Как будто продолжением мыслей Джинн Джавада прозвучала песня Сироты Гусейна, которую он потихоньку начал напевать:
      На коня Джавад вскочил,
      Но не враг его убил,
      А предатель погубил.
      Ай, Джаби оглу Джавад,
      Твой калам в руках солдат,
      А палач стараться рад.
      Свист, как ветер, с гор летит,
      Мой Джавад убит, но мстит:
      Алхаз-бек в крови лежит.
      Ай, Джаби оглу Джавад,
      Твой калам в руках солдат,
      А палач стараться рад.
      Сирота Гусейн пел песни, сам не зная, откуда и как приходят к нему слова. Он не придавал значения своему таланту, считая песни частью собственной жизни. И теперь Сирота Гусейн погрузился в свой мир. Сеид Азим с волнением и восторгом вслушивался в мгновенно создающийся стих, простой и понятный каждому человеку. Худое, одухотворенное лицо, тонкие черты, горящие глаза, - он весь отдавался своей песне.
      В зимнюю стужу Сироту Гусейна постоянно бил озноб. Старая черная рубашка без пуговиц не скрывала выступающих ключиц и ребер тщедушного тела. Короткие шаровары, залатанные во многих местах, протерлись в тех, где еще не успели пришить заплаты, обшлага свисали лохмотьями. Его ноги ни разу в жизни не знали башмаков и носков. На босые ноги он натягивал сыромятной кожи драные чарыхи, для тепла заматывая толстыми портянками поверх. Огрубевшие пятки растрескались, в местах разрывов образовались ороговевшие бугры и впадины.
      Безжалостная к нему жизнь не оставила надежды на лучшие времена, но сердце, полное доброты и таланта, билось любовью к людям. Улицы и базарные ряды невозможно было представить без Сироты Гусейна, без его ежедневно рождающихся песен. Надо еще добавить, что большинство песен начиналось со слов "Ширван" и "Шемаха". Особенно грустными были песни лотошника о любви.
      Ночи, полные тоски,
      Звонко кличут петушки,
      Как заснуть мне без тебя
      В ночи, полные тоски...
      Ах, ширванские гранаты,
      Сладким соком вы богаты,
      Мне любимую отдайте,
      О ширванские гранаты.
      Джинн Джавад любил подшучивать над ним:
      - Слушай, Гусейн! Почему ты всегда поешь о любви?
      - Что делать, брат, ашуги, как тебе известно, всегда поют о любви... Ты бы лучше спросил, почему я часто пою о гранате и айве?
      Ходили слухи, что в молодости Сирота Гусейн любил, но любовь была несчастной. Чаще всего люди не задумывались, почему у него нет семьи, нет дома, нет ничего, о чем бы можно было посудачить. А находились и такие, которые в безрадостном существовании бедняка видели преимущества: "Эх, какие у него горести и печали? Ничего не надо покупать, не надо заботиться о семье и детях, о доме, не надо платить налог и оброк... Где ночь застала, там и заночевал, что аллах послал, тем и пообедал. Только и остается ему петь свои песни. Не то, что мне: товар прими, товар отпусти, счета проверяй, и так с утра до вечера... Что ни говорите, а ему повезло. Как говорится в арабской пословице: аллах голого избавил от забот со стиркой!"
      К голосу Сироты Гусейна привыкли все, как к чему-то необходимому. Если хоть один день его не видели в рядах, бакалейщики теряли свое обычное безразличие и с любопытством спрашивали друг друга:
      - Эй, сосед! Не слышал Сироту Гусейна? Где он?
      - Да, сосед, и сам удивляюсь, где он запропастился? Может, Кербалаи Манаф его за чем-нибудь послал или, избави аллах, заболел? Приключилось что с ним?
      - Да ты что, сосед, разве он заболеет? Разве кто-нибудь когда-нибудь слышал, чтоб он хоть раз в жизни охнул? Он крепче камня... Всех нас переживет.
      - Над нами воля аллаха! Наверно, он у него в милости...
      ... Утро давно наступило. Ага поспешно ушел из дома, только выпив стакан чаю. Джейран чувствовала ломоту во всем теле. Не было сил заниматься уборкой. Она заглянула в комнату свекрови, где внуки спали вместе с бабушкой, но решила детей пока не будить. Уже давно Джейран не могла успокоиться, с самого рождения своей младшей дочурки, которая запеленатая лежала в спальне Аги и Джейран. С тех пор, как девочка родилась и отец решил назвать ее суннитским именем Айша, в доме зрела ссора. Среди родственников и знакомых шли разговоры и пересуды. Все были недовольны именем, выбранным Сеидом Азимом. Один говорил: "Пусть отсохнет мой язык, прежде чем я назову девочку этим именем!" Другой называл Агу "суннитом", прекрасно зная, что он принадлежит к секте шиитов. Третий заявлял, что это проделки бабидов... И так каждый.
      Джейран, глядя на маленькую, вызвавшую раздоры в семье, думала: "О аллах! Вместо того чтобы ты надоумил Агу дать девочке такое имя и этим выставить всех нас на посмешище, лучше бы она задохнулась в моей утробе! Лучше бы я погибла родами, лишь бы у Аги не было неприятностей!" Радость от рождения девочки сменилась тревогой... Как будто ребенок был в чем-то виноват...
      Мать Джейран - Беим-ханум-выражала свое недовольство:
      - Детка! Аллах рассердится на вас... Ага сам себе вредит, да буду я жертвой его предка. В чем вина ребенка, что родной отец назвал ее именем врага нашей веры? Разве он не знает, что жена пророка Айша поднесла яд своему мужу? Что эта проклятая после смерти великого пророка вышла на битву со святым халифом Али? Зачем надо было моей прекрасной как цветок внученьке давать это проклятое шиитами имя? Зачем давать людям повод для ненужных разговоров?
      Джейран не могла слышать, как ругают ее Агу:
      - Мама, родная, Ага говорит, что Айша была любимой женой пророка благословенного. Когда святой Али обвинил ее, - тут Беим-ханум, а вслед за ней и сама Джейран проделали часть ритуала молитвы, который необходимо совершить, упоминая имя святого, - провели ладонью по лицу, только после этого Джейран продолжила: - ...обвинил ее в совершении греха, когда она осталась в пустыне на ночь с арабским воином Савфаном, сам пророк благословенный сказал, что архангел Гавриил дал ему знак с неба, что Айша не совершала порочных поступков... Поэтому мы не должны избегать ее имени... Лицо Джейран разрумянилось, она еще более похорошела. - Ага мне все хорошо объяснил, мама...
      - Но, девочка моя, ведь Айша была во главе тех, кто воевал со святым Али? Что по этому поводу сказал тебе Ага?
      Беим-ханум нельзя было упрекнуть в нелюбви к зятю, наоборот, она и любила и уважала его. Но в ней сильны были догматы, которые она впитывала всю свою жизнь, в которые верила, которые укоренились и укрепились с помощью ежедневных повторений и многократных проповедей молл. Во имя этих догматов она готова была сражаться даже с любимым зятем.
      Джейран задумалась, она не нашлась что привести в ответ на последний довод матери. В глазах ее снова была печаль, она не смогла сдержать слез. У Беим-ханум заныло сердце:
      - Доченька, может быть, он еще одумается?
      - Не одумается! Ага говорит, что враги нашего народа затеяли эту неразбериху, чтобы специально сеять раздоры между мусульманами, шиитами и суннитами. Так им легче обманывать людей... Для того чтобы показать, что все люди одинаковые, Ага решил давать детям суннитские имена. "Всем пожертвую ради объединения нашей нации! Эту назову Айша-Фатьма, а если будут еще дети, дам им имена суннитских халифов - Омара, Османа..." Да отсохнет мой язык, мама, что я могу сделать? Он отец, все в его воле! Пусть предок его меня накажет, но что я могу...
      Она упала на материнские колени и залилась слезами.
      Я сделаю для вас отступление, мои читатели! Джейран оказалась права. Сеид Азии Ширвани действительно назвал рожденных после этого сыновей именами суннитских халифов - предводителей мусульман - Сеидом Омаром и Сеидом Османом... Ему не суждено было узнать, что со временем дочь Айшу-Фатьму станут называть Сеид Фатьмой. Что Сеид Омар умрет маленьким, так и не узнав всей горечи преследований и проклятий... Что Сеид Осман должен будет доказывать правдоподобность своего имени даже прогрессивному ученому и педагогу Рашид-беку Эфендиеву. Понадобится свидетельство ширванского купца, который удостоверит: "Это сын моего соотечественника Гаджи Сеида Азима Ширвани - Сеид Осман. У него есть брат - Сеид Омар и сестра Айша-Фатьма. Отец пожертвовал собственными детьми во имя объединения нации, во имя прекращения вековой борьбы между суннитами и шиитами!" Все это будет потом...
      Гаджи Сеид Азим Ширвани уготовил для своих младших детей тяжелую участь. Они стеснялись произносить свои имена в шиитских кварталах города! Ортодоксальные шииты с ненавистью произносили их имена. Из сочувствия к несчастным детям родственники изменят их: дочь будут называть Сеид Фатьмой, а Сеида Османа - Ага Сеидом; к счастью, как вы уже знаете, Сеид Омар до этого не дожил... И это будет потом... А теперь драма, выходящая далеко за пределы одной семьи, только начинается.
      Давайте послушаем сердце Джейран. Оно горячими толчками движет кровь, "от его жара вздуваются волдыри на пальцах, если к нему притронуться..." так говорил карабахский поэт Закир, живший на рубеже двух веков: восемнадцатого и девятнадцатого... Сердце Джейран колотится, едва она услышит плач Айши-Фатьмы в другой комнате, черный страх сжимает горячим обручем, она кидается к ребенку... И так всегда с тех пор, как Ага записал имя ребенка в регистрационную тетрадь моллы прихода - Моллы Сафтара. С быстротой молнии эта весть разнеслась по городу, о ней заговорили и стар и млад. Поздравить с рождением ребенка не пришел никто. Вечером пришел Джинн Джавад:
      - Я на твоей стороне во всех твоих делах, Ага! Но зачем ты дал это имя своей дочери? Ты должен был ее пожалеть! Нельзя было делать свое имя мишенью для клеветы и поношений!
      Резко прозвучал голос Сеида Азима:
      - Рассуждая о бедах нашей нации, нашего народа, мы говорим, что они заключены в разногласиях и борьбе шиитов-фанатиков и фанатиков-суннитов. Это действительно так: великое горе, когда люди, говорящие на одном языке, чьи предки жили рядом на той же самой земле, чья религия восходит к одному великому пророку, - когда эти люди поклоняются разным святым и святыням только потому, что в древней Аравии враждовали две главенствующие ветви, которые разделились на два непримиримых лагеря и перебили, изничтожили друг друга... Прошли века, но люди не изменились в своих заблуждениях. Ты тоже знаешь об этом, брат. И когда кто-нибудь желает развеять предубеждение и протянуть руку в другой лагерь, даже друзья отступаются от него. Так не должно продолжаться. Или мы собственным примером подтвердим, что наши рассуждения не пустая болтовня, что мы сами верим в то, что говорим, и не боимся кары аллаха, тогда и недруги поверят нам!
      Джейран внимала голосу мужа с огромным волнением... Она предугадывала, что много бед ожидает ее и ее детей в будущем, но не могла не оправдывать Агу, не могла не поддаться логике его рассуждений. Кто-то должен быть первым в борьбе со злом. Кому же, как не ее мужу, уважаемому и бесстрашному Гаджи Сеиду Азиму Ширвани, быть первым?! Он представлялся ей могучим раскидистым дубом, под кроной которого прячутся обыкновенные люди. Она гордилась им... А рядом с Джейран сидела свекровь, прислушиваясь к шагам любимого сына, и проливала горькие слезы... Джейран впервые увидела свекровь плачущей. Но вдруг обе женщины замерли: они услышали, как криком заходится ребенок.
      - Джейран, детка, что это с малышкой?
      Они обе бросились в соседнюю комнату...
      Уважая стыдливость невестки и сына, Минасолтан никогда не разглядывала неубранную постель в их комнате. Минасолтан понимала и то, что в присутствии свекрови невестка по обычаям не возьмет ребенка на руки, как бы он не плакал, поэтому она хотела взять внучку сама. Оглянувшись на голос девочки, она с удивлением увидела, что та лежит в середине постели Аги и Джейран... Она наклонилась и взяла ребенка на руки, прижала ее к груди и принялась баюкать: "Ах ты, мое золотко, никто и не знает, какое у нас золотко! Ах ты, мое солнышко, никто не знает, какое у нас солнышко!"
      Она машинально приговаривала слова своей песенки, а душа ее полнилась тревогой: "Сказать или не сказать? Стыдно вмешиваться в дела между мужем и женой... Почему Джейран положила ребенка между собой и Агой? Не приведи аллах, может быть, они поссорились? Что случилось? Так нельзя. Жена должна спать с мужем вместе, чтобы у них смешивалось дыхание, иначе они охладеют друг к другу. Скажу, будь что будет..."
      - Дочка, шариат наш этого не разрешает... Жена должна спать с мужем. Предки говорили, что если спеленатого младенца положить между мужем и женой, взрослые могут нечаянно во сне подмять его под себя. Ребенок может задохнуться и умереть. В небе ангелы увидят малыша в постели родителей и скажут, не дай аллах: "О аллах! Забери этого младенца с земли, чтобы он не влезал между любящими мужем и женой, не разлучал их во время сна, не мешал бы смешиваться их дыханию..." Знаешь, дочка, поверь моему опыту, если жена спит отдельно от мужа, муж быстро от нее отвыкнет... Как бы ей в будущем не пришлось об этом жалеть...
      Джейран зарделась, слушая совет свекрови, у самой Минасолтан покраснели щеки, но она была довольна, что высказала невестке все, что думала.
      "Какая у меня замечательная свекровь! Она мне как мать, словно за дочь болеет... Не мучает попреками, не выискивает недостатки, не указывает на них сыну..." Чтобы успокоить Минасолтан, она сказала, не ведая, что внесла еще большую смуту в материнское сердце:
      - Мама, мама, я положила Айшу в середину постели, потому что боюсь... боюсь, что из-за ее имени кто-нибудь подстережет момент и украдет ее... Обрушат горе на нас на всех.
      Минасолтан ничего не успела ответить, как во дворе послышались голоса. Женщины выглянули в окно. Агу вели под руки Джинн Джавад и Ширин Абдулла, за ними выглядывала голова Сироты Гусейна.
      Минасолтан отдала Айшу невестке, торопливо прикрыла лоб и рот шелковым ширванским платком и вышла навстречу пришедшим.
      - Что с Агой, Ширин? - обратилась она к тому, кого знала лучше других.
      - Ничего такого, из-за чего стоит волноваться и беспокоиться, с Агой не случилось, Минасолтан...
      По голосу старого друга обостренным чутьем мать поняла, что продолжать расспросы сию минуту не следует, потом он все расскажет.
      - Проходите, проходите в дом, я сейчас поставлю чай... Сеид Азим, поддерживаемый под руку Джинном Джавадом, прошел в свою комнату. Тогда Ширин Абдулла продолжил:
      - Дай тебе аллах слышать только добрые вести, Минасолтан, но сегодня я не принес таких... Сегодня казнили человека... Глашатай Махмуд всех мужчин заставил идти на площадь Весов по приказу есаула и урядника... Ага со своими учениками тоже там был, насмотрелся на ужасы, вот ему и стало нехорошо...
      Обида предшествующих дней, вызванная историей с именем внучки, испарилась как туман при первых солнечных лучах:
      - Ширин, проходи и ты в дом, сейчас чай будет готов!
      Абдулла понял, о чем думает Минасолтан: Агу не надо оставлять одного. Он понизил голос:
      - Не волнуйся, Минасолтан! Джинн Джавад с ним рядом! Ты лучше скажи, где зерно, я нагружу осла и поеду на мельницу: сегодня очередь нашего квартала.
      Минасолтан не стала отказываться, она с благодарностью отдала Ширину мешки, которые он перетащил во двор и увез, а сама принялась готовить чай.
      Наступил вечер. Мелодичный голос Кебле Мурвата призвал верующих к вечернему намазу. Сегодня в нем слышались печаль и грусть. Материнское сердце сжимали боль и страх. Минасолтан спешила поскорее приступить к молитве, чтобы ее просьбы быстрее всех достигли седьмого неба. Чтобы великий всемогущий аллах не возвращал от своих ворот дух несчастного Джаби оглу Джавада, простил бы ему его грехи во имя несчастной его матери... Минасолтан попросит великого и всемогущего аллаха хранить ее сына от несчастий, бед, зла, клеветы и невзгод, подстерегающих его на каждом шагу... Уменьшив огонь в плите, разворошив угли кочергой, Минасолтан позвала Джейран и поручила ей последить за чаем, торопливо прошла в свою комнату, плотно прикрыла дверь и развернула молитвенный коврик:
      - Нет бога, кроме аллаха...
      В тот вечер Джинн Джавад долго беседовал с поэтом... Их голоса перемежались, но чаще звучал голос Джавада...
      Утром, несмотря на слабость, Сеид Азим открыл дверь школы... Он начал урок так:
      - Дети мои! Сегодня у нас будет важный урок. То, что я вам скажу, очень важно знать любому человеку... Дети мои, я призываю вас быть между собой друзьями, относиться друг к другу сердечно, по-братски... Хороший друг поддержит, научит хорошему. Персидский поэт Саади, живший задолго до нас, написал, что однажды поздней осенью к нему в руки попал сухой листик. Он поднял его, понюхал и ощутил нежный аромат розы. Поэт спросил:
      "Если от тебя веет ароматом розы, значит, ты роза?" А листик отвечает: "Я - простой лист, но одно время я жил рядом с розой!"... Давайте подумаем, какую мысль заложил Саади в свое стихотворение? А мысль такова: если ранней весной листик сумел перенять у розы ее лучшие качества, то он сохранит их надолго. Так и у человека: если дружба зародилась в раннем детстве, она выдержит все испытания, и хорошие черты, воспринятые от друга, в зрелом возрасте только разовьются...
      Дети мои! Старые мудрецы рассказывали, что однажды человек почувствовал приближение каравана смерти. Тогда он призвал к себе сыновей, и задал им вопрос: "Кто сильнее всех на свете, сыны мои?" Один говорит: "Быстрый конь". Другой: "Тигр". Третий: "Лев"... "Нет, сильнее всех на свете - человек, ответил старик. - Потому что человек умеет думать!" Потом попросил сыновей принести из сада по две ветки гранатового дерева. Сыновья выполнили желание отца. Каждый вернулся из сада с двумя ветками гранатового дерева. "Пусть каждый из вас попробует сломать одну из принесенных веток". Сыновья с легкостью выполнили пожелание отца. "А теперь попробуйте сломать ветки, которые я предварительно свяжу между собой!" Отец связал оставшиеся ветки и протянул их сыновьям. Ни у одного недостало сил сломать связанный пучок. Тогда отец сказал своим сынам: "Отдельно ветку сломать легко, вместе они не поддаются. Так и вы - после моей смерти держитесь вместе, если вы будете заодно, никакой враг не сможет с вами справиться!"
      Дети мои! Тот старик был прав! Берясь за какое-нибудь дело, не думай, что ты сможешь совладать с ним в одиночку... Сообща все легче. Только в единении люди становятся сильнее...
      Вы вчера были свидетелями того, как по приказу властей был повешен Джаби оглу Джавад, храбрец и герой. Все знали, что он был невиновен. Но мстивший ему бек и объединившиеся с ним родственники сговорились. А он один против них не мог победить... Как говорил народный герой Кероглу: "Даже выходящий из леса лютый лев не должен выходить в одиночку..."
      Этой ночью, дети мои, я написал стихотворение, которое я продиктую вам... Запишите его в свои тетради и выучите к следующему уроку. В первых фразах вы услышите обращение к моему сыну Джафару, но точно так же, как к нему, в своей поэзии я обращаюсь и к вам, моим детям...
      О Джафар, о немеркнущий свет моих глаз,
      О бутон, распустившийся только сейчас.
      Мой наказ тебе: с другом крепи ты союз,
      Нет прочней и надежнее дружеских уз.
      Не стремись к одиночеству, сын мой, пойми:
      Только в дружбе становятся люди людьми.
      Неустанно возделывай дружбы сады,
      Знай, прекрасные дружба приносит плоды.
      Если дружат пять пальцев, то легче им жить,
      Чем когда перестанут друг с другом дружить.
      Если дружбу руке не предложит рука,
      То одною не сделаешь даже хлопка.
      Как-то неожиданно отворилась дверь, и у поэта дрогнуло сердце: он вспомнил вчерашний день... Но вошел Абдулла и протянул Сеиду Азиму пакет:
      - Извини, Ага, ты просил, чтобы от уроков тебя не отвлекали, но я знаю, ты ждал письма из Баку... Я проходил мимо почты... Зашел, спросил... Почтмейстер Ага Салман передал тебе этот сверток, говорит: "Для Аги!"
      Ага поспешно взял из рук Ширина пакет и вскрыл его. Это был экземпляр газеты "Пахарь". Поэт торопливо развернул его и увидел напечатанным свое стихотворение, посвященное редактору газеты - Гасан-беку Зардаби. Кровь прилила к сердцу, радость рвалась из груди: "Вот таким образом я могу принести моему народу больше пользы, чем своей школой... Люди будут читать мои стихи, возможно, они разбудят их от спячки... Каждый, в ком проснется совесть, внесет небольшой вклад в дело просвещения своего народа... Пусть мракобесы теперь вопят сколько угодно! Близится время, когда к образованию будут стремиться все люди!.."
      Радостный и вдохновленный успехом Сеид Азим продолжил урок. Теперь он собирался прочесть детям басню, написанную недавно, "Лев и два быка", басню о том, как лев не смог справиться с двумя пасущимися на лугу быками, так как быки все время были вместе... Хитростью он обманул бедняг и разорвал их на части... Ему казалось, что доходчивая история более коротким путем приведет его к желаемому результату, чем назидания, которые он прочел детям в начале урока.
      И снова урок был прерван: отворилась дверь и, недовольный тем, что его снова оторвали от урока, учитель взглянул на вошедших: первым переступил порог человек в казенном мундире, фуражку с золотым околышем он держал в левой руке. Следом за ним показался Махмуд-ага в суконном пальто, подбитом мехом куницы. Третьим вошел переводчик Агаси-бек.
      Учитель и ученики поднялись, приветствуя гостей.
      Сеид Азим не знал чиновника, который с приветливой улыбкой на полных губах шел к нему навстречу. "Улыбка - первый признак хорошего человека, а такая открытая - особенно", - подумал Сеид Азим, с пристальным интересом рассматривая официального гостя. Круглое полное туловище с округло выступающим под мундиром животом безо всякой шеи соединялось с совершенно круглой лысоватой головой, где лишь на висках пушились желтые как солома волосы. Голова и лысина казались розовым шаром... Светлые глаза незнакомца тоже были поразительно круглыми, с белесыми бровями и ресницами. Поэт многозначительно переглянулся с Махмудом-агой: "Слушай, где ты отыскал такого круглого человека?" - хотел спросить старого друга. Махмуду-аге и без слов было ясно, что так развеселило поэта, он и сам едва сдерживал смех. Протянутая рука легла в ладонь поэта, он ощутил ее мясистость и пухлость: такая рука должна принадлежать, без сомнения, приветливому человеку, снова подумалось поэту.
      Гость обернулся к детям и поздоровался с ними по-русски:
      - Здравствуйте, дети!
      Ученики хором ответили по-русски.
      - Садитесь!
      Мальчики спокойно сели. Один из учеников по знаку Сеида Азима вышел и вскоре вернулся в сопровождении Ширина Абдуллы, они принесли табуретки для гостей. Переводчик Агаси-бек держался скромно в стороне. Соблюдая местный этикет, он не мог вмешиваться без указания Махмуда-аги. Легким жестом Махмуд-ага предложил гостю и переводчику сесть и, когда все расположились, представил учителя гостю, а после этого сказал:
      - Господин учитель! Наш уважаемый гость - главный попечитель кавказских, в том числе - мусульманских школ. Он прибыл к нам из Тифлиса проинспектировать школы, которые находятся на государственном попечении. Господин попечитель желает ознакомиться с работой школ, увидеть все своими глазами. На собрании господ, желающих внести пожертвования, он расскажет о том, в чем нуждаются наши школы...
      Сеид Азим понимал, почему Махмуд-ага обращается к нему так официально и торжественно: при госте и детях он не мог иначе. "Слава аллаху! Какие на свете есть хорошие люди... Наш Махмуд-ага... Или вот этот толстяк, у которого будто нет собственных забот, и он готов ездить из края в край, чтобы узнать о нуждах бедных ребятишек... С помощью аллаха и таких вот хороших людей дела народного просвещения пойдут на лад..."
      Сеид Азим поднялся и в приподнятых выражениях поблагодарил гостя:
      - Прекрасная цель - просвещение людей! Высокие и благородные намерения... Хвала милости аллаха! Да будет над вами, господин попечитель, благословение аллаха!
      Переводчик Агаси-бек тихо и медленно переводил попечителю слова Махмуда-аги и Сеида Азима. И снова заговорил Махмуд-ага:
      - Господин Иванов несколько дней будет гостем нашего города. Он ознакомится с русскими, армянскими, армяно-молоканскими и русско-татарскими школами. Но прежде всего он пришел в нашу школу познакомиться с вами...
      "Как хорошо стоять рядом с тем, кто держит разливательную ложку, самый наваристый суп тому достается. Так и мы, стоим ближе других к Махмуду-аге, он и привел попечителя сразу к нам..." Учитель снова поднялся:
      - Еще раз добро пожаловать, господин Иванов! Мы очень рады видеть вас у себя... Пусть будет удачным ваше путешествие.
      - В молодости господин Иванов был известным педагогом в России. А теперь он возглавляет попечительский комитет...
      Поэт улыбнулся последним словам Махмуда-аги, глядя на приветливое лицо гостя, мягко возразил:
      - Слава аллаху, господин Иванов и теперь еще не стар, не сглазить бы...
      Махмуд-ага уловил смешинки в глазах поэта... Но Агаси-бек задумался, не зная, как точно перевести слова "не сглазить бы"... Ему не хотелось, чтобы местный учитель выглядел отсталым человеком, и он решил опустить последние слова.
      Махмуд-ага тотчас уловил это:
      - Агаси-бек! Пусть перевод будет точным, прошу вас...
      Гость с интересом наблюдал за переговорами, которые шли между мусульманами, но не задавал лишних вопросов. Когда Агаси-бек с помощью Махмуда-аги перевел фразу Сеида Азима, полные губы гостя расплылись в улыбке:
      - О, восточный комплимент, спасибо!
      Поэт немножко понимал по-русски, но слово "комплимент" ему слышать не приходилось.
      - Что значит "комплимент", господин Агаси-бек?
      - Похвала... Похвала...
      А гость продолжал улыбаться. Он оценил тонкость восточного комплимента, ему понравилось, что его сочли молодым... Этого учителя с таким одухотворенным лицом ему еще в Тифлисе хвалил Захаров. И местный меценат и аристократ Махмуд-ага много рассказывал о нем... Учитель производил самое благоприятное впечатление...
      - А позвольте узнать, уважаемый педагог, как же вы преподаете в русско-татарской школе, не зная русского языка?
      Еще до того как Агаси-бек перевел слова гостя, Сеид Азим понял смысл вопроса.
      - Господин учитель, может быть, вы и правы. А как же вы? Являетесь попечителем мусульманских школ, а языка мусульман не знаете? - добродушно пошутил учитель.
      Поэт понимал, что гость может обидеться. Но приветливость этого человека и то, что он многие годы сам учительствовал, подсказали ему, что гость поймет его правильно.
      Попечитель уловил остроумие и смелость в словах учителя. Он весело рассмеялся. В классе все замерли: и дети, и взрослые, всех волновал вопрос, как ответит гость на слова Сеида Азима? Что означает веселый смех? Господин Иванов вытащил из кармана белоснежный носовой платок и вытер слезы. Отсмеявшись и успокоившись, неожиданно ловкими движениями своих коротких толстых пальцев отстегнул цепь, прикрепленную ко внутреннему карману жилета под сюртуком, и вытащил из бокового кармашка большие часы-луковицу. Он протянул часы Сеиду Азиму со словами:
      - Господин учитель, хотя эти часы не столь достойный подарок, чтобы соответствовать вашему остроумию, но я прошу вас принять их как свидетельство нашей встречи и дружеских чувств, которые я питаю к вам.
      Агаси-бек радостно перевел его слова. Все заулыбались. Только Сеид Азим смущенно украдкой оглядывал класс, лихорадочно раздумывая: "Взять или не взять? Не стыдно ли? Как быть?" Но потом решил, что с искренним человеком нельзя хитрить:
      - Благодарю вас, господин попечитель! Только я думаю, что в путешествии вам очень пригодятся часы, нельзя допустить, чтобы вы остались без них...
      - Нет, нет! Я обижусь! Я уже успел изучить характер кавказцев. Когда не берут ваш подарок, вы смертельно обижаетесь. Я тоже очень обижусь на вас! Поэтому - берите! В Баку я куплю другие... Ну, право же, это такая безделица, им стоимость - пять рублей! - Он настойчиво протягивал руку.
      Отказываться дольше было неловко. Сеид Азим взял часы, посмотрел на них с улыбкой, потом поднес к уху, послушал, медленно пристегнул цепь к пуговицам своего архалука и положил в карман:
      - Для меня, господин попечитель, эти часы стоят миллион.
      После ухода гостей один из учеников, смелый не по возрасту Агалар, поднял руку и, заглядывая учителю в лицо, спросил:
      - Ага, почему вы сначала не взяли часы?
      Сеид Азим ответил, помедлив:
      - Брать подарок сразу - проявлять свою невоспитанность и жадность... Будто человек никогда ничего не видел...
      Агалар не унимался:
      - Но вы все-таки взяли?
      Поэт улыбнулся: "У него время задавать вопросы! Вырастет - будет поздно..." А вслух добавил:
      - Почему я взял? Возвращать подарок искреннего и доброго человека значит обидеть его. Дело не в ценности подарка, а в глубине чувств, сопутствующих ему... Глядя на подарок, человек думает о другом человеке, вспоминает его... Когда же ты возвращаешь дар, то ты этим хочешь сказать: "Я тебя забуду, не трудись мне ничего дарить!" Понял, Агалар?
      Дети с восторгом разглядывали сверкающую на груди учителя цепь, а после окончания урока он дал им послушать, как часы стали отбивать новое для их школы время.
      Была самая прекрасная пора весны. Ярко-зеленые и только что распустившиеся нежные желто-зеленые листочки деревьев еще не покрылись пылью. Ветви деревьев напоминали тонкие кружева, сквозь них голубело бескрайнее небо. Приближался праздник жертвоприношения курбан-байрам. Город наполнится блеянием овец, приведенных для заклания... Ребятишки будут похваляться друг перед другом красотой жертвенных животных, будут красить их хной, разнарядят лентами и бубенцами, будут с руки кормить кусочками сахара... Женихи, обрученные с невестой, купят, а друзья жениха поведут по улицам города в подарок жертвенных овец... Вот и сейчас Сеиду Азиму навстречу попалась красочная группа: четверо парней вели по дороге упирающегося барана. Голова и шерсть большого белого красавца были выкрашены хной. Видимо, баран противился окраске, поэтому шерсть в нескольких местах была ярко-рыжего цвета, а кое-где остались белые пятна. На шее животного раскачивался и позванивал колокольчик, а сверху был наброшен пурпурно-красный шелковый платок. Видно, барана долго и тщательно мыли и расчесывали - шерсть лоснилась и ниспадала пушистыми прядями.