Ниса вслед за Соной замочила в речных струях простыню и тут же бросила с силой ее на камень. Сона не заметила движения подруги, склонив голову к воде, она застыла с простыней в руках.
      - Ты что, заснула или ждешь кого-то? - окликнула ее Гэнди.
      - Жду.
      - Кто-нибудь возвращается из дальних странствий?
      - Кто может ко мне вернуться, кого бы ты не знала, о всезнайка!
      Прямые тонкие брови Гэнди птицей взлетели над большими округлившимися черными, глазами:
      - Не такая уж я всезнайка... Хоть и многие тайны мне доверены, да только в твое сердце я так и не заглянула.
      - В мое сердце? Что ты там найдешь?
      Гэнди подмигнула Иззет, осторожно мягкими движениями перебирающей в воде белую шелковую шаль:
      - Тайну найду...
      Нет у меня никакой тайны.
      - Еще как есть! Думаешь, мы не знаем, для кого ты в последнее время танцуешь, о ком вздыхаешь! На кого загадываешь во время ворожбы с кольцом!
      - Ради бога, перестань.
      Гэнди прищурилась и проговорила в раздумье:
      - Знаешь, Иззет, как мне кажется, подозрение падает на двоих, а ты как полагаешь?
      Иззет никак не откликалась на слова Гэнди, а юная Ниса не могла скрыть волнение. Она очень любила Сону, но понимала, что девушки только шутят. Нельзя, чтобы раскрылась тайна подруги, но и очень хочется показать девушкам, что у Соны от Нисы нет секретов. С детской непосредственностью она воскликнула:
      - А я знаю, знаю...
      Сона нахмурилась и с осуждением остерегла девочку:
      - Ты ничегошеньки не знаешь, лучше повесь простыню.
      Улыбка сбежала с пухлых, красиво очерченных губ Нисы - чуткость на сей раз изменила ей, она доставила неприятность любимой подруге. Девушка выпрямилась, с мокрого подола стекала вода. Когда Сона передавала Нисе выжатую простыню, девушки взглянули в глаза друг дружке, и Ниса увидела муку, горе, страдание. Ей стало стыдно, тяжелый камень лег на сердце, губы задрожали, готовые скривиться в плаче.
      - Ну, будет, перестань, только запомни: лучше плакать кстати, чем смеяться не вовремя...
      - Прости меня, - тихонько прошептала Ниса, взяла свернутую жгутом простыню, отошла к прибрежным кустам, расправила, встряхнула и набросила на один из них.
      Гэнди и Иззет сделали вид, что ничего не заметили.
      - Ты подумай только, Иззет, кое-кому известно, а нам не говорят! Ради бога, Ниса, девочка, скажи нам, что тебе известно!
      - И не стыдно тебе, Ниса, от нас что-нибудь скрывать! - поддержала Иззет Гэнди.
      "Лучше хорошо молчать, чем плохо говорить", - подумала Ниса, но рта не открыла. Теперь ее хоть убей, она не выронит ненужного слова.
      - Хватит, отстаньте от ребенка, - пыталась Сона урезонить старших подруг. - Солнце печет, вода уже нагрелась, давайте купаться!
      Сона распустила черные блестящие косы, словно черная шаль закрыла плечи и спину. В медную пиалу разбила два яйца, добавила немного подогретой под палящими лучами солнца воды и взбила веточкой. Пригоршнями пенистую смесь вылила себе на голову и начала втирать в волосы.
      - Ниса, полей мне, будь добра...
      Все еще не оправившись от недавней перепалки, Ниса медленно поднялась, подошла к одному из казанчиков с водой, стоящих на солнцепеке, с осторожностью и не торопясь принялась зачерпывать пиалой и поливать подруге.
      Тщательно промыв волосы, Сона с трудом разделила их пробором, приглаживая рукой, расчесывала высоким гребнем с редкими зубьями. По ее лицу и обнаженным по локоть рукам стекала вода. Ей казалось, что вместе с водой уходит усталость. Когда волосы чуть подсохли, девушка заплела их в две тяжелые косы, доходившие почти до колен, легким взмахом обернула несколько раз вокруг головы, связала концы в узел и лишь после этого завязала блестящую черную высокую корону красным платком с белыми цветами. Щеки девушки пылали, огромные глаза влажно поблескивали. Небрежно сбросив с себя мокрую блузку и липнущую к ногам отяжелевшую юбку, Сона осталась в длинной белой ночной рубашке, напоминающей арабский хитон.
      Остальные девушки тотчас последовали ее примеру. Полетели в сторону блузки и юбки, и вот уже все четверо, как белые птицы, бегом кинулись к воде, чистая гладь заводи рассеклась под взмахами крыльев четырёх лебедей, капли воды, как драгоценные камни, рассыпались под лучами солнца, тишина огласилась смехом, вскриками, плеском воды. Девушки забыли обо всем на свете, они были уверены, что во всей округе никого нет. И напрасно. Уже давно с противоположного берега за ними следила пара глаз, этим глазам они казались сказочными птицами. Для того чтобы узнать, кто был этим соглядатаем, давайте перенесемся на другой берег реки.
      ... То, что Тарлан оказался в столь отдаленном от города месте в час, когда здесь резвились ученицы танцовщика Адиля, не было ничего случайного. Он уже давно следил за домом, где жили и учились девушки. Любовь сжигала Тарлана, любовь толкала его "на безрассудные поступки. Молодому человеку уже было недостаточно каждый вечер смотреть на танцующую Сону в доме Махмуда-аги. Он жаждал встречи с ней наедине, ему хотелось слышать ее голос, внимать ее словам, ощущать ее дыхание, осязать тепло ее рук. Не перебороть эту потребность, не осилить... Она сильнее любви к матери, к отцу. Мысли о Соне испепелили сердце, наполнили горечью душу. Сона была магнитом, который притягивал его. Куда? Он и сам не знал... Тарлан не находил себе вместе с Соной места в этом мире...
      Он ходил за группой чанги по свадьбам, не пропускал возможности прийти в гости в дом к Махмуду-аге. Если группу приглашали на празднества в другие города, Тарлан на коне сопровождал фургон с девушками, он знал, когда танцовщицы ходят в баню для иноверцев, куда они могли пойти после вечернего азана, и поджидал их, спрятавшись в тени какого-нибудь строения, чтобы незаметно проводить домой. Иногда он прятался у арыка чуть выше того места, где девушки мыли посуду или брали воду для стирки, и пускал по течению фрукты, в зависимости от сезона, то это была черешня, то алыча, то яблоки, то груши. Девушки со смехом ловили подарки, приносимые водой, и тут же съедали. Тарлан мечтал, а вдруг и Сона что-нибудь поймает в воде и поднесет к своим губам.
      - Интересно, для какой счастливицы предназначены эти подарки? - звонкий голос Гэнди.
      - О ты, прекрасный даритель, пусть у тебя вечно в достатке будут фрукты для нас! - нежный голосок Малейки.
      - Возьми и ты что-нибудь, Сона, подсласти язык! - тихий говор Нисы.
      Сона никогда ничего не брала. Откуда было догадаться Тарлану, что его любимая хотела бы съесть что-нибудь из того, что приносит вода от Тарлана, но боится наговора. Она сама умирает от любви к юноше, знает, что фрукты куплены для нее, но боится, что они заколдованы, и это колдовство сведет ее с пути, а ей надо быть сильной, стойкой, плохо, когда оба обезумеют от любви, быть беде! Если родители Тарлана догадаются, то забросают его камнями. Не допусти, о великий аллах, чтобы о Тарлане говорили: "В чанги влюбился, с чанги связался!" Она не хочет стать причиной несчастий любимого. Хотя в душе Сона непрерывно повторяла имя, но уста никогда не называли его.
      Тарлану казалось, что о его тайне никто не догадывается. Но только казалось... Были видевшие, были слышавшие... Где огонь, там и дым...
      Но сегодня Тарлан забыл обо всем на свете, он не думал об опасности, которая подстерегает неосторожных влюбленных. Прежде его любимая представала перед ним всегда в праздничных красивых одеждах, а сегодня вместо пери из сказок он увидел обыкновенную девушку, которая ловко занималась привычным женским делом: стирала и развешивала белье, как это делала его мать и другие женщины Шемахи. Тарлан испытывал радость от сознания того, что Сона умеет делать простые вещи, оставаясь при всем том такой же красивой и естественной. Она и в работе выделялась среди девушек изяществом и умением. "Вот ты, оказывается, какая, Сона!"
      Когда девушка распустила косы, сердце Тарлана готово было выскочить из груди. Боясь, что его увидят, он не шевелился, хотя длинные колючки впились в его затекшие от неудобной позы ноги. Он завидовал Нисе, стоявшей рядом с Соной, завидовал девушкам, которые слышали голос его любимой, до него не долетали звуки их голосов. Ему хотелось самому расчесывать ее блестящие длинные волосы, хотелось трогать косы. Он увидел, как Сона повязала голову красным платком, а потом быстро сняла блузку. Он понял, что девушки собираются купаться. "У нее бы разорвалось сердце, если бы она знала, что за ней наблюдают. Я и втайне не позволю себе увидеть Сону обнаженной. Ни за что! Если бы узнал, что кто-нибудь другой себе такое позволил, назвал бы бесстыдника негодяем!" Он резко отвернулся и сквозь колючий кустарник пробрался чуть поодаль. Теперь он отчетливо слышал голоса и девичий смех, но не видел купающихся. Через некоторое время до него донесся голос Соны:
      - Хватит плескаться! Не успеем одежду высушить!.. Когда Тарлан снова появился в прибрежных кустах, девушки успели переодеться и развешивали на опушке снятые с себя рубашки. Они переворачивали ранее выстиранные вещи, сухие складывали, аккуратно разглаживая и расправляя руками на сухих прибрежных валунах.
      - Если Адиль-ага выспался, можно будет поесть! Пойдемте посмотрим!
      Девушки удалились от берега, вошли в лес. На берегу остались медные казаны и пиала, на кустах сохла одежда. А Тарлан все еще видел распустившую косы Сону. "Я должен сегодня с ней поговорить. Непременно! Я должен во что бы то ни стало сказать ей все!" Что заключалось в слове "все", он еще сам не знал...
      Судьба пришла на помощь Тарлану. Перекусив, девушки расположились на паласе в тени дерева. Сону не оставляло беспокойство. Она предложила Нисе пойти за лесным кизилом. Тихо переговариваясь, они двигались в сторону Тарлана. Сочные ягоды окрасили губы, Сона из пригоршни брала ягоды и по одной отправляла в рот, Ниса прямо с куста рвала и тут же съедала. В это время Тарлан и вышел на тропинку:
      - Добрый день!
      Ниса вздрогнула всем телом, пугливо оглянулась на испуганную Сону и, повинуясь неосознанному побуждению, не оглядываясь больше, пошла дальше по тропинке, на ходу срывая ягоды кизила.
      Молодые люди остались одни лицом к лицу. Глаза в глаза. Впервые им выпало такое счастье. Но оба ожидали этой минуты, оба чувствовали, что рано или поздно они должны встретиться наедине. От волнения у Соны подкосились ноги, силы оставили ее, она опустилась на траву. Тарлан сел рядом с нею. Воцарилось долгое молчание, оба не могли говорить, не находили слов от растерянности. Вместо замкнутых уст разговаривали две пары глаз, наполненные горестной тоской, печалью и болью. Разговаривали сердца... К огню с какой стороны ни подойти, все равно обожжет...
      Сона оглядывала стройное тело Тарлана, облаченное в приталенную, обшитую золотыми галунами чуху. Без страха впервые глядела в светлые глаза под прямыми сросшимися бровями. "О аллах, дай мне силы удержать себя и не поцеловать эти глаза, у меня нет права! Но как трепещет мое сердце! Один раз, один-единственный раз коснуться бы губами очей моего любимого, неужели из-за этого погибнет мир! И губы мои дрожат от желания! О аллах! Если и мои глаза, подобно его, - зеркало моей души, то я погибла! Он может разгадать, что у меня на сердце. Что еще можно ждать от чанги, кроме низменных желаний? От бесстыжей, танцующей перед посторонними мужчинами чанги!... Он еще совсем молодой, имею ли я право портить ему жизнь? Неужели страсть к чанги заставила его забыть страх перед людьми!"
      Под гнетом черных мыслей лицо девушки помрачнело, брови сошлись над погасшими глазами. Тарлан, читавший в лице Соны смену мыслей, не на шутку опечалился. "Ведь в начале она обрадовалась мне, я видел, что и она полна любви ко мне, что же произошло? Отчего взгляд ее потух и сердце закаменело? Как же красива Сона, что гнев и злость ее не портят! Ой, Сона! Не вонзай в мое сердце стрелы гнева! Я понимаю, ты боишься... Не бойся, моя любовь! Что такое одна жизнь, одна голова, чтобы не пожертвовать ею ради любимой!"
      Вдруг он услышал, как девушка заговорила. Едва лишь шевельнулись губы, как Тарлан насторожился: "Неужели я услышу ее голос?" Еще не слыша ее голоса, он тосковал по нему. В первое мгновенье ему казалось, что он оглох: "О аллах всемогущий! Ты, верно, наказал меня, сделал глухими мои уши, чтобы я не слышал ее..." Но тут же до него донеслось:
      - Как ты не побоялся прийти сюда, Тарлан-ага, ведь ты попадешь в беду...
      - Почему, Сона? - непроизвольно спросил он, восхищенно вслушиваясь в звучавший музыкой и нежностью мелодичный голос.
      - Если отец твой узнает, что ты разговаривал со мной, с тобой случится беда.
      - Сколько человек живет, столько он и надеется.
      - Мне надеяться не на что. Тебя убьют, если узнают, что ты был со мной.
      - Пускай, зачем мне жить без тебя, Сона! Мне бы лишь раз положить голову на твои колени, а потом пусть приходит ангел смерти Азраил, и я скажу ему: "Возьми мою жизнь, я достиг желаемого..."
      Пылкая наивность речи любимого заставила девушку забыть все предостережения, которыми она сама останавливала себя. С безграничной любовью внимала она голосу Тарлана, исполненному искреннего волнения, подлинного движения сердца. Как это не походило на те высокопарные комплименты, которые Сона ежедневно выслушивала во время своих выступлений перед беками и господами! Комплименты этих господ сопровождались похотливыми взглядами и пошлыми предложениями.
      Тарлан с обезоруживающей откровенностью раскрыл давно вынашиваемые в его сердце мечты и планы:
      - Нам нужно примкнуть к каравану, отправляющемуся с торговым грузом в дальние страны, с погонщиками я сам договорюсь. Аллах милостив, уйдем отсюда в какую-нибудь далекую страну, в которой никто не запретит нам быть вместе. Заживем своим домом в чужом дальнем селе, не умрем с голоду...
      Речи любимого звучали волшебными сказками для Соны, они околдовали девушку... Да, у чанги Соны будет свой собственный дом, чистая непорочная жизнь, будут муж и дети. Никогда она не услышит обращения "недостойная чанги", "беспутная чанги"... Никто не будет с презрением смотреть на нее; в прекрасном мире, нарисованном воображением Тарлана, будут жить прекрасные люди... Как хотелось во все это верить... Но у этих пустых мечтаний не было ничего общего с действительностью. Более опытная в делах житейских Сона хорошо это знала. К кому бы ни обратился за помощью Тарлан, предпочтут ему его отца - богатея Гаджи Асада. И деньги его, и товар его, как говорится... Никто не захочет связываться с чанги. Да если кто-нибудь и отважился помочь несчастным влюбленным, то не пройдет и трех дней, как на одной из четырех караванных дорог, связывающих Шемаху с остальным миром, один из гонцов, посланных Гаджи Асадом, настигнет их. И не успеют они добраться до какого-нибудь пристанища, как Сону разрубят на куски! Если они не пойдут с караваном, то их найдут в любом горном ущелье, найдут в селенье, расположенном даже в заоблачной вышине.
      За свою жизнь Сона не боялась, если бы была уверена, что ее смерть избавит Тарлана от позора и мучений. Закрытый - отец Тарлана. Кто не знал в Ширване его характера! Не приведи аллах, что сделает он с сыном за связь с чанги! Она представила себе, как тащат связанного Тарлана за конем... Проклятья несутся со всех сторон... А там женят на нелюбимой насильно. На все способен Закрытый! "... Будем жить вместе" - просто сладкий сон... Одна отрада для сердца, что Тарлан хотел сделать ее своей женой по законам шариата, хотел видеть ее матерью своих детей, одни лишь желания эти были для Соны счастьем. Но она сама не смела и думать об этом... Ее любимый не должен связать свою жизнь с чанги ни за что на свете! Чанги навечно навлечет на него позор, сверстники отвернутся от него, единоверцы проклянут. Она твердила: "Нет, нет, я не соглашусь, чтобы он был опозорен, чтобы уехал с чанги..." Эти слова она повторяла с такой убежденностью и настойчивостью, будто эта чанги была не она сама, а ее злейший враг.
      Она понимала, что достойна любви, вот и молодой поэт Сеид Азим из знаменитой, принадлежащей к потомкам пророка Мухаммеда, ветви любит ее, Сона могла бы поклясться... Он писал ей нежные газели, называл ее "царицей пери", не побоялся сказать об этом на меджлисе в доме Махмуда-аги. Поклонение талантливого юноши льстило ей, но она не променяет своего Тарлана ни на кого другого.
      Волшебный голос юноши, нежность и ласка, звучащие в нем, когда он звал ее с собой в дальние страны, захватили Сону, она не могла преградить путь бурному течению реки, а может, и не хотела...
      - Только бы сбылись твои мечты, ага Тарлан...
      Тарлан схватил девушку за руку, он понял ее слова как согласие:
      - Ты мне веришь, Сона, скажи, веришь?
      Прикосновение Тарлана заставило ее затрепетать:
      - Верю, верю, но какой прок от моей веры?
      - Ты только мне верь! И наберись терпения! Я хорошо подготовлюсь, а потом дам тебе знать, когда... Да поможет нам аллах, мы убежим...
      - А как же твоя семья, Тарлан? Покинув дом, ты лишишься всего...
      - Только бы ты была со мной! Мой мир - это ты, больше мне ничего не нужно, Сона!
      В стороне послышался голос Нисы. Она тихонько напевала песню, которую выучила вместе с девушками:
      Глянет солнце с высоты,
      Улыбнется с высоты.
      Шлет судьба что пожелает
      Хочешь иль не хочешь ты.
      День за днем, за годом год,
      Это вечный хоровод,
      День иной дороже года,
      Дня иной не стоит год.
      Ниса кружила поодаль от молодых людей, казалось, она поет специально для них.
      Ты куда влечешь, судьба,
      Что ты в чаши льешь, судьба?
      Ты сама того попробуй,
      Что другим даешь, судьба!
      Я ни в чьей родне - никто,
      В неродной стране - никто.
      Я тону в разливе горя
      Не поможет мне никто*.
      ______________ * Перевод В. Кафарова.
      Внезапно голос Нисы оборвался, будто песня в горле застряла. Тарлан и Сона прислушались, но девушка не продолжила.
      - Знаешь, Сона, я попросил Агу, чтобы он сочинил для тебя газель. Не бойся, я не назвал твоего имени, я просто сказал, что газель для моей любимой. А он будто в моем сердце побывал.
      Сона знала о дружбе Тарлана с Сеидом Азимом и теперь, как только услышала "ага", поняла, о ком речь. Большинство газелей Сеида Азима расходилось по Ширвану, Сона не пропускала ни одной и заучивала их наизусть. Она взяла листок, протянутый ей Тарланом, лицо озарилось нежной улыбкой, она услышала голос поэта:
      Будь хоть сто цветников ароматных, - душа моя хочет тебя,
      Сто красавиц, для глаза приятных, - душа моя хочет тебя,
      Сто подобных луне, чья любовь зажигает сердца,
      Сто сияющих звезд незакатных, - душа моя хочет тебя.
      О царица красавиц, душа лишь тебе отдана,
      Благодатная из благодатных, душа моя хочет тебя.
      - Ага сказал, даря мне свою газель, что, прочитав ее, моя лань не убежит, не испугается... Он только посетовал, что девушка не сможет сама прочитать сочиненную для нее газель, и очень обрадовался, когда я сказал ему, что ты умеешь читать. "Слушай, Тарлан, какой ты счастливец, твоя любимая умеет читать! В наше время это большое богатство, у нас и среди мужчин не много найдется таких..." И я счастлив... Сона, любимая моя...
      Он снова взял Сону за руки. Неожиданный шум напугал обоих. Сквозь ветки кустов, цепляющиеся за одежду, к ним продралась запыхавшаяся Ниса. Она дрожала от страха. Задыхаясь от волнения, она проговорила:
      - В лесу бродит кто-то чужой. Сначала я услышала ржание коня, решила, что кто-то проезжает лесной дорогой мимо, но потом шорохи приблизились, я увидела тени каких-то людей... За нами следят!
      Вот что оборвало песню Нисы.
      Действительность неумолимо обрушилась на молодых людей. Прекрасные мечты развеялись как дым. Теперь Соной руководил страх. Она схватила руки Тарлана и с силой встряхнула:
      - Ага Тарлан, да буду я твоей жертвой, беги! Не дай аллах кому-нибудь увидеть нас вместе! Беги! Если прольется твоя кровь, и мне не жить!
      Тарлан торопливо произнес:
      - Жди меня, Сона, я обязательно приду за тобой... - Кустарник стеной сомкнулся за гибкой фигурой юноши.
      Исчезли глаза, смотревшие с любовью на Сону, исчезли губы, произносившие слова, полные надежды, веры и радости... Сладостный сон развеялся. Осталась реальная жизнь. Он беспокоился лишь о том, чтобы она согласилась быть с ним, и не думал, что кто-нибудь сможет помешать им бежать. Ему казалось, что его тайну знает он один, а о ней знали и другие... И знал не кто-нибудь, а Молла Курбангулу, пекущийся не столько о делах правоверных, сколько о собственном кармане.
      Признаться, сегодня он набрел на влюбленных случайно. Молла был приглашен в соседнее с Шемахой село на раздел имущества, оставшегося после умершего, между его тремя женами. Известно, что коран разрешает иметь правоверному мусульманину не более четырех законных жен и предписывает содержать всех своих жен в достатке. Несколько дней потребовалось Молле Курбангулу, чтобы распределить имущество между всеми наследниками покойного. Изрядный куш получил священнослужитель за свои труды, но так устал, что по дороге решил свернуть в лес, чтобы немного отдохнуть. Он сполз с седла, надел путы на передние ноги коня и отпустил попастись на зеленой траве. А сам решил спуститься к берегу реки, чтобы умыться и освежиться после трудов праведных. Вот тут он и набрел на Сону и Тарлана. Он присел на корточки, чтобы его не заметили беседующие. "Пах, пах, пах! Вот и сынок господина Гаджи Асада развлекается с чанги... Чтоб мне пропасть, хорошенькое дельце для Гаджи, ничего не скажешь... Вот на что идут заработанные трудом честным денежки... Здорово ты задаешься, Гаджи, посмотрю на тебя, когда ты узнаешь, на кого твой сынок тратит твои деньги..."
      Молле Курбангулу очень хотелось узнать, о чем беседуют молодые люди, он и так и сяк прикладывал руку к уху, но ничего услышать не мог. Тогда он решил подобраться поближе. Но проклятый тюрбан зацепился за куст и упал. Молла наклонился поднять его, ноги обо что-то споткнулись, и он упал ничком на землю, не сдержав крика. Вот тут-то Ниса и поняла, что за ними наблюдают чужие глаза. Опрометью, с криком бросилась она к Соне. Молла Курбангулу поднял голову с земли:
      - Ах, сукина дочь, у нее и сторожа есть!
      Проворно поднялся с земли, испугавшись, что его узнали. "Аллах милостив, может, и не узнали, а то на нынешнюю молодежь разве можно надеяться! Схватит, негодяй, за глотку, задушит и закопает в лесной чащобе. Иди потом, шуми сколько хочешь, кто узнает! Нет, лучше убраться, пока цел". Он бегом вернулся к коню, освободил его от пут, торопливо взобрался в седло и поскакал в Шемаху.
      СОВЕТ
      Узнав, что сын посещает сборища у Махмуда-аги, Гаджи Асад сначала не поверил, вернее даже, не придал значения слухам. Но когда разговоры об этом участились, он забеспокоился. Вначале он пытался выведать у самого Тарлана, правда ли, что о нем говорят, но тот делал вид, что не понимает намеков отца. Разозлившись, Гаджи излил свой гнев на жену Бирджа-ханум.
      - Послушай, жена, запрети своему щенку показываться в доме Махмуда-аги, это я тебе говорю!
      - Ай, Гаджи, ведь это дом Махмуда-аги, что там может быть плохого?
      - Лучше бы аллах разорвал твой живот в день, когда ты рожала этого щенка! Не заставляй меня повторять дважды, чтобы он не ходил в этот притон!
      - По правде говоря, я много раз его корила, ругала, но он совсем ребенок, говорит, туда все знатные молодые люди города ходят, почему и ему не ходить?
      - Да покарает аллах вас обоих! - У Гаджи Асада глаза были готовы выскочить от злости из орбит. - Если другой что-то дурное делает, он тоже должен, что ли? Каждый, кто туда ходит, будет гореть в аду! Ты не слыхала, что молла говорит?! Не знаешь, что играть на таре и слушать его - грех! Я уже не говорю об этих бесстыжих чанги Когда у сына твоего глаза ослепнут, тогда ты будешь лучше соображать! Чтоб у него, проклятого...
      Женщина задрожала от страха:
      - Ай, Гаджи, ради всего святого, не проклинай ребенка, ничего тяжелее нет родительского проклятия, будь милосердным, накличешь на моего ребенка беду...
      Бирджа-ханум горько заплакала.
      Гаджи Асад разозлился:
      - Ты траур здесь не разводи! Подумай сама, если он меня, своего отца родного, не слушает, что я должен делать? Набрать в рот воды и молчать? Пусть остерегается божьего гнева и, пока не поздно, одумается!
      Он бы еще долго ворчал, но тут прозвучал вечерний азан. После вечерней молитвы в комнату вошел слуга и сказал, что пришел Молла Курбангулу. Гаджи Асад встретил его в дверях:
      - Пожалуйте, Молла Курбангулу, пожалуйте в дом.
      Молла Курбангулу скинул в дверях шлепанцы, подобрал развевающиеся полы привезенной ему из Мекки Гаджи Асадом в подарок египетской абы из черной тонкой шерстяной ткани, прошел на почетное место в комнате и сел на предложенный Гаджи тюфячок. Сам хозяин сел рядом с гостем.
      - Начало холодать, Гаджи-ага, на улице такая стужа, можно подумать, разгар зимы, а на самом деле только первый месяц осени.
      - Да, первый месяц, но днем я выходил на Базар, было довольно тепло.
      Гаджи Асад взял с подноса, принесенного слугой, пиалу с чаем, поставил перед гостем, из второй отхлебнул большой глоток.
      - Эй, Сафи, растопи камин.
      - Слушаюсь, Гаджи-ага, сейчас же разожгу.
      Как только дверь за слугой закрылась, Молла Курбангулу начал:
      - Гаджи-ага, пришел я к тебе по одному делу, хочу посоветоваться. От хорошего совета платье шире становится...
      - Пожалуйста, слушаю тебя...
      - Гаджи-ага, как думаешь, отчего наша молодежь сворачивает с правильного пути? Что толкает ее на дурные поступки? А, что?
      - Да, пусть аллах оценит твою мудрость, ты и сам знаешь лучше меня, что мир переменился, испортился... То ли дело при покойном хане, порядок бы навели за один час. Но теперь... Со всеми нововведениями большие люди связаны... И еще что скажу тебе: из-за суда урусов, их власти, открыто ничего ни сделать, ни сказать нельзя. Вот это и сводит с пути молодежь...
      Молле не понравились сомнительные разговоры Гаджи Асада. Он, конечно, намекает на Махмуда-агу, но никто в Ширване не станет связываться со столь известным человеком, можно даже сказать, благодетелем Ширвана... Молла и сам немало кормился от щедрот Махмуда-аги... Сегодня он пришел сюда не для того, чтобы обсуждать богатых и уважаемых граждан Шемахи, если честно сказать, как ни богат и прочен Гаджи Асад, и у него не хватило бы сил бороться с таким человеком, как Махмуд-ага, да это и не нужно. Молла не за тем пришел.
      - Гаджи-ага, у меня цель иная... Этот урус, да обрушится его дом, не знает наших людей, обычаев, привычек, ничего не знает, не ведает, а вознамерился здесь школу открыть на манер своих. Молодежь в других краях бывает, сейчас мир такой: увидел - перенял. На что им русский язык? На что им новая школа? У нас уже есть медресе, на что нам другое? Только изучая законы шариата, мы пойдем по дороге, предначертанной нам всемогущим. Этого нам вполне достаточно...
      - Ты все правильно сказал, Молла Курбангулу, но ты не тревожься, из наших никто не отдаст детей в русскую школу...
      - Отдадут, Гаджи-ага, почему не отдадут? В Шемахе сколько угодно отвернувшихся от религии, да разразится над ними проклятье аллаха... Возьми хотя бы Рза-бека. Только вернулся человек из Тифлиса, обучился там "ишто-пишто" говорить, теперь ему мало, пошел к нашему губернатору и через этого уруса получил разрешение открыть школу какого-то нового типа... И Махмуд-ага, как всегда, тут же и деньги дал на эту самую новую школу. Губернатор ему очень доверяет, очень любит его...
      - Такие события происходят, а я ничего не знаю.
      - Да, да, я и сам только что услышал! Прийти к тебе я собирался еще и по другому поводу, еще со вчерашнего дня собирался, даже сегодня у меня было намерение задержать тебя в мечети после полуденного намаза. Но я решил, что божий дом не место для таких разговоров... Но как только надежные люди мне сообщили о визите Рза-бека к губернатору, я уже не мог усидеть на месте, пришел вот к тебе...
      Молла Курбангулу внимательно посмотрел на Гаджи Асада, дошел ли до него намек. Он не хотел говорить, что сам видел Тарлана с чанги, но не хотел упускать возможность поживиться за счет Гаджи.
      Последние фразы ударили Гаджи Асада по больному месту: он понял, что молла пронюхал что-то, но не подал виду, что встревожен.
      - Мой дом - твой дом, когда бы ты ни пришел, всегда тебе рады здесь...
      - Да будет здоров хозяин дома, дай тебе аллах всяческих благ, ты никогда меня не забываешь, верно, знаю...
      - Да будет на то воля аллаха, да будет крепкой твоя вера, а позволь тебя спросить, откуда ты узнал про новую школу?
      - От Искандер-бека, Гаджи, очень способный молодой человек, ты не смотри, что он ходит на сборища Махмуда-аги, он строго соблюдает все, что положено мусульманину: держит пост, пятикратно совершает намаз, никогда не забывает о поминках по ближним... И неприятную весть, касающуюся моего друга, к сожалению, он мне принес, по этому поводу мы поговорим позднее, вместе погорюем...
      И снова заныла рана Гаджи Асада, и снова он не стал любопытствовать, нарочно не спросил, будто хотел оттянуть время.
      - Искандер-бек говорит, что и Рза-бек посещал сборища в доме Махмуда-аги и привел туда этого нечестивца Сеида Азима, сына покойного Сеида Мухаммеда... Когда стало известно о разрешении открыть школу, все они очень радовались, вот тут-то Махмуд-ага пожертвовал большую сумму на это дело, а голодранец Сеид Азим сказал, что намалюет каракули для учеников...
      - Это же надо! Я просто удивляюсь этому Махмуду-аге, никто ему не скажет: "Послушай, уважаемый, есть у тебя деньги - трать их во имя аллаха, детей хочешь выучить - отдай их в медресе или пошли в духовную семинарию в Наджаф. Наконец, пошли деньги бедным голодным семинаристам, которые еду получают через день..."
      - Он и это делает, Гаджи, и это.