Они и я

Джером Клапка Джером

Они и я

Глава 1

– Дом невелик, – сказал я. – Но большой нам и не нужен. Две запасные спальни да обозначенная здесь на плане, как видите, маленькая треугольная комнатка возле ванной, идеальное обиталище холостяка. Это именно то, что нам требуется. По крайней мере пока. Позднее, если мне удастся разбогатеть, мы сможем пристроить к дому крыло. А кухню придется слегка переделать для вашей матушки. Уж не знаю, каким был первоначальный замысел архитектора…

– Кого волнует кухня, – вмешался Дик, – как насчет бильярдной?

Бесцеремонность, с которой дети перебивают родителей в наши дни, – настоящее национальное бедствие. Мне бы еще хотелось, чтобы Дик не сидел на столе свесив ноги. Это дурной тон.

– Знаешь, – заметил я ему, – в твои годы я и подумать не мог о том, чтобы оборвать отца, восседая на столе…

– А что это посередине холла? – поинтересовалась Робина. – Напоминает решетку.

– Она имеет в виду лестницу, – пояснил Дик.

– Тогда почему эта штука не похожа на лестницу? – не согласилась Робина.

– Похожа, – возразил Дик, – это ясно всякому разумному человеку.

– Вовсе нет, – упорствовала Робина. – Она больше смахивает на решетку. – Робина с развернутым планом на коленях устроилась на подлокотнике кресла. Никак не возьму в толк, зачем покупать этой публике кресла. Похоже, здесь никто понятия не имеет, для чего существует мебель. Разве что собаки. Люди же довольствуются жердочками. – Если выкинуть гостиную в холл и избавиться от лестницы, – раздумчиво произнесла Робина, – мы могли бы иногда устраивать танцы.

– Может, нам заодно упразднить и остальные комнаты, оставив лишь четыре голых стены? – предложил я. – Так у нас появится еще больше свободного пространства. А жить можно и в садовом сарае или…

– Я серьезно, – нетерпеливо бросила Робина. – Какой прок от гостиной? В ней обычно принимают тех, кого и видеть-то не хочется. А рассиживать с несчастным видом можно и в любой другой комнате с тем же успехом. Если бы нам только удалось отделаться от лестницы…

– Ну разумеется! Мы могли бы избавиться от лестницы, – согласился я. – Поначалу, боюсь, нам было бы немного неудобно подниматься в спальни. Но со временем, думаю, мы привыкли бы. Можно воспользоваться приставной лестницей и забираться в комнаты через окно. Или последовать примеру норвежцев: пристроить ступеньки снаружи.

– Будь серьезнее, – поморщилась Робина.

– Стараюсь, – кивнул я. – А еще пытаюсь передать и тебе капельку здравого смысла. Сейчас ты увлечена танцами. Дай тебе волю, и ты превратишь дом в танцевальный салон с несколькими скромными спаленками в придачу. Однако твое танцевальное помешательство продлится самое большее полгода. Потом тебе захочется все переделать, устроить тут плавательный бассейн, каток или хоккейную площадку. Наверное, моя идея покажется тебе незатейливой и убогой. Я не жду от тебя восторгов. Я предлагаю обыкновенный приличный дом, а не гимнастический зал. Здесь будут спальни и ведущая к ним лестница. Возможно, это тебя покоробит, но понадобится еще и такая низменная вещь, как кухня. Хотя когда этот дом строили, кухню следовало бы поместить…

– Не забудь про бильярдную, – напомнил Дик.

– Если бы ты больше думал о своей будущей карьере, а не о бильярде, – наставительно заметила Робина, – возможно, через несколько лет ты бы успешно сдал экзамен на степень бакалавра. Будь у папы побольше здравомыслия… я хотела сказать, не потакай он безрассудно всем твоим капризам, в этом доме вообще не было бы бильярдного стола.

– Ты говоришь так, потому что не умеешь играть, – огрызнулся Дик.

– Во всяком случае, я способна тебя обставить, – парировала Робина.

– Это случилось всего однажды, – возмутился Дик. – Один раз за полтора месяца.

– Дважды, – ехидно поправила его Робина.

– Ты не играешь, а бьешь куда ни попадя, полагаясь на удачу, – проворчал Дик.

– Ничего подобного, – ощетинилась Робина. – Я всегда целюсь во что-нибудь. Когда ты бьешь и промахиваешься, то называешь это невезением, а стоит мне загнать шар в лузу, уверяешь, что это случайность. Таковы мужчины.

– Вы оба уделяете слишком много внимания выигрышу, – вмешался я. – Если вы попытались отправить белый шар в лузу карамболем и сплоховали, а ваш биток[1] катится через весь стол, минуя красный шар, то вместо того чтобы задирать друг дружку…

– Когда ты обзаведешься пристойным столом, отец, – заявил Дик, – я научу тебя играть в бильярд.

Думаю, Дик и в самом деле считает себя неплохим игроком. Вот и с гольфом то же самое. Новичкам вечно везет. «Мне наверняка понравится, – говорят они. – У меня такое чувство, будто я родился гольфистом. Эта игра у меня в крови, если вы понимаете, о чем я».

Есть у меня один приятель, старый морской капитан. У него светлеет лицо, стоит ему увидеть три бильярдных шара, выстроившихся в одну линию у самого борта: старина знает, что может карамболем загнать красный шар куда захочет. Помню, с нами еще был тогда один юнец, ирландец по имени Малуни, товарищ Дика по университету. День выдался дождливый, и капитан объявил, что готов показать Малуни, как молодежи следует упражняться в игре на бильярде, не рискуя продырявить сукно. Он научил юношу держать кий и объяснил, как правильно ставить мост[2]. Преисполненный благодарности, Малуни продолжал тренироваться около часа. Прямо скажем, звезд с неба он не хватал. Этот молодой человек, обладающий весьма мощным телосложением, похоже, никак не мог взять в толк, что играет не в крикет. Даже от самого слабого его удара шар вылетал за пределы стола. Чтобы сэкономить время (и сберечь мебель), мы с Диком «защищали калитку», отбивая мячи юного нападающего[3]. Дик держал линию обороны «в дальнем конце поля», я охранял ближние рубежи. Занятие это было весьма рискованное, и когда Дик два раза подряд поймал Малуни на ошибке, мы провозгласили, что наш молодой гость победил, и пригласили его в гостиную на чашку чая. Никто из нас не собирался вновь искушать судьбу, однако вечером капитан заявил, что не прочь шутки ради обставить Малуни, дав ему восемьдесят пять очков форы и доведя счет до ста.

Должен признаться, мне не доставляет удовольствия играть в бильярд с капитаном. С ним постоянно приходится расхаживать вокруг стола, подавать ему шары и приговаривать: «Отличный удар!» Когда наконец наступает моя очередь взяться за кий, я успеваю потерять всякий интерес к игре. Такое чувство, что все складывается против меня. Капитан – славный малый, и намерения у него самые лучшие, но тон, которым он произносит свое «Не повезло!», стоит мне совершить глупейший промах, приводит меня в бешенство. Хочется запустить шарами ему в голову и вышвырнуть стол в окно. Боюсь, всему виной моя вспыльчивость, но меня раздражает даже сама его манера натирать мелом кий. Капитан носит собственный мел в жилетном кармане, будто наш мел недостаточно хорош для него, а когда натрет кончик кия, нежно поглаживает шафт пальцем и постукивает по столу. Меня так и подмывает сказать ему: «Да играйте же наконец! Хватит кривляться!»

Капитан начал с того, что промахнулся у самой линии балки[4]. Малуни схватил кий, с шумом втянул в себя воздух и нанес удар. Результат оказался впечатляющим – десять очков. Карамболь: все три шара угодили в одну лузу. На самом деле наш юный друг сделал двойной карамболь, но второй удар, как мы ему объяснили, разумеется, не был засчитан.

– Неплохое начало! – буркнул капитан.

Окрыленный юнец, явно довольный собой, сбросил сюртук.

Биток Малуни покатился к заднему борту, миновав поначалу красный шар, однако на обратном пути настиг его и отправил в лузу.

– Девяносто девять – ноль, – подал голос Дик, взявший на себя обязанности маркёра. – Может, продолжить игру до ста пятидесяти? Что скажете, капитан?

– Ну, мне бы хотелось еще погонять шары, прежде чем игра закончится, – отозвался капитан. – Возможно, нам действительно стоило бы довести счет до ста пятидесяти, если мистер Малуни не возражает.

– Как скажете, сэр, – согласился Рори Малуни.

Юный ирландец завершил серию, набрав двадцать два очка; биток его завис над средней лузой, красный шар остался возле передней линии.

– Сто восемь – ноль, – объявил Дик.

– Когда мне захочется узнать счет, я обращусь к вам, – сухо заметил капитан.

– Простите, сэр, – пробормотал Дик.

– Терпеть не могу, когда болтают во время игры, – отчеканил морской волк.

Не долго думая капитан нанес удар. Прицельный шар прижался к борту в шести дюймах от балки.

– И как мне теперь быть? – робко задал вопрос Малуни.

– Не знаю, как вы поступите, – ответствовал старый мореход. – Любопытно будет поглядеть. Жду с нетерпением.

Положение шара не позволяло Малуни ударить в полную мощь. Ему оставалось лишь положить в лузу биток противника, отправив собственный к переднему борту (тот остановился в четырех дюймах от красного шара). Капитан пробормотал крепкое морское словцо и снова допустил оплошность. Юный Рори в третий раз навис над столом, неумолимо сжимая в руке кий. Охваченные паникой шары яростно заметались по сукну. Они бестолково тыкались в разные стороны, сходились и расходились, звучно ударяясь друг о дружку. Особенно нервничал красный: Малуни удалось перепугать его до смерти. В сущности, бедняга красный не отличается умом. Этот глупый шар мечтает об одном: притиснуться к борту и оттуда наблюдать за игрой. Но имея дело с Малуни, он очень скоро смекнул, что на столе ему нет спасения. Несчастному оставалось уповать только на лузы. Возможно, я ошибся и меня ввела в заблуждение стремительность игры, но мне показалось, что красный не дожидался, пока его настигнет удар. Стоило ему увидеть приближающийся биток Малуни, мчащийся прямо на него со скоростью сорок миль в час, как он тотчас нырял в первую подвернувшуюся лузу. Затравленный красный носился по столу кругами в поисках убежища. Если в горячечном волнении ему случалось свалять дурака и пропустить свободную лузу, он возвращался ползком и кидался в спасительную сетку. Временами, объятый ужасом, он спрыгивал со стола и забивался под диван или прятался за сервантом. Этот горемыка вызывал искреннее сочувствие.

Капитан набрал свои законные тридцать восемь очков, и Малуни добавил ему еще двадцать четыре; казалось, старику улыбнулась наконец удача. При такой расстановке шаров я и сам без особого труда поднял бы счет.

– Шестьдесят два против ста двадцати восьми. Теперь, капитан, дело за вами, – провозгласил Дик.

Мы сгрудились вокруг стола. Дети прервали игру. Получилась прелестная картинка: оживленные юные лица, горящие нетерпением глаза, все взгляды устремлены на седовласого морского ветерана, а сам капитан придирчиво осматривает кий, словно опасаясь, что тот перекосился, пока наблюдал за игрой Малуни.

– Глядите внимательно, – шепнул я юному Рори. – И не просто следите за игрой, попытайтесь понять, почему капитан играет именно так. Любой болван, после небольшой практики, разумеется, может ударить кием по шару. Но зачем вы наносите удар? И что происходит после того, как вы ударили? Что…

– Тише, – шикнул на меня Дик.

Капитан оттянул кий и нежно качнул его вперед.

– Красивый удар, – прошептал я юноше. – Таким вот приемом…

Должно быть, капитану пришлось слишком долго себя сдерживать, не давая воли языку, вот у него и сдали нервы. Это единственное объяснение, которое приходит мне в голову. Его биток неспешно, с ленцой, прокатился мимо красного шара. После Дик говорил, что между шарами едва ли можно было просунуть лист бумаги, так близко друг от друга они прошли. Иногда подобные заверения звучат утешительно, но бывает, что только приводят в бешенство того, к кому обращены. Итак, биток двинулся дальше, миновал своего белого собрата (на этот раз между шарами поместился бы не один лист бумаги), а затем со злорадным стуком упал в левую угловую лузу.

– И зачем капитан это сделал? – живо поинтересовался Малуни. Шепот его прозвучал на редкость громко.

Мы с Диком постарались как можно скорее вывести из комнаты женщин и детей, но Вероника, разумеется, умудрилась по пути обо что-то споткнуться и замешкалась (она нашла бы обо что споткнуться и в пустыне Сахара). Несколько дней спустя мне довелось услышать такие выражения, доносившиеся из дверей детской, что волосы у меня на голове поднялись дыбом. Войдя, я обнаружил Веронику стоящей на столе. Джамбо сидел на вращающемся табурете для фортепиано. Несчастный пес казался испуганным, хотя, подозреваю, ему всякое случалось слышать на своем веку.

– Вероника, – сказал я, – как тебе не стыдно? Скверная девчонка, как ты можешь…

– Не обращай внимания, – отозвалась Вероника. – Я не имела в виду ничего плохого. Просто Джамбо – моряк, и мне приходится говорить с ним на его языке, а иначе он не поймет, что к нему обращаются.

Я плачу весьма прилежным, добросовестным дамам, чтобы те учили и наставляли этого ребенка, сея разумное и доброе. Они зачитывают Веронике мудрые изречения Юлия Цезаря и Марка Аврелия – раздумья над словами великих мыслителей древности должны помочь становлению ее характера. Вероника жалуется на странный шум в голове от этих занятий, а ее мать считает, что, возможно, у девочки творческий склад ума, отсюда и трудности с запоминанием, но ребенка ждет большое будущее. Капитан успел выпалить добрую дюжину проклятий, прежде чем мы с Диком сумели выдворить Веронику из комнаты. Она слышала его забористую тираду всего один раз, но, насколько я могу судить, запомнила ее превосходно, слово в слово.

Теперь капитану уже не нужно было изо всех сил сдерживать естественные порывы, и мало-помалу он пришел в себя, вновь обрел былую форму. Счет игроков сравнялся: сто сорок девять против ста сорока девяти. Игра перешла к Малуни. Любого другого повергла бы в уныние позиция, оставленная капитаном, но только не юного Рори. К любому другому противнику капитан проникся бы снисходительным сочувствием, способным привести в бешенство даже кроткого агнца. «Боюсь, сегодня ваши шары ведут себя несносно», – говорил в подобных случаях старый покоритель морей. Или еще: «Простите, сэр, кажется, я оставил вам не слишком много возможностей для маневра». Но на сей раз капитан не был расположен шутить.

– Ну, если ему и сейчас удастся выкрутиться… – пробормотал Дик.

– Лично я не представляю, что могло бы его остановить, – угрюмо пробормотал капитан. – Осталось разве что прибить шары к столу гвоздями или погасить свет.

Малуни предстояло играть с руки[5]. Он ударил по битку и загнал красный шар в лузу (точнее сказать, просто взял беднягу на испуг). Злосчастный белый кубарем пролетел через весь стол, а затем устроил сольное представление, взмыв в воздух и разбив окно. Законники называют это юридическим казусом. Как начислять очки в подобных случаях?

Малуни настаивал, что, учитывая последовательность событий – он отправил прицельный шар в лузу до того, как биток вылетел со стола, – ему следует прибавить три законных очка, признав его выигрыш. Дик не соглашался. «Шар, приземлившийся на клумбу, не добавляет очков», – утверждал он. Капитан отказался рассудить их спор. Он заявил, что впервые столкнулся с подобным прецедентом, хотя играет в бильярд более сорока лет. Что до меня, то я испытывал безмерное облегчение и благодарность, ведь игра завершилась, а никто так и не успел получить серьезного увечья. Мы сошлись на том, что разрешить сей казус должен редактор «Филд».

Однако случай этот и поныне вызывает сомнения. На следующее утро капитан зашел ко мне в кабинет.

– Если вы еще не отправили письмо в журнал, прошу вас не упоминать моего имени. В «Филд» меня знают. Я бы не хотел, чтобы история эта получила огласку и пошли слухи, будто я играю с мальчишкой, неспособным удержать шар в стенах бильярдной.

– Ладно, – согласился я. – Знаю я этих ребят из «Филд». Им не часто удается раскопать занятный сюжет, но уж если найдут, то вцепятся и выжмут из него все, что только возможно. – На самом деле я не больше капитана стремился к славе.

– Дело это необычное. Из тех, что редко всплывают, – заметил капитан. – На вашем месте я не стал бы торопить события.

И все же мне хотелось внести ясность в этот вопрос. В конце концов я написал редактору осторожное письмо, изменив почерк, назвавшись вымышленным именем и указав ложный адрес. Если ответ и пришел, я, должно быть, его пропустил.

Признаюсь, меня не оставляет ощущение, что во мне скрывается отменный игрок. Если бы я только мог выманить его наружу. Он робок, вот в чем незадача. Похоже, он не в состоянии играть, покуда на него глазеют. Бедняга промахивается под любопытными взглядами наблюдателей, что дает вам о нем самое превратное представление. Когда же вокруг никого нет, этот малый способен поразить вас великолепной игрой. Такое зрелище не часто увидишь. Если бы некоторые зазнайки застигли меня играющим в одиночестве, это живо сбило бы с них спесь. Лишь однажды мне довелось играть в полную мощь, но в конечном счете все закончилось скандалом. Я остановился в одной гостинице в Швейцарии, и на второй день некий сладкоречивый молодой человек, уверявший, что прочитал все мои сочинения (позднее он несказанно удивился, узнав, что я написал больше двух книг), спросил, не хочу ли я сыграть, доведя счет до сотни. Мы сыграли вничью, и я заплатил за стол. На следующий день мой новый знакомый заявил, что готов дать мне сорок очков форы и предоставить право первого удара. По его мнению, это оживило бы игру. Мы завершили партию почти с равным счетом, а после любезный юноша предложил мне внести свое имя в списки участников готовящегося турнира с гандикапом.

– Боюсь, я недостаточно хорошо играю, – признался я. – Одно дело состязаться с вами, не привлекая к себе внимания, и совсем другое – участвовать в турнире под взглядами публики…

– Поверьте, вам не стоит об этом беспокоиться, – возразил юный искуситель. – Здесь есть те, кто играет хуже вас. Ну может быть, один игрок или два. Турнир поможет нам весело скоротать вечер.

Атмосфера была на редкость дружелюбной. Я заплатил двадцатку и получил сто очков форы. Жребий определил моего первого противника. Им оказался весьма словоохотливый субъект, начавший партию со счетом минус двадцать. Первые пять минут мы топтались на месте, а затем я захватил инициативу, сыграв сорок четыре шара подряд.

Серия прошла гладко, без единой осечки, от начала и до конца. Моему изумлению не было предела. Казалось, кий у меня в руках движется сам собой.

Минус Двадцать, похоже, изумился еще больше, чем я.

– Кто дал ему фору? – донесся до меня его вопрос.

– Я, – сознался сладкоречивый юнец.

– А-а, так он ваш приятель, надо думать? – взвился Минус Двадцать.

Бывают дни, когда чувствуешь себя хозяином жизни. Мы довели счет до ста пятидесяти и завершили партию меньше чем за сорок пять минут. Я объяснил Минус Двадцать (к концу игры его следовало бы назвать Плюс Шестьдесят Три), что тот вечер был моим звездным часом. В ответ молодчик заявил, что слышал о подобных случаях. Я оставил его, когда он бурно объяснялся с организаторами турнира. Довольно неприятный субъект.

После первой победы я уже не заботился о выигрыше, что, конечно же, привело к роковым последствиям. Чем меньше я прилагал стараний, тем, казалось, труднее мне было совершить промах. В конечном счете я оказался в финале на пару с игроком из другого отеля. Если бы не это обстоятельство, уверен, я победил бы в турнире с гандикапом. Обитатели нашего отеля ни за что не желали уступить победу чужаку. Они окружили меня, забрасывая советами и умоляя играть внимательнее. В результате, вполне естественно, я растерял весь кураж и внезапно слетел с небес на землю.

Никогда больше – ни до, ни после – не играл я так, как в ту неделю. Но турнир показал мне, на что я способен. Теперь мне не помешало бы купить новый стол с нормальными лузами. С нашими лузами что-то не так. Шары падают в них и тут же выскакивают обратно. Можно подумать, они видят там нечто пугающее. Они вылетают, трясясь мелкой дрожью, и жмутся к борту.

Надо бы еще заменить красный шар новым. Похоже, наш слишком стар. Мне кажется, он всегда выглядит усталым.

– Что касается бильярдной, здесь я не предвижу никаких сложностей, – сказал я Дику. – Если добавить десяток футов к тому строению, где сейчас помещается маслобойня, мы получим зал размерами двадцать восемь футов на двадцать. Надеюсь, этого достаточно даже для твоего приятеля Малуни. Гостиная слишком мала, толку от нее никакого. Я склоняюсь к мысли «выкинуть ее в холл», как предложила Робина. Однако лестница останется. Что же до танцев, домашних театральных постановок и других занятий, призванных оберегать вас, детей, от дурных влияний, то у меня есть на этот счет одна идея, я объясню вам позже. Кухня…

– А у меня будет своя комната? – спросила Вероника.

Она сидела на полу и смотрела на огонь в камине, подперев голову рукой. В те редкие мгновения, когда Вероника не занята какими-нибудь проказами, ангельское отрешенное выражение ее лица способно ввести в заблуждение незнакомого человека. Новые, неискушенные гувернантки в такие минуты терзаются сомнениями, стоит ли прерывать ее грезы ради скучных уроков истории или сухой таблицы умножения. Моим друзьям-поэтам случалось застать Веронику стоящей у окна, когда, подняв глаза к небу, она любовалась вечерними звездами. Приняв ее задумчивость за божественное озарение, они, умиленные, подходили ближе и обнаруживали, что девочка сосет мятную лепешку.

– Как бы мне хотелось иметь собственную комнату, – мечтательно протянула Вероника.

– Воображаю, что там будет! – фыркнула Робина.

– Уж во всяком случае, там не будет твоих шпилек, рассыпанных по всей кровати, – пробормотала Вероника.

– Ну, это уж слишком! – возмутилась Робина. – Как ты…

– С тобой труднее уживаться, чем со мной! – отрезала Вероника.

– Я хотел бы выделить тебе отдельную комнату, Вероника, – произнес я. – Но боюсь, тогда вместо одной неряшливой спальни в доме… я содрогаюсь всякий раз, как вижу ее через распахнутую дверь, а дверь, несмотря на мои неоднократные замечания, всегда открыта настежь…

– Я вовсе не грязнуля! – оскорбилась Робина. – Правда. Я могу найти в комнате любую вещь даже в темноте… Если бы только никто там ничего не переставлял.

– Грязнуля и еще какая, – вмешался Дик. – Ты самая большая неряха из всех знакомых мне девушек.

– Ничего подобного! – выпалила Робина. – Ты не видел спальни других девушек. Полюбуйся на свою собственную комнату в Кембридже. Малуни говорил, что у тебя там случился пожар, и мы сразу ему поверили.

– Когда человек работает… – хмуро проворчал Дик.

– Ему требуется опрятное помещение, чтобы было где работать, – ехидно заметила Робина.

Дик сокрушенно вздохнул:

– С тобой разговаривать бесполезно. Ты даже собственных недостатков не признаешь.

– Неправда, – отозвалась Робина. – Никто не знает их лучше меня. Я лишь требую справедливости.

– Вероника, – заговорил я, – докажи мне, что ты достойна иметь отдельную комнату. Пока что, похоже, весь дом служит тебе спальней. Я нахожу твои гамаши на крокетной площадке. А другая деталь твоего туалета, та, которую истинные леди предпочитают не показывать всему миру, свисает из окна на лестнице.

– Я выложила вещи для штопки, – объяснила Вероника.

– Ты просто открыла дверь и вышвырнула одежду на лестницу. Я тебе тут же сделала замечание, – горячо возразила Робина. – Ты и с ботинками поступаешь так же!

– Ты слишком шустрая для своего возраста, – буркнул Дик. – Постарайся умерить прыть.

– И еще мне хотелось бы, Вероника, – продолжал я, – чтобы ты пореже теряла свой гребень или по крайней мере знала, где его бросила. Что же до твоих перчаток, то охота за ними стала нашим излюбленным зимним видом спорта.

– Иногда их ищут в таких забавных местах!.. – хихикнула Вероника.

– Согласен. Но будь справедлива, признай, что как раз в этих неожиданных местах мы подчас их и находим. Всякий, кому случалось искать твои вещи, дорогая, усвоил одну жизненную мудрость: никогда не нужно отчаиваться. Пока остается хотя бы один неисследованный уголок в доме или за его пределами в радиусе полумили, не стоит терять надежду.

Вероника по-прежнему задумчиво разглядывала огонь в камине.

– Наверное, это следственность, – пробормотала она.

– Что? – не понял я.

– Она имеет в виду наследственность, – предположил Дик. – Нахальная маленькая бестия! Удивляюсь, как ты ей позволяешь так с тобой разговаривать.

– Я не устаю тебе повторять: папа – писатель, – заметила Робина. – Таков уж его характер.

– Тяжело приходится нам, детям, – заключила Вероника.

Мы все (за исключением моей младшей дочери) согласились, что Веронике пора в постель. На правах председателя собрания я лично положил конец дебатам.

Глава 2

– Ты хочешь сказать, отец, что в самом деле купил этот дом? – потребовал ответа Дик. – Или мы пока только обсуждаем покупку?

– На сей раз я это сделал.

Лицо Дика мгновенно приняло серьезное выражение.

– Это то, чего ты хотел?

– Нет, мальчик мой, – честно признался я. – Это не то, чего я хотел. Я мечтал о живописном старинном особняке, сплошь увитом плющом. Об очаровательных эркерах и фронтонах…

– Ты что-то путаешь, – перебил меня Дик. – Эркеры и фронтоны плохо сочетаются.

– Прошу прощения, – с достоинством поправил я его, – в доме моей мечты они отлично уживались друг с другом. Нечто похожее ты найдешь в рождественском альманахе. Больше я нигде такого не видел, дом покорил меня с первого взгляда. Он стоял неподалеку от церкви и сиял огнями в ночи. «Когда-нибудь, – говорил я себе, будучи мальчишкой, – я вырасту, поумнею и буду жить в таком точно доме». Вот о чем я мечтал.

– Как выглядит этот дом? – поинтересовалась Робина.

– Торговый агент заверил меня, что дом можно легко усовершенствовать. Я спросил, к какому архитектурному стилю его следует отнести. «Это, должно быть, местная школа», – ответил агент, особо подчеркнув (сдается мне, он сказал чистую правду), что в наши дни таких домов уже не строят.

– А река близко? – спросил Дик.

– Ну, рядом проходит дорога, – замялся я. – Думаю, до реки примерно пара миль.

– А если выбрать самый короткий путь?

– Это и есть самый короткий путь. Можно пройти через лес, там тропинка намного живописнее, но придется преодолеть три с половиной мили.

– Мы же решили, что дом должен быть возле реки, – вмешалась Робина.

– А еще мы решили, – ответил я, – что он должен стоять на песчаной почве и выходить окнами на юго-запад. На самом деле только одно в этом доме обращено к юго-западу – это задняя дверь. Я спросил агента насчет песка. Он посоветовал мне обратиться за справкой в железнодорожную компанию, если меня так волнует состав почвы. Я хотел, чтобы дом стоял на холме. Он и стоит на холме, но другой холм, куда больше, возвышается прямо перед домом. Мне вовсе не нужен этот второй холм. Я хотел беспрепятственно любоваться видами Южной Англии. Я живо представлял, как стану выводить гостей на крыльцо и потчевать их историями о том, что в ясные дни отсюда хорошо виден Бристольский залив. Возможно, они и не поверили бы, но если б не тот проклятый холм перед домом, я мог бы твердо стоять на своем, а гости не осмелились бы утверждать, что я лгу (откуда им знать наверняка?).

Лично я предпочел бы дом, с которым связана какая-нибудь таинственная история. Меня бы порадовало кровавое пятно на полу, не вульгарное и аляповатое, разумеется, а скромное, неброское. Большую часть времени оно скрывалось бы под ковром и проступало бы лишь время от времени, дабы развлечь гостей. Признаться, я надеялся заполучить дом с привидением. Конечно, речь не идет об одном из тех шумных, назойливых духов, которые, похоже, даже не сознают, что мертвы. Я мечтал о даме-призраке, утонченной, с приятными манерами. А наш дом выглядит слишком уж рассудительным и благоразумным. Это, пожалуй, главный его недостаток. Правда, там водится эхо. Если пройти в дальний конец сада и громко на него прикрикнуть, оно непременно отзовется. Других развлечений от этого дома не дождешься. Да и эхо отвечает снисходительным тоном, словно дает понять, что считает вашу затею полнейшей глупостью и откликается исключительно, чтобы вас позабавить. Словом, это один из тех домов, чьи мысли всегда заняты одними лишь налогами да текущими платежами.

– Так зачем же тогда ты купил его? – удивился Дик. – Можешь назвать хотя бы одну причину?

– Да, мальчик мой. Мы все устали от города. Нам хочется вкусить здоровой деревенской жизни. А чтобы жить за городом с мало-мальскими удобствами, необходимо иметь собственный дом. Из вышеизложенного следует, что мы должны либо построить себе жилище, либо купить. Я бы предпочел не связываться со строительством. Толбойз построил дом. Ты ведь знаешь Толбойза. Когда я с ним только познакомился, еще до начала строительных работ, он был веселым, жизнерадостным малым, из тех, у кого всегда наготове приветливое слово и беззлобная шутка. Строители заверили беднягу, что лет через двадцать, когда цвета потускнеют от времени, у него будет не дом, а картинка. Пока же один вид собственного жилья вызывает у него разлитие желчи. Год за годом ему твердят, что со временем сырость исчезнет, а приступы ревматизма, малярии и люмбаго станут терзать его не так яростно. Толбойз окружил сад живой изгородью в восемнадцать дюймов высотой. Желая защититься от соседских мальчишек, он обнес территорию колючей проволокой. Но колючая проволока, увы, не обеспечивает необходимого уединения. Когда Толбойзы пьют кофе на лужайке, вокруг собирается целая толпа деревенских, чтобы поглазеть на них. В саду растут деревья, да-да, самые настоящие деревья – к каждому дереву прикреплена табличка с названием. Пока что их трудно различать, слишком эти кустики похожи друг на друга. Толбойз полагает, что через тридцать лет изгородь будет давать тень и прохладу, но он надеется умереть к тому времени. Нет, я хочу дом, успевший перешагнуть порог юности со всеми ее безумствами. Не желаю провести остаток жизни, воспитывая и наставляя зеленый, незрелый дом.

– Но почему именно этот дом, если он совсем не такой, как ты хотел? – нетерпеливо воскликнула Робина.

– Потому, моя дорогая девочка, что из всех домов, которые я видел, этот меньше других не похож на дом моей мечты. В молодости нам свойственно дерзать и добиваться желаемого, однако с годами приходит мудрость, и мы желаем того, что можем получить. Это значительно экономит время. За последние два года я успел осмотреть около шестидесяти домов, но лишь один среди всего великого множества мне действительно захотелось купить. До сих пор я никому об этом не рассказывал. Даже теперь одно только воспоминание о той истории приводит меня в ярость. Впервые о доме я услышал не от агента. Я случайно разговорился с одним молодчиком в вагоне поезда. У него был подбит глаз. Если я когда-нибудь встречу этого субъекта снова, то с удовольствием поставлю ему второй фингал. Кстати, плачевное состояние своего глаза он объяснил досадным недоразумением с мячом для гольфа, и тогда я ему поверил. В разговоре с ним я обмолвился, что ищу дом. Попутчик описал мне место, и в меня словно вселился бес. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем поезд наконец остановился. Выскочив из вагона на ближайшей станции, я немедленно сел в первый же поезд, идущий в противоположном направлении, и покатил назад. Я даже не стал дожидаться обеда. У меня был с собой велосипед, и я прямехонько направился туда. Это и в самом деле был дом моей мечты. Если бы он вдруг растворился в воздухе у меня на глазах, а я очутился у себя в постели, я скорее поверил бы в реальность происходящего. Владелец сам открыл мне дверь. Манера держаться выдавала в нем отставного военного. Я лишь потом узнал, что это и был хозяин дома.

«Добрый день, – поздоровался я. – С вашего позволения, мне хотелось бы осмотреть дом». Мы стояли в холле, отделанном дубовыми панелями. Я заметил резную лестницу, о которой говорил мне тот тип из поезда, и тюдоровские камины. Это все, что я успел разглядеть. В следующее мгновение я уже лежал, распластавшись, на посыпанной гравием дорожке, а дверь со стуком захлопнулась. Подняв глаза, я увидел голову старого безумца, торчавшую из маленького окошка. Передо мной предстало ухмыляющееся лицо дьявола. Старик держал в руках ружье.

«Считаю до двадцати, – объявил он. – Если к тому времени вы не уберетесь, стреляю!»

Я опрометью бросился к ограде и выскочил за ворота на счете восемнадцать.

Мне пришлось еще примерно час дожидаться поезда. Я вкратце обрисовал случившееся в беседе с начальником станции.

«Да, – промолвил тот, – похоже, нам теперь стоит ждать неприятностей».

«Кажется, они уже начались», – отозвался я.

«Это все солнце Индии, – заключил начальник станции. – У нас по соседству живет парочка отставников. Они вполне безобидны, пока что-нибудь не приключится. Солнце прожгло им головы».

«Если бы я промедлил еще две секунды, уверен, старик выполнил бы свою угрозу», – пожаловался я.

«Этот дом – лакомый кусок, не слишком большой и не слишком маленький, – проговорил станционный смотритель. – Как раз такие дома люди чаще всего и ищут».

«Не завидую следующему несчастному, который его найдет», – фыркнул я.

«Нынешний владелец переехал сюда около десяти лет назад, – рассказал начальник станции. – За это время тут побывало немало желающих заполучить его дом. Не меньше тысячи, можете мне поверить. Поначалу хозяин добродушно посмеивался, выпроваживая незваных гостей, и объяснял, что собирается прожить здесь в тишине и покое до самой смерти. Но два посетителя из трех выражали готовность дождаться скорбного дня и предлагали заключить соглашение, по которому могли бы вступить в права собственности, скажем, через неделю после похорон. Последние несколько месяцев выдались особенно тяжелыми: от назойливых покупателей не было отбоя. По моим подсчетам, вы восьмой, кто наведался к старику на текущей неделе, а сегодня еще только четверг. Это отчасти оправдывает беднягу, знаете ли».

– И он действительно подстрелил того, кто явился после тебя? – заинтересовался Дик.

– Глупости, – откликнулась Робина, – это всего-навсего одна из папиных историй. Расскажи нам что-нибудь еще, папочка.

– Не знаю, что ты хотела этим сказать, Робина, – оскорбился я. – Если ты намекаешь…

Робина заверила, что это не так, но меня не обманешь. Люди думают, раз я писатель и мне приходится зарабатывать себе на жизнь сочинительством, то я не знаю ни одной правдивой истории. Стоит вам слегка преувеличить, и в ваших словах начинают сомневаться, а когда вы пытаетесь сухо изложить неприкрашенные факты, родственники и друзья осыпают вас насмешками. Это страшно раздражает. Какой смысл тогда быть правдивым? Временами я даю себе слово никогда больше не совершать подобной глупости.

– Так уж случилось, что во многих отношениях эта история – чистая правда. Я не стану касаться твоего безразличия к опасности, которой я подвергся, хотя отзывчивая девочка встревожилась бы, когда речь зашла об оружии. По крайней мере в конце ты могла бы выразить отцу немного сочувствия вместо бездушной просьбы «рассказать что-нибудь еще». Владелец дома не подстрелил очередного посетителя, поскольку на следующий же день его жена, обеспокоенная случившимся, отправилась в Лондон посоветоваться со специалистом. Как выяснилось, весьма своевременно. Старик умер шесть месяцев спустя в частной психиатрической лечебнице. Я узнал об этом от начальника станции, случайно оказавшись там проездом нынешней весной. Дом перешел в собственность племянника бывшего хозяина, который не замедлил туда перебраться. Новый владелец – весьма моложавый на вид мужчина с большой семьей, и все в округе довольно скоро поняли, что дом не продается. По-моему, это очень печальная история. Солнце Индии, как полагает начальник станции, могло положить начало трагедии, но конец ее, несомненно, ускорили назойливые приставания, которым подвергся несчастный джентльмен. Вдобавок меня самого едва не подстрелили. Единственное, что служит мне утешением, когда я вспоминаю события тех дней, – это подбитый глаз болвана, что отправил меня туда.

– И ни один другой дом не мог сравниться с тем, где на тебя наставили ружье? – проговорил Дик.

– Всегда находились какие-нибудь недостатки, – объяснил я. – Был, к примеру, дом в Эссексе, мы с вашей матерью осмотрели его одним из первых. Прочитав рекламное объявление, я едва сдержал слезы радости. Когда-то там помещался небольшой монастырь. Королева Елизавета провела в нем ночь по дороге в Гринвич. Объявление сопровождалось снимком дома. Я не поверил бы, будь это не фотография, а рисунок. Дом располагался в двенадцати милях от Чаринг-Кросс. В объявлении говорилось, что владелец готов рассмотреть предложения о покупке дома.

– Но все оказалось обманом, – предположил Дик.

– Если уж на то пошло, реклама явно недооценила очарование этого места. Единственное, в чем стоило бы ее упрекнуть, – в объявлении не упоминалось о многих других вещах. К примеру, там не было ни слова о том, что со времен королевы Елизаветы окрестности дома изрядно изменились. Что теперь по одну сторону от него располагается пивная, а по другую – лавка, где торгуют жареной рыбой. Что железнодорожная компания «Грейт истерн» устроила товарный склад в дальнем конце сада. Что в гостиной окна выходят на огромный химический завод, а в соседней с ней угловой столовой – на двор каменотеса. Зато сам дом оказался чудо как хорош. Не дом, а мечта.

– Но какой в этом смысл? – недоуменно протянул Дик. – О чем только думали маклеры? Неужели они и впрямь рассчитывали, что кто-то купит дом, прочитав рекламное объявление и даже не удосужившись съездить и осмотреть жилище?

– Я как-то задал одному агенту этот вопрос. Он ответил, что их главная цель – поддержать владельца дома, укрепить дух страдальца, желающего продать свою недвижимость. Маклер сказал: «Когда человек пытается расстаться с домом, ему приходится выслушивать так много оскорблений в адрес своего недвижимого имущества, что если кто-нибудь не вступится за объект продажи, не скажет слово в его защиту, не сгладит его недостатки, слегка приукрасив достоинства, то охваченный стыдом хозяин решится, чего доброго, бросить дом или даже взорвать его динамитом». Агент признался, что только чтение рекламных статей в каталоге недвижимости заставило его самого смириться с тяжкой судьбой домовладельца. Один его клиент долгие годы пытался продать дом, пока однажды у себя в конторе не прочитал случайно описание собственного жилища в каталоге. Этот человек тотчас отправился домой, снял объявление о продаже и с тех пор счастливо живет в том самом доме. Объяснение агента прозвучало вполне убедительно, но кто-то должен подумать и о несчастных покупателях, охотниках за недвижимостью.

Один агент отправил меня осматривать дом, стоявший посреди кирпичного завода и выходивший окнами на канал Гранд-Джанкшен[6]. Поездка отняла у меня весь день. Я спросил маклера, где же река, о которой тот упоминал. Он объяснил, что река протекает по другую сторону канала, в низине, и это единственная причина, почему ее не видно из дома. Я поинтересовался насчет обещанных «живописных окрестностей» и услышал в ответ, что ими можно любоваться немного дальше, за речной излучиной. Похоже, торговый агент решил, что я чересчур привередлив и желаю наслаждаться всеми прелестями сельской жизни, стоя на крыльце своего дома. Он предложил мне отгородиться от кирпичного завода деревьями (если я питаю предубеждение против кирпичных заводов) и посоветовал сажать эвкалипты – они быстро растут. Еще он сообщил, что эвкалипты дают смолу.

Для осмотра другого дома мне пришлось совершить путешествие в Дорсетшир. Если верить рекламе, там имелся, «быть может, самый великолепный образец нормандской арки в Южной Англии, сохранившийся до наших дней». Упоминание об этой постройке тринадцатого века можно найти в трудах Дагдейла. Не знаю, чего я ожидал. Я говорил себе, что даже в те дни встречались варвары с весьма скромными средствами. Подчас какому-нибудь злодею барону, заставлявшему трепетать всю округу, приходилось довольствоваться невзрачным маленьким замком. Несколько таких крепостей, затерянных в глухих местечках, еще сохранились, чудом избежав разрушения. Просвещенные потомки былых владельцев слегка осовременили их. Подъезжая к Дорчестеру, я рисовал в своем воображении нечто среднее между лондонским Тауэром и средневековой версией дома Энн Хатауэй[7] в Стратфорде. Я представлял себе башни, подъемный мост, казематы, возможно, потайной ход. К примеру, в доме Ламчика есть тайный лаз, ведущий из столовой к кухонному дымоходу. Вход скрывается за большим портретом на стене. Нынешние жильцы превратили лаз в шкаф для белья. Обидно, что ему не нашлось другого применения. Разумеется, прежде коридор был длиннее. Местный викарий, немного разбирающийся в антиквариате и старинных постройках, полагает, что когда-то этот ход вел к церковному двору. Я твержу Ламчику, что он непременно должен вернуть секретный коридор к жизни, но его супруга против: ей больше по душе бельевой шкаф. Мне всегда хотелось иметь потайной ход. Я решил восстановить подъемный мост. Если расставить по обеим его сторонам ряды цветов в кадках, получится оригинальный, живописный въезд во двор, рассудил я.

– Так подъемный мост все же был? – спросил Дик.

– Никакого моста, – вздохнул я. – К дверям пришлось пробираться через какой-то склад – смотритель именовал его хранилищем. Это не то место, где можно встретить разводной мост.

– А как насчет нормандских арок? – поинтересовался Дик.

– Не арок, а арки, – поправил я его. – Нормандская арка находилась внизу, в кухне. Собственно, кухня – единственное, что сохранилось от постройки тринадцатого века, и, похоже, с тех пор там мало что изменилось. Подозреваю, когда-то это помещение служило комнатой пыток. Зловещее место, в нем так и слышались стоны несчастных жертв. Ваша мать тотчас отвергла кухню. Думаю, из-за кухарки, ведь, нанимая ее, пришлось бы спрашивать: «Надеюсь, вы согласны стряпать в подземелье, в полной темноте?»

Впрочем, кое-кто охотно согласился бы. Остальной дом представлял собой мешанину современных стилей. Достаточно сказать, что предпоследний жилец сумел отличиться, отделав ванную комнату рифленым железом.

Потом был дом в Беркшире. Мы поехали осматривать его вместе с вашей мамой. В рекламном объявлении упоминался журчащий ручей, полный форели. Я воображал, как выхожу на прогулку после обеда, чтобы наловить рыбы к ужину, как приглашаю кичливых приятелей заглянуть на пару деньков «в наш скромный уголок в Беркшире» поудить форель. Один мой знакомый (теперь он баронет) буквально бредил рыбалкой. «Возможно, и ему захочется приехать», – думал я. Неплохо будет смотреться в колонке литературных сплетен: «Среди других известных гостей…» Словом, вы понимаете. Мысленно я уже сочинил заметку. Удивительно, что я не успел купить удочку.

– Но ручей с форелью оказался обманом? – высказала догадку Робина.

– Ручей был, – признал я. – И это еще слабо сказано. Именно на ручей прежде всего обратила внимание ваша мама. Она почувствовала запах за четверть часа до того, как мы подошли к воде, – тогда мы еще не догадывались, что это и есть тот самый водоем, описанный в рекламном проспекте. По возвращении в город она купила себе флакон с нюхательной солью, выбрав самый крупный.

Тот ручей вызвал у вашей матери приступ головной боли, а меня привел в бешенство. Контора агента по продаже недвижимости располагалась прямо напротив станции. На обратном пути я позволил себе задержаться на полчаса, чтобы высказать маклеру все, что о нем думаю, и в итоге опоздал на поезд. Я успел бы уехать вовремя, если бы агент дал мне выпустить пар, а не перебивал каждую минуту. Он уверял, что всему виной бумажная фабрика, якобы владельца не раз предупреждали о нестерпимом смраде. Этот тип, кажется, думал, что я ищу лишь сочувствия. Он дал мне слово маклера, что когда-то в том ручье действительно водилась форель. Это исторический факт. Там ловил рыбу Исаак Уолтон[8], это было еще до бумажной фабрики. Агент предложил мне купить и выпустить в воду самок и самцов форели, отдав предпочтение самым крепким и выносливым особям: возможно, их потомство сумеет приспособиться к суровым условиям соседства с фабрикой. Я хмуро возразил, что меня нисколько не привлекают лавры Ноя, и ушел, пообещав напоследок направиться прямиком к своим поверенным и вчинить этому болвану иск за дурацкие разглагольствования. Он же, надев шляпу, заявил, что привлечет своих адвокатов и засудит меня за клевету.

Полагаю, позднее он, как и я, передумал. Поиски жилища вконец меня утомили. Моя жизнь превратилась в бесконечное первое апреля. Купленный мной дом, конечно, не то, о чем я мечтал, но он вовсе не безнадежен. Мы вставим окна с изящными переплетами и украсим дымоходы. Над входной дверью можно повесить табличку с датой – это всегда эффектно смотрится. Пусть там будет пятерка, выписанная в старинной манере, – она выглядит весьма живописно. Когда мы закончим отделку дома, он превратится в настоящую тюдоровскую усадьбу. Я всегда мечтал о доме позднетюдоровской эпохи. У этой усадьбы может обнаружиться любопытное прошлое, почему бы и нет? Вполне вероятно, в одной из наших спален тоже когда-то ночевала какая-нибудь знаменитость. Только не королева Елизавета. Признаться, она мне изрядно надоела. Вдобавок не верится, что она была милой женщиной. Как насчет королевы Анны? Тихая, кроткая пожилая дама из тех, что не доставляют хлопот. Никто не скажет о ней худого слова. Или еще лучше – Шекспир. Он постоянно курсировал между Лондоном и Стратфордом и по пути вполне мог заглянуть в здешние места. «Комната, где провел ночь Шекспир!» По-моему, до такого еще никто не додумался. Кажется, о Шекспире все забыли. Здесь есть кровать с пологом на четырех столбиках. Ваша мама сразу отнеслась к ней с подозрением. Она убеждена, что там поселились какие-то твари. Мы могли бы украсить стены сценами из пьес великого барда, а за дверью поставить его бюст. Если меня оставят в покое и не будут докучать всякими глупостями, в конце концов я и сам, возможно, поверю, что в этом доме впрямь ночевал Шекспир.

– А как там по части шкафов? – полюбопытствовал Дик. – Нашей матушке непременно подавай шкафы.

Я никогда не мог понять одержимость женщин шкафами. Это непостижимо. Думаю, даже вознесшись на небеса, они в первую очередь спросят: «А нельзя ли мне обзавестись шкафом?» Будь их воля, женщины держали бы супругов и детей в шкафах. Так они представляют себе образцовый дом: каждый аккуратно покоится в своем шкафу, где витает аромат камфоры, предохраняющей от моли. Я знавал одну счастливую даму (в женском понимании). В ее доме насчитывалось двадцать девять шкафов. Должно быть, строила его тоже женщина. В большинстве своем это были весьма вместительные шкафы, их дверцы мало чем отличались от обычных дверей. Нередко гости, намереваясь пожелать друг другу доброй ночи, направлялись со свечой в руке к какому-нибудь шкафу и исчезали внутри, а после, спотыкаясь, выбирались наружу, на лицах их был написан ужас. Муж той дамы рассказывал мне, как один незадачливый джентльмен ночью спустился из спальни в гостиную, чтобы забрать забытую вещь. Вернувшись наверх, он никак не мог найти дверь своей комнаты – ему попадались одни шкафы. После нескольких неудачных попыток бедняга пал духом и провел остаток ночи в шкафу. По утрам гости в том доме спешили к завтраку и, распахнув дверцы шкафа, радостно восклицали: «Доброе утро!» Когда хозяйке случалось отлучиться, никто в доме понятия не имел, где что лежит. По возвращении хозяйку ожидали те же трудности: она знала лишь, где следовало бы искать недостающую вещь. Как-то раз один из двадцати девяти шкафов пришлось на время освободить – его требовалось отремонтировать, поведал мне муж той женщины. Рабочие провозились со шкафом больше трех недель, и за все время хозяйка ни разу не улыбнулась. «Ужасно, когда некуда положить вещи, – сетовала она. – Чувствуешь себя не в своей тарелке».

Женщине не нужен дом в обычном смысле слова. Ей хочется заполучить творение гения. Вам посчастливилось найти идеальный дом, как вам кажется. Вы показываете жене камин работы Адамса в гостиной. Затем постукиваете зонтом по деревянным панелям в холле. «Дуб, – выразительно подчеркиваете вы, – цельный дуб». Вы привлекаете внимание супруги к пейзажу за окном и рассказываете местное предание: если прижаться лбом к стеклу, можно увидеть дерево, на котором повесили человека. Вы подробно описываете ей принцип действия солнечных часов и вновь упоминаете о камине работы Адамса.

«Все это очень мило, – замечает она, – но где будут спать дети?»

Ее реплика заметно остужает ваш пыл.

Возможно, речь пойдет не о детях, а о воде. Она непременно захочет знать, откуда берется вода. Вы показываете ей откуда.

«Как, из этого мерзкого места?!» – восклицает она.

Женщина с одинаковым презрением отвергнет как колодезную или родниковую воду, так и дождевую, собранную в чаны. Она не доверяет естественным источникам. Ваша супруга ни за что не поверит, что можно пить воду, текущую не из крана. Ей представляется, что водопроводная компания каждое утро поставляет вам свежую воду, приготовленную по старинному фамильному рецепту.

Если вам посчастливится сломить ее предубеждение против воды, она тотчас пожалуется, что трубы дымят: «У них такой вид, будто они чадят». «Но почему же? – недоумеваете вы. – Печные трубы – лучшее, что есть в доме». Вы выводите женщину во двор и с гордостью показываете ей трубы шестнадцатого века, украшенные великолепной резьбой. Такие трубы не могут дымить. Они никогда не опустились бы до подобной безвкусицы. «Надеюсь, ты прав», – говорит женщина и предлагает прикрыть трубы колпаками.

Затем она хочет осмотреть кухню. «Где же кухня?» Вы понятия не имеете. Об этом вы не задумывались. Где-то она должна быть, разумеется. Начинаются поиски. Когда вам удается решить наконец этот ребус, ваша супруга недовольна, потому что кухня и столовая в противоположных концах дома. Вы указываете жене на преимущества подобной планировки – запахи кухни не проникают в комнаты. В ответ она переходит на личности: заявляет, что вы первый вечно ворчите из-за остывшего ужина, и, закусив удила, обвиняет весь мужской пол в непрактичности.

Стоит женщине увидеть пустой дом, и она вспыхивает как порох.

Плита, естественно, неисправна. Кухонные плиты всегда ломаются. Вы обещаете купить новую. Через полгода ваша жена захочет вернуть старую плиту, но было бы жестоко указывать ей на это. Обещание купить новую плиту успокаивает вашу супругу. Женщина никогда не теряет надежды, что в один прекрасный день обретет само совершенство – идеальную плиту, плиту ее девичьих грез.

Вопрос с плитой улажен, и вы воображаете, что сумели отмести все возражения. И тут ваша супруга заводит разговор о вещах, которые только женщина или санитарный инспектор упоминает не краснея.

Не так-то просто привести женщину в новый дом. Здесь нужен особый такт, деликатность, чуткость. Женщины чрезвычайно нервны и подозрительны.

– Я рад, мой дорогой мальчик, что ты упомянул о шкафах, – заговорил я. – Именно с их помощью я надеюсь склонить вашу маму на свою сторону. Шкафы для нее – единственное светлое пятно во мраке обыденности, а в доме их четырнадцать. Уверен, они сослужат мне добрую службу. Я хочу, чтобы ты пошел со мной, Дик. Всякий раз, когда твоя мама начнет говорить что-нибудь вроде «Будем практичными, дорогой», заводи речь о шкафах. Только не переусердствуй, старайся ее не раздражать. Твои фразы не должны казаться отрепетированными заранее, прояви немного фантазии и находчивости.

– А в саду найдется место для теннисного корта? – потребовал ответа Дик.

– Там уже есть прекрасный теннисный корт, – сообщил я. – Мне удалось купить и соседний участок. Мы сможем держать корову. Или даже разводить лошадей.

– Хорошо бы устроить крокетную площадку, – предложила Робина.

– Нет ничего проще, – согласился я. – Думаю, на широкой площадке Вероника научится играть. Некоторым людям требуется простор. Когда у нас будет большая крокетная площадка, обнесенная прочной железной оградой, нам не придется тратить столько времени, прочесывая окрестности в поисках Вероникиных шаров.

– Едва ли где-то по соседству найдется поле для игры в гольф, верно? – выразил свои опасения Дик.

– Отчего же? – отозвался я. – Всего в миле от нашего дома простирается прелестная пустошь, поросшая утесником, которая, кажется, никому не нужна. Думаю, если предложить разумную цену…

– И когда состоится этот спектакль? – перебил меня Дик. – Я имею в виду великое переселение…

– Я думаю, не откладывая, начать переустройство дома, – объяснил я. – Нам повезло: неподалеку стоит сторожка лесника, там сейчас никто не живет. Агент пообещал договориться с хозяином о годовой аренде. Домик, конечно, немудрящий, но место прелестное – на самом краю леса. Я обставлю мебелью пару комнат и буду проводить там несколько дней в неделю, наблюдая за строительными работами. Мне всегда хорошо удавалась роль наблюдателя. Мой покойный отец говаривал бывало, что, пожалуй, это единственное занятие, к которому я проявляю живой интерес. Находясь поблизости от нашего будущего жилья, я смогу подгонять рабочих, и, надеюсь, «спектакль», как ты изволил выразиться, состоится уже весной.

– Никогда не выйду замуж, – заявила Робина.

– Не стоит так легко сдаваться, – посочувствовал сестре Дик. – Ты еще очень молода.

– Не хочу вступать в брак, – угрюмо проворчала Робина. – Я бы только без конца ссорилась с мужем. А из Дика с его мозгами не выйдет ничего путного.

– Ты уж прости мою непонятливость, – извинился я, – но какая связь между новым домом, твоими ссорами с мужем, если ты когда-нибудь выйдешь замуж, и мозгами Дика?

Робина спрыгнула на землю и прежде, чем Дик успел ее остановить, обвила руками его шею.

– Ничего не поделаешь, дорогой братец, – пробормотала она. – У умных родителей всегда рождаются никчемные дети. Но и мы с тобой на что-то сгодимся в этой жизни.

Дочь поведала нам свой план. Когда Дик провалит экзамены в Кембридже, он уедет в Канаду, захватив с собой Робину, и обзаведется там фермой. Вместе они станут разводить скот, скакать верхом по прериям и жить в палатке в девственных лесах, а еще расхаживать в снегоступах, таская на себе каноэ, перебираться через речные пороги и выслеживать дичь. Словом, если я правильно уловил суть, их ожидало нескончаемое шоу Буффало Билла, рассчитанное лишь на двоих участников. Кто и когда будет работать на ферме, осталось неясным. Нам с матушкой предстояло коротать старость в Канаде, подле любящих детей. Греться по-стариковски на солнышке, а затем тихо отойти в мир иной. В этом месте Робина обронила пару слезинок, но быстро взяла себя в руки, вспомнив о Веронике. Младшую сестру ожидало счастливое замужество: приехав в Канаду навестить родню, она встретит молодого фермера с чистой душой и навсегда останется за океаном. Боюсь, подобная перспектива едва ли отвечает честолюбивым устремлениям Вероники. Малышка твердо убеждена, что будет прекрасно смотреться в короне: она нацелилась на герцогский титул.

Робина не умолкала минут десять и за это время успела внушить Дику, что жизнь в глухих лесах Канады – именно то, о чем он мечтал с раннего детства. Робина умеет убеждать.

Я пробовал взывать к голосу рассудка, но урезонивать Робину, когда она вбила себе что-то в голову, все равно что пытаться надеть недоуздок на норовистого жеребца-двухлетку. Купленный мной дом, обветшалая развалюха с шестью спальнями, должен был стать спасением нашей семьи. При одном упоминании о нем у Робины светлело лицо, а глаза вспыхивали восторженным огнем. Казалось, ей открылось божественное откровение. Робина пообещала стряпать на всю семью. Она будет вставать по утрам, доить корову и собирать свежие яйца. Мы станем жить своим трудом, в гармонии с природой. Скромно, но достойно. Веронике это пойдет на пользу. Высшее образование может и подождать, возвышенные идеалы куда важнее. Малышка могла бы стелить постели и вытирать пыль в комнатах. По вечерам, устроившись в гостиной с маленькой корзинкой на коленях, она станет заниматься рукоделием. Мне же предстояло развлекать всех занятными историями, пока Робина, эта добрая фея домашнего очага, хлопотливо снует по дому. Мамочка присоединится к нам, если найдет в себе силы. Мы окружим ее любовью и заботой. Быть английским фермером вовсе не просто, что бы там ни говорили. Здесь нужны особые знания. Наверное, Дику придется освоить премудрости сельского хозяйства. Робина не сказала прямо, лишь намекнула, что, возможно, даже я, вдохновленный благородным примером остальных, почувствую вкус к честному труду и выучусь наконец чему-нибудь полезному.

Робина описывала прелести деревенского быта примерно четверть часа, и в конце концов мне начало казаться, что ее и впрямь осенила блестящая мысль. У Дика только что начались каникулы. В ближайшие три месяца ему будет решительно нечем заняться, разве что «тухнуть от скуки», как он изволил выразиться. Сельский труд по крайней мере убережет его от глупостей. Вдобавок гувернантка Вероники заявила об уходе. Обычно воспитательницы не задерживаются у нас больше чем на год. Я иногда думаю, не указать ли в объявлении, что требуется «особа без стыда и совести». Всякий раз в конце года очередная гувернантка объясняет мне, что совесть не позволяет ей остаться в нашем доме. Бедняжка чувствует, что зря получает жалованье. «Дело вовсе не в девочке, – в один голос заверяют меня гувернантки, – Вероника очаровательное дитя, отнюдь не глупое». Просто, как объяснила одна немка, которой Дик преподал несколько уроков английского языка, дабы, по его выражению, «отшлифовать ее речь», Веронику «ничто не берет». Моя жена убеждена, что знания «оседают в ее голове, как песок на дне ручья». Быть может, если не баламутить ручей какое-то время, дать песку отстояться, из этого что-нибудь выйдет? Рассуждая о себе, Робина заявила, что тихая, размеренная жизнь в трудах и заботах вдали от общества легкомысленных девиц и глупых юнцов поможет ей превратиться в разумную, здравомыслящую женщину. Робина не так часто высказывала подобные пожелания, грешно было препятствовать ей.

Уговорить матушку оказалось не так-то просто. Она не желала верить, что трое ее драгоценных отпрысков способны самостоятельно вести хозяйство. Я пообещал проводить за городом два-три дня в неделю и присматривать за детьми, но это ее не убедило. Она сдалась лишь после того, как Робина торжественно поклялась послать телеграмму, если Вероника хотя бы раз кашлянет.

В понедельник мы нагрузили одноконную повозку поклажей, взяв лишь самое необходимое. Дик с Робиной поехали на велосипедах. Вероника уютно устроилась на задке повозки, на груде матрасов, подушек и одеял. Я же отправился поездом в среду вечером.

Глава 3

Ночью меня разбудило мычание коровы. Тогда мне и в голову не пришло, что это наша скотина. Я понятия не имел, что у нас есть корова. Я посмотрел на часы. Они показывали половину третьего. Я понадеялся было, что корова снова заснет, но она явно решила, что день уже начался. Я подошел к окну: светила полная луна. Корова стояла у калитки, просунув морду в сад. Должно быть, боялась, что мы ее не заметим, хотела привлечь внимание. Вытянув вперед шею, она задумчиво смотрела в небо, это придавало ей сходство с длинноухим аллигатором. Прежде мне не приходилось иметь дело с коровами, и я не знал, как с ними разговаривают. Я скомандовал ей «тихо!» и «лежать!», а после притворился, что швыряю в нее ботинком. Похоже, это ее только раззадорило. Ободренная появлением публики, она вывела новую руладу. Я и не знал, что коровы способны издавать подобные звуки. В лондонских предместьях иногда можно услышать похожие мелодии, по крайней мере так было в прежние времена. Не знаю, как в наши дни, но когда я был мальчишкой, по улицам бродили странные создания, увешанные колокольчиками и бубенцами с головы до ног, с колесной лирой «хёрди-гёрди» на поясе, с барабаном за спиной и с дудками во рту. Они играли на всех своих инструментах разом и улыбались. Корова напомнила мне тех музыкантов, только в ее мычании слышался еще и орган. Вдобавок корова не улыбалась, что говорило в ее пользу.

Я задумал остудить ее пыл, притворившись спящим. Приняв нарочито скучающий вид, я закрыл окно и вернулся в постель. Однако это лишь подлило масла в огонь. «Он остался равнодушен к моему пассажу, – казалось, сказала себе корова. – Увы, начало не слишком удачное. Но я еще предстану перед ним во всем блеске. Что, если добавить чуточку страсти?» Ария продолжалась около получаса, а затем калитка, не выдержав напора, с оглушительным треском повалилась. Испуганная корова обратилась в бегство, топот ее копыт прогрохотал и затих вдали. Мне почти удалось снова заснуть, когда на подоконник уселась пара голубей и принялась ворковать. Прелестный звук, если вы расположены им наслаждаться. Сидя под деревом и растроганно слушая нежное воркование голубей, я как-то написал стихотворение, скромное, но прочувствованное. Впрочем, то было вечером. Сейчас же мной владело лишь одно чувство – желание раздобыть ружье. Трижды я вставал и сгонял говорливую парочку с подоконника. В третий раз я задержался у окна, давая понять назойливым птицам, что не желаю их видеть. Должно быть, любители поворковать не приняли всерьез мои первые две попытки отделаться от них. Стоило мне улечься в постель, как послышалось уханье совы. Прежде этот протяжный крик казался мне привлекательным, загадочным, таинственным. Вроде бы это Суинберн писал, что нам не суждено обрести желаемое вовремя, в удобоваримом месте. Если возлюбленная с вами, то время и место наверняка оставляют желать лучшего, а если условия благоприятствуют, значит, спутница подкачала. Я вовсе не против сов. Мне они даже нравятся. Да и место не вызывало возражений. Сова выбрала неудачное время, вот и все. Одиннадцать вечера – самое подходящее время для совы. Особенно если она прячется от вас, вызывая естественное желание ее увидеть. Но, согласитесь, сова, бесстыдно восседающая на крыше коровника в предрассветный час, выглядит глупо. Это отдает дурным вкусом. Она намертво вцепилась когтями в гребень крыши и, хлопая крыльями, кричала во все горло. Понятия не имею, чего добивалась эта птица, но она определенно избрала не лучший способ добиться желаемого. Двадцать минут спустя сова и сама пришла к этому выводу, затихла и улетела восвояси. Я подумал, что смогу наконец насладиться блаженным покоем, но тут прилетел коростель, пернатая тварь, наделенная от природы голосом, в котором слышится треск разрываемых полотняных простыней и лязг затачиваемой пилы. Найдя укромный уголок в глубине сада, он принялся возносить хвалу Создателю во всю мощь своих легких. Есть у меня один приятель, поэт, живущий недалеко от Стрэнда, завсегдатай клуба «Гаррик». Ему случается писать для вечерних газет, в стихах его мелькают фразы о «тихом сельском уголке, дремлющем в сладкой неге». Надо будет как-нибудь выманить его сюда на пару дней, пусть попробует уснуть в нашем «тихом сельском уголке». Это его немного отрезвит, а то в последнее время он витает в эмпиреях. Песня коростеля вдруг резко оборвалась на надрывной ноте. На целых пять минут воцарилась тишина.

«Еще пять минут покоя, и я успею заснуть», – сказал я себе. Меня уже охватывала дремота. Я едва успел додумать до конца эту мысль, как вернулась корова. Должно быть, она просто отлучилась, чтобы промочить горло. Теперь ее мычание звучало куда громче.

Тут мне пришло в голову, что неплохо бы воспользоваться случаем и набросать несколько строк о восходе. От всякого писателя ждут описания утренней зари. Серьезный читатель, слышавший о рассвете, жаждет подробностей. Сам я для подобных наблюдений выбрал бы декабрь или начало января. Но никогда не знаешь, какой сюрприз подкинет тебе жизнь. Быть может, на днях мне понадобится изобразить летний восход солнца с птицами и цветами, окропленными росой. К подобной зарисовке отлично подошла бы деревенская героиня, дочка мельника или девушка с возвышенными мечтами, выращивающая цыплят. Я как-то встретил собрата по перу в Кенсингтонском парке в семь часов утра. Он казался сонным и таким хмурым, что я не сразу решился заговорить с ним. Мне помнилось, что он не из тех, кто завтракает раньше одиннадцати. Что же привело его в парк ни свет ни заря? Наконец я набрался храбрости и заметил:

– Час слишком ранний для вас.

– Только круглый болван встанет в такую рань, – мрачно бросил он.

– Так в чем же дело? – спросил я. – Вас мучит бессонница?

– Бессонница? – возмущенно фыркнул мой приятель. – Да я боюсь опуститься на скамейку или прислониться к дереву. Я засну в тот же миг.

– Тогда в чем причина? – не отставал я. – Начитались книжек Смайлса «Помоги себе» и «Секрет успеха»? Не глупите, старина. Эдак, чего доброго, вы начнете ходить в воскресную школу и заведете дневник. Вы слишком поздно спохватились. В сорок нас уже не изменишь. Идите домой и ложитесь в постель.

Бедняга определенно губил себя.

– О, я улягусь в постель, – вздохнул он. – Просплю не меньше месяца, когда наконец закончу проклятый роман, над которым бьюсь. Послушайте моего совета! – Он доверительно положил руку мне на плечо. – Никогда не выбирайте своей героиней девушку из колоний. В нашем возрасте это настоящее безумие. Она прекрасная девушка, милая, добрая. У нее золотое сердце. Но она сведет меня в могилу. Мне хотелось чего-то свежего, самобытного, я не представлял, во что это выльется. Моя героиня встает чуть свет и скачет верхом без седла и поводьев. На лошади, разумеется. У них в Новом Южном Уэльсе это обычное дело. Само собой, я добавил немного австралийского колорита – эвкалипты, кенгуру, – словом, вы понимаете. А теперь девушка очутилась в Лондоне, и я уже не рад, что связался с ней. Она просыпается в пять и бродит по спящему городу. Ясное дело, это означает, что и мне приходится подниматься в пять, чтобы описать ее впечатления. Я уже прошел шесть миль сегодня утром. Сперва прогулялся к собору Святого Павла – эта девица любит околачиваться там, когда вокруг ни души. Вы можете возразить, что для нее не так уж важно, безлюдны ли улицы. Но дело в том, что моя героиня воображает себя матерью, охраняющей сон спящих детишек. Ее голова забита подобной ерундой. От собора я направился к Вестминстерскому мосту. Там она сидит на парапете и читает Вордсворта, пока ее не прогонит полицейский. А еще одно ее излюбленное место – Кенсингтонский парк. – Мой собеседник с нескрываемым отвращением обвел глазами окружавшие нас деревья и кусты. – Ей нравится завершать прогулку здесь. Она приходит сюда слушать пение черного дрозда.

– Но теперь худшее уже позади, – утешил я несчастного страдальца. – Испытания окончены. Вы справились.

– Позади? – горько рассмеялся романист. – Как бы не так! Это только начало! Мне еще предстоит обойти весь Ист-Энд. Там моя героиня встретит молодого человека, такого же чудака, как она сама. Но пешие прогулки не самое страшное. Неугомонная девица задумала обзавестись лошадью, сами понимаете, что из этого следует. Гайд-парка ей уже мало. Она нацелилась на Ричмонд и Хэм-Коммон. Мне придется описывать тамошние пейзажи в самых ярких красках.

– А почему бы вам не прибегнуть к вымыслу? – предложил я.

– Все радости единения героини с природой будут сплошным вымыслом, – мрачно признался литератор, – но мне нужен фундамент, чтобы было на что опереться. Моя девушка переживает целую гамму чувств, скача верхом. Думаете, легко проникнуть в мысли всадницы, когда ты давно забыл, где у лошади хвост и где голова?

Мы подошли к Серпентайну. Я еще раньше обратил внимание, что мой спутник выглядит непривычно тучным. Оказалось, под пальто его талия обернута купальным полотенцем.

– Я непременно простужусь насмерть, – пожаловался он, расшнуровывая ботинки.

– Может, вам стоит отложить купание до лета и перенести действие, скажем, в Остенде? – робко подсказал я.

– Это не будет свежо и самобытно! – прорычал романист. – Мою героиню не прельщают бельгийские курорты.

– Но разве дамам разрешается купаться в Серпентайне?

– Девице предстоит купаться не в Серпентайне, а в Темзе, в Гринвиче, но едва ли читатель заметит разницу. О своих впечатлениях героиня расскажет за завтраком на Куинз-Гейт, скандализировав всех собравшихся. Подозреваю, в том-то и заключается ее главная цель.

Наш мученик от литературы выбрался из озера синий от холода. Я помог ему одеться, бедняге посчастливилось поймать ранний кеб. Его книга вышла к Рождеству. Критики единодушно признали, что героиня очаровательна. Некоторые даже выражали сожаление, что не знакомы с ней.

Вспомнив историю моего бедного приятеля, я подумал, что, раз уж выспаться мне не суждено, стоит, пожалуй, выйти из дома и черкнуть пару заметок о раннем утре. Возможно, в будущем это избавит меня от лишних хлопот. Я наскоро оделся, сунул в карман блокнот, открыл дверь и сошел вниз.

Наверное, правильнее было бы сказать «открыл дверь и рухнул вниз». Должен признать, я сам виноват. Мы говорили об этом с детьми накануне вечером, и я призывал Веронику соблюдать осторожность. Архитектор, строивший этот домик, презирал излишества и обходился без лестничных площадок: ступени круто уходили вниз прямо от дверей. Довольно затруднительно выйти из спальни, когда вам толком не на что ступить. Я предупредил Веронику:

– Не вздумай утром вылететь сломя голову из комнаты в своей обычной манере, это может плохо кончиться. Как ты уже заметила, лестницы здесь довольно крутые и начинаются от самых дверей, внизу же кирпичный пол. Осторожно открой дверь и, прежде чем выйти, посмотри, куда шагаешь.

Дик поделился своим печальным опытом:

– В первое утро я дал маху. Вышел из спальни и, грохнувшись с лестницы, оказался в кухне. Должен сказать, было довольно больно. Так что смотри под ноги, малявка, и не зевай. В этом домике не побегаешь.

Робине еще больше не повезло: она упала с подносом в руках. «Никогда не забуду, тот ужасный миг», – рассказывала она после. Сидя на кухонном полу, Робина крикнула Дику: «Она треснула? Скажи мне правду». Собственный голос показался ей чужим, он словно доносился откуда-то издалека.

«Треснула? – удивился Дик. – Да она разлетелась вдребезги, а ты чего ожидала?»

Робина спрашивала о своей голове, тогда как Дик решил, что речь идет о посуде.

– В это мгновение вся жизнь пронеслась у меня перед глазами, – призналась она, позволив Веронике пощупать шишку.

Вероника осталась разочарована размерами шишки, она ждала большего, но все же пообещала быть осторожной. Все мы сошлись на том, что если, несмотря на предупреждения, она утром свалится с лестницы, это послужит ей уроком.

Лежа на полу и размышляя о случившемся, я все больше распалялся. Я ненавидел весь мир. Меня бесят люди, которые спокойно спят, когда я не могу сомкнуть глаз из-за шума. Почему я оказался единственным человеком в доме, чей сон был грубо и безжалостно прерван? Дик спал в другом конце коридора, это его еще хоть как-то оправдывало, но комната девочек выходила окнами в сад, где стояла корова. Нужно быть бесчувственным бревном, чтобы не услышать ее громогласного рева. Мы не уделили должного внимания проклятой лестнице. Если бы вечером Робина предостерегла меня, сказав: «Береги себя, папа», я бы это запомнил. В наши дни дети не испытывают ни малейшего сострадания к родителям.

Я кое-как поднялся и заковылял к двери. Корова продолжала протяжно мычать. Мне захотелось выбраться из дома и чем-нибудь в нее запустить. Однако найти дверь оказалось не так-то легко. Сквозь закрытые ставни не пробивался свет, и в комнате царила кромешная тьма. Мы привезли с собой лишь самое необходимое, но мебели здесь хватало с избытком – негде было повернуться. Мне попался на пути низкий трехногий табурет, довольно увесистый. Их специально делают тяжелыми, чтобы нелегко было перевернуть. Я споткнулся об него не меньше дюжины раз. В конце концов я решил прихватить его с собой, чтобы оглушить им корову (если удастся отыскать выход). Я точно знал, что дверь гостиной ведет в сад, но не мог вспомнить, где она находится. Оставалось лишь красться вдоль стены: рано или поздно это привело бы меня к двери. Нашарив стену, я, окрыленный надеждой, двинулся вперед. Однако мой блестящий план не сработал. Должно быть, сам того не ведая, я начал свой путь от двери, ведущей на кухню. Пробираясь ощупью, я натыкался на незнакомые загадочные предметы. Тревога моя все росла. Я перелез через нечто, напоминающее пивной бочонок, и приземлился на гору бутылок – здесь их было целое скопище. Выкарабкиваясь из бутылочных россыпей, я отпустил стену, но потом вроде бы нашел ее снова и поплелся дальше. Я преодолел около полудюжины ярдов, прежде чем опять набрел на бутылки. Казалось, пол просто заставлен ими. Чуть подальше я натолкнулся на новый пивной бочонок (как выяснилось позже, то был уже знакомый мне бочонок, но тогда я об этом не догадывался). У меня появилось подозрение, что Робина задумала открыть в доме пивную. Отыскав табурет, я продолжил путь, но не успел пройти и десяти шагов, как снова уткнулся в груду бутылок. Оглядывая поле битвы позднее, при свете дня, я без труда понял, что произошло. Осторожно бредя на ощупь, я кругами ходил вокруг ширмы. Мне так опротивели бутылки и бесчисленные пивные бочонки, что я оторвался от стены и отважно нырнул в темноту.

Сделав несколько шагов, я поднял голову и увидел небо: прямо надо мной мерцала утренняя звезда. Если бы я проснулся окончательно, а корова хотя бы на минуту умолкла, я сообразил бы, что случайно угодил в камин, но загадочное происшествие совершенно меня обескуражило. Я вспомнил об «Алисе в Стране чудес» – сейчас эта книга пришлась бы как нельзя кстати, послужила бы мне путеводителем. Появись вдруг передо мной крылатая лошадка-качалка или омар, я бы уселся и заговорил с ними, а не получив ответа, обиделся бы, сочтя их невежами. Я шагнул вперед, и звезда исчезла, будто кто-то ее задул. Меня это нисколько не удивило. Я ожидал чего-то в этом роде.

Мне все же удалось найти дверь, она открылась довольно легко. Передо мной простирался лес. Коровы нигде не было видно, но я отчетливо слышал ее мычание. Окружающий пейзаж выглядел вполне обыденно. Я подумал, что корова прячется за деревьями. Стоит мне углубиться в лес, и скорее всего я встречу ее там с зажженной трубкой в зубах. Возможно, она даже продекламирует мне пару стихотворений.

На свежем воздухе я немного пришел в себя и начал понимать, почему не видно коровы. Нас разделял дом. Каким-то таинственным образом меня занесло на задний двор. Я все еще сжимал в руках табурет, но гоняться за коровой мне уже не хотелось. «Посмотрим, сумеет ли она разбудить Веронику, завывая под дверью», – мстительно подумал я. Лично мне это никогда не удавалось.

Я уселся на табурет и, открыв блокнот, вывел вверху страницы: «Восход в июле. Наблюдения и впечатления». Затем, пока не забыл, принялся записывать, что ближе к трем часам на небе появляется едва заметное свечение, которое со временем все усиливается.

Это наблюдение показалось сущей чепухой даже мне самому, но не так давно я начал читать один роман, написанный в реалистической манере, – его превозносили за достоверность изложения. Читателям известного сорта нравятся подобные описания. Я отметил в блокноте, что из всех детей матушки-природы голубь и коростель первыми спешат приветствовать наступающий день, а услышать сову во всем ее блеске можно примерно за четверть часа до рассвета, если потрудиться подняться с постели. Больше мне не удалось из себя выжать. Что же до впечатлений, то мне нечем было поделиться.

Я раскурил трубку и стал дожидаться солнца. Небо перед моими глазами слегка порозовело. С каждым мгновением оно все больше расцвечивалось красным. Готов поспорить, что всякий наблюдатель (я не беру в пример специалистов по рассветам) предложил бы сосредоточить свое внимание именно на этом участке горизонта. Я не сводил с него глаз, но солнце все не появлялось. Пришлось зажечь вторую трубку. Небо надо мной сияло что есть мочи. Я наскоро накорябал несколько строк, уподобив редкие облака невестам, стыдливо краснеющим при появлении жениха. Все бы неплохо, только немного спустя облака начали вдруг зеленеть. Не самый подходящий цвет для невесты. Чуть позже облака приобрели желтый оттенок, лишив меня последней надежды ввернуть удачное сравнение. Нет ничего поэтичного в невесте, которая при появлении жениха сначала зеленеет, а потом желтеет. Такая девушка не вызывает слез умиления, ей можно только посочувствовать. Я подождал еще немного. Небо становилось все светлее. Я начал было опасаться, что с солнцем что-то случилось. Если бы не мои обширные познания в астрономии, я решил бы, что оно передумало и пошло на попятный. Я поднялся с твердым намерением выяснить, в чем дело. Как оказалось, солнце давно взошло и красовалось на небе у меня за спиной. Что ж, винить мне было некого. Положив трубку в карман, я неспешно обогнул дом. Корова стояла на прежнем месте. Увидев меня, она явно обрадовалась и принялась мычать с удвоенной силой.

Невдалеке послышался свист. Источником шума оказался деревенский парнишка. Я окликнул его. Он перелез через изгородь и направился ко мне через лужайку. Этот весьма жизнерадостный на вид юнец приветливо кивнул корове и, нещадно коверкая слова, выразил надежду, что та хорошо провела ночь.

– Ты знаком с этой коровой? – спросил я его.

– Еще бы! Хотя друзьями нас не назовешь, это деловые отношения, если вы меня понимаете, – объяснил молодой человек, глотая согласные.

Что-то в этом юноше меня насторожило. Он не походил на обычного деревенского паренька. Впрочем, в то утро все казалось каким-то ненастоящим. Я решил махнуть на это рукой.

– Чья это корова? – поинтересовался я. Юнец удивленно уставился на меня. – Я хочу знать, кому она принадлежит, чтобы вернуть ее владельцу.

– Извините, – промямлил юноша, – где вы живете?

Мальчишка начинал действовать мне на нервы.

– Где я живу? – раздраженно пробурчал я. – В этом доме, разумеется. Не думаешь ли ты, что я поднялся в такую рань и пришел сюда издалека, чтобы послушать мычание коровы? Довольно болтовни. Ты знаешь, чье это животное, или нет?

– Это ваша корова, – ответил юнец.

Настала моя очередь изумляться.

– Но у меня нет коровы.

– А вот и есть, – упорствовал мальчишка. – Корова ваша.

Корова ненадолго умолкла. Бросив взгляд в ее сторону, я заключил, что едва ли стану когда-нибудь гордиться этой скотиной. Похоже, совсем недавно она успела вываляться в грязи.

– Как я стал ее хозяином? – потребовал я ответа.

– Юная леди заходила к нам во вторник…

Наконец-то в тумане забрезжил свет.

– Порывистая девица, которая так и сыплет словами, не дожидаясь ответа?

– Глаза у нее – что надо, – одобрительно заметил юнец.

– Она задумала купить корову?

– Похоже было, она и дня не проживет без скотины, – подтвердил юноша, безбожно пренебрегая правилами фонетики.

– Была достигнута финансовая договоренность?

– Что-что было достигнуто?

– Глазастая юная леди справилась о цене коровы?

– Насколько мне известно, такие грубые подробности не обсуждались, – ответствовал юнец.

Как это похоже на Робину.

– Она хотя бы намекнула, зачем ей это животное?

– Леди дала понять, что желает свежего молока.

Предусмотрительность Робины приятно удивила меня.

– И это та самая корова?

– Я пригнал ее вчера вечером, но стучать не стал, потому что, если честно, в доме никого не было.

– А почему она мычит?

– Ну, – протянул мальчишка, – конечно, это только предположение, но, судя по ее виду, она хочет, чтобы ее подоили.

– Корова начала мычать в половине третьего, – возразил я. – Едва ли она ожидала, что ее станут доить среди ночи, верно?

– Лично я давно оставил надежду отыскать здравый смысл в поступках коров.

Было в этом юнце нечто загадочное, завораживающее. Все вокруг внезапно представилось мне фальшивым и искусственным.

Корова у изгороди смотрелась нелепо, ей следовало бы превратиться в бидон с молоком. Лес выглядел запущенным – там должны были висеть таблички «По траве не ходить» и «Курить строго воспрещается», вдобавок почему-то отсутствовали скамейки. Дом явно оказался здесь случайно. Глядя на него, хотелось спросить: «Где же улица?» Птиц кто-то выпустил из клеток. Словом, все оказалось перевернуто вверх тормашками.

– Ты и в самом деле живешь на ферме? – спросил я парнишку.

– Разумеется, – ответил тот. – За кого вы меня принимаете? За ряженого актера?

Признаться, мне это приходило в голову.

– Как тебя зовут?

– Энри. Энри Опкинс, – представился он, съедая согласные.

– Откуда ты?

– Из Лондона. Из Кэмден-Тауна. – В его устах это прозвучало «Камдан-Тан».

Хорошенькое начало сельской идиллии! Какая участь ждет наш чудный девственный уголок, если вокруг будут околачиваться такие типы, как юный Хопкинс? Он и Эдем мгновенно превратил бы в унылую городскую окраину.

– Хочешь заработать шиллинг-другой время от времени?

– Я не прочь, – признался Хопкинс. – По мне, чем чаще, тем лучше.

– Оставь свой кокни и научись говорить с беркширским акцентом. Я дам тебе полсоверена, когда ты освоишь местный выговор. Тебе нужно как следует поработать над звуками, растягивай слова. К тому же вместо «юная леди» ты должен был бы сказать: «мисси». Я хочу, чтобы меня здесь окружала подлинная атмосфера старой доброй сельской Англии. Когда ты сообщил, что владелец коровы я, тебе следовало выразиться: «Животина ваша. Ей-ей, ваша».

– Вы уверены, что так говорят в Беркшире? – недоверчиво скривился Хопкинс. – Точно уверены?

Некоторые люди подозрительны от природы.

– Возможно, настоящий беркширец выразился бы немного иначе, – признал я. – Мы, литераторы, называем это диалектом. Его можно услышать, отъехав на двенадцать миль от Лондона. В нем чувствуется деревенское простодушие, бесхитростность и наивность. Словом, то, чего не встретишь в Кэмден-Тауне.

Я сразу же вручил мальчугану шиллинг, чтобы его поощрить. Мне подумалось, что ему не помешало бы прочитать пару книг, написанных моими друзьями, – так он легче освоится с новой ролью. Хопкинс обещал зайти за книгами вечером. Я же вернулся в дом и принялся будить Робину. Та заговорила со мной извиняющимся тоном: ночью она вроде бы слышала мои крики. Разумеется, я тотчас объяснил, что она ошибается.

– Как странно! – протянула Робина. – Я сказала Веронике больше часа назад: «Уверена, папа нас зовет». Наверное, мне это приснилось.

– Вот что, хватит спать, – проворчал я. – Спускайся и займись своей проклятой коровой.

– О! – воскликнула Вероника. – Она уже здесь?

– Да, – подтвердил я. – Собственно говоря, она уже давно здесь. И уверяет, что ее следовало подоить четыре часа назад.

Робина обещала спуститься через минуту.

Она появилась двадцать пять минут спустя (раньше, чем я ожидал) вместе с Вероникой. Робина объяснила, что давно сошла бы вниз, если бы не пришлось ждать сестру. В точности то же самое заявила Вероника. Я начал понемногу закипать. Я провел на ногах полдня, а во рту у меня не было и маковой росинки.

– Перестаньте пререкаться, – проворчал я. – Ради всего святого, примитесь за работу, подоите эту корову. Несчастное создание умрет у нас на руках.

Робина медленно обошла комнату.

– Ты, случайно, нигде не видел табурет для дойки, папа?

– Видел. Я наткнулся на него раз тринадцать, не меньше. – Подобрав табурет позади дома, я вручил его старшей дочери, и мы направились к корове. Шествие замыкала Вероника с оцинкованным ведром в руках.

Мне не давали покоя сомнения, умеет ли Робина доить корову. Стоит этой девчонке вбить себе что-то в голову, и она ни перед чем не остановится. Как подметил Хопкинс, Робина потребовала корову, словно не могла и дня без нее прожить. Наверное, сразу после этого она приобрела табурет для дойки, довольно красивый, украшенный выжженным изображением коровы. Неплохой выбор, должен признать. На мой взгляд, табурет был немного тяжеловат, зато крепок и надежен – такие долго служат. Достойный сосуд для молока Робина, видимо, еще не успела присмотреть. Оцинкованное ведро, как я понял, должно было служить временной заменой. Когда у Робины выдастся свободная минутка, она поедет в город и купит что-то высокохудожественное, отвечающее ее эстетическому вкусу. Мысль о том, что в завершение было бы неплохо взять несколько уроков доения, озарила Робину лишь с появлением коровы возле нашего дома. Я заметил, что по мере приближения к корове шаг Робины становился все более вялым. Поравнявшись с животным, Робина остановилась.

– Полагаю, существует лишь один способ подоить корову, – нерешительно произнесла она.

– Возможно, есть и другие, самые причудливые, – отозвался я. – Тебе придется их освоить, если в будущем ты надумаешь принять участие в состязании доильщиц. Нынче же утром, учитывая, что час уже поздний, я бы не стал особенно беспокоиться о стиле. На твоем месте я воспользовался бы самыми банальными и заезженными приемами, заботясь лишь о результате.

Робина уселась на табурет и подставила ведро корове под брюхо.

– Думаю, не важно, с какой стороны начинать? – предположила она.

Было очевидно, что моя дочь понятия не имеет, как подступиться к несчастному животному. Так я и сказал ей, добавив несколько метких замечаний. Иногда не обойтись без отеческих наставлений. Как правило, мне приходится исподволь готовиться к подобным назидательным беседам. Но в то утро на меня нашел стих – сказались предшествующие события. Я объяснил Робине, в чем, по моему мнению, заключаются обязанности феи домашнего очага, постаравшись развеять ее ошибочные представления на сей счет. Еще я поделился с Вероникой итогами своих многодневных раздумий о ней и ее поведении, а в заключение поведал обеим дочерям все, что думаю о Дике. Я проделываю подобные вещи раз в полгода, и это действует весьма эффективно первые три дня.

Вытерев слезы, Робина взялась за коровье вымя. Не сказав ни слова, корова лягнула пустое ведро и направилась прочь, всем своим видом выражая презрение. Робина, тихонько плача, побрела за ней. Потрепав корову по шее и позволив ей вытереть нос о мой сюртук, что, кажется, немного ее успокоило, я уговорил бедняжку постоять смирно минут десять, пока Робина яростно сжимала ей вымя. В результате удалось нацедить примерно полтора стакана молока, хотя несчастное животное, судя по его виду, вмещало галлонов пять или шесть.

Наконец Робина сдалась, признав, что вела себя скверно. «Если корова умрет, – сказала она, глотая слезы, – я никогда себе не прощу». После этих слов Вероника тоже расплакалась, а корова, то ли проникнувшись состраданием, то ли вспомнив о собственных горестях, вновь принялась реветь. К счастью, мне удалось найти деревенского жителя почтенных лет – он сидел под деревом, закусывая ветчиной и покуривая трубку. Мы договорились, что вплоть до дальнейших распоряжений он будет доить корову за шиллинг в день.

Оставив его за работой, мы вернулись в дом. Дик встретил нас в дверях радостным «Доброе утро!» и спросил, слышали ли мы ночью шум грозы. Еще его интересовало, когда будет готов завтрак. Робина предположила, что это счастливое событие состоится, как только Дик вскипятит чайник, заварит чай и поджарит бекон, пока Вероника накрывает на стол.

– Но я думал, фея… – начал было Дик.

Робина заявила, что если Дик хотя бы раз заикнется о «фее домашнего очага», она надерет ему уши и отправится спать, предоставив остальным заботиться о завтраке. Она пригрозила, что не шутит.

У Дика есть одно неоспоримое достоинство: он философ.

– Давай, малявка, – обратился он к Веронике. – Принимайся за дело. Труд пойдет нам всем на пользу.

– Некоторые от него звереют, – возразила Вероника.

Мы сели завтракать в половине девятого.

Глава 4

В пятницу вечером прибыл наш архитектор, точнее, его помощник.

Я сразу же проникся к нему симпатией. Он робок и потому кажется неуклюжим. Но, как я объяснил Робине, на застенчивых юношах и держится мир: едва ли сыскался бы второй такой стеснительный молодой человек, каким был я в двадцать пять лет.

Робина возразила, что это совсем другое дело, ведь я писатель. Отношение Робины к литературному промыслу не так возмущало бы меня, не будь оно столь типичным. По мнению моей дочери, быть писателем – значит быть законченным идиотом. Всего неделю или две назад я случайно услышал через открытое окно кабинета, как Вероника с Робиной обсуждали эту тему. Моя младшая дочь нашла что-то в траве. Я не мог разглядеть, что это было, мешал пышный лавровый куст. Вероника нагнулась, внимательно изучая находку, а в следующее мгновение с пронзительным воплем подпрыгнула и принялась танцевать, хлопая в ладоши. Лицо ее сияло от радости. Проходившая мимо Робина остановилась и потребовала объяснений.

– Папина теннисная ракетка! – издала победный клич Вероника. Эта юная особа не видит смысла в том, чтобы говорить обычным голосом, если можно кричать. Она продолжала скакать и хлопать, исполняя дикарскую пляску.

– Ну и к чему весь этот шум? Ракетка ведь не свалилась тебе на голову, верно?

– Она пролежала всю ночь во влажной траве, – взвизгнула Вероника. – Папа забыл отнести ее в дом.

– Как тебе не стыдно?! – сурово укорила сестру Робина. – Здесь нечему радоваться!

– А вот и есть чему! Я вначале подумала, что это моя ракетка, – с торжеством объяснила Вероника. – Представляю, что бы мне тогда пришлось выслушать! О Господи! Вот было бы шуму! – Вероника немного притихла, движения ее замедлились и стали ритмичными, примерно такие пассы проделывает хор в греческих трагедиях, воздавая хвалу богам.

Робина схватила сестру за плечи и встряхнула, пытаясь привести в чувства.

– Будь это твоя ракетка, тебя следовало бы отправить в постель.

– Почему бы тогда и папу не отправить в постель? – возмутилась Вероника.

Робина взяла сестру под руку, и они принялись расхаживать у меня под окном. Я продолжал слушать: разговор меня заинтересовал.

– Я постоянно тебе твержу: папа – писатель, – назидательно заметила Робина. – Не его вина, что он теряет вещи или забывает вернуть их на место. Он ничего не может с собой поделать.

– Я тоже ничего не могу с собой поделать, – упрямо возразила Вероника.

– Тебе бывает трудно, – терпеливо продолжала Робина, – но если ты будешь стараться, все получится. Тебе просто нужно быть внимательнее. Я, когда была маленькой, тоже вечно все забывала и натворила немало глупостей.

– Вот бы мы все были писатели, – протянула Вероника.

– Вот бы мы все были писателями, – поправила ее Робина. – Но, как видишь, это не так. Ты, я и Дик – всего лишь простые смертные. Нам приходится проявлять рассудительность и благоразумие. А когда папа взволнован и бесится – вернее, может показаться, что он в бешенстве, – виноват его писательский темперамент. Это сильнее его.

– Выходит, если ты писатель, то не можешь с собой совладать? – спросила Вероника.

– В большинстве случаев так и есть, – уверенно подтвердила Робина. – Несправедливо подходить к литераторам с обычными мерками.

Девочки направились в сторону огорода – в ту пору как раз поспела клубника, – и я не услышал конец разговора. Вскоре после этого Вероника взяла привычку запираться в классной комнате с тетрадью, а с моего письменного стола начали пропадать карандаши. Одним из них я особенно дорожил, мне захотелось вернуть его или хотя бы попытаться. Безошибочное чутье привело меня в святилище Вероники. Задумчиво посасывая кончик моего любимого карандаша, милое дитя объяснило, что пишет небольшую пьеску.

– Нам ведь многое достается от отцов, правда? – спросила она.

– Да, – признал я, – но тебе не следует брать мои вещи без спроса. И я уже не раз об этом говорил. Это единственный карандаш, которым я могу писать.

– Но я вовсе не о карандаше, – объяснила свою мысль Вероника. – Мне интересно, унаследовала ли я твой литературный норов?

Оценка, выносимая писателю широкой публикой, подчас приводит меня в замешательство. Ведь совершенно очевидно, что человек, способный писать книги, объяснять суть вещей, просвещать и наставлять, должен быть исключительно умен! А как иначе он сможет исполнить свою миссию? Это подсказывает простая логика. Но если послушать Робину и ей подобных, может сложиться впечатление, что мы, писатели, не в состоянии даже себя обуздать, а не то что нести миру свет истины. Робина готова часами читать мне проповеди, стоит только ей позволить.

– Обыкновенная девушка… – заводит она свою шарманку, приняв вид университетского профессора.

Ее самоуверенность изрядно меня раздражает. Можно подумать, я не знаю всего, что следует знать о девушках! Господи, ведь это же мое ремесло. Я указываю на это Робине.

– Да-да, – снисходительно бросает она, – но я говорила о всамделишной девушке.

Даже будь я великим творцом, гением (Робина, добрая девочка, верит, что так и есть), это ничего не изменило бы. Будь я самим Шекспиром и скажи я ей: «Мне кажется, милая, что создателю Офелии и Джульетты, Розамунды и Беатриче кое-что известно о девушках», – Робина и тогда ответила бы мне: «Конечно, папочка. Все знают, какой ты талантливый. Но я имела в виду настоящих, не выдуманных девушек».

Иногда я спрашиваю себя, неужели для читающей публики литература – не более чем волшебная сказка? Мы пишем, что называется, кровью сердца. Мы вопрошаем свою совесть, пристало ли нам обнажать души, срывая с них покровы тайны? Читателю невдомек, что мы обмакиваем перья в кровь наших сердец. Для него это просто чернила. Он не верит, что мы распахиваем души настежь. Ему кажется, мы притворяемся, лукавим. «Жила-была когда-то девушка, звали ее Анджелина, и любила она юношу по имени Эдвин». Стоит нам поведать читателю сокровенные мысли Анджелины, как он воображает, будто это мы вложили их в ее голову. Читатель не знает и даже не пытается понять, что Анджелина более реальна, чем мисс Джонс, которая каждое утро ездит с ним в одном автобусе и ловко заводит весьма игривый разговор о погоде. Еще мальчишкой я завоевал популярность среди однокашников как неплохой рассказчик. Как-то днем, возвращаясь домой через Ридженс-парк в небольшой компании, я начал сочинять историю о прекрасной принцессе. Это была необычная принцесса, и вела она себя не как другие особы королевских кровей. Я ничего не мог с этим поделать. Товарищи слышали только мой голос, я же вслушивался в шепот ветра. Принцесса думала, что любит принца, пока тот не ранил дракона и не увез ее в лесную чащу. Когда принц уснул, девушка услышала, как смертельно раненный дракон зовет ее. Она подкралась к истекающему кровью ящеру, обвила руками его чешуйчатую шею и поцеловала. Ее поцелуй исцелил дракона. Сам я надеялся, что дракон немедленно превратится в принца, но этого не случилось. Дракон остался драконом, так мне поведал ветер. И все же принцесса любила его: ящер оказался вовсе не так уж плох, если узнать его поближе. Я не смог толком объяснить, что же случилось с принцем: похоже, ветру было решительно наплевать на беднягу. Лично мне история понравилась, но пятиклассник Хокер, задававший тон в нашей маленькой компании, заявил, что сказка – полная чушь и мне следует как можно скорее придумать нормальный конец.

– Но история окончена, – возразил я.

– Нет, – настаивал Хокер. – В конце девушка должна выйти замуж за принца. Ему придется снова убить дракона, и смотри, чтобы на этот раз он сделал это как следует. Где это слыхано, чтобы принцесса бросила принца ради дракона!

– Это была необычная принцесса, – не уступал я, но Хокер неумолимо стоял на своем.

– Так сделай ее обычной. Не слишком ли много ты на себя берешь? Нечего выставляться. Заставь ее выйти за принца, и поживее. Мне надо еще добраться до Чок-Фарм и успеть на поезд в четыре пятнадцать.

– Но это невозможно, – упорствовал я. – Принцесса стала женой дракона, и они жили долго и счастливо.

Хокер прибег к суровым мерам, заломив мне руку за спину.

– Так на ком она женилась? – грозно проревел он. Хокер никогда не отличался грамотностью речи.

– Она вышла за дракона, – простонал я.

– За кого?

– За дракона, – пискнул я.

– За кого? – в третий раз потребовал ответа мой мучитель.

Хокер был силен, и слезы сами полились у меня из глаз. В итоге, исцелив дракона, принцесса взамен взяла с него слово, что тот исправится. До самого конца путешествия дракон всячески старался услужить принцу и его избраннице. Доставив девушку домой, принц женился на ней, а дракон умер, и его похоронили. Моим приятелям больше понравилась эта история, я же не мог думать о ней без отвращения, а ветер вздохнул и унесся прочь.

Наша маленькая компания превратилась в читающую публику, а Хокер сделался редактором. Он продолжает выкручивать мне руки, хотя и иными способами. Кое-кто из писательской братии не желает сдаваться – толпа сбивает их с ног и мчится во весь дух, стремясь успеть на поезд в четыре пятнадцать. Но боюсь, большинство из нас – рабы Хокеров. Ветер поскучнел, стал мрачным и угрюмым, он больше не рассказывает нам историй, приходится выдумывать их самим. Может, это и к лучшему. Ведь окна и двери для того и существуют, чтобы защищать нас от ветра.

Примечания

1

В английском бильярде – белый шар, по которому наносятся удары кием. Битком выполняется удар по прицельному шару, красному. – Здесь и далее примеч. пер.

2

Мост – кистевой упор, постановка руки, поддерживающей и направляющей кий при ударе.

3

Автор употребляет крикетные термины.

4

Линия разметки стола, параллельная переднему борту и отстоящая от него на 1/5 длины стола.

5

Выполнение удара по битку, предварительно установленному в любом месте игровой поверхности стола.

6

Искусственный канал (строительство завершено в 1805 г.), соединивший Лондон с Бирмингемом.

7

Жена Шекспира.

8

Исаак Уолтон (1593–1683) – английский писатель, автор трактата о рыбной ловле.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.