Четыре сестры (№2) - Супруг для леди

Из ее уст это прозвучало так, словно Имоджин вот-вот схватит мерзкую простуду.

– И вы тоже? – поинтересовалась Аннабел.

– Слава Богу, нет, – ответила Гризелда, слегка вздрогнув. – Но я искренне считаю, что чувства Имоджин к лорду Мейтленду были глубже, нежели мои к лорду Уиллоби. Хотя, – прибавила она, – я, естественно, питала к своему мужу все надлежащие чувства.

Имоджин улыбалась, глядя на Ардмора, – веки ее были полуопущены, словно… Ну и ну! Аннабел отвернулась.

Что Имоджин хотела, то Имоджин получала. Она много лет любила Дрейвена Мейтленда и не придавала никакого значения тому, что тот был помолвлен с другой женщиной. Как только Имоджин представился удобный случай, она каким-то образом умудрилась растянуть лодыжку, да так, что поправляться ей пришлось в семейном кругу Мейтлендов. То растяжение лодыжки оказалось необычайно удачным. Не успела Аннабел опомниться, как ее сестра уже сбежала с Дрейвеном Мейтлендом. В сущности, принимая во внимание силу духа Имод-жин, Аннабел склонялась к мысли, что Ардмору, возможно, придется искать себе невесту и добиваться ее руки в следующем сезоне.

– Вы не видели лорда Россетера? – осведомилась она у Гризелды.

Но Гризелда была заворожена – как и, несомненно, почти все респектабельные дамы в комнате – поведением Имоджин на танцевальной площадке.

Аннабел снова взглянула на сестру. Имоджин не могла бы более ясно дать понять свое намерение стать участницей скандальной любовной истории. Она цеплялась за Ардмора так, словно обратилась в плющ.

– О Господи, – простонала Гризелда.

Теперь Имоджин поглаживала шею Ардмора точно так, как если бы собиралась нагнуть его голову к своей.

Старшая сестра Аннабел, Тесс, плюхнулась в кресло рядом с ними.

– Кто-нибудь может оказать мне любезность и объяснить, почему Имоджин ведет себя как распутница?

– Где ты пропадала весь вечер? – поинтересовалась Аннабел. – Мне показалось, что в начале бала я мельком видела вас с Фелтоном, но после я не могла тебя найти.

Тесс оставила ее вопрос без ответа.

– Своим поведением она может погубить себя! Люди сделают вывод, что она любовница Ардмора.

– И будут правы, – вмешавшись в их разговор, спокойно заметила Гризелда. – Как вы, моя дорогая? У вас цветущий вид.

Но Тесс прямо-таки уставилась на Гризелду:

– Имоджин завела любовника? Я знала, что она вне себя от горя, но…

– Она называет это «завести чичисбея», – сказала Аннабел.

В центре бального зала Имоджин кружилась в танце с шотландцем, прижимаясь бедром к его бедру и запрокинув назад голову в чувственно-порочной позе.

– Надо что-то делать, – мрачно сказала Тесс. – Одно дело – завести чичисбея, если это то, чего она хочет. Но, продолжая вести себя подобным образом, она вызовет такой страшный скандал, что ее перестанут приглашать на званые вечера.

– О, в этом отношении она уже перешла все границы дозволенного, – молвила Гризелда чересчур веселым голосом, что не способствовало успокоению Аннабел. – Помните, она сбежала со своим первым мужем. А после этого представления… Но ее, *конечно же, по-прежнему будут приглашать на самые большие балы.

Тесс воспитывала трех своих младших сестер с того дня, как умерла их мать, и не собиралась так легко мириться с позором Имоджин.

– Так не годится, – заявила она. – Я просто скажу ей, что… Аннабел покачала головой:

– Не тебе давать советы. Вы обе только что уладили ссору многонедельной давности. – И поскольку вид у Тесс был бунтарский, Аннабел прибавила: – Если только ты не хочешь затеять очередную перепалку с Имоджин.

– Все это так нелепо, – пробормотала Тесс. – Мы по-настоящему и не ссорились.

В это самое мгновение появился Лусиус Фелтон, запечатлел поцелуй на волосах своей жены и подмигнул Аннабел.

– Дай мне возможность – и я отыщу повод, чтобы самой перестать с тобой разговаривать, – сказала Аннабел, улыбнувшись ему. – Все эти супружеские нежности тягостны для желудка.

– Имоджин очень мило извинилась, – сообщила Тесс. – Но я по-прежнему полагаю, что ее поведение было на удивление неоправданным.

– Твой муж… – начала было Аннабел.

– Жив, – сказала Тесс, поняв, куда она клонит. – Но неужели это означает, что я должна, не сказав ни слова, позволить своей сестре погубить себя?

Но Аннабел ощутила прилив сочувствия к Имоджин, увидев, как Лусиус поднес к губам руку Тесс, прежде чем покинуть их, чтобы принести ей бокал шампанского.

– Ты полагаешь, Ардмор осведомлен, что Имоджин только что овдовела? – спросила Тесс. – Возможно, ты смогла бы воззвать к его лучшим чувствам. Разве ты только что не разговаривала с ним?

– Он понятия не имеет, что Имоджин – моя сестра, – с сомнением сказала Аннабел. – Я…

– Это не имеет никакого значения, – вставила свое слово Гризелда. – Ранее этим вечером Имоджин довольно ясно дала понять, что она твердо намерена устроить скандал. И, честно говоря, если это и есть та манера, в какой она намерена действовать, то я признательна, что она выбрала шотландца, а не моего брата. Я все еще в некоторой степени питаю несбыточную надежду на появление племянника. Может, Мейн и спал с большей частью доступных женщин в свете, но он никогда не устраивал публичных представлений.

Глаза Тесс сузились.

– Она хотела выбрать Мейна?

– Да, Мейна, – подтвердила Аннабел. – Полагаю, она забрала себе в голову некую донкихотскую мысль о том, чтобы наказать его за то, что он бросил тебя у алтаря.

– Глупости! – сказала Тесс. – Мейн сам себя достаточно наказывает. – Она повернулась к Гризелде; – Он приехал сегодня?

– Конечно, – удивленно ответила Гризелда. – Он как раз был в игорной комнате, когда я в последний раз туда заглядывала. Но…

Тесс быстро направилась в ту комнату, где мужчины сидели вокруг карточного стола, надеясь, что жены не утащат их на паркет в бальном зале.

– Я собиралась сказать, – продолжила Гризелда, – что, полагаю, он собирался отбыть в свой клуб. Я почти не имею возможности видеться со своим собственным братом теперь, когда он перестал повесничать. Он не пробудет на балу и получаса.

Аннабел вновь посмотрела на Имоджин. Неужели этот вальс никогда не кончится?

Но в эту минуту Рейф протолкнулся сквозь толпу в круг танцующих. Не успела Аннабел перевести дух, как рыжеволосый шотландец уже кланялся, а Рейф тащил Имоджин прочь.

Имоджин была изумлена не менее сестры. Минуту назад она скользила по бальному залу с Ардмором, от души наслаждаясь каждым возмущенным взглядом, устремленным на нее, и вдруг была вырвана из его объятий своим бывшим опекуном.

– Что это вы себе позволяете? – вопросила она, стараясь держаться от Рейфа как можно дальше.

– Спасаю твой несчастный маленький зад, – огрызнулся он в ответ. – Ты хоть представляешь, как позоришь себя своим поведением? – Волосы Рейфа стояли дыбом, а его карие глаза почернели от гнева.

Имоджин выгнула бровь.

– Напомните-ка мне еще раз, на каком основании вы указываете мне, что делать?

– Что ты хочешь этим сказать? – Он круто развернул ее и зашагал обратно в конец бального зала.

– Какое право вы имеете интересоваться хоть малейшей особенностью моего поведения? Вы перестали быть моим опекуном, когда я вышла замуж за Дрейвена.

– Как бы я хотел, чтобы это было так! Как я уже сказал тебе, когда ты завела тот нелепый разговор о том, чтобы арендовать дом, что я по-прежнему считаю себя твоим опекуном и что ты будешь жить под моей опекой до тех пор, пока снова не выйдешь замуж. Или не станешь достаточно взрослой, чтобы держать себя в узде – не важно, что произойдет раньше.

Она улыбнулась ему – движение ее губ противоречило ее гневному взору.

– Быть может, вас это удивит, но я не согласна с вашей оценкой моего положения. Я намерена в самом скором будущем обзавестись своим собственным домом.

– Только через мой труп! – рявкнул Рейф. Имоджин свирепо воззрилась на него.

– Я не знаю, в какие игры ты играешь с Ардмором, – сказал Рейф, – но ты губишь свою репутацию ни за что ни про что. Парень ищет невесту, а не мимолетную интрижку с вдовой, не имеющей видов на замужество.

Внезапно у него сделался такой вид, словно он почувствовал к ней жалость, как если бы гнев его постепенно испарился. Меньше всего Имоджин нуждалась в сочувствии своего подвыпившего опекуна.

– Ни за что ни про что? – переспросила она, поддразнивая его. – Вы, должно быть, слепы. А как же плечи Ардмора, его глаза, губы…

По ее телу прокатилась дрожь воображаемого удовольствия.

Которая превратилась в нечто совершенно иное, хотя ей понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать это. Он тряс ее! Рейф выпустил ее руку и грубо встряхнул ее, словно она была ребенком в самом разгаре истерики.

– Как вы смеете! – задохнулась она, чувствуя, как шпильки выскальзывают у нее из волос.

– Твое счастье, что я не выволок тебя отсюда и не запер в комнате! – рявкнул он. – Ты того заслуживаешь.

– Потому что я нахожу мужчину привлекательным?

– Нет! Потому что ты лгунья. Ты говорила, что любила Мейтленда.

Она вздрогнула.

– Не смейте говорить, что это не так!

– Хорошенький же ты выбрала способ почтить его память, – сухо молвил Рейф. Его руки соскользнули с ее плеч.

Волна стыда захлестнула Имоджин.

– Вы не имеете никакого понятия…

– Да, никакого, – согласился он. – И не желаю ничего знать. Когда моя жена станет вдовой, я надеюсь, она не будет так вести себя после моей смерти.

Имоджин сглотнула. Слава Богу, они были в конце комнаты, потому что она почувствовала, как слезы комом встали у нее в горле. Круто развернувшись, она молча вышла в дверь. Рейф следовал за ней по пятам, но она, не обращая на него внимания и ничего не видя перед собой, шла к парадной двери.

В своей половине комнаты Аннабел тяжело вздохнула. Ее сестренка всегда была вспыльчива до крайности и, к несчастью, Рейф, покладистый Рейф, который любил всех и вся, воспылал острой неприязнью к Имоджин почти с первого взгляда. Как только оба они покинули комнату, бушевавший вокруг них шквал сплетничавших голосов достиг наивысшей отметки, превратившись в визгливое кудахтанье, словно в курятнике ожидалось появление обитающей по соседству лисы.

– Если Рейф хотел, чтобы она вышла замуж за этого шотландца, – заметила Гризелда, – он не мог бы более поспособствовать этому браку.

– Она не выйдет за Ардмора, – сказала Аннабел.

– Может статься, у нее не будет выбора, – мрачно молвила Гризелда. – После того как Рейф устроил подобную демонстрацию родительских чувств, Ардмор скорее всего смекнет, что в случае самого незначительного скандала Рейф будет настаивать на браке, и он сможет добраться до ее состояния, если верить слухам.

– Она не выйдет за него, – повторила Аннабел. – Вы не видели сегодня Россетера?

Взгляд Гризелды просветлел.

– Ах! Все эти земельные владения в Кенте и никакой свекрови. Я одобряю, моя дорогая. – Гризелда всегда зрила в корень.

– Он приятный человек, – напомнила ей Аннабел. Ее дуэнья махнула рукой.

– Если считать, что молчание – золото.

Аннабел поправила на плечах свою накидку из золотистого шелка.

– Не вижу ничего худого в том, что ему недостает словоохотливости. Я вполне могу говорить за нас обоих, коли в том возникнет надобность.

– Он танцует с прыщеватой дочерью миссис Фулдженс, – сказала Гризелда. – Но не бойтесь. Россетер не из тех, кто смотрит на несовершенства сквозь пальцы, не так ли?

Бросив взгляд в направлении кивка Гризелды, Аннабел увидела, что Россетер покидает бальную площадку. Он не принадлежал к числу тех мужчин, чья наружность сразу поражает красотой: он определенно не был большим, дюжим мужчиной, который швыряет женщин по бальному залу, точно мешки с зерном. Нет, в его объятиях женщина парила над паркетом. У него было узкое лицо с высоким лбом и серые глаза. Вид он обыкновенно имел бесстрастный и довольно отстраненный – она находила это милым отличием, особенно по сравнению с теми желторотыми юнцами, которые умоляли ее подарить им танец и присылали букеты роз с вложенными в них рифмованными стишками.

Россетер прислал ей один-единственный букет – из незабудок. При нем не было стихотворения – только записка: «Полагаю, они подходят к цвету ваших глаз». Была в этой записке некая восхитительная небрежность. Она тотчас приняла решение выйти за него замуж.

Теперь он, как и предсказывала Гризелда, распрощался с Дейзи и направился в их сторону. Мгновение спустя он уже склонился перед леди Гризелдой, целуя ей руку и говоря в своей бесстрастной манере, что она выглядит особенно прелестно.

Повернувшись к Аннабел, он не стал затруднять себя сочинением комплиментов, а просто поцеловал кончики ее пальцев. Но выражение его глаз согрело ей сердце.

– Мадам Мейзоннет? – спросил он, указав на ее наряд своей тонкой рукой. – Превосходный выбор, мисс Эссекс.

Аннабел улыбнулась в ответ. Они не разговаривали во время танца. Да и зачем? Насколько Аннабел знала – а она обычно знала, что думают мужчины, – они великолепно подходили друг другу. Их брак не будет расколот ни слезами, ни ревностью. У них будут красивые дети. Он чрезвычайно богат, и поэтому отсутствие у нее приданого нисколько его не обеспокоит. Они будут добры друг к другу, и она сможет разговаривать сама с собой, коли ей будет недоставать беседы за завтраком.

Для человека, столь мало терпимого к пустой болтовне, как она, эта перспектива была вполне приятной. В сущности, единственным недостатком, который приходил ей на ум, было то, что беседа с собой содержала мало неожиданностей. Равно как и прощание Россетера с ней в этот вечер.

– Мисс Эссекс, – сказал он, – вы не сочтете за дерзость, если я поговорю с вашим опекуном завтра поутру? – Он сжал ее пальцы в самой что ни на есть обнадеживающей манере – рука его была белоснежной, худой и изящной.

– Я буду весьма счастлива, лорд Россетер, – пробормотала Аннабел.

Она с трудом сдерживалась, чтобы не улыбнуться во весь рот. Наконец – наконец! – до исполнения ее заветного желания было рукой подать. Она жаждала этого мгновения многие годы, с тех самых пор, когда отец обнаружил в ней способности к арифметике и проворно перевалил ведение всех счетных дел в имении на ее плечи. И с тех пор, как ей сравнялось тринадцать, Аннабел целыми днями занималась тем, что рядилась с торговцами, проливала слезы над гроссбухом, который показывал куда более расходов, чем приходов, умоляла отца продать самых дорогих животных и увещевала его не тратить все их деньги на бегах…

И в награду заслужила его неприязнь.

Но она продолжала стоять на своем, прекрасно сознавая, что ее управление денежными делами зачастую было тем единственным, что стояло между ее сестрами и настоящим голодом, единственным, что не давало прийти в упадок конюшням, которыми ее отец так дорожил.

Отец называл ее мисс Зануда. Если она приближалась к нему, когда он стоял с друзьями, то он закатывал глаза. Иногда он вынимал из кармана монетку и швырял в ее сторону, после чего принимался острить со своими приятелями, что она держит его на коротком поводке – как сварливая жена. А она всегда подбирала монетку… нагибалась и подбирала ее, потому что то была одна из монеток, сэкономленных на ненасытной утробе конюшен. Сэкономленных, чтобы купить муку, или масло, или же курицу к ужину.

Поэтому она начала мечтать о муже, который когда-нибудь у нее будет. Она никогда не утруждала себя попытками вообразить его лицо: лицо лорда Россетера подходило ей не более чем лицо практически любого богатого англичанина. Что она рисовала в своем воображении, так это рукава из сияющего бархата и шейные платки – белые, сшитые из первосортного льна.

Одежду, которая покупалась ради красоты, а не прочности. Руки в том безупречном состоянии, которое кричало, что в физическом труде нет надобности.

Руки Россетера вполне бы ее устроили.

Глава 3

Отель «Грийон»

Ночь после бала

Эван Поули, граф Ардмор, был совершенно уверен, что в точности следует указаниям отца Армальяка.

– Поезжай в Лондон, – сказал тот. – Потанцуй с хорошенькой девицей.

– И что я, скажите на милость, должен делать с этой хорошенькой девицей?

– Сердце тебе, несомненно, подскажет, – ответил отец Армальяк. В его глазах порою мелькал непозволительный для монаха лукавый огонек.

Приехав в Лондон, Эван успел свести знакомство со множеством хорошеньких девиц. Из-за своей выборочной памяти он не мог припомнить имени ни одной из них, но ему казалось, что к этому времени он, должно быть, перетанцевал уже с половиной всех девиц города. Благодаря титулу его сразу же по приезде забросали приглашениями – казалось, англичане были не столь пресыщены шотландскими титулами, как об этом судачили на севере Англии. И все же ему казалось, что отец Армальяк имел в виду нечто другое – он должен встретить особенную девушку, которую почтет достойной того, чтобы добиваться ее руки и привезти в Шотландию.

Он не имел возражений против женитьбы, хотя и не мог сказать, что эта идея наполняла его бурным восторгом. Мысли его плавно скользили от женитьбы к длинным, чистым рядам его конюшен, тучным полям весенней пшеницы, только-только начинающей давать всходы. Пожалуй, он уделит этой затее с женитьбой еще недели две, а после этого вернется домой – женатый или нет.

Черноволосая дамочка, с которой он танцевал вчера вечером, похоже, была более чем готова прыгнуть под венец. Как там ее зовут? Он не мог вспомнить. Она липла к нему, точно банный лист, что не очень-то ему нравилось. Однако, быть может, леди была в отчаянии – как-никак вдова – и скорее всего располагала не более чем крошечным приданым.

В дверях показался его слуга с серебряным подносом в руках. Может, Эвану и не слишком нравился Лондон, но Гловер был в восторге. Его честолюбие было полностью удовлетворено пребыванием в столичном городе, как он это называл, «во время сезона».

– Ваше сиятельство, принесли карточку.

– В такой час? Положи ее туда. – Эван кивнул в сторону каминной полки. Та была завалена ворохом визитных карточек и приглашений от людей, о которых он слыхом не слыхивал.

Гловер отвесил поклон, но не двинулся к камину.

– Ваше сиятельство, это карточка от герцога Холбрука. И, – Гловер понизил голос до благоговейного шепота, – его светлость ждет вас в гостиной.

Эван вздохнул. Герцог. Возможно, он отчаянно жаждет отослать одну из своих дочерей в пресловутые дебри Шотландии. Эван довольно скоро понял, что англичане считают Шотландию дикой местностью, населенной воинственными безумцами и фанатиками сектантами.

Ардмор взглянул на себя в зеркало и усмехнулся. Он знал, что Гловер недоволен его отказом сменить свой привычный черный костюм на яркие сюртуки, которые англичане надевали на балы. Но он чувствовал себя в своей одежде удобно и, что более важно, по-шотландски. Хотя шотландцы обычно надевали килты, если ощущали потребность выглядеть более ярко, даже несмотря на то что носить эти юбки в оранжево-зеленую клетку считалось непозволительным в этой стране.

– Его светлость ожидает вас, – повторил Гловер.

– Угу.

– Простите мне мою дерзость, милорд… – в нерешительности начал Гловер.

Эван выгнул бровь.

– Да?

– Английский герцог… – подчеркнул Гловер, дрожа от возбуждения. – Постарайтесь избегать шотландских словечек вроде «угу». Это произведет неприятное впечатление на его светлость.

– Я не собираюсь на нем жениться, – грозным шепотом произнес Эван, сделав страшные глаза. Но потом улыбнулся. – Не беспокойтесь, Гловер. Я сделаю все возможное, чтобы более или менее походить на цивилизованного человека.

Этот герцог не был похож на холеных представителей английской знати, он носил одежду, которая выглядела скорее удобной, чем элегантной.

– Ваша милость, – молвил Эван, входя в комнату. – Какая честь!

Герцог, казалось, был в ярости. Теперь Эван отчетливо вспомнил, что встречался с ним раньше. Именно этот мужчина выхватил черноволосую леди из его объятий и сам стал с ней танцевать.

– Вам известно, кто я такой? – спросил он. Голос его, низкий и зычный, был под стать его тучной фигуре.

– Согласно вашей карточке, вы – герцог Холбрук, – заметил Эван, подойдя к буфету. – Вы позволите предложить вам что-нибудь выпить?

– Я опекун леди Мейтленд! – провозгласил мужчина.

– Очень хорошо, – пробормотал Эван, плеснув себе в стакан неразбавленного виски. – Ну а я граф Ардмор, уроженец графства Абердиншир, если вы еще не осведомлены об этом.

– Леди Мейтленд, – настаивал Холбрук. – Имоджин Мейтленд.

Имоджин, должно быть, была той черноволосой чаровницей из бального зала.

– Если я чем-то обидел вас или вашу леди, то приношу свои искренние извинения, – сказал Эван дипломатичным тоном.

–Да, должен сказать, обидели, – недовольно молвил герцог.

– Каким образом? – поинтересовался Эван, стараясь, чтобы его голос звучал ровно и непринужденно.

– Весь Лондон сплетничает о вас двоих, – выпалил Холбрук. – О том безвкусном представлении, которое вы устроили во время вальса.

Эван на минуту призадумался. У него было два пути: либо рассказать правду, либо взять всю ответственность на себя. Честь требовала, чтобы он не открывал Холбруку того факта, что его подопечная льнула к нему со всей страстью опытной соблазнительницы. Эван отнюдь не отличался наивностью. Он прекрасно понимал, что Имоджин не чувствовала страсть, а имитировала ее. Более того, он уловил в ее взгляде еще и некое постороннее чувство помимо того, какое она стремилась представить на всеобщее обозрение.

– Приношу вам всяческие извинения, – наконец сказал он. – Я был сражен ее красотой, и, подозреваю, это привело к тому, что мои действия были истолкованы в неприглядном свете.

Холбрук прищурил глаза. Эван спокойно встретил его взгляд, гадая, все ли герцоги в Англии столь несобранны в своих эмоциях.

– Теперь бы я чего-нибудь выпил, – сказал герцог. Эван взял свой личный графин и налил ему полный стакан.

Холбрук производил впечатление человека, любящего хорошие напитки, а Эван привез с собой несколько бутылок самого лучшего выдержанного виски, какое только можно было найти в Шотландии.

Холбрук сделал большой глоток и удивленно посмотрел на Эвана. Опустившись на диван, он сделал еще один глоток.

Эван сел в кресло напротив него. Он видел, что Холбрук оценил, что именно он пьет.

– Что это? – приглушенным голосом спросил Холбрук.

– Выдержанное односолодовое виски, – ответил Эван. – Я думаю, этот новый способ производства в будущем перевернет всю индустрию виски.

Холбрук сделал еще один глоток и откинулся назад.

– «Глен Гариош», – мечтательно произнес он. – «Глен Гариош» или, быть может, «Тоубермэри».

Эван улыбнулся:

– Да, это «Глен Гариош».

– Блаженство, – молвил Холбрук. – Я почти мог бы позволить мужчине, который знает толк в виски, жениться на Имоджин. Почти! – повторил он, снова открыв глаза.

– У меня нет особой охоты жениться на ней, – сказал Эван. Он увидел, как брови Холбрука сошлись на переносице в свирепую мину.

– Хотя, – прибавил Эван, – она прелестная юная леди.

– Ходят слухи, что вы приехали в Англию именно затем, чтобы найти жену, – прорычал герцог и снова отхлебнул виски.

– Слухи верны, – сказал Эван. – Но не обязательно на вашей подопечной.

Некоторое время они сидели молча, наслаждаясь виски.

– Полагаю, правда в том, что Имоджин набросилась на вас, а вы слишком вежливы, чтобы сказать это мне в лицо, – молвил герцог столь угрюмо, насколько это было возможно, когда человек держит в руке стакан с драгоценным виски «Глен Гариош».

– Хотя леди Мейтленд – изящная молодая особа. Возможно, я и мог бы жениться на ней, – задумчиво проговорил Эван.

Герцог поймал его взгляд и сказал:

– Надо быть идиотом, чтобы не хотеть этого. Вам ведь все равно, на ком жениться?

– Не думаю, что мой интерес в данном вопросе выходит за пределы разумного, – ответил Эван. – Но признаюсь, мне отчасти не терпится вернуться в свои угодья. Пшеница начинает давать всходы.

Вид у герцога был такой, будто он никогда не слышал выражения «давать всходы».

– Хотите сказать, что вы фермер? – вопросил он. – Один из тех джентльменов, которые от нечего делать выдумывают всякие экспериментальные методы? Таунзенд Репа[2], так, что ли, его кличут?

– Я не такой энтузиаст, как мистер Таунзенд. – Эван почувствовал, как еще один глоток спиртного обжигающим потоком прокладывает свой сложный и сладостный путь по его горлу.

– Восхитительно, – изрек герцог, сделав очередной глоток. – Это виски чрезвычайно… – Он вдруг осекся. – Пшеница? Так, значит, вы имеете какое-то отношение к производству виски?

– Мои арендаторы поставляют зерно винокурам Спейсайда, – ответил Эван.

– Немудрено, что вы так хорошо разбираетесь в спиртном. – Казалось, герцог был потрясен этим. – Я подумываю бросить пить, – неожиданно прибавил он.

– В самом деле? – Эван был вынужден с удивлением признать, что герцог поглощал самое крепкое виски, какое только можно было достать в Шотландии, с фантастической скоростью, не обнаруживая при этом никаких признаков опьянения. Быть может, он уже привык слишком много пить.

– Но не сегодня.

Эван решил, что в ответ на сие откровение уместно будет налить герцогу еще одну солидную порцию, что он и сделал.

– Ваше поместье находится в Абердиншире? Эван кивнул.

– Там есть отличная лошадка, – подумав, сказал герцог. – Я не видел его год или около того, но…

– Колдун, – перебил его Эван. – Он растянул щетку в июле прошлого года.

– Точно! Колдун. Он принадлежит вашему другу, так?

– Колдун принадлежит мне, – сказал Ардмор. Теперь взгляд герцога определенно потеплел.

– Хороший жеребец. От Фазана, не так ли?

– Отец – Фазан, а мать – Кудесница.

– Полагаю, вы не думаете разводить потомство по его линии, так?

– У меня уже есть годовичок, подающий некоторые надежды.

Сонливую и добродушную манеру герцога как рукой сняло. Он выпрямил спину и как бы приободрился.

– У меня в конюшне стоят три потомка Патчема – две кобылы и один жеребец. Я – опекун трех девиц, и к каждой из них прилагается лошадь в качестве приданого. Их отец был тем еще остолопом и, похоже, вел дела как придется. Я подумываю о том, чтобы сделать кобыл племенными, раз уж ни одна из них не обнаружила скаковых способностей.

Лошадь в качестве приданого? Он лишь однажды слышал о чем-то подобном, а именно от златовласой красавицы на балу. От той, что велела ему поискать счастья где-нибудь в другом месте, поскольку ее единственным приданым была лошадь. Очевидно, она не посчитала важным упомянуть, что эта самая лошадь принадлежала к линии Патчема.

– Я был бы не прочь увидеть лошадь, соединившую в себе линии Колдуна и Патчема, – сказал Эван.

Несколько минут они сидели в уютном молчании – герцог откинулся на спинку дивана, снова приняв лениво-расслабленную позу.

– Вы неправильно подошли к поискам жены, – некоторое время спустя изрек Холбрук.

– На прошлой неделе я посетил с десяток раутов, – заметил Эван. – Четыре бала, несколько дневных приемов и один музыкальный вечер. А вчера вечером предложил одной юной леди выйти за меня замуж, но она отказалась. – Он не счел нужным упомянуть, что та леди, по всей видимости, была одной из подопечных Холбрука.

– Так дела не делаются. Такие вещи мужчины решают между собой. Ключ к успеху в том, чтобы решить, на какой женщине вы хотите жениться, прежде чем идти на бал.

Теперь в голосе герцога появилась едва заметная хрипотца – эдакая изысканная картавость, вызванная действием виски. Но в общем и целом, подумал Эван, Холбрук умел пить не пьянея, лучше всех, кого он знал, если не считать старого Локлана Макгрегора, а Макгрегор всю свою жизнь упражнялся в этом.

– Я возьму вас с собой в свой клуб, – продолжил герцог. – Мы все уладим в два счета. – Он поднялся, и Эван с изумлением увидел, что он даже не утратил твердости в ногах. – Это не означает, что вы не можете жениться на Имоджин, – внезапно взревел он, – даже если у нее есть кобыла в качестве приданого. Дельце с коневодством мы обстряпаем отдельно от прочих.

– Подобное мне бы и в голову не пришло, – сказал Эван, оглядываясь в поисках коробки с визитными карточками, которую ему купил Гловер. Не найдя ее, он просто проследовал за герцогом в дверь. Единственным признаком того, что Холбрук проглотил добрую половину бутылки, была известная словоохотливость.

– Видите ли, – сказал герцог, уже сидя в карете, которая катила по направлению к клубу, – бедняжка потеряла мужа всего полгода назад. Парень погиб на ипподроме, когда скакал во весь опор на одной из своих лошадей: годовике, которого вообще не следовало объезжать.

– Да, – молвил Эван. От кого-то он уже слышал эту историю, но, как это часто бывало, имя наездника вылетело у него из головы.

– Имоджин много лет любила его. – Холбрук откинулся на подушки, не испытывая абсолютно никаких затруднений с удержанием равновесия, когда карета огибала углы и, громыхая, ехала по булыжным мостовым. – Она положила на него глаз, когда он был еще сосунком, и дело кончилось тем, что они сбежали вместе. А через пару недель после этого он скончался.

– Пару недель! – воскликнул Эван, потрясенный известием о таком несчастье, после чего прибавил: – Это, конечно же, может быть только Дрейвен Мейтленд.

– Он самый.

Эвану доводилось пару раз встречать молодого Мейтленда, поскольку последний имел обыкновение участвовать в шотландской неделе скачек, после чего возвращался в Англию к началу английского скакового сезона. Мейтленд был легкомысленным и недалеким человеком, к которому Эван питал скорее неприязнь.

Герцог извлек из кармана маленькую фляжку и, отхлебнув из нее, покачал головой.

– После вашего виски это все равно что пить мочу. Во всяком случае, Имоджин сама не своя из-за потрясения, вызванного всем случившимся, как вы можете себе представить.

Карета остановилась напротив величественного здания, в котором располагался привилегированный клуб «Уайте». Эван понятия не имел, в какой части города они находятся.