– Появится она там или нет, я не изменю своего мнения о ней, – сказал Альбер. – Вы прочли записку?
– Да.
– Вы знаете, какое образование получают в Италии женщины mezzo cito?[34]
– Да, – ответил Франц.
– Так перечтите записку, обратите внимание на почерк и найдите хоть одну стилистическую или орфографическую ошибку.
В самом деле, почерк был прекрасный, орфография безукоризненна.
– Вам везёт! – сказал Франц, возвращая записку Альберу.
– Смейтесь, сколько вам угодно, шутите, сколько хотите, – возразил Альбер, – а я влюблён.
– Боже мой, вы меня пугаете, – сказал Франц, – я вижу, что мне придётся не только ехать без вас на бал к герцогу Браччано, но даже, того и гляди, одному вернуться во Флоренцию.
– Во всяком случае, если моя незнакомка так же любезна, как хороша собой, то я решительно заявляю, что остаюсь в Риме по меньшей мере на шесть недель. Я обожаю Рим и к тому же всегда имел склонность к археологии.
– Ещё два-три таких приключения, и я начну надеяться, что увижу вас членом Академии надписей и изящной словесности.
Вероятно, Альбер принялся бы серьёзно обсуждать свои права на академическое кресло, но слуга доложил, что обед подан. Альбер никогда не терял аппетита из-за любви. Поэтому он поспешил сесть за стол вместе, с приятелем, готовясь возобновить этот разговор после обеда.
Но после обеда доложили о приходе графа Монте-Кристо. Молодые люди уже два дня не видели его. От маэстро Пастрини они узнали, что он уехал по делам в Чивита-Веккию. Уехал он накануне вечером и только час, как вернулся.
Граф был чрезвычайно мил. Либо он сдерживался, либо на сей раз не нашлось повода для высказывания язвительных и горьких мыслей, но только в этот вечер он был такой, как все. Францу он казался неразрешимой загадкой. Граф, конечно, отлично знал, что его гость на острове Монте-Кристо узнал его; между тем он со времени их второй встречи ни словом не обмолвился о том, что уже однажды видел его. А Франц, как ему ни хотелось намекнуть на их первую встречу, боялся досадить человеку, показавшему себя таким предупредительным по отношению к нему и к его другу; поэтому он продолжал ту же игру, что и граф.
Монте-Кристо, узнав, что Франц и Альбер хотели купить ложу в театре Арджептина и что все ложи оказались заняты, принёс им ключ от своей ложи, – так по крайней мере он объяснил своё посещение.
Франц и Альбер стали было отказываться, говоря, что не хотят лишать его удовольствия; но граф возразил, что собирается в театр Палли и его ложа в театре Арджентина будет пустовать, если они ею не воспользуются.
После этого молодые люди согласились.
Франц мало-помалу привык к бледности графа, так сильно поразившей его в первый раз. Он не мог не отдать должного строгой красоте его лица, главным недостатком или, быть может, главным достоинством которого была бледность. Граф был настоящий байроновский герой, и Францу стоило не только увидеть его, но хотя бы подумать о нём, чтобы тотчас же представить себе его мрачную голову на плечах Манфреда или под шляпой Лары. Его лоб был изборожден морщинами, говорящими о неотступных горьких думах; пламенный взор проникал до самой глубины души; насмешливые и гордые губы придавали всему, что он говорил, особенный оттенок, благодаря которому его слова неизгладимо врезывались в память слушателей.
Графу было, вероятно, уже лет сорок, но никто бы не усомнился, что он одержал бы верх над любым более молодым соперником. В довершение сходства с фантастическими героями английского поэта он обладал огромным обаянием.
Альбер не переставал твердить о счастливой случайности, благодаря которой они познакомились с таким неоценимым человеком. Франц был более сдержан, но и он поддавался тому влиянию, которое всегда оказывает на окружающих незаурядный человек.
Он вспомнил о том, что граф уже несколько раз выражал намерение посетить Париж, и не сомневался, что при своей эксцентричности, характерной наружности и несметном богатстве граф произведёт там сенсацию.
А между тем он не чувствовал никакого желания очутиться в Париже одновременно с ним.
Вечер прошёл так, как обычно проходят вечера в итальянских театрах: зрители, вместо того чтобы слушать певцов, ходили друг к другу в гости.
Графиня Г. хотела навести разговор на графа, но Франц сказал ей, что у него есть гораздо более занимательная новость и, невзирая на лицемерные протесты Альбера, сообщил ей о великом событии, уже три дня занимавшем мысли обоих друзей.
Такие приключения, если верить путешественникам, в Италии не редкость – поэтому графиня не выразила никакого удивления и поздравила Альбера с началом любовного похождения, обещавшего так приятно завершиться.
Молодые люди откланялись, условившись встретиться с графиней на балу у герцога Браччано, куда был приглашён весь Рим. Дама с фиалками сдержала слово: ни на следующий, ни на третий день она не давала о себе знать.
Наконец, наступил вторник – последний, самый шумный день карнавала. В этот вторник театры открываются с утра, в десять часов, потому что в восемь часов вечера начинается пост. Во вторник все, кто по недостатку денег, времени или охоты не принимал участия в празднике, присоединяются к вакханалии и вносят свою долю в общее движение и шум.
С двух часов до пяти Франц и Альбер кружили в цепи экипажей и перебрасывались пригоршнями конфетти со встречными колясками и пешеходами, которые протискивались между ногами лошадей и колёсами экипажей так ловко, что, несмотря на невообразимую давку, не произошло ни одного несчастного случая, ни одной ссоры, ни одной потасовки. Итальянцы в этом отношении удивительный народ. Для них праздник – поистине праздник. Автор этой повести, проживший в Италии около шести лет, не помнит, чтобы какое-нибудь торжество было нарушено одним из тех происшествий, которые неизменно сопутствуют нашим празднествам.
Альбер красовался в своём костюме паяца; на плече развевался розовый бант, концы которого свисали до колен. Чтобы не произошло путаницы, Франц надел костюм поселянина.
Чем ближе время подходило к вечеру, тем громче становился шум. На мостовой, в экипажах, у окна не было рта, который бы безмолвствовал, не было руки, которая бы бездействовала; это был поистине человеческий ураган, слагавшийся из грома криков и града конфетти, драже, яиц с мукой, апельсинов и цветов.
В три часа звуки выстрелов, с трудом покрывая этот дикий шум, одновременно раздались на Пьяцца-дель-Пополо и у Венецианского дворца и возвестили начало скачек.
Скачки, так же как и мокколи, составляют непременную принадлежность последнего дня карнавала. По звуку выстрелов экипажи тотчас вышли из цепи и рассыпались по ближайшим боковым улицам.
Все эти манёвры совершаются, кстати сказать, с удивительной ловкостью и быстротой, хотя полиция нисколько не заботится о том, чтобы указывать места или направлять движение.
Пешеходы стали вплотную к дворцам, послышался топот копыт и стук сабель.
Отряд карабинеров, по пятнадцати в ряд, развернувшись во всю ширину улицы, промчался галопом по Корсо, очищая его для скачек. Когда отряд доскакал до Венецианского дворца, новые выстрелы возвестили, что улица свободна.
В ту же минуту под неистовый оглушительный рёв, словно тени, пронеслись восемь лошадей, подстрекаемые криками трехсот тысяч зрителей и железными колючками, которые прыгали у них на спинах. Немного погодя с замка св. Ангела раздалось три пушечных выстрела, – это означало, что выиграл третий номер.
Тотчас же, без всякого другого сигнала, экипажи снова хлынули на Корсо из всех соседних улиц, словно на миг задержанные ручьи разом устремились в питаемое ими русло, и огромная река понеслась быстрее прежнего между гранитными берегами.
Но теперь к чудовищному водовороту прибавился ещё новый источник шума и сутолоки: на сцену выступили продавцы мокколи.
Мокколи, или мокколетти, – это восковые свечи разной толщины, начиная от пасхальной свечи и кончая самой тоненькой свечкой; для действующих лиц последнего акта карнавала в Риме они являются предметом двух противоположных забот:
1) не давать гасить свой мокколетто;
2) гасить чужие мокколетти.
В этом смысле мокколетто похож на жизнь: человек нашёл только один способ передавать её, да и тот получил от бога.
Но он нашёл тысячу способов губить её; правда, в этом случае ему несколько помогал дьявол.
Чтобы зажечь мокколетто, достаточно поднести его к огню.
Но как описать тысячи способов, изобретённых для тушения мокколетти: исполинские меха, чудовищные гасильники, гигантские веера?
Мокколетти раскупали нарасхват. Франц и Альбер последовали примеру других.
Вечер быстро наступал, и под пронзительный крик тысяч продавцов: «Мокколи!» – над толпой зажглись первые звёзды. Это послужило сигналом.
Не прошло и десяти минут, как от Венецианского дворца до Пьяцца-дель-Пополо засверкало пятьдесят тысяч огоньков.
Это был словно праздник блуждающих огней.
Трудно представить себе это зрелище.
Вообразите, что все звёзды спустились с неба и закружились на земле в неистовой пляске. А в воздухе стоит такой крик, какого никогда не слыхало человеческое ухо на всём остальном земном шаре.
К этому времени окончательно исчезают все сословные различия. Факкино преследует князя, князь – транстеверинца, транстеверинец – купца; и всё это дует, гасит, снова зажигает. Если бы в этот миг появился древний Эол, он был бы провозглашён королём мокколи, а Аквилон – наследным принцем.
Этот яростный огненный бой длился около двух часов; на Корсо было светло, как днём; можно было разглядеть лица зрителей в окнах четвёртого и пятого этажей.
Каждые пять минут Альбер смотрел на часы; наконец, они показали семь.
Друзья проезжали как раз мимо виа-деи-Понтефичи. Альбер выскочил из коляски, держа в руке мокколетто.
Несколько масок окружило его, дуя на его свечу; но, будучи ловким боксёром, он отшвырнул их от себя шагов на десять и побежал к церкви Сан-Джакомо.
Паперть кишела любопытными и масками, которые наперерыв старались выхватить или потушить друг у друга свечу. Франц следил глазами за Альбером и видел, как тот взошёл на первую ступеньку; почти тотчас же маска, одетая в столь хорошо знакомый костюм поселянки, протянула руку, и на этот раз Альбер без сопротивления отдал мокколетто.
Франц был слишком далеко, чтобы слышать слова, которыми они обменялись; но, по-видимому, разговор был мирный, ибо Альбер и поселянка удалились рука об руку. Франц ещё с минуту смотрел им вслед, но скоро потерял их из виду.
Внезапно раздались звуки колокола, возвещавшего конец карнавала, и в ту же секунду, как по мановению волшебного жезла, все мокколетти разом погасли, словно могучий ветер единым дыханием задул их.
Франц очутился в полной темноте.
Вместе с огнями исчез и шум, словно тот же порыв ветра унёс с собой и крики. Слышен был только стук экипажей, развозивших маски по домам; видны были только редкие огоньки, светившиеся в окнах.
Карнавал кончился.
Глава 16. КАТАКОМБЫ САН-СЕБАСТЬЯНО
Быть может, никогда в жизни Франц не испытывал такого резкого перехода от веселья к унынию; словно некий дух ночи одним мановением превратил весь Рим в огромную могилу. Тьма усугублялась тем, что ущербная луна ещё не появлялась на небе; поэтому улицы, по которым проезжал Франц, были погружены в непроницаемый мрак. Впрочем, путь был не длинный; минут через десять его коляска, или, вернее, коляска графа, остановилась у дверей гостиницы.
Обед ждал его. Так как Альбер предупредил, что не рассчитывает рано вернуться, то Франц сел за стол один.
Маэстро Пастрини, привыкший видеть их всегда вместе, осведомился, почему Альбер не обедает. Франц отвечал, что Альбер приглашён в гости.
Внезапное исчезновение огней, тьма, сменившая яркий свет, тишина, поглотившая шум, – всё это вызвало в душе Франца безотчётную грусть, не лишённую смутной тревоги. Обед прошёл молчаливо, несмотря на угодливую заботливость хозяина, то и дело заходившего узнать, всем ли доволен его постоялец. Франц решил ждать Альбера до последней минуты. Поэтому он велел подать экипаж только к одиннадцати часам и попросил маэстро Пастрини немедленно дать ему знать, если Альбер явится в гостиницу. К одиннадцати часам Альбер не вернулся. Франц оделся и уехал, предупредив хозяина, что проведёт ночь на балу у герцога Браччано.
Дом герцога Браччано – один из приятнейших в Риме; супруга его, принадлежащая к старинному роду Колона, – очаровательная хозяйка, и их приёмы получили европейскую известность. Франц и Альбер оба приехали в Рим с рекомендательными письмами к герцогу; поэтому первый вопрос, заданный им Францу, касался его спутника. Франц отвечал, что они расстались в ту минуту, когда гасили мокколетти, и что он потерял его из виду близ виа Мачелло.
– Так он до сих пор не вернулся домой? – спросил герцог.
– Я ждал его до одиннадцати часов, – ответил Франц.
– А вы знаете, куда он пошёл?
– Точно не знаю; кажется, чуть ли не на свидание.
– Чёрт возьми! – сказал герцог. – Сегодня плохой день или, лучше сказать, плохая ночь для поздних прогулок; не правда ли, графиня?
Последние слова относились к графине Г., которая только что появилась под руку с г-ном Торлониа, братом герцога.
– Я нахожу, напротив, что это чудесная ночь, – отвечала графиня, – и те, кто здесь собрался, будут жалеть лишь о том, что она пролетела слишком быстро.
– Я и не говорю о тех, кто здесь собрался, – возразил, улыбаясь, герцог. – Единственная опасность, которая им грозит, это влюбиться в вас, если это мужчина, а если это женщина, то заболеть от зависти к вашей красоте; я говорю о тех, кто бродит по улицам Рима.
– Да кто же в этот час бродит по улицам, если только он не отправляется на бал? – спросила графиня.
– Наш друг Альбер де Морсер, с которым я расстался в семь часов, сказал Франц. – Он преследовал свою незнакомку, и я его с тех пор не видел.
– Как? И вы не знаете, где он?
– Не имею ни малейшего понятия.
– У него есть оружие?
– Он в костюме паяца.
– Вам не следовало его пускать, – сказал герцог, – ведь вы знаете Рим лучше его.
– Как бы не так! Легче было бы остановить третий номер, который выиграл сегодня скачку, – отвечал Франц. – И потом, что же может с ним случиться?
– Кто знает? Ночь очень тёмная, а от виа Мачелло до Тибра рукой подать.
У Франца мороз пробежал по коже, когда он увидел, что герцог и графиня разделяют его собственную тревогу.
– Я предупредил в гостинице, что еду к вам, – сказал Франц, – и мне должны сообщить, как только он вернётся.
– Да вот, – сказал герцог, – вас, кажется, ищет мой лакей.
Герцог не ошибся, увидев Франца; лакей подошёл к нему.
– Ваша милость, – сказал он, – хозяин гостиницы «Лондон» прислал сказать вам, что вас дожидается какой-то человек с письмом от виконта де Морсер.
– С письмом от виконта! – вскричал Франц.
– Точно так.
– А что за человек?
– Не знаю.
– Почему он сам не принёс сюда письмо?
– Посланный не дал мне никаких объяснений.
– А где посланный?
– Он ушёл, когда увидел, что я отправился в залу доложить вам.
– Боже мой! – сказала графиня Францу. – Ступайте скорее. Бедняга! С ним, может быть, случилось несчастье.
– Бегу, – сказал Франц.
– Вы вернётесь сюда и всё расскажете? – спросила графиня.
– Да, если ничего серьёзного не произошло; в противном случае я ни за что не могу поручиться.
– Во всяком случае, будьте осторожны, – сказала графиня.
– О, не беспокойтесь.
Франц взял шляпу и поспешно вышел. Приехав на бал, он отослал экипаж и велел кучеру вернуться в два часа ночи; но, к счастью, дворец герцога, выходящий одной стороной на Корсо, а другой на площадь св. Апостолов, находился не более как в десяти минутах ходьбы от гостиницы «Лондон».
Подойдя к дверям, Франц увидал человека, стоявшего посреди улицы; он ни минуты не сомневался, что это посланный Альбера. Человек был закутан в широкий плащ. Франц направился к нему, но, к немалому его удивлению, тот первый заговорил с ним.
– Что угодно от меня вашей милости? – спросил он, отступая на шаг.
– Это вы принесли мне письмо от виконта де Морсер? – спросил Франц.
– Ваша милость живёт в гостинице Пастрини?
– Да.
– Ваша милость путешествует вместе с виконтом?
– Да.
– Как зовут вашу милость?
– Барон Франц д'Эпине.
– Значит, письмо адресовано именно вашей милости.
– Нужен ответ? – спросил Франц, беря у него из рук письмо.
– Да, по крайней мере, ваш друг надеется на ответ.
– Так поднимитесь ко мне.
– Нет, я лучше подожду здесь, – усмехнувшись, сказал посланный.
– Почему?
– Ваша милость поймёт, когда прочтёт письмо.
– Так я найду вас здесь?
– Непременно.
Франц вошёл в гостиницу; на лестнице он встретился с маэстро Пастрини.
– Ну что? – спросил его тот.
– Что именно? – сказал Франц.
– Вы видели человека, который пришёл к вам по поручению вашего друга? – спросил хозяин.
– Да, видел, – отвечал Франц, – он передал мне письмо. Велите, пожалуйста, подать огня.
Хозяин приказал слуге принести свечу. Францу показалось, что у маэстро Пастрини весьма растерянный вид, и это ещё усилило его желание поскорее прочесть письмо Альбера; как только слуга зажёг свечу, он поспешно развернул листок бумаги. Письмо было написано рукой Альбера, под ним стояло его имя. Франц прочёл его дважды – настолько неожиданно было его содержание.
Вот оно от слова до слова:
«Дорогой друг, тотчас же по получении этого письма возьмите из моего бумажника, который вы найдёте в ящике письменного стола, мой аккредитив, присоедините к нему и свой, если моего будет недостаточно. Бегите к Торлониа, возьмите у него четыре тысячи пиастров и вручите их подателю сего. Необходимо, чтобы эта сумма была мне доставлена без промедления.
Ограничиваюсь этим, ибо полагаюсь на вас так же, как вы могли бы положиться на меня.
Р.S. I believe now in Italian bandits [35].
Ваш друг
Альбер де Морсер».
Под этими строками другим почерком было написано по-итальянски:
«Se alle sei della mattina le quattro mila piastre non sono nelle mie mani, alle sette il conte Alberto avra cessato di vivere.
Luigi Vampa[36]»
Вторая подпись всё объяснила Францу, и он понял нежелание посланного подняться к нему в комнату: он считал более безопасным для себя оставаться на улице. Альбер попал в руки того самого знаменитого разбойника, в существование которого упорно не хотел верить.
Нельзя было терять ни минуты. Франц бросился к письменному столу, отпер его, нашёл в ящике бумажник, а в бумажнике аккредитив; аккредитив был на шесть тысяч пиастров, но из них Альбер уже издержал три тысячи.
Что касается Франца, то у него вовсе не было аккредитива; так как он жил во Флоренции и приехал в Рим всего лишь на неделю, то он взял с собой только сотню луидоров, и из этой сотни у него оставалось не более половины. Таким образом, не хватало семи или восьми сот пиастров до необходимой Альберу суммы. Правда, в таких необычайных обстоятельствах Франц мог надеяться на любезность г-на Торлониа.
Он хотел уже, не медля ни минуты, возвратиться во дворец Браччано, как вдруг его осенила блестящая мысль. Он вспомнил о графе Монте-Кристо.
Франц протянул руку к звонку, чтобы послать за маэстро Пастрини, как вдруг дверь отворилась, и он сам появился на пороге.
– Синьор Пастрини, – быстро спросил он, – как вы думаете, граф у себя?
– Да, ваша милость, он только что вернулся.
– Он не успел ещё лечь?
– Не думаю.
– Так зайдите к нему, пожалуйста, и попросите для меня разрешения явиться к нему.
Маэстро Пастрини поспешил исполнить поручение; через пять минут он вернулся.
– Граф ждёт вашу милость, – сказал он.
Франц пересёк площадку, и лакей ввёл его к графу. Тот находился в небольшом кабинете, которого Франц ещё не видел и вдоль стен которого стояли диваны. Граф встал ему навстречу.
– Какой счастливый случай привёл вас ко мне? – сказал он. – Может быть, вы поужинаете со мной? Это было бы, право, очень мило с вашей стороны.
– Нет, я пришёл по важному делу.
– По делу? – сказал граф, взглянув на Франца своим проницательным взглядом. – По какому же?
– Мы здесь одни?
Граф подошёл к двери и вернулся:
– Совершенно одни.
Франц протянул ему письмо Альбера.
– Прочтите, – сказал он.
Граф прочёл письмо.
– Н-да! – сказал он.
– Прочли вы приписку?
– Да, – сказал он, – вижу:
«Se alle sei della mattina le quattro miia piastre non sono nelle mie mani, alle sette il conte Alberto avra cessato di vivere.
Luigi Vampa».
– Что вы на это скажете? – спросил Франц.
– Вы располагаете этой суммой?
– Да, не хватает только восьмисот пиастров.
Граф подошёл к секретеру, отпер и выдвинул ящик, полный золота.
– Надеюсь, – сказал он Францу, – вы не обидите меня и не обратитесь ни к кому другому?
– Вы видите, напротив, что я пришёл прямо к вам, – отвечал Франц.
– И я благодарю вас за это. Берите.
И он указал Францу на ящик.
– А разве необходимо посылать Луиджи Вампа эту сумму? – спросил Франц, в свою очередь пристально глядя на графа.
– Ещё бы! – сказал тот. – Судите сами, приписка достаточно ясна.
– Мне кажется, что, если бы вы захотели, вы нашли бы более простой способ, – сказал Франц.
– Какой? – удивлённо спросил граф.
– Например, если бы мы вместе поехали к Луиджи Вампа, я уверен, что он не отказал бы вам и освободил Альбера.
– Мне? А какое влияние могу я иметь на этого разбойника?
– Разве вы не оказали ему одну из тех услуг, которые никогда не забываются?
– Какую?
– Разве вы не спасти жизнь Пеппино?
– А-а! – произнёс граф. – Кто вам сказал?
– Не всё ли равно? Я это знаю.
Граф помолчал, нахмурив брови.
– А если я поеду к Луиджи, вы поедете со мной?
– Если моё общество не будет вам неприятно.
– Что же, пусть будет так; погода прекрасная, прогулка в окрестностях Рима доставит нам только удовольствие.
– Оружие надо захватить?
– Зачем?
– Деньги?
– Не нужно. Где человек, который принёс письмо?
– На улице.
– Он ждёт ответа?
– Да.
– Надо всё-таки узнать, куда мы едем; я позову его.
– Бесполезно: он не захотел войти.
– К вам, может быть, но ко мне он придёт.
Граф подошёл к окну кабинета, выходившему на улицу, и особенным образом свистнул. Человек в плаще отделился от стены и вышел на середину улицы.
– Salite![37]– сказал граф тоном, каким отдают приказание слуге.
– Посланный немедленно, не колеблясь, даже торопливо повиновался и, поднявшись на крыльцо, вошёл в гостиницу. Пять секунд спустя он стоял у дверей кабинета.
– А, это ты, Пеппино? – сказал граф.
Вместо ответа Пеппино бросился на колени, схватил руку графа и несколько раз поцеловал её.
– Вот как! – сказал граф, – ты ещё не забыл, что я спас тебе жизнь? Странно, ведь прошла уже целая неделя.
– Нет, ваша светлость, я никогда не забуду, – отвечал Пеппино голосом, в котором звучала глубокая благодарность.
– Никогда? Это очень долго! Но хорошо уже то, что ты так думаешь. Встань и отвечай.
Пеппино с беспокойством взглянул на Франца.
– Ты можешь говорить при его милости, – сказал граф, – это мой друг.
Вы мне разрешите называть вас этим именем? – прибавил граф по-французски, обращаясь к Францу. – Это необходимо, чтобы внушить ему доверие.
– Можете говорить при мне, – сказал Франц, – я друг графа.
– Хорошо, – отвечал Пеппино, обращаясь к графу, – пусть ваша светлость спрашивает, я буду отвечать.
– Каким образом виконт Альбер попал в руки Луиджи?
– Ваша светлость, коляска француза несколько раз встречалась с той, в которой сидела Тереза.
– Подруга атамана?
– Да. Француз начал любезничать; Тереза в шутку отвечала ему; француз бросал ей букеты, она тоже бросала ему цветы; разумеется, с дозволения атамана, который сидел в той же коляске.
– Как? – воскликнул Франц. – Луиджи Вампа сидел в коляске поселянок?
– Он был наряжён кучером и правил, – отвечал Пеппино.
– Дальше? – сказал граф.
– А дальше француз снял маску; Тереза, с дозволения атамана, тоже открыла лицо; француз попросил свидания, Тереза назначила время и место; только вместо Терезы на паперти церкви Сан-Джакомо ждал Беппо.
– Как? – прервал опять Франц. – Эта поселянка, которая вырвала у него мокколетто?..
– Это был пятнадцатилетний мальчик, – отвечал Пеппино. – Но вашему другу нечего стыдиться, что он попался. Он не первый, кого надул Беппо.
– И Беппо увёл его из города? – спросил граф.
– Да. В конце виа Мачелло ждала карета; Беппо сел и пригласил француза с собой; тот не заставил просить себя. Он любезно уступил Беппо правую сторону и сел рядом. Тут Беппо сказал ему, что повезёт его на виллу, в миле от Рима. Француз отвечал, что готов ехать хоть на край света. Кучер поехал на виа-ди-Рипетта, миновал ворота святого Павла, но когда они очутились в поле, француз стал уже слишком вольничать, и Беппо приставил ему к груди пару пистолетов. Кучер остановил лошадей, обернулся и сделал то же самое. В то же время четверо наших, прятавшихся на берегу Альмо, подбежали к карете. Француз вздумал было защищаться, даже, кажется, немножко придушил Беппо; но что можно сделать против пятерых вооружённых людей? Оставалось только сдаться. Его вытащили из кареты, довели до берега речонки и проводили к Терезе и Луиджи, которые ждали его в катакомбах Сан-Себастьяно.
– Ну что же, – сказал граф Францу, – по-моему, эта история стоит всякой другой. Что вы скажете? Вы ведь знаток в этом деле?
– Скажу, что посмеялся бы от души, – отвечал Франц, – если бы она случилась с кем-нибудь другим, а не с бедным Альбером.
– Да, если бы вы меня не застали, то это любовное похождение обошлось бы вашему другу довольно дорого; но успокойтесь, он отделается страхом.
– Так поедем за ним? – спросил Франц.
– Непременно! Тем более, что он находится в очень живописном месте. Знаете вы катакомбы Сан-Себастьяно?
– Нет, я никогда не спускался туда, но давно собираюсь это сделать.
Вот как раз подходящий случай, лучшего и желать нельзя. Ваш экипаж внизу?
– Нет.
– Это неважно; у меня всегда экипаж наготове, и днём и ночью.
– И лошади запряжены?
– Да. Надо вам сказать, я человек непоседливый; иногда, встав из-за стола или посреди ночи, я вдруг решаю ехать куда-нибудь на край света, и еду.
Граф позвонил один раз; в комнату вошёл камердинер.
– Велите вывезти экипаж из сарая, – сказал он, – и выньте пистолеты оттуда; кучера не будите: нас повезёт Али.
Через минуту послышался стук экипажа, поданного к крыльцу. Граф поглядел на часы.
– Половина первого, – сказал он. – Мы могли бы выехать в пять часов утра и всё-таки поспели бы вовремя; но, может быть, наше промедление доставило бы вашему приятелю беспокойную ночь, поэтому лучше будет поскорее вырвать его из рук неверных. Вы всё ещё склонны ехать со мной?
– Больше, чем когда-либо.
– Так едем.
Франц и граф вышли из комнаты. Пеппино последовал за ними.
У крыльца стоял экипаж. На козлах сидел Али. Франц узнал немого раба из пещеры Монте-Кристо.
Франц и граф сели в экипаж, оказавшийся двухместной каретой, Пеппино поместился рядом с Али, – и лошади помчались галопом.
Али, по-видимому, заранее получил распоряжения, потому что он поехал по Корсо, пересёк Кампо Ваччино, поднялся по Страда Сан-Грегорио и остановился у ворот Сан-Себастьяно. Сторож не хотел пропускать их, но граф показал разрешение, выданное губернатором Рима на беспрепятственный въезд и выезд из города в любое время дня и ночи; решётку тотчас подняли, сторож получил за труды золотой, и карета покатила дальше.
Они ехали по древней Аппиевой дороге, между двумя рядами гробниц.
Францу временами казалось, что в неверном свете восходящей луны от развалин отделяется фигура часового, по, по знаку Пеппино, фигура тотчас же снова исчезала в темноте.
Немного не доезжая цирка Каракаллы, карета остановилась. Пеппино отворил дверцу, граф и Франц вышли.
– Через десять минут мы будем на месте, – сказал граф своему спутнику.
Потом он отозвал в сторону Пеппино, шёпотом отдал ему какое-то приказание, и Пеппино, вынув из ящика кареты факел, удалился.
Прошло ещё пять минут, Франц видел, как Пеппино пробирается по узенькой тропке, вьющейся по холмистой римской равнине; потом он исчез в высокой красноватой траве, напоминающей всклокоченную гриву гигантского льва.
– Последуем за ним, – сказал граф.
Они двинулись по той же тропинке; пройдя шагов сто по отлогому склону, они очутились в маленькой долине. Вскоре они заметили двух человек, переговаривавшихся в темноте.
– Идти дальше, – спросил Франц, – или, может быть, надо подождать?
– Идём, идём; Пеппино, вероятно, предупредил часового.