Глава 22

Лукас заглянул в зияющее темное отверстие и покачал головой:

– Я не намерен туда лезть. Ни сейчас, ни когда-либо вообще.

Амелия, которая уже готовилась спуститься в потайное убежище за плитой, обернулась:

– Ты полезешь. Для нас это единственный шанс.

– Вот и отлично. Ты спрячься, а я задержу их, и пусть они думают, что ты уже далеко. Я не стану использовать этот шанс. Не хочу, чтобы мы оба оказались в ловушке, попали в безвыходное положение.

– Мы и не попадем. На внутренней стороне плиты, вот посмотри, есть железная скоба, при помощи которой мы опустим плиту над собой, и есть также специальная задвижка, нажав на которую ты откроешь себе выход.

– Делай, как я тебе говорю, Амелия. Спрячься, а я задержу их.

Поле его зрения невероятно сузилось, дыхание застревало в горле. Если Амелия не закроет немедленно эту адскую бездну, он задохнется у нее на глазах.

Он оперся плечом о плиту, но так как Амелия решила, что он намерен закрыть вход в убежище, то ухватила его за рукав.

– Ни в коем случае, Лукас Уинтер!

– Убери руку, – потребовал он.

Амелия замотала головой:

– Ты должен преодолеть себя! Я ни за что не стану прятаться туда и слушать, как они тебя убивают!

Будь оно проклято, ее упрямство!

– Я не могу, – проскрежетал он. – Мне лучше остаться наверху и драться с ними, а не быть запертым в подземелье.

– Тогда мы встретим их вдвоем, потому что я тоже не полезу туда!

Лукас услышал звук шагов – их преследователи были совсем близко и ступали по мелкому щебню, которым была усыпана вся земля вокруг развалин. Если он не поторопится, бандиты обнаружат Амелию. А вспоминать о том, как этот поганый Робби говорил о ней и как похотливо таращился на нее...

Зажмурившись, он проскользнул через щель в ад.

Лукас слышал, но не видел, как Амелия опустила плиту. Он не открывал глаза, но это не помогало. Нечем было дышать, не хватало воздуха. Они умрут в этой проклятой норе, задохнутся, как он едва не задохнулся тогда, в последние несколько часов, проведенных в туннеле...

– Ш-ш, – еле слышно выдохнула Амелия у него над ухом.

И только теперь он сообразил, что должен издать хоть какой-то звук – стон, мычание, что угодно... Но это было недопустимо.

Чудовищным напряжением воли Лукас заставил себя подавить страх. Он не может позволить себе роскошь потерять силы. Если их обнаружат, он обязан вступить в неравный бой и дать Амелии убежать. А он этого не сможет, если распластается беспорядочной массой на полу.

Внимание Уинтера привлекли мужские голоса – они звучали совсем рядом.

– Не могут же они, черт их побери, исчезнуть без следа! Как только Лукас узнал голос вожака шотландцев, глаза его широко раскрылись, и он устремил взгляд в кромешную тьму. Панический ужас снова овладел им, не давая дышать. Амелия прижалась к нему, дрожа от страха быть обнаруженной и схваченной. Ради ее спасения он должен владеть собой.

– Я же тебе говорил, что тут полно привидений, – бубнил снаружи голос Робби. – Ясное дело, их утащили призраки.

– Не утащили их никакие чертовы призраки! Они где-то здесь, – рявкнул вожак так громко, что Амелия и Лукас вздрогнули. – В поле их нет?

Ответ прозвучал еле слышно, видимо, заглушенный расстоянием.

– Я их не вижу. Может, к земле прижались.

– Разойдемся! Обыщем поля вокруг замка! Живей! Голоса умолкли, но от этого стало еще хуже, потому что теперь Лукас услышал шарканье сапог по камням, и это напомнило ему звуки, раздававшиеся у него над головой в туннеле, когда там, наверху, волокли тела убитых. Тела его людей, с которыми он должен был находиться вместе, спасая их. Снова возник неодолимый страх, каждый вдох давался Лукасу с трудом... «Нет, будь ты проклят, не смей позволить страху победить тебя! Победить теперь, когда ты в ответе за жизнь Амелии. Думай о чем-нибудь другом. О чем угодно». Он заставил себя прислушаться к звукам внешнего мира. Как бы следить за тем, куда двигаются их преследователи. Если он и Амелия пробудут здесь до заката, им, быть может, удастся бежать. Три человека не в состоянии наблюдать за всей окрестностью, а тем более ночью. Скорее всего они и не станут особенно стараться. Если не обнаружат свою добычу достаточно быстро, то просто удалятся из этих мест.

Но мысль о том, что придется провести долгие часы в этом заброшенном и всеми забытом каменном мешке, снова и снова внушала Лукасу страх; сердце начинало биться учащенно, горло сдавливал спазм. Уинтер не мог представить, сколько времени еще пройдет до тех пор, когда они с Амелией начнут страдать от недостатка воздуха.

Однако воздух не казался застоявшимся. Заставив себя сосредоточиться хоть на чем-то, помимо ограниченности пространства, Лукас мало-помалу осознал, что чувствует, как откуда-то тянет свежим воздухом.

Внезапно он встал и, оставив Амелию, двинулся по периметру их помещения, ощупывая каждый участок стены снизу доверху. Обнаружив вделанную в камень железную решетку, сквозь которую в убежище проникал воздух, Лукас опустился на пол с чувством великого облегчения. Значит, они с Амелией могут не бояться, что задохнутся.

Однако облегчение почти тотчас обернулось еще одним опасением. Что, если им придется провести здесь недели без пищи и воды? Надо немедленно проверить механизм, выяснить, в порядке ли он, откроется ли вновь дверь.

Нет, пока еще рано.

– Они не могли уйти далеко, – прошептал он, чтобы хоть этим облегчить невыносимое давление темноты.

– Тише, мой милый, – еле слышно пробормотала Амелия. – Они могут тебя услышать.

Только тогда он сообразил, что произнес свои слова в полный голос, а не шепотом.

– Мне необходимо говорить, или я заору, – объяснил он, стараясь понизить голос. – Так что выбирай.

Проклятие, Лукас тотчас пожалел о своем признании: это убийственно, если Амелия поймет всю меру его слабости!

– У меня есть идея получше, прошептала она и, прижавшись к нему, стала его гладить, ласкать, целовать.

Провались все пропадом, Лукас отчаянно, неистово хотел лишь одного: раствориться в ее тепле, но сила желания, степень потребности в этой женщине пугали его больше, чем адская темнота их убежища. Если он поддастся этому влечению здесь, он уже никогда больше не сможет противостоять Амелии.

– Нет, – выдохнул он возле самых ее губ. – Я в порядке. Клянусь. Это пройдет. А мы должны соблюдать осторожность на тот случай, если...

– Если они найдут нас? Но ты весь дрожишь, и кожа у тебя влажная. Ты не продержишься и пяти минут, если не позволишь мне вывести твой разум из тьмы.

– Я могу справиться с этим, – сдавленно выговорил он.

Амелия дотянулась губами до его уха и прошептала:

– И я могу с этим справиться. Тебе ничего не надо делать. Дай мне лишь благоговейно почтить его. Благоговейно почтить? О чем она? Тут он почувствовал, что она расстегивает пуговицы его брюк, и понял. Или думал, что понял. Но, как всегда, оказалось, что он ровным счетом ничего не знает о своей жене, так как она, расстегнув его брюки и кальсоны, неожиданно опустилась на колени и поцеловала его плоть.

Боже милостивый! Уж этому-то он ее определенно не учил. Значит, либо она находилась, скажем, в весьма коротких отношениях с другим мужчиной до того, как легла в постель с ним, либо вычитала сведения о подобных штуках из дурацких рассказов о гаремах. Возможно, то было ее собственное представление о «благоговейном почитании», но если и так, то это просто сводило его с ума.

– Возьми его, – попросил он и тут же ругнул себя зато, что произнес это громко. Правда, он уже некоторое время не слышал шагов возле убежища, но это не значило, что шотландцы отошли достаточно далеко.

Язык Амелии двигался с такой милой неуверенностью и нежностью, что у Лукаса защемило сердце. Понимание того, что она делает такое для него... чтобы успокоить его, прогнать его страхи... О, это возбуждало не меньше, чем сами ласки. Он наклонился, поднял Амелию с колен и заключил в объятия.

– Лукас? – только и прошептала она, обняв его шею.

К черту самолюбие и мужскую гордость!

Лукас прижал Амелию к стене, поднял ее платье вместе с нижней юбкой, подхватил ее ноги под коленки, обвил ими себя за пояс и продвинул свою плоть в разрез ее панталон.

Амелия перехватила губами вырвавшийся у Лукаса стон и поцеловала его так, как никогда еще не целовала прежде, – с неистовой, ничем не сдерживаемой страстью. На губах и во рту у нее сохранился запах и привкус виски. Отдаваясь этому поцелую, Лукас вдруг почувствовал, как исчезают последние остатки его страха.

Когда наступила кульминация, к обоим пришло не передаваемое никакими словами чувство ликующего завершения.

Они стояли, тяжело дыша, целуя друг друга, соприкасаясь разгоряченными телами. В непроницаемом мраке обретенного ими убежища Лукас обнаружил, что мочки ушей Амелии необычайно чувствительны, что от легкого прикосновения его указательного пальца к внутренней стороне ее запястья пульс ее учащается и что ей, видимо, приятно, когда его колючие баки прижимаются к нежной коже ее шеи.

Амелия отвела прядь волос от его уха и прошептала:

– Я уже некоторое время ничего не слышу, а ты?

– И я. – Он прислушался, сосредоточившись на звуках, смысл которых может по-настоящему понять только бывалый солдат, – на таких ритмах природы, как ветер, птичье пение, шорохи земли. – Их нет поблизости, однако они еще не успели уйти далеко.

– Значит, мы пока не можем покинуть убежище, – пробормотала Амелия.

– Не можем до захода солнца.

Амелия довольно долго молчала; ее горячее дыхание согревало Лукасу грудь.

– А как мы узнаем, что солнце зашло?

– Я узнаю. Звуки изменятся. И понизится температура ветерка, который проникает сюда через решетку.

– Ах вот как! Я очень рада, что один из нас умеет замечать подобные вещи.

– Ты была бы немало удивлена, узнав, насколько многому можно научиться, когда находишься в подземной ловушке.

– Расскажи мне, – попросила Амелия. – Пожалуйста. Если только ты не думаешь, что... ну...

– Что это снова сведет меня с ума?

Лукас помолчал. Как ни странно, он больше не чувствует приближение опасной паники. Ему по-прежнему были неприятны закрытое пространство и темнота, но ветерок облегчал положение, а то, что он держал в объятиях Амелию, делало это положение почти сносным.

Почти.

Он соскользнул на пол, потянув Амелию за собой, уселся спиной к стене и усадил Амелию к себе на колени. Когда она прижалась щекой к его щеке, Лукас решился начать свой рассказ:

– Мой корабль был захвачен англичанами уже к концу войны. Я был взят в плен и отправлен в Дартмурскую тюрьму.

– В Девон? Это не так уж далеко оттуда, где живу я. Места отвратительные, что и говорить.

– Уж поверь мне, я это понял. Потому-то я и не был в Балтиморе, когда повесился мой отец. Родители мои знать не знали, что я попал в плен. Они не получили от меня ни одного моего письма. Отец сошел в могилу с убеждением, что я погиб.

– Поэтому он и покончил с собой? Лукас не сразу решился произнести ложь.

– Да. – Старая горечь овладела им. – Потом моя мать услышала от одного из отпущенных пленных, что я вроде бы в Дартмуре. В отчаянии она написала обо всем Кирквуду. Именно он и разыскал меня, а чуть позже добился у британцев, чтобы меня освободили. – Он скрипнул зубами. – Договор о мире был подписан в Генте в марте, но меня освободили только в мае. А некоторых задержали до июля.

– Но это значит, что в апреле ты был еще там.

– Да, – ответил он дрожащим голосом.

– О, Лукас, – проговорила Амелия голосом, полным сострадания, – ты был там во время резни.

Глава 23

Амелии не нужен был ответ Лукаса: она его знала. И это знание причиняло ей острую сердечную боль.

Когда он все-таки произнес: «Да, я там был во время резни», – она не смогла удержаться от слез.

Теперь она поняла – наконец! – за что он так ненавидит англичан. И по какой причине ему трудно принять и понять ее и ее соотечественников. Стараясь, чтобы в голосе у нее не прозвучало ни малейшего намека на оскорбительную для Лукаса жалость, Амелия спросила:

– Ты видел, как это происходило?

– Я слышал. И это было почти столь жетяжко. – Он прижал Амелию к себе так сильно, что она почти не могла дышать. – Когда началась стрельба, я находился в туннеле, который мы рыли, чтобы убежать. Другие заключенные поспешили замаскировать каменной плитой вход в подкоп, не зная, что я еще там. – Тон его сделался холодным и полным горечи. – Красные мундиры были надо мной, они убили семерых моих товарищей-американцев и покалечили более шестидесяти, некоторые из них потом умерли. Все, что я тогда мог, – это слышать вопли.

– Милостивый Боже! – Амелия поцеловала его в щеку. – В газетных отчетах ничего не говорилось о подкопах.

– Британские газеты хранили молчание по крайней мере о половине того, что происходило в Дартмуре. О том, как многие из нас умерли от холода и сырости. О вспышках оспы. О голодных узниках, копающихся в отбросах в поисках еды. – Он вдруг оборвал свою скорбную повесть словами: – Это рассказ не для женских ушек.

– Не имеет значения, я хочу услышать все, – потребовала Амелия, хотя каждое слово Лукаса разрывало ей сердце. – В газетах утверждали, будто заключенные пытались убежать, перелезая через стены, и тогда солдаты стреляли в них.

– Если бы это даже было правдой, тогда за что же стрелять? Война закончилась, и мирный договор был ратифицирован. Нас задерживала в Дартмуре только проклятая бюрократическая волокита, но тем не менее Шортленд, начальник тюрьмы, учинил над нами кровавую расправу. Этот проклятый высокомерный англичанин... – Он умолк, тяжело дыша. Потом опять заговорил: – Этот ублюдок утверждал во время следствия, что мы планировали учинить беспорядки в сельской местности, но это была ложь, чепуха! Его просто взбесила наша стойкость.

– Он заявлял в печати, что предпочел бы иметь дело с двумя тысячами французских заключенных, нежели с двумя сотнями американцев.

– Мы ненавидели его, а он ненавидел нас. Не столь важно, что болтал Шортленд, главное, что это он отдал солдатам, приказ стрелять. Одни солдаты стреляли поверх голов толпы, зато другие вели себя как дикие звери и валили заключенных наземь одного за другим. Среди убитых был моряк с того же корабля, что и я, он...

Лукас снова замолчал. Когда он заговорил снова, голос его был таким же твердым и холодным, как сложенные из камня стены убежища священника.

– Мне сказали, что он молил о жизни, но красные мундиры ответили: «Никакой пощады!» – и всадили пулю ему в голову.

У Амелии сдавило горло от боли за него.

– И пока все это происходило, ты был заперт в туннеле?

– Двое суток. Амелию трясло.

– Как такое могло случиться?

– Вечером во время бойни всюду царил хаос. Все следующее утро охрана занималась чисткой. Полдня ушло на то, чтобы смыть кровь, а на то, чтобы убить или изувечить человека, требовалось ведь не больше трех минут. Тысячи заключенных были выведены из камер на поверку, на нее тоже понадобилось несколько часов.

– О тебе забыли.

– До тех пор, пока один из узников, распаленный гневом по поводу бессмысленного и жестокого убийства, не решил вернуться в туннель, чтобы продолжить работу. Он обнаружил меня в бессознательном состоянии. От жажды и голода я был близок к смерти.

– О, милый! – Амелия крепче обняла Лукаса. – Как это все ужасно!

Лукас содрогнулся.

– Я пробовал сдвинуть плиту, но даже для того, чтобы справиться с этим наверху, понадобились усилия по меньшей мере двух человек, а снизу я в одиночку, конечно, ее не мог поднять. К тому же я вынужден был загасить фонарь, который сжигал воздух, необходимый мне для дыхания. Я провел двое суток в полной темноте, гадая, умру ли от удушья или в туннель явятся тюремщики чтобы изрешетить меня пулями, как тех, чьи крики я...

Когда он не окончив фразу, умолк, Амелия склонила голову ему на плечо и заплакала. Она плакала о нем и о перенесенных им жестоких страданиях, о его погибших товарищах, о его отце, который умер с мыслью, что его сын мертв, и даже о его несчастной матери.

Она плакала еще и потому, что понимала: он не заплачет – не может заплакать. Даже теперь, когда он излил душу в этой темной келье, он сидит, выпрямив спину, как солдат, и на щеке у него ни единой слезы.

– Ш-ш, милая, все это было давным-давно. – Он коснулся губами ее щеки. – Не надо больше, прошу тебя.

От того, что он успокаивал ее при таких обстоятельствах, Амелии больше хотелось плакать. Но боль, прозвучавшая у него в голосе, подсказала Амелии, что ее слезы только огорчат и расстроят его, а этого она никак не желала.

Она постаралась привести в порядок свои взбудораженные чувства. Лукас погладил ее по голове.

– Все в порядке, пойми, – произнес он ласково. – Теперь все в порядке.

– Нет, не все в порядке, – возразила Амелия. – Ты не Можешь спускаться в трюм корабля, у тебя не осталось семьи, и ты ненавидишь англичан. Какой же тут порядок?

Он обнял ее, как ребенка.

– Мне безразлично, придется ли мне когда-нибудь снова спускаться в трюм, – это раз, ты теперь моя семья – это два, и я не питаю ненависти ко всем англичанам – это три. Разве только к тем, кто носит красный мундир. – Уткнувшись носом в щеку Амелии, он добавил тихо-тихо: – Я никогда не возненавижу тебя.

– Да уж, лучше не надо, – прошептала Амелия.

Но сколько еще в нем горечи и гнева. Она слышала это в голосе у Лукаса, чувствовала по тому, как напрягались его мускулы, когда он рассказывал свою историю. Много лет должно пройти, прежде чем он все это забудет.

Сможет ли его удовлетворить совместная жизнь с англичанкой? А если нет...

Но не надо об этом думать. Он сказал, что хочет настоящего брака, и она поймает его на слове. Любым способом она должна изгнать тяжелое прошлое из его памяти. И добиться его любви.

Любовь. Труднодостижимая мечта. Полюбит ли ее Лукас? Сможет ли?

Амелия поняла теперь, что любит его. До нее это доходило постепенно, день за днем, и наконец дошло. Она любит его так сильно, что об этом больно думать. И ее сердце будет разбито, если Лукас не ответит на ее чувство.

Справившись со слезами, Амелия положила голову Лукасу на плечо. Со временем она получит от него, что сможет.

– Послушай, дорогая, – заговорил он, – нам, наверное, следует хоть немного поспать, пока есть такая возможность. После того как мы покинем эту нору, нам предстоит долгая бессонная ночь.

– Я не знаю, смогу ли расслабиться настолько, чтобы уснуть.

– Постарайся. – Он раздвинул ноги в стороны, усадил между ними Амелию и прижал ее голову к своей груди. – Но сначала скажи мне, что же это такое – убежище священника?

– Когда шотландский парламент постановил, что быть католиком – преступление и протестанты бросились отыскивать папистов, чтобы заключить их в тюрьму, преданные своей вере католические семьи укрывали священников в особо построенных для этой цели помещениях вроде того, где прячемся мы с тобой. Такие убежища сохранились и в Англии со времен королевы Елизаветы, хочешь – верь, хочешь – нет.

– Я верю. Вы, англичане, любите заставлять ваших врагов прятаться в темноте, – сказал Лукас, но в голосе у него уже было меньше озлобленности и тело не казалось таким напряженным.

Со вздохом она устроилась у него в объятиях и, убаюканная их ласковым теплом и тишиной в убежище, в конце концов уснула.

Лукасу повезло меньше. Рассказав о туннеле, он в какой-то мере избавился от страха, отравляющего душу, но по-прежнему не чувствовал себя вполне спокойно в темном замкнутом помещении.

Скверно было и то, что рассказ о резне пробудил воспоминания о последующих днях. Проведенное британским правительством официальное расследование освободило Шортленда от всякой ответственности. Никто не привлек к ответственности и отдельных солдат, поскольку никому не было известно, кто из них стрелял, а кто нет. Происшедшее было квалифицировано как трагическая ошибка, а обе стороны признаны частично виновными.

Вот так. Безоружные люди были признаны виновными в том, что их хладнокровно убили. Не в пылу сражения и не в интересах войны. Хладнокровно. И ни за что.

Несправедливость происшедшего терзала его душу до сих пор.

Амелия пошевелилась у него в объятиях, что-то пробормотала, и Лукас выбросил из головы мрачные воспоминания. Надо было обдумать иные, более важные вещи – прежде всего наилучшую стратегию их бегства. Возвращаться ли тем путем, каким они сюда попали, или пересечь поле и выйти на проезжую дорогу далеко внизу?

Эти размышления захватили его, а потом и усыпили. Сказалась усталость нескольких бессонных дней и ночей, проведенных в дороге, и Лукас погрузился в неспокойную, прерывающуюся дремоту.

Сон начался как обычно. Одетый в тюремные лохмотья, он заперт в непроглядно темном туннеле, задыхаясь, слышит доносящиеся до него сверху крики убиваемых и бессмысленно хватается за нож...

Лукас пробудился, тяжело дыша и дрожа всем телом, но на этот раз с ним рядом была Амелия, она гладила его, нашептывала ему на ухо утешительные слова, целовала его щеки, подбородок, шею. Она успокаивала его, как грум успокаивает порывистого коня, и от ее нежности Лукас наконец расслабился.

Он уснул, и теперь это был крепкий сон без сновидений.

Пробудившись, Лукас обнаружил, что лежит, распластавшись, на холодном каменном полу. Но Амелия исчезла.

Лукас вскочил в панике и увидел – да-да, черт побери, увидел – ее неясный силуэт в открытом дверном проеме, а над головой ее сияла полная луна.

– Что ты делаешь? – прошептал он, вставая на колени, чтобы втащить ее в келью.

– Солнце уже село. Аты был прав. Если хорошенько прислушаться, можно уловить, когда солнце клонится к закату.

Лукас ошеломленно смотрел на нее. Он проспал весь день в этом адском месте? Чудеса!

Поднявшись на ноги, он подошел к отодвинутой плите и тщательно осмотрел развалины за ней. Потом выбрался наружу. Амелия собиралась последовать за ним, но он замотал головой:

– Оставайся там. Если услышишь что-нибудь подозрительное, задвинь плиту и жди, пока не сможешь выбраться.

Бесшумно ступая, Лукас бродил по развалинам, потом постоял на месте и пригляделся к лесу. Он не заметил никаких признаков костра, однако это его не успокоило. Разбойники могли удрать, опасаясь, что Лукас и Амелия вернутся сюда с отрядом солдат, но могли и затаиться где-нибудь поблизости от развалин.

Ладно, надо рискнуть и воспользоваться этим шансом. Второго такого у них с Амелией может не быть.

Оглядев небо и сориентировавшись, Лукас определил, в каком направлении им следует двигаться. Он вернулся к убежищу священника, поражаясь, что готов войти в него, не задыхаясь.

– Мы уходим, – сказал он Амелии, – но сначала я должен дать тебе некоторые указания.

– Почему-то это меня не удивляет, – рассмеялась она.

– Я не видел никаких признаков того, что шотландцы еще здесь, но это еще не значит, что они ушли. Поэтому, покинув убежище, мы не будем разговаривать между собой, пока не дойдем до проезжей дороги. Ночью звуки разносятся далеко, и переход через поле так, чтобы мы остались незамеченными, – дело непростое.

– Понятно.

Сняв с себя куртку, он накинул ее Амелии на плечи и продолжал:

– Держись за мою руку и не двигайся с места, пока я не скажу. Если я прикажу тебе бежать, беги и не оглядывайся, поняла?

– Да, майор. Как прикажете, майор.

– Именно этого я и добиваюсь. Не останавливайся, чтобы поспорить со мной, и не пытайся мне помогать. Я могу сам о себе позаботиться. Но что бы ни случилось, я не успокоюсь, пока ты не будешь в безопасности.

– Да, Лукас, – сказала она со вздохом.

Он поцеловал ее в губы и увлек с собой в ночную темноту.

Молча миновав поле, потом гряду холмов, они вышли на дорогу без всяких осложнений и начали долгий обратный путь в Гретна-Грин. Луна давала достаточно света, чтобы видеть все вокруг, но дорога была пустынной. Неудивительно, что шотландские разбойники предпочитали охотиться на проезжих именно в этих местах.

Они молча прошагали примерно милю, и тогда Лукас решил, что говорить уже можно.

– У тебя все в порядке? – негромко спросил он.

– Как-нибудь переживу, – проворчала в ответ Амелия.

Только теперь Лукас заметил, что она прихрамывает.

– У тебя что-то с ногой? – встревожился он.

– Ничего, если не считать, что мне не помешала бы пара новых туфель. Эти совсем истрепались. Боюсь, что туфельки для обеда в гостях не совсем пригодны для пешего путешествия по Шотландии.

Выругав себя за то, что не подумал об этом вовремя, Лукас остановился и велел Амелии снять туфли. Он расшнуровал наполовину один из своих высоких ботинок и, воспользовавшись кинжалом, отрезал от верхней части довольно широкую полосу кожи. Разрезав полосу на две половинки, шюжил их по одной в туфли Амелии, надеясь, что с таким пополнением туфли продержатся дольше.

Когда Амелия надела туфли и прошла несколько шагов, Нукас спросил:

– Так лучше?

– Гораздо лучше. Спасибо тебе. – Они двинулись дальше. Амелия взяла Лукаса под руку. – Ты, я вижу, настоящий мастер помогать тем, кто пытается убежать от похитителей или разбойников. Поскольку с некоторых пор я нарываюсь па приключения, куда бы ни попала, ты для меня самый необходимый компаньон.

Лукас вздохнул:

– Хочу надеяться, что ты шутишь. Еще немного таких приключений – и мне смерть, не иначе. Просто поверить не могу, что ты можешь над этим смеяться.

– «Либо смеяться, либо орать», – сказала бы я, слегка изменив выражение одного майора.

Он положил на ее руку свою.

– Но с тебя уже достаточно приключений, не так ли?

– Прикуси язык! Вряд ли найдется такой, кому их достаточно.

Лукас покачал головой:

– Должен сказать тебе, дорогая, ты не похожа ни на одну из женщин, которых я когда-либо знал, будь то англичанки или иной национальности.

– Надеюсь, что это комплимент, майор.

– Совершенно верно. Ты здорово провела тех шотландцев, когда передавала мне кинжал, а потом отвлекла их, да и потом вела себя отменно. Хотел бы я, чтобы у меня в подчинении было больше таких находчивых солдат.

– Выходит, я не слишком похожа на твою матушку?

– Дорогая, если бы моя мать была схвачена шотландскими разбойниками, она тут же свалилась бы в обморок. Или предложила бы разбойникам потребовать огромный выкуп с условием, чтобы и ей досталась из него некая толика. – Лукас погладил ее руку. – Поверь мне, ты ничуть не похожа на мою мать.

Довольно долго после этого они шли молча. Потом Амелия сжала руку Лукаса:

– Ты о ней не тоскуешь?

– Бывает иногда, – помолчав, ответил Лукас. – У нее была привычка напевать, когда она что-нибудь готовила. Кухаркой она была никудышней, но ее пение... – Он вздохнул. – Голос у нее был соловьиный. Даже маисовая каша с комковатой подливкой сходила за недурное блюдо, если я его ел, слушая мамины песни.

– Мой отец тоже напевает, – сказала Амелия. – Только он не может верно воспроизвести ни одну мелодию, так что его пение больше похоже на кошачье мурлыканье.

– Мой отец обычно насвистывал.

Всю оставшуюся часть пути до города они проговорили о своих родных. К удивлению Лукаса, рассказывая о родителях, он почувствовал, что тяжесть, которая лежала у него на душе три года, уменьшилась. Более того, ему стало проще воздерживаться от замечаний по поводу того, что говорила Амелия о Долли.

Когда наконец они добрались до маленькой сонной Гретны, почти все огни в городе уже погасли. Несмотря на поздний час, Лукас направился в ту же гостиницу, из которой они уезжали, чтобы немедленно объясниться с хозяином насчет его «форейтора».

Хозяин клялся и божился, что не имеет к разбою никакого отношения, твердил, что форейтор Джейми нанялся к нему на работу всего неделю назад. Лукас очень хотел стукнуть хозяина головой о стену и выбить из него правду, как вдруг за спиной у него послышался знакомый голос:

– Что за чертовщина здесь происходит? Мы с женой пытаемся... Уинтер? Это вы?

Лукас обернулся и увидел, что по лестнице спускается его кузен. Он глядел на Кирквуда в полном недоумении, пока не вспомнил, что тот говорил ему о своем намерении бежать с мисс Линли. Очевидно, он в этом преуспел.

Кирквуд ошарашенно переводил глаза с Лукаса на Амелию.

– Ради Бога, что с вами стряслось? – возопил он, потом, распахнув дверь гостиницы, оглядел пустой двор, и его изумление превратилось в негодование. – И что вы, черт возьми, сделали с моей злополучной каретой?

Глава 24