Глава 8

Самп, 7 апреля

Уиллоби Хейстингз не ездил в индусах с две тысячи тридцать шестого года, когда одна из этих штук не смогла толком защитить его от взрыва. Все обошлось более-менее благополучно, врачи заменили кости ног, перемолотые почти в порошок, на надежную синтетику, однако доверие к индусам исчезло. Он редко куда выбирался, а если уж приходилось, то предпочитал кавалькаду бронированных “кадиллаков”. Люди, желающие с ним встретиться, приезжали сами. Хейстингз был Генеральным Секретарем.

Коммуникатор разбудил его ни свет ни заря, сообщения Агнес передавались без промедления, все они имели первоочередную важность. Как и обычно, старушка использовала один из их личных кодов — настолько простой, что для работы с ним хватало карманного компьютера. Даже самые изощренные из систем с трудом раскалывали тексты, написанные с грубыми грамматическими ошибками, а результат дешифровки выглядел следующим образом: “При-ижай суда xapoшo новасцы”.

«Приезжай сюда, хороший. Новости”? Нет, скорее уж: “Приезжай сюда. Хорошие новости”.

Куда приезжать? Когда приезжать?

Все стало понятно по прочтении ежеутренней сводки важнейших новостей, рутинно подготовленной референтом, — Агнес назначила на полдень пресс-конференцию. Она хочет, чтобы он присутствовал, но не говорит, в чем там дело. Возможно, боится, что кто-нибудь перехватит сообщение. Или играет в какие-то свои игры.

В какие именно — это под силу угадать разве что Господу Всевышнему. Хейстингз почитал Агнес как одного из величайших махинаторов в истории человечества, искренне гордился многолетним сотрудничеством с такой великой личностью и, конечно же, не мог устоять перед искушением еще раз понаблюдать ее в действии. Кроме того, он питал к Агнес Мюррей Хаббард некую странную привязанность. Ни одной, кроме Агнес, женщине никогда не удавалось переиграть его в постельной политике. И уж конечно, ни к кому на свете, кроме Агнес, не побежит он, высунув язык, по первому зову, как собачка на свист.

Понять ситуацию — это было главное. После озарения Хейстингзу потребовалось всего несколько секунд, чтобы заказать транспорт и отменить с десяток намеченных встреч. Полусонные, полувыбритые, полузастегнутые немцы, примчавшиеся на неожиданный вызов, пробудили у него искреннее, чуть злорадное веселье. Дергать подчиненных — вечное и неотъемлемое право начальников. Даже обязанность — так, во всяком случае, считают очень многие.

Но не успел “кадиллак” пересечь последнее минное поле, как Хейстингза начали мучить сомнения. Не обманывай себя, будто ты торопишься помочь Агнес — или бежишь, задрав хвост, по зову старого чувства — или, уж тем более, хочешь еще разок понаблюдать ее в боевой обстановке. Ты просто надеешься, что она милостиво предоставит тебе место на невесть откуда взявшемся спасательном плоту. Нужно было позвонить сперва, повыламываться. Слишком уж горячая готовность на все может вызвать у нее сомнения.

Усталый старик, мечтающий о поддержке и утешении. Глупость, немереная глупость! Агнес Хаббард не просят о помощи. Эта женщина презирает слабость. Только покажи, что ты размяк, что не можешь больше быть надежным союзником, — она тут же вцепится тебе в глотку. Возможно, уже вцепилась, просто ты еще этого не почувствовал. Возможно, ты поспешаешь на собственные похороны.

Акулы кружили все ближе. Он знал это уже много месяцев — и не видел никакого спасения. Китай настроился признать Всемирный Парламент. ООН исчезнет если не сразу, то самое позднее, когда Ольсен Паращук Чен проведет и выиграет всеобщие выборы. С уходом ООН уйдет и Уиллоби Хейстингз — и, само собой, Агнес Хаббард. Нет сомнений, что она прекрасно понимает опасность и пытается что-то предпринять. Только надежда получить утешение, надежда услышать, что Агнес снова придумала план, который спасет их обоих, и вырвала сегодня Хейстингза из привычной рутины.

Один в роскошном салоне машины, лежа на сиденье, он долго размышлял, не стоит ли отменить поездку и вернуться. Вывод был очевиден с самого начала — любое проявление нерешительности лишь усугубит и без того тяжелую ситуацию.

Погода — вот единственное, что хоть немного радовало: синоптики классифицировали дождь как “безвредный”, а поток ультрафиолета был рекордно низким для весны. Миля за бесконечной милей тянулись трущобные поселки, долины, превратившиеся в протоки речной дельты, соленые озера, бывшие когда-то фермерскими полями. Ничего приятного для глаза, ничего, способного развеять мрачное настроение. Хейстингз смотрел телевизор. Затем референты передали очередную сводку новостей. Индийское правительство, засевшее в Дели, отзывает свою делегацию из ООН и разрешает провести выборы представителей в Парламент. Чушь — делийское правительство не контролирует практически ничего, кроме своей столицы, а прочие правительства, оспаривающие власть над Индией, и так поддерживают Парламент, все как один, который уже год. Примеру делийцев может, последовать одно из японских правительств. Вот это уже посерьезнее. Центр Института трудно было назвать отрадой для глаза — старые, унылые здания, многие из них построены еще в начале двадцатых.

Ко времени создания Института необходимость селиться на высоких местах стала уже очевидной для всех, поэтому он, в отличие от большинства крупных организаций, ни разу никуда не переезжал. Обшарпанность Центра была еще одним болезненным воспоминанием о возрасте, о годах, ушедших с того времени, когда Уиллоби Хейстингз и Агнес Хаббард встряхнули мир за шиворот, вбили в его дурную голову хоть малую толику здравого смысла.

Институту больше тридцати лет, а ведь Хейстингзу было уже сильно за пятьдесят, когда неким сонным августовским вечером он протащил этот мандат через голосование ни о чем не подозревавшей Генеральной Ассамблеи. Как сейчас помнятся вены, вздувшиеся на побагровевшей физиономии старика Де Джонга, тогдашнего Генерального Секретаря.

— И стоило мне на минуту отвернуться! — орал толстый голландец. Но поезд уже ушел. Мандат на имя “Стеллар Пауэр” был одобрен, Агнес стала директором.

Через несколько лет она сделала все от нее зависящее, чтобы усадить Уиллоби в освободившееся кресло Де Джонга.

Старые, мать их, добрые денечки!

И сам он тоже стар. Хейстингз хоть сию минуту ушел бы в отставку — не знай он, что не проживет потом и недели. За много лет накопилось много врагов.

Старость, дрябло обвисшее брюхо, издевательски подчеркиваемое теперешней дурацкой модой на все в обтяжку. Хейстингз никогда не боялся хирургов, знал, что современные косметологи творят чудеса, — и старомодно презирал вое их механические корсеты как бессовестное очковтирательство. А посему хранил верность своей доисторической фигуре.

Старость напоминала о себе и мелким, недостойным раздражением на неизбежную задержку, на необходимость ждать, пока две охранные службы завершат свою неизбежную склоку. Ооновские копы в небесно-голубом, институтские копы в темно-красном — ну настоящие, прости Господи, немецкие овчарки — сверкали друг на друга глазами, злобно рычали, драли лапами ни в чем не повинный ковер. Необузданная фантазия юристов сделала Агнес Хаббард вроде как подчиненной Генерального Секретаря ООН и таким образом сильно затянула спор. В конце концов было принято то же, что и всегда, решение — Хейстингзу оставляют его охранников, однако они пойдут без оружия, под конвоем институтских громил.

Старость проявилась и в глупом смущении, охватившем Хейстингза, когда его синтетические кости начали, как обычно, подавать сигнал тревоги, требуя объяснения, с какой это стати их подвергают неожиданным нагрузкам. Хромая по коридору в окружении дюжины разъяренных молодых мордоворотов, он непрерывно ощущал негромкое пощелкивание в правом колене. Протезы тоже стареют.

Допотопная, почти нищенская обстановка. Даже изначально эти помещения не блистали особой роскошью, а теперь нарядные апартаменты самой богатой в мире организации казались старомодными и неухоженными. Агнес никогда не любила пускать пыль в глаза. В недалеком уже будущем власть перейдет к какому-нибудь ничтожному выскочке, уж он-то наведет здесь новые порядки. Вся эта рухлядь пойдет на свалку, за компанию с Агнес. А следом за Агнес — или даже чуть раньше — исчезнет и Уиллоби Хейстингз. Они вскарабкались к вершине власти по одной и той же веревке, вместе они и падут, не оставив после себя ничего, кроме имен в архивных файлах.

Его провели в просторный пятиугольный кабинет. Многие ли из теперешних мятежников поймут сознательную иронию такой планировки? Бледно-персиковый ковер, либо тот же самый, что и в прошлый, раз, либо другой, точно такой же, а уж пятиугольный черного дерева стол, размещенный точно по центру, — наверняка прежний.

Агнес вышла навстречу. Серовато-голубой, в тон ее глазам, костюм — оригинальная модель Кейнга, либо Дома Луми. Снежная белизна волос, живые, остро поблескивающие глаза — все безупречно, как на картинке. Старела Агнес медленно, к тому же ее нелюбовь к внешним эффектам никогда не распространялась на уход за собственным телом. Стройная, подтянутая фигура, кожа на зависть многим молодым — ну как тут не восхитишься современной медициной.

— Господин Генеральный Секретарь, я глубоко польщена такой честью.

А вот кожу на пальцах так никто и не научился омолаживать.

— Кажется, я пришел слишком рано… Шестерки скромно ретировались, чтобы не мешать беседе великих людей. Хейстингз наклонился, стараясь не слишком опираться на ненадежную правую ногу, тронул сухими, как пергамент, губами безукоризненно гладкую, упругую щеку, на чем формальности и закончились. Повинуясь небрежному взмаху руки, он осторожно опустился в кресло; Агнес села рядом.

Все как всегда — и хладнокровная, почти бездушная оценка собеседника, прячущаяся за обязательной улыбочкой, и почти ощутимый ореол нетерпения, словно она заранее знает, кто и что может сказать, а к тому же давным-давно приняла правильное решение.

— Ты выглядишь просто потрясающе, ничуть не изменилась с прошлого раза. Сорок лет — и ни днем больше.

— Чушь собачья. Ты не приезжал сюда лет, наверное, пять. — Агнес говорила с какой-то совершенно неожиданной горячностью.

— Три с небольшим. Кроме того, мы встречались в посольстве НАСА, забыла?

— Встречались. Ну так что ж, до пресс-конференции еще есть немного времени, успеем пообщаться. Надо же, прибежал сломя голову — очень, очень польщена. Напомни мне на той неделе.

Последняя фраза была адресована Системе в ответ на какое-то конфиденциальное сообщение. Посетитель — совсем не основание прерывать работу. Техника широко распространенная, но вряд ли кто-нибудь пользуется ею лучше, чем Агнес. Некоторые просто притворяются, чтобы придать себе шибко деловой вид, а она, в молодые свои дни, могла одновременно читать восемьсот слов в минуту и участвовать в трехстороннем разговоре.

— Спишем это на счет моего ненасытного любопытства.

Две стены сплошь, от пола до потолка, заняты голограммами невероятных пейзажей — на фоне фиолетового неба вздымаются горные пики, одетые в светло-розовый лед. Запись, сделанная, скорее всего', в каком-нибудь мире с меньшим, чем на Земле, тяготением. Кабинет казался орлиным гнездом, высоко вознесенным над темной долиной. Хейстингз откинулся на спинку кресла и расплылся в неожиданной улыбке.

— Чего это у тебя такая сенильная ухмылочка? — поинтересовалась Агнес.

— Помнишь лыжи? Никогда прежде не задумывался, но вся эта новомодная, бессмысленно обтягивающая одежда — один к одному как лыжные костюмы, которыми мы пользовались в молодости.

— Это я была тогда молодая, а не ты. Кроме того, на протяжении всей истории раз за разом одежда для отдыха превращалась, по прошествии нескольких поколений, в формальную.

— Вот уж никогда не знал!

— А теперь знаешь. Спасибо, Уилл, что пришел.

— Может быть, ты скажешь мне, зачем я пришел?

— Доверься мне, и все будет в порядке. Вот уж кто любого сфинкса за пояс заткнет!

— Последние сто человек, поверившие тебе, давным-давно умерли.

— Чушь, — покачала головой Агнес. — Некоторые из них и окоченеть-то толком не успели.

Хейстингз расхохотался — годы ничуть не притупили этот язычок. Однако многолетний опыт общения с Агнес Хаббард ясно подсказывал: она изо всех сил сдерживает какие-то сильные эмоции. Напряженная резкость интонаций, в ниточку стянутые губы — ну все самые верные признаки. А чтобы взволновать старушку Агнес, нужно что-то из ряда вон выходящее. Так что сегодня игра по крупной. Нужно осторожненько закинуть удочку.

— Все телевизионные каналы гудят, как растревоженные осиные гнезда. Джейсон Гудсон считает, что наконец-то нашелся мир первого класса. Пандора Экклес абсолютно уверена, что ты обнаружила разумную жизнь, а все остальные в панике, орут, что прорван санитарный кордон, что чудовища доедают Лабрадор и скоро двинутся дальше. м ч. ; Агнес раздраженно встряхнула головой:

— Передай это в Службу безопасности.

— Если ты подашь в отставку, я откажусь подписать твое заявление.

А вот это было совершенно лишнее. Агнес окинула его оценивающим взглядом:

— Хорошо, что ты приехал, Уилл — это придаст сегодняшним событиям более официальный и торжественный характер. Однако я должна предупредить, что некоторые моменты могут оказаться болезненными для твоей гордости.

Зловещее, почти угрожающее замечание заставило Хейстингза задуматься. Так что же такое у нее запланировано ?

— Но в конечном счете я окажусь в плюсе? Пожатие плеч, почти равнодушное. Великолепная все-таки у Агнес фигура, а ведь старушке уже хорошо за семьдесят.

— Надеюсь. Хотя есть определенный риск.

— А когда твои махинации не были связаны с риском? Я сотни раз наблюдал, как ты буквально проскальзывала по лезвию ножа между Сциллой и Харибдой.

— Что-то ты тут накрутил с идиомами, — недовольно поджала губы Агнес.

— Так дай мне все-таки хоть какой-нибудь ключ. Внезапно сузившиеся глаза словно говорили о тщательно сдерживаемой ярости. Еще слава Богу, что Агнес никогда не позволит своим эмоциям влиять на поступки, а то слишком уж она сегодня дерганая.

— Кутионамин лизергат.

— В жизни не слыхал.., подожди, подожди! А, ЛСД? Это же тоже вроде что-то лизергиновое.

На лице Агнес мелькнуло удивление.

— Ну да, — кивнула она, — все сходится. Тут тоже не обошлось без неких грибов… Ладно, придет время, и все узнаешь.

Дальнейшие расспросы были бы пустой тратой времени; на несколько секунд в кабинете повисла тишина.

— Может, мало денег? — неожиданно спросила Агнес.

— Я бы сам спросил, — качнул головой Хейстингз. — Мы купили уже всех, кроме фанатиков. Только слишком уж их много, этих фанатиков.

— Парламент? — Острый, ничуть не тронутый временем ум Агнес Хаббард мгновенно схватывал суть вещей. — Эта разнузданная шайка грошовых адвокатов? Все выборы были фальсифицированы! А если бы и нет — все равно эти самозванцы не имеют никакой легитимности. И никогда не имели.

— Как, собственно говоря, и мы, — заметил Хейстингз. — Одностороннее упразднение Совета Безопасности было крайне сомнительным ходом.

— Все это произошло задолго до тебя. Приведи его.

— А при чем тут время? — усмехнулся Хейстингз.

Агнес пренебрежительно отмахнулась, секунду помолчала и неожиданно разразилась невеселым смехом:

— У тебя — Чен и Парламент, у меня — Гранди и ЛУК.

— И они, само собой, уже спелись.

— Возможно, — кивнула Агнес. — Но на этот раз дело зашло слишком далеко. Как это там в Писании: “око за око, зуб за зуб”?

Выражение сероватых, как пасмурное небо, глаз заставило Хейстингза зябко поежиться. Перед ним мелькнуло видение Агнес со стилетом в руке, хладнокровно прицеливающейся под четвертое ,сверху ребро. Чье ребро? Он не мог отделаться от нелегкого подозрения, что, вполне возможно, его собственное.

Дверь открылась. Агнес вскочила на ноги; было видно, что она с трудом сдерживает улыбку.

— Плюнь на этих прохиндеев. Тут пришел человек, с которым тебе необходимо познакомиться.

— Кто же это такой?

— Твой внук. Кто?!

— Я никогда… Ты хочешь сказать, у Джона и Риты…

Но Агнес уже шествовала к двери. Тяжеловесный, одетый в красное немец остановился на пороге, настороженно оглядывая комнату — все ли здесь в порядке, можно ли пускать сюда подопечного.

— Доктор Багшо!

Вот же какие мы демократичные — охранникам две руки протягиваем. Фирменный знак директора Хаббард.

— Директор? — изумился немец.

А кто бы на его месте не изумился? Нет, уж этот-то громила никакой мне не родственник. Да и по возрасту он никак не годится Джону в сыновья.

Тонкие, изящные пальцы Агнес вцепились в огромные, с детскую голову, кулаки немца. Она что-то говорила, но очень тихо — до Уиллоби долетали только бессвязные обрывки фраз:

— ..Встречался с ней только однажды.., рождественская вечеринка.., долго беседовал…

Теперь лицо охранника стало холодным и непроницаемым, как скала, его хриплый голос напоминал рокот далекой лавины.

— Благодарю вас, директор.

— Мы все соболезнуем вашей утрате, искренне разделяем вашу горечь — и негодование.

— Заместитель Фиш сказал мне, что вопрос еще не закрыт.

— Ни в коем случае.

Понимающий кивок; на какое-то мгновение двое, стоящие у двери, застыли, глядя друг другу в глаза, без слов понимая друг друга. Способность Агнес порабощать мужчин ничуть не увяла с годами — если этот тип не был прежде преданным ее поклонником, теперь он таковым стал.

Затем из-за спины немца появился долговязый юнец, с головы до ног обряженный в зеленое — словно гость из Шервудского леса. А может, дерево из этого самого леса. По розовой, совсем еще детской физиономии, смотрящей на Агнес сверху вниз, блуждала робкая, неуверенная улыбка. Парень был непомерно худой и непомерно высокий — под стать самому Хейстингзу, и даже повыше! Это впечатление усиливалось всклокоченной копной ярко-рыжих волос. Дорогой, от хорошего портного костюм ясно прорисовывал каждое ребро, каждый позвонок мосластого тела, да какого там тела — скелета. И чего это он выбрал себе такой кричащий — визжащий! — зеленый цвет? Совсем, что ли, сбрендил? Или дальтоник?

Сын Джона и Риты?

Возможно, согласился Хейстингз, вполне возможно. Но что бы там ни замышляла Матушка Хаббард, для чего бы она ни притащила сюда этого несчастного мальчишку, она не скажет сейчас правду, всю правду или хотя бы что-либо отдаленно напоминающее правду.

Немец удалился, судя по всему, успокоенный этими загадочными соболезнованиями. Нескладный мальчонка получил для пожатия две руки и удостоился ледяной ослепительной улыбки. Немного помявшись, он неуклюже наклонился и тронул губами подставленную для этой цели щеку. Высокая, почти в средний мужской рост, Агнес не достигала и плеча своего внука.

— Говорят, Седрик, у тебя была очень интересная прогулка.

Мальчонка густо покраснел и потупился:

— Прости, пожалуйста, бабушка. Я совсем не…

— Простить? А за что тебя прощать? — Агнес развернулась и пошла к своему креслу.

— Я тебя не послушался…

— Конечно. Так поступил бы любой настоящий мужчина. Я очень рада, что мой внук — не какой-нибудь домашний хлюпик.

— О! — Седрик облегченно улыбнулся, тремя длинными шагами догнал свою бабку — и застыл, увидев Хейстингза.

— Ты знаешь, кто это такой?

Отрицательное покачивание головы завершилось судорожным вздохом — есть лица, знакомые всем и каждому.

— Генераль… Здравствуйте, сэр.

Кивок головы, чуть не превратившийся в глубокий поклон. И тут до парня что-то дошло, костлявое лицо побелело, как полотно — полотно, густо покрытое россыпью тускло-желтых веснушек.

— Уиллоби Хейстингз? Мой отец… Он с мольбой взглянул на бабушку. На женщину, которую считал своей бабушкой. А как оно на самом деле? Хейстингз не был ни в чем уверен.

— Твоего отца звали Джон Хейстингз Хаббард. А это — твой дедушка.

Уиллоби поднялся — поднялся медленно, ни на секунду не забывая о протезах, — и протянул Седрику руку.

Мозолистая, с грязными ногтями лапа оказалась на удивление сильной.

— Огромный почет для меня, сэр. Я никогда не догадывался.

Глаза серые, очень широко расставленные, совсем как были у Джона, в глазах этих — вполне понятная обида.

— Я тоже, малыш. Агнес, ты можешь нам что-нибудь объяснить?

Очередное потрясение. Интересно, понимает ли старая лиса, что она делает со своей несчастной жертвой? Впрочем, парень молодой, в его годы и не такое можно вынести.

Только очень опытный наблюдатель смог бы догадаться, что жесткая прямолинейность Хейстингза застала Агнес врасплох.

— Твой, Седрик, отец не очень ладил со своим отцом. Именно потому доктор Хейстингз не был проинформирован о рождении внука. Я уважала волю твоих родителей, однако теперь ты уже взрослый и можешь сам принимать решения.

Легко и непринужденно Агнес усадила Седрика посередине — между собой и Хейстингзом. Предстояло избиение младенцев, однако, наблюдая за действиями этой высокой профессионалки, Уиллоби словно возвращался в старые добрые дни. Он уже почти не жалел, что приехал в Институт.

— Мне очень лестно иметь двух таких выдающихся предков, бабушка.., дедушка… — Парень попал в совершенно дикое положение, его голова непрерывно крутилась из стороны в сторону. — Расскажите мне, пожалуйста, про мамину семью.

— Все это ты сможешь узнать у Системы, — твердо отрезала Агнес. — Запускайте в зал.

И — ни слова больше. Игра в молчанку, понял Уиллоби, очередное испытание. Он пытался понять происходящее — и не мог, то ли из-за старости, то ли по какой другой причине. Присутствие предполагаемого внука приобрело неожиданно большое значение — ведь Агнес что-то там говорила о возможном унижении. Очень не хотелось быть пассивным участником непонятного сенсационного спектакля, замышленного старой интриганкой. А если взять и уйти — что тогда она? Не простит? Станет врагом? Возможно, это смешает все ее планы. А все-таки действительно эта зеленая жердина — внук, сын Джона?

И как это она умудряется играть во столько игр одновременно? Странные соболезнования, эпохальная пресс-конференция, нежданное явление якобы внука: что это все такое — отдельные сюжеты или части единого целого? А как сюда относится то, язык сломать можно, химическое соединение? Или Джулиан Вагнер Гранди с его пресловутой Лигой ученых и конструкторов?

Молчание становилось невыносимым: несчастный мальчишка беспокойно крутился, глядя то на свою, так сказать, бабку, то на своего, так сказать, деда; костяшки грязных лап, сжимающих подлокотники кресла, побелели. Ну вот, сейчас заговорит, подумал Хейстингз, заметив, что крупный, резко выпирающий кадык Седрика судорожно задергался.