.. Был бы он женщиной, он проливал бы слезы над свежей могилой и получил бы облегчение... Он поэт и призван сочинять стихи, лишь так он может излить свою боль... Ему казалось, что погибший молодой поэт исчез в неведомых высотах небес... "Его тело, которое скоро будет предано земле, было одним из твоих редчайших чудес, о могучий создатель! Какой художник согласится с исчезновением самого прекрасного своего произведения! Как же ты согласился на эту смерть, о великий аллах? Откроются ли небесные врата перед духом того, чья плоть начнет разлагаться в сырой земле? Как это произойдет? Когда? Где истина? В чем она, о аллах? Большинство истин постигается через множество ударов и уколов. О великая созидающая сила, помоги мне постичь истину, вдохнови меня познанием истины!..."
      Мухаммеда Сафу провожала только что наступившая весна. Ярко-зеленые нежные листья еще не покрыла пыль, они еще не огрубели от жарких солнечных лучей. Вдоль дороги сквозь влажную землю пробивалась трава.
      Оборвали молодую жизнь, не дали вдоволь надышаться, налюбоваться весной и красотой...
      Сеид Азим схватил за руку Махмуда-агу и дрожащим голосом прошептал:
      - Когда я умру, похороните меня в Шахандане...
      Любитель и поклонник поэзии, устроитель и хозяин веселых и праздничных меджлисов Махмуд-ага испытывал чувство глубочайшей скорби. Слова поэта, прозвучавшие как завещание, еще больше усугубили боль в его сердце.
      ВТОРАЯ ЛЕЙЛИ
      Остановись, мой друг, остановись, я хочу поделиться с тобой... Хочу поделиться, но язык не поворачивается... Не знаю, радоваться или печалиться, что на пути к середине своей жизни мой поэт вновь полюбил. Боюсь, что ты поспешишь с упреками, мол, "седина в бороду, бес в ребро...". Послушай историю возникновения и короткой жизни этого запоздалого чувства - и, возможно, если ты не оправдаешь поэта, как я, то все же не станешь беспощадным судьей ему... На пути к середине своей жизни и к этой любви, верь мне, он не брал мед из каждого цветка, чтобы украсить свою жизнь и свой стих. Его вдохновенный талант и без мимолетных цветов наслаждений был свеж и молод. А когда он пошел навстречу этой любви, он не потерял своих убеждений, не забыл о своих детях... Отвечая на зов любви, он не вычеркнул из своего сердца Джейран-ханум и Сону. Ты скажешь, в одном сердце не могут соседствовать три любимых женщины. И ты в чем-то прав. Но когда ты услышишь короткую повесть, которую я не могу тебе не рассказать, ты увидишь, что каждая из этих женщин занимала в сердце поэта свое место, свое положение, и, по существу, они друг другу не мешали... Разве он забыл Сону? Всю свою жизнь поэт носил в своем сердце имя Соны - царицы фей, ее красота и ум были источником его вдохновения... Всегда с ним рядом была мать его детей, подруга, с которой он шел по жизни, Джейран. Изменял ли он ей? В моем понимании - нет!
      Дорогой друг! Я не хочу вернуть тебя в прошлое, наполненное страшными бедствиями, последовавшими за вторым чудовищным землетрясением, происшедшим в Шемахе в 1872 году. И без того еще не затянулись раны, нанесенные первым, второе же разрушило весь Ширван. Помощь ширванцам шла из Баку, Шеки помогали все, кто мог помочь. Ширван переживал тяжелые дни... Чтобы вытащить из-под обломков живых и мертвых, на улицы вышли все мужчины и женщины, оставшиеся в живых.
      Друг мой, для того чтобы ты воочию убедился, как страшно было в те дни в Шемахе, я хочу показать тебе лишь несколько картин бедствия, тем более что они имеют непосредственное отношение к нашему рассказу.
      Школа Сеида Азима размещалась неподалеку от дома богатого шемахинского купца Гаджи Нуруллы. В тот далекий день Ага начал урок несколько позже обычного: его задержали молоканские и армянские педагоги, пришедшие познакомиться со школой. Поговорив с ними, он вошел в класс и начал урок письма. Раздал детям тетради и ручки, и только приготовился прочесть стихотворение, по которому они должны были проделать письменное упражнение, как внезапно классная комната погрузилась во мрак. Сеид Азим успел подумать: "Солнечное затмение, что ли?", как его окликнули с улицы:
      - Ага, Ай, Ага!
      Это был голос школьного служителя - Ширина Абдуллы.
      Сеид Азим торопливо выбежал за дверь.
      - Что случилось, Ширин? - вопрос его остался без ответа.
      Люди, выбежавшие из своих домов, были взволнованы, хотя не все понимали, что происходит. И тут Сеид Азим явственно ощутил, как под ним шевельнулась земля. Мгновенно осенила мысль: "Дети!" Он бросился к двери в школу, но кто-то ухватил его за полы одежды. Это был Ширин. Снова земля заколебалась под ногами; не выдержав толчка, оба упали на землю. Сеид Азим поднялся стремительно на ноги, чтобы открыть дверь школы. О собственных детях, жене и матери он в эти минуты как будто забыл.
      Как всегда, если только учитель выходил из класса, его место занимал староста. Так было и сегодня, когда Ширин Абдулла крикнул и Сеид Азим выбежал из школы. При первом колебании почвы под ногами мальчик сообразил, что в доме оставаться опасно, и приказал: "Быстрее на улицу!" Внутри школы стало еще темнее, с улицы доносились крики, мычание скота, вой собак. Ребятишки столпились у двери, в панике протискиваясь наружу. Раздался страшный треск, дом стал оседать и разваливаться на глазах тех, кто успел выбраться. Большинство сгрудилось вокруг Сеида Азима и Ширина Абдуллы, плача от страха и ужаса. Потолок школы завалился, обрушились стены, несчастный учитель пытался пересчитать всех детей: "О аллах! Неужели кто-то остался под обломками школы?!" В классной комнате занялся пожар: угли из мангалов, которые обогревали школу, при толчках рассыпались, начали тлеть школьная мебель и одежда, которую малыши не успели надеть.
      И другие дома наполнялись дымом и пламенем. Начались пожары. Земля колебалась и раскачивалась как люлька. Все вокруг рушилось и валилось. Как будто вековая неподвижность и застылость земной тверди взбунтовалась - горы пожелали ринуться в долины, долины захотели вспучиться и дотянуться до самых высоких вершин. Как будто деревья устали стоять на корнях и легли набок, чтобы отдохнуть. Дым, пыль и пламя стелились по земле. Беспрерывные толчки замедлили свой ритм, стали реже. Как только земля перестала уходить из-под ног, стали явственней слышны крики, стоны и плач. Большинство жителей бежало в школы и моллаханы: там были дети. Над городом стоял сплошной гул голосов:
      - Садай! Садай!
      - Мама! Мама! Мама!..
      - Сальма, детка!..
      - Бабушка! Бабушка!..
      - Урхан, Урхан!..
      - Самаррух, детка!..
      Молодые мужчины и пожилые, женщины и девушки работали рядом, пытаясь откопать засыпанных под развалинами. Пока подоспели родители, Ширин Абдулла вместе со старшими детьми и жителями соседних домов, прибежавшими на помощь, смог высвободить нескольких учеников, оставшихся в школе и придавленных потолочными балками. Здание почти полностью заволокло дымом, и люди спешили спасти всех, пока дом не загорелся. Дети работали наравне со взрослыми. К счастью, раненых было немного. Но вот из-под обломков вытащили первую жертву - десятилетнего Салаха, гордость Сеида Азима. Одаренный ученик, любимец школы был убит при падении балки, видимо, одним из первых, когда дети еще не успели выбежать из школы. Сеид Азим горько заплакал. Он опустился на колени перед телом мальчика. Безмолвно катились слезы по его щекам и бороде. Людей, стоящих вокруг, охватил ужас: "Плачет потомок великого пророка, неужели нас ожидают беды страшнее землетрясения?"
      Отец погибшего мальчика, узнавший о смерти сына, ждал, когда можно будет отнести ребенка домой и, как только станет чуть спокойнее, обмыть и похоронить его. Несчастье оглушило его, он стоял отрешенный от всего на свете. Но, увидев, что Сеид Азим опустился перед его сыном на колени и плачет, он испугался. Бросившись рядом с ним на колени, он умоляюще просил:
      - Ага, дорогой Ага, да буду я жертвой твоего предка, не плачь при мне! Ага, да буду я твоей жертвой, не плачь! Поднимется ураган! Камни начнут лететь с неба! Новое землетрясение не оставит никого в живых, если ты будешь плакать! Мой Салах пал жертвой во имя оставшихся в живых, Ага!...
      Сеид Азим, увидев страх на лицах стоявших вокруг него людей, осознал, что они боятся новых несчастий. Он вытер глаза и поднялся на ноги. "Несчастные, темные люди... Они думают, что ураганы и землетрясения начинаются от слез или гнева обыкновенных жителей земли..."
      Отец Салаха дождался родственников, которые притащили из дома палас, и на нем отнесли тело мальчика домой. Остальные родители продолжали разыскивать погребенных под обломками, под развалинами домов. Наконец работы на школьном участке были закончены. Родители детей настаивали, чтобы Сеид Азим вместе с ними шел домой. Все ученики были живы, кроме Салаха, но Сеид не ушел. Вместе с Ширином Абдуллой он присоединился к тем, кто принялся раскапывать ближайший к школе дом купца Гаджи Нуруллы. Дом очень пострадал. Крыша полностью обвалилась, прикрыв собой рухнувшие стены здания. Пришедшие на помощь не надеялись, что хоть кто-нибудь из бывших в доме людей останется жив. Из-под камней, кирпичей, досок и балок были извлечены трупы самого Нуруллы, его сына Асада и жены Нурджахан-ханум. Стало ясно, что под обломками никто не смог избежать гибели. Добровольные помощники ушли. Ширин Абдулла умолял поэта идти домой:
      - Пойдем, Ага, да буду я жертвой твоего предка. С помощью аллаха всех, кто остался, вытащат. Ты совсем выбился из сил...
      - Аллах поможет, Ширин, поможет... Если бы он помогал, то не послал бы одно за другим два землетрясения, не превратил бы в развалины нашу прекрасную родину!
      - Опомнись, Ага, родной, ты от горя так говоришь... Грех это... Пойдем... И Минасолтан уже присылала о тебе справиться. Слава аллаху, и дети, и все твои домашние здоровы...
      - Слава аллаху! Значит, мы можем здесь еще немного помочь.
      - Здесь уже никого не осталось, Ага!
      Но Сеида Азима что-то удерживало на месте. Он давно прислушивался и неожиданно для самого себя уловил чей-то стон. Сначала ему показалось, что голос доносится издалека, от стоящих поодаль строений или дальних развалин. Он снова прислушался.
      - Ширин, прислушайся повнимательней... Кто-то стонет...
      - Нет, родной, тебе кажется...
      - Абдулла, я тебе говорю, под развалинами кто-то есть!
      - Тебе почудилось...
      - Не уверен...
      Ширин огляделся, присел, напрягая слух:
      - Ты прав, Ага, ты прав! Ведь мы в суете совсем забыли про невестку Гаджи Нуруллы, жену Асада - Сарабеим...
      - Ну, скорее!
      Они снова бросились к развалинам. Чей-то стон, мольба о помощи удесятерили, казалось, их силы. Сеид Азим с легкостью отбрасывал камни, оттаскивал балки. Ширин Абдулла с радостью поглядывал на него, думая про себя: "Какой он, слава аллаху, сильный и здоровый! Не сглазить - предок помогает ему! Ведь только что еле стоял на ногах... Правда, он еще совсем молодой, не то что я..."
      Они вели поиски с той стороны, откуда несся стон. Отброшенные в сторону доски и балки, кирпичи и камни образовали гору. Абдулла и Сеид Азим работали напряженно, не давая себе отдыха. Потом в ход пошли лопаты и лом. Пыль набивалась в горло и нос, заволакивала глаза, известка слоем покрыла одежду. Они подкапывались под толстую балку, которая сдерживала, по-видимому, ударную силу обрушившихся стен и потолка. Она и спасла женщину, которую они обнаружили в уцелевшем углу дома рядом с сундуком.
      Округлое, словно полная луна, лицо женщины было бледным, без единой кровинки. Черные сросшиеся брови над закрытыми глазами, стиснутые губы.
      Сеид Азим склонился над спасенной. Через несколько минут распахнулись густые черные ресницы. Сквозь слезы на поэта глянули прекрасные черные глаза. Женщина облизнула спекшиеся губы и, всхлипнув, проговорила:
      - Спасибо, Ага... Да буду я твоей пленницей... Аллах наградит тебя...
      Молодая женщина еще не осознавала всего происходящего, не понимала, что с ней, в каком она виде. Исцарапанными руками она искала, чем прикрыть лицо, потом пыталась подняться на ноги. Поэт удержал ее, чтобы она не увидела трупы близких. Женщина осталась чудом невредимой, только бледность и слабость выдавали, что с ней что-то произошло. Поэт увидел окровавленные юбки и ступни ног. И здесь он уразумел, какое несчастье произошло с бедняжкой: преждевременные роды... Жалость к женщине залила его грудь.
      - Ширин, помоги, отведем бедняжку к нам домой...
      Ширин Абдулла вместе с поэтом взяли под руки еле стоявшую на ногах Сарабеим и повели в дом к Минасолтан...
      Немало дней Сарабеим жила в доме поэта. Он приносил для нее лекарства от врача Мирзамаммеда, выслушивал наставления, как следует лечить бедняжку. Джейран и Минасолтан ухаживали за ней. Молодость и отменное здоровье сделали свое дело: Сарабеим быстро восстанавливала силы. Молодая женщина еще ярче заблистала красотой. Теперь она прикрывалась от Сеида Азима платком, но, встречаясь с поэтом во дворе, где она выполняла работы по хозяйству, стараясь помочь Джейран и Минасолтан, она поглядывала на него, пользуясь малейшей возможностью, стесняясь, однако, смотреть прямо ему в лицо. Сарабеим ощущала в себе растущую привязанность к поэту, желание постоянно быть рядом с ним поглотило все ее помыслы. Рождающееся чувство любви завладело всем ее существом...
      И в сердце поэта родилось желание любви. Он понял, чем это грозит, и попытался справиться с собой, вырвать из своей души... Но не сумел. Будешь ли ты укорять его за это, мой читатель? Или не будешь?.. Я вынуждена рассказать все, другого выхода у меня нет.
      Сам Сеид Азим Ширвани называл ее "спустившейся с неба луной", уподоблял ее губы "египетским сладостям", не скрывал и не прятал ее имя. Он посвящал ей газели, в одной из которых писал, что косы Сарабеим благоухают, как цветник, что с запахом ее волос и лучший мускус не сравнится.
      Друг мой, я должна тебе признаться, что любовь к Сарабеим не была такой же платонической, божественной, как любовь к "царице фей" - Соне... Тридцатисемилетний, полный физических сил Сеид Азим Ширвани, хоть и жил возвышенными чувствами и мечтами, облагораживая жизнь окружающих тем, что дарил им сокровища своего духа, умел наслаждаться дарами реального мира. А Сарабеим была не из тех женщин, чью любовь можно отвергнуть. Он пошли навстречу друг другу, пренебрегая упреками совести...
      Прошло время... Сарабеим на месте разрушенного двухэтажного дома купца Гаджи Нуруллы - своего покойного свекра - построила небольшой новый дом, вполне достаточный для одиноко живущей вдовы. Смерть мужа и его родных печалила ее, но другие мысли тревожили ее сейчас. Она поняла, что больше нельзя здесь оставаться, и переселилась в новый дом, все в нем привела в порядок. Но и после переселения продолжала захаживать в дом Минасолтан.
      Еще тогда, когда она жила в доме поэта и смотрела на Агу как на своего спасителя, досужие языки пустили слух, что, наверно, она выйдет замуж за Агу, тем более что мусульманину не возбраняется иметь одновременно четырех жен. Сарабеим с удовольствием помогала Джейран во всех ее хозяйских заботах. Но как только она почувствовала, что между ней и Сеидом Азимом протянулась невидимая миру нить, еще до того, как дом ее был готов, она покинула семью Сеида Азима, проявившую к ней родственную заботу и ласку.
      Теперь она довольно часто заходила повидаться со всеми, покупала детям подарки на праздники, не забывала занести свежей пахлавы или шакер-чуреков, испеченных ею самой. Старалась не прерывать отношений с семьей любимого.
      Минасолтан полюбила Сарабеим как родную дочь. И Джейран подружилась с нею. Приходя в дом, молодая женщина подолгу играла с детьми, называвшими ее тетей. Она ласкала и целовала детей. Наблюдая это, Минасолтан печалилась: "Несчастное дитя! Как скучает ее сердце! Если бы остался в живых ее ребенок! Деньги у нее есть, без куска хлеба не осталась, может быть, встретит хорошего человека... О аллах! Почему ты делаешь хороших людей несчастными?.. Хотя, с другой стороны, не с ней одной это случилось! Слава аллаху, что живой осталась! Слава аллаху, что Ага услышал ее голос, иначе бедняжка живой легла бы в могилу..."
      С той самой минуты, когда он спас ее от гибели, с того мгновенья, когда залитые слезами черные глаза глянули на него из-под пушистых длинных ресниц, Сеид Азии ощутил, что в его жизни произошла перемена, что его сердцем завладела Сарабеим. Вот почему он делал все, чтобы поскорее было завершено строительство нового дома... "Будет лучше, если она уйдет из нашего дома", думал он. Но все сложилось совсем не так...
      Рассказывая о Сарабеим, мы как будто совсем забыли о несчастной Гамзе, и ты, друг мой, совсем о ней не спрашиваешь. Пойдем, узнаем о судьбе Лейли того времени. Дом Гаджикиши совсем рядом, мой друг, будь мне опорой...
      Отец Мирсалеха - Сары не собирался спешить со свадьбой, к тому еще его жена совсем не хотела видеть в своем доме Гамзу, с которой приключились такие беды, что она была, по словам женщин в округе, из-за всего этого немного "не в себе". Только сам жених не изменил своего намерения: Мирсалех во что бы то ни стало хотел жениться на первой шемахинской красавице. Он уговаривал свою мать:
      - Все наладится, мама... Пройдет сорок дней траура, и все наладится. У одних муж умирает, спустя время они замуж выходят... У других жена умирает, они женятся... А Гамза даже и невестой Мухаммеда не была... Подумаешь, родители в детстве сговорились! Все забудется, она выздоровеет, сыграешь нам свадьбу. Мама, и отцу передай мои слова! Он сам мне вначале советовал, я не собираюсь менять своего слова...
      Прошло сорок дней... Сары решил провести свадебные торжества тихо, без шума, и забрать Гамзу к себе в дом. И Гаджикиши видел спасение дочери в этой свадьбе. Это был единственный выход в ее положении. В противном случае никто в Шемахе никогда не посватается к Гамзе, никто близко не подойдет, не назовет ее имени. Кто женится на девушке, чей нареченный убит при непонятных обстоятельствах, а обрученный с ней второй жених вернул кольцо?
      Когда Гамзе сказали о готовящейся свадьбе, она словно пробудилась от сна, в котором пребывала с той минуты, когда ей сообщили о гибели Мухаммеда... "Как, после всего, что случилось, отец отдаст меня наперекор моему желанию? Привяжет меня насильно к чужой двери?.." Хотя в доме не велись разговоры о предстоящем торжестве, девушка не находила себе места. Она не знала, как ей быть. Дела валились из ее рук, она не помнила, что собирается делать или что начала делать минуту назад. Останавливалась в задумчивости и замирала... Прочесть ее мысли было невозможно, никакие чувства не отражались теперь на ее лице. Горе она прятала в себе, лишь изредка слезы сами собой катились из глаз. Она пропускала мимо ушей все разговоры в доме. Однажды ночью до нее донесся спор между отцом и матерью. Гамза поняла, что отец тверд и непреклонен.
      Гамза поднялась после того, как Гаджикиши ушел на Базар в свою лавку. Она не выходила из своей комнаты, и мать решила, что девушка еще спит. В последнее время, жалея дочь, она не поднимала ее на утреннюю молитву. Бадамбеим решила пойти к Бике, с которой водила дочь к святилищу. Необходимо посоветоваться, как быть... Выйдя из ворот, она тихонько притворила их и крикнула Гюльсум, которая жила по соседству:
      - Гюльсум, доченька, прислушивайся к нашему двору! Если кто спросит, скажи, что скоро вернусь. Гамза еще спит, я пошла к тете Бике.
      Гюльсум ответила из дома:
      - Хорошо, тетушка Бадамбеим, иди, не беспокойся, я послежу...
      Гамза слышала переговоры из своей комнаты. Как только мать удалилась на значительное расстояние от дома, Гамза закуталась в чадру и проскользнула на улицу. Действовала она с превеликой осторожностью, так, что даже старые ворота не скрипнули... Она шла и, как это уже вошло в привычку у нее, разговаривала с Мухаммедом: "Ты думаешь, что если тебя нет, я накину на голову фату невесты и выйду замуж за другого, любимый? Ты считаешь меня такой неверной, любимый?" Гамзе казалось, что все прошедшее - сон, она не верила в смерть своего нареченного. Не правда ли, когда человек не видит своего близкого умершим, ему кажется, что человек жив?.. Так и Гамза. Она разговаривала с Мухаммедом так, как будто он живой. В ее воображении двоюродный брат, с которым они вместе росли и играли, все еще любил ее... А может, все еще предстоит: средний брат Вели наденет на нее свой пояс с пряжкой в знак того, что она входит в семью, тетя Ханумсолтан скажет: "Садись рядом, моя красивая невестка!" И Мухаммед назовет ее своей женой... Вот и теперь он идет впереди и зовет Гамзу за собой. "Куда ты зовешь меня, Мухаммед? Ты же знаешь, если позовешь меня на край света, я пойду за тобой!.. Когда ты взял меня за руки, сажая на коня по дороге из святилища, ты поцеловал мою руку. Жар твоих губ проник мне прямо в сердце. До той минуты мне казалось, что мое сердце застывает, но ты снова согрел меня... Я иду за тобой, иду, хотя колени мои дрожат, и у меня больше не осталось сил..."
      Девушка продолжала идти и разговаривать. Теперь она произносила слова вслух, если бы кто-нибудь ей повстречался, он бы услышал ее слова. Но ранним утром никто не увидел девушку в черной чадре, спускавшуюся к реке, и не слышал ее голоса...
      Только на противоположном холмистом берегу реки пастушок, пасший ягнят, пел ширванскую народную песню:
      На Ширване горы есть,
      На горах озера есть.
      Смилостивься, Азраил,
      Те, кому я дорог, есть.
      Он пел и следил за полетом ястреба, который то взмывал к бирюзовым небесам, то парил неподвижно в вышине. Печальная мелодия едва ли долетела до Гамзы, хотя он пел реквием по ее жизни. Или некое предчувствие подсказало мальчику слова той песни? Так или иначе, пение пастушка сопровождало Гамзу до ее последней минуты. Эта мелодия соединила в себе трепетанье сердец Ханумсолтан и Бадамбеим и плач плакальщицы Сенем. Траурный стон по живой, спешащей на свидание с возлюбленным.
      Она вышла на кромку берега реки Русдарчай и остановилась. Полноводная река несла мутные воды, в которые где-то выше по течению впадали потоки селя. Но Гамзе виделась зеркальная чистота, в которой плыл, размахивая руками, Мухаммед. "О аллах! Может быть, он тонет? Или хочет сбежать от меня на другой берег?.. Любимый. Наверно, ты зовешь меня поплавать, как раньше в детстве? Я иду к тебе! Не спеши! Дай я сброшу с головы эту черную чадру, ведь она будет мешать мне в воде плавать с тобой... Так хорошо плавать, как ты, никто не умеет, любимый! Разве я смогу догнать тебя? Не спеши, Мухаммед, умоляю тебя, не спеши!"
      Гамза сняла чадру, привычными движениями сложила ее и аккуратно положила на камень, чтобы волны не замочили ее. Потом стала медленно взбираться на высокую скалу, нависающую над излучиной реки. Поднимаясь, она все время видела Мухаммеда, который плыл к самому глубокому и спокойному месту заводи... Гамза старалась ни на миг не отрывать глаз от любимого. Приблизившись к отвесному краю скалы, она крикнула: "Подожди, Мухаммед, я сейчас прыгну, а ты лови меня, подожди, я иду! Я иду-у!" Эхо повторило ее слова...
      Пастушок давно заметил девушку, появившуюся на другом берегу. Сначала он решил, что она пришла стирать, но, не увидев узла с бельем, он подумал, что она кого-то ждет. Гамза поднялась на скалу по тропинке, которая ему была не видна. Он вздрогнул, услышав крик, и в тот же миг заметил падающее в воду тело. Он в ужасе закричал:
      - Эй, эй, на помощь! Девушка в воду упала! А-а-а!..
      Горы отозвались эхом.
      Он снова закричал что было мочи...
      - Эй, что случилось?
      - Почему кричишь?
      - Кого ты испугался, может, волк напал на стадо?
      Когда с соседних пастбищ пришли люди, было уже поздно. На берегу, кроме черной чадры, ничего не осталось. Мальчик с плачем рассказывал: "Пришла-а, сняла ча-адру... Упала в воду... Я видел..." Сильные, мужественные парни, умеющие нырять, занялись поисками несчастной в том месте заводи, которое указал пастушок. Они уже отчаялись, как неожиданно один из ныряльщиков ухватил девушку за длинные толстые косы...
      Послали за паласом... Тело Гамзы принесли на паласе к воротам Гаджикиши, как сорок дней назад ее нареченного Мухаммеда Сафу.
      Возвращавшуюся от Бике мать Гамзы у ворот встретила рыдающая Ханумсолтан, мать Мухаммеда:
      - Кровавая судьба не хочет оставлять меня в покое! О горе мне! Сначала отняла сына, теперь отняла невестку! О горе мне!
      Давно предчувствовавшая беду Бадамбеим тут же поняла, в чем дело, и заплакала в голос:
      - О аллах! Ушло мое единственное дитя! У тебя, сестра, хоть кто-то остался, а у меня - никого... О горе мне! - Женщина рвала на себе волосы, покрывала лицо и голову дочери жаркими поцелуями. - Безжалостный отец! Теперь ты можешь выдать ее замуж за того, кого пожелаешь! Ты выбирал тех, кто может прийти в твой дом свататься, теперь в твой дом может прийти каждый - на похороны твоей дочери!
      Гаджикиши скорчился от горя, он сидел в углу двора, обессиленный, сгорбленный, не в состоянии принять участие в траурной церемонии...
      Ханумсолтан рыдала над телом девушки, оплакивая вместе сына и его нареченную...
      ... Рядом с еще не осевшей могилой Мухаммеда Сафы могильщики готовили место для Гамзы - несчастной Лейлы своего времени...
      И родинку у милой на губе
      Целуют, как святыню в Каабе...
      Нежный образ Сарабеим не покидал Сеида Азима. Воображение рисовало ее облик вновь и вновь. Молодая женщина будто знала это и находила тысячи поводов напомнить поэту о себе... Ее страсть находила пути к любимому, чего ей стоило это, знала она и аллах... Ежедневно она изыскивала случай раз или два попасться Сеиду Азиму на глаза. То по дороге в школу он видел ее, то уходя из школы... На пути на Базар, на пути домой... Если только на дороге он оставался один, в ту же минуту рядом оказывалась она... Каким образом ей стало известно любимое место Аги под ивой на берегу Зогалавай? С некоторых пор она часто оказывалась здесь то с кувшином для воды, то с узлом белья, которое здесь стирала.
      Это было место, где когда-то поэт встречался с Тарланом, а потом с Мухаммедом Сафой... Дорога вела ее сюда из Минахора почти каждый день.
      Сеид Азим уже привык ежедневно видеть Сару. Если поблизости никого не было, женщина подходила к нему вплотную, здоровалась и тихонько спрашивала: "Да буду я твоей жертвой, Ага, придешь ли ты? Ждать ли мне тебя?" Едва показывалась чья-то тень, Сарабеим исчезала так же внезапно, как появлялась. Она словно растворялась в воздухе, сливалась с тенью дома, поэт не мог догадаться, куда она пропадает... Эти встречи иногда были столь мимолетны и призрачны, что Сеид Азим не мог бы с уверенностью сказать, были они на самом деле или нет... Он перестал различать, что в этой жизни оставалось мечтой, что становилось явью. Мечты и желания костром жгли его нутро, опаляли его сердце. Он обращался за помощью к царице фей, искал убежища в близости с Джейран, но нигде не находил успокоения.
      Он взывал к рассудку, говоря себе, что уже стар для подобной страсти, что эти желания свойственны молодости. Но разум был не в состоянии руководить сейчас его поступками. Только в близости с Сарабеим он видел сейчас смысл своей жизни, она затмевала все вокруг.
      Он стал рабом своей страсти.
      Он видел зов любви на губах молодой женщины.
      Ему казалось, что счастливая судьба отметила его этой страстью, этим последним подарком проходящей жизни, навечно ушедшей молодости. Если он потеряет Сарабеим, отвергнет ее любовь, глаза его лишатся света, его творчество - вдохновения. Если не станет этой любви, погаснет навечно огонь в его сердце, чувства превратятся в золу. Желание неотвратимо, оно похоже на мотылька, летящего на пламя свечи, чтобы сгореть в этом пламени. Желание сгореть в огне всепоглощающей любви овладело всем его существом.
      Поэт молодым человеком увидел Сону и полюбил ее. Она стала для него феей, царицей фей, источником поэтического вдохновения, платонической, божественной любви.
      Он женился на Джейран по традициям предков, не видя ее, и полюбил ее как первую женщину, с которой был близок, которая стала матерью его детей. Семейная жизнь превратила эту любовь в прочную привязанность, в привычку, без которой не проживешь... Сарабеим он полюбил с первого взгляда со всей чувственной страстью, на которую способен полный сил человек... Ему казалось, что она была запоздалым подарком судьбы, в тяжелые годы его жизни стала его солнечным светом. Она не требовала от него ничего: не стремилась занять место Джейран, не отнимала его у детей. Он не мог не чувствовать ее бескорыстия и самоотверженности.
      Молодая женщина любила, ничего не прося взамен, кроме любви, не ожидая жертв и уступок. Она знала, что он не станет ее супругом, и не мечтала об этом. Она желала быть только возлюбленной своего любимого, желала любить его со всей страстью молодой женщины, не замечая седых висков и серебра в бороде, усталости и забот, наполнявших его жизнь, не требовала подарков, хорошо зная, что у бедного поэта в доме зачастую нечего есть. Сарабеим любила его голос, когда он читал ей газели, когда он называл ее ласковыми именами. Она хотела зажечь огонь в потускневших глазах своего любимого, хотела опалиться жаром его желаний, ощущать на своих волосах ласковое прикосновение его рук. Она была довольна своим безбедным существованием, большего ей не надо. Под развалинами дома свекра кое-что сохранилось, Ширин Абдулла все откопал и отдал Сарабеим. После строительства нового дома у нее осталось на жизнь, роскошествовать она не собиралась...
      - Мне этого хватит, - говорила она Are.
      - Ты же не всегда будешь одна...
      - Буду одна, свет моих очей... Только бы ты был здоров... Только видеть тебя рядом, слышать твой голос!
      - Подвернется случай, выйдешь замуж... Ты же еще очень молода.
      - Не приведи аллах! Пусть на меня падут все твои беды, Ага! Не говори так... Если бы у меня тысяча жизней была, я пожертвовала ими ради одного дня с тобой!
      Глубокие чувства Сарабеим ошеломляли поэта. Жалость терзала его душу, он страшился ненароком сломать ее сердце. Он не мог отказаться от ее любви, не мог утихомирить свои желания. Разве легко отвернуться от солнечной улыбки в пору жизни, когда тебе кажется, что твой закат близок? Как ты считаешь, дорогой друг?... Я не смею упрекнуть моего поэта, надеюсь, что и ты не упрекнешь. Или я ошибаюсь?
      ..