, – молвил он, вынув колокольчики из бокала для вина и сунув их в стакан, где уже стояло некоторое количество их собратьев. После чего налил ей бокал вина. – И я действительно серьезно отношусь к подобным вещам.

– Почему? – осведомилась она. Вино было слегка игристым и проскользнуло в ее горло вместе со шлейфом из запаха цветов.

– Почему? Потому что я пекусь о своей душе, – ответил он, снова отхлебнув из бутылки.

Аннабел воззрилась на него, пытаясь уразуметь, что именно он имел в виду. Теперь пальцы знали, какими мягкими были его волосы и как они кудрявились на затылке. И она знала, каким было его лицо на ощупь, когда щетина только-только начинала пробиваться, вот как сейчас. И мягкость его губ, и как от их прикосновений у нее слабели колени, так что она падала в его объятия. И его глаза…

– Если ты будешь так на меня смотреть, барышня, – тихо молвил ее будущий муж, – то нам придется положиться на то, что Бог будет милостив и простит нас за то, что мы пренебрегли нашими клятвами.

Она смутилась.

– Я просто пыталась решить, что ты имел в виду, когда говорил о своей душе, – ответила она, уловив в своем голосе нечто похожее на хрипотцу.

– Я имел в виду, что пекусь о своей душе, – сказал он. – Я не могу придумать, как это выразить иначе. Душа – это ценность, которую даровал мне Господь, и я не намерен осквернять ее.

Аннабел нахмурила брови и рассеянно допила вино, что оставалось в ее бокале.

– Ты хочешь сказать, что ты… ты верующий? У него сделался слегка удивленный вид.

– Я не вполне уверен, что ты разумеешь под этим, но подозреваю, что ответом будет «да».

Верующий? Они с сестрами ходили в церковь каждую неделю на протяжении всей своей жизни, но она бы никогда не назвала себя человеком, которым движет нечто большее, нежели простое соблюдение церковных обычаев.

– Я так понимаю, ты не назвала бы себя верующей, – сказал Эван.

– Нет, – молвила Аннабел, – хотя меня, разумеется, нимало не беспокоит тот факт, что ты… я хочу сказать, что я рада, что… – Но она запуталась в словах, не в силах придумать, что еще сказать.

– Так как, по-твоему, я честно ответил на вопрос? – спросил он, перекатившись со спины на живот и оказавшись совсем рядом с ней.

– Что? Пожалуй, – ответила она, все еще пребывая в замешательстве.

– Поскольку именно я отвечал на вопрос, то могу уверить тебя, что так оно и было. Я ответил честно. – Он выжидающе посмотрел на нее.

– О, – пробормотала она, – поцелуй. Хорошо.

Она наклонилась вперед и запечатлела на его губах легкий поцелуй. Такой, какой можно подарить мужчине, сохранившему свои детские верования нетронутыми.

После чего она отстранилась, но он потянулся за ней.

– Мы договаривались не об английском поцелуе, – прорычал он, и внезапно она поймала себя на том, что наклоняется назад – и вот она уже лежит, точно трепыхающаяся рыбина на берегу реки, и этот великан шотландец нависает над ней.

Но выражение его глаз заставило Аннабел позабыть обо всем, что имело касательство к вопросу о церквах, священниках и вере в целом.

– Вы должны мне поцелуй, мисс Аннабел Эссекс, – заявил он; дыхание его согревало ей щеку. —Два, если верить моим подсчетам.

Сама его близость заставляла ее сердце тяжело биться в груди. Однако в то же время она чувствовала, как ее охватывает истома, ощущение покоя, которое она неизменно испытывала рядом с ним.

Теперь Эван наклонялся над ней, опираясь на локти. Тут он опустил голову, и Аннабел закрыла глаза, заслонив от себя и бледную синеву неба, и блеск его волос, и просто позволив миру сузиться до его губ и прикосновения его руки к своей щеке. Уста его были теплыми и требовательными. Они неторопливо, терпеливо повторяли контуры ее губ, задавая безмолвный вопрос, пока она не открыла рот и не приняла его.

– Тебе нравится не пускать меня, не так ли? – хриплым шепотом пробормотал он.

Она не могла удержаться, чтобы не улыбнуться от абсолютного ликования.

– Только некоторое время, чтобы…

Но она охнула. Его рот запечатал ее уста, и крик ее не был услышан. Поцелуй его был обжигающим в своей власти, надменным в своем господстве… и она только и могла, что трепетать, а потом запустить руки в его волосы и целовать его в ответ.

Прошла вечность, и когда все ее тело уже начало гореть огнем, он наконец оторвался от нее и раскатистым голосом сказал:

– Остался еще один поцелуй.

Аннабел улыбнулась ему и, еще крепче обхватив рукой его шею, выгнулась навстречу его губам.

– Тогда возвращайся ко мне, – выдохнула она.

На этот раз ее уста открылись навстречу его устам, встретив его девственной сладостью, от которой дыхание их стало прерывистым через пару мгновений. Она услышала легкий, хриплый стон и поняла, что он вырвался у нее. Его большая рука внезапно легла ей на талию, и она содрогнулась от абсолютного наслаждения. Губы его оторвались от ее уст, но она не открыла глаз. Потому что если бы она открыла глаза, то он бы убрал руку, которая медленно продвигалась все выше и выше…

На миг – один блаженный миг – огромная ладонь накрыла ее грудь, и большой палец прошелся по ее соску. Аннабел никогда не чувствовала ничего подобного: словно это едва заметное движение опалило огнем все ее тело. Он сделал это снова, и глаза ее распахнулись, ища его лицо. Он навис над ней – лицо его было напряжено, и тут, как раз когда их глаза встретились, он снова потер пальцем ее сосок, и, вскрикнув, она притянула к себе его голову, а заодно и его самого. И вот они уже лежат: он – сверху, губы его терзают ее уста, и рука его поймана в ловушку между их телами.

И тут Эван оторвал свои губы от ее губ и скатился с нее. Сквозь барабанную дробь в ушах до Аннабел доносилось его прерывистое дыхание.

Наконец она открыла глаза и уставилась в блеклое небо. Она не знала, что делать. Она вела себя как распутница.

– Поцелуй окончен, – наконец изрекла она.

Ее постепенно охватывало чувство стыда. Она довольно хорошо знала, чего ей хотелось. Ей хотелось, чтобы он опустил лиф ее платья и коснулся рукой ее обнаженной груди. И если бы она не была так смущена, то попросила бы его сделать это. Стыд и срам.

Она прикусила губу, желая, чтобы ей больше никогда не надо было открывать глаза. Желая, чтобы можно было просто сделать вид, будто всего этого никогда не было.

– Полагаю, – сказал он, и голос его казался почти обычным, – нам следует сделать вид, будто этого никогда не было.

Аннабел села и, стараясь не встречаться с ним взглядом, принялась возиться со своими волосами. Тут ей на глаза попался ее бокал с вином и, потянувшись за ним, она с ужасом обнаружила, что у нее трясутся руки. Она осушила бокал, и это немного помогло. Легкая цветочная горечь вина холодила ей горло. Но она была не в силах взглянуть ему в глаза.

Эван налил ей еще вина.

– Советую тебе съесть что-нибудь, прежде чем снова пить вино, – сказал он. Казалось, эта ситуация его забавляет.

Эта его неизменная манера держаться так, будто его все забавляет, была довольно утомительной, решила Аннабел. Наконец она обратила на него взор. Естественно, вид у него был такой спокойный, словно ничего не случилось. Аннабел начинала думать, что ничто не в силах смутить покой Эвана. Она пораскинула умом, пытаясь придумать какой-нибудь пристойный, безобидный вопрос – такой, который покажет, что она тоже нисколечко не беспокоится из-за… из-за этого.

– Сколько дней, по твоим подсчетам, осталось до конца нашего путешествия? – осведомилась она и осознала свою ошибку, как только он рассмеялся.

Щеки ее пошли алыми пятнами, но Эван только и сказал:

– Восемь.

Она кивнула и съела сандвич.

– Теперь я боюсь задавать тебе вопросы, – словоохотливо признался он.

– Смелей! – ответила она. – Я не стану отвечать искренне, и никаких оснований для тревоги не будет.

– Ну что ж, очень хорошо, – сказал он. – Тебе понравился мой поцелуй, Аннабел?

От одного звука его замедленного голоса мурашки побежали у нее вдоль позвоночника. Это было умопомрачительно.

– Полагаю, ты раз от разу набираешься мастерства. Ардмор разразился хохотом.

– Единственная хорошая новость, которую я могу сообщить тебе по поводу твоего ответа, – это то, что я не заслуживаю еще одного поцелуя.

Аннабел прикусила губу, пытаясь не чувствовать себя глупо.

– Я бы не отважился еще на один подобный поцелуй. Я не отвечаю на вопрос, поэтому я не прочь сказать правду. Я никогда не чувствовал ничего подобного во время поцелуя с женщиной и никогда не думал, что почувствую. И, – прибавил он, – я отчасти обеспокоен тем, что когда этот набор клятв наконец исчезнет с нашего пути, то наши чувства самовоспламенятся от перегрева. Я слышал, такое случается.

Улыбка покалывала ее губы, но она не смела посмотреть на него. Не могла.

– Раз уж я так честен, – продолжил он, – то я также немного обеспокоен тем, что ты ненавидишь меня теперь, когда я дотронулся до твоей груди. Я не хотел. – И вот он уже не сидит на другом конце одеяла для пикника, а стоит прямо перед ней на коленях. – Ты простишь меня, Аннабел? Я знаю, что мне вообще не следовало касаться тебя в подобной манере, прежде чем мы сочетаемся браком, а уж тем более на открытом воздухе. Я… я потерял самообладание, и ты, вероятно, думаешь, что это потому, что я неотесанный мужлан, но…

В его голосе звучала настоящая мука.

– Эван, – молвила она.

– Да?

– Тебе нравится целовать меня?

– Бог свидетель, барышня, я только об этом и думаю с утра до ночи.

– Я только что выиграла поцелуй, – дабы помучить его, сообщила она, наконец-то встретившись взглядом с его зелеными с золотистыми крапинками глазами. То, что она увидела в них, заставило ее улыбку дрогнуть от абсолютной силы этого нечто. Она потянулась вперед и притянула его к себе, и откинулась назад, увлекая за собой его тяжелое тело. Казалось, они никогда и не переставали целоваться – до того стремительно вернулся их пыл. Менее чем через секунду она уже была не в силах перевести дух, не в силах мыслить, но она все-таки сделала одну вещь.

Она отняла его руку от своей щеки и передвинула ее. Эван застонал в голос, когда рука его накрыла ее грудь, округлость которой была словно создана именно для этой цели и ни для какой иной. Но он не стал снова трогать ее сосок. Он просто целовал ее; все это необузданное желание смягчалось надеждой и искренностью между ними.

И когда он на сей раз убрал голову, она улыбнулась, глядя на него снизу вверх.

– Кажется, моя рука примерзла к месту, – сообщил он ей.

– Что ж, Мак будет весьма удивлен, – ответила она, заливаясь смехом.

Эван нехотя скатился с нее и сел.

– Больше никаких вопросов.

– Никаких.

– По крайней мере не сегодня, – исправился он.

Вино на вкус было словно вода, сдобренная цветами; от него она чувствовала себя естественной и раскрепощенной.

– Разумеется, – продолжил он, – ты действительно можешь задать мне один вопрос, так сказать, на свое усмотрение.

– И что же это за вопрос?

– Ты победила в состязании лучников. Ты выиграла у меня фант. Помнишь? – Глаза его были темными и бесстыдно обольстительными. – Ты можешь попросить меня о чем угодно, Аннабел, и мне придется исполнить твою просьбу.

Аннабел открыла было рот, чтобы задать вопрос, но они ведь условились: никаких вопросов.

– Вообще никаких вопросов? – спросила она.

– Может статься, я смогу угадать, что ты хотела бы узнать, – сказал он, игриво поглядывая на нее.

– Вполне вероятно, – парировала она.

– В дебрях Клэшиндаррохского леса не так-то много кандидаток на мою нежную привязанность, – сказал он, не отрывая от нее своих глаз. – Когда я был юношей, я действительно некоторое время оттачивал свое мастерство на покладистой юной леди из деревни. Но потом дядя Пирс отвел меня в сторонку и сказал пару крепких словечек о сути ответственности и о том, что произойдет, если женщина понесет. Видишь ли, я их граф.

Она кивнула.

– Я обучался дома, и при надлежащем развитии событий я очутился бы в университете и там познакомился бы со множеством юных барышень, но… К сожалению, прежде чем я смог это сделать, ко мне послали Роузи по условиям соглашения моего батюшки с ее отцом. Роузи должна была прожить у нас несколько лет, прежде чем мы скрепили бы брак любовной близостью, в то время как я находился бы в университете. Видишь ли, ей было всего тринадцать.

– Тринадцать! – охнула Аннабел. – Ужасно. Бедная, бедная Роузи!

Рот его превратился в напряженную, тонкую линию.

– Я не мог оставить ее, особенно когда мы узнали, что она носит ребенка.

– Она хотя бы понимала, что происходит?

– Не совсем. А в ту ночь, когда она рожала… – Взгляд его выражал муку. – К тому времени она уже могла выносить мое присутствие. Я ей даже нравился. Но когда начались схватки, она где-то в глубине своего помраченного ума решила, что, должно быть, я был тому виной. И хотя я убрался с ее глаз долой, она все равно вырывалась из комнаты, где ее расположили, и искала меня. Наконец бабуля решила, что лучше дать ей возможность излить свои чувства. Поэтому я вошел в родильную комнату.

Отодвинув принадлежности для пикника в сторону, Аннабел уселась подле распростертого на одеяле тела Эвана. Она запустила пальцы в его красивые густые волосы и попросила:

– Расскажи мне.

– Все то время, пока она могла стоять, она колотила по моей груди кулачками, – голосом, лишенным всякого выражения, молвил он. – Потом, когда она уже не могла стоять, она кричала. И кусала меня за руку.

– Кусала тебя за руку? – ошеломленно повторила Аннабел. Он перекатился на спину и вытянул вверх правую руку. Под большим пальцем располагался глубокий шрам.

– Бедный! И бедная девочка… это ужасно. Она имела хоть какое-то понятие о том, что происходит?

– Да мы и сами не поняли. Она, очевидно, думала, что это я причиняю ей боль.

Аннабел сглотнула.

– А ребенок?

– Родился вполне здоровеньким. Не скажу, что присутствие при его рождении оставило у меня очень приятные впечатления, но Грегори был отличным крепким мальчуганом, который орал так, что весь побагровел. Вот так я и лишился возможности пройти университетский курс по искусству обольщения женщин.

Внезапно искушение заструилось по ее венам, точно цветочное вино, придавая ей храбрости и вызывая любопытство.

– Ты должен мне фант, – сказала она. – Все, о чем мне вздумается попросить.

– Верно.

Весь залитый солнцем луг, казалось, затаил дыхание, ожидая, что она скажет. Ленивое жужжание пчел и то умолкло.

И тем не менее она не лишилась чувств. Сладость этого томного дня была оттеснена бурным потоком желания, тугой струной натянувшегося между ними.

– Тогда мне бы хотелось, чтобы ты снял сюртук, – молвила она, отбросив всякую осторожность. – И рубашку тоже.

Он окинул ее неторопливым взглядом, в котором явственно читался призыв.

Испустив шутливый вздох, Ардмор сел и стянул с себя сюртук. То была превосходно сшитая вещь, плотно облегающая фигуру, и Аннабел едва не наклонилась вперед, чтобы помочь ему, но ей показалось, что это чересчур интимный жест. Она осталась там, где была.

Эван улыбнулся ей, но ничего не сказал, расстегивая пуговицы у ворота. Проделав это, он медленно встал и стянул рубашку через голову. На мгновение та вздулась колоколом, точно паруса огромного корабля, и упала в сторону.

– Ну и что вы думаете, мисс Аннабел Эссекс? – вопросил он. Веселье и желание смешались в его голосе в вино более пряное, чем то, что было у них в бокалах.

Он стоял, возвышаясь над ней, испещренный тенями шафрановых дубовых листьев. И память ее не обманула: грудь его являла собой гору мышц – прекрасную, обтянутую кожей, которая напоминала толстый атлас, исцелованный солнцем.

Одним плавным движением он опустился подле нее на колени.

– Когда ты так на меня смотришь, – сказал он, – я действительно чувствую себя одним из созданий Божьих.

При тщательном рассмотрении на животе его не было ни грамма лишней плоти – только бугристые мышцы, которые вызывали у нее острое желание дотронуться до него.

– Посланным на эту землю единственно для того, чтобы преклоняться пред тобой, – молвил он. – Известны ли тебе строки, которые мы произносим во время шотландского обряда бракосочетания: «Телом своим тебе я поклоняюсь»?

Улыбка расцвела на губах Аннабел.

– Разве это не отдает язычеством для такого ревностного христианина, как ты?

– Ничуть. Поклоняясь тебе, я поклоняюсь Богу. В конце концов, ты одно из самых прекрасных его творений.

Аннабел пришелся по душе комплимент, но на ее вкус он был несколько перенасыщен теологией. Он мог называть это как угодно – она видела острое желание в его глазах. Он желал ее.

Увидев довольную улыбку на лице своей будущей жены, Эван ощутил хмельное безрассудство от сознания, что он разделся почти догола среди бела дня. Она была язычницей – его жена, восхитительной, прекрасной язычницей. Он потянулся вперед, даже не отдавая себе отчета в том, что собирается сделать.

Пальцы его были проворны и быстры, словно молния. Платье Аннабел застегивалось спереди, чтобы путешествующей даме было удобнее раздеться без помощи горничной. Теперь эти пуговицы разлетелись в разные стороны от прикосновения пальцев Эвана, и Аннабел… Аннабел задрожала, точно новорожденный олененок, но не остановила его руку. Эван сказал себе, что если она скажет «нет», то он остановится. Но она не издала ни звука, не считая звука неровного дыхания… и это было столь завораживающе, что он принялся расстегивать пуговицы еще быстрее.

Парой секунд позже он спустил платье с ее плеч. Разумеется, под ним было еще несколько слоев одежды.

– Разве это не… – Слова застряли у него в горле. Потому что она улыбалась ему загадочной, неподвластной времени улыбкой женщины и расшнуровывала корсет.

По-прежнему не говоря ни слова, он поднял ее сорочку. Щеки ее сделались пунцовыми, но она позволила ему стянуть сорочку через голову и… предстала перед ним полностью обнаженной.

Она сидела на бедре, подтянув к себе ноги, и – хотя платье по-прежнему стыдливо цеплялось за ее бедра – нагая по пояс.

И она была прекрасна.

– Ах, барышня, – прошептал он, – вы действительно прекраснейшее творение рук Божьих.

Тело ее, нежащееся в лучах солнца, было словно наливное яблочко: каждый изгиб его был вылеплен и каждая тень положена с таким восхитительным мастерством, что у него затряслись руки – до такой степени он жаждал прикоснуться к ней.

– Я не смею приблизиться к тебе, – вымолвил он придушенным голосом.

Была в его голосе нотка, в которой ей послышался мощный клич правды.

Эван взял за стебель колокольчик, понуривший свои маленькие шляпки, и медленно провел им вдоль изящного изгиба ее плеча, прокладывая дорожку, по которой сможет пройтись его язык, когда они доберутся до его владений.

Она содрогнулась и опустила глаза. Они вместе смотрели, как темно-голубые цветки плавно скользят по пышной округлости ее груди, минуя розовый сосок…

– Хватит! – выдохнула она.

Но он заворожено смотрел, как она дрожит от ласки цветка, ослепленный вспышкой сливочно-белой кожи, контрастирующей с синевой колокольчика.

Она потянулась за своей сорочкой и натянула ее через голову так стремительно, что цветок отлетел в сторону и приземлился в бокал с вином.

– Ничего этого не было, – заявила Аннабел. – Мы не станем это обсуждать. Никогда.

– Нет никакой нужды это обсуждать, – сообщил ей он. От его голоса по ее ногам прокатилась дрожь удовольствия. Или, быть может, причиной тому было выражение его глаз. – Я никогда этого не забуду.

Аннабел запрокинула голову и посмотрела вверх. Возможно – просто возможно, – к вечеру небо сравняется в красоте с колокольчиками. Но в природе не существовало ничего даже приблизительно равного по красоте золотисто-зеленым глазам Эвана. Ничего.

Глава 17

Аннабел проснулась на рассвете. Было в ее подсознании нечто, не дававшее ей покоя. Некая ускользающая мысль. Эван дышал у нее под боком: дыхание его было глубоким и размеренным. Он спал как кошка: во сне он был столь же тихим и сдержанным, как и во время бодрствования.

Свет проникал сквозь занавески в их спальню. Какое-то время Аннабел сонно смотрела, как лучи солнца крадутся по отполированному красному дереву их спальни… удивительно красивой спальни. Вчера вечером Эван разразился смехом, обнаружив, что ночной горшок сделан из бронзы, а ободок его украшен изображенными в мельчайших подробностях резвящимися сатирами. Аннабел вспыхнула и отвела глаза: она была не готова к некоторым моментам, касающимся сокровенных сторон супружеской жизни.

Ночной горшок был бронзовым. Письменный стол – красного дерева. Простыни, на которых они лежали, – льняными. Они были собственностью Эвана, и каждую ночь постель застилали свежими простынями.

Челюсть ее отвисла.

Правда была ясна как день.

Эван был богат.

Очень богат. Иначе и быть не могло. Ее муж разъезжал в карете с двенадцатью верховыми. Он не был расточительным шотландцем без гроша за душой, одного поля ягодой с ее отцом. Все, что она знала об Эване, свидетельствовало о том, что он не станет растрачивать свое состояние на лишние предметы роскоши, тем более что роскошь сама по себе не имела для него особого значения.

Минуту она просто, моргая, вглядывалась в жемчужный утренний свет. Несомненно, Эван был богатым человеком. Это выражалось в каждом его движении, в блеске его ботинок, в небрежной манере, в которой он доверил Маку ведение всех дел, в красоте его карет. Она была настолько ослеплена своими прежними страхами, что не сразу осознала все это.

Теперь ее захлестывали волны чистой радости.

В это мгновение Эван открыл глаза и потянулся в своей неторопливой, сдержанной манере, в какой он делал все, перейдя прямо от сна к бодрствованию.

– Расскажи мне о своем доме, – попросила она.

– Доброе тебе утро, – сказал он, одарив ее своей ленивой улыбкой.

– Расскажи, – повторила она, шлепнув его по руке, которая потянулась к ней через разделявшую их подушку с явно непристойным намерением.

Сдавшись, он перекатился на спину.

– Это старая груда камней, которая вот уже много веков является нашим родовым поместьем. К счастью для всех нас, мой прадедушка был вздорным малым, который не двинулся с места, когда принц Чарльз созвал все кланы. Очевидно, ему было наплевать, кто сидит на троне, и он считал, что представитель Ганноверской династии[6] будет таким же безмозглым, как и представитель династии Стюартов.

– Это замок, не так ли? – спросила Аннабел, заранее зная ответ.

– Разумеется, – зевнув, вымолвил Эван. – Один из моих замков, если тебе захочется произвести в нем некоторые перемены, то я буду счастлив. Ни одна живая душа не прикасалась к мебели с тех пор, как скончалась моя мать, а прошло уже более двадцати лет. Мою бабушку нельзя причислить к большим домоседкам.

Аннабел наконец осознала, что она выходит замуж за очень богатого человека. Она ничего не могла с собой поделать – лицо ее расплылось в широкой улыбке.

– Бабуле нравится разъезжать по всей округе, – говорил Эван. – Она не из тех женщин, что сидят в замке и думают об обивке мебели. Большую часть дня она проводит, нанося визиты в коттеджи.

– Коттеджи, – повторила Аннабел, поздравляя себя с тем, что ей удается сохранять такое спокойствие.

– В моих владениях живет и работает не так уж много людей. Это обитатели коттеджей, или фермеры, как мы их называем. И бабуля носится по округе, вмешиваясь в их жизнь и докучая им, но я полагаю, что, несмотря на все это, они любят ее. Она очень хорошо умеет принимать роды.

Аннабел попыталась сосредоточить свое внимание на благообразной шотландской бабушке, которая раздает всем банки с домашним вареньем и готовит наваристый бульон.

– Похоже, она прекрасный человек, – сказала она. – Тебе повезло, что она заботилась о тебе после смерти родителей.

– Да, повезло, – согласился Эван. – Хотя я не вполне уверен, что, описывая ее, большинство людей выбрало бы слово «прекрасная». Она… ну… Она просто моя бабуля.

Он рывком поднялся с постели.

– Я спущусь вниз, чтобы искупаться. Встретимся за завтраком, ладно?

Эван был весьма чистоплотным человеком: каждое утро он ополаскивался водой у водовода, а вечером принимал ванну. Аннабел это нравилось. Ей нравилось то, как сужались его плечи, когда он надевал свежую рубашку. И потом, был еще замок. Ей было страшновато от того, какой счастливой она себя чувствует.

Итак, она сидела на краешке кровати, глядя, как он снует по комнате и – что было довольно необычно для мужчины – приводит все в порядок, вместо того чтобы ждать, когда это сделают слуги.

Очевидно, ее страхи касательно этого брака были напрасными. Ей было… ей было нечего бояться, когда она находилась рядом с Эваном. От этого она чувствовала себя так, словно была легкой, как воздух, почти как если бы могла летать.

– У тебя очень серьезный вид, – сказал Эван, натягивая бриджи.

– Чего ты боишься больше всего на свете? – спросила она. Он обернулся с лукавой ухмылкой.

– Серьезный вопрос… Ты напрашиваешься на поцелуи в такую рань?

Она состроила ему гримаску.

Теперь в комнате не осталось ни единого предмета, который не стоял бы на своем месте; единственной неприбранной вещью в ней была сама Аннабел. Поэтому она взяла с ночного столика расческу для волос.

– Я это сделаю, – сказал Эван, забрав ее у нее. Он уселся на кровать и принялся водить расческой по ее длинным волосам.

– Больше всего я боюсь погубить свою душу, – молвил он минуту спустя. – Это легко сделать и, надеюсь, столь же легко предотвратить. И этот страх определенно не заставляет меня вскакивать среди ночи.

– И что же может стать причиной гибели твоей души? – осведомилась она, с хмурым видом уставившись в стену. Она начинала думать, что более основательное обучение в церкви, пожалуй, поможет ей обходить подводные камни этого брака.

– Только страшный грех, – ответил он, повернув ее лицо к себе так, чтобы запечатлеть поцелуй на ее губах. – К примеру, мне бы не хотелось погубить ее из-за вожделения.

Он не сводил с нее глаз, и внезапно Аннабел поняла: не важно, была ли на ней хлопчатобумажная рубашка под горло или даже джутовый мешок. Эван постоянно желал ее. Он вожделел ее.

– И?.. – подсказала она.

– О, что-нибудь ужасное, – беспечно ответил он. – Говорю тебе, барышня, меня это не беспокоит. Пожалуй, прелюбодеяние. Стало быть, все складывается просто замечательно.

Женясь на тебе, я спасаю свою бессмертную душу. Я бы никогда не смог спать с другой женщиной после тебя.

– Я всегда полагала, что супружеская верность – это то, что джентльмены обыкновенно нарушают с легким сердцем. Да и остальные типы мужчин – тоже, – прибавила она.

– Не все джентльмены. – Он замялся. – А ты намеревалась нарушать супружескую верность? А вот это уже вопрос, Аннабел.

– Я намеревалась выйти замуж, руководствуясь практическими соображениями, – поведала она ему, и только тут поняла, что собирается сказать ему правду. – Чтобы обеспечить себе комфорт и безоблачную жизнь. Устав от безнадежности и бедности, я намеревалась выйти замуж за человека, который возжелает меня, и обменять его желание на мою уверенность в завтрашнем дне. А потом, после того как я исполнила бы свой супружеский долг, он, по моим расчетам, скорее всего переключился бы на других женщин, а я когда-нибудь смогла бы найти отраду и для своей души.

– В общем, ты планировала быть неверной, – заключил он с заинтересованным видом.

– Все обстояло не совсем так, – сердито ответила она. – То был всего лишь практичный взгляд на истинное поведение людей. Имоджин могла позволить себе быть романтичной, а я – нет.

– Бедняжка моя, – сказал он и заключил ее в объятия. Руки ее обвили его талию так, словно им там всегда было место. Она прислонила голову к его груди, вслушиваясь в сильное биение его сердца. – Очевидно, ты не тратила время на беспокойство о столь эфемерных материях, как душа. В таком случае чего ты боишься больше всего?

– Поцелуи накапливаются, – пробормотала она.

– М-м… нынче вечером, – вымолвил он, и Аннабел содрогнулась в его объятиях от обещания, сквозившего в этих словах. – Чего боится тот, кто не верит в загробную жизнь? – В голосе его звучал неподдельный интерес.

– Не то чтобы я вообще не верила в существование царства небесного, – поведала она, – но меня это не тревожит.

– А что же тебя тревожит?

– Перспектива снова стать бедной, – призналась она. – Мне бы крайне этого не хотелось.

Руки его крепче сомкнулись вокруг нее.

– Голод – это ужасно.

– Мы никогда не знали настоящего голода, – ответила Аннабел. – Нам всегда хватало еды, просто мы изо дня в день ели одну и туже пищу. Нет, меня пугает изнурительность такого положения. Напряжение оттого, что ты не в состоянии вовремя расплатиться за какие-то услуги. Унижение от попыток убедить человека подождать честно заработанные им деньги. Оттого, что у тебя нет ли единой сорочки без дырки.

Он молчал.

– Ты богат, не так ли? – запальчиво спросила она. Эван поцеловал ее.

– Да.

– Почему ты мне не сказал?

– Я хотел понравиться тебе сам по себе. И так оно и вышло. По крайней мере тебе нравятся мои ласки, не правда ли?

Он рассмеялся, увидев, как она залилась краской, но ей было стыдно до кончиков ногтей.

– Я подсчитал, что мы должны друг другу по меньшей мере пять дополнительных поцелуев, – сообщил он, глядя на нее сверху вниз. В глазах его не было ни капли осуждения.

– Неужели тебя это не беспокоит? – спросила она у него.

– Не беспокоит что?

– То, что я… я хотела выйти замуж за богача, а теперь выхожу замуж за тебя, ..

– Разве это не пример даров Божьих? Деньги никогда не значили для меня много: я вырос в роскоши, но без семьи, и у меня не хватило духу стать довеском к звонкой монете. Но для тебя деньги были важны, и, быть может, именно поэтому они у меня есть.

Она спрятала лицо у него на груди, подумав о том, как просто он смотрит на жизнь, а потом – уже с вспыхнувшим в душе огнем – о том, как ей легко будет любить такого человека, как он.

– Но если ты боишься только за свою душу, – внезапно поинтересовалась она, – не означает ли это, что ты не боишься за свою жизнь?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, когда грабители были в номере отеля, у тебя был разъяренный вид, но ты разделся, даже не попытавшись завязать драку.

– Я действительно был в ярости. И я беспокоился о тебе и твоей сестре. Но никакого серьезного основания начинать драку не было. Если бы я так поступил, то они могли бы выстрелить, и тогда кто-нибудь пострадал бы.

– Даже несмотря на то что они пытались унизить тебя, заставив раздеться?

Ардмор ухмыльнулся.

– Я увидел, как расширились твои глаза, когда ты осознала, на что смотришь. Тот миг искупил всякое унижение. Кроме того, Аннабел, что, если бы я полез в драку?

– Ты был гораздо сильнее любого из них.

– Я мог бы отобрать у них одно ружье, – сказал он. – И что бы я тогда стал с ним делать?

– Пригрозил бы им.

– Такими вещами не шутят. Я бы никогда не направил ружье на человека, потому что у меня никогда не возникло бы намерения убить его. – Он умолк. – И вот ответ на вопрос о том, что погубило бы мою бессмертную душу: убийство человека. На сколько поцелуев это тянет?

Аннабел невольно рассмеялась. Он поцеловал ее – да так, что у нее захватило дух.

Глава 18

Граф Мейн отложил в сторону подробный отчет о подающем надежды годовике, предлагавшемся Графтонским конным заводом, и вздохнул. Его дворецкий стоял в дверях кабинета, вытянувшись в струнку от раздражения. Римпл давал понять, что может мириться с распутством своего хозяина при условии, что будут соблюдаться приличия.

– Она здесь? – спросил Мейн, заранее зная ответ.

– Карета с гербом Мейтлендов остановилась у парадного входа, – сказал Римпл, едва шевеля губами. – Если вам угодно, я выясню, находится ли леди Мейтленд внутри. Поскольку она не показалась наружу, я склонен предположить, что ее светлость желает, чтобы вы присоединились к ней в экипаже.

По мнению Римпла, джентльмены могут наносить визиты незамужним дамам, но никак не наоборот. Лондонский свет был того же мнения. И тем не менее Мейну отчего-то не удавалось убедить в этом Имоджин: она уже дважды за эту неделю наносила ему визиты средь бела дня, что давало слугам в верхней и нижней части Сент-Джеймс-стрит широкие возможности для сплетен, а также услаждало читателей скандальных газетенок, нуждавшихся в свежем материале.

Мейн поднялся. Когда он укладывал барышень в постель одну задругой, жизнь была куда легче, чем теперь, когда он не спал с одной-единственной барышней – Имоджин. Прежние его партнерши четко понимали власть репутации, понимали необходимость ненавязчиво демонстрировать целомудренное поведение и сохранять восхитительную пикантность тайны. Имоджин же была что тот щенок: врывалась, куда ее душа пожелает, и не заботилась о последствиях!

Римпл протянул Мейну пальто.

– Быть может, ее светлость желает, чтобы вы присоединились к ней для короткой прогулки по парку, – предположил он.

Мейн понял. Если он сам сядет в карету, вместо того чтобы позволить Имоджин войти в дом, то никакого скандала не последует. Он накинул пальто, выбрал шляпу из трех, предложенных лакеем, и вышел навстречу лучам утреннего солнца. Он по-прежнему испытывал некоторое потрясение, очутившись на ногах в такую рань.

До прошлого года он редко отправлялся спать раньше пяти часов утра, проводя вечера за танцами, а ночи – под пышным боком какой-нибудь красотки. И как следствие он годами ухитрялся не видеть утреннего света. Теперь он огляделся по сторонам и пожал плечами. Он не собирался обманывать себя, утверждая, что вид росы, сверкавшей на остроконечных листьях нарциссов, что росли у парадного крыльца его дома, возмещал удовольствие от вида женских глаз, закрывшихся в экстазе.

Лакей, ждавший у кареты, при его приближении распахнул дверцу. Неужели он пообещал отправиться на прогулку нынче утром? Определенно нет. Было только девять часов, а он обыкновенно поддерживал иллюзию того, что он по-прежнему ведет светскую жизнь, хотя в последнее время все чаще ловил себя на том, что вечерами сидит дома с книгой.

Он снял шляпу и залез в карету. Но вместо кокетки, с дьявольским упорством нарушающей приличия, его взору предстала необычайно респектабельная компания.

– Ба, Гриззи! – воскликнул он и, нагнувшись, поцеловал сестру в щеку. – И мисс Джозефина! – Он кивнул младшей сестре Имоджин, и, наконец, самой Имоджин. – Должен сказать, что мое обещание прогуляться с вами в экипаже нынешним утром непостижимым образом вылетело у меня из головы.

– Мы ни о чем не уславливались, – беспечно молвила Имоджин.

– В таком случае чем я обязан подобным удовольствием? – вопросил Мейн. – Я полагал, что ты лежишь в постели с простудой, Гриззи. – Он уселся напротив сестры.

– Пик болезни уже позади, – ответила она. На взгляд брата, вид у Гризелды все еще был несколько изможденный. Конечно, она, должно быть, впервые поднялась в такой час с тех пор, как начался сезон.

– Так чем я обязан удовольствием видеть вас, принимая во внимание твое недомогание? – осведомился Мейн. Карета дернулась и покатила вниз по улице без дальнейших проволочек. – Могу я узнать, куда мы направляемся?

На минуту в карете воцарилась странная тишина.

Выгнув бровь, Мейн посмотрел на лица своих спутниц. Гризелда закрыла глаза и, по всей видимости, притворилась, что не расслышала вопроса. Следовательно, несмотря на то что его сестрица отрицала свою причастность к этой поездке, она совершалась с ее одобрения.

Имоджин одарила его лукавой усмешкой. Он все чаще видел на ее лице это озорное выражение, по мере того как ее скорбь по мужу понемногу шла на убыль. Надобно полагать, ее истинная натура начинала проглядывать наружу – мысль, которая наполнила бы трепетом любого мужчину в здравом рассудке.

– Похоже, мне не понравится ваш ответ, – заявил он.

– Лично я, – сказала Имоджин, – люблю сюрпризы. Вот когда Аннабел с Тесс устроили сюрприз на мой восьмой день рождения…

– Имоджин!..

Она надулась – сочные темно-красные губки ее были пухлыми, точно ягоды малины. В такие минуты он спрашивал себя, все ли у него в порядке по части физиологии. Казалось, он не ощущал даже проблеска желания, а Имоджин была в высшей степени желанной.

От этой мысли он помрачнел.

– Будьте столь любезны, не тяните. Куда мы держим путь?

– В Шотландию, – сияя, изрекла она. – Разве это не приключение?

– Если вы предполагали таким способом пригласить меня, то я не еду с вами. На носу скачки в Аскоте. У меня нет ни капли свободного времени и еще меньше – интереса. Когда вы планируете ехать? И зачем?

– Пожалуйста, поедемте с нами! – взмолилась Имоджин, придав своим прекрасным темным глазам трагическое выражение. Другой мужчина, столкнувшись с этой мольбой, бесстрастно подумал Мейн, уже валялся бы у нее в ногах. Минуту назад Имоджин была похожа на капризную озорницу, а теперь являла собой воплощение женственности, глядя на него так, словно в целом свете только он один мог спасти ее от гильотины. В глазах ее блестели слезы, губки надулись, а грудь вздымалась…

– Ни за что, – сказал он. И из чистого любопытства прибавил: – Вы планировали дать это маленькое представление на сцене?

– Какое представление? – спросила она с видом кошки, никогда не нюхавшей сливок.

– То, что вы только что устроили передо мной.

Ее ухмылка была (если б она только знала об этом!) намного более чарующей, чем ее отработанный репертуар обольстительных взглядов.

– Я не думала о сцене, но, пожалуй, вы правы. Я могла бы стать актрисой!

Мейн чуть не застонал. Чудесно. Он подсказал женщине, вознамерившейся погубить свою репутацию, еще один способ опозорить себя.

– Но не сейчас, – сказала Имоджин. – Сначала нам надобно спасти Аннабел.

– Аннабел? Это поэтому вы толкуете о Шотландии?

– Мы едем в Шотландию! – выпалила Гризелда, открыв глаза и устремив на него страдальческий взгляд. – Неужели ты полагаешь, что что-то еще, кроме крайней необходимости, могло принудить меня сесть в карету, направляющуюся в Шотландию? Что-то еще?

Гризелда страдала слабостью желудка и терпеть не могла дальние поездки в карете.

– Если ты спрашиваешь, не позабыл ли я о том, как часто тебя рвало на мои ботинки, когда мы были детьми, то мой ответ «нет», – раздраженно молвил Мейн. В душе его зашевелилось очень противное чувство. Отчего Гризелда одета в дорожное платье? Почему она поднялась в столь ранний час? И самое важное, почему эта карета остановилась, чтобы забрать его?

– Имоджин, – сказал он, – куда держит путь эта карета? В этот самый момент?

Она встретилась с ним взглядом, в котором не было ни капли стыда.

– В Шотландию, – ответила она. – В Шотландию, в графство Абердиншир. Во владения графа Ардмора.

Глаза Мейна сузились.

– Извольте выпустить меня! – велел он; голос его был холоден.

– И не подумаю! – сказала Имоджин, сложив руки на груди. Мейн подался вперед, намереваясь постучать по ящику под козлами, чтобы привлечь внимание кучера.

– О Бога ради! – простонала Гризелда; лицо ее уже приобрело зеленоватый оттенок. – Сделайте милость, Имоджин, просто дайте ему записку от Рейфа.

Молча, чтобы ненароком не сказать чего не следует, Мейн взял записку, которую Имоджин извлекла из своего ридикюля, и вскрыл ее.

Мейн!

Сейчася не могу ничего объяснить, но я вынужден умолять тебя помочь мне разрешить возникшую проблему касательно моего опекунства над сестрами Эссекс. Фелтону удалось найти такой выход из того жуткого скандала с участием Аннабел, при котором необходимость в ее браке отпадает, но вы должны быть в Шотландии прежде, чем они с Ардмором прибудут туда, дабы предотвратить эту свадьбу. Фелтон не может совершить эту поездку, а я в настоящее время связан порукам и ногам юридическими делами. Если бы ты смог изыскать возможность составить компанию Гризелде, Имоджин и Джоузи, то я был бы премного тебе благодарен.

Рейф

– Дьявол побери, что все это значит? – спросил Мейн, взглянув на сестру.

Та застонала.

– Мы все еще в центре Лондона, – напомнил он ей. – У тебя нет причин притворяться, что на тебя уже накатила дурнота.

– Я не притворяюсь! – негодующе воскликнула она, распахнув глаза. – При одной мысли о двух неделях в этой карете мне делается дурно.

– Как бы там ни было, – сказал Мейн, чеканя слова, – почему, скажите на милость, вы поступили со мной таким образом?

По стуку колес он заключил, что они и впрямь оставили позади мощеные улицы Лондона и теперь направлялись к Большой северной дороге.

– Вы нам нужны, – сказала Имоджин. – Мы должны спасти Аннабел от этого брака – должны!

От веселья в ее глазах не осталось и следа – теперь она являла собой воплощение сестринской преданности.

– Слишком поздно спасать ее отчего бы то ни было, – категорично заявил Мейн. – Мне нет дела до того, какой выход из положения нашел Фелтон. Аннабел уже несколько дней путешествует с шотландцем. Если данная ситуация не есть залог гибели ее репутации, то я не знаю, что может ее погубить.

– У нас самые быстроногие лошади Рейфа, – сообщила Имоджин, наклонившись вперед и положив руку ему на колено. – Более того, Рейф распорядился разместить своих лошадей вдоль всей Северной дороги, тогда как Ардмор предположительно станет нанимать лошадей. У этой кареты прекрасные рессоры. Мы с легкостью их обгоним, если согласимся потерпеть небольшие неудобства и ехать днем несколько дольше, нежели принято.

– Неудобства! – У Мейна голова шла кругом. Его слуги думают, что он отправился на прогулку по парку. У него нет…

– У меня нет одежды! – почти прокричал он. Имоджин потрепала его по колену точно так, как если бы он был маленьким ребенком, потерявшим свой любимый помпончик.

– Не волнуйтесь. Я велела слуге Рейфа уложить для вас саквояж.

Одежда Рейфа? Она что, сошла с ума?

– Где твоя горничная? – напустился он на сестру.

– Едет вслед за нами, – ответила Гризелда. – Поверь мне, Гаррет, если бы я могла придумать иной способ спасти Аннабел от этого брака, то я бы так и сделала.

– В этом союзе нет ничего столь ужасного, – возразил Мейн.

– Бедняжка плакала перед тем, как уехать в Шотландию. Она плакала, – сказала Гризелда.

– Женщины всегда плачут на свадьбе.

– Аннабел никогда не плачет, – встряла Джоузи.

– Я плакала, когда папенька сообщил мне, что я должна выйти замуж за Уиллоби, – задумчиво молвила Гризелда, избегая встречаться с братом взглядом.

– Уиллоби был отличным малым, – заявил Мейн. И когда его сестра ничего не сказала, прибавил: – Так ведь?

– Разумеется, – вымолвила она. – Ума не приложу, почему я подняла столь печальную тему, как мой недолговечный брак. Бедный Уиллоби!

Мейн с трудом мог вспомнить лицо своего зятя: в конце концов, этот малый внезапно умер за обеденным столом всего год спустя после свадьбы. Переедание – так сказали в то время его родители. Он всегда считал Уиллоби славным малым. Но возможно, Гризелда предпочла бы выйти замуж за кого-нибудь другого.

– За эти десять лет ты в любое время могла бы повторно выйти замуж, – сказал он, пристально посмотрев на сестру.

– И то верно. – Она снова закрыла глаза. – Ума не приложу, отчего я не дала себе труда это сделать.

– Сарказм никогда не был твоей сильной стороной, Гризелда, – заметил Мейн.

– Аннабел плакала, услышав, что ей придется выйти замуж за Ардмора, – многозначительно сказала Имоджин. – И она перестала плакать только тогда, когда мы придумали план, согласно которому она вернется к нам через полгода. Их семейная жизнь обречена, даже не успев начаться. Спасение Аннабел от подобной участи стоит некоторых изменений в наших планах и небольших неудобств.

– О каких небольших неудобствах вы толкуете, когда вы, очевидно, считаете, что мне будет удобно в одежде Рейфа? Вы могли бы послать мне записку вчера вечером. Тогда мой камердинер, возможно, ехал бы сейчас в карете вместе с вашей горничной.

– Это пойдет тебе на пользу, Гаррет, – молвила она, воззрившись на него со всем высокомерием старшей сестры. – Ты сделался чересчур зависимым от своих нарядов. Ты же не хочешь превратиться в сноба.

Мейн ощутил такой приступ ярости, что его невозможно было выразить словами. Поэтому он развалился в своем углу и закрыл глаза. Может статься, он просто проспит всю дорогу до Шотландии.

Глава 19

Следующие несколько дней Аннабел с Эваном неукоснительно придерживались правила: десять поцелуев в день и никаких вопросов. Время от времени один из них начинал задавать вопрос и осекался. А иногда другой отвечал, единственно удовольствия ради, хотя то вовсе не был вопрос на поцелуи.

У Аннабел было такое чувство, что как-то так вышло, что говорила только она одна. Разными уловками и сочувственными взглядами Эван выудил у нее правду о том, как обстояли дела ее отца.

– Стало быть, он проиграл все деньги, что были в доме? – спросил он однажды днем, когда их карета, громыхая, катила по дороге.

– Все было совсем не так! – запротестовала Аннабел. – Папа никогда не играл на деньги.

– Да, но брать деньги из доходов имения и ставить их на лошадь – находится ли та на ипподроме или в твоей собственной конюшне – это и называется играть на деньги. – Он взирал на нее поверх доски для игры в криббидж[7]. – И вот что я тебе скажу, барышня: тот факт, что он превратил тебя в своего счетовода, мне тоже не по душе.

– Мне нравится составлять цифры в столбики, – довольно неуверенно ответила Аннабел.

– Тогда ему следовало бы целовать тебе за это ноги, – сказал Эван. Глаза его снова смеялись, и он опустился на пол кареты и принялся нести какую-то чепуху о том, как надобно целовать ее ноги.

Но она не могла перестать думать об этом. Эван никогда не станет ставить деньги ни на ипподроме, ни на своих собственных лошадей. Он человек совершенно иного склада, нежели ее отец.

К этому времени они уже добрались до Северо-Шотландского нагорья.

– Я тут подумал, что, пожалуй, мы могли бы попросить отца Армальяка обвенчать нас прямо в день нашего приезда, – сказал Эван за обедом. – Ты согласна, дорогая?

В том, как это по-шотландски раскатистое «дорогая» скатилось с его языка, было нечто такое, что навело Аннабел на мысль, что она никогда не сможет сказать ему «нет», если он назовет ее так. Факт, который явно следовало утаить. Поэтому она притворилась, что размышляет над его словами.

– Рейф будет счастлив, узнав, что ты выполнил свои обязательства до конца, – сказала она.

–Да, и только вообрази: чем больше времени проходит, тем выше вероятность, что я потеряю интерес и сбегу в горы. Она невольно улыбнулась, увидев выражение его глаз.

– Это серьезное соображение, – согласилась она.

– Конечно, дядя Пирс скорее всего вмешается и женится на тебе, просто чтобы спасти честь семьи.

– Я всегда считала зрелость превосходным качеством в супруге.

– Проклятие, Аннабел, – простонал он, пробежав рукой по волосам, так что они встали торчком. – Выходи за меня прямо сейчас! Пожалуйста, а? Я погибаю.

– Я думала, тебе все равно, на ком жениться.

– Теперь нет, – решительно заявил он.

– Тогда я выйду за тебя, – сказала она. – И это честный ответ.

Улыбка на его лице поразила ее в самое сердце.

– Я приберегаю свои поцелуи для сегодняшней ночи, – сообщил он. – И, Аннабел… я предупреждаю тебя прямо здесь, что я отменяю то дурацкое правило не целоваться в спальне.

Ты моя. Я буду считать, что попросил твоей, руки в этот момент, и напрочь позабуду ту историю в Лондоне. Она сглотнула.

– Я попрошу Мака послать записку отцу Армальяку, – сказал Эван. – А после я поеду верхом снаружи кареты, потому как иначе я не смогу сберечь свои поцелуи до вечера.

Аннабел была удивлена тем, как сильно у нее полегчало на сердце при виде протяженных темных лесных массивов. Было нечто восхитительное в том, чтобы смотреть из окна кареты на крутой холм, покрытый густым ельником. Огромные птицы – коршуны? ястребы? – парили, описывая широкие круги над темно-зелеными верхушками деревьев. Эван скакал верхом напротив ее окна с развевавшимися на ветру волосами: рыжеволосый, загорелый – шотландец до мозга костей.

Сердце Аннабел пело.

Вечером того же дня они находились в гостинице, столь старой и величественной, что она могла похвастаться тем, что в ней некогда останавливался на ночлег король Яков VI, перед тем как направить свои стопы дальше в Англию. Они по-королевски поужинали и наконец остались одни. Круглые бока фруктов в серебряных вазах тускло поблескивали в свете свечей. Аннабел задумчиво разглядывала Эвана поверх крошечной рюмки, наполненной золотистым коньяком. – Сколько лет тебе было, когда твои родители погибли от половодья?

– Семь.

– Стало быть, ты помнишь своих родителей? Мои воспоминания о маме можно пересчитать по пальцам.

Глаза его заслонял свет свечи, поэтому ей толком не было их видно.

– Мать я помню, а вот отца – нет.

Было в том, как он это сказал, нечто такое, из чего следовало, что Эван очень сожалел о том, что не может вспомнить отца.

– Прости, – сказала она. – Имоджин вообще не помнит маму, и я знаю, что она горячо желает, чтобы это было не так. Когда мы были маленькими, она все время выспрашивала у меня истории о ней.

– В этом скорее всего отчасти и заключается проблема твоей сестры.

– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурившись, спросила у него Аннабел.

– Она взбалмошная девчонка, которая когда-нибудь попадет в беду, если удача ей изменит, и тебе это известно, дорогая. В конце концов, сначала она сбежала со своим бедным мужем – и у меня такое чувство, что, вероятно, она сама заставила его переступить черту, – а потом набросилась на меня. Опасная женщина.

– Кто бы говорил! В конце концов, это ты пригласил Имоджин к себе в отель.

– Но сначала я предложил ей выйти за меня замуж.

– Ты хочешь сказать, что для тебя не было никакой разницы, кого привезти домой в качестве своей невесты: меня или мою сестру? – У нее в животе появилось странное ощущение пустоты.

Но адресованная ей ухмылка Эвана была столь же веселой, как и всегда.

– Вообще-то, как я припоминаю, я полагал, что твоя сестра будет лучшей женой, нежели ты.

Аннабел сердито воззрилась на него.

– Ты женщина, способная свести мужчину с ума от желания. А я этого не хотел.

Он даже не пошевельнулся, но было в его глазах нечто, отчего на нее накатило то обжигающее, вызывающее истому чувство, которое она испытывала, когда он целовал ее.

– Ты относился к Имоджин как к какой-то несчастной, которую надобно облагодетельствовать?

Он выгнул бровь.

– А разве это не так? Бедняжка грозилась переспать с графом Мейном. А он не из тех мужчин, с которыми можно играть в игрушки. У него явно было великое множество любовниц, и я полагал, что ей не следует позволять себе такие выходки с ним.

– Поэтому ты попросил ее выйти за тебя замуж…

– Что не помогло, потому что девица была решительно настроена на распутство.

– Поэтому ты пригласил Имоджин к себе в номер, – сердито насупив брови, сказала Аннабел.

– Только для того, чтобы разубедить ее. И мой план сработал, как по волшебству.

– И как же ты это сделал?

– Я сказал, что ей придется спать со мной обнаженной. Что между нами не будет никаких ночных сорочек.

От выражения его глаз волна желания прокатилась по телу Аннабел. Никаких ночных сорочек!

– Ты хочешь сказать, что распутные женщины не…

– Никогда, – заявил он, покачав головой. – Разве ты этого не знала, барышня?

– Нет, в сущности, теперь, когда я…

– Никогда. Не более чем надевают на себя муж с женой, ложась вместе в постель. А потом я выразил надежду, что ей известно, как ублажить мужчину.

Аннабел хмуро посмотрела на него.

– Не очень-то любезно было говорить такие вещи!

– А я и не хотел быть любезным, – старательно выговорил он. – Я хотел, чтобы эта глупая девчонка выкинула из головы мысль о том, чтобы позабыть своего мужа, рискуя при этом своей душой. И тогда я сказал кое-что еще, и думаю, именно это последнее и заставило ее передумать.

– И что это было? – осведомилась Аннабел. Эван посмотрел на нее.

– О, ну хорошо, это вопрос, – сказала она.

– Я сказал ей, что мне особенно нравится кроличий поцелуй. Моргнув, она уставилась на него.

– Что-что?

Он покачал головой.

– Столько всего надобно узнать… и на все про все нам дана только одна жизнь.

Он снова над ней смеялся, но Аннабел снедало любопытство.

– Имоджин знала, что это за поцелуй? Поверить не могу! Именно Аннабел разговаривала с женщинами из деревни, поскольку она заключала все сделки от имени их семьи. Имоджин сидела дома, грезя о Дрейвене. Как могла она знать, что это за поцелуй, если Аннабел слыхом о нем не слыхивала?

– Мы уже так целовались? – требовательно спросила она. Он рассмеялся еще громче.

– Нет. Мне жаль тебе это говорить, Аннабел, но ты узнала далеко не все, что можно было узнать из деревенских сплетен. А теперь, полагаю, ты должна мне кучу поцелуев. – Он оказался возле ее кресла так быстро, что она даже не заметила, как он переместился.

Когда поцелуй закончился, она чувствовала себя так, будто у нее помутился рассудок – помутился от влечения к нему.

– Что такое «кроличий поцелуй»? – спросила она, плюхнувшись обратно в кресло.

Он лишь ухмыльнулся.

– Не скажу. – Он взял с каминной полки колоду карт. – Хочешь сыграть? Я научу тебя играть в спекуляцию, чтобы дядя Пирс мог обчистить тебя без чувства вины. Не то чтобы он когда-либо обнаруживал признаки столь достойного чувства…

– Я умею играть в спекуляцию, – сказала Аннабел, подумав, что им следует избегать разговоров, которые ведут к поцелуям. – Это любимая игра Джоузи.

– В таком случае, – молвил Эван с лукавым блеском в глазах, – мы будем играть на фант.

Аннабел улыбнулась:

– Пять конов, и выигрывает сильнейший?

Он выиграл первую партию, она – вторую; он выиграл третью партию, она – четвертую.

– Я выиграю этот кон, – заявил Эван, бросив взгляд на свои карты. – Видишь ли, – он поднял на нее глаза, и в его облике сквозила необузданность, от которой кровь внезапно начала гулко пульсировать в ее венах, – я хочу выиграть у тебя фант.

Аннабел взглянула на свои карты, но Эван подорвал ее самообладание. Когда он смотрел на нее с этим огоньком в глазах, ей казалось, что другой Эван заступил место прежнего. Тот, что вынуждал ее думать о спальнях и сокровенных вещах. Она положила карту наугад.

Он протянул руку и провел пальцем по ее щеке. Она задрожала и положила на стол еще одну карту, не думая о последствиях.

– Похоже, я проиграла фант, – заметила она пару минут спустя. – Что ты попросишь?

Эван медленно улыбнулся, и внезапно она почувствовала, как его взгляд, устремленный на нее из-под тяжелых век, опалил ее огнем.

– Ты так не похож на себя сейчас, – неожиданно сказала Аннабел.

– И в чем же разница?

– Обычно ты смотришь на меня так, будто я тебя забавляю. В сущности, ты, похоже, на весь мир взираешь как на занятный спектакль.

– Ты меня не забавляешь, – сказал он; озорная усмешка изогнула его губы.

Она почувствовала, как кожа ее розовеет.

– Только не тогда, когда я желаю тебя так сильно, как сейчас, – молвил он. И словоохотливо прибавил: – Я с трудом могу думать о чем-либо ином, ты знаешь.

Она порозовела еще больше.

– Вот ты сидишь здесь, в темно-голубом платье – не самый подходящий для путешествия цвет, но в сочетании с твоими волосами он смотрится довольно эффектно, – и я могу по памяти перечислить каждую деталь твоего туалета, от парчовой оторочки на рукаве до этой трогательной маленькой кисточки на плече.

– Это платье мне подарила Имоджин, – поведала Аннабел, пытаясь перевести разговор на другую тему. Она подсознательно чувствовала, что он выходит из-под ее контроля.

Но отчего-то его улыбка только стала шире.

– Все, о чем я могу думать, это как его снять.

В его голосе прозвучала такая хрипловато-проникновенная нотка, что у Аннабел перехватило дух.

– Пора ложиться спать, – поспешно проговорила она, поднявшись.

Эван тоже поднялся, не сводя с нее глаз.

– Как тебе угодно.

– С большой подушкой между нами, – добавила она, бросив на него хмурый взгляд. Тут она застыла. – Ты… ты собираешься потребовать у меня свой фант нынче ночью?

Он приподнял ее подбородок.

– Ты хочешь, чтобы я это сделал?

– Нет, – выдохнула она, увидев, как его губы приближаются к ее. – Нет. – В голосе ее слышалась мольба.

Из груди его вырвался стон, но он приник к ее губам, и стон растворился в поцелуе. Прошло немало времени, прежде чем он оторвался от нее. Он отвернулся и пробежал рукой по волосам.

– Проклятие!

– Что?

– Я на грани того, чтобы потерять самообладание, – признался он, и в голосе его сквозило удивление. – Я горжусь тем, что никогда не теряю самообладания.

– Тебе известно, что говорится об участи гордыни, – заметила она. – Правда в том, что в твоей жизни не так уж много вещей, способных лишить тебя самообладания, не так ли?

– Пожалуй, да.

– Это так просто, – сказала Аннабел, глядя, как он собирает карты в аккуратную стопку и кладет их точно на то же место, откуда он их взял. – Обо всем заботится Мак. Вот почему тебе всегда так весело.

– Да, – согласился Эван. – Мак – это сокровище.

– Стало быть, ты никогда не теряешь самообладания, потому что тебе не из-за чего его терять, – докончила она.

Он лукаво улыбнулся.

– Должно быть, ты оказываешь на меня благотворное влияние.

Теперь у них, как и у всякой супружеской четы, имелся свой заведенный порядок. Аннабел раздевалась при помощи горничной, после чего забиралась в кровать. Некоторое время спустя входил Эван – мокрый с головы до пят от водных процедур у насоса, снимал с себя большую часть одежды и забирался в постель. После чего он обычно вставал, находил какую-нибудь подушку и клал ее между ними, потому что по-прежнему твердо стоял на том, что если он проснется и обнаружит ее в своих объятиях, то это обернется катастрофой.

Однако нынешняя ночь была не похожа на прочие. По какой-то неведомой причине онемение во всем теле, которое Аннабел обычно ощущала после целого дня сидения в карете, улетучилось, вытесненное бурным волнением и трепетом. Начать с того, что она не могла разгадать, что Эван намеревался потребовать в качестве своего фанта.

Он вошел, и Аннабел попыталась взглянуть на него беспристрастно, как тогда, на балу у леди Феддрингтон, когда она еще совсем его не знала. Он был высоким, мощно сложенным… но перечисление этих качеств больше не помогало. Потому что, глядя на его грудь, она вспоминала их пикник. И…

– Эван! – воскликнула она. – Что ты делаешь?

– Я буду спать без рубашки, – спокойно ответил он. – Я останусь в кальсонах, ради нашей с тобой безопасности. Но ты раньше уже видела мою грудь, барышня, и после того, как мы поженимся, еще не раз ее увидишь.

Аннабел сглотнула. Эван стянул рубашку через голову, и на его плечах и руках взбугрились мускулы. Но вместо смущения она ощутила странное чувство в животе, словно все ее внутренности обмякли. Грудь его сужалась книзу, переходя в узкие бедра, за которые его кальсоны цеплялись так, словно вот-вот упадут… Аннабел закрыла глаза. Внезапно ее охватило чувство, что ее тело – это сплошные плавные изгибы и мягкие округлости, составляющие естественную пару с его телом.

В эту ночь кроватью им служило огромное резное чудище, которое по виду было сделано в средние века. Эван забрался в нее, и матрац накренился в его сторону со страшным скрипом.

– Хорошо, что мы еще не женаты, потому что эта кровать не пережила бы внезапную встряску, – пробормотал он, натянув на себя одеяло.

Подушки между ними не было.

– Разве ты не хотела узнать, что такое кролик, Аннабел, любимая? – нежно спросил Эван.

Она прикусила губу, глядя на него в тусклом мерцании свечей, стоявших на столике возле кровати. Глаза его были очень зелеными.

– Кролик – это такой зверек, – прошептал он, придвинувшись к ней поближе. – Мягкий, бархатистый зверек.

Аннабел пыталась думать о кроликах и поцелуях, но Эван лежал прямо рядом с ней, и единственной преградой между их телами была ее ночная сорочка. Она словно чувствовала жар, исходивший от его груди, хотя он еще даже не касался ее.

Эван посмотрел на свою будущую жену и в сотый раз сказал себе, что сможет держать себя в руках. Дыхание ее было частым и неглубоким, и ранее он видел, как она смотрит на него с тайным удовольствием, из чего следовало, что она не помышляла о том, чтобы пинком вытолкнуть его с кровати. Вот только…

– Аннабел! Почему ты закрыла глаза? – спросил он. – Ведь ты же меня не боишься?

Слава Богу, он увидел подобие улыбки на этих ее сочных губках.

– Это вопрос?

– Да, – прорычал он. И не в силах долее ждать, он заключил восхитительное тело своей без пяти минут жены в объятия. Он целовал ее до тех пор, пока она не задрожала в его объятиях, пока оба они не оказались близки к тому, чтобы лишиться чувств, пока их языки не сравнялись в дерзости. После этого он медленно-медленно перекатился на спину, увлекая ее за собой.

Глаза Аннабел резко распахнулись. Теперь чресла его соприкасались непосредственно с ее телом, и он не был до конца уверен, понимала ли она скрытый смысл своих ощущений.

Но она явно точно знала, что ощущает. Она взирала на него сверху вниз – меж ее бровей пролегла легкая складка, и он практически не видел возражений, роившихся у нее в голове.

– Не надо меня бояться, Аннабел, – сказал Эван, притянув ее голову к себе для поцелуя.

И он скользнул языком между ее губ со всей жаждой ощутить ее вкус, которая снедала его изнутри, и целовал ее, покуда она не сжала его волосы и не принялась целовать его в ответ и покуда она не устроилась между его ног так, что он понял, что они чудесно подойдут друг другу.

Эван оторвался от ее уст, только когда обнаружил, что его руки перестали ласкать ее узкую спину и расположились на восхитительных округлостях ее ягодиц.

Поэтому вместо того, чтобы продолжать эти ласки, которые как пить дать обернулись бы безрассудством, он перевернул ее на спину, продолжая обвивать одной ногой ее ногу и исполненный решимости совладать с собой, прежде чем снова до нее дотронется. Она была изящна, его невеста, даже несмотря на то что ее дымчато-голубые глаза были крепко зажмурены.

Он осыпал поцелуями ее глаза и розовый склон ее рта, но она по-прежнему не размыкала век.

– Значит, ты не хочешь узнать, что такое кролик? – прошептал он ей на ухо и слегка прикусил его.

Охнув, Аннабел распахнула глаза. Она была неподражаема в своей способности не видеть очевидных вещей, эта барышня.

– Ты мне говорил, – ответила она. – Это зверек.

Голос ее был хриплым и низким, отчего чресла Эвана начали пульсировать так, что он снова едва не потерял самообладание.

Он сделал глубокий вдох.

– Разве ты не умираешь от желания узнать, откуда взялось это выражение?

– Да, – прошептала она и закрыла глаза.

Эван медленно провел ногой по нежной глади ее длинных ноги, к своему удивлению, засомневался, сможет ли он на самом деле вовремя остановиться. Несомненно, сможет. Он воспитывал в себе умение сдерживаться все эти годы не для того, чтобы оно покинуло его, когда он более всего в нем нуждался. Медленно, благоговейно он положил руку ей на грудь.

Ее теплая округлость чуть не исторгла у него громкий стон, но он остался недвижим, вместо этого наблюдая за Аннабел, глаза которой были, разумеется, крепко зажмурены. Он отважился потереть большим пальцем ее сосок, и ее тело инстинктивно выгнулось вверх. Рука ее взлетела к его запястью, и она воскликнула дрожащим голосом:

– Эван!

Но она не открыла глаз, и он расценил это как одобрение.

– Да, любимая, – прошептал он, продолжая держать руку – и большой палец – на том же самом месте. После чего он позволил себе поцеловать ее еще раз, и желание полыхнуло между ними с неистовой силой. Теперь Аннабел содрогалась под его рукой, издавая легкое попискивание, воспламенявшее его кровь. Медленно, медленно рука его двинулась от ее груди к плоскому животу, прошлась вдоль бедра, спустилась по длинной, стройной ноге и наконец достигла края ее ночной сорочки, собравшейся в комок на бедрах.

Глаза ее резко распахнулись.

– Что ты делаешь? – вскричала она, снова схватив его за запястье.

Пришло время для еще одного поцелуя. Он целовал ее, пока ее глаза не закрылись в беспомощной капитуляции; пока она не разжала пальцы, со всех сил сжимавшие его запястье, и не обвила руками его шею. И тут, прежде чем она успела его остановить, его рука, едва касаясь сладостно-мягкой кожи на внутренней стороне ее бедра, устремилась… туда.

Она оцепенела.

– Я думала, мы не… – задыхаясь, сказала она.

– Так оно и есть, – ответил он ей, одновременно предостерегая себя от того же самого. – Так оно и есть. Это просто еще один вид поцелуя, Аннабел.

Но ее глаза были открыты и, сузившись, смотрели на него.

– Я никогда ни о чем таком не слышала!

– Ты узнала не все, что можно узнать в деревне, – сказал он ей, пытаясь сохранить ровность голоса, несмотря на то что его пальцы блуждали по мягчайшей поросли волос, а его дыхание, казалось, вот-вот разорвет грудь на части.

– Не думаю, что это прилично, – настаивала Аннабел. – Мы не…

Она пискнула, и губы Эвана накрыли ее уста. И в пылу этого лихорадочного поцелуя он ласкал ее до тех пор, пока ее ноги не расслабились и она не начала вскрикивать под натиском его губ снова и снова, наконец спрятав лицо у него на плече и извиваясь под ним.

– Но поцелуй, Аннабел, – сказал он, понимая, что самообладание постепенно начинает ему изменять. Еще одна такая минута, и он просто-напросто перевернется и… – Наш последний поцелуй, и мой подарок.

Она молча попыталась притянуть его голову к своей.

– Нет, – хрипло прошептал он, – это не то.

После чего быстро, пока эти ее прекрасные глаза не успели распахнуться, а она – соскочить с кровати, скользнул вниз.

– Что ты делаешь? – спросила она, пораженная своим собственным хриплым, прерывающимся голосом.

Эван расположился между ее ног, и вот она лежит, точно распутница, с ночной сорочкой, задранной почти до самой талии.

– Прекрати! – вскричала она, пытаясь сесть, но огромная, мускулистая рука скользнула вверх по ее животу и прижала ее к кровати. А вторая рука…

Он трогал ее там. Она не могла ничего с собой поделать – с губ ее сорвался жалобный стон.

– Эван! – взмолилась она, вновь пытаясь призвать его к благоразумию, к приличиям, к…

Аннабел потеряла нить своих мыслей. Его пальцы были…

– Эван! – поперхнулась она, но он не ответил, и его рука не давала ей подняться – она ласкала ее грудь, – и Аннабел не оставалось ничего другого, кроме как закрыть глаза и погрузиться в бархатистую темноту, в которой не было ничего, кроме языка Эвана и языков пламени, лижущих ее тело, заставлявших ее беспомощно выгибаться ему навстречу, пытаться выкрикнуть его имя, но сил у нее доставало лишь на вскрики, и голос ее рвался на лоскуты от сладости его поцелуя.

Это… это… но она не могла вспомнить, как это называлось. Она не могла вспомнить собственного имени. Все ее чувства были сосредоточены на порочном, грубом прикосновении его рта.

– Я не могу… не могу… – сумела выдавить из себя она… и содрогнулась, извиваясь под ним, и забилась в судорогах более сильных, чем все изведанные ею дотоле, когда по телу ее прокатился всепоглощающий бурный взрыв, так что она задохнулась и закричала, и упала, обмякнув, обратно на постель.

Глава 20

Два дня спустя в послеполуденный час они катили по дороге. Аннабел сморили скука и усталость, и когда Эван решил ехать, она свернулась калачиком на сиденье и вскоре погрузилась в сон. Разбудило ее ощущение, что карета резко накренилась влево. Она моргнула, пытаясь решить, действительно ли ящик под сиденьем кучера съезжает в сторону, и тут, прежде чем она успела за что-нибудь ухватиться, карету сильно качнуло, так что ее отбросило к стенке, и вслед за этим раздались пронзительные, режущие слух звуки, когда экипаж соскользнул с какой-то насыпи. Последним звуком, когда карета прекратила свое движение, был резкий треск прогнувшейся толстой деревяшки.

Аннабел с тяжелым стуком приземлилась на дверцу кареты, которая теперь служила полом. В неожиданно наступившей тишине она услышала крики и ржание. С чутьем человека, выросшего в конюшнях, она затаила дыхание, вслушиваясь в лошадиные крики. Но нет. Они были напуганы и рассержены, но им не было больно.

Тут, перекрикивая шум, раздался голос Эвана:

– Аннабел! Аннабел, ты меня слышишь? Ты ранена? – В голосе его явно звучали панические нотки.

– Эван! – отозвалась Аннабел. Она стояла на коленях, поскольку сиденья теперь находились в вертикальном положении. – Меня просто тряхнуло. Что с лошадьми?

– Джейке сумел обрезать упряжь и освободить их как раз перед тем, как карета соскользнула. Поэтому нам осталось только вытащить тебя отсюда. – После чего голос его раздался снова – совсем рядом со стенкой кареты: – Не волнуйся, я здесь.

– Я не волнуюсь, – отозвалась Аннабел. Честно говоря, она уже устала ехать в карете. Теперь она сможет размять ноги, пока они будут чинить экипаж.

– Нам придется перевернуть карету, – сказал Эван. В голосе его все еще слышался отголосок страха, отчего на нее накатило странное чувство острого удовольствия. – Мне может понадобиться несколько минут, чтобы решить, как это лучше сделать. Я не хочу во время этого подвергать тебя лишней тряске, и в этой канаве есть вода, из-за которой нам, возможно, будет трудно найти опору.

Аннабел только что сама обнаружила это, поскольку вода начала просачиваться сквозь дверь, в которую упирались ее колени. Она с трудом поднялась на ноги и прислонилась к стенке кареты.

– Сколько воды? – спросила она, убедительно демонстрируя спокойствие. Вода все прибывала, разливаясь вокруг двери и мутным потоком подбираясь к ее туфелькам. Она протянула руку и схватила свой сплющенный капор, пока тот не утонул.

– Затопить тебя не затопит. Самое большее ты промочишь ноги до лодыжек.

Аннабел нахмурила лоб. Окно находилось над ней, но она определенно в него пролезет.

– Эван! – позвала она. – Окно кареты открывается?

– Ты не пролезешь в окно, – сказал он, прежде чем прокричать что-то неразборчивое своим людям, стоявшим наверху откоса.

– Нет, смогу, – немного негодующе прокричала в ответ Аннабел. Вода уже доходила ей до мысков и была холодной как лед и грязной. – Но я не могу до него дотянуться.

– Погоди минуту! – Карета содрогнулась под весом Звана, и мгновение спустя его лицо показалось в грязном окне над ее головой. – Привет! – ухмыляясь, сказал он. – У тебя волосы растрепались.

Аннабел состроила ему гримасу и показала пальцем на черную воду, плескавшуюся у ее туфелек. Она увидела, как он глянул вниз и, нахмурившись, сказал:

– Отвернись.

Она отвернулась и уткнулась лицом в сиденье кареты, но никаких летящих осколков стекла в нее не попало. Вместо этого она услышала пронзительный звук расщепляющегося дерева, вырываемого из креплений. Когда она снова повернулась, сверху лился солнечный свет. Эван целиком вырвал оконную раму из кареты и сбросил ее вниз.

– Погоди минутку, – молвил он. – Я только уцеплюсь за что-нибудь…

После чего он появился снова, уже лежа на животе и наполовину свесившись из окна с протянутыми к ней руками.

– Давай, дорогая, – сказал он. – Думается мне, это будет так же легко, как вытащить младенца из колыбели.

– Рада, что ты находишь это забавным, – ответила Аннабел, но протянула ему руки. Ручищи Эвана сомкнулись на ее руках, и одним мощным, плавным движением он дернул ее с такой силой, что она буквально взмыла ввысь, и его руки сомкнулись на ее талии. После чего он, крякнув, вытащил ее в окно и усадил так, что юбки ее свесились в пустое пространство кареты.

Аннабел уставилась на него во все глаза. Ей пришлось напомнить себе, что надо бы захлопнуть разинутый рот.

– Как, скажи на милость, ты это сделал?

– Мне не составило никакого труда поднять пушинку вроде тебя.

В какой-то момент Эван снял сюртук и закатал рукава. На руках его от кисти до локтя бугрились мускулы, а плечи, казалось, вот-вот прорвут тонкую льняную ткань рубашки. Аннабел сглотнула, подумав об Эване без рубашки на их пикнике. Он даже не запыхался.

– Откуда у тебя такие мускулы? – поинтересовалась она.

– Поднимаю дамочек, попавших в беду. Улыбнувшись ей, он спрыгнул с кареты и с плеском приземлился в канаву.

После чего поднял руки:

– Прыгай!

Она вытащила ноги из разломанного окна кареты и встала. Отсюда ей были видны раскинувшийся на многие мили темно-изумрудный лес и несколько птиц, вырывавшихся из его зарослей, точно летучие рыбы, парящие над океаном. Воздух был свеж и прозрачен и пах хвоей, темной глинистой землей и весной.

– Аннабел! – позвал Эван.

Она посмотрела вниз. В конце концов, он стоял в воде. Поэтому она, не дрогнув, бросилась вниз с опрокинутой кареты и попала ему прямо в руки с ощущением полной безопасности и удовольствия, какое бывает у ребенка, прыгающего со второй ступеньки.

Руки Эвана сомкнулись вокруг нее, и на миг жар его тела вытеснил все прочие ощущения.

– Задай мне вопрос, барышня, – сказал он. – У нас закончились поцелуи.

– Ты не хочешь уже поставить меня на землю?

– Мой ответ – «нет», – сказал он, накрыв ее уста своими. Губы его были столь же твердыми и сильными, как и его тело. Он выглядел как огромный, простодушный фермер, но целовался, как порочный лорд, которому были известны тайны ее сердца и желания, о которых она и не подозревала, покуда его поцелуи не пробуждали их.

Наконец Эван отстранился, и Аннабел взглянула на него из-под полуопущенных ресниц, сознавая, что она рада, что он по-прежнему держит ее на весу, потому что ноги ее промокли и она дрожала всем телом.

Он не улыбался. Ей это понравилось.

– Милорд! – окликнул его с дороги Мак. – Человек, которого мы послали вперед, вернулся и говорит, что в трех милях отсюда есть небольшая деревушка. Быть может, вы пожелаете отправиться туда, пока мы будем заниматься каретой? Экипажи, которые едут сзади, не могли отстать от нас больше чем на час, и я незамедлительно отправлю их к вам.

Эван протянул руку. Аннабел ухватилась за нее, и он втащил ее вверх по насыпи на дорогу. Оглянувшись, она увидела их блестящую, изящную карету, которая лежала – поцарапанная и покореженная – на боку, словно сбитая выстрелом на лету птица.

– Мы с Аннабел возьмем одну из лошадей и поедем в деревню, – тем временем сказал Эван. – Отправь остальные кареты за нами, и мы продолжим путь, пока не найдем гостиницу для ночлега.

Услышав его слова, она покачала головой, и он сказал:

– У нас нет дамского седла, Аннабел, – тебе придется ехать впереди меня.

– Эти лошади недостаточно сильны, чтобы выдержать нас обоих. Мы возьмем двух лошадей, и я прекрасно обойдусь без дамского седла.

Бровь Эвана взмыла вверх, но он сказал лишь:

– Отлично.

И повернулся обратно к Маку.

Аннабел молча слушала их разговор, пока не услышала, что он собирается взять с ними в деревню несколько слуг. Тут она положила руку ему на рукав.

– Слугам следует поехать впереди нас, – сказала она.

Вид у него сделался довольно смущенный, но он проглотил ее замечание без вопросов. Аннабел на минуту призадумалась над этим: редко какой женщине выпадало счастье встретить мужчину, который примет совет, не подвергая его сомнению. Уж конечно, ее батюшка никогда не понимал подобных вещей.

Через несколько минут четверо верховых бодрым аллюром двинулись в сторону деревни, чтобы привезти обратно с собой еще людей и какую-нибудь фермерскую повозку на тот случай, если карету не сразу удастся привести в годное состояние.

Аннабел пошла к лошадям, которые бродили по краю дороги, щипая траву своими тупыми зубами. Она отыскала гнедого мерина с черной гривой и большими кроткими глазами. Она протянула ему руку, и он вежливо перестал есть траву и дохнул в ее ладонь своим бархатистым носом.

– Я, пожалуй, прогуляю этого милого джентльмена, – сказала Аннабел.

Мерину нравилось гулять, и он приветливо дышал ей в ухо. Секундой позже Эван нагнал ее, веДя свою лошадь на длинном поводе. Аннабел чувствовала на своем лице солнечное тепло. Лучи солнца то и дело попадали на волосы Эвана, отчего казалось, будто в их прядях запутались потоки рубинового света.

Медленно они отдалились от гомона людей, трудившихся над каретой, и тут дорога сделала поворот. Аннабел оглянулась назад и увидела, что они были надежно укрыты от посторонних глаз.

Она одним махом взлетела в седло и тщательно оправила юбки. Минуту спустя она осознала, что Эван по-прежнему стоит у плеча ее лошади, словно примерзнув к месту. Она выгнула бровь и легким движением колена пустила коня шагом вниз по дороге.

– Ты не говорила мне, что умеешь ездить верхом! – крикнул Эван ей вслед.

– Ты и не спрашивал! – крикнула в ответ Аннабел. Она почувствовала, как радость волной поднялась в ее сердце, когда конь сделал под ней легкий курбет.

Поэтому она наклонилась к шее коня и ослабила поводья.

– Вперед! – сказала она, и ему не требовались понукания.

Аннабел почувствовала, как огромные мышцы коня взбугрились и рванулись вперед, в то время как он удовлетворенно фыркнул и запрокинул голову назад, словно вдыхая ветер. И вот они уже летели мимо темных куп хвойных деревьев, скача во весь опор по грязной дороге. Аннабел выпрямилась в седле и рассмеялась во весь голос, держась за поводья одной рукой и легким нажатием колен понуждая лошадь скакать галопом.

Сзади послышался тяжелый стук лошадиных копыт.

Эван, разумеется, догнал ее и поравнялся с ней.

Они свернули на повороте и проскакали галопом по тенистому участку дороги, повернули еще раз и снова выехали на ослепительный солнечный свет.

Тут Эван осторожно подъехал к ней, так что его лошадь теперь шла в миллиметре от Имбиря, и их плечи почти соприкасались.

– Чем дольше мы вместе, тем больше мне кажется, что я тебя совсем не знаю, – сказал Эван, качая головой. – Ты так отличаешься от женщины, которую я, как полагал, встретил в Лондоне.

– И какой же, по-твоему, я была? – поинтересовалась Аннабел, не вполне уверенная, что действительно хочет узнать ответ.

– Леди, – тотчас ответил он. – Истинной леди.

– Я и есть леди! – сердито глянув на него, воскликнула Аннабел.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Я был потрясен, когда ты не дала мне пощечину после того, как я поцеловал тебя в майской повозке на приеме на открытом воздухе у леди Митфорд. В конце концов, я решил, что тебя разморило от жары. Ты сидела передо мной вся в кружевах, с трогательным и нежным видом…

Аннабел рассмеялась.

– Я обставила тебя в стрельбе из лука, если помнишь. Это тоже был поступок, подобающий леди?

– Я забыл об этом, – признался он. – Тебе и вправду нельзя отказать в некоторых полезных умениях.

– Нет ничего полезнее трогательного вида, как ты это называешь, – заявила она, послав ему легкую улыбку.

– О! И почему же?

– Потому что если женщина выглядит трогательной и хрупкой, то мужчины, находящиеся поблизости, готовы выполнить любое ее поручение. Вдобавок они полагают, что она беспомощна, и защищают ее. Они считают ее прелестной и поэтому хотят прижать ее к своей груди. И, еще не успев это осознать, они уже чувствуют желание увезти ее домой и охранять до конца своих дней.

– Я тоже хочу увезти тебя домой, и там тебя некому будет охранять, кроме меня, – прорычал Эван.

Когда они подъехали к небольшой развилке, что вела к деревушке, Эван помог Аннабел спешиться, и они пошли рядом с лошадьми, не произнося ни слова.

Несколько минут спустя им повстречались верховые Звана, которые возвращались тем же путем, что и приехали. По всей видимости, повозку им раздобыть не удалось, и поэтому они направлялись обратно к месту происшествия.

Деревенька была не просто маленькой: она являла собой не более чем разнородную группку из трех домишек, выстроившихся вокруг пыльной площади. Здесь не было ни лавки, ни паба, ни гостиницы – только курносый широкоплечий молодой человек с радостной ухмылкой, вышедший поприветствовать их.

– Меня зовут Кеттл, милорд. Я не ожидал сегодня увидеть господ, и, боюсь, мы не успели подготовиться.

Он махнул рукой в сторону крошечного клочка земли между домиками, вспугнув несколько молодых кур, которые возмущенно подскочили.

– Могу я попросить вас оказать нам любезность и предложить глоток воды моей жене? – поклонившись, молвил Эван.

Кеттл улыбнулся во весь рот.

– У нас есть кое-что получше. Я попрошу жену вынести для ее сиятельства стакан эля.

Он вошел в один из домов и вернулся с женщиной, осторожно державшей в руках оловянную чашку. У нее были огненно-рыжие волосы, заплетенные в косу, чтобы не лезли в лицо, две ямочки на щеках, из-за которых у нее был такой вид, будто она сейчас рассмеется, и огромный живот, который изгибался перед ней дугой, словно бросая вызов силе тяжести.

Она ухитрилась сделать неуклюжий книксен, не пролив ни капли эля.

– Мне так жаль, – робко проговорила она. – У нас только одна чашка, но ежели его сиятельство соблаговолит подождать минутку, то я мигом наполню ее снова. И у меня в печи пекутся овсяные лепешки, ежели вы не прочь отведать моей стряпни.

– О нет, миссис Кеттл, – молвила Аннабел в тот самый момент, как Эван сказал:

– С удовольствием. Спасибо!

Лицо миссис Кеттл расплылось в широченной улыбке:

– Миссис Кеттл! Сдается мне, это она обо мне! Сам Кеттл обнял жену за плечи.

– К нам не часто заглядывают гости, а разъездной священник из методистской церкви побывал у нас проездом как раз в прошлом месяце. Думается мне, вы первая, кто ее так назвал.

– Но вы ведь живете здесь не одни? – поинтересовалась Аннабел.

– Обычно нет, – ответила миссис Кеттл, сделав еще один книксен. – Как вы видите, здесь три дома. Но прошлой зимой миссис Ферналд сильно расхворалась, и поэтому они с мужем уехали к ее родичам, чтобы пожить там немного, покуда ей не станет лучше. А третий дом принадлежит Йену Макгрегору. Он отправился искать работу в поле на лето. У него вообще нет жены.

Очевидно, на взгляд миссис Кеттл, бедняга Макгрегор был одинок и несчастен.

А на взгляд Аннабел, Макгрегор был совершенно прав, что не взял на себя ответственность за жену, когда мог позволить себе только лачугу. Она отхлебнула эля. Он был прозрачным, слабым и холодным.

Они с минуту постояли в неловком молчании, и тут миссис Кеттл охнула:

– Как же я не подумала…

Голос ее исчез в недрах дома, и мгновение спустя она появилась со стулом. Ее муж и Эван тотчас бросились к ней, но Эван первым оказался подле нее. Тогда мистер Кеттл принес табурет, и они составили два стула вместе среди пыли и кур. Аннабел уселась на стул, а миссис Кеттл – на табурет. Мужчины неторопливо отошли в сторонку и принялись обсуждать хмель, эль и как дает всходы пшеница.

– Это так любезно с вашей стороны, миссис Кеттл, – сказала Аннабел.

– Знаете, – ответила та со своей улыбкой с ямочками, – не уверена почему, только просто Пегги мне больше по душе. Ежели вам не трудно, зовите меня Пегги.

– Конечно, – согласилась Аннабел. – А вы должны звать меня Аннабел.

– О нет, я не могу этого сделать, – сказала Пегги, с совершенной определенностью отвергнув эту мысль. – Ведь я всю жизнь была просто Пегги, и думаю, потому-то мне трудно привыкнуть к тому, что у меня два имени. Два имени! – Она прыснула. – Это богатство!

– Своего рода, – выдавила из себя Аннабел. Но тут Пегги снова вскочила на ноги.

– Я ж напрочь позабыла об овсяных лепешках!

Мистер Кеттл сказал Эвану что-то о своем сарае для дров и тоже исчез.

Одна из кур подошла к Аннабел и клюнула забрызганную грязью ленточку на туфельке. Девушка содрогнулась.

– Ты озябла? – спросил Эван. Она покачала головой:

– Я почти чувствую запах нищеты.

– А он тебе не нравится? Аннабел отпихнула курицу ногой.

– Нет, не нравится. Быть таким бедным ужасно.

– Они не кажутся несчастными, – заметил Эван.

– У миссис Кеттл одна оловянная чашка, – сказала Аннабел. – Один стул и табурет, скорее всего тоже один.

– И почти наверняка всего одно платье, – вставил свое слово Эван.

– И один ребенок на подходе, – подчеркнула Аннабел.

– Хм-м… И тем не менее они, похоже, счастливы.

– Невозможно быть счастливым в подобных условиях.

– Я не согласен.

Аннабел ощутила прилив раздражения из-за спокойной убежденности в его голосе.

– Если ты так думаешь, то ты ничего об этом не знаешь.

– Они, наверное, питаются одной овсянкой, – сказала Аннабел, не вполне уверенная, отчего ее голос звучит столь укоризненно. – И это несмотря на то что она носит ребенка! Она должна каждый вечер съедать по хорошему, жирному цыпленку. Ты не должен был говорить, что тебе хочется овсяной лепешки. Теперь ей скорее всего будет нечего есть на ужин.

– Отказавшись, я бы обидел ее, – сказал Эван. – Ей хочется чем-нибудь нас угостить.

Аннабел нахмурилась.

Из дома как раз вышла Пегги и предложила им совсем чуть-чуть подгоревшие овсяные лепешки.

– Я пока еще учусь готовить, – сообщила она, помахивая одной из них в воздухе. – И к сожалению, у нас нет меда. Мы надеемся найти дерево с медовыми сотами. Я знаю, что они где-то рядом, потому что пчелы вылетают на солнце. Но всякий раз, когда я иду вслед за пчелой в лес, я сбиваюсь с пути! – Она рассмеялась.

– Что ж, по-моему, у этих лепешек чудесный вид, – заверила ее Аннабел. – Я совсем не умею готовить.

– О нет, конечно, умеете! – воскликнула Пегги.

– Мне стоит научиться.

– Согласен, – сказал Эван, доедая вторую лепешку. Аннабел сердито посмотрела на него, когда он потянулся за третьей. – Если ты сможешь печь такие лепешки, как миссис Кеттл, то тебе никогда не придется опасаться моего неудовольствия.

– Я не опасаюсь твоего неудовольствия! – прямо заявила ему Аннабел, снова повернувшись к Пегги. Эван смеялся, а у Пегги был такой вид, словно ей хотелось захихикать, но она не была вполне уверена, позволительно ли это в присутствии господ.

– Я не хочу отвлекать вас от дел. Быть может, я смогу вам помочь? – спросила Аннабел.

Пегги глянула на прекрасно сшитое платье Аннабел.

– Это не самая разумная мысль, – проговорила она со сдавленным смешком. – Я подогреваю сливки на масло. Леди тут делать нечего.

Лицо Аннабел просветлело.

– Может, я и не умею готовить, но масло-то я сбивать умею. Мы с сестрами раньше каждую неделю помогали кухарке.

Пегги недоверчиво уставилась на нее:

– Вы, должно быть, шутите?

Но Аннабел уже направлялась к дому, таща за собой Пегги. Эван услышал, как ее голос стих за дверью:

– Вы используете морковь, или…

– Почему бы мне не пойти посмотреть, как поживает сарай для дров мистера Кеттла? – спросил Эван. Аннабел как пить дать заставит бабулю поволноваться, когда дело дойдет до сования носа в дела его арендаторов.

Через час карет по-прежнему не было видно. Эван побрел обратно к поляне, дабы найти свою без пяти минут жену. Он остановился в дверях дома, пока она не увидела, что он здесь.

Дом состоял из одной комнаты. Большая кровать была придвинута к стене, а посередине стоял стол из грубо обтесанных досок. Аннабел стояла возле стола и обмывала в воде внушительный кусок масла. Пегги сидела на единственном стуле.

– Нет, вы отдыхайте, – сказала Аннабел, по всей вероятности, уже в двадцатый раз. – Я умею формовать масло. – Она ловко вынула кусок масла из деревянной миски и присыпала его солью. – Ну, где вы держите пресс? – спросила она, оглядываясь.

Эван ухмылялся, наблюдая за Аннабел. Она отыскала форму и принялась утрамбовывать в нее масло.

– Я как раз говорила Пегги, что ей нужен отдых, – поведала ему Аннабел. – Посмотрите на нее: не сегодня-завтра разродится, а сама на ногах с утра до ночи! Пегги, сию минуту лягте в кровать. Вы достаточно долго сидели.

Пегги бросила на Эвана беспомощный взгляд, и он подмигнул ей. Она улеглась на кровать в беспомощной позе человека, только что повстречавшегося с ураганом, который сбил его с ног.

Аннабел перевернула форму вверх дном и, поставив ее на тарелку, надавила на вынимающееся дно. Из формы выскочил золотистый кружочек масла. Верхушка круга была помечена буквой «П».

– Симпатично получилось, – сказал он Пегги, глядя, как Аннабел снова принялась набивать форму маслом. Он никогда не обращал внимания на внешний вид масла, но теперь он припомнил, что у масла, которое появлялось на его столе, на верхушке стоял его герб.

У Пегги сделался довольный вид.

– Сиротский приют подарил мне форму для масла как прощальный подарок, – сообщила она.

– Когда вы покинули его, чтобы выйти замуж за мистера Кеттла? – осведомилась Аннабел.

– Точно так.

Эван был вынужден признать, что Пегги выглядела довольно усталой теперь, когда она лежала на кровати. Ее огромный живот выпирал из ее тощего тела, как остров, вздымающийся над омывающими его водами.

– Конечно, когда я покинула приют, я точно не знала, выйду ли я замуж за мистера Кеттла или за мистера Макгрегора.

– Что? – изумилась Аннабел. Она как раз собиралась перевернуть второй кружочек масла на приготовленную для этого тарелку, но застыла на полпути.

– Коробейник принес в приют весточку, что мистер Кеттл и мистер Макгрегор хотят жениться, – объяснила Пегги. – Я единственная из совершеннолетних девушек была согласна отправиться в глухие дебри на севере страны. Поэтому я поехала вместе с коробейником. Сиротский приют подарил мне форму для масла, а потом коробейник был так мил, что подарил мне обруч для сыра, потому что я помогала ему по дороге сюда. – Она просияла. – Я собираюсь сделать сыр, когда у меня будет лишнее молоко.

– Так, значит, вы приехали сюда с коробейником, а потом выбрали мистера Кеттла? – спросила Аннабел с явным интересом.

Эван устроился поудобнее у дверного косяка, скрестив руки на груди.

– А что, если бы вам не понравился ни мистер Кеттл, ни мистер Макгрегор?

– К тому времени коробейник тоже сделал мне предложение, – ответила Пегги, явно упиваясь своей популярностью. – Но как только я увидела мистера Кеттла, так сразу и поняла, что мы созданы друг для дружки. Коробейник пытался переубедить меня. Конечно, останься я с коробейником, то кастрюль у меня было бы сколько душа пожелает. Но он ничуточки не расстроился, когда я выбрала мистера Кеттла. На самом деле он был так добр, что подарил мне к свадьбе отрез материи, и когда ребенок появится на свет, я сошью из него крошечное платьице.

Аннабел ничего не сказала, просто снова набила форму маслом, слегка насупив брови.

Эван подавил улыбку.

– Значит, у коробейника было полно кастрюль, так? Но у мистера Кеттла есть корова.

– Да, мне пришлось изрядно поломать голову, – сказала Пегги. Она с сонным видом лежала на кровати, положив руку под голову. – Но у коробейника было огромное пузо. – Она сонно хихикнула. – Ага, и вдобавок длинная борода. А мистер Кеттл – мужчина что надо.

Аннабел улыбнулась ей, и Пегги послала ей озорную улыбку и прибавила:

– До последнего дюйма!

Пегги хихикнула, а низкие раскаты смеха Эвана эхом прокатились по маленькому домику. А секундой позже к ним присоединилась и Аннабел. Глаза у Пегги уже закрывались, поэтому Эван приложил палец к губам и, пятясь, вышел из дома.

Снаружи он схватил Аннабел за руки и сказал:

– Стало быть, ты умеешь сбивать масло, так? И метко стреляешь из лука, и ездишь верхом. Есть ли что-то, чего ты не можешь делать?

Аннабел посмотрела на него, криво улыбнувшись:

– Я бы не смогла сделать выбор, который сделала Пегги. Я не хочу выбирать между кастрюлями и домашним скотом.

– Тебе нет нужды это делать, – сказал он, уткнувшись носом в ее щеку. – Я слышал, здешний коробейник ищет себе жену, но я тебя ему не отдам даже за все кастрюли и горшки в мире.

– У меня вопрос, – прошептала Аннабел, увлекая его подальше от дома.

Он подвел ее к дровяному сараю Кеттла и переменил позу, привалившись к стене, так что теперь он мог привлечь Аннабел к себе. Она охнула, но противиться не стала.

– Как дюймы могут быть тем, что надо?

– Что?

– Мистер Кеттл – мужчина что надо, – сказала она по-прежнему приглушенным тоном, хотя ее голос так и сочился любопытством. – До последнего дюйма.

К разочарованию Эвана, ему не пришлось растолковывать эту шутку, потому что стоило произнести ее вслух, как ее значение тотчас дошло до Аннабел. Она охнула, и из ее уст вырвался легкий смешок.

– Счастливчик мистер Кеттл, – заметила она.

– Да, полагаю, бедняга коробейник просто не смог с ним тягаться, – прошептал в ответ Эван.

– Это жестоко!

Эван поцеловал ее в шею.

– Итак, как тебе понравилось пахтанье?

– Это изнурительная работа, – ответила Аннабел, расслабленно навалившись на него, что он целиком и полностью одобрял. – Бедная Пегги! Это слишком тяжко: целый воз работы, да вдобавок ко всему еще и ребенок. Ты знаешь, что малыш может появиться в любую минуту, Эван? И что она будет делать? Здесь же на мили вокруг нет ни одной женщины!

– Полагаю, Кеттл ей поможет, – сказал Эван. В его голове начала пускать ростки одна мысль.

– Это позор! – проворчала она, словно даже не сознавая, что он целует ее в ухо. Но она сознавала: Эван чувствовал, как по телу ее прокатывалась легкая дрожь, когда он покусывал ее мочку. – Кеттл должен отвезти ее куда-нибудь, где ей обеспечат надлежащий уход.

– Он позаботится о ней, – сказал Эван.

– В подобные моменты женщине нужна другая женщина! И тяжелую маслобойку поднимать ей тоже не следует.

Эван отбросил всякую осторожность.

– Ты должна мне поцелуй, – изрек он.

Аннабел встретилась с ним взглядом и вытянула свои землянично-красные губки – столь же соблазнительные, как и у всякой уважающей себя сирены в Средиземном море.

Но он сдержался, едва коснувшись ее губ в легчайшем поцелуе – невесомом, точно шелк, и нежном, словно пушок.

– Ты должна мне фант, – заявил он. Едва заметный румянец окрасил ее щеки.

– Да.

– Думаю, я потребую свой фант прямо здесь, – задумчиво произнес он.

Она встревожено окинула взглядом пыльную, залитую солнцем поляну:

– Здесь?!

Но он не был расположен к разговорам. Их языки соприкоснулись, и на мгновение Эван услышал ее дыхание – частое и неглубокое. Кровь хлынула в его чресла. Медленно, он просунул колено между ее юбками и, приподняв ее, прижал к себе. Она была как расплавленный воск в его руках – мягкая и горячая. Глаза она, разумеется, закрыла, и у нее был этот соблазнительный полубессознательный вид, к которому он уже начал питать пристрастие.

– Аннабел, – позвал он, и голос его прозвучал так грубо и низко, что он сам удивился.

– Да?

Однако она не открыла глаз – только прислонилась к нему.

– Мой фант. Могу я получить его сейчас?

– Ты хочешь, чтобы я сняла одежду?

Ее вопрос повис в навевавшем истому полуденном воздухе. Вокруг слышались жужжание пчел и легкий стук копыт коровы Кеттла, которая беспокойно передвигалась по своему стойлу.

– Конечно, хочу, – прорычал он ей на ухо. – Но я попрошу не об этом.

– Ты собираешься снять одежду с себя?

В голосе ее послышался проблеск надежды, от которого сердце его вновь гулко забилось. Но Эван покачал головой:

– Нет. Это не имеет никакого отношения к одежде. Аннабел повернула голову и прижалась щекой к его груди.

– Тогда ты, конечно же, можешь получить свой фант. В конце концов, ты честно его выиграл.

Эван размышлял. Он думал о том, что Кеттлы устроились в жизни нисколько не хуже, чем любая другая чета в христианском мире. Если они с Аннабел остановятся здесь на денек-другой, то она узнает, что такое быть бедной не по вине ее отца-игрока. Они смогут положиться друг на друга. Губы его медленно изогнулись в улыбке. Потому что больше им не на кого будет полагаться.

– Тебе не кажется, что кареты задерживаются? – спросила Аннабел.

Словно бы в ответ на ее вопрос в отдалении послышалось громыхание: похоже, одна из его тяжелых, тихоходных грузовых карет ехала за ними, чтобы отвезти в следующую деревню. Поэтому он отбросил колебания.

– Я хотел бы посадить Кеттла с Пегги в эту карету, – заявил Эван.

– О, Эван, это восхитительная мысль!

– Мак пристроит Пегги в гостинице или у какой-нибудь повитухи и останется с ними, пока не родится ребенок. Ты сказала, что это дело одного-двух дней.

– Так думает Пегги, – сказала Аннабел. – Самая не имею ни малейшего представления о младенцах.

– Ну, тогда столько, сколько понадобится. Аннабел лучезарно улыбнулась ему:

– Это замечательный поступок!

– Но… – начал Эван. Она нахмурилась:

– Но?

– Кто-то должен остаться здесь и присматривать за коровой, курятами и домом, – напомнил Эван.

– Один из верховых? Кто-нибудь из них наверняка вырос в деревне, – поспешно предположила она.

– Я требую свой фант, – сказал Эван. – Мы остаемся.

– Мы что?

– Мы останемся и приглядим за маслом Пегги и коровой Кеттла. – Облик его прелестной, обольстительной Аннабел выражал крайнее замешательство. – Всего на пару дней, – заверил он ее и подарил ей нежный, словно прикосновение крыльев бабочки, поцелуй – один из тех, что не считались. – Мы ведь как будто не особенно торопимся. Представь, что мы добрые самаритяне.

– Добрые кто?

– Не важно. Мы не торопимся. Ты же знаешь, что до моих владений ехать еще неделю с лишком. Мы устроим себе приятную передышку.

– Приятную?! – Похоже, она была потрясена.

Ардмор пожал плечами, наслаждаясь тем, как ее груди, приятно покачиваясь, трутся об его грудь.

К сожалению, она отстранилась от него и вытянулась в струнку, воззрившись на него так, словно у него выросла вторая голова.

– Ты Полагаешь, весело будет жить здесь, в этом месте – в этом доме?

Ардмор подавил ухмылку.

– Нет. Мы сделаем доброе дело. Чтобы помочь Пегги, – сказал он. – И потому что…

– Потому—что? – повторила Аннабел, сердито глядя на него.

– Потому что это может нам понравиться.

– Ты спятил, – заявила она с глубокой убежденностью.

– Я хотел бы побыть с тобой наедине, – прошептал он, поднеся ее руки к своим губам. – Хотел бы смотреть, как ты сбиваешь масло. – Он поцеловал ее, хотя это было нарушением правил их игры, поскольку он не задал никакого серьезного вопроса. – Я покажу тебе, как доить корову, – прошептал он, не отрываясь от ее губ.

– Ты действительно хочешь, чтобы мы остались здесь совсем одни? – Эта мысль одновременно завораживала и страшила ее. – Это же скандал! – почти прошептала она. – Мы не женаты.

– Но мы поженимся. И мы и так каждую ночь спим в одной постели.

– Жизнь здесь пойдет тебе на пользу, – наконец сказала она, устремив на него взгляд прищуренных глаз. – Вижу, у тебя отсутствует воображение, Эван Поули. Напрочь. Ты понятия не имеешь, как тяжело жить в подобных условиях, и думаю, тебе это пойдет на пользу!

Он подавил ухмылку и повернулся к Маку. Аннабел схватила его за руку.

– Мне нужен мой дорожный сундук с одеждой! – потребовала она.

Эван кивнул. Разумеется, они будут ходить в одежде. Большую часть времени.

Глава 21

Аннабел смотрела, как две кареты катят вниз по дороге. Она стояла в центре пыльной, безлюдной маленькой поляны, и единственным ее спутником был человек, с которым ее не связывали узы брака.

– Должно быть, я лишилась рассудка, – вымолвила она. У Эвана тоже был довольно удивленный вид.

– Мак как пить дать думает, что я тоже его лишился. Должен тебя предупредить, я никогда не замечал, чтобы он ошибался по какому-либо поводу. Знаешь, мне фактически пришлось приказать ему не возвращаться до тех пор, покуда ребенок не родится. Я никогда ничего не приказывал Маку.

– Быть может, ребенок скоро появится на свет.

– Пожалуй, потрясение от входа в гостиницу этому поспособствует, – сказал Эван. – У Пегги был такой вид, словно она того и гляди брякнется в обморок от волнения.

Глаза миссис Кеттл засияли бурной радостью, когда ей сообщили, что ее посылают в гостиницу, где приставят к ней повитуху, которая будет заботиться о ней.

– И что нам теперь делать? – спросила Аннабел, обведя взглядом поляну.

Лес тесным кругом обступал ее со всех сторон, создавая ощущение уюта, словно защищая маленькие домишки. Вокруг не было слышно ни звука, кроме голосов птиц в чаще.

– Надобно подоить корову, – ответил Эван. – Кеттл сказал, что она уже давно ждет, чтобы ей уделили внимание. Очевидно, животное само отыскивает дорогу в поле, а потом возвращается обратно в стойло, когда приходит время дойки.

Корова оказалась норовистым животным с раздраженным взглядом. Она ударила по стенке стойла задним копытом в качестве приветствия.

– Похоже, она не в духе, – заметила Аннабел. – Отец всегда говорил, чтобы я обходила лошадиное стойло стороной, когда у лошади такое выражение глаз.

– Она не в духе, потому что ее не подоили вовремя, – сказал Эван, снимая сюртук.

Эван сдвинул в сторону нижнюю часть низенькой стенки, так что в ней образовалось отверстие.

– По всей видимости, у Кеттла самого сварливый норов, поэтому он и смастерил это, чтобы можно было подоить корову, не получив при этом копытом.

Эван просунул руки в отверстие, чтобы подоить корову.

– У тебя ловко получается, – некоторое время спустя заметила Аннабел.

– Вместе мы умеем обращаться с молоком, – сказал Эван, оглянувшись на нее. – Я умею доить корову, а ты – сбивать из молока масло. Это будет проще простого.

Он подтянул к себе подойник с молоком и снова задвинул отверстие филенкой. Наконец он бросил вилами немного сена в кормушку, и они вышли.

Когда они зашагали вниз по тропинке, Эван обвил рукой стан Аннабел.

– Я, пожалуй, поражен тем, как неприлично все это выглядит.

– Я тоже! – воскликнула Аннабел, отвернувшись, так что его поцелуй пришелся ей в щеку. – Мы не женаты.

– Ну и олух же я! – запричитал он. – Мне следовало примчать тебя к тому епископу, прежде чем ты успела причесать волосы.

Аннабел почувствовала, как щеки ее розовеют. Если кому-нибудь станут известны ее обстоятельства, она будет опозорена. Опозорена более чем все прочие леди, о которых на ее памяти ей доводилось слышать в жизни.

– Гляди! – сказала она. – Одна из кур Пегги! Костлявая белая курица, у которой недоставало нескольких перьев вокруг шеи, рылась в земле с краю полянки.

– Здесь должен быть курятник. Куры должны заходить туда на ночь. Не то их может съесть лиса.

Курица глянула подозрительным глазом на них. Аннабел приблизилась к ней на шаг, и она сердито закудахтала и взлетела на низенький пенек.

– Похоже, это дикая курица, – заявил Эван. – Она не хочет идти на ночлег в курятник.

– Диких кур не существует. Мы не можем допустить, чтобы ее съели – у Пегги всего-навсего три курицы. Иди сюда, глупая птица!

Аннабел прыгнула на курицу и схватила ее за крыло. Курица разинула свою красную глотку и закричала дурным голосом.

– Помоги! – взвизгнула Аннабел. – Возьми ее! Возьми!

– И не подумаю, – со смехом ответил Эван. – Брось ее в курятник.

– Где курятник? – спросила Аннабел, дико озираясь вокруг.

Лес погружался в мирные сумерки, и Аннабел не могла различить никакого другого строения, кроме маленьких домишек и коровника Кеттла.

Курица извивалась и яростно вырывалась.

– Думаю, она хочет тебя клюнуть, – заметил Эван. Он открыл дверь дома. – Сюда!

В воздухе пронесся вихрь перьев и раздалось громкое кудахтанье курицы. Аннабел захлопнула дверь и отскочила назад, потеряв равновесие. Она чуть было не шлепнулась на землю, но Эван подхватил ее за талию.

– Спасибо, – тяжело дыша, проговорила Аннабел. – Ты не видишь остальных кур Пегги? – Нет, – ответил Эван. Руки его не спешили покидать ее талию. – Но у нее одним ведром молока меньше, чем минуту назад.

Аннабел глянула вниз. Молоко, пенясь, растекалось по пыльной земле.

– Ты его уронил!

– Выбор стоял между тобой и молоком. Я выбрал тебя. Аннабел отстранилась и устремила на него хмурый взгляд.

– Я собиралась сделать из него масло. Я думала, что смогу сделать столько масла, что Пегги не придется беспокоиться о нем много недель.

Эван попытался изобразить на своем лице раскаяние.

– Перво-наперво нам надобно вскипятить воду, – сказала Аннабел, направившись к двери дома.

– Чтобы принять ванну? – Его заветным желанием было, чтобы Аннабел ощутила настоятельную потребность принять ванну. Разумеется, он исполнял бы обязанности ее горничной…

– Здесь нет ванны, – напомнила ему Аннабел. – Чтобы приготовить еду. Я проголодалась, а ты?

Теперь, когда он подумал об этом, он почувствовал зверский голод. Он последовал за ней в дом.

– Что мы будем готовить?

– Картошку, – ответила Аннабел, указав на ларь возле стены.

– Можно зажарить курицу, – предложил Эван, вспомнив о том, как он голоден.

Аннабел посмотрела на белую курицу. Та восседала на верхушке формы для масла, распушив крылья, и выглядела весьма умиротворенной.

– Тебе пришлось бы ее убить! Мы не можем этого сделать.

– Я бы смог, – убежденно заявил Эван. – Я хочу есть.

– Эта курица – свадебный подарок Пегги от соседей, – сказала Аннабел, налив в кастрюлю воды из ведра, что стояло у двери. – Придется довольствоваться картошкой. – Она положила картофелины в воду и повесила котелок на маленький крючок, который съехал на свое место над огнем.

Эван подбросил в огонь еще одно полено. Аннабел сновала по дому, расставляя вещи Пегги по местам. После этого она распахнула свой дорожный сундук.

– Я знаю, что у меня здесь кое-что есть… – Она вынула полотенце и мыло и продолжила копаться в вещах. Наконец со счастливым гортанным возгласом она извлекла отрез материи. – Взгляни на это, Эван!

Он взглянул. Материя была темно-красной и довольно симпатичной на вид.

– Из этого выйдет скатерть и занавеска! – торжествующе изрекла Аннабел. Он начал было смеяться, но она смерила его сердитым взглядом. – Никаких насмешек!

Она снова порылась в сундуке и достала оттуда маленькую рабочую шкатулку. Пару минут спустя материя была порвана на части, и Аннабел сидела на стуле у очага, склонив голову над шитьем.

– Если б только свет видел тебя сейчас! – сказал Эван. Она перешла к следующему шву.

– Ты изумишься, Эван Поули, узнав, что я умею делать!

– Меня больше занимает то, что ты не умеешь делать, – ответил он и был вознагражден видом жаркого румянца, залившего ее щеки.

Через час сияние фонаря розовым светом отражалось от аккуратно подшитой занавески, висевшей на единственном окне. Курица погрузилась в сон.

Аннабел тыкала длинной вилкой в картофелины, пытаясь извлечь их из котелка, когда она воткнула вилку чересчур сильно, опора, удерживавшая котелок над огнем, рухнула вниз.

Эван отскочил назад, еле увернувшись от брызг кипящей воды. Громко зашипев, огонь погас. Картофелины подпрыгнули и раскатились по полу, покрываясь золой, а курица проснулась и захлопала крыльями, раздраженно вереща.

– О нет! – вскричала Аннабел, побежав за картофелиной. – Лови их, Эван!

– До леса не добегут, – сказал он, однако кинулся за ними вдогонку.

– Бог мой, они грязные, – простонала Аннабел, кладя картофелины на стол. – Ты не принесешь мне воды?

Эван подошел к ведру возле двери и застыл на месте. Снаружи было темно – хоть глаз выколи.

– Аннабел, где находится вода?

– Что ты имеешь в виду, где… – Она обернулась. – Ты хочешь сказать, что не знаешь, где найти воду?

Он покачал головой:

– Мак был прав. Я, должно быть, лишился рассудка. Я не спросил Кеттла, есть ли у него колодец.

– Сколько воды в ведре? – спросила она. Эван живо представил себе бабушкину реакцию на эту катастрофу. И он заслужил бы ее пламенную речь до последней минуты. Но Аннабел только стояла с довольно удивленным видом, зажав в каждой руке по картофелине. Она снова заколола волосы на затылке, но на щеке у нее красовалась черная полоска золы.

– На сегодня питья нам хватит, – сказал он, – при условии, что за ужином мы будем пить вино.

– Вино! – пискнула Аннабел, но ему не терпелось вкусить ее сладость, и поэтому он завладел ее устами с величайшей радостью человека, который заслуживает, чтобы на него накричали, а вместо этого обнаруживает, что его будущая жена удивленно взирает на него, хлопая ресницами.

Раздался негромкий стук, когда еще одна картофелина упала на пол, а за ней – другая. Прошло порядочно времени, прежде чем он разомкнул руки, и она отпала от него, когда глаза ее стали совсем осовелыми, а тело обмякло. Он дрожал от нестерпимого влечения к ней, чувствуя себя порочным, необузданным… и совсем близким к сумасшествию от сознания, что надобно прервать поцелуй. Так он долго не выдержит.

– Вино? – спросила Аннабел. – Вино?!

Эван подобрал картофелины по пути к кровати. После чего нагнулся и извлек на свет божий большую плетеную корзинку.

– Корзинка для пикника!

– Она всегда полна, – поведал ей Ардмор. – На случай, если в дороге у нас отвалится колесо. – Он поднял ее и водрузил на стол, задев почерневшую, потерявшую форму картофелину, которая скатилась с края стола и запрыгала по полу.

Аннабел, счастливо мурлыча, разбирала содержимое корзинки.

– Целый цыпленок – чудесно, хлеб и…

– Бутылка вина, – докончил Эван, вынимая штопор.

– Но мне не нужно было делать скатерть! – воскликнула Аннабел с явным сожалением в голосе. – Здесь есть льняная скатерть.

– Твоя мне нравится гораздо больше. – Он не был горазд на описания, поэтому просто неуклюже взмахнул руками. – Дом с виду весь такой красный и уютный.

Она выглядела такой счастливой, что он нарушил свой недавний запрет на поцелуи. А потом они ужинали, и Эван ел картофель со свежим маслом, уверяя, что в жизни не едал ничего вкуснее.

Аннабел уселась на табурет и смотрела, как Эван ест.

Но она не могла удержаться от того, чтобы не поглядывать украдкой на кровать, которая, казалось, за последний час увеличилась вдвое.

– У Пегги нет подушки-валика, – наконец вымолвила она.

– В таком разе нам придется спать без нее, – сообщил Эван. Он не смотрел на нее, но голос его был хриплым и нежным.

Желание молнией пронеслось по ногам Аннабел, и из ее легких, казалось, исчез весь воздух. Она открыла было рот, чтобы ответить… ответить… Отказом? Но почему? Они были женаты, насколько это было возможно для пары, не произнесшей обеты перед священником.

– Аннабел? – спросил он. В голосе его был вопрос, который не требовалось произносить вслух.

На один быстротечный миг Аннабел задумалась о том, чем она намеревалась поступиться. Она всегда с презрением относилась к девицам, которые оказывались втянутыми в семейного рода отношения, не имея при этом мужа. Но все это не имело никакого отношения к Эвану, к жгучему желанию в его глазах и прерывистому звуку его голоса. Да и к тупой боли, которую она ощущала, это, похоже, тоже не имело отношения.

Ей больше не нужны были поцелуи – или по крайней мере не только поцелуи. Она устала отходить ко сну с колотящимся сердцем, ерзая под простынями, чувствуя себя неудовлетворенной, сгорая от любопытства и желания одновременно.

Аннабел потянулась губами к его шее и нежно поцеловала его, но, ощутив его вкус, содрогнулась от волнения.

– Да, – прошептала она. – Да, Эван… Да, пожалуйста.

Глава 22

Они сидели во внутреннем дворике гостиницы «Поросенок и котел», ожидая, когда им подадут легкий ужин, прежде чем забраться обратно в карету еще на три часа. Джоузи, не побоявшись получить нагоняй от Гризелды, сняла капор и теперь сидела в последних лучах вечернего солнца, уткнувшись в книгу. Мейн, к своему удовольствию, обнаружил, что у хозяина гостиницы есть недавний экземпляр «Новостей скачек», и теперь читал, не пропуская ни строчки. Естественно, Имоджин предавалась своему излюбленному занятию – допекала его.

– Дрейвен любил Шотландию, – разглагольствовала она, слава Богу, без той острой печали, что зачастую сквозила в ее голосе. – Он всегда говорил, что лошадей лучше тренировать там. Он думал, что воздух там бодрящий, и когда лошадей отвозят обратно в Англию, то они скачут быстрее, поскольку объем их легких увеличился, оттого что они дышали шотландским воздухом. Вы согласны, Мейн?

– Анахронизм выиграл скачки в Ньюмаркете – невероятно! Если Анахронизм находится на пике формы, то он наверняка обскачет своего соперника в Аскоте.

– Одно можно сказать о Дрейвене с уверенностью: он всегда вкладывал в дело, которым занимался, всю свою душу, – произнесла Имоджин.

– О чем это вы?

– О вас, – язвительно молвила Имоджин. – О вас и вашем романе с лошадьми. Кто угодно скажет, что вы совершенно на них помешались, в точности как когда-то Дрейвен.

Мейн метнул на нее раздраженный взгляд.

– Я не намереваюсь принимать скачки так близко к сердцу, чтобы самому вскочить на лошадь, если вы на это намекаете.

– Вы несправедливы, – заметила Имоджин, постукивая по столу ногтем и устремив на него взгляд, который ему не нравился. – Пусть Дрейвен совершал ошибки, но он не был дилетантом. Он серьезно относился к изучению лошадей.

Продолжая просматривать газету с новостями скачек, Мейн метнул в нее раздраженный взгляд.

– Благодарю за совет, – изрек он, усилием воли придав своему голосу спокойное выражение.

– Я просто подумала, что вы могли бы получать больше удовольствия от жизни, если бы попробовали интересоваться лошадьми по-настоящему, – заявила Имоджин, никак не отреагировав на его отповедь.

Мейн склонил голову, чтобы прочитать коротенькую заметку о Берлингтонских конюшнях в Рейби.

– Думаю, вам скучно. Вам уже полных… Сколько? Тридцать семь лет?

– Тридцать четыре! – огрызнулся он.

– У вас столько денег, что вы не знаете, что с ними делать, никаких честолюбивых планов обзавестись женой или стать главой семьи, и особого интереса к имению у вас тоже нет.

– Я питаю к своему имению надлежащий интерес.

– Уверена, что так оно и есть, – сказала Имоджин успокаивающим тоном, который не обманул бы и ребенка. – Скорее всего крыши починены, но я не об этом. Оно вас не интересует.

– А что именно должно меня в нем интересовать? – спросил он, раздраженный до предела. – Вы предлагаете мне заняться фермерством?

Она пожала плечами.

– Бог свидетель, я не знаю, чем занимаются джентльмены. Некоторые из них находят все это довольно увлекательным.

– У меня полно дел, – ответил он, рассерженный донельзя.

– Нет у вас никаких дел. У вас превосходный управляющий, и мне случайно стало известно, что муж Тесс дает вам советы по поводу того, что продать и тому подобное, поэтому вам нет надобности принимать какие-либо решения в такого рода делах.

– Только дурак пренебрег бы советом Лусиуса, – сказал Мейн. – К чему вы клоните?

– Вам скучно. Вот к чему я клоню.

Мейн подумывал о том, чтобы пойти прогуляться. Что угодно – только бы избавиться от нее.

– Пожалуй, вам следует занять свое место в палате лордов, – предложила Имоджин.

Он попытался представить себя стоящим на трибуне и читающим всем и каждому лекции о Хлебных законах. И на этом воображение ему изменило.

– Нет.

– Трудно представить вас в подобном месте, – согласилась Имоджин. – Жаль, что вы прониклись такой неприязнью к любовным похождениям, поскольку они успешно обеспечивали вас занятостью последние десять лет.

Мейну не понравилось это утверждение, как бы небрежно оно ни было сказано. Ему не нравилось, что его воспоминания о последних десяти… нет, пятнадцати годах почти исключительно состояли из сверкающего потока интриг, сорванных поцелуев, тайных любовных свиданий и случайной дуэли с разъяренным мужем.

Губы Мейна скривились. Оглядываясь назад, он находил эти пропитанные запахом духов вечера утомительно однообразными, безвкусными и пустыми, подогретыми чересчур обильными возлияниями и ненасытной жаждой плотских удовольствий.

Покуда эта жажда плотских удовольствий не опустошила его… оставив ни с чем.

– Но похоже, вы утратили склонность к тайным амурным делам, – сказала Имоджин, словно прочитав его мысли. – Взять, к примеру, меня. Вы смотрите на меня с интересом кота, которого лишили мужского достоинства.

– Отвратительно! – выпалил Мейн одновременно с тем, как Джоузи поинтересовалась:

– А какое достоинство может быть у кота?

– Должно быть, вы самая бестактная женщина из всех, с кем я знаком! – сообщил он Имоджин, пропустив вопрос Джоузи мимо ушей.

– Вы и вправду так думаете? – осведомилась Имоджин, явно нимало не задетая его критикой. – А я-то считала, что мужчины водят весьма разнообразные знакомства.

– В моей жизни не было ничего столь уж авантюрного. Вообще говоря, я имел удовольствие знавать леди, чья речь была под стать их возвышенному уму.

– Ха! – воскликнула Имоджин. – Если вы в это верите, то не надобно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что у вас никогда не было по-настоящему задушевной беседы ни с одной женщиной!

Мейн ощутил вспышку почти убийственной ярости – чувство, которое уже становилось обычным, когда рядом находилась его мнимая любовница.

– У меня было много задушевных бесед, – ответил он. – Но подобного рода задушевность или отсутствие таковой были бы подходящим предметом для обсуждения в присутствии вашей юной сестры.

– Может, я и юная, но здравого смысла мне не занимать, – изрекла Джоузи, подняв глаза от книги. – Мне прекрасно известно, что Имоджин сделала вам несколько предложений отнюдь не достойного свойства и что вы их отвергли. Полагаю, этим и объясняется ее дерзость, ибо, как сказал Плутарх, нет ничего острее, чем жало отвергнутой любви. – И она без лишних слов вернулась к книге.

Очевидно, по достижении совершеннолетия Джозефина будет точно такой же сумасбродкой, как и ее сестра. При мысли об этом Мейна слегка передернуло.

– Почему бы вам не построить свои собственные конюшни? – спросила Имоджин.

– У меня есть конюшни. Сколько раз я говорил вам, что не успеваю на скачки в Аскоте и что я выставил там двух своих лошадей?

Гризелда появилась в дверях трактира, опираясь на руку своей горничной. Она выглядела чуточку лучше, чем час назад.

– Я собралась с силами и теперь могу вернуться в эту колымагу, – объявила она им с каменным лицом – точь-в-точь как у французской аристократки, стоящей перед гильотиной. – Джоузи, наденьте капор. Сколько раз вам говорить, что веснушки крайне непривлекательны? Извольте все зайти в дом: трактирщик говорит, что он приготовил легкую закуску.

– Я знаю, что у вас есть конюшни, – молвила Имоджин. – Но почему бы вам не попробовать отнестись к этому серьезно? Наймите приличную команду тренеров. Мой отец все уши нам прожужжал о своих конкурентах, о вас, равно как и о любом другом господине в Англии, которого можно уговорить приобрести у него лошадь. Вы же дилетант, покупающий лошадей то там то сям и продающий их, если они не выиграли свои первые скачки. Вы никогда не воспринимали свои конюшни всерьез. Впрочем, как вы могли? Вы же всегда были в Лондоне.

«И я никогда не просыпался раньше полудня», – подумал Мейн. Он направился вслед за Имоджин к двери трактира. Дорожное платье плотно облегало изгибы ее тела. Он неторопливо обвел их взглядом и обнаружил…

Ничего.

Он был совершенно равнодушен. Ни дать ни взять кот, лишенный мужского достоинства.

Она была права. Что он без женщин? Чем он будет заниматься?

Глава 23

– Мы поженимся, как только доберемся до твоих владений, – заявила Аннабел.

– Это произойдет не сегодня, – ответил Эван. Но она видела, что глаза его потемнели, а в голосе не было даже намека на веселье. – Мы предвосхитили бы узы брака. Мне не следует…

– Сегодня, – исполненным муки голосом прошептала она. – Я хочу тебя сегодня, Эван. Я хочу, чтобы ты занялся со мной любовью. Мне понравился кроличий поцелуй. Правда. Но есть что-то еще, так ведь?

Из комнаты словно исчезли все звуки.

– О Боже, Аннабел, конечно, есть. И ты это знаешь.

– Покажи мне. Пожалуйста.

Она обхватила лицо Эвана ладонями и, притянув его к себе, слегка коснулась губами его губ. – Мы одни, – сказала она, не отрываясь от его уст. Она осыпала легкими поцелуями крутой изгиб его губ, острый выступ челюсти, ухо.

И тут, как раз когда Аннабел подумала, что он, вероятно, переменил мнение, что принципы пересилили в нем желание, Эван повернул голову и завладел ее ртом. По его требовательным прикосновениям она поняла правду.

– Ты не пожалеешь об этом? – спросил он; голос его был хриплым. – Мы не женаты.

– Никогда, – выдохнула она.

Эван повернул Аннабел к кровати, по-прежнему прижимая ее к себе, и резко остановился.

– В чем дело? – спросила она. Эван отстранил ее от себя.

– Кровать, – произнес он голосом, напряженным от вожделения. – Я забыл попросить слугу постелить наши простыни. – Он огляделся. – На самом деле я забыл распорядиться, чтобы наши простыни вынули из кареты.

– О! – воскликнула Аннабел, откинув тонюсенькое покрывало. Простыни были сероватого цвета. – Полагаю, стирка кажется Пегги непосильным трудом.

– Предоставь это мне, – заявил Эван. – Дай только найти бельевой шкаф…

Едва заметная улыбка играла на губах Аннабел, пока она смотрела, как он рыщет по дому.

– Эван, – наконец сказала она, – здесь нет бельевого шкафа.

– Ну и где же Пегги держит чистое белье?

– У нее его нет.

– Боже правый, – вымолвил Эван. В голосе его звучал мягкий рокот. Он был до того хорош собой, что Аннабел ощутила покалывание во всем теле, едва взглянув на его широкие плечи и квадратный контур челюсти.

– Скатерть, – сказала она, уловив дрожь в собственном голосе. – Можно воспользоваться скатертью, которая была в корзинке для пикника.

Эван так стремительно выдернул скатерть из корзинки, что в воздухе пронесся вихрь хлебных крошек. Аннабел сдернула с кровати белье, и они обнаружили, что красивая льняная скатерть, щедро украшенная по всей кайме вышивкой герба Эвана, идеально подходит к кровати Кеттлов.

– Ну вот, – сказал Эван с ноткой тихого удовлетворения в голосе. – Иди сюда, Аннабел. – Он уселся на кровать и протянул к ней руки.

Она двинулась к нему, внезапно смутившись.

– Моя жена, – прошептал он, привлекая ее к себе.

– Пока еще нет, – заметила она.

– В моем сердце. Тебе известно, что я верю в существование души, Аннабел. Но, – он умолк и заскользил губами вдоль контура ее губ, покрывая их легкими поцелуями, – не во все учения церкви. Отныне ты – моя жена в сердце и душе.

Двумя секундами позже она лежала на прохладной льняной материи. Одежда ее исчезла: Эван сорвал ее с легкостью человека, разоблачившего не одну женщину. И все же… Шальная мысль внезапно сковала ее тело. Она не слишком хорошо представляла, как это делается, и если верить всему, что говорил Эван, то и он тоже.

Он тотчас все понял.

– А, барышня, ты никак боишься? – прошептал он, щекоча губами ее кожу.

Теперь она лежала перед ним, точно угощение из малины со сливками, и желание бурным потоком струилось по его телу, словно жидкий огонь. Бессвязные мысли о священности брака пронеслись у него в голове, но все они не имели значения. Она была и будет его до самой смерти.

В сущности, сейчас они делали большое дело, потому что если они заблаговременно избавятся от всех страхов, то их первая брачная ночь станет настоящим праздником. Эван видел, как ее грудь поднимается и опускается в такт еле слышным вздохам, но она не проронила ни слова. И не отняла рук от глаз.

– Аннабел, ты не могла бы сейчас открыть глаза? – И добавил: – Пожалуйста.

Она не заставила себя упрашивать, и влажная дымчатая голубизна проглянула из-под полуопущенных век. Он расположился над ней, опершись на локти, и глаза ее распахнулись шире.

– Не отгораживайся от меня, милая, – выдохнул он. – Я хочу видеть тебя… хотя бы в этот раз. В этот первый раз.

Губы ее изогнулись в слабой улыбке.

– Я…

Аннабел осеклась, плотно зажмурила глаза, вспомнила и открыла их, потому что он был там, он скользил внутри ее, и не было никакой боли…

– Эван! – выкрикнула она. После чего выгнулась, и он вошел в нее – полностью.

– Слава Богу, – вымолвил он, словно эти слова вырвались из глубины его души, и прибавил: – Так не больно?

И больно не было.

И потом тоже не было больно. Даже когда он начал дразнить ее, выходя из нее и улыбаясь, когда она пыталась притянуть его к себе, а потом, выбрав момент, погружался в нее до отказа. И когда она решила подразнить его и, смутно припомнив слова Тесс, плавно передвинула руки на его твердые ягодицы и позволила им задержаться там…

Застонав, Эван завладел ее устами – грубо и решительно – в необузданном поцелуе, значение которого теперь было совершенно иным. Аннабел почувствовала, в какой момент Эван утратил контроль над собой. Он вонзался все глубже и глубже, прерывисто дыша. Сжимая ее бедра, он рвался вперед, как будто они могли стать еще ближе.

Сначала ей просто нравилось смотреть на него, но потом внутри ее начало нарастать некое чувство, что-то вроде расплавленного желания, которое, беря начало в своде ее бедер, растекалось по всему телу, и Аннабел обнаружила, что поднимается навстречу Эвану, впившись пальцами в его мускулистые плечи.

– Аннабел! – наполовину прорычал, наполовину простонал Эван, – О Боже!

И ей показалось, что он обращался отнюдь не к Богу. Чувство все росло и росло, и наконец Аннабел просто отпустила себя и погрузилась в этот хаос, в это сладостное, пульсирующее умопомрачение…

Пока она не закричала, уткнувшись ему в плечо, и Эван, с благодарностью разжав стиснутые зубы, рванулся вперед, заполнив ее до отказа, вонзившись в самое яблочко своей неподвижной мишени, своей жены.

Глава 24

Была полночь. Они уснули, обнявшись, но приблизительно через час Аннабел проснулась и обнаружила, что Эван зажег свечи на столе Пегги и развел огонь.

– Что ты делаешь? – сонно спросила она.

– Смотрю на тебя, – ответил он, и в его исполненном неги голосе слышалось такое глубокое удовлетворение, что она улыбнулась.

– Я хочу пить, – прошептала она.

Он попытался поднести оловянную чашку к ее губам, словно она была маленьким ребенком, которого мучил жар, но вода потекла по ее шее. Он высушил влагу поцелуями, и Аннабел внезапно поняла, что она может получить от Эвана столько поцелуев, сколько пожелает, просто так, не задавая никаких вопросов.

– Поцелуй меня, – попросила она.

– Аннабел…

Она притянула его голову к своей.

– Я выхожу за тебя замуж не потому, что у тебя есть замок, – сказала она, прижавшись губами к его губам.

Разумеется, в голосе его послышался смех.

– Нет, мне слишком хорошо известно, что ты выйдешь за меня, потому что тебе придется это сделать. Хотя теперь у тебя двоякая причина.

– Я просто хочу, чтобы ты знал: я понятия не имела, что ты так богат, – сообщила она. – Никакого!

– Знаю, – ответил он. – Об этом явственно говорил твой отчаянный взгляд, когда ты принимала мое предложение. Вдобавок к этому никто в Лондоне, похоже, ничего обо мне не знал, за исключением мужа твоей сестры – Фелтона. Кажется, ему известно о финансах все.

– Лусиус Фелтон знал, что ты богат? – удивилась Аннабел.

– Невозможно обернуть капитал и тому подобное без того, чтобы не столкнуться с парочкой людей, заинтересованных в том же самом. Естественно, мы никогда не встречались, поскольку я посылаю вместо себя секретаря, который занимается делами, требующими личного участия…

– Эван, – перебила Аннабел, – насколько ты богат?

Он улыбнулся ей, и в его облике не осталось почти ничего от наивного простачка.

– Полагаю, я самый богатый человек в Шотландии, плюс-минус один-два замка, – ответил он.

Аннабел откинула голову на подушку.

– Хочется верить этому.

– Потому что я охотно иду на риск, – сказал он, глядя на нее и забавляясь от души. – И этим я приумножил свою собственность. И порой мне кажется, что, избавляясь от нее, я избавляюсь от ответственности.

– Но все, что ты делаешь, возвращается к тебе сторицей, – предположила она.

Он кивнул.

– Если ты не трясешься над богатством, а просто работаешь, то оно само идет к тебе в руки. А если ты избегаешь обязательств, то они идут к тебе косяком.

– Я тебе не очень верю. Как бы ты себя чувствовал, как бы ты в действительности себя чувствовал, если бы перестал быть графом Ардмором? Это такая же неотъемлемая часть тебя, почти как если бы ты был средневековым феодалом, владеющим фермерами и крестьянами, и всеми теми людьми, что живут в замке и зависят от тебя.

Он серьезно отнесся к ее вопросу.

– Стало быть, если я лишаюсь титула графа…

– Да.

– И замка.

– Да.

– И всей собственности…

– Более того. Ты лишаешься всех людей, которые любят тебя и зависят от тебя. И обитателей коттеджей, своей прислуги, Мака. Всех людей и вещей, которые придают тебе вес в глазах света.

– В таком случае… а ты у меня останешься?

Была в его низком голосе нотка, от которой дрожь пробежала по ее телу, и она вымолвила, едва дыша:

– Полагаю, да. Я думала, что выхожу замуж за графа, у которого за душой нет ни гроша.

– В таком случае мне все равно. – Он даже не дотронулся до нее, а она почувствовала себя так, словно изведала сладчайшую ласку в жизни. – Если бы у меня была ты, то я бы смог начать все заново в этой лачуге и прокормить нас.

Аннабел попыталась улыбнуться, но губы ее задрожали.

– Я рада, что нам не надо здесь жить, – наконец вымолвила она.

– Я бы мог каждый день питаться картошкой с маслом и быть счастливым.

– У тебя бы не было иного выбора, – с легким заливчатым смешком заявила Аннабел, – поскольку это все, что я умею готовить.

– Это не так уж ужасно, правда?

– Да, – ответила она. – Все оказалось не так, как я была склонна думать.

– Отец Армальяк говорит, что человек должен быть готов отказаться от мирских благ без всякого сожаления, – сказал Эван, повернувшись на бок и уткнувшись носом в ее плечо.

– Тем лучше для него, – немного сердито ответила Аннабел. – Я не верю, что ты смог бы это сделать, хоть ты и утверждаешь обратное. Это только на день-другой.

– Поверь мне, – сказал он, но голос его заглушали поцелуи. Он прокладывал поцелуями дорожку вниз по ее шее, вдоль ключицы…

– А что, если бы меня у тебя тоже не было? – поинтересовалась Аннабел. – Что тогда?

Он даже не колебался:

– Если бы у меня не было никаких обязательств и я был бы вынужден жить без тебя, то я бы стал монахом. Или священником. Что-нибудь в этом роде.

В итоге они вообще не сомкнули глаз. Они лежали, прижавшись друг к другу, – обессиленные и расслабленные, – когда солнечные лучи начали пробиваться из-под занавески.

Аннабел вдруг произнесла:

– Знаешь, что рассказывала мне Тесс о любовной близости между супругами?

Эван покачал головой:

– Надеюсь, это не была какая-нибудь глупость о том, чтобы лежать пластом и терпеть.

– Она сказала, что я должна делать со своим мужем все то, что он делает со мной, – изрекла она, всеми силами стараясь придать голосу обольстительное выражение. А поскольку Аннабел годами оттачивала искусство обольщения, то она очень, очень хорошо разбиралась в этой премудрости. – Это означает, о, мой без пяти минут муж, – пояснила она, – что нынче ночью…

Теперь на его лице не было ни тени веселья.

Улыбка ее из обольстительной сделалась лукавой. Тут она вытянула палец и коснулась им гладкой кожи его груди. Нежно, очень нежно она прокладывала этим пальцем тропинку все ниже… и ниже…

– А как называется кроличий поцелуй, когда целуют не кролика? – спросила она, наслаждаясь тем, как напряглась его челюсть.

Ее палец устремился к его отвердевшему естеству. Эван содрогнулся. Однако он не сводил с нее глаз. И не смеялся.

Аннабел надула губки, и вот он уже навалился на нее с силой, которой она была бессильна противостоять, впившись в ее губы с неистовостью, от которой она задрожала под ним, словно и не лежала всего минуту назад, размякнув от удовольствия.

– Нынче ночью, – вымолвила она, не отрываясь от его губ, как только вновь обрела способность дышать.

И на этот раз он закрыл глаза.

Глава 25

Некоторое время спустя Аннабел пробудилась от непрекращающегося грохота.

– Что стряслось? – сонно спросила она.

Эван, казалось, не замечал никакого шума. Его сильные руки обхватили ее из-за спины и притянули к себе. Тело Аннабел обмякло.

– Нет, – неуверенно произнесла она.

– Да, – сказал он, зарывшись лицом в ее волосы. Бах! – грохнула дверь сарая.

– Корову надобно подоить, – сказала Аннабел. Если Эван будет продолжать в том же духе еще хотя бы минуту, то она… она…

Он застонал и откатился в сторону.

Аннабел села и поспешно отодвинулась на край кровати.

– Я бы дал соверен за возможность умыть лицо водой, – пробурчал Эван, натягивая бриджи. Все это время корова, не переставая, долбила в дверь стойла.

Пару минут спустя грохот прекратился, и тут Аннабел обнаружила, что курица весьма любезно снесла яйцо в форму для масла.

У нее поубавилось благодушия, когда выяснилось, что птица в придачу изгадила их единственный стул. Она не могла отчистить его без воды, поэтому отыскала щетку для волос и занялась своими волосами. Но ввиду отсутствия зеркала она только и сумела, что скрутить их в непривлекательный пучок.

Эван возвратился с ведром молока в одной руке и ведром воды в другой. Волосы его были влажными.

– По правую сторону отсюда, за дровяным сараем есть ручей, – сообщил он. – Вода в нем холодная до чертиков. Помыться можно, только запрыгнув в него. Другого способа нет.

Аннабел содрогнулась. Она искупается, не прибегая к столь крутым мерам, даже если ей все утро придется греть воду в кастрюлях.

– Пожалуйста, разведи огонь.

Эван подбросил в огонь еще два полена, после чего помог ей повесить котелок с лежавшим в нем яйцом над языками пламени.

– Мне тут в голову пришла одна мысль, – сказал он. – Есть ли у Кеттлов чай или кофе?

– Сомневаюсь, – ответила Аннабел. – Мы пили кофе только по особым случаям, а жили мы куда лучше Кеттлов.

Вид у Эвана был не слишком счастливый.

– Ты не видел остальных кур? – спросила Аннабел, угостив белую курицу овсяной лепешкой.

Эван покачал головой.

– У нас остался еще хлеб из корзинки для пикника?

– Нет, но есть яйцо, – сказала Аннабел, героически пытаясь сохранить бодрость духа.

Эван крякнул. По крайней мере она полагала, что именно так назывался этот специфический звук. Он все-таки съел яйцо – после некоторых пререканий. Но Аннабел потратила пять минут, отскребая это яйцо от дна котелка.

Наконец он ушел, сказав, что собирается попробовать выкорчевать огромный камень из поля Кеттла.

Аннабел съела овсяную лепешку и вскипятила четыре кастрюли воды, прежде чем почувствовала себя чистой. После чего выскребла из домика грязь и выгнала в дверь курицу. Но настоящей проблемой было то, что ей придется выстирать простыню. Она поискала таз, и наконец решила, что Пегги стирала белье в ручье. Она направилась к ручью.

Ручей, пенясь и журча, бежал по лесу в окружении огромных камней. Выбрав плоский камень, Аннабел опустилась на колени и бросила простыню в воду. Та тотчас посерела. Она вытащила простыню обратно, окатив юбку сверху донизу ледяной водой, и попыталась ее намылить. Но та, казалось, стала намного тяжелее, чем раньше, и была такой холодной, что пальцам было больно даже прикасаться к ней.

Аннабел стиснула зубы. Она не собиралась терпеть поражение в таком пустяковом деле, как стирка. Она спихнула простыню обратно в воду, уцепившись за ее край окоченевшими руками. Течение потащило ее за собой, и Аннабел чуть ее не упустила. Руки ее сморщились и ныли от холода, намокшие от воды юбки облепили ей ноги.

Наконец она с превеликим трудом извлекла простыню из воды и отжала воду. После чего расправила ее, набросив на высокий куст.

Вернувшись в дом, она стащила через голову мокрое платье и воспользовалась ночной сорочкой вместо полотенца. Руки ее ныли, а пальцы посинели от холода. Она обшарила все углы и закоулки в доме в поисках чая. Его не было. Аннабел уселась на ступеньку и выпила чашку дымящейся воды. Наверняка Кеттлы питались не только вареной картошкой да изредка перепавшим яйцом. У Пегги где-то должна быть кладовая.

Из леса вышел Эван. Выглядел он таким же уставшим, какой она себя чувствовала.

– Я не могу сдвинуть проклятый камень, – без церемоний заявил он.

– Я выстирала простыню! – сообщила Аннабел, ощутив прилив гордости.

Он взглянул на лужу, образовавшуюся вокруг куста.

– Могу я осведомиться, на чем мы нынче будем спать?

– К тому времени она высохнет, – сказала Аннабел, надеясь, что она права. Она огляделась вокруг, внезапно заметив, что на полянке царит зловещая тишина. – О, Эван, кажется, мы потеряли последнюю курицу!

– Ищи поблизости счастливую лису.

– Вот еще! Минуту назад курица была здесь.

– Быть может, она прилегла соснуть за деревом, – предположил Эван, надеясь, что он прав. Он был полон решимости съесть эту курицу на ужин.

– Я не смогу сказать Пегги, что растеряла всех ее кур. Соседи подарили их ей на свадьбу. – Аннабел зашагала к лесу. – В последний раз, когда я ее видела, она была вон там. Эй, цыпка! Цыпка!

Эван ухмыльнулся, глядя на Аннабел. На ней было очередное неподходящее для путешествий дорожное платье: сделанное не из прочной коричневой ткани, а пошитое из темной пурпурной материи и отделанное на груди многочисленными рядами белых кружев.

– Должен сказать, что мне нравится мода, по которой нынче одеваются фермерши, – заметил он.

– Это прогулочное платье, – сказала Аннабел, обшаривая невысокие деревья с краю полянки. – У меня нет ни одной вещи из прочной материи. Я знаю, что она совсем близко. Она просто игнорирует меня, вот и все. – Не глядя на Эвана, она направилась прямо в сумеречный лес.

– Аннабел! – позвал он.

– Да? – откликнулся ее голос.

– Смотри не заблудись! – Ему было слышно, как она рыщет по лесу. Подождав с пять минут, он снова крикнул: – Ты еще не заблудилась?

– Ну нет… не совсем. Я на небольшой полянке. Ты где?

– Просто стой там, где стоишь! – велел Эван и двинулся на звук ее голоса. Он слышал, как от ее движений ломаются сучья. – Стой там, где стоишь! Не то мы оба заблудимся.

– Здесь ужасный…

Внезапно раздался крик – у Эвана оборвалось сердце. Он рванулся вперед, схватив в объятия Аннабел, которая вертелась волчком между двумя деревьями.

– Эван, Эван! Здесь полно пчел!

В луче солнечного света, пробивавшемся сквозь высокие ели, Эван отчетливо увидел, что она имела в виду. Не говоря ни слова, он толкнул ее за большое дерево и прижал к себе, накрыв ее своим телом и надежно спрятав ее лицо у себя на плече.

– Не двигайся, – выдохнул он.

Они стояли, застыв, пока пчелы пролетали мимо – целый рой пчел, судя по их злобному жужжанию.

– О Боже, – несколько минут спустя простонала Аннабел. – Эван…

– Думаю, ты нашла дерево с медовыми сотами, – прошептал он, поднимая голову.

– Да, должно быть, оно на этой полянке, – сказала Аннабел чуть более бодрым тоном. – Пегги обрадуется, когда узнает об этом, правда? Хоть у нее и не осталось ни одной курицы.

– Пара пчел добралась-таки до меня, – угрюмо сообщил Эван.

– О нет! – вскричала она. – Тебя ужалили!

– Только два раза. – Помолчав, он прибавил: – Ну, может, три.

– Я очень, очень признательна тебе за то, что ты меня спас, – сказала Аннабел. – Пойдем обратно? – Она направилась не в ту сторону.

– Сюда, – сказал Эван, обняв ее за плечи.

– Куда они тебя ужалили?

– В самое нежное место, – ответил он.

– Я могу приготовить еще картошки, – предложила Аннабел, когда они оказались в доме. – Правда, огонь, кажется, снова погас.

– Если время от времени подбрасывать в него полено, то это помогает, – заметил Эван.

Она метнула в него взгляд.

– Отчего бы тебе не присесть и не отдохнуть, а я тем временем брошу в огонь корягу-другую.

– Я не могу сесть. Проклятые пчелы, – простонал он, одарив ее скорбной улыбкой. – Я подброшу полено.

– Тебе очень больно? – спросила она и, когда он покачал головой, прибавила: – Полагаю, неважно, что у нас нет лошади, потому что теперь тебе было бы неудобно на ней ездить.

Эван содрогнулся при мысли о том, чтобы сесть в седло. Он начинал чувствовать себя идиотом. Ему даже в голову не пришло оставить одну лошадь для их нужд.

– Дай-ка я угадаю, – молвила Аннабел тоном, который явно претендовал на заботливость, – твое недовольство вызвано укусами пчел.

Его зад болел так, словно к нему приложили раскаленную докрасна кочергу, и, наверное, выглядел как подушечка для иголок. Все его планы соблазнить нынче свою без пяти минут жену псу под хвост. И вообще, вдобавок ко всему из-за этого самого соблазнения его мучила совесть. Почему же он потерял самообладание и скрепил любовной близостью брак, которого не существовало? Что такого было в Аннабел, что он отбросил все свои принципы?

Он потопал на улицу, чувствуя себя хуже некуда. Он потратил два часа, пытаясь выкорчевать булыжник из поля Кеттла – и псе без толку. Он сердито обвел взглядом окружавший их лес. По словам Аннабел, его жизнь была чересчур безмятежной, но по крайней мере он не надрывался, занимаясь бесполезным трудом.

Тут его взгляд просветлел.

– О, Аннабел! – позвал он. – Моя прелестная женушка!

– Я пока еще не твоя женушка, – ответила она, появившись в дверях. Он скользнул по ней взглядом, и знакомое чувство вожделения охватило его с такой силой, что он едва не затрясся. Ему сделалось неловко. Он совсем перестал владеть собой. Эван ощутил очередной прилив раздражения, а потому послал ей свою самую вкрадчивую улыбку.

– Знаю, ты придешь в восторг, узнав, что наша пропавшая курица вернулась домой, – молвил он, вытянув указательный палец в сторону куста, на котором сушилась простыня.

Визг Аннабел перепугал курицу до такой степени, что она с громким кудахтаньем взлетела в воздух.

– Убирайся прочь с моей простыни! – кричала она. – Ты… ты тупая курица!

Эван запрокинул назад голову и расхохотался.

– Если б мы только научили ее пользоваться ночным горшком! Эта курица…

Аннабел сжала кулачки.

– Не смей надо мной смеяться! Я потратила столько времени, чтобы выстирать эту простыню. А теперь… теперь… из-за нее все насмарку! Мне придется идти обратно к этому ужасному ручью и мучиться снова!

К ужасу Эвана, на глазах Аннабел выступили слезы.

– Я никогда не плачу! – крикнула она ему.

– Знаю, – ответил он. – Я хочу сказать, конечно, не плачешь.

– Это просто оттого, что вода была такой холодной. – Она смахнула слезы. Эван окинул взглядом пыльную поляну и почувствовал себя полным болваном. С какой стати он заставил леди жить в лачуге? Он гордился тем, что заботлив и добр по отношению к другим.

– Я сам выстираю простыню, – сказал он. – А ты приготовь картошку.

Вода в ручье была ледяной, и он весь промок. Он никак не мог оттереть пятно, посаженное курицей, пока не потер простыню о камень, после чего на месте пятна образовалась дырка. Всякий раз, как он нагибался, пчелиные жала жгли ему зад. Вода залилась в его ботинки. Он умирал с голоду, и ему нужен был обед из четырех блюд, а не очередная обуглившаяся картофелина.

Войдя в дом, он понял, что картошки – ни обуглившейся, ни какой другой – не предвидится. Огонь снова потух, а Аннабел и след простыл. Он подошел к очагу и заглянул в него. Похоже, она пролила воду. Замечательно. У них не было ни огня, ни еды, но зато у них были мокрые ледяные простыни.

Неужели он потребовал слишком многого, попросив ее сварить картошку?

Размашистым шагом он снова вышел на улицу и увидел, как Аннабел выходит из сарая, прижимая к груди чурбан. Белое кружево, которым был оторочен лиф ее платья, покрывала древесная пыль. Вид у нее был измученный и грязный. Чувство вины металлической горечью отдалось у него во рту.

– Что, дьявол побери, ты делаешь? – прорычал он, выхватив у нее чурбан.

Она кинула на него сердитый взгляд.

– Кастрюля снова перевернулась, и мне пришлось искать сухое полено.

– Ты могла бы дождаться меня, и я бы принес дров. Аннабел уперла руки в бока.

– А ты мог бы позаботиться о том, чтобы у нас в доме было достаточно дров!

– Я занимался тем, что стирал эту простыню, – сказал Эван, чувствуя, как гнев волной поднимается у него в груди. – Я умираю с голоду, а вернувшись домой, обнаруживаю, что ты снова залила огонь и в доме нет ни крошки еды – даже обуглившейся картошки!

– Да как ты смеешь такое говорить? – вспылила Аннабел. – Это твоя дурацкая идея, и все потому, что у тебя нет ни грамма воображения! Я говорила тебе, что жизнь здесь будет отвратительной! Но разве ты послушал меня? Нет!

Эван чувствовал, как остатки его самообладания тают, точно лед на солнце.

– Мы совершенно спокойно прожили бы здесь пару дней, не будь ты такой неумехой! – прорычал он.

– Не надо меня винить! – подбоченясь, крикнула Аннабел. – Если ты не так уж часто испытываешь раздражение, то скорее всего причина в том, что все обращаются с тобой, как с властелином замка. Смертные же попроще учатся на своих ошибках.

Эван снова вспылил:

– Надеюсь, что ты не относишь себя к этим самым простым смертным. Потому что большинство знакомых мне людей в состоянии вскипятить ведро воды, не отмыв добела очаг!

– И сколько же ты знаешь людей, которые хоть раз в жизни вскипятили ведро воды? – потребовала ответа Аннабел. – Или выстирали простыню в ручье, коли на то пошло? Свою бабушку-графиню? Она кипятит на огне огромные ведра с водой, чтобы немного поразвлечься?

Он хмуро посмотрел на нее.

– Бабуля смогла бы это сделать, если бы постаралась. – Говоря по правде, он не мог припомнить, чтобы кто-нибудь из его близких делал нечто подобное. Да и с какой стати им было это делать? Никого из них никогда не оставляли в лесной хижине на произвол судьбы. – Я склонен считать, что моя бабушка способна справиться с любой ситуацией.

– Что ж, в этом мы с ней не похожи, – огрызнулась Аннабел. – Я не фермерша, у которой есть все навыки, чтобы преуспеть в подобного рода жизни.

– Я это вижу, – парировал Эван, пыша гневом.

– И пресловутые умения твоей бабушки тут ни при чем! Правда в том, что ты жил такой привилегированной жизнью, что не мог представить, каково будет не иметь под боком Мака, удовлетворяющего каждую твою прихоть. Ты думал, бедным быть легко, а когда выяснилось, что это не так, то превратился в брюзгу!

– Может, я и не уразумел, как трудно будет жить в домике Кеттлов с женой, которая не в состоянии вскипятить кастрюлю воды, не опрокинув ее…

– Я не твоя жена, – ледяным тоном проговорила Аннабел.

– Стало быть, у меня имеются два повода для благодарности, – рявкнул Эван. – Первый – что я не настолько беден, чтобы жить в лачуге, а второй… – Он осекся.

Аннабел побелела от гнева.

– Слишком поздно! Боге ним, со скандалом, но после прошлой ночи ты обязан жениться на мне. Как бы сильно мы оба ни пожалели об этом.

Эван сделал глубокий вдох и сложил руки на груди. На дворе воцарилась тишина.

Аннабел прямо-таки чувствовала, как сердце разбивается у нее в груди. Ей всегда казалось, что выражение «разбитое сердце» звучит довольно романтично. Но в действительности муки, которые оно причиняло, были телесными. Грудь ее болела так, словно в нее всадили нож. За всеми своими бессмысленными расчетами касательно того, как сделать так, чтобы мужчина желал ее, она совершенно не осознавала, что самым главным было сделать так, чтобы он чувствовал к ней уважен не. Или даже любовь. Какой же она была дурой!

– Стало быть, ты жалеешь, что занималась со мной любовью? – Тон его был спокойным, почти небрежным. Обыкновенно в голосе Эвана присутствовала картавость, создававшая впечатление довольства и благодушия. Но теперь в его голосе было нечто опасное.

Она почувствовала, что ей не хватает воздуха.

– Я уверена, что мы оба жалеем о том, что оставляет нам так мало выбора.

Он выпрямился и шагнул к ней. Аннабел не шелохнулась. От добродушно-веселого выражения, которое казалось естественным выражением лица Эвана, не осталось и следа. Невероятно зеленые глаза его пылали гневом. Внезапно она испугалась того, что он мог сказать. Если он скажет, что она ему не нравится – если он скажет это вслух, – она может не выдержать этого.

– Нет надобности говорить то, о чем ты можешь пожалеть, только потому, что ты зол, – поспешно сказала она. – – Нам не остается ничего другого, кроме как сочетаться браком. Мы должны примириться с неизбежным.

– Точно, – медленно вымолвил он. Голос его по-прежнему напоминал глухое рычание. Он сделал еще один шаг по направлению к ней.

Выражение его глаз невозможно было истолковать неверно. Боль сжала ее сердце.

– Я понимаю, что ты ко мне чувствуешь, – осторожно сказала Аннабел.

– Да? – выдохнул он. Он стоял прямо перед ней, вытянув руки и собираясь привлечь ее к себе.

– Нет! – отпрянув, вскричала Аннабел.

– Почему нет?

Она вполне могла это сказать.

– Это всего лишь вожделение, – объяснила она, глядя ему в глаза. – Вожделение – это фальшивое чувство, вызываемое… вызываемое…

Он протянул руку и обвил ее шею.

– Чем?

– Фальшивыми вещами, – упрямо докончила Аннабел. – Улыбками, в которых упражняются женщины. – Она снова шагнула назад, и тепло его руки исчезло. Она вздернула подбородок и устремила на него взгляд, борясь со слезами. – Ты не понимаешь, насколько тут все хитро придумано. Леди носят корсеты, сделанные во Франции: из-за них грудь кажется в два раза больше, и ни один мужчина не в силах перед этим устоять. Они покачивают бедрами при ходьбе, потому что мужчинам это нравится.

Он выгнул бровь.

– Твои бедра покачиваются не сами по себе?

– Нет. Или, пожалуй, теперь уже да, но только потому, что подростком я сознательно изменила свою походку. Но это лишь маска, надеваемая, чтобы пробудить желание.

Взгляд его был непроницаемым.

– Я видел твою грудь без корсета, Аннабел. Помнишь?

– Все это мишура, – нетерпеливо сказала она. – Только лишь мишура. Только лишь для того, чтобы вызвать страсть. Это что-то вроде игры, разве ты не понимаешь?

– Игра в страсть?

Он снова потянулся к ней, и выражение его глаз было совершенно недвусмысленным.

– Ты не слушаешь… – вскричала она, отскочив назад.

Разумеется, она запуталась в юбках. Раздался звук рвущейся материи. Эван схватил ее в объятия, но он был не в силах остановить их падение – только предотвратить ее удар о землю. Поэтому она шлепнулась на него, и он перекатился на живот, подмяв ее под себя, прежде чем она успела запротестовать, и впился в ее губы с сокрушительной силой.

– Только лишь игра, не так ли? – прорычал он.

– Ты не можешь целовать меня здесь, – сказала Аннабел, уперевшись руками в его плечи и силясь оттолкнуть его. – Дай мне подняться! Я лежу на земле!

– Не могу. Я лишился рассудка. Пал жертвой твоих женских уловок. Кроме того, простыня мокрая.

– Хватит надо мной потешаться! – Он задирал ее юбки, и пальцы его оставляли огненный след на ее коже. – Даже не думай… Эван, пожалуйста!

На теле Аннабел плясали языки пламени.

– Мы на улице! – в отчаянии воскликнула она.

– Игра, – прорычал он. Она извивалась под его рукой; дыхание ее обжигало ему грудь. – Я не более чем раб твоего корсета, если я правильно тебя понял.

Какая-то крошечная часть Аннабел противилась силе его пальцев. Но наслаждение бурлило у нее в ногах, растекаясь волнами, вторившими каждому движению его пальцев. И все же она вымолвила, тяжело дыша:

– Это не так…

Пальцы его замерли, оставив ее гореть в огне.

– Я хочу, чтобы ты сказала мне, почему из нашего брака ничего не выйдет.

Эван целовал ее подбородок, губы его порхали по ее коже.

– Потому что… потому что…

Эван чуть не застонал, услышав прерывистое дыхание Аннабел, вскрики, которые она была не в силах подавить под натиском его губ. Рука его запоминала ее мягкость, заучивала, какие именно движения заставляют ее стонать от наслаждения, сжиматься вокруг его пальцев и, наконец… наконец, зажав его волосы в кулачки, выгнуться дугой, прижавшись к его груди с криком, который вырвался из ее легких, оставив ее задыхаться от наслаждения.

Минуту спустя он подхватил ее на руки и отнес в дом. Потребность овладеть ею, обладать ею в полной мере, барабанной дробью отдавалась у него в крови. Он думал только о том, чтобы положить ее на кровать и…

Как, дьявол побери, он умудрился позабыть, что на кровати нет простыни? Он сдернул с окна занавеску.

Аннабел обвивала руками его шею, но в глазах ее стояли слезы.

– Что такое? – спросил он, наклонив голову, чтобы поцеловать ее. – Откуда эти слезы?

Она покачала головой и прижалась губами к его подбородку. Он чувствовал, как тело его пульсирует от желания: он был напряжен сильнее, чем свернутая пружина, отчаянно жаждая слиться с ее телом. Поэтому он лег на занавеску и перекатился на спину. Пчелиные жала жгли ему зад, но ее роскошные женские прелести нависали над ним, затуманивая взор.

Хотя глаза ее все еще были влажными, она улыбалась. Торопливо рванув бриджи, он скользнул вверх, в нее, заполняя ее, заполняя себя. Она ринулась вперед, чтобы слиться с ним. Из груди ее вырвался крик. И вот он уже вонзался в нее, не утруждая себя извинениями за свою неделикатность, и не осталось ничего, кроме обоюдного неистовства и исторгающего дрожь наслаждения, колыхавшегося меж ними.

Эван запрокинул назад голову и попытался сосредоточить внимание на грубо отесанных балках крыши. Он ни за что не достигнет высвобождения раньше ее… ни за что…

Бедра его вздымались вверх, требуя, чтобы она вобрала его в себя еще глубже… руки как влитые расположились на ее грудях, покуда она не упала вперед, уткнувшись лицом в его шею.

Удары его становились все сильнее и сильнее, сознание его окутывала темная пелена, но в голове его, не переставая, пульсировали слова, покуда он не выдохнул их сквозь палящий жар в груди:

– Я не обязан жениться на тебе только потому, что мы спали вместе. Или из-за того скандала в Лондоне.

Она застыла над ним, широко распахнув глаза.

– Я обязан жениться на тебе, потому что ты моя. – Он пожирал ее глазами, страстно желая ее даже сейчас, когда он овладевал ею, и страсти этой не суждено было угаснуть. – Ты моя. Моя.

Теперь по ее щекам струились слезы, но она была с ним: тело ее содрогалось в унисон с каждым его выпадом, стремясь ему навстречу.

– Боже всемогущий, Аннабел! – наконец воскликнул Эван, стиснув зубы от желания увлечь ее за собой в пучину экстаза. – Я люблю тебя, неужели ты этого не понимаешь?

Но, в конце концов, он потерпел поражение в битве с желанием. Воздух взрывной волной вырвался из его легких, и все потемнело у него перед глазами, и единственное, что он ощущал, – это содрогание ее тела, льнущего к его телу. И смутно, смутно, сквозь взрыв наслаждения в своих членах, он почувствовал благодарность за то, как она, всхлипнув, вымолвила его имя и стиснула его в объятиях.

Глава 26

– Это переходит всякие границы, – заявила Имоджин, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно четче и повелительнее.

Она находилась наедине с Мейном в гостинице «Леса и рога». Они ехали целый День, едва успев освежиться и переодеться перед поздним ужином. Сразу после этого Гризелда отвела Джоузи в постель, оставив Имоджин с Мейном в обществе друг друга.

Однако сия довольно поразительная близость, казалось, ускользнула от внимания Мейна. Последний час он сидел перед камином, с головой погрузившись в чтение увлекательной книги о поводьях и уздечках, которую он обнаружил в углу.

– Что переходит всякие границы? – спросил он, даже не поднимая глаз.

– Ваше безразличие ко мне.

Она наконец завладела его вниманием – Мейн поднял глаза.

Имоджин намеревалась быть обольстительной, как только он перестанет читать свою скучную книгу. Она намеревалась танцующей походкой пересечь комнату, примоститься на краешке подлокотника его кресла и, подольстившись к нему, вынудить его позволить себе в отношении нее некоторые вольности, или пофлиртовать с ней, или сделать что-нибудь такое, отчего она почувствовала бы себя прекрасной, желанной леди.

Вместо этого она с ужасом услышала свой надтреснутый голос, который сказал:

– Должно быть, вы меня презираете. Мейн отложил книгу в сторону.

– Вы напрашиваетесь на поцелуй?

Слова сорвались с ее губ, прежде чем она успела остановить их:

– Как вы можете воротить от меня нос, когда последние десять лет вы отвечали согласием на каждое полученное приглашение?

Она сидела против него: волосы ее блестели в свете от камина, розового оттенка платье с низким вырезом гармонировало с ее нежной розоватой кожей.

– Я не хочу ложиться с вами в постель.

Он увидел, как ее плечи слегка напряглись, и ощутил приступ вины.

– Почему?

– Считайте, дело в моем возрасте.

– Вам не так уж много лет. Разве вы не находите… – Она замялась, и Мейн увидел, как она сглотнула. – Разве вы не находите меня красивой?

Имоджин была права: он всегда отличался широтой вкусов, а она была красива и доступна одновременно.

– Все дело в моей неспособности вызвать в себе какие-либо чувства, а отнюдь не в вас.

Она застыла.

– Вы страдаете половым бессилием?

Секунду Мейн поиграл с этой мыслью. Позволить ей пустить слух о том, что его мужское отличие превратилось в сморщенный стручок… но нет. Вместо этого он встал, подошел к ней и с сокрушительной силой впился в ее губы. Они были сочными, пухлыми и имели привкус слез и гнева. Тело никогда не подводило его, даже после двух бутылок бренди; не подвело оно его и сейчас. Он отстранился от нее, взял ее руку и нарочно прижал ее к переду своих брюк.

– Вот! – сказал он унылым голосом. – Я страдаю половым бессилием?

Губы ее изогнулись в едва заметной торжествующей улыбочке.

– Нет.

– Но я не просто функционирующий механизм. Я склонен полагать, что в постели ваш муж был таким же неумелым наездником, как и на ипподроме.

Имоджин пискнула, но он продолжил:

– Стало быть, теперь вы хотите использовать меня, словно кусок позолоченного имбирного пряника на ярмарке, чтобы поразвлечься и прогнать из памяти воспоминания?

Вся та усталость, которую он ощущал при одной только мысли о том, чтобы ублажать в постели очередную женщину, доводить ее до состояния, когда у нее увлажняются глаза и она принимается ворковать и заверять его, что никогда прежде не испытывала ничего подобного, – вся эта усталость отразилась в его голосе.

– Вам глубоко на меня наплевать, Имоджин. И, говоря по правде, какой бы горькой она ни была, мне тоже глубоко на вас наплевать. Вот так обстоят наши дела.

Она взирала на него, распахнув глаза и прижав кулачок ко рту.

– Людям вроде нас не следует ложиться вместе в постель. В этом нет совершенно никакого смысла. Разве вы этого не понимаете? Бога ради, вы же выходили замуж по любви!

– Но вы сказали… сказали, что Дрейвен…

– Уверен, что в постели он был полным ничтожеством, – прорычал Мейн. – Но вы любили его, так ведь? Стало быть, даже если он не доводил вас до потери чувств, у него было что-то, чего никогда не было у меня.

Она шепотом спросила: – Что?

– Вы любили его. Он был счастливчиком, этот оболтус. – Мейн промолвил медленно, растягивая слова: – Мейтленд умер, будучи любим. – После чего он круто повернулся, собираясь выйти из комнаты. – И он тоже вас любил. Так оставьте все как есть! – Голос его эхом отразился от старых стен. – Этот болван любил вас. Он сбежал с вами. Бога ради, умирая, он сказал, что любит вас! Какое вы имеете право пренебрегать его чувствами?

В глазах Имоджин стояли слезы, а Мейн был не в настроении смотреть, как кто-то рыдает. Но он ждал.

– Никакого, – ответила она, и голос ее дрогнул. – У меня нет совершенно никакого права.

Он было двинулся к двери, но когда она опустилась на колени, он подошел и поднял ее на ноги.

Но только потому, что поблизости не было никого, кто бы это сделал.

Глава 27

Аннабел сидела на кровати, уставившись в стену из грубо обтесанных досок, но взор ее туманили горячие слезы унижения. Она должна была бы скакать от радости. Эван сказал, что любит ее. Из груди ее вырвался всхлип.

Правда была ужасающе, беспощадно очевидна. Она провела все свое девичество, ломая голову над тем, как заставить мужчину желать ее. Она не упускала из виду ни единой детали, ко-тдрая могла оказаться полезной: она знала о поцелуях, разжигавших огонь в мужских чреслах; о взглядах, суливших тайное удовольствие; о плавном покачивании бедер, от которого у мужчин начинали трястись руки.

Она была виртуозом по части пробуждения желания.

Нет, уместнее было употребить более грубое слово – похоти.

Ирония заключалась в том, что она получила именно такого мужа, которого надеялась заарканить благодаря своим упорным тренировкам: мужа-богача, ослепленного своей похотью к ней. Человека, который был бы добр и щедр, никогда не упрекнул бы ее за то, что у нее нет приданого, и купил бы ей все платья, какие она пожелает. Рыдания жгли ей горло.

Жизнь ее походила на одну из тех сказок, что прикидываются славными, а заканчиваются неприятной моралью. Самый богатый мужчина в Шотландии был настолько охвачен похотью, что сгоряча поклялся ей в верности и даже в любви.

Жаль, что она не была настолько глупа, чтобы закрыть глаза на разницу между похотью и любовью.

Боль была такой, словно в груди у нее зияла открытая рана. Аннабел сидела на кровати, содрогаясь от рыданий и утирая слезы промокшей ночной сорочкой. Не в ее духе было давать волю слезам. И все же слезы почему-то снова брызнули у нее из глаз, несмотря на все попытки остановить их.

Дверь тихо отворилась. С волос Эвана снова капала вода.

– Не понимаю, как у тебя хватает сил входить в тот ручей, – сказала она, поспешно промокнув лицо и полуприкрыв глаза ресницами.

– Я привык к холодной воде, – ответил он. – Моя няня любила повторять, что у меня прямо-таки страсть к чистоте. Я частенько купаюсь в реке, которая течет позади замка, а вода там ледяная даже в разгар лета. Почему ты плачешь, Аннабел?

Она выдавила из себя слабую улыбку.

– Так, глупости.

Эван долго бродил по лесу, ощущая приступ жгучей вины. Он увез изящную, смешливую барышню прочь от лондонских бальных залов, которые были ее естественной окружающей средой, и превратил ее в слезливую дамочку в бедственном положении. И ради чего? Ради какой-то донкихотской идеи, что это умерит ее страх перед бедностью?

Нет. Правда заключалась в том, что он отослал прочь свою карету, движимый чистой, самой что ни на есть настоящей похотью, как бы ему ни хотелось приукрасить ее всякими причудливыми идеями. Он увидел эту лачугу, и мысль о том, чтобы остаться здесь с Аннабел наедине, внезапно возникла у него в голове с силой непреодолимого искушения.

И искушал его не иначе как сам дьявол.

Он чувствовал неприязнь к самому себе.

Он помнил это чувство. Он уже испытывал его раньше, когда к нему привезли Роузи после того, как она провела неделю в компании бандитов. Она сжималась от страха и жалобно плакала, когда не лежала, уставившись в пространство. Он понял тогда, что все деньги мира не в силах решить некоторые проблемы, но, похоже, ему снова понадобилось получить этот урок.

Эван давным-давно решил, что одно дело верить в Бога, и совсем другое – осаждать Его просьбами, словно капризный ребенок, выпрашивающий сладости. Но нынче вечером он нарушил свое собственное правило и вознес к небу жаркую молитву.

Слова, в которые он ее облек, были не слишком изящными, и услышь ее Пегги, она могла бы оскорбиться. Но Пегги… Пегги держала сейчас на руках свою крошечную Анни (имя Аннабел они с мужем сочли чересчур изысканным) и была невыразимо счастлива. Рыжие вихры Анни выдавали в ней шотландку до мозга костей: с лица ее отца не сходила ухмылка, равно как и с лица (когда ему сообщили эту новость) Мака.

Эван еще не успел отойти ко сну, а почтенный Мак уже добрался до лачуги, благоразумно прихватив с собой огромную корзинку с едой и смену белья для его сиятельства. Мак с давних пор придерживался мнения, что лорды, равно как и прочие мужчины, меняются в лучшую сторону, наевшись досыта и переодевшись в чистую одежду. Кроме того, его так и распирало от желания узнать, как его хозяин перенес отсутствие двух горячих ванн и трех плотных трапез в день.

В конце концов, у Мака не оказалось времени составить мнение на этот счет: не успела карета въехать на поляну, как граф запихнул свою графиню (или будущую графиню) в экипаж и велел поторапливаться.

Облегчение Эвана с Аннабел оттого, что их спасли, было так велика, что, оказавшись в карете, они даже не разговаривали. Только тогда, когда они уже въезжали в гостиничный двор, Аннабел поняла, что ей все же надо сказать одну вещь.

– Боюсь, я слегка простудилась. Поэтому мне хотелось бы, чтобы мне отвели отдельную комнату, если это возможно.

Прошла секунда, прежде чем он сказал:

– Конечно. Тебе будет гораздо удобнее, и твоя горничная сможет позаботиться, чтобы ночью ты ни в чем не нуждалась. Аннабел… я очень сожалею. – В голосе его сквозило нечто похожее на муку.

Аннабел хмуро посмотрела на него:

– Едва ли ты повинен в моей простуде.

– Я привез тебя в это ужасное место. – Глаза его были почти черными, и в них действительно было страдальческое выражение.

– Должно быть, ты думаешь, что я медленно умираю от такой романтической болезни, как чахотка, – сказала Аннабел. – У меня всего лишь простуда, Эван. Возможно, нос у меня красный, как свекла, но уверяю тебя, я не стою одной ногой в могиле.

Он не улыбнулся в ответ.

– С твоим носом все в полном порядке, – сообщил он.

– Теперь тебе придется понести наказание за ложь, – сказала она, потянувшись к дверце кареты. Но он остановил ее. Сомкнув вокруг нее кольцо своих рук, он отнес ее в гостиницу.

Он не выпускал ее, пока не убедился, что она удобно устроилась в спальне, где уже была приготовлена ванна с дымящейся водой. Тот факт, что Аннабел обронила в воду еще пару слезинок, очевидно, объяснялся ее пошатнувшимся здоровьем.

Глава 28

Это был замок. Огромный замок из темно-серого гранита, с окнами под нависающими карнизами, маленькими башенками и даже, похоже, аккуратным прудом перед фасадом. Они целое утро ехали в экипаже через леса, столь высокие и темные, что, казалось, они простираются в вечность. За многие часы пути им не встретилось ни дома, ни деревни. И тут совершенно неожиданно…

Они проехали поворот дороги, и он раскинулся передними, мерцая в розовом тумане, оставшемся после короткой грозы. Деревья на обступавших его холмах казались черными на фоне набухшего от дождя неба.

– Это Клэшиндаррохский лес, – сообщил Эван. – Река Боуги протекает вон там, за замком; мы перекачиваем оттуда воду по трубам, которые установил мой отец. По общему мнению, он был великим новатором. Я установил глубокую ванну недалеко от кухни, потому что дядя Пирс сказал, что ему бы этого хотелось.

– Значит, дядя Пирс – брат твоего отца?

– Вообще-то он брат моего деда. Он мой двоюродный дедушка.

– У тебя есть глубокая ванна? – немного запоздало переспросила она. – Как чудесно!

– У меня есть кое-что получше. Пару лет назад я распорядился, чтобы в хозяйской спальне установили настоящую ванну с подогревом.

– Приятное добавление, – заметила Аннабел.

Но ей не хотелось встречаться с ним взглядом. В последнее время, после того как ее простуда пошла на убыль и они снова двинулись в путь, она по-прежнему проводила ночь в отдельной спальне. Они не обсуждали тот факт, что предполагаемые супруги граф и графиня Ардмор занимают разные спальни. В сущности, они ни о чем толком не разговаривали с тех пор, как покинули дом Кеттлов. Эван проводил большую часть дня верхом на лошади, а поскольку Аннабел большую часть ночи бодрствовала, уставившись в потолок, то ее почти постоянно мучила головная боль.

Теперь она все время думала о том, что она, наверное, похожа на настоящую ведьму в своей пыльной дорожной одежде. Нос ее по-прежнему был слегка красным. Что о ней подумает прислуга? Не говоря уже о семье Эвана?

Аннабел оглянулась на замок в низине. Верховые протрубили пронзительный клич.

– Это традиция, – поведал ей Эван, наклонившись вперед и выглянув из окна. – Обыкновенно я не возвещаю о себе, точно король, уверяю тебя.

Карета, казалось, набрала скорость, на полном ходу съехав с холма, и теперь Аннабел увидела, что огромные входные двери были распахнуты настежь, и наружу валили люди и выстраивались рядами справа и слева от них.

Эван, улыбаясь во весь рот, смотрел на замок. Глаза его сверкали. Тут карета остановилась, так что из-под колес с громким шорохом брызнул гравий. Раздались приветственные возгласы собравшихся слуг.

Семейство Эвана стояло впереди. Аннабел сразу поняла, кто из них Грегори. Это был тощий мальчонка с серьезным выражением лица, с ног до головы одетый в черное.

Бабуля потрясла ее куда больше. Она не имела ничего общего с милой, седовласой леди, которую Аннабел нарисовала в своем воображении. Вместо этого она, похоже, носила соломенного цвета парик елизаветинской эпохи. У нее был нос крючком и напоминавшая кровавую рану полоска красной губной помады под ним. В общем и целом она походила одновременно на римского императора и королеву Елизавету.

Эван, естественно, громогласно приветствовал всех и каждого, таща ее за собой к собравшимся со скоростью, которая не позволяла ей идти с достоинством. Равно как и пригладить волосы. Но Аннабел выпрямила спину и сказала себе, что она – дочь виконта.

Сначала он подвел ее к своей бабушке. Престарелая дама оглядела Аннабел с макушки до кончиков туфель. Глаза ее медленно сузились, и у Аннабел возникло трусливое чувство, что бабушка Эвана знала, по какой именно причине они должны пожениться.

– Что ж! – сказала графиня после долгой паузы. – Вы выглядите старше, чем я ожидала. Но с другой стороны, англичанки увядают гораздо быстрее. – В серых глазах ее сверкала насмешка, которая обидела Аннабел.

– А вам так никак не дашь больше восьмидесяти, – ответила Аннабел, сделав реверанс, словно перед ней стояла сама королева Елизавета.

– Восьмидесяти! – взревела бабуля. – Чтоб вы знали, деточка, мне нет и семидесяти одного!

Аннабел насмешливо улыбнулась.

– Должно быть, это все шотландские ветра. Так и завывают, не правда ли? Нет ничего губительней для цвета лица.

Эван обернулся, выпустив Грегори из своих медвежьих объятий.

– Бабуля, Аннабел шотландка, так что брось свои штучки – с ней они не пройдут. У нее сила духа пиктов.

– Ты нашел шотландку, доехав до самого Лондона? – рявкнула бабуля. – Ты мог жениться на мисс Мэри, что живет по соседству, коли тебе этого хотелось. Ты же знаешь, что у этих светловолосых дамочек неизвестно в чем душа держится. Скорее всего она умрет в родах.

«Очаровательное приветствие», – подумала Аннабел. Но бабуля еще не закончила.

– Хотя у нее хорошие широкие бедра, – сказала она, разглядывая Аннабел ниже пояса.

Замечательно. Мало того что хилая, она еще и толстая.

– Это Грегори, – сказал Эван, подводя ее к юноше.

У Грегори была очень белая кожа, черные, как сажа, волосы и ресницы им под стать. В один прекрасный день он разобьет сердце какой-нибудь даме, если только не уйдет в монастырь. Он посмотрел на Аннабел с огромным любопытством и поклонился ей столь элегантно, как если бы королевой Елизаветой была она.

– Рада с тобой познакомиться, Грегори, – сказала она, взяв его за руку. – Эван мне очень много о тебе рассказывал.

Щеки мальчика покраснели так стремительно, что она не успела даже глазом моргнуть.

– Ты рассказал ей, что я никудышный певец! – вскричал он, обернувшись к Эвану.

Но Эван только протянул руку и взъерошил его черные вихры.

– Я рассказал ей, что ты орешь, как мартовский кот, – сказал он, снова сжав Грегори в объятиях.

Красные пятна исчезли со щек мальчика, и он робко улыбнулся Аннабел, выглядывая из кольца рук Эвана. Не только она чувствовала себя в безопасности рядом с графом Ардмором.

Дядя Тоубин и дядя Пирс были словно соль и сахар.

Дядя Тоубин, охотник, был тощим, высоким и востроглазым. Он отвесил весьма замысловатый поклон и подкрутил усы.

– Я знал, что в Лондоне Эван найдет сокровище! – сказал он, оглядев ее с головы до пят взглядом истинного знатока.

Аннабел сделала реверанс и послала ему одну из своих лучших улыбок для заигрывания с пожилыми джентльменами. Тот вспыхнул, словно печь зимой, и сообщил Эвану, что он сделал дьявольски удачный выбор.

Дядя Пирс был столь же толст, сколь Тоубин худ, и столь же брюзглив, сколь Тоубин галантен. У него были блестящие черные глазки, похожие наречные камушки, и двойной подбородок.

– В спекуляцию играете, а? – прорычал он, обращаясь к ней. – Сноровка-то вообще имеется?

– Нет, – ответила она.

– После ужина проверим, на что вы способны, – мрачно заявил он. – Но предупреждаю вас, мисс, я играю по большой. Скорее всего к будущей пятнице ваше имущество будет у меня в кармане.

– Сегодня никаких карточных игр, – сказал Эван. – Уверен, Аннабел валится с ног от усталости, дядя. Мы ведь ехали целый день.

– Тогда завтра, – сказал Пирс, передернув плечами: ему казалось нелепой мысль о том, что усталость могла помешать игре в карты. У Аннабел появилось гнетущее чувство, что вся семья вынуждена каждый вечер собираться за столом и играть в карты с дядей Пирсом.

Минуту спустя она уже пожимала руку отцу Армальяку, и он улыбался ей так, что она позабыла нацепить на лицо одно из своих тщательно подобранных выражений и по-настоящему улыбнулась ему в ответ.

Он был одним из тех монахов, которые неизбежно вызывают у вас улыбку. Как и в случае с бабулей, она нарисовала в своем воображении картину, которая совершенно не соответствовала действительности. Ей представлялось, что монахи одеваются в черное и подпоясывают веревкой свои выпирающие животы. Судя по тому, что она слышала, они то и дело крестились, имели при себе кучу четок, при помощи которых они отсчитывали молитвы, и носили на макушке маленькие черные шапочки.

Отец Армальяк действительно носил черную рясу. Но он не казался серьезным и не выглядел так, словно сейчас достанет четки и примется бормотать над ними молитву. На самом деле, он был похож на ламу, которую Аннабел однажды видела на ярмарке. Волосы его были густыми и курчавыми, а лицо – узким, как у ламы. У него, как у этих животных, были добрые глаза с густыми ресницами, светившиеся доброжелательным любопытством, которое ни в коей мере не было навязчивым.

– Моя дорогая, – молвил он, обхватив ее руку обеими руками. Он говорил, глотая слова на французский манер, но его английский казался безупречным. – Я искренне рад. Посылая Эвана в Лондон, я не знал, что там можно встретить столь прелестных шотландок.

Аннабел почувствовала, как щеки ее заливает краска. Он издал кудахчущий смешок и повернулся вправо.

– Позвольте представить вам своих друзей. Это брат Боудин и брат Далмейн. – Оба монаха улыбнулись ей. – Брат Далмейн, – продолжил отец Армальяк, – урожденный шотландец, так что это он убедил нас приехать в эту страну и заботиться о Роузи. А вот и сама Роузи. Уверен, Эван рассказывал вам о ней.

Он вывел из-за своей спины – совсем как мама-кошка, выпихивающая вперед своего котенка – одну из самых миниатюрных и хорошеньких женщин, которых доводилось видеть Аннабел. Роузи и Грегори были очень похожи: та же молочно-белая кожа, те же мягкие черные кудри.

Она крепко сжимала руку отца Армальяка, и теперь Аннабел увидела морщинки в уголках ее глаз. Роузи послушно улыбнулась, а затем сделала реверанс. В глазах ее не было ни тени любопытства, и она не промолвила ни слова. Она снова сделала реверанс, и Аннабел с удивлением осознала, что она так и продолжала бы приседать, если бы отец Армальяк тихим голосом не велел ей остановиться.

Мысль о том, что кто-то мог обидеть это похожее на сказочную фею дитя, была мучительной.

– О, дорогой! – выдохнула она, обернувшись к Эвану. Он стоял позади нее и ждал. Блуждающий взгляд Роузи зацепился за его ботинки, и лицо ее исказила гримаса недовольства. Затем взгляд ее медленно переместился на его бриджи, и ее пальцы, сжимавшие руку отца Армальяка, побелели.

– Все в порядке, Роузи, – сказал ей отец Армальяк. – Это всего лишь Эван. Он вернулся из Англии со своей прелестной невестой. Ты, конечно же, знаешь Эвана.

Но она продолжала хмуриться, пока ее взгляд не добрался до лица Эвана, и тут страдальческие морщинки между ее бровями разгладились, и она улыбнулась ему так же весело, как любой ребенок в рождественское утро. Только тогда он шагнул вперед и поцеловал ее в щеку.

Аннабел почувствовала ком в горле.

Но отец Армальяк склонил голову набок, словно любопытная малиновка, и сказал ей:

– Не нужно жалеть Роузи, моя дорогая.

– А по-моему, нужно. Ведь она… она… – Аннабел махнула рукой, не в силах выразить то, что чувствовала.

– Взамен Господь ниспослал ей чудесный дар, – сказал он, и в голосе его не было даже намека на нравоучительность. – Радость.

Аннабел посмотрела на Роузи и действительно увидела, что лицо ее озарилось смехом. Мгновение спустя она подошла к Грегори, взяла его за руку и принялась тянуть в сторону.

– О, Роузи, – простонал тот. – Я не хочу сейчас играть.

Но Роузи протянула руку, коснулась его щеки и улыбнулась ему, и Грегори, робко кивнув головой, позволил утащить себя прочь.

– Она не разговаривает? – спросила Аннабел.

– Нет. Но не думаю, что ей этого недостает.

– Позволь мне показать тебе твой новый дом, – предложил Эван, протянув ей руку.

– Конечно, – слабым голосом вымолвила Аннабел.

В замок вели величественные двери, вытесанные из дуба, которые распахнулись, открыв ее взору просторный вестибюль – такой огромный, что в нем можно было принять короля со всей его свитой. Высоко над ними изгибался дугой потолок: камни выглядели внушительными, древними и грязными. Стены были увешаны гобеленами.

– Тысяча пятьсот тринадцатый год, битва при Флоддене, – заметил Эван, подведя ее клевой стене. – Эти гобелены выткали в Брюсселе по распоряжению первого графа Ардмора, как предостережение будущим поколениям Ардморов, чтобы те избегали войн. Он потерял в бою двух сыновей.

Аннабел всматривалась в гобелены, освещаемые свечами в пристенных светильниках.

– Земля усеяна телами погибших юношей, – показал ей Эван. – Этот гобелен и заключенное в нем предостережение спасли наши земли в тысяча семьсот сорок пятом году от захвата Мясником[8].

В воздухе витал легкий холодок, исходивший от вековых необтесанных камней, и Аннабел содрогнулась. Жизнь в замке, похоже, была далеко не такой романтичной, как в сказках. Но Эван уже вел ее через расположенную справа дверь в теплую, светлую малую гостиную, которая обогревалась аккуратной железной печкой, установленной в огромных размеров каменном камине, но в остальном не слишком отличалась от любой из лучших гостиных в доме Рейфа.

– Мой отец вводил усовершенствования направо и налево, – пояснил Эван. – Он был увлечен изобретениями графа Рамфорда и приказал установить несколько рамфордовских печей и поставить на кухне рамфордовскую плиту, которая снабжает нас горячей водой. Ты можешь взглянуть на это попозже. А пока как ты смотришь на то, чтобы я проводил тебя в твои покои?

Аннабел что-то пробормотала в ответ.

В хозяйской спальне главное место занимала громадная кровать. Над ней висел балдахин, на котором искусной рукой были вышиты хаотично переплетающиеся пестрые цветы.

– Какая прелесть, – вымолвила она в благоговейном ужасе.

– Мои родители привезли его из своего свадебного путешествия, – поведал Эван. – А не отправиться ли нам в путешествие, чтобы отпраздновать нашу свадьбу? Скажем, вверх по Нилу?

– В обозримом будущем я не намерена никуда ехать в карете, – заявила Аннабел.

Он рассмеялся.

– В таком случае мы останемся здесь на ближайшее время. Боюсь, что побережье далековато отсюда.

Вздохнув, Аннабел вошла в ванную комнату. И застыла в изумлении. Стены были отделаны белым и голубым мрамором и украшены лепным фризом с русалками. Сама ванна была тоже из белого мрамора. Эта изысканно оформленная ванная комната была предназначена для того, чтобы женщина чувствовала себя прекрасной и безмятежной одновременно.

– Эту ванну прислали из Италии по заказу Мака, – сказал Эван. —Думается мне, она достаточно вместительна для двоих.

В голосе его послышался намек, но Аннабел не стала встречаться с ним взглядом. Она казалась себе столь же соблазнительной, как кухонное полотенце, и последнее, чего ей хотелось, это делить с кем-нибудь ванну.

Элси, влетела в комнату в сопровождении лакеев, тащивших на плечах дорожные сундуки Аннабел.

– Пожалуй, через полчаса можно будет ужинать, – сказал Эван. В его тоне не было упрека, что Аннабел только что пренебрегла его приглашением… если это было приглашение.

– Мисс Аннабел должна выбрать платье для вечера, – взволнованно молвила Элси. – Потом его надобно почистить и прогладить, а мисс Аннабел надобно выкупаться, и ее волосы…

– Сейчас только шесть часов, – сказала Аннабел Эвану, хотя, говоря по правде, ей хотелось рухнуть на кровать, и пропади пропадом этот ужин со всеми его яствами.

– Мы рано ужинаем в горах, – сообщил Эван. – Здесь быстро темнеет.

Аннабел содрогнулась.

Как только он ушел, Элси закудахтала, точно растревоженная курица.

– Я приготовлю ванну, – сказала она. – Хотя можно ли взаправду наполнить это огромное чудище горячей водой, уже другой вопрос. Ежели бы тут все было, как у людей, то я как пить дать знай себе посылала бы за ведрами.

– Пожалуй, нынче вечером я надену сливовое платье из тафты, – молвила Аннабел.

– То, что с кружевными рюшами спереди? – спросила Элси, обдумывая ее слова. – По крайней мере оно с длинными рукавами, так что вы не озябнете. Здесь жуткая сырость, хоть уже и почти июнь. А у платья из тафты славная закрытая горловина.

Аннабел кивнула. Похоже, в будущем выбор платьев скорее всего будет основываться на температуре воздуха.

– Оно лежит на самом дне дорожного сундука, и, верно, не слишком запачкалось. Можно хорошенько почистить кружево губкой, и оно высохнет в мгновение ока. – Элси вбежала в ванную комнату, но тут же посеменила обратно в спальню. – Лучше я сперва найду платье, и, может статься, экономка велит кому-нибудь почистить его вместо меня. А вот сумею ли отыскать миссис Уорсоп, уже другой вопрос. Этот дом чудовищно громадный.

– Лакей может показать тебе дорогу.

– Никогда не думала, что буду работать в замке, – поведала ей Элси. – Никогда!

– Я тоже никогда не думала, что выйду замуж за мужчину, который будет в нем жить, – сказала Аннабел. – А теперь посмотрим, сможем ли мы сделать так, чтобы эта ванна заработала.

Разумеется, она заработала. Горячая вода хлынула из кранов в гладкую мраморную ванну.

– По-моему, эти русалки чуточку языческие, – неодобрительно фыркнув, промолвила Элси. – Хотя в этом доме очень почитают Господа, мисс. Вы знаете, что по воскресеньям в здешней часовне проводится служба, и прислуга посещает ее вместе с хозяевами вместо того, чтоб идти в деревню?

– Тебе не обязательно присоединяться к ним, если ты не хочешь. Я поговорю с лордом Ардмором.

– Я бы ни за что не пропустила службу, – серьезно сказала Элси. – Ее проводит монах. Настоящий монах. И хотя моя матушка всегда на дух не переносила католиков – она считала их сборищем язычников, вечно целующих картинки и все такое, – священник кажется вполне славным, совсем как мой дедушка. Вдобавок ко всему мне не хотелось бы пропускать службу, потому как может показаться, что я задираю нос, и тогда мне ни за что не произвести хорошего впечатления на миссис Уорсоп.

Аннабел осторожно попробовала дымящуюся воду пальцем ноги и секунду спустя уже лежала, откинувшись на спинку ванны, в блаженно горячей воде.

– Вот и ладно, – промолвила Элси. – Ежели вы не возражаете, мисс, то я прямо сейчас отнесу платье миссис Уорсоп и попрошу, чтобы она велела кому-нибудь почистить его губкой. Мне бы не хотелось, чтоб его утюжил кто-нибудь, кому я не доверяю, но пройтись по нему губкой – это другое дело.

– Поторопись, – ответила Аннабел, пошевелив пальцами ног, так что по воде побежала легкая рябь.

Дверь за Элси захлопнулась, и Аннабел откинулась назад и попыталась мыслить ясно.

Она собиралась выйти замуж за мужчину, который являлся ее полной противоположностью. Женщина, более благородная душой, нежели она, отослала бы графа прочь, и пусть бы он сам наслаждался своей сказкой со счастливым концом: с замком, деньгами и всем остальным. Женщина, более благородная душой, поняла бы, что праведная сторона его натуры никогда не обретет себе пару в ней. А она была бы счастливее без разбитого сердца.

Потому что она любила его. В душе Аннабел не было на этот счет никаких сомнений: она была влюблена без памяти, в точности как когда-то Имоджин в Дрейвена.

Неужели нет ни малейшей возможности, чтобы Эван полюбил ее? Случается же в жизни иногда что-то хорошее. Может, настал ее черед? Аннабел попыталась вообразить старичка с белыми, как лунь, волосами, глядящего на нее с облака и решающего осыпать ее всяческими благами, но через минуту сдалась. Все религиозные представления выветрились у нее из памяти.

Правда состояла в том, что Эван вряд ли полюбит особу вроде нее: особу, которая совершенно ничего не смыслит в религии, за которой отнюдь не тянется шлейф милосердных деяний. Единственное, что их связывало, это… это похоть. При мысли об этом щеки ее обдало жаром.

Вернулась Элси, отдуваясь и держась за бока.

– Уж мне эти лестницы, мисс! Чтоб добраться до комнаты экономки, мне пришлось спуститься по черной лестнице, а потом еще по одному лестничному маршу слева, затем снова подняться и еще раз спуститься!

Аннабел шагнула из ванны прямо в объятия полотенца, согретого перед камином.

– Ваше платье на вечер готово. Миссис Уорсоп вызвалась почистить и прогладить его своими руками, и так хорошо у нее это вышло – прямо на загляденье! Вы знаете, что они с мистером Уорсопом вот уже сорок три года как муж и жена? А он с юности служит дворецким в этом замке.

Элси все болтала и болтала, и пока сохли волосы Аннабел, и когда она расчесывала их до тех пор, покуда они не заблестели. После этого Аннабел надела сорочку и корсет – тот, что из Франции. Платье ее представляло собой длинный, струящийся поток узорчатой тафты цвета спелой сливы, которая облегала изгибы ее фигуры, расширяясь сзади и переходя в небольшой шлейф. Кружевные рюши выгодно подчеркивали лиф платья.

Элси скрутила волосы Аннабел в узел, соорудив на макушке копну кудрей, и, наконец, Аннабел взглянула на себя в зеркало. Ей показалось, что она выглядит подобающе для замка. Для графа. Даже… пожалуй… для такого мужчины, как Эван. Но она поймала себя на том, что терпеливо пытается придать своему лицу благочестивое выражение: выражение, которое надлежит иметь жене Эвана. Женитьба – это одно, а притворство – совсем другое.

Глава 29

Столовая походила на пещеру и обогревалась с двух концов громадными каминами.

– Когда мы поженимся, то, полагаю, тебе придется сидеть вон там, – сказал Эван, указав на дальний конец гигантского стола. – Помнится, так обедали мои родители, словно их высадили на двух необитаемых островах, разделенных океаном. Но нынче вечером я попросил миссис Уорсоп разместить нас всех на одном конце стола.

На столе был расставлен прекрасный старинный фарфор для членов семьи и трех монахов, но даже эти десять приборов занимали от силы четвертую часть пространства.

– Но этот стол явно предназначался для целого клана, – молвила Аннабел. – Почему же вы не заменили его столом поменьше?

– Отличное предложение, – сказал Эван.

– Все должно остаться как есть, – заявила леди Ардмор, величаво занимая место по правую руку от Эвана. Она переоделась в платье, которое, очевидно, было придумано, если не сшито, во времена правления королевы Елизаветы. Нижние юбки были тяжелыми и массивными, а шею охватывал огромный плоеный воротник. – Ни к чему теперь переворачивать все с ног на голову. Соблюдение манер, соизмеримых с достоинством графа, важнее комфорта.

Дядя Тоубин уселся справа от леди Ардмор.

– Вам придется передать бразды правления, – сказал он ей, явно забавляясь от души.

Леди Ардмор смерила Аннабел пристальным взглядом.

– Если мисс Эссекс полагает, что она сможет вести хозяйство в доме, отличающемся таким большим штатом прислуги, то я с превеликим удовольствием передам руководство в ее руки. – Она послала Аннабел улыбку, которая сразила бы наповал пирата.

Но юность, проведенная в препирательствах с торговцами, которым вовремя не уплатили за товар, не прошла для Аннабел даром. Она ответила ей смиренной улыбкой, которая говорила, что она не желает быть нелюбезной, тогда как сигнализировала об обратном.

– Должно быть, вы измучены после всех этих лет, – проворковала она. – Я с радостью сниму часть этой ноши с ваших плеч.

– Вы говорите, как треклятая миссионерка, – с отвращением изрекла леди Ардмор. – Ты ведь не выбрал себе в жены одну из тех девиц, что распевают псалмы, а? – потребовала она ответа у Эвана. – Замок и так уже битком набит этими святошами.

Отец Армальяк невозмутимо улыбнулся, а Грегори продолжал мирно поедать свой ужин.

– Конечно, нет, – заверил свою бабушку Эван. – Я знал, что невеста набожного склада вызовет у тебя расстройство пищеварения, бабуля.

Леди Ардмор поправила парик и положила в рот кусочек еды.

– В этом доме все пошло прахом с тех пор, как мы пустили сюда этих треклятых католиков, – во всеуслышание заявила она.

– Леди Ардмор, уверяю вас, что прошлым вечером у меня просто была полоса удачи, – сказал отец Армальяк. – Нынче вечером я дам вам шанс возместить все ваши потери.

Бабушка Эвана свирепо воззрилась на Аннабел, но от этого взгляда веяло духом товарищества.

– Обобрал меня до нитки. Монах-игрок! Вот уж не думала не гадала, что доживу до этого дня. Стыд и срам!

– Благодаря вам у мисс Эссекс может сложиться о нас ложное впечатление, – улыбнувшись, молвил отец Армальяк. – Мы играем на медяки, мисс Эссекс.

– Наша семья никогда не нажила бы состояние, если бы мы швырялись монетами, пусть даже достоинством всего в несколько пенсов, – провозгласила графиня.

Аннабел потягивала свое консоме.

– Очень вкусно, – сказала она Эвану. – Трудно было найти повара на самом севере Шотландии?

– Нам посчастливилось заполучить французского шеф-повара, – ответил Эван. – Мак нашел его и заманил сюда, посулив ему довольно большое жалованье…

– Стыд и срам! – встряла его бабушка.

– Месье Фламбо скорее всего покинул бы нас в первую же свою зиму здесь, не влюбись он в сестру Мака.

– Стыд и срам! – донеслось со стороны леди Ардмор.

– Теперь у них двое детишек, и они совершенно не собираются уезжать из Шотландии, хотя мне все же приходится повышать ему жалованье всякий раз, когда снегу выпадает больше пяти футов.

Бабушка Эвана открыла было рот, но Аннабел опередила ее.

– Стыд и срам? – спросила она, вздернув бровь.

– Французская душонка! – выпалила графиня. – Конечно, нам еще предстоит узнать ваше мнение о зимах в горах, мисс Эссекс.

Аннабел не была уверена, в чем проявилась французская душонка повара: в том, что он влюбился, или же в неприязни к глубоким сугробам.

Грегори тихо сидел возле дяди Тоубина и до сих пор не промолвил ни слова.

– У тебя есть гувернер, Грегори? – спросила у него Аннабел.

Мальчик поднял глаза от супа с таким видом, словно он был довольно удивлен тем, что к нему обратились.

– В настоящее время нет, мисс Эссекс. В феврале этого года мой гувернер решил вернуться в Кембридж, и с тех пор отец Армальяк обучает меня французскому и латыни.

– Тебе нравится изучать языки? – осведомилась Аннабел. Грегори казался совершенно не похожим на прочих детей, которых она знала. Он удивительно владел собой, а манеры имел столь изящные, что они были положительно старомодными.

– Безусловно. Но мне все же недостает уроков математики, – сказал он, откинув со лба черные волосы. – И археологии.

– Я подумал, что перерыв в занятиях пойдет Грегори на пользу, – сказал Эван. – Я попросил его составить мне компанию в полях на это лето.

Леди Ардмор презрительно фыркнула.

– Поля! В высшей степени неподобающе! Аннабел выгнула бровь.

– Поля?

– Мы выращиваем в моих угодьях всевозможные сельскохозяйственные культуры, – объяснил Эван. – Обычно я провожу большую часть лета, переезжая с одного поля на другое. – Выражение довольно осунувшегося, белого лица Грегори навело Аннабел на мысль, что план Эвана насчет солнца и свежего воздуха был удачным.

– Физический труд, – проворчала бабуля. – Это не приличествует графу. Твой отец никогда не стал бы пачкать руки подобным образом.

– Этим летом я собираюсь посадить несколько экспериментальных культур, – сообщил Эван, не обращая на бабушку никакого внимания.

Когда трапеза подошла к концу, Грегори с отцом Армальяком удалились, беседуя о Сократе. Леди Ардмор вышла, опираясь на руку дяди Тоубина и клянясь, что отберет у отца Армальяка все медяки или же умрет, пытаясь это сделать. Эван с Аннабел последовали было за ними, но тут Эван взмахом руки велел дворецкому идти вперед и затворил дверь.

– По моим подсчетам, я не целовал тебя три дня, – молвил он небрежным тоном.

От выражения его глаз члены Аннабел обмякли.

– Это неприлично, – вымолвила она. – Мы не должны никогда…

– Считай, виной тому твой корсет, – сказал он и сгреб ее в охапку.

Прошло порядочно времени, прежде чем Аннабел получила возможность докончить свое предложение, даже если бы она помнила, что хотела сказать. .

– Я должен кое о чем тебя предупредить, – сказал Эван. Он привалился к стене, глядя на нее сверху вниз, и единственное, о чем она могла думать, это как снова притянуть его голову к своей. – Кланы облетела весть, что мы собираемся пожениться.

– Они приедут сюда? – спросила Аннабел, пытаясь сосредоточиться на том, что он говорил.

– Разумеется. Я граф, а мы, шотландцы, народ общительный.

– И сколько человек, по-твоему, приедет тебя поздравить?

– Нас, – поправил он. – Они приедут поздравить нас.

– Ну хорошо, нас, – согласилась она.

Он улыбался той самой ленивой улыбкой, которая, казалось, появлялась на его лице сама собой – по крайней мере когда он был подобающим образом одет и накормлен.

– В последний раз, когда я ходил на свадьбу в горах, ее устраивал клан Макирни, и там было по меньшей мере сто человек. Но ты такая же уроженка Шотландии, как и я. Неужели тебе не доводилось раньше бывать на настоящих свадьбах?

Отец Аннабел не любил оставлять без присмотра свои конюшни, а уж тем более ради такого пустяка, как свадьба. И у них не было ни одного приличного платья.

– В последнее время как-то не приходилось, – сказала она. – С тех пор как умерла моя матушка.

Эван приподнял бровь.

– Разве твоя матушка умерла не тогда, когда тебе исполнилось шесть лет?

– Да. Поэтому я не знаю, чего ожидать, – призналась Аннабел.

– Это значит, что будет клан Поули, ну и прочие тоже. Думаю, сюда явятся сотни шотландцев. Большей частью пьяных или собирающихся напиться. Поголовно пускающихся в пляс. Не обойдется без драк, слез, моря смеха, парочки зачатых детей и визжащих женушек… – Он потянулся к двери, собираясь ее открыть, но тут заколебался. – Кажется, мы почти не разговариваем друг с другом, Аннабел.

Прикусив губу, она заставила себя улыбнуться.

– Полагаю, это все предсвадебное волнение, – весело промолвила она.

– Но тебя что-то беспокоит.

Дотронься он до нее – и она разразилась бы нелепыми слезами, которые по-прежнему норовили застигнуть ее врасплох в самые неожиданные моменты. Конечно же, она не могла признаться, что в ней начали проявляться тревожные признаки романтической натуры.

– Отвечай, или я буду вынужден развязать тебе язык поцелуями, – с напускной суровостью пригрозил Эван.

Слова слетели с ее уст так быстро, что она осознала, что собирается заговорить, только когда уже сделала это.

– Ну, я убеждена, что мне не следует выходить за тебя замуж, – сказала Аннабел. – Хотя я действительно хотела выйти замуж за богача. Я просто… я боюсь, время покажет, что мы не подходим друг другу.

Он улыбнулся ей, и она ощутила прилив раздражения. Ей начинало казаться, что Эван не слушал и половины из того, что она ему говорила.

– Я вправду считала супружескую неверность неотъемлемой частью своего будущего, – запальчиво сообщила ему она.

– Если бы ты вышла замуж за кого-нибудь другого, Боже упаси, – сказал Эван, – и я встретил бы тебя после сего факта, то, полагаю, я тоже стал бы подумывать о супружеской неверности.

– Нет, – помедлив минуту, сказала она. – Мне бы хотелось убить ту женщину, которая попыталась бы выйти за тебя, Эван. Первым попавшимся под руку оружием.

– Я выбрал себе в жены кровожадную барышню, это уж точно. – Однако он не смеялся, и в глазах его светилось нечто такое, отчего сердце Аннабел гулко забилось в груди. – Ты желаешь отправиться спать, или мне удастся уговорить тебя лишиться медяка-другого?

– Ты уже уговорил меня лишиться кое-чего, имеющего куда большую ценность, – не подумав, выпалила Аннабел. – Что такое пара медяков в сравнении с этим?

– Некоторые вещи бесценны, – сказал Эван, но глаза его были чрезвычайно серьезными. – Если бы я мог взять назад свои опрометчивые действия во время нашего путешествия, Аннабел, то я бы так и сделал.

Она выдавила из себя очередную улыбку. В малой гостиной дядя Пирс суетливо сдавал карты для спекуляции. Грегори следил за ним, словно ястреб, а графиня жаловалась. По всей видимости, никто, кроме дяди Пирса, ни разу не выигрывал в спекуляцию.

– Вы положили две карты в свою кучку! – воскликнул Грегори, и его лицо слегка вытянулось, когда дядя Пирс пересчитал свои карты, показывая, что у него их ровно столько же, сколько и у других.

– Все мы зачарованы жульничеством дяди Пирса, – прошептал Эван на ушко Аннабел. – Грегори оно в особенности сбивает с толку, и тем не менее он, похоже, никак не может поймать дядю Пирса с поличным.

И действительно, через час все медяки перекочевали к дяде Пирсу. Вид Грегори выражал крайнее отвращение, а леди Ардмор положительно душила ярость.

Последние две партии Аннабел сидела в сторонке, просто наблюдая за перемещением карт. Когда все засобирались идти спать, она накрыла ладонью руку Грегори.

– Ты составишь мне компанию за чаем завтра утром? – спросила она.

– Почту за честь, – ответил он с легким изящным поклоном. Аннабел была тронута, увидев, что щеки мальчика слегка порозовели.

– Быть может, ты подучишь меня спекуляции? – спросила она. – Боюсь, я удручающе неумелый игрок.

– Никто никогда не выигрывает в эту игру, – прошептал он ей. – Разве вы не заметили?

Аннабел ухмыльнулась.

– У меня три сестры, – прошептала она в ответ. – И самая младшая любит жульничать.

Грегори ответил ей улыбкой до ушей. Обернувшись, она увидела отца Армальяка, который протягивал ей руку.

– Не могли бы вы уделить мне минутку? Мне хотелось бы поговорить с вами по поводу вашего брака, – сказал он.

Аннабел почувствовала, что краснеет. Эван был уже на середине лестницы вместе со своей бабушкой, которая тяжело опиралась на его руку. Грегори и след простыл, а отец Армальяк протягивал ей руку точно так, как если бы был французским придворным. Поэтому она позволила увести себя в библиотеку.

– Вы хотите выйти замуж за нашего Эвана? – спросил он, когда Аннабел, усевшись в бархатное кресло перед камином, стала потягивать из крошечной рюмки обжигающее нечто, по вкусу напоминавшее подгоревший апельсин.

– Да, – ответила она.

– Вы позволите называть вас Аннабел?

– Конечно.

Аннабел впервые имела дело сокровенного свойства с представителем духовенства. Ее одолевало беспокойство. Она надеялась, что он не попросит ее прочитать молитву. Она наверняка перепутает в ней все слова.

– Важнее всего, – промолвил отец Армальяк, повернув к ней свое умиротворенное лицо ламы, – понять, действительно ли вы желаете выйти замуж за Эвана. Всем сердцем. – И внезапно вид у монаха сделался столь же строгий, как у всякого приходского священника. – Потому что сочетаться священными узами брака, не имея в душе подлинного чувства, неправильно.

– Это брак не по любви, – ответила она слегка прерывающимся голосом. – Мы женимся, чтобы избежать скандала.

– Конечно, самому мне неведома любовь между мужчиной и женщиной, – молвил священник, взяв ее ладошку в свою большую руку. – Но мне кажется, очень трудно точно определить, где начинается и где заканчивается любовь.

– О, я… – начала было Аннабел и осеклась, так и не договорив предложение до конца. Она не была готова рассказывать почти незнакомцу, что сама она была влюблена, пусть даже Эван не был. – Я понимаю, – сказала она. И внезапно ощутила страшную усталость.

Но одну вещь ей все-таки хотелось сказать.

– Эван рассказал мне о том, как много вы сделали, чтобы помочь ему справиться с горем из-за смерти родителей.

В улыбках отцу Армальяку не было равных.

– Он рассказал вам об этом, да? А я-то думал, он никогда не говорит о половодье и обо всем, что с ним связано. Равно как и о своих родителях.

– Мне кажется, – предположила Аннабел, – что он толком не помнит своего отца, потому что вы стали для него этим самым отцом.

– Когда я приехал в Шотландию, Эван был уже взрослым человеком, – сказал священник. – Поначалу он всячески противился тому, чтоб мы о нем заботились, как это часто бывает, по моим наблюдениям, с теми, кто был лишен семьи. Я также уверен, что вы заметили, моя дорогая, что он яростно защищает свое сердце, хотя и великодушен с теми, кто от него зависит. Я очень надеюсь, что вы измените его жизнь, как и он, вне всяких сомнений, изменит вашу.

Аннабел вежливо улыбнулась. Если отец Армальяк полагает, что она собирается разгуливать под дождем по стене с бойницами, распевая гимны вместе с Грегори, то его ждет разочарование. Она не желала превращаться в одну из тех благочестивых девиц, поющих псалмы. Отец Армальяк больше ничего не сказал – просто взял ее за руку и отвел обратно к лестнице.

– Ни вы, ни Эван не являетесь католиками, поэтому я совершу простой обряд обручения. Однако я постараюсь привнести в него как можно больше торжественности, и во Франции браки обыкновенно заключаются в воскресный день, – спокойно молвил он. – Поскольку вы оба ждали почти две недели, уверен, никто из вас не будет против того, чтобы подождать еще несколько дней. В конце концов, как вы сказали, это брак не по любви.

Аннабел взглянула на него, но лицо его было ласковым, и он улыбался.

– Совершенно верно, – сказала она.

Глава 30

Вечером следующего дня они играли в спекуляцию. В игре участвовали леди Ардмор, дядя Пирс, Эван, Грегори и Аннабел. Но события развивались не так, как обычно.

Чудо из чудес: Грегори выигрывал партию за партией, да и Аннабел тоже не уступала. К следующей партии Эван с бабушкой выбыли из игры, оставив три стороны сражаться между собой.

– Вы играете на удивление хорошо, – сказала графиня, когда Аннабел придвинула к себе два медяка дяди Пирса. Она ухитрилась подпустить в комплимент ровно столько сомнения, чтобы превратить его в оскорбление.

– Я с радостью дам вам пару уроков, если вам угодно, – ответила девушка, одарив ее утешительной улыбкой.

К удивлению Аннабел, графиня издала скрипучий смешок.

– Сдается мне, вы уже успели дать пару уроков Грегори. Глаза Грегори сверкали, и он брал взятку за взяткой. Взгляд черных глаз дяди Пирса метался по столу. Щеки его побагровели, сравнявшись по цвету с портвейном, в то время как кучка медяков перед ним таяла на глазах.

– Как ты это делаешь? – прошептал Эван на ухо Аннабел.

– Должно быть, мне везет, – ответила она ему. – Ты же знаешь, что я не очень хорошо играю в эту игру.

– Мне это известно, – сурово молвил он. После чего нагнулся к ее уху и сказал: – Но ты очень хорошо жульничаешь.

– Только когда вызов мне бросает настоящий мастер, – ответила она ему и открыла свои карты, ловко выиграв кон.

– Времена меняются! – прокудахтала бабуля. – Думаю, ты можешь не надеяться, что в будущем победы будут даваться тебе так легко, Пирс. Я… – Но тут она вскинула голову, и все они услышали пронзительные звуки, извлекавшиеся из труб часовыми Эвана. – Посетители, – изрекла она. – Надеюсь, этим греховодникам из клана не взбрело в голову ускорить вашу свадьбу. Я не одобряю все эти языческие обычаи вроде пачканья.

– Что такое пачканье?

– Особенно отвратительный обычай, распространенный в Абердиншире, – поведала ей бабуля. – Я в него не верю! – Она стукнула по полу своей клюкой.

– А тебя пачкали, бабуля? – не без трепета спросил Грегори.

– Это было так давно, что я уж и не помню, – огрызнулась она. После чего прибавила: – Но вам нечего беспокоиться. Времена теперь более цивилизованные, и никто не посмеет тронуть невесту графа.

– Полагаю, это сыновья Крогана, – тоном, выражающим покорность судьбе, сказал Эван. И прибавил, обращаясь к Аннабел: – Они живут неподалеку, и стоит им разжиться спиртным, как они оживляются не на шутку.

– Оживляются? Распущенные негодники, вот кто эти Кроганы! – заявила бабуля. – Скажи им, что свадьба будет только в воскресенье. Пускай убираются восвояси. Я поднимусь к себе. И ты, Грегори, тоже марш наверх. Пьяные Кроганы неподходящая компания для джентльменов.

В конце концов, дядя Пирс тоже удалился в свою спальню. Взгляд его сверкающих глаз перескакивал с одного лица на другое, но он, очевидно, так и не смог заставить себя потребовать объяснения, каким же это образом он умудрился проиграть.

Чуть погодя Уорсоп отворил дверь гостиной, но отнюдь не для того, чтобы доложить о прибытии подвыпивших шотландцев.

– Милорд! – отступив в сторону, провозгласил он. – Леди Уиллоби, леди Мейтленд, мисс Джозефина Эссекс, граф Мейн.

На миг Аннабел застыла от изумления, после чего вскочила на ноги со счастливым возгласом:

– Имоджин! Джоузи!

Затем Джоузи обняла Аннабел так, словно они провели в разлуке много месяцев, а не пару недель.

– Но что вы здесь делаете? До чего приятный сюрприз! – воскликнула Аннабел.

– Мы приехали, чтобы спасти тебя, разумеется! – – ликующим тоном заявила Имоджин.

– Что? – удивилась Аннабел, заглянув сестре в лицо. Ей показалось, что взгляд Имоджин стал менее скорбным. Она заключила ее в объятия. – Как ты? Только честно.

– Мне лучше, – просто сказала Имоджин. – Мейн оказал мне неоценимую помощь.

– Мейн! – воскликнула Аннабел.

Как и следовало ожидать, граф Мейн оторвался от беседы с Званом. Он поклонился со всем своим обычным сдержанным достоинством, но почему-то казался не похожим на самого себя.

Вместо утонченно-элегантного, отличающегося продуманной растрепанностью в прическе и одежде вида, каковым он обыкновенно щеголял, у него был… просто растрепанный вид. Вместо обтягивающих брюк по последней моде он был облачен в видавшие виды бриджи из оленьей кожи. Рубашка его была чистой, но явно не новой. Даже его сюртук, похоже, был скроен в расчете на более крупного мужчину.

– Пожалуйста, простите меня за то, что я предстал перед вами в подобном виде. Не успел привести себя в порядок, – молвил он, поднеся ее руку к губам.

– Я признательна вам за то, что вы сопроводили моих сестер и сами приехали в Шотландию, – сказала Аннабел. – Позвольте представить вам отца Армальяка.

Мейн удивил Аннабел, перейдя на чистейший французский.

– Наша мать – француженка, – объяснила Гризелда, поцеловав ее в щеку. – Пожалуйста, скажите мне, что вы не вышли замуж за Ардмора. Потому что если это так, то я скорее всего лишусь чувств и упаду на пол.

– Нет-нет, мы собираемся пожениться в воскресенье, – изумленно воззрившись на нее, ответила Аннабел.

Гризелда улыбнулась, а Имоджин ухмылялась так, словно наступило Рождество.

– У нас для тебя чудесный сюрприз! – выпалила она. И тут Гризелда сказала:

– Вам вообще не надобно выходить замуж! Мы приехали, чтобы увезти вас обратно в Англию, и вы можете сами выбрать себе мужа, и вам нет нужды выходить замуж за Ардмора.

– Что? – потрясенно спросила Аннабел. – Что?! Внезапно в комнате стало очень тихо. Она сознавала, что Эван повернул голову и смотрел на них.

– Тебе не надо выходить за Ардмора, – радостно продолжила Имоджин. – Скандал замят. Разве не чудесно?

Чудесно, в замешательстве подумала Аннабел. Чудесно?

Эван же отнюдь не пребывал в замешательстве. В тот миг, когда родственники Аннабел вошли в комнату, его охватило отвратительное предчувствие того, что должно было случиться. И хуже всего было то, что он этого заслуживал. Единственно из-за своей непроходимой глупости он заслуживал того, чтобы потерять ее. Не то чтобы он допустит это – не важно, остолоп он или нет.

Поскольку Аннабел смотрела на сестру, не произнося ни слова, лицо Имоджин слегка вытянулось.

– Ты ведь рада, да? Мы ехали даже ночью, чтобы быть уверенными, что мы поспеем вовремя.

– Конечно, рада, – поспешила заверить ее Аннабел. – Какое ужасное путешествие вы должны были проделать! Ума не приложу, как вам удалось добраться сюда: ведь мы сами приехали только вчера.

– Надеюсь, я никогда больше не услышу слова «карета»! – сказала Гризелда. – Только поглядите на меня: от меня осталась одна тень! – Она с ужасом оглядела свою фигуру. И действительно, ее роскошные формы казались чуть менее пышными.

– Нам просто невыносимо было думать о том, как ты плакала в ту ночь перед тем, как уехать в Шотландию, – сообщила Имоджин. – Я знаю, что ты намеревалась вернуться к нам через полгода, – сказала она, взяв руки Аннабел в свои. – И всем нам известно, что в Лондоне расстроенные браки встречаются сплошь и рядом. Но терпеть страдания, живя в подобного рода браке, – это ужасно. Мы все так считали. И тогда Лусиус Фелтон объявил, что он нашел способ замять скандал.

Эван пытался обуздать гнев, которого, он мог поклясться, у него и в помине не было – до тех пор, пока в его жизни не появилась Аннабел.

– Вы действительно сказали «полгода»? – спросил он так, как если бы просто пытался прояснить маленькую деталь беседы о том о сем. К сожалению, даже он сам слышал, что его голос звенит от бешенства.

К чести Имоджин надо сказать, что у нее сделался пристыженный вид.

– Этот план был придуман сгоряча, – сообщила она ему. – Но теперь это не столь важно, потому что Фелтон нашел мисс Алису Эллерби – мисс А.Э., – которая отчаянно жаждала вырваться из цепких родительских объятий.

– Счастливое совпадение, – ничего не выражающим тоном молвил Эван. Аннабел не смотрела на него. Вряд ли она могла рассчитывать на то, что он когда-либо позволит ей вернуться в Лондон.

– Фелтон заплатил мисс Эллерби кругленькую сумму, и она обнародовала поистине блистательную историю ваших, лорд Ардмор, с ней отношений в «Еженедельном вестнике Белла».

– Наших с ней отношений? – повторил Эван. Имоджин кивнула.

– После чего, насколько я поняла, она сбежала в Америку с конюхом. Благодаря Фелтону у нее теперь есть приданое.

– Пойдут толки о несостоявшейся свадьбе, – сказала Гризелда тоном, выражавшим крайнее изнеможение. – Но поскольку я заболела и не выходила из дому с тех пор, как вы с Аннабел уехали, то мы пустили слух, что мы с Джоузи путешествовали вместе с вами.

– Ваша репутация повесы цветет пышным цветом, – сообщила Имоджин, явно пытаясь загладить свою вину, после того как проболталась о том, что невеста Эвана намеревалась удрать от него сразу после обряда бракосочетания. – Из-за моего поведения в бальном зале, а теперь еще и из-за пылкой мисс А.Э. вы стали героем дня.

Эван молчал. Сыпать ругательствами в присутствии родственников будущей жены считалось не слишком хорошим тоном. Имоджин затараторила еще быстрей.

– Нет ничего печальнее, чем брак без любви, – сказала она. – Брак, к которому принуждают обстоятельства, непременно обернется трагедией.

– Бывают браки, к которым обстоятельства принуждают, и бывают браки, к которым обстоятельства подталкивают, – сказал Эван. Он повернулся кругом, зная, что Аннабел сможет все прочесть по его лицу. – Ты не согласна?

Она посмотрела на него в ответ с высоко поднятой головой. Взгляд ее был непроницаем.

– Буду признательна, если мне отведут комнату, где я смогу приклонить голову, – промолвила Гризелда. – Дороги в Шотландии хоть плачь.

Эван протянул ей руку. Лучше покинуть комнату, прежде чем гнев возьмет над ним верх. Гнев, которого у него и в помине не было… до прошлого месяца.

– Джоузи, идемте со мной! – позвала Гризелда.

– Это восхитительный сюрприз, – сказала Аннабел Мейну, наблюдая из-под полуопущенных ресниц за тем, как Эван выходит из комнаты. По всей видимости, он был страшно зол. Аннабел сглотнула.

– Для меня самого это тоже был сюрприз, – заявил Мейн с раздраженным видом. – Мне срочно нужен портной. Ваша сестра меня похитила.

Имоджин рассмеялась:

– Бедняга Мейн всю дорогу от Лондона сетовал на состояние своего платья. Ему пришлось носить одежду Рейфа, и грустно было наблюдать, как опускается человек.

– Ты похитила лорда Мейна? – спросила Аннабел у Имоджин.

Та беспечно взмахнула руками.

– Он так держится за свои привычки и, право слово, такой старомодный человек. Я боялась, что он откажется сопровождать нас.

– В самом деле? – удивилась Аннабел. – И с какой стати он должен был гореть желанием отправиться в двухнедельное путешествие до Шотландии?

– В самый разгар скакового сезона, – встрял Мейн.

– Потому что я его об этом попросила, – упрямо стояла на своем Имоджин.

– Да, но ты, очевидно, не спросила его…

– Не спросила, – подтвердил Мейн. – Она подъехала к моему дому, и, естественно, я тут же сел в ее карету, поскольку мне до сих пор не удалось вдолбить вашей сестрице в голову, что останавливать карету там, где ее могут увидеть все, кому не лень, в высшей степени неприлично. Я и опомниться не успел, как уже держал путь в Шотландию!

– Что ж, я очень благодарна вам обоим, – сказала Аннабел, как ни странно, вовсе не чувствуя благодарности. – С вашей стороны было очень любезно приехать спасать меня. – До того любезно, что она в любую минуту могла разразиться слезами.

– На самом деле это Фелтон обо всем позаботился, отыскав эту мисс Эллерби и все такое, – сказал Мейн. – Но я тут спрашиваю себя, действительно ли вы рады нас видеть, мисс Эссекс?

– Разумеется, она рада! – поспешила заверить его Имоджин. – Как вы можете такое спрашивать, Мейн?

– Я всегда рада видеть своих сестер, – сказала Аннабел, нисколько не покривив душой. При одной мысли о том, что они проделали весь этот путь до Шотландии, чтобы спасти ее—даже если она была настолько неблагодарна, что не знала, как относиться к своему освобождению, – эти непослушные слезы грозили брызнуть из глаз. Имоджин нахмурилась, поэтому Аннабел прибавила: – Должно быть, ты ужасно измучилась. Позволь, я провожу тебя к экономке Эвана.

К тому времени, когда все оказались в уютных комнатах с наполненными дымящейся водой ваннами и свежими ночными сорочками, уже пробило полночь. Имоджин потребовала, чтобы ее поселили в комнату рядом с Мейном, а последний настаивал, чтобы его разместили на другом этаже. Джоузи не захотела оставаться в классной комнате, как, по мнению Гризелды, того требовали приличия, а потом Гризелда обнаружила, что ее комната находится на восточной стороне, а ей не нравилась комната на восточной стороне из-за вероятности быть разбуженной лучами утреннего солнца.

Тем не менее наконец… наконец все, похоже, устроились в соответствии со своими пожеланиями. Аннабел видела Эвана один раз – мимоходом. Их взгляды встретились, и она поспешно прошла мимо. Что он должен был о ней думать? Что она к тому же еще и замышляла побег? Какому мужчине нужна жена, у которой нет ни капли совести? От приступов раскаяния и жгучего стыда ее начало подташнивать.

Только она присела на краешек кровати, как до ее ушей донесся жуткий, режущий ухо звук. В первую минуту она даже не поняла, что это крик – до того он был высоким и пронзительным.

Аннабел бросилась вон из комнаты и, не оглядываясь, побежала в том направлении, откуда доносился визг, чувствуя, как сердце ее холодеет от звучащего в нем ничем не прикрытого ужаса. Жуткий крик не прекращался ни на секунду, пока Аннабел бежала по коридору к лестнице. Впереди и позади нее отворялись двери, раздавались голоса людей, перекликавшихся между собой, а она все бежала и бежала. Ей казалось, крик доносился из библиотеки.

Так оно и было. Она распахнула дверь, и в ту же секунду рядом с ней вырос Эван.

Кричала Роузи. Она стояла посреди комнаты и визжала. Она подняла на них глаза, и Аннабел поразилась. Место тихой, чем-то напоминавшей ребенка Роузи, с которой она познакомилась, заступила женщина с белым разъяренным лицом, глаза которой сверкали гневом. Она кричала не от ужаса – она кричала от ярости. Омерзительной, дикой ярости.

И, привалившись к стене с совершенно обессиленным видом, стоял Мейн.

Эван бросился через всю комнату и встряхнул Роузи. Она продолжала кричать. Он снова встряхнул ее – не грубо, но решительно.

– Перестань, Роузи. Перестань. В дверях появился Мак и, сказав:

– Я сбегаю за отцом Армальяком, – умчался прочь. Наконец голос Роузи дрогнул и умолк.

– О Господи! – раздался в наступившей тишине голос Мейна.

В коридоре теперь было полно людей, валом валивших в распахнутую дверь. Эван повернулся кругом.

– Здесь не должно быть мужчин! – крикнул он.

Он обернулся к Мейну, который по-прежнему стоял у стены, не в силах пошевелиться.

– Если вы не возражаете… – Он кивком указал на дверь.

– С удовольствием, – ответил Мейн. На полпути к двери он остановился. – Просто чтобы вы знали: я и пальцем ее не тронул. Я не…

– Мы знаем, – сказала Аннабел, взяв его за руку и увлекая обратно в коридор. – Роузи очень взволнована, вот и все.

– Взволнована? – переспросил Мейн, повысив голос теперь, когда они оказались в коридоре в окружении сочувствующих лиц. – Взволнована? Да она самая натуральная психопатка, вот кто она такая! Я спустился сюда, чтобы посмотреть, не выписывает ли Ардмор «Новости скачек», и тут была она. Ну, я и сказал: «Привет!», а она принялась разглядывать меня от мысков ботинок и выше. Может, ей не понравился мой шейный платок. Бог свидетель, мне самому он не нравится. Стоило ей его увидеть, как она начала вопить, да к тому же запустила в меня чем-то. Я чувствовал себя так, словно надругался над ней.

Аннабел перехватила взгляд дворецкого.

– Уорсоп, думаю, лорду Мейну не помешает чего-нибудь выпить.

– Кто она такая? – спросила Гризелда, стоя на лестнице. Аннабел заколебалась, и отец Армальяк, который как раз подоспел, сказал:

– Она сводная сестра лорда Ардмора, и вполне безобидная, уверяю вас.

Вид Гризелды говорил, что его слова ее не убедили.

– Что ж, если на сегодня кризис миновал, – язвительно молвила она, – то предлагаю всем вернуться в постель.

– Ну, теперь все ясно, – вполголоса сказала Имоджин. Похоже, она была потрясена до глубины души. – О, Аннабел, я так рада, что мы приехали! В этом замке в буквальном смысле слова обитает сумасшедшая – как в романе!

– Не совсем, – встряла Джоузи, выглядывая из-за плеча Гризелды. – Если бы все это происходило в романе, то эта женщина была бы первой женой Ардмора, а не его сестрой.

– Я очень сожалею о доставленном вам беспокойстве, – твердо сказала Аннабел, дабы пресечь всякие разговоры о родственных связях Эвана с Роузи. – Роузи очень легко расстроить, а незнакомые мужчины внушают ей самый настоящий ужас.

– Уверена, о причине этого я смогу догадаться без подсказки, – с содроганием молвила Гризелда. – Ступайте наверх, – велела она Джоузи.

Имоджин обняла Аннабел.

– Это ужасный дом, – сказала она. – Сырой и холодный, и на много миль отстоит от цивилизованного мира. Я так счастлива, что мы приехали сюда вовремя. Мы уедем как можно скорее. Эти крики! – Она содрогнулась. – Ты бы не выдержала тут шесть месяцев. На мой взгляд, самое большее месяц – и ты вернулась бы к нам в Лондон.

Аннабел подняла голову и встретилась взглядом с Эваном. Он стоял в дверях библиотеки – просто стоял там и молчал.

Медленно их гости потянулись обратно наверх, после чего Аннабел снова отворила дверь библиотеки. Роузи с Эваном сидели на диванчике перед камином: Роузи в одном углу, а Эван в другом. Но на спинке дивана лежала вытянутая рука Эвана, и он поглаживал волосы Роузи. Лицо ее снова приняло обычное, несколько безучастное выражение. Она выглядела, как человек, который никогда в жизни не станет кричать. В сущности, она выглядела… счастливой. Безмятежной.

Эван поднял на Аннабел глаза.

– Полагаю, эта сцена отняла у Мейна год жизни.

– Он сказал бы – десять. С ней все в порядке? – спросила она шепотом, потому что Роузи напевала без слов какой-то простенький мотив и смотрела в огонь так, как если бы в камине давалась интереснейшая пьеса.

– Похоже на то. В обязанности ее сиделки входит не допускать подобных происшествий. Всякий раз, когда у меня гости, Роузи должна сидеть в своей комнате.

– О, дорогой.

Оба они посмотрели на Роузи, которая, казалось, не замечала их присутствия.

– Проблема в том, что она привыкла к свободе. Ты первая, кто посетил нас за многие годы, и она приняла тебя. Я позабыл об осторожности.

– По-моему, проблема заключается в мужчинах, – сказала Аннабел.

– Ей становится хуже, – поведал он без всякого выражения. – Она напала на него, ты знаешь. Погляди. – Он кивком указал на стену, о которую недавно опирался Мейн. Пол был усеян глиняными черепками. – Она запустила в него вазой в половину своего роста. Попади она Мейну в голову, он бы серьезно пострадал.

Аннабел не знала, что сказать.

– Грегори становится старше. Она порой забывает, кто я такой, и набрасывается на меня. Если она поступит так с Грегори…

– Он, кажется, не относится к ней как к матери.

– Но он знает, как все обстоит на самом деле. Кого угодно травмировал бы тот факт, что его мать превратилась в сумасшедшую и напала на него. Он не спустился вниз, ты не заметила?

Аннабел покачала головой.

– Ему невыносимо видеть ее в таком состоянии.

Роузи поднялась и побрела прочь. У двери ее ждал отец Армальяк. Он осторожно взял ее за руку и повел вверх по лестнице.

После ее ухода Эван встал, и Аннабел увидела, как что-то переменилось в его глазах, когда он посмотрел на нее.

– Похоже, наш скандал замят, – сказал Эван.

– Да, – выдавила она через комок в горле.

– Полагаю, это лучше, чем шестимесячный брак. Ты собиралась просто оставить меня или же начала бы бракоразводный процесс?

Он смотрел на нее до того пристально, что Аннабел охватило такое чувство, словно она не в силах вздохнуть, не в силах сказать то, что могла бы сказать.

– Я намеревалась просто уехать, – прошептала она.

– Мне следовало бы знать. В шотландском замке женщине, которая замышляет очередную интрижку на стороне, и думать нечего прикидываться больной.

Горькая правда эта огнем опалила грудь Аннабел.

– Выход, который нашел Фелтон, всем хорош, да вот только одна беда, – и теперь в голосе его не было ни тени веселья, – не могу я отпустить тебя в Англию теперь, когда ты, возможно, носишь моего ребенка. Боюсь, тебе придется выйти за меня – хочешь ты этого или нет.

Аннабел открыла было рот, но Эван продолжал говорить:

– Но мне хочется надеяться, что ты решишь остаться со мной по более благим причинам. Если нет ребенка и нет скандала, ты, конечно же, будешь вольна выйти замуж за богатого англичанина. – Он замялся. – Я прошу тебя остаться, Аннабел, из-за чувства, которое нас связывает.

Он стоял возле диванчика: высокий, гордый – настоящий шотландец, до того красивый, что от одного его вида у нее слабели колени, и тем не менее правильные слова не шли ей на ум. Аннабел никогда не оставила бы Эвана по своей воле: слишком сильно она его любила. И все же от сознания того, что он не любит ее по-настоящему, у нее разрывалось сердце.

– Я хотел бы, чтобы ты вышла за меня замуж, – сказал он.

– Я выйду за тебя, – прошептала Аннабел. После чего повернулась и, поспешно покинув комнату, зашагала вверх по лестнице. Пальцы ее так сильно стискивали перила, что она не могла упасть, хотя колени у нее подгибались. Но она должна была спросить. Поэтому, преодолев уже половину лестничного марша, она остановилась и оглянулась на Эвана. Он стоял внизу, и на секунду Аннабел показалось, что она уловила в его взгляде безысходное отчаяние, но, должно быть, она ошиблась.

– Разве ты не хочешь, чтобы я…

Она осеклась. Но их отношения были настолько открытыми, что в конце концов все ее попытки свелись к одному-единственному вопросу:

– Ты любишь меня?

Ее вопрос повис в сыром ночном воздухе, словно она прокричала его во весь голос. А на самом деле она всего лишь прошептала его, вложив в него всю свою переполненную отчаянием душу.

Он взирал на нее снизу вверх.

– Я сказал тебе именно это в хижине Кеттлов. Думаю, наш брак будет крепким. Ты желаешь меня, и я чувствую то же самое по отношению к тебе.

– Ты путаешь желание и любовь, – промолвила она, глядя на него сверху вниз. – Это не одно и то же.

– Я действительно тебя люблю. При мысли о том, что ты выйдешь замуж за другого, я чувствую, что здравый рассудок покидает меня и я готов на самый безумный поступок.

Аннабел сказала первое, что пришло в ей голову:

– Страсть «всех ведет на подлость, ложь, убийство, грех»[9]. Эван зашагал вверх по ступенькам.

– Это стихи? – спросил он, оказавшись рядом с ней.

– Да.

– Мне они не нравятся. Какой-то он недоброжелательный, этот поэт.

– Это Шекспир, – сообщила Аннабел.

– Мы будем счастливы вместе, – сказал он. – Я никогда не буду бедным. Это ведь важно для тебя.

Верно, все верно.

– У нас будет отличный брак.

Аннабел усилием воли растянула губы в улыбке. Она дошла до конца лестницы и, повернув налево, направилась в хозяйскую спальню. Там она рухнула на кровать: прямо в сорочке, не искупавшись, даже не позвав горничную.

Комната вращалась вокруг нее. В глубине души она знала, что она, Аннабел Эссекс, не принадлежит к тем женщинам, из-за которых мужчины теряют голову от любви. Она принадлежала к тем женщинам, из-за которых мужчины теряют голову от желания, и именно это Эван чувствовал по отношению к ней – желание.

Она должна была бы быть счастлива. Перед ней лежала свобода: она была вольна вернуться в Лондон и найти себе богатого англичанина: холеного, практичного мужчину, который будет понимать, где заканчиваются границы их взаимных обязательств, который не станет смущать ее разговорами о своей душе или, что еще хуже, о ее душе.

Вот только она не могла оставить Эвана. Ей нужны были его поцелуи, когда он целовал ее так, словно никак не мог насытиться, словно они не целовались уже столько, что губы ее опухли. И когда он, покачиваясь, нежно, едва заметно терся об нее. А она таяла в его объятиях, наслаждаясь хриплым звуком его дыхания и тем, как он собирался оторваться от ее уст, потому что… потому что она знала наперед, когда это произойдет.

Быть может, этого будет достаточно… Он думал, что этого было достаточно.

Но даже несмотря на то что сердце ее учащенно билось при воспоминании о его поцелуях, Аннабел была не согласна с Званом. Все эти годы она полагала, что будет достаточно обменять страсть какого-нибудь господина на брак, уверенность в завтрашнем дне и деньги…

Теперь она обнаружила, что это было не так. Далеко не так.

Ей было нужно нечто совсем иное.

Всхлипывая, Аннабел погрузилась в сон.

Глава 31

Аннабел разбудил звук поворачиваемой дверной ручки. У нее было такое ощущение, словно веки ее приклеились к глазам, но она сумела-таки разлепить их и обнаружила, что Джоузи карабкается в изножье кровати, болтая с Имоджин, которая только что юркнула под одеяло.

– Когда мне придет пора выходить замуж, – разглагольствовала Джоузи, – то я хочу, чтобы моим мужем стал мужчина, в точности похожий на Ардмора. Я хочу замок и сотню слуг. – Она обернулась к Аннабел: – Знаю, тебе не нравится Шотландия, Аннабел, а вот я ее обожаю. Не представляю, как можно желать остаться в Англии. Как думаешь, может Ардмор повременить с поисками жены до будущего сезона, когда я начну выезжать?

– Не говори чепухи, – сказала Аннабел, рывком сев в постели. Кровь стучала у нее в висках.

– У тебя ужасный вид, – сказала Джоузи. – Ты не выспалась? Я сама всю ночь напролет прислушивалась, не раздастся ли за дверью звук шагов. – Она выразительно передернула плечами.

– Я говорила тебе, что ты читаешь слишком много романов, – заметила Имоджин, сев рядом с Аннабел и обложившись подушками.

– А я говорила тебе, что в них содержится очень много полезных сведений и руководств, – поведала ей Джоузи. – Если бы это был роман, то Ардмор оказался бы злодеем до мозга костей. Мне известны все признаки злодея.

– И что же это за признаки? – поинтересовалась Имоджин. Аннабел не могла заставить себя даже пожелать сестрам доброго утра. Она желала только одного – чтобы они ушли. Она должна поговорить с Эваном. Должна убедить его в… В чем-то важном.

– Ну, прежде всего, – начала Джоузи, – у всех злодеев черные волосы. Они рыщут повсюду, и волосы их треплются на ветру.

– У Ардмора рыжие волосы, – перебила ее Имоджин. – Но достаточно длинные, чтобы трепаться на ветру.

– Будь он французом, мы бы знали наверняка, – заявила Джоузи.

– Он вовсе не коварный! – не удержавшись, набросилась на Джоузи Аннабел.

– Ты склонна так думать, – ответила Джоузи, – потому что еще не вышла за него замуж. Если у Ардмора имеется позорная тайна, то он станет говорить о ней только во сне. Вот почему героиня узнает, что за фрукт ее муж, только когда становится уже слишком поздно. Она пробуждается среди ночи и слышит, как ее муж говорит что-то вроде этого. – Джоузи запустила пальцы в волосы и закатила глаза к потолку: – О-о-о… Маргарита… я не могу забыть, как она кричала, когда падала со скалы… О-о-о!

Она опустила руки и повернула лицо к Аннабел.

– Полагаю, ты не знаешь, разговаривает ли Ардмор во сне.

– Не имею понятия, – солгала Аннабел.

– Ты должна признать, что в этом замке присутствуют все составляющие романа, и в довершение всего – безумная жена на чердаке.

– Насмехаясь над бедной Роузи, ты поступаешь некрасиво, Джоузи.

– Ладно-ладно, – вздохнула Джоузи. – Я не хочу быть жестокой. Я бы с удовольствием жила здесь, и даже не имела бы ничего против Роузи, хотя ее манера вести себя, несомненно, сократила бы число посетителей.

– Нам всем следует извлечь из этого урок, – несколько напыщенным тоном изрекла Имоджин. – То, что у мужчины есть титул и замок, еще не означает, что с ним разумно связывать себя узами супружества.

Джоузи ткнула Аннабел локтем в ногу.

– Это ты подала ей пример своими нотациями о причинах, по которым надлежит выходить замуж.

Но Аннабел в это время представляла, как Эван женится на другой, и сердце ее жалобно трепыхалось в груди.

– Не может быть, чтоб ты позабыла все те нотации, которые ты читала нам в прошлом году, о том, что жениться следует, руководствуясь практическими причинами, а не любовью. – Джоузи повысила голос до угрожающей отметки и изрекла: – «Самые лучшие браки – те, что заключаются между рассудительными людьми и в которые вступают по рациональным соображениям с разумной долей уверенности в совместимости характеров».

– Да, конечно, – вымолвила Аннабел, накручивая угол простыни на палец.

– Знаешь, Аннабел, – сказала Имоджин, а ведь мы так и не спросили, как прошло твое путешествие. Так как оно прошло?

– Прекрасно. Довольно… довольно приятно.

Правда. Аннабел чувствовала, как Имоджин пристально смотрит на них.

– Аннабел?

– Да?

– Что-то случилось? Посмотри на меня!

Аннабел повернула голову и встретилась с сестрой взглядом.

– О, мой Бог! – воскликнула Имоджин, плюхнувшись обратно на подушки.

– Что? – спросила Джоузи. – Что?

– Она скомпрометировала себя, – глухим голосом проговорила Имоджин.

– Господи! Мы и так это знали, – удивилась Джоузи.

– Я не скомпрометировала себя! – несчастным голосом возразила Аннабел. – То есть, пожалуй, да, но это не важно.

– Как ты можешь говорить, что это не важно? – чуть не визжа, воскликнула Имоджин. – Это…

– Это не важно, потому что я люблю его, – сказала Аннабел, и по щекам ее заструились слезы. – Я люблю его, а он меня не любит. И я хочу стать его женой, и не только на полгода.

На мгновение в комнате повисла мертвая тишина.

– О, дорогая! – минуту спустя промолвила Имоджин, одной рукой обняв Аннабел.

– Ты? – недоверчиво спросила Джоузи. – Наша трезвомыслящая, рассудительная сестра, которая была полна решимости выйти замуж за денежный мешок?

– Мне все равно… Даже если бы Эван был бедняком, я все равно вышла бы за него.

– Боже правый, – сказала Джоузи, явно повергнутая в шок. – Если ты рассматривала возможность жизни в нищете, то ты и вправду влюблена. С Гризелдой, несомненно, сделается бурный припадок, когда ты ей об этом расскажешь.

– Но я не могу выйти за него. – Аннабел замялась. – То есть я собираюсь выйти за него замуж, но не хочу этого. – Слезы снова комком встали у нее в горле.

– Ты несешь вздор, – заметила Джоузи. – Имоджин тоже всегда несла вздор, когда терзалась от любви.

– Он не любит меня, – сказала Аннабел. – Я… я ему очень нравлюсь. Он желает меня. Он думает, что это и есть любовь, но это не так. Я знаю это. Желание и любовь – вовсе не одно и тоже.

– Нельзя выходить замуж за мужчину, который тебя не любит. – Имоджин заколебалась, стараясь тщательно подобрать слова. – Это не имеет значения только в том случае, если и ты не любишь его. Однако это ужасно, когда в браке только ты одна испытываешь это чувство. – Она замялась. После чего сделала глубокий вдох. – Я думала, моей любви к Дрейвену хватит на нас двоих.

– Но Дрейвен любил тебя, – запротестовала Аннабел. – Умирая, он сказал тебе об этом. Не надо умалять его любовь, когда его нет рядом, и он не может повторить свои слова.

– Я не умаляю его любовь ко мне, – сказала Имоджин. – Но я точно знаю, насколько он меня любил. Вероятно, ровно настолько, насколько он вообще способен был любить женщину. Он любил меня отчасти… меньше, чем свои конюшни, и, пожалуй, больше, чем свою мать.

– О, Имоджин! – воскликнула Аннабел. – Что толку рассуждать о подобном…

– Такова природа горя! – огрызнулась Имоджин. – Ты можешь обманывать себя только до определенного момента. И тогда я увидела, что одна из моих сестер по-настоящему любима. Я прочла это на лице Лусиуса Фелтона, когда мы впервые встретились на скачках спустя несколько дней после их с Тесс свадьбы.

– Я не согласна, что Дрейвен тебя не любил, – твердо сказала Аннабел.

– Он любил меня! Просто он любил меня не слишком сильно. Разные мелочи изо дня вдень говорят тебе, насколько высоко тебя ценит твой муж. За неимением иных занятий все две недели нашего с Дрейвеном брака я только и делала, что размышляла. И я точно знаю, насколько он меня ценил.

– Что ж, если то, что ты говоришь, правда, то ты с таким же успехом могла бы перестать оплакивать его, – заявила Джоузи s со своей обычной грубоватой прямотой. – Зачем вообще о нем горевать, если он не обращался с тобой должным образом? Во всяком случае, что такого он сделал? Откуда ты узнала, что он не любит тебя? Он тебе так сказал?

– Не твое дело! – огрызнулась Имоджин. – Я ведь не плачу, так?

– Это поэтому ты закрутила любовь с Мейном? – не отставала Джоузи.

– Мейн тоже меня не любит.

– У меня такое чувство, что сейчас в отдалении запиликают скрипки, – сказала Джоузи. – Если ты ищешь любви, то, по-моему, ты не с того начала. Похищением любви Мейна не добьешься.

– Мне нет никакого дела до того, любит ли меня Мейн!

– Послушать тебя, так выходит, что любовь – это какой-то предмет, который можно измерить, – заметила Джоузи. – Как будто ты с уверенностью можешь определить, какие мужья любят своих жен, а какие – нет, просто сравнив их друг с другом. Если хочешь знать мое мнение, то все куда как запутаннее.

– В твоих словах есть доля истины, – медленно проговорила Имоджин.

– В них всегда есть доля истины, – удовлетворенно изрекла Джоузи.

– Я только хочу сказать, что если ты по-настоящему любишь Ардмора, – продолжила Имоджин, повернувшись к Аннабел, – то не должна выходить за него замуж, пока он тоже тебя не полюбит. Безответная любовь слишком сильно ранит сердце.

– Но я думаю, Ардмор любит Аннабел, – встряла Джоузи. – Ее, кажется, любят все мужчины. Помнишь, как папе пришлось отослать младшего священника в другой приход, потому что тот строчил Аннабел любовные письма?

– Ты путаешь любовь и страсть, – сказала Аннабел слегка прерывающимся голосом. – Вчера вечером я спросила Эвана, любит ли он меня, и он ответил, что желает меня. – Она всхлипнула, и голос ее оборвался. – Он даже не понимает, что между любовью и желанием есть разница! Я устала быть желанной женщиной.

– Судя по тому, что я прочитала у поэтов античности, – сказала Джоузи , – для большинства мужчин любовь и страсть – это одно и то же. Возможно, ты чересчур придирчива в своих рассуждениях.

– Правда, Аннабел, я не вижу поводов отчаиваться, – уверила ее Имоджин, обвив рукой плечи сестры. – Если Эван желает тебя, значит, недалек тот час, когда он тебя полюбит. Джоузи, тебе, наверное, следует выйти из комнаты.

Свирепый взгляд Джоузи мог бы спалить молодое деревце, поэтому Имоджин пожала плечами.

– Ну, хорошо. Тесс с Фелтоном не любили друг друга, когда поженились. Однако же он явно влюбился в нее прямо после свадьбы. Я все думала и думала, отчего Дрейвен не влюбился в меня точно так же… – Она сглотнула.

– Ты не обязана ничего нам рассказывать, – мягко промолвила Аннабел.

– Я не хочу, чтобы твой брак был подобен моему, – пылко возразила Имоджин. – Поэтому я должна тебе это сказать. Так вот, правда состоит в том, что, по-моему, мы с Дрейвеном… ну, что Дрейвен не получал особенного удовольствия в спальне.

На мгновение в комнате повисла тишина, и тут Джоузи сказала:

– Надеюсь, ты не вбила себе в голову, что он прыгнул на лошадь и убил себя из-за того, что ты не оправдала его ожиданий на супружеском ложе?

Это было так грубо и так похоже на Джоузи, что и Имоджин, и Аннабел прыснули со смеху. После этого разговор пошел легче.

– Тесс позволяла Фелтону целовать ее прямо на ипподроме, – серьезно молвила Имоджин, – в окружении сотен людей. И он целовал ее в открытой ложе, где их могли увидеть все, кому не лень. А потом они удалились в его карету, и когда она вернулась, волосы ее были в совершенном беспорядке. Я бы никогда не позволила Дрейвену подобных вольностей. Я… я просто не позволила бы. Но теперь, оглядываясь назад, я жалею об этом.

– Ну, Эван тоже целовал меня в общественных местах, – поведала Аннабел, надеясь, что лицо ее не розовеет при одной только мысли о некоторых из этих мест.

– Если бы для того, чтобы влюбиться, мужчинам всего-то и надо было, что воспылать желанием, – возразила Джоузи, – то в мире не было бы столько незамужних ночных бабочек.

Имоджин охнула:

– Джоузи! Ты не должна знать таких слов, а уж тем более говорить о подобных женщинах!

– По-латински они называются meretrices[10], – без тени смущения сообщила Джоузи. – Я знаю, тебе это не понравится, Аннабел, но мне кажется, ты просто хочешь, чтобы Ардмор выразился более красноречиво. Почему бы тебе не сказать ему, что ты собираешься уехать вместе с нами? Сердце его будет разбито, и он упадет на колени и примется умолять тебя остаться.

– Я бы никогда не стала ему лгать, – сказала Аннабел.

– Я знаю! – вскричала Джоузи. – Окажись ты в опасности, Ардмор внезапно осознал бы, что может потерять тебя навсегда. Например, если бы ты свалилась с моста и тебя унес прочь пенистый поток, то он бы пронзительно прокричал твое имя. – При мысли об этом она ухмыльнулась.

– Но тогда я бы умерла, – заметила Аннабел. – Я не хочу падать ни с моста, ни с лошади. Нынче утром я собираюсь выгулять Душистого Горошка, и падение на землю не входит в мои планы.

Раздался осторожный стук в дверь.

– Это Элси, – прошипела Аннабел, стремительно спустив ноги с кровати. – Я не хочу, чтобы она поняла, что я плакала. Скажите ей, что я принимаю ванну. – Она метнулась в ванную и заперла дверь.

Джоузи наклонилась вперед и ущипнула Имоджин за ногу.

– Надобно что-то делать! – прошептала она, когда Элси принялась возиться с одеждой Аннабел. – Я никогда не видела ее такой печальной. Она действительно считает, что он ее не любит.

– Возможно, он делается слегка косноязычным, когда речь заходит об этом предмете, – предположила Имоджин. – С мужчинами такое частенько бывает.

– Но ты же знаешь, какая Аннабел твердолобая. Похоже, она убедила себя, что желание и любовь – вещи несовместимые. Если так пойдет дальше, то бедняге придется изображать из себя кота, которого лишили мужского отличия, лишь бы убедить ее в своей любви.

– Чем ты занималась в классной комнате? – возмутилась Имоджин. – Твоя новоприобретенная манера выражаться в высшей степени неподобающа для юной леди. В сущности, для леди любого возраста. Должно быть, это все те книги.

– Я узнала это выражение от тебя, а не из книги! Мне крайне неприятно тебе это говорить, Имоджин, но классическая литература содержит гораздо больше пикантных подробностей, чем произведения, выпускающиеся «Минервой пресс», которые ты читаешь. Но не надо меня отвлекать. Я знаю Аннабел: уж если она что решила, то делается упрямой, что тот мул. Единственный способ изменить нынешнее положение дел – это каким-нибудь образом… подвергнуть ее опасности.

– Надеюсь, ты ошибаешься, – сказала Имоджин.

– В твоем случае это помогло, – напомнила ей Джоузи. – Ты упала с лошади, и Дрейвен тут же тайком умчал тебя в Гретна-Грин.

– Аннабел ни за что не прибегла бы к подобной тактике, – сказала Имоджин, молчаливо принимая на себя ответственность за то падение. – Ты знаешь, что она честна до крайности, и для нее подобная уловка была бы равносильна обману. В любом случае я надеюсь, что ты ошибаешься. Ардмор производит впечатление человека, способного убедить женщину в чем угодно, если постарается.

Но Джоузи полагала, что она очень редко ошибается. Тем не менее найти решение этой задачи было не так уж сложно: умеренная угроза для жизни, несомненно, пробудит в душе Ардмора неоспоримые признаки любви и убедит Аннабел в его чувствах.

Джоузи улыбнулась. У нее была отличная идея, как воплотить в жизнь задумку насчет малой толики угрозы.

Глава 32

Имоджин отворила дверь своей спальни и застыла в изумлении. Возле туалетного столика на стуле с прямой спинкой восседала дама, походившая на оживший семейный портрет. Но она явно не была призраком.

– За отсутствием иных лиц я сама представлю себя, – провозгласила она так, как если бы была самой ее величеством королевой. – Я – леди Ардмор.

Имоджин вошла в комнату и присела в глубоком, церемонном реверансе.

– Я несказанно рада познакомиться с вами, леди Ардмор. Я – леди Мейтленд, сестра мисс Эссекс.

Волосы бабушки Эвана были завиты, напудрены и собраны на затылке в высоченную башню. Она нацепила на себя две нитки изумрудов, что, как думала Имоджин, было непозволительно в утренние часы. И все же она выглядела властно. В ней можно было уловить сходство с внуком. У Ардмора глаза были зелеными, ау нее – серебристо-серыми и усталыми, но их обоих отличали волевой подбородок и красиво очерченные скулы.

Леди Ардмор взмахнула рукой:

– Присаживайтесь. Имоджин поспешила сесть.

– Стало быть, вы вдова, не так ли? —промолвила леди Ардмор. – До меня, разумеется, дошла весть о смерти Мейтленда. И о вашем побеге я тоже наслышана. Ваш муж был красивым юношей.

– Вы знали его? – спросила Имоджин.

– Я знала его мать, хоть та и была англичанкой. Мы с лордом Ардмором – моим мужем, а не сыном – время от времени ездили в Лондон. Она написала мне славное письмо, когда скончался лорд Ардмор, а потом еще раз, когда я потеряла сына и невестку.

Графиня умолкла на мгновение. Имоджин прикусила губу. Она не представляла, каково это – потерять мужа, а потом еще и их единственного сына. Не говоря уж о ее невестке и малышах.

Но не успела она придумать, что на это сказать, как леди Ардмор продолжила:

– Я очень опечалилась, когда услышала, что леди Кларис скончалась… в ноябре, не так ли?

Имоджин кивнула.

– Она сделалась сама не своя после смерти Дрейвена. Она подхватила простуду и просто-напросто не захотела продолжать жить.

– Пожалуй, было бы куда легче, если б я смогла зачахнуть от какой-нибудь болезни. Не однажды я желала этого. Но, – она посмотрела на Имоджин, и серебристые глаза ее были столь же колючими, как всегда, и абсолютно сухими, – представительницы нашего пола делятся на тех, кто плачет, и тех, кто рвет и мечет. Как я догадываюсь, вы принадлежите к последним. Имоджин выдавила из себя едва заметную улыбку.

– Я бы, пожалуй, отнесла себя и к тем, и к другим.

– О, и я плакала, – сообщила леди Ардмор. – Когда мой Джеймс и его жена погибли, а с ними их прелестные, прелестные детишки, я рыдала так, что думала, утону в слезах.

– Мне очень жаль, – вздохнула Имоджин. Графиня слегка передернула плечами.

– Не представляю, как это мы забрели на столь благодатную для слез почву, – сказала она. – Мне хотелось бы узнать, зачем вы приехали в Шотландию, леди Мейтленд. Замок полнится слухами. Моя горничная поведала мне, что мисс Эссекс хочет вернуться в Лондон и не собирается выходить замуж за графа.

– Это не так, – ответила Имоджин, гадая, стоит ли посвящать графиню во все подробности.

– Внук ничегошеньки мне не рассказывает. – Она вперила в Имоджин взгляд своих ясных глаз. – Тем не менее я уверена, что этот брак – именно то, что ему нужно. Он не проявлял ни малейшего интереса к женитьбе, и как ни досадно мне это признавать, Армальяк оказался прав, отправив его в Лондон. Ваша сестра обладает силой духа, и она шотландка, и я не хуже кого другого вижу, что он питает к ней нежные чувства.

Имоджин кивнула.

– Так где же тут ложка дегтя? – удивилась леди Ардмор. – Мне кажется, у вашей сестры глаза на мокром месте, что для нее несвойственно, равно как и для вас. Поэтому я снова вас спрашиваю, барышня: в чем дело?

– Она не верит, что лорд Ардмор ее любит, – послушно призналась Имоджин, не в силах противостоять напору этих серебристых глаз.

– Любовь? – фыркнула графиня. – Это одна из дурацких романтических выдумок. Вот я своего мужа боялась как огня. В прежние времена только так и должно было быть. Глава клана Поули согласился взять меня в жены, и мои родители неделями внушали мне, что я никогда не должна дерзить, повышать голос и никоим образом огорчать своего супруга.

– Должно быть, это было трудно, – сказала Имоджин.

– Ха! – воскликнула леди Ардмор. На минуту она призадумалась над ее словами. – Это было не так уж сложно. Я исполняла свой долг. Мое замужество было великим событием для моей семьи. И я выполнила свою часть сделки.

– И вы ни разу не повысили голос? – не удержавшись, спросила Имоджин.

Леди Ардмор хихикнула.

– Ну а вы как думаете, барышня? Ни разу – за целый месяц по меньшей мере. А может, даже за полгода.

Имоджин подумала, что скорее всего графиня продержалась с неделю.

– Мы с Ардмором нашли способ договориться друг с другом, хоть он и был небольшим охотником до разговоров. Эван похож на своего деда: он ждал, покуда не встретил вашу сестру, и отныне других женщин для него не существует и не будет существовать. Только не в этой жизни.

Имоджин проглотила комок, стоявший в горле.

– Аннабел непременно об этом узнает, – сказала она. – Боюсь, наш батюшка не всегда обращался с ней ласково, и Она едва ли осознает свои достоинства.

Леди Ардмор фыркнула.

– В таком случае она первая светловолосая красотка, которую я сочла не лишенной таковых.

– В том-то все и дело, – сообщила Имоджин. – Как раз из-за собственной красоты ей трудно поверить лорду Ардмору.

– Многие женщины согласились бы разделить с ней эту трудность!

– Да, – не без вероломства признала Имоджин. – Но она все равно так считает.

– Эта проблема легко решаема, – заявила леди Ардмор с живостью, напомнившей Имоджин, к ее беспокойству, Джоу-зи. – Я сама ею и займусь.

– Что? – испуганно спросила Имоджин. Подняв руку, графиня пресекла вопрос Имоджин:

– Вы должны довериться мне, юная леди. Да будет вам известно, что я лишь единожды встретилась со своим супругом перед свадьбой.

– Неужели? – удивилась Имоджин. Разумеется, ей было известно, что браки, устроенные родителями, были обычным делом между большими семьями. – Но вы же видели его до этого, не так ли?

Леди Ардмор покачала головой.

– В те времена молодых девиц скрывали от посторонних глаз. Меня, пожалуй, скрывали тщательнее прочих, поскольку с пятилетнего возраста прочили в графини.

– Какой… – вымолвила Имоджин, проглотив чуть было не слетевшее с губ слово «ужас».

– Впервые я увидела Ардмора за два дня до нашей свадьбы. Его младшие братья были горазды на проказы. Они задумали выпачкать меня. Вы знаете, что это такое?

Имоджин покачала головой.

– Это похоже на обмазывание дегтем и вываливание в перьях, только вместо дегтя используется патока, – с хмурым видом поведалаледи Ардмор. – Ужасный обычай, который «похвальнее нарушить, чем блюсти»[11], если вы улавливаете мою мысль.

Имоджин не улавливала.

– Это строка из «Гамлета», – пояснила графиня. – Другими словами, это древний обычай графства Абердиншир, но даже тогда он не часто применялся на практике, и, уж конечно, не в отношении будущей графини. Так вот, младшие братья будущего мужа решили сыграть со мной шутку. Бог свидетель, от этих отчаянных сорванцов можно было ожидать чего угодно.

– Им удалось выполнить задуманное? – поинтересовалась Имоджин.

– Нет-нет, – ответила леди Ардмор, снова взмахнув рукой. – Мой жених, конечно, спас меня. Захватывающая была сцена. – Она кивнула и посмотрела на Имоджин, хитро прищурив глаза. – Весьма волнительная.

– Нет! – воскликнула Имоджин.

– Да, – с тихим удовлетворением молвила леди Ардмор. – Да, думаю, это отлично сработает.

Глава 33

Джоузи обнаружила Мейна в библиотеке Ардмора, где он сидел, развалившись в кресле. В руках он держал экземпляр «Английской племенной книги» Уэдерби, но Джоузи показалось, что он просто смотрел в пространство.

– Что вы делаете? – спросила она его.

– Думаю о том, что я не вечен, – ответил Мейн, подняв глаза и устремив на нее взгляд из-под тяжелых век.

Джоузи почувствовала, как в ответ щеки ее слегка порозовели, что было для нее нехарактерно. Но присутствовало в Мейне некое будоражащее кровь звериное начало, благодаря чему к этому мужчине невозможно было остаться равнодушной. Какой стыд! Что за женщина станет краснеть при виде любовника собственной сестры, если говорить, отбросив излишнюю деликатность?

– С чего это вы утруждаете себя размышлениями о бренности жизни? – спросила она, расхаживая по кабинету, чтоб со стороны не выглядело так, будто она пришла сюда специально из-за него. – Вы уже не молоды, но еще и не настолько стары.

– Бог его знает, – промолвил он. – У Имоджин ко мне какая-то просьба?

Джоузи подошла к нему и присела на подлокотник его кресла.

– Нет, у меня. Мне необходима ваша помощь, – сказала она. – Помогите мне помочь Аннабел.

– Мне надоело помогать Аннабел, – сказал он, и усталые морщинки вокруг его глаз сделались глубже. У него были красивые глаза – Джоузи определенно понимала, почему сотни женщин ставили себя из-за него в глупое положение.

– У вас нет выбора, – тоном, не терпящим возражений, заявила Джоузи. – И не нервничайте. Не то вы истощите те немногие запасы энергии, что у вас имеются, а мне нужно, чтобы вы пошли со мной.

– У меня полно энергии! – воскликнул он с чуть более бодрым видом.

– Вот и чудненько. Потому что я направляюсь в конюшни Ардмора.

Она уловила проблеск интереса в его глазах.

– Хорошо.

– Мы отправляемся на верховую прогулку. Вместе с Аннабел и Ардмором.

Мейн был слишком умен, а все горе, как известно, от ума.

– Вы мне чего-то не договариваете.

– О чем мы не ведаем, о том и сердце не болит, – изрекла Джоузи. – У вас есть костюм для верховой езды?

– Вы же знаете, что нет! – огрызнулся Мейн.

– Быть может, вам подойдет костюм Ардмора?

– Да этот малый размером с дуб! Никогда не видел ни у кого таких мускулов.

– Вы и впрямь малость худосочны, – задумчиво молвила Джоузи. – Физические упражнения принесут вам огромную пользу. Может, Ардмор даст вам несколько советов касательно верховой езды?

– Довольно с меня ваших оскорблений! – сказал Мейн, поднимаясь на ноги. – Бога ради, я же сказал, что пойду с вами. Только дайте мне минутку, чтобы раздобыть у нашего хозяина какую-нибудь одежду.

– И сделайте так, чтобы он присоединился к нам. Через полчаса я приведу Аннабел в вестибюль, – сказала Джоузи.

Она бегом бросилась в свою комнату и извлекла на свет божий саквояж с лекарствами. На мгновение Джоузи испугалась, что забыла взять мазь с собой – но нет! Она всегда терпеть не могла, когда папенька просил у нее именно эту мазь, но все равно послушно ее готовила. И привезла маленький горшочек в Шотландию.

Когда полчаса спустя Аннабел, облаченная в амазонку, сошла вниз, она ожидала увидеть Джоузи, но, к своему удивлению, обнаружила там еще и Мейна. Из комнаты для завтрака вышел Эван, одетый в бриджи для верховой езды.

– Получилась настоящая компания! – воскликнула довольная Джоузи и вытолкала их всей гурьбой в дверь так стремительно, что Аннабел даже не успела обменяться приветствиями с Эваном.

Ее конь, Душистый Горошек, уже ждал ее – оседланный и готовый двинуться в путь. Изогнув шею дугой, он наклонил свою большую голову и дохнул ей в ладонь. Аннабел со стыдом подумала, что он проделал весь этот путь от поместья Рейфа, а она даже не навестила его, чтобы посмотреть, как ему понравилось его новое жилище.

– Аннабел! – позвала Джоузи. Она стояла возле приземистого уэльского пони. Одной из загадок их семьи было то, что Джоузи, бесстрашно ухаживавшая за ранами самых раздражительных животных, панически боялась ездить на них верхом. – Похоже, седло слегка натирает Душистому Горошку спину.

Они двинулись вниз по петляющей тропинке, которая вела к обширной лужайке позади замка. Трава еще не утратила нежно-изумрудного оттенка майской зелени.

Джоузи изо всех сил старалась не думать, какое расстояние было между широкой спиной ее пони и землей. Конь Аннабел принадлежал к тем мускулистым, холеным представителям лошадиного племени, что наполняли ее сердце ужасом. Но сколько бы Джоузи ни сравнивала своего толстенького маленького пони с огромным скакуном Аннабел, она все равно цепенела от ужаса, и пони это знал. Он выражал свое пренебрежение к ней тем, что наклонял голову и пощипывал траву, как бы резко она ни дергала за поводья.

Эван с Мейном достигли конца лужайки и остановились у тропинки, которая, петляя, сбегала вниз и змеилась вдоль реки.

– Отличный участок для скачек, – крикнул через плечо Эван.

Внезапно Джоузи поняла, что это прекрасная возможность.

– Мейн! – крикнула она. Тот обернулся.

– Да?

– Помогите мне слезть с лошади, – попросила девушка. – Пожалуйста.

Слава Богу, он не стал отпускать шуточки о том, что пони почти с нее ростом или что-нибудь в этом духе, а просто спрыгнул с лошади и помог ей спешиться.

– Я была права, – сказала Джоузи, подойдя к Аннабел. – Видишь, как Душистый Горошек перебирает ногами? У него небольшая подседельная рана. Но гляди, – она сунула руку в карман, – я захватила с собой мазь. Мейн, если бы вы помогли Аннабел спешиться, то я смогла бы…

Однако не успел Мейн сдвинуться с места, как Ардмор уже был тут как тут, протягивая руки к Аннабел. Но Джоузи не смотрела на них. Она просто подошла к Душистому Горошку и ослабила ему подпругу.

Мейн подошел вплотную к ней.

– Я думал, вы боитесь лошадей, – промолвил он. Душистый Горошек потянулся губами к ее волосам, и она нежно отпихнула его.

– Как кто-то может бояться лошади? – рассеянно спросила Джоузи. Она просунула руку под седло и теперь втирала пахучую мазь в спину Душистого Горошка, попутно мысленно принося ему извинения.

– Ну, вы же ездите на пони, – удивился Мейн. – Позвольте поинтересоваться, чем это вы натираете скакуна Аннабел? Это не седельная мазь. У нее другой запах.

Джоузи бросила взгляд через плечо, но ни Аннабел, ни Ардмор не обращали на них никакого внимания. Аннабел смотрела в землю, а Эван смотрел на Аннабел.

– Говорите тише! – шикнула она на Мейна.

– Да будет вам известно: до того, как я свел знакомство с сестрами Эссекс, никто никогда не говорил, что мне делать. – В голосе его звучало недоверие.

Джоузи затянула подпругу, но тут руки Мейна заступили место ее рук и затянули подпругу еще туже.

– Что бы вы ни делали, – пробормотал он, – уверен, я бы этого не одобрил.

– Скорее всего, – ответила она, одарив его широкой улыбкой, и чуть ли не бегом бросилась к своему пони, но потом ей пришлось ждать Мейна, чтобы тот помог ей взобраться на его спину.

Ардмор подсадил Аннабел на ее лошадь, проявив лестную заботу. Видно было, как сильно он влюблен. Всем мужчинам требуется небольшое потрясение, чтобы осознать это.

Джоузи хлопнула в ладоши.

– Давайте устроим скачки! – воскликнула она. – Было бы несправедливо ставить Ардмора в пару с Мейном, поскольку под Ардмором его собственная лошадь, поэтому лорд Ардмор будет состязаться с тобой, Аннабел.

– Со мной? – удивилась сестра, поудобнее устраиваясь в дамском седле.

– Разумеется, Ардмор должен дать тебе фору, – сказала Джоузи. – В конце концов, ты едешь в дамском седле.

– Но она едет верхом на Душистом Горошке, – встрял Ардмор. – Ведь Душистый Горошек несколько лет назад выиграл кубок Парфенона, не так ли?

Аннабел кивнула.

– Папа отдал его мне, как только стало ясно, что его лодыжка никогда не станет прежней.

– Ну, мне кажется, небольшая скачка будет Душистому Горошку по плечу, – молвил Ардмор. – Быть может, на фант?

Джоузи не могла с уверенностью сказать, почему сей вопрос имел такое значение, но Аннабел, похоже, была ошеломлена. Душистый Горошек беспокойно перебирал длинными ногами, пританцовывая на месте, словно ему не терпелось пуститься вскачь.

– Хорошо, – наконец вымолвила Аннабел.

– Аннабел получает фору пятьдесят метров, – распоряжалась Джоузи, посчитав, что этого расстояния будет как раз достаточно для того, что было задумано.

Так оно и вышло. Душистый Горошек плавно тронулся с места, перейдя было в ровную рысь, как вдруг взвился на дыбы в тридцати футах от них: передние копыта его выписывали в воздухе причудливые фигуры, словно он собирался опрокинуться навзничь.

Джоузи невольно охнула. Ее идея обернулась кошмаром. Однако Аннабел была превосходной наездницей: она подлаживалась под резкие, беспокойные скачки Душистого Горошка, словно те были обычным явлением.

– Какого дьявола! – воскликнул Мейн, и Джоузи внезапно вспомнила, что ей следовало смотреть на графа Ардмора, а не на свою сестру.

Сердце ее упало. В облике Ардмора не было даже намека на дикий ужас. Он не рванулся галопом вперед, чтобы выхватить у Аннабел поводья, равно как и не обнаруживал никаких признаков желания помочь ей. Да Аннабел могла свалиться на землю и сломать себе шею, потому что этот господин и в ус не дул. Он просто сидел себе на своей лошади, и глаза его одобрительно сверкали (Джоузи это видела), но тревоги в них было не больше, чем если бы он наблюдал цирковое представление.

– О нет! – охнула Джоузи. – Лошадь сейчас сбросит мою сестру на землю! Она может погибнуть!

Ардмор улыбнулся.

– Я знаю, вы боитесь лошадей, – ласково молвил он, – и поэтому вам, должно быть, эта сцена кажется пугающей…

Джоузи не понимала, как кто-то может смотреть на это иначе. Стоило только Душистому Горошку коснуться передними копытами земли, как он тут же издавал жалобное ржание и снова рывком становился на задние ноги, и тщетно Аннабел старалась его успокоить.

– …но, как видите, – продолжил Ардмор, – ваша сестра прекрасная наездница. Ее жизни ничто не угрожает.

– Конечно, угрожает! – гневно воскликнула Джоузи.

Но Ардмор просто сидел на своей лошади и довольно улыбался, пока Джоузи, не выдержав, не прокричала Мейну:

– Ну, тогда вы скачите и спасите ее!

Услышав это, Ардмор пустил лошадь легким галопом и неспешно поскакал вперед. Как раз тогда стараниями Аннабел Душистый Горошек простоял на земле достаточно времени, чтобы она успела соскочить с его спины. Поэтому когда подоспел Ардмор, девушка уже пригибала голову Душистого Горошка книзу и бранила его.

Бедный Душистый Горошек! Он повиновался ей, несмотря на то что его уши бешено дергались.

Через минуту Ардмор снял с него дамское седло, и Душистый Горошек с благодарностью принялся кататься по молоденькой травке.

Мейн строго посмотрел на Джоузи:

– Полагаю, вы перепутали мазь?

– Должно быть, – угрюмо ответила она.

Глава 34

Через час все они вели своих лошадей в поводу через зеленый луг. Со двора на противоположной стороне замка доносился шум, огромными волнами расплескиваясь в воздухе. Они повернули за угол и остановились. Внутренний двор кишмя кишел людьми, приветствовавшими друг друга, пронзительно перекликавшимися через головы других людей. Под стать звукам были и цвета: огромные ряды огненно-красной с оранжевым шотландки с более темными зелеными вкраплениями там и сям.

– Любопытно, – сказал Эван, передав лошадь конюху. – Похоже, моя бабушка созвала Кроганов. Мужчины здесь; полагаю, женщины следуют за ними в каретах.

– Кто они такие? – спросила Джоузи.

– Соседствующий с нами клан. Шумливая компания, – ответил Эван.

Джоузи и сама это видела. Слонявшиеся по двору мужчины, на ее взгляд, были пьяны.

– Давайте войдем с черного хода. – Граф повел их вокруг дома к огородам. – Пойду поприветствую наших гостей. Пожалуйста, присоединяйтесь, когда пожелаете.

– Что бы ты там ни сделала с Душистым Горошком, Эван нисколько не испугался, – тихо сказала Аннабел Джоузи, когда они взбирались по черной лестнице. – Тебе должно быть стыдно. Бедный Душистый Горошек! Полагаю, это был папин чудодейственный лосьон?

Джоузи виновато кивнула.

Едва Аннабел распахнула дверь своей комнаты, как ее горничная вскочила на ноги, точно возбужденный терьер. Лицо Элси было бледным и напряженным даже для человека, привыкшего всегда быть в боевой готовности.

– Ох, мисс, замок прямо-таки битком набит людьми – вы не представляете! Сюда съехалась добрая половина жителей двух графств, а другая половина уже в пути. Да к тому же тут не только благородные господа – тут все! В столовой уже яблоку негде упасть.

– Они приехали, чтобы отпраздновать свадьбу, – сказала Аннабел, почувствовав легкое головокружение от этой мысли.

– Только некоторые! – выпалила Элси. – А остальные заявились сюда, чтобы поесть на дармовщинку – так миссис Уорсоп говорит. У нее не осталось ни крошки масла, и ей пришлось посылать в деревню за всем, что там можно раздобыть. Но что и впрямь скоро закончится, так это виски. Они уже пьют там, внизу, а еще нет и полудня. И леди тоже пьют, хотя некоторые из них ведут себя не как леди, по моим меркам. Миссис Уорсоп говорит, что графиня созвала Кроганов сегодня утром, а по словам всех, они пьют каждое утро за завтраком.

Аннабел не могла придумать, что ей на это сказать, поэтому она уселась перед туалетным столиком, и Элси принялась расчесывать ее длинные волосы.

– Миссис Уорсоп нужна каждая пара рук, чтоб успеть накрыть столы, а все эти слуги как будто и не желают помогать. Они ведут себя так, словно просто пришли сюда на праздник, и мы должны прислуживать им также, как всем остальным.

Элси так проворно водила щеткой по волосам Аннабел, что те потрескивали.

– Я просто в толк не возьму, почему этим слугам обязательно быть такими чудовищно грубыми. Кабы не мое уважение к миссис Уорсоп, я бы не стала молчать.

– Чем больше ты уподобляешься в своих речах людям подобного сорта, тем меньше тебя уважают.

Элси отложила щетку в сторону.

– Я достану платье из бледно-золотистого крепа с прозрачным тюлем.

– Оно чересчур роскошное, – возразила Аннабел. – Я не могу спуститься вниз в этом платье, Элси.

– Вы должны, – сказала горничная. – Все эти люди гадают, почему его сиятельство выбрал вас, а не дочку леди Магуайр. Я видела ее одним глазком. Довольно красивая, но держится развязно. По ней сразу видно, что она не годится в графини. А вот вы выглядите как настоящая графиня.

– Но, Элси…

– Это платье вы еще не надевали. Французское. – Элси осторожно положила его на кровать.

Аннабел закусила губу. Платье было отделано по всему подолу бледными золотистыми розочками, перемежающимися зеленой ленточкой. Оно имело очень низкий вырез и небольшой шлейф. При этом оно было изящным и дорогим, а, по ее мнению, именно эти два качества требовались, чтобы поддержать ее мужество.

– К нему вы наденете двойную нитку жемчуга, которую вам подарила миссис Фелтон, – сказала Элси, суетливо снуя по комнате. – И в волосы вам тоже не помешало бы вплести французские золотистые розочки. – Она решительно выдвинула вперед подбородок.

– Ну, хорошо, – сдалась Аннабел. – Я надену это платье, но бальные туфли надевать не стану.

Элси насупила брови, и Аннабел спросила себя, как так вышло, что в итоге ее горничная верховодила ею, а не наоборот.

Едва она поставила обутую в усыпанную драгоценными камнями туфельку ногу на каменные ступеньки, что вели на нижнюю лестничную площадку, как шум стих. Приблизительно полсотни голов вскинулись вверх. Сто глаз воззрились на нее. Только лакей, стоявший у двери, поднял глаза и снова отвел взгляд в сторону.

Аннабел замерла на мгновение, чтобы дать им удовлетворить свое любопытство, а потом улыбнулась той улыбкой, которая, как она прекрасно знала, была обворожительной. Лица внизу, как и подобает, расплылись в ответных улыбках, и, преодолев последние несколько ступенек, она спустилась в вестибюль.

Толпа расступилась, и навстречу ей торжественно вышла леди Ардмор.

– Мисс Эссекс, – громко произнесла графиня, подойдя к Аннабел, – я с радостью приветствую вас в Ардморском замке.

По вестибюлю прокатился радостный гул.

– Я счастлива быть здесь, – промолвила Аннабел, присев в глубоком реверансе. Через минуту ее окружили веселые лица. Едва только кого-то из гостей уводили вверх по лестнице, что-бы найти им комнату на ночь, как в парадную дверь устремлялись новые визитеры. Лакеи то выходили наружу, то заходили внутрь и, опровергая фантазии Элси о том, что в доме не хватает еды, сгибались, пошатываясь под тяжестью окороков и бутылок с виски. Приблизительно час спустя Аннабел услышала пронзительные писклявые звуки, которые все приближались и приближались.

Леди Ардмор не стояла без дела, она энергично двигалась туда и сюда, то громогласно приветствуя свою очередную приятельницу, то посылая лакеев с новыми поручениями. Теперь она подошла к Аннабел, стоявшей в окружении гостей.

– Волынщики уже здесь. Где Эван? Аннабел покачала головой:

– Я его не видела.

– Ардмор! – взвыла графиня. Она заприметила Мака, который стоял на нижней ступеньке парадной лестницы, наблюдая за прибытием того, что, по всей видимости, было огромным кабаном, зажаренным до хрустящей корочки. – Мак, найди Ардмора! Волынщики уже едут!

Мак навострил уши, после чего метнулся за угол дома и стрелой помчался к конюшням. Но не успел он появиться вновь, как на дорогу хлынул поток людей, возглавляемых волынщиками. Впереди волынщиков двое мужчин выделывали нетвердыми ногами кренделя, в танце ведя за собой всю честную компанию.

Взяв Аннабел за руку, леди Ардмор вывела ее на улицу, на верхнюю площадку парадной лестницы. При приближении гуляк толпа бродивших по двору людей подалась назад, чтобы пропустить двух заводил, которые, танцуя, поднялись по лестнице в сопровождении десяти волынщиков.

– Эти двое – из клана Кроганов, – сообщила леди Ардмор под заглушавший все звуки писк волынок. – Свадьба для них – это предлог, чтобы оправдать потерю человеческого облика.

– Соседствующего с вами клана? – уточнила Аннабел, глядя, как двое мужчин, то ли шатаясь, то ли танцуя, взбираются к ним по ступенькам. То была отвратительная парочка с огненно-рыжими волосами, которые стояли торчком на их шарообразных головах. Они были одеты в килты, и их толстые, волосатые ноги являли собой непривлекательное зрелище.

– Именно. Интересно, куда запропастился Эван. Он должен…

Но что бы там ни должен был сделать Эван, все было позабыто, когда Кроганы, пошатываясь, преодолели последнюю ступеньку и принялись разглядывать Аннабел с головы до пят, словно она была портняжным манекеном.

– Ну как, разве она не милашка, Кроган? – сказал тот, что пониже ростом.

– Конечно, конечно, – промолвил тот, что повыше. – Я тут подумал… ты знаешь, что я тут подумал, Кроган?

Леди Ардмор прервала их беседу:

– Здесь никого не интересует, что ты думаешь, Кроган. – Она ткнула в одного из них указательным пальцем. – А что думаешь ты, Кроган, и подавно. Ведите себя прилично! – В голосе ее прозвучала резкая нотка, так что Кроганы удивленно заморгали.

– У вас одинаковые имена? – спросила Аннабел, попятившись назад.

– Она очень хорошенькая, – заметил низкорослый Кроган своему брату, уставившись на грудь Аннабел.

Девушка снова сделала шаг назад.

– Ну-ну, брат, – добродушно молвил второй Кроган. – Коли наш маленький монах решил урвать себе отменный кусочек, нам не стоит ему завидовать. Но старые обычаи забывать нам тоже не стоит.

И не успела Аннабел понять, что происходит, как сильная ручища обвила ее стан, после чего ее резко дернули влево и потащили вниз по ступенькам. Последнее, что она увидела, это то, как оставшиеся члены клана задорно сбивают лакеев Эвана с ног, в то время как ее, перекинув через плечо, уносил прочь верзила Кроган.

– Что вы делаете?! – визгливо прокричала она, колотя его по мясистой спине.

Мужчина бежал подозрительно быстро для человека, который минуту назад едва стоял на ногах. Через секунду они очутились под сенью деревьев, и Кроган устремился в глубь леса, продираясь сквозь заросли. Его брат, пыхтя, бежал за ним, словно точно знал, куда тот направляется.

– Что вы делаете? – снова взвизгнула Аннабел, на этот раз ухватив пучок рыжих волос и потянув за него изо всех сил.

– Ой! – вскрикнул мужчина и поставил ее на землю, следя, чтобы она не вырвалась. – Я-то думал, вы шотландка. Мне так сказали!

– Я и есть шотландка! – воскликнула Аннабел, устремив на него свирепый взгляд.

– Вот те на! Чтоб я треснул, ежели вы не красотка! – промолвил он, и взгляд его снова опустился на ее грудь.

– Лорд Ардмор убьет вас, если вы тронете меня хоть пальцем! – заявила Аннабел.

– У нас и в мыслях этого не было, – сказал толстяк. – Но вы ведь шотландка, так?

– При чем здесь это? – вскричала она. – Пустите меня!

– Наши братья пошли за Ардмором, – сказал щуплый Кроган. – А мы схватили вас. Доставай перья, Кроган.

– Что?

– Нам придется вас выпачкать, – сообщил он, ухмыляясь, точно дурачок. – Вы наверняка знаете, что это такое, или вы нездешняя?

– Я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите, – сказала Аннабел. Толстяк тем временем достал из своей котомки нечто похожее на мешочек перьев.

– Мы должны вас выпачкать, – повторил он. – Жалко, что на вас такое миленькое платье. – Он протянул руку, чтобы дотронуться до кружева, окаймлявшего вырез ее платья. – Но приказ есть приказ. Может статься…

Аннабел увидела, как к ее груди тянется толстая ручища, и непроизвольно закричала.

Державший ее за руку Кроган подскочил.

– Тихо, ну! – сказал он. – Мы не причиним вам вреда!

Но Аннабел только вошла во вкус. Кроган попытался накрыть мясистой ладонью ее рот, но она укусила его и снова заверещала.

– Дьявол побери, Кроган, – буркнул он. – Давай, что ли, сюда эту свою патоку. Думаю, эта мегера будет похлеще бабушки Ардмора. Думаю…

Аннабел изо всех сил пнула его мыском своей усыпанной драгоценными камнями туфельки.

– Ой! – вскрикнул он. – Ой! Думаю, нам стоит пару раз прочесть «Аве Мария» и попросить Пресвятую Деву заступиться за беднягу Ардмора…

Низкорослый Кроган закончил размешивать в горшочке нечто очень похожее на черную патоку. Аннабел извивалась, что было сил, крича во все горло.

Единственными звуками, оглашавшими лес, были ее собственные крики да причитания пыхтящего Крогана, что держал ее за руку. Но внезапно она услышала, как ясный, звонкий голос выкрикнул:

– Прекратите это!

– Помогите мне! – закричала Аннабел. Она уже было изготовилась снова укусить Крогана, как вдруг послышалось: «У-уф!», и толстяк, выпустив ее руку, отлетел в сторону.

Поскольку Аннабел уже занесла ногу, чтобы пнуть его, она рухнула прямиком на землю, и ей потребовалось время, чтобы подняться с вороха листьев и сплетенных корней. Волосы упали ей на глаза, и она ничегошеньки не видела.

Зато слышала. Она услышала звонкий шлепок и крик – вопль боли, а затем еще один звучный удар, словно кого-то стукнули по голове. Она откинула волосы с глаз и огляделась.

Роузи стояла, все еще держа над Кроганом-коротышкой огромный булыжник в обеих руках. Он валялся без чувств: щека его покоилась в лужице черной патоки. Роузи выглядела чрезвычайно довольной и нисколько не походила на человека с помутившимся рассудком.

– Я его ударила, – радостно сообщила она.

– Это точно, – удивленно моргая, сказала Аннабел.

Тут она услышала еще один глухой удар и круто развернулась.

Это был Эван. Он распластал Крогана-верзилу на земле и беспощадно его колотил.

– Если ты еще раз посмеешь тронуть ее, – прорычал он, – я убью тебя. – Бах! Голова толстяка мотнулась назад. – Я убью тебя, и для меня это будет раз плюнуть! – сказал Эван.

Голос его был таким свирепым, что у Аннабел отвисла челюсть.

– Слышишь меня, Кроган? – прокричал он.

– Д-да, – простонал мужчина. – Я н-не…

– Ты лапал ее! – взревел Эван, подняв его в воздух, точно куль с мукой, и разжав пальцы, так что тот снова шлепнулся на землю.

– Нет! – взвыл Кроган. – О Боже, да я к ней больше б-близ-ко не подойду! Это не я! – выл он. – Это твоя ба…

Эван снова занес кулак и ударил Крогана по подбородку. Толстяк издал стон, и глаза его закатились под веки. Он потерял сознание.

– Эван! – выдохнула Аннабел, положив ладонь на его руку, когда он оторвал Крогана от земли и принялся трясти его, чтобы привести в чувство.

– Я найду отца Армальяка, – сказала Роузи звонким, точно колокольчик, голосом. Она убежала прочь, и Аннабел снова резко повернулась к Эвану.

Он выпустил Крогана, и тот упал обратно на листву.

Эван дышал так, словно пробежал тридцать миль, поэтому он занялся тем, что принялся сосредоточенно опускать рукава. Он, Эван Поули, граф Ардмор, только что первый раз в жизни потерял самообладание. Ну, быть может, не совсем в первый раз.

Он внимательно оглядел Аннабел и понял, что она не пострадала. Его Аннабел. Они напугали ее, но не причинили вреда. Земля была усыпана перьями, а из горшочка на голову второго Крогана вытекала патока.

В конце концов ему пришлось встретиться с ней взглядом, потому что ее рука лежала на его руке. Зная, что между ее бровями будет та маленькая складка, он взглянул на нее.

И чуть было не закрыл глаза, ошеломленный ее красотой: струящимся через его руку водопадом спутанных волос цвета золотых монет, обворожительно изгибавшимися уголками ее глаз, умом и мужеством, которыми светилось ее лицо.

– Ты в порядке? – прошептала она.

– Он даже не тронул меня, пьяный дурак, – вымолвил Эван.

– Пьяный он или нет, – содрогнулась Аннабел, – я очень признательна тебе за то, что ты меня спас, Эван.

– Я собирался убить его, – медленно проговорил он. – Убить.

Аннабел смотрела на него.

– Помнишь, я как-то имел глупость сказать, что не могу позволить себе погубить свою душу? – спросил Эван.

Она кивнула.

– Так вот, это не составит никакого труда. Когда я увидел, как он трогал тебя…

Он замялся.

– Я бы убил его, а потом убил еще раз, – сказал он, и в голосе его слышалась ярость, которая пронзительным ветром прошлась по телу Аннабел. – Боже, Аннабел, вопрос не в том, каким образом я погублю и погублю ли свою душу. Спроси меня, сколько раз я обрек бы себя на муки вечные ради тебя?

– Сколько раз? – еле слышно вымолвила Аннабел, заглянув ему в лицо. Она затаила дыхание, чтобы лучше расслышать его ответ.

– Пока не захлопнутся врата ада, – прямо ответил он.

– О, Эван, – прошептала она, обхватив его лицо ладонями. – Я не могу… – Слезы навернулись у нее на глаза.

– О чем тут плакать? – спросил он. Но было в ее лице нечто такое, от чего у него полегчало на сердце. – До того, как я встретил тебя, я никогда не становился на путь греха. А теперь я срываюсь на всех и вся, меняюсь на глазах… и чуть было не убил своего соседа.

Аннабел засмеялась, но слезы по-прежнему текли у нее из глаз. Она принялась покрывать его лицо поцелуями, переполненная любовью к нему, пока его руки не обвили ее стан, и, положив конец всем этим легчайшим поцелуям, он жадно припал к ее губам… словно в целом мире не было никого, кроме них двоих и окружавшего их безмолвного леса.

– Аннабел! – спустя некоторое время прошептал Эван. Голос его был хриплым и грубым. – Ты еще не простила меня за то, что я так сильно тебя желаю?

Заморгав, она уставилась на него… и рассмеялась.

– Я люблю тебя, – хриплым голосом вымолвил он. – Но проклятие, Аннабел, даже если я постараюсь не желать тебя, из этого ничего не выйдет.

Она снова засмеялась.

– Ты так ничего и не понял, да?

– И скорее всего никогда не пойму. Не знаю, почему тебя так осчастливил тот факт, что я едва не прикончил соседа.

– Ты сказал, что ради меня обрек бы себя на муки вечные, – сказала она.

– Это не повод, чтоб отметить меня знаком почета.

– Только не для меня, – с болью в голосе сказала она. – Никто прежде не ценил меня так высоко, Эван.

– Мне кажется, я никогда и никого не любил так, как тебя. О, я люблю Грегори, и Роузи, и бабулю, но… – Он замялся.

– Все потому, что твои родители погибли, – докончила за него Аннабел. Она улыбнулась сквозь слезы. – Помнишь, как ты сказал мне, что богатство было тебе безразлично и поэтому ты продолжал приумножать его?

– Но мне небезразлично, потеряю я тебя или нет, – сказал он неожиданно охрипшим голосом. – Я скорее умру, чем отпущу тебя.

– Если ты… – Она сглотнула и снова подняла на него взгляд. – Я не знаю, как выразить это словами.

В глазах его тоже виднелось нечто очень похожее на слезы.

– В таком случае, согласна ли ты беречь мою душу, Аннабел Эссекс? – спросил он, и она никогда не слышала, чтобы шотландская картавость так сильно сквозила в его речи.

– О да, – прошептала она. – Да, да, согласна, Эван Поули. А ты согласен беречь мою?

– Почту за честь, любимая, – прошептал он.

Глава 35

Когда в тот вечер будущая графиня Ардмор появилась в дверях огромного северного бального зала, все ахнули. Мисс Аннабел Эссекс была чрезвычайно изящна – от мысков усыпанных драгоценными камнями туфелек до безупречных блестящих локонов. Леди Магуайр отвернулась, насупив брови, а у ее дочери Мэри навернулись на глаза слезы.

– Ты только погляди на это платье, ма, – сказала она, вцепившись в руку своей родительницы. – Немудрено, что Ардмор не захотел взять в жены меня.

– Оно французское, – фыркнув, ответила ее маменька. И прибавила, круто переменив мнение, которого держалась последние три года: – В конце концов, Ардмор не такой уж завидный жених, если взять всех этих монахов и сумасшедшую дамочку в доме. – Она кивнула в сторону пухлого, довольно низкорослого юного лорда, который вытянулся на цыпочках, пытаясь хоть одним глазком взглянуть на будущую графиню. – Молодой Бакстон будет для тебя хорошей партией.

Мисс Мэри надула губки.

– У Бакстона нет замка, и он толстый. Кроме того… – Она проследила взглядом за лордом Ардмором, который двинулся через всю комнату, чтобы поприветствовать свою нареченную. Он смотрел на мисс Эссекс так, будто никогда прежде не видел женщины. – Бакстон никогда не будет так на меня смотреть. Быть может, появление жареной индейки он и встретит с таким же энтузиазмом, но жену – никогда.

Итак, взгляд леди Магуайр тоже устремился в противоположный конец комнаты. Минуту спустя она медленно кивнула, словно вспомнив что-то из очень далекого прошлого.

– Сегодня здесь собрались все сливки высшего общества Шотландии, Мэри. Оглядись вокруг и найди кого-нибудь, кто будет смотреть на тебя точно так же. Ты красивая юная леди, и не забывай об этом!

Но Мэри наблюдала за тем, как Ардмор и мисс Эссекс танцуют вместе и как она смеется, глядя на него.

– Ma! – пискнула Мэри. – Посмотри на это! Ее маменька посмотрела.

– Что за манеры! – презрительно фыркнула она. – Отродясь не видела ничего подобного!

– Он поцеловал ее прямо на глазах у всех нас! – воскликнула Мэри, охваченная благоговейным ужасом.

В другом конце бального зала Имоджин притянула к себе свою маленькую сестренку и обняла ее.

– Ты видела это? – прошептала она. – Ты это видела?

– Конечно, видела, – ответила Джоузи. – Полагаю, это означает, что твой план сработал, а мой – нет. – Голос ее был немного сердитым.

– У меня не было никакого плана, – лучась счастьем, промолвила Имоджин. Эван все кружил и кружил Аннабел в танце, в то время как все остальные смотрели на них. Он являл собой яркий пример влюбленного мужчины. – План был у леди Ардмор.

– Правда? Отличная, должно быть, была стратегия. Я обязана выспросить у нее подробности, – сказала Джоузи. —Для моего исследования влюбленных мужчин.

Прошло много часов, прежде чем Эван смог остаться с Аннабел наедине. Похоже, ей пришлось перетанцевать с каждым приглашенным шотландцем. Он то и дело терял ее из виду, и ему приходилось искать ее, дабы удостовериться, что ее не лапает спьяну какой-нибудь чересчур восторженный представитель клана. В один из таких моментов, когда он стоял, прислонившись к стене, и наблюдал за тем, как танцует Аннабел, его обнаружил отец Армальяк.

– Ты, похоже, подсчитываешь выпавшие на твою долю блага, – сказал он со своей мягкой улыбкой.

– Их так много, что сразу и не сосчитать, – ответил он. – Роузи сказала что-нибудь еще?

– Нет. Сомневаюсь, что она когда-нибудь станет очень разговорчивой. Но пока она довольствуется и теми немногими словами, какие употребляет, и думаю, что хоть молодому Крогану и не повезло, для Роузи та встреча в лесу была чудесным событием. Она постояла за себя (или так она считает) и вновь обрела дар речи. Вот уж воистину благо.

Эван снова наблюдал за Аннабел.

Отец Армальяк улыбнулся.

– Страшно любить кого-то после такой огромной утраты, какую понес ты, – промолвил он.

Эван повернул голову и удивленно посмотрел на него.

– Так… так сказала Аннабел.

Улыбка отца Армальяка превратилась в ухмылку.

– В таком случае разве я не мудрейший человек в Шотландии? Ведь это я послал тебя в Лондон.

Внезапно Эван притянул маленького монаха к себе и стиснул его в крепких объятиях.

– Да, – сказал он. – Конечно, мудрейший. Наконец… наконец Эван ухитрился увести Аннабел в свой личный кабинет и удобно расположил ее на диванчике перед камином.

Разумеется, первым делом он поцеловал ее. И она закрыла глаза и упала в его объятия в той восторженно-покорной манере, которую он так любил. Теперь это было ему очевидно. Он полюбил Аннабел в ту минуту, когда увидел, как она рассматривает те огромные статуи египетских богов с озадаченным, умным и совершенно обворожительным видом.

Поэтому он приподнял ее подбородок и едва заметно коснулся ее губ своими.

– Открой глаза, Аннабел.

Она открыла их, охваченная истомой от усталости, желания и любви к нему, которую теперь он так ясно читал на ее лице.

– Я люблю тебя, – сказал он охрипшим от волнения голосом.

Она улыбнулась ему, и совершенно неожиданно в глазах ее заблестели слезы.

– О, Эван, я совсем не понимала этого все то время, покуда волновалась о деньгах и планировала найти мужа, который будет меня желать…

Он открыл было рот, но она покачала головой.

– Именно к этому все и сводилось. Я полагала, что буду чувствовать себя в безопасности, если просто смогу каждый день носить шелк. – Она запечатлела на его щеке поцелуй. – Я понятия не имела, что единственная ценность, которая имеет значение, это любовь. Ты не целовал меня уже много часов, – прошептала она с болью в голосе. – Я не чувствую себя в безопасности.

Медленно, очень медленно он наклонился к ней, и их губы опять соприкоснулись. Этот поцелуй был похож на все их поцелуи: в нем была и сладость, и необузданность, и ощущение, что они только-только перестали целоваться, и теперь возобновили тот самый поцелуй, в котором их уста впервые слились в апреле. Двумя секундами позже он уже жадно терзал ее губы, вкладывая в этот поцелуй всю свою душу и любовь. И она целовала его в ответ… целовала, целовала.

Очнувшись, Эван поймал себя на том, что бормочет что-то невнятное.

– Ты становишься романтиком! – поддразнила его Аннабел, но в голосе ее слышалась радость.

– А ты – нет? – спросил он. – Ты любишь меня, Аннабел, – сказал он. – Ты уверяла меня в этом, и я намерен проследить, чтобы ты держала свое слово следующие семьдесят лет. Ты любишь меня. – Он поцеловал ее глаза. – Ты сходишь с ума от любви, – промолвил он, целуя кончик ее носа. – Ты вне себя от любви. – И он снова добрался до ее губ.

– Да, – ответила она, обвив руками его шею. – О да, Эван. Да.

– А я люблю тебя еще сильнее, – прошептал он.

Некоторое время спустя от огня, предоставленного самому себе, остались лишь тлеющие угли, время от времени выбрасывавшие дрожащую искорку в темный дымоход. Огромный, величественный замок затих, даже несмотря на то что все спальни и укромные уголки его были битком набиты шотландцами.

Эван подумывал о том, чтобы увести Аннабел наверх. В конце концов, там их ждала весьма удобная кровать, и хотя этот диванчик был очень славным, длина его все же была не совсем подходящей. Конечно, они пока еще были не совсем женаты, но утром первым делом…

– Эван, – промолвила Аннабел. Она снимала с него галстук, что и впрямь означало, что ему следует подхватить свою нареченную на руки и отправиться наверх, пока их не обнаружили и не разгорелся скандал, который посрамит тот, что случился в Англии. – Ты помнишь кроличий поцелуй? – прошептала она, уткнувшись ему в шею. Теперь ее руки пробирались ему под рубашку.

– Из нас двоих именно у тебя хорошая память. Полагаю, мне придется тебе его продемонстрировать.

– Помнишь, я как-то спросила тебя, есть ли у него пара? – Глаза ее сверкали в последних отблесках огня.

– Пара? – переспросил он, но руки ее уже лежали на его талии. – Нет!

– Мерка, применяемая к одному, должна применяться и к другому, – строго молвила она и начала поцелуями прокладывать дорожку вниз по его груди.

Эван глянул вниз на ее кудри и предпринял последнюю попытку повести себя как подобает джентльмену.

– Ты не обязана этого делать, – тяжело дыша, вымолвил он.

– Конечно, не обязана, – сказала она, на минуту подняв на него глаза. – Но я хочу это сделать. – Она улыбнулась. – Я заперла за нами дверь.

– Но…

– Ты хочешь, чтобы я это сделала?

Заморгав, он уставился на нее. Он не знал, как выразить это словами.

– Эван, – промолвила она, – ответь мне честно. Разве тебе бы этого не хотелось?

Иного ответа, кроме как честного, здесь быть не могло. Они выработали это правило за всеми своими играми в вопросы по пути сюда. Всякий раз, как кто-то из них заговаривал о честности, одновременно задавая вопрос…

– Да, – наконец ответил он. – Мне бы очень этого хотелось. Аннабел лучезарно улыбнулась ему.

– В таком случае…

Глава 36

Несколько месяцев спустя

– Как сегодня прошли занятия? – осведомилась Аннабел.

– Это ужасная докука! – ответила Джоузи с готовностью шестнадцатилетней девицы обсуждать все, что связано с ее персоной, в любое время дня и ночи. – Я просто не умею танцевать. Я не понимаю этого! – Вид у нее был потрясенный.

Аннабел рассмеялась.

– Что значит не умеешь танцевать? Я полагала, тебе просто трудно считать в уме такты.

– Я чудовищно танцую, – объявила Джоузи. – Месье Жомо махнул на меня рукой. И что хуже всего, Грегори безупречен!

– Это жестокая превратность судьбы, – сказала Аннабел, улыбаясь во весь рот. Джоузи решила провести зиму вместе с ними в Шотландии. У них с Грегори была как раз такая разница в возрасте, что Джоузи хотела верховодить им во всем, а он хотел того же самого от нее.

– Он скользит по полу так, словно чутье подсказывает ему, что делать дальше, – поведала Джоузи, и уголки ее губ опустились. – Тогда как я пытаюсь вспомнить, что следует дальше, путаюсь и начинаю паниковать – а потом все заканчивается, и месье Жомо снова принимается кричать. – Она вздохнула. – Лучше я вернусь в классную комнату. Мисс Флекноу вся извелась из-за снега, и от этого у нее ужасное расположение духа. Мы должны были навестить Роузи, но выпало слишком много снега.

Роузи жила, не ведая забот, в сиротском приюте всего в часе езды от них вниз по дороге. Эван распорядился построить для нее небольшой домик на территории приюта, и они с сиделкой проводили дни, играя с детишками. Дети не имели ничего против того, что Роузи произносила всего немного слов, и, поскольку мужчины редко отваживались посетить их владения, она была вполне счастлива.

Но конечно, в горах уже воцарилась зима, и теперь они не смогут навещать Роузи так же часто, как осенью. Шла середина октября, и на улице разыгралась снежная буря, хотя для снега было еще рановато. Аннабел лежала на кушетке в своей спальне и лениво смотрела в окно. Вначале снежинки, танцуя, падали с неба, но теперь снег повалил тяжелыми хлопьями, пригибая к земле виноградные плети, обвивавшие окно спальни, и за окном потемнело.

Пожалуй, самое время немного вздремнуть… Она повернулась на бок и свернулась калачиком, поглаживая живот. Ребенок шевелился в ее чреве, как говорят, пробуждаясь к жизни. В этот миг ей показалось, что он танцует вместе со снежинками. Улыбнувшись, Аннабел натянула на себя легкое одеяло и незаметно погрузилась в сон.

Минуло долгих две недели с тех пор, как Эван в последний раз видел свою жену. Он отбыл в Глазго по делам, но договор, который предполагалось заключить в краткие сроки, затянулся , превратившись в долгое и утомительное дело, усугублявшееся тем, что он не находил себе места вдали от дома.

Эван повернул дверную ручку и открыл дверь. Аннабел лежала на боку, лицом к нему, и щека ее мирно покоилась на руке. Волосы ее были собраны на макушке в копну блестящих кудрей. Он разбудил ее поцелуем.

Даже полусонная, она обвила его шею руками, и губы его припали к ее губам в крепком поцелуе.

– Стоит мне ощутить твой вкус, и я уже безнадежно пьян, – наконец прошептал он, поцеловав ее закрытые глаза.

Аннабел улыбнулась, но между бровями ее снова залегла маленькая складка.

– Что такое, дорогая? – спросил он, целуя ее брови.

– Ты точно желаешь меня?

Удивленный, он отстранился и поглядел на нее. Лицо его жены напоминало изящный треугольник, на котором были вырисованы изящные дуги бровей, глаза с вздернутыми уголками, губы, видом своим располагавшие к поцелуям, даже когда она, нахмурившись, смотрела на него. Она была самой желанной, самой прекрасной женщиной в мире.

– Конечно, да, – ответил он, слегка запрокинув ее голову, чтобы коснуться губами ее уст. – Как ты можешь в этом сомневаться?

Аннабел заколебалась, но она должна была это сказать:

– Я такая толстая! Я теперь вовсе не соблазнительная! Услышав это, Ардмор ухмыльнулся.

– Ты ослепла, дорогая.

– Но что, если ты перестанешь желать меня, оттого что я стану слишком неуклюжей? И я хочу получить честный ответ, – прибавила она. – Что, если я много месяцев буду прикована к постели? Или вся покроюсь прыщами? Или мои лодыжки сделаются похожими на две горы? Бабуля говорит, что иногда женщины не хотят иметь близких отношений, пока не родится ребенок, и еще долгое время после этого.

– В отъезде я скучал, и мне недоставало нашей любовной близости, – нежно промолвил он. – Но то, по чему я скучал, едва ли имеет отношение к соитию наших тел. Среди ночи меня заставляло пробуждаться, изнывая от боли, сердце, а не какой-либо другой орган моего тела.

– Ты точно уверен? – прошептала она.

В ответ Эван просто кивнул. Глаза его смеялись.

– Точнее некуда.

Тут она опустила одеяло и положила его руку на свой огромный, твердый живот. Он едва не отшатнулся.

– Боже всемогущий! Ну и вымахал наш малыш за эти две недели! – воскликнул Эван, осторожно положив свои ручищи поверх ее живота.

– Отец Армальяк был бы недоволен, услышь он, что ты поминаешь имя Божье всуе, – рассмеялась Аннабел. И прибавила: – Два дня назад приходил доктор. Думаю, мы зачали этого ребенка в самую первую ночь, которую мы провели вместе, Эван.

Лицо его медленно расплылось в улыбке.

– В хижине Кеттлов? То была восхитительная ночь. Она накрыла его руки своими.

– Как сказал бы отец, это бесценный дар, ниспосланный нам свыше.

В глазах Эвана блестели слезы, и он нисколько не стыдился этого.

– Для меня этот дар – ты. – Он поцеловал ее. – Моя жена. Моя душа. Моя возлюбленная.

Он стер ее слезы поцелуями.

– Ты такая красивая! – выдохнул он. – Посмотри на свои груди, Аннабел. – Руки его в нерешительности застыли в воздухе. – Сдается мне, они тоже подросли!

Минуту спустя голова ее откинулась на спинку кушетки. Сердце ее колотилось так, что его удары отдавались у нее в ушах; руки его обращали ее плоть в пламя. Она разомкнула веки и увидела, что глаза Эвана сделались черными как смоль.

– Кто знал, что женщины делаются столь прекрасными в эту пору своей жизни? – хрипло промолвил он. – Нам придется спать в разных комнатах, Аннабел, если ты не хочешь, чтоб я к тебе прикасался.

Он потер пальцем ее сосок – она застонала, и бедра ее невольно выгнулись. Эван отдернул руки и, практически споткнувшись, поднялся на ноги.

– Это будет испытанием, – сказал он, медленным движением руки убрав волосы со лба.

Аннабел потянулась. Она уже много месяцев не чувствовала себя так хорошо. Равно как и такой… такой красивой. И определенно давно не чувствовала себя столь желанной.

– Это будет похоже на наше первое совместное путешествие в Шотландию, – предположила она. – Пожалуй, мы снова могли бы поиграть в игру на поцелуи.

– Нет, – промолвил он, и на лице его отразилась мука. – Нет. Никаких поцелуев.

Она поднялась на ноги и снова потянулась. Эван резко отвел взгляд.

– Да, испытание, – пробормотал он себе под нос.

Аннабел широко улыбнулась. Никогда в жизни она не чувствовала себя более соблазнительной, более всесильной, более… более любимой. Она неспешно подошла к кровати и села на нее, вытянув руки назад, так что ее груди предстали в самом выгодном свете.

– Барышня, тебе придется мне помочь, – серьезно сказал ее супруг. – Не надо на меня так смотреть.

Она подавила улыбку, скрыв свою радость, и надула губки.

– Но мне нужна помощь. А ты здесь для того, чтобы мне помогать.

– Проси что угодно, – сказал он. – Я сделаю все, что твоя душа пожелает, Аннабел.

– В таком случае, – нежно промолвила она, – мне бы хотелось, чтобы ты снял с меня это платье.

Он остался стоять посреди комнаты совершенно недвижим.

– А потом, – сказала она томным от желания голосом, – мне бы хотелось, чтобы ты поцеловал меня здесь. – Она дотронулась до своей груди. – И здесь. – Она коснулась своего огромного живота. – А потом…

Но он уже был рядом, одним махом оказавшись в постели и стиснув ее в объятиях, так что она даже не успела заметить, как это произошло.

– Я люблю тебя, Аннабел, – сказал Эван, и голос его был проникнут обещанием, искренностью и правдивостью.

– Спроси меня, как сильно я тебя люблю, – попросила она, обхватив его лицо ладонями. – Обещаю, я отвечу тебе честно.

– Как сильно ты меня любишь? – прошептал он.

– Очень сильно, – прошептала она в ответ. – Так сильно, что моя любовь не угаснет даже за порогом смерти. А теперь ты должен мне поцелуй.

Мгновение спустя они уже лежали в кровати, и между ними не было никаких преград, кроме растущего в ее чреве ребенка.

И, по обыкновению, Сэмюэль Рафаэль Поули, будущий граф Ардмор, уснул крепким сном.

1

Чичисбей – постоянный спутник богатой, знатной замужней дамы.

2

Чарлз Таунзенд – английский виконт, ввел новую норфолк-скую систему земледелия, предполагающую круговой цикл смены культур на четырех участках.

3

Выражение, придуманное автором и обозначающее интимные ласки.

4

Дела сердечные (фр.).

5

«Минерва пресс» – типография в Лондоне, издававшая в конце восемнадцатого – начале девятнадцатого века сентиментальные романы.

6

Ганноверская династия – английская королевская династия в 1714-1901 гг.

7

Криббидж – карточная игра на деньги для двух игроков; карты сбрасываются на особую доску с колышками.

8

Принц Уильям, сын короля ГеоргаII, жестоко подавил восстание якобитов в 1745 г. Безжалостность, с какой он обошелся с горцами, принесла ему прозвище Мясник.

9

Шекспир. Сонет 129 (пер. А. Федорова).

10

Блудницы (лат.).

11

Шекспир.