Глава 5

Самп, 7 апреля

Едва бронированная перчатка Багшо захлопнула дверь, отгородив комнату от ужасов пламени и расплавленного металла, как все пришло в движение. Глаза Седрика чуть не вылетели из орбит, так резко отпрыгнул назад его индус. Затем громоздкий металлический бочонок развернулся и швырнул себя, спиной вперед, в направлении душа. Стена в зеркале заднего обзора приближалась быстро, угрожающе быстро, а затем — удар!

Жестокое, зубодробительное сотрясение. Не будь Седрик запакован, как косточка в сливе, его тело, безо всяких сомнений, превратилось бы в желе. По стене пробежала трещина. Индус без промедления бросился через комнату к кровати; по пути он близко разминулся со своим братцем, поспешавшим в противоположном направлении. В противофазе работают! Третий представитель славного племени зажал в своих клешнях четвертого и пытался проломить им потолок. Молодец. Если пробивать стенку головой, так уж лучше чужой. При каждом ударе на пол сыпались куски бетона и обломки кафеля, комната густо заполнилась пылью.

Седриков индус на бегу развернулся и впилился спиной в стену рядом с кроватью. Судя по всему, этот хитроумный маневр должен был предохранить Седрика от худших потрясений — второй индус, атаковавший в тот же самый момент стену около душа, никаких пируэтов не делал. Спасибо Багшо за заботу.

— Дискотека, это Кастет. — Багшо говорил негромко и совершенно спокойно. Седрик его не видел, да и что там увидишь сквозь эту пылищу. И снова два индуса разминулись посреди комнаты, и снова гулкий удар. На этот раз стена за спиной Седрика взорвалась фонтаном обломков, гнутыми трубами и струями воды. Индус запнулся, влетел в соседнюю комнату почти горизонтально, но тут же выпрямился и бросился вперед.

— Кастет, вас принял.

«Дискотека”, наверное.

В соседнем номере было темно, и в шлеме Седрика включилось светоусиление. Условная цветовая гамма не имела ничего общего с настоящей — на ярко-розовом испуганном лице, поднявшемся над кроватью, зловеще выделялись кроваво-красные зубы; крика женщины Седрик не слышал. Индус мгновенно пересек комнату и врезался в стену рядом с кроватью. Будем надеяться, что этой тетке хватит ума смыться отсюда, и поскорее.

— Дискотека, я отловил Шпрота.

— Кастет, доложите о состоянии Шпрота.

— Пока все путем. Virgo intacta, сколько я понимаю. Но аборигены не совсем дружелюбны.

Да уж, не совсем… Индус бросился назад, словно собираясь вернуться в Седриков номер, однако в шаге от пробоины, окаймленной изуродованными трубами, он остановился. Прямо перед лицом Седрика хлестали тугие струи воды, горячо клубился пар. Где была вся эта-роскошь раньше? — подумал Седрик. Еще несколько минут подобных развлечений, и мне опять понадобится душ. К счастью, его мозг наотрез отказывался воспринимать происходящее как нечто реальное.

Новый бросок, новый удар в стену. Спешите посмотреть, Седрик Хаббард — человек-таран! “Невероятно! Как вам это удалось?” — “Головой работать надо!” — так это, вроде бы, в том анекдоте. Розоволикая женщина ласточкой нырнула на пол и куда-то исчезла. Интересно, как скоро эти, в коридоре — трах! — выломают дверь?

— Ангел, я Дискотека. Вы меня слышите?

— Дискотека, я Ангел. Мы выходим на Кастета. Небольшая задержка, здесь целая стая шершней.

Внезапно Седрик припомнил замечание Багшо, что эти индусы выдерживают падение с двенадцатого этажа. Нет, не так — механизм выдержит и больше, это человек, в нем сидящий, выдержит падение с двенадцатого этажа. Жаль только, что этот номер расположен на шестнадцатом.

Трах!

Обстановка не очень располагала к логическим рассуждениям, и все же стратегия Багшо представлялась Седрику вполне очевидной. Злые противники засели в коридоре, у них там термоядерная пушка, способная в лапшу нарезать жалкую броню, защищающую наших отважных ребят. Поэтому нужно рассредоточиться: Седрик в одну сторону, порожний индус — в другую, еще один порожний — прямо вверх. Нехорошим противникам придется потратить несколько лишних минут, соображая, под каким же это наперстком лежит шарик.

— Ангел, сообщите время рандеву.

В комнату плеснуло невыносимо белое пламя. Седрик успел увидеть, как простыни на кровати стали сиреневыми, вспыхнули коричневыми клубящимися языками, а затем видеокамера перегрузилась, взрыв приподнял индуса над полом и швырнул в стену — в ту самую, к которой он перед этим примеривался. Тетка-то эта сгорела бы, косточек не осталось бы, чтобы похоронить, подумал Седрик, влетая в третий уже по счету номер. На этот раз кровать стояла прямо у обрушившейся стены — и была завалена обломками. Лежал на ней кто-нибудь? Или нет? Седрик этого не знал — да и не хотел знать.

Господи, ты что же это не чешешься? Здесь же люди гибнут, живые люди!

Нет, это совсем не голографический триллер. Это самое реальное — тошнотворное в своей реальности — убийство. Седрик катился по полу…

Зрение вернулось, хотя и не полностью — половина телекамер не показывала ровно ничего. Потолок был окрашен в зеленый, веселенький такой, цвет. Седрик лежал на спине.

— Сед… Шпрот? Ты как там, о'кей?

— Шпрот в полном порядке, — слабо откликнулся Седрик, все еще не совсем верящий в реальность происходящего. Это был голос Багшо. Откуда следует, что немец тоже уцелел при взрыве. Даже такие, с позволения сказать, силлогизмы давались ему с огромным трудом.

Индус тоже уцелел. Он, так сказать, вскочил на, так сказать, ноги, мгновение спустя врубились не работавшие прежде телекамеры — кроме нескольких, загнувшихся с концами. Седрик почувствовал во рту странный солоноватый вкус. Не успел он сообразить, что же это такое, как дверь номера рухнула, и снова стало светло, и все приобрело нормальную окраску. Индус мчался по коридору, отчаянно вихляя из стороны в сторону и непрерывно набирая скорость. Коридор был длинный, чересчур длинный. За спиной остались люди — по крайней мере трое, все в таких же, как у Багшо, скафандрах. Они пригнулись над каким-то механизмом, несомненно — над той самой термоядерной пушкой. Видимо, они только что стреляли в номер Седрика, в тот самый номер, с которого и началось все веселье. А теперь они разворачивают оружие вдоль коридора. В сторону Седрика.

Ковровая дорожка, опаленная первым выстрелом, все еще тлела. На стенах через регулярные промежутки виднелись круглые обгорелые пятна — по-видимому, не очень устойчивая струя плазмы плевалась во все стороны фантастически горячими брызгами. То здесь, то там открывались двери — перепуганные постояльцы высовывались в коридор, чтобы понять происходящее. К счастью, все они успевали прыгнуть назад, освобождая бешено мчащемуся индусу путь. Шум, вероятно, стоял оглушающий — крики и топот, взрывы, удары и вой сирен, однако Седрик ничего этого не слышал. Жизнь казалась ему на удивление мирной и спокойной. Возможно, отказали слуховые устройства в шлеме. Или мозги в голове.

Багшо и его компания продолжали переговариваться, но Седрик воспринимал их крики как ровное, бессмысленное жужжание. Он тихо удивлялся, насколько замедлилось время — или насколько ускорилось течение его мыслей. Тянулись годы и годы, а индус все еще мчался по коридору, враги все копались и копались со своей пушкой и все никак не могли изготовить ее к бою.

Затем индус резко вильнул, оттолкнулся от стены, вышиб какую-то новую дверь и вывалился на лестницу. Сзади полыхнуло огнем, половина камер на секунду вырубилась. Сильно щелкнуло в ушах, ноздри обжег острый запах пота, к счастью — только пота. Там были люди.

Господи! Там же были люди, они открывали двери, высовывались.

Седрик думал, что индус направится вниз, индусы же вроде не умеют подниматься по лестницам.

Этот умел, хотя, мягко говоря, без особого изящества и плавности — многострадальный обитатель его кристалевого чрева болтался вверх-вниз, как горошина в погремушке. На следующей лестничной площадке индус не стал вышибать дверь, а открыл ее более ортодоксальным способом, за ручку. Затем он проплыл в новый, ярко освещенный коридор и двинулся в направлении, откуда пришел, — этажом, конечно же, выше.

Одна из дверей впереди взорвалась, выбросив клуб серого дыма и человека в доспехах, чьи ноги чуть-чуть не доставали пола. Человек побежал по коридору — не поплыл, а именно побежал, он двигался как конькобежец на скользком льду и быстро набирал скорость.

— Шпрот, впереди тебя — это я.

— Кастет, вас принял.

Неужели это — мой собственный голос? Такой уверенный и хладнокровный? Это я, наверное, не совсем в себе — после всех этих радостей. Выть, вопить и кусаться — вот это была бы правильная реакция.

Бронированная фигура скользила все быстрее, в то время как индус немного притормозил. Седрика охватил зябкий ужас, а вдруг в этой хреновине что-нибудь сломалось? Вдруг его, Седрика, оставят здесь? И где сейчас враги? Багшо, конечно же, пробился сквозь потолок. Как это он умудряется управлять такой уймой техники одновременно? А сколько там погибло ни в чем не повинных людей?

— Шпрот, нам тут придется сделать нечто не совсем обычное. Ты бы лучше закрыл ненадолго глаза.

— А давись ты конем, — сказал Седрик спокойно и на удивление непринужденно.

Далеко впереди Багшо достиг конца коридора и, не останавливаясь, прыгнул вперед. Широко раскинув руки и ноги, он врезался в окно; рама, стекло, занавески и одетый в броню человек исчезли, оставив после себя только черную прямоугольную дыру.

Семнадцать этажей, что-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью метрами — точность тут, собственно, ни к чему. Седрику снова хотелось вопить от ужаса. Он разинул уже было рот, но услышал только собственный голос, сухо приказавший индусу остановиться. Сзади появились бронированные фигуры с вечной своей пушкой. Индус замедлял бег — вряд ли по приказу Седрика, — а черный прямоугольник неумолимо надвигался, становился все больше и больше. Никакие действия не имели смысла — да и не мог он ничего сделать. Управление в руках Багшо, или каким уж там местом он управляет. Это — если Багшо жив. А может быть, индус поврежден и вообще не поддается управлению? Туго запеленутый, неподвижный, Седрик беспомощно болтался в ходячем гробу, а черная бездна росла и приближалась, правда — все медленнее и медленнее. Он не очень понимал, чем все это может кончиться.

Недолет. Индус остановился в шаге от окна. Ну, слава тебе, Господи! Седрик окинул взглядом густой лес небоскребов, сверкающий на фоне сероватого предрассветного неба, и перевел дыхание. Теперь надо подумать, как бы это половчее сдаться. Эти же, сзади, они не дураки, они видят, что он застрял в этом индусе, что он беспомощен, не представляет никакой угрозы, подходи и бери голыми руками. Ясное дело, они не станут стрелять. Багшо говорил про всякие там ужасы плена, но это — когда еще будет. Ужасы! А что, мгновенно сгореть в струе плазмы или расшибиться в кисель, свалившись с семнадцатого этажа, — это не ужас?

Индус медленно, аккуратно наклонился и перевалился через подоконник.

Падение заняло чуть больше трех секунд, это подсчитала Система по его просьбе — потом, значительно позже. Сперва Седрик думал, как это печально и бессмысленно — умирать таким юным, но затем изменил точку зрения, решив, что за время падения он повзрослел на много-много лет. Может — по слепой удаче, может — благодаря мастерству Багшо, но только падал он плашмя, спиной вниз — в самом подходящем для сбережения хрупкой протоплазмы положении, когда удар гасился амортизаторами индуса.

УДАР!

Багшо поймал его на лету.

Седрик был жив. Над ним висело серое небо, о лицевой визор стукались мелкие капли дождя, в ушах отдавался пульс.

— О'кей, Шпрот?

Седрик повторил ранее употребленное непристойное ругательство, а затем присовокупил и все прочие, имевшиеся в его арсенале. В жалком, если уж говорить правду, арсенале — настоящий мужчина обязан знать гораздо больше нехороших слов.

Багшо установил индуса в нормальное вертикальное положение и осторожно покрутил руками, словно проверяя, хорошо ли они действуют. А затем нагнулся и взглянул себе под ноги.

— Ну ни хрена себе! — негромко воскликнул он. — Мостовую проломили!

— Жаль, что не твоей головой, — кисло откликнулся Седрик.

И опять этот соленый вкус во рту. Язык я прикусил, что ли?

— Ангел будет с минуты на минуту. Пошли.

— И да будет тебе известно, — обиженно заметил Седрик, — что никакой я не virgo intacta.

— Ну ты даешь! — восхищенно выдохнул Багшо. — Расскажи мне потом поподробнее.

Ангел оказался невероятно шумным и невероятно древним вертолетом. Он опустился прямо посреди городской площади, подобрал Седрика и Багшо, а затем неторопливо взмыл в затянутое облаками небо. Только после того как верхушки ближайших небоскребов остались далеко внизу, кто-то открыл из окон гостиницы запоздалый огонь; ни пилотов, ни Багшо это ничуть не беспокоило.

В темном просторном салоне сильно пахло машинным маслом. Пилот и бортмеханик безостановочно говорили что-то в микрофоны, слабые красные отсветы приборной доски делали их похожими на чертей из преисподней. Индуса сразу же уложили на пол, Багшо вскрыл металлическое брюхо, расстегнул пряжки и выпустил Седрика на свободу. Седрик промок насквозь, одежда противно липла к коже, но стесняться, к счастью, не приходилось — его брюки были ничуть не мокрее рубашки и пончо. Он сел на металлическую скамейку, прислонился спиной к холодному как лед стеклу иллюминатора и попробовал унять дрожь. Его подташнивало.

Мимо промелькнуло что-то очень быстрое, затем вертолет сильно тряхнуло. Пилот отпустил какую-то шуточку, однако ни механик, ни Багшо не сочли это шуточку смешной — так, во всяком случае, показалось Седрику. Затем с ревом пронеслись другие, такие же быстрые, штуки, по-видимому — свои, и все заметно расслабились.

Пальцы Седрика все еще сжимали мешочек с дисками, единственное, что у него осталось. Там лежали здравый смысл и рассудок. Там лежало его детство, там лежали все его воспоминания — о рождественских вечерах с Виктором в роли Санта Клауса, о пеших и речных, на плотах, походах, о стрельбе по тарелочкам. Большую часть дисков он записывал сам, своей собственной камерой, кое-что выменял у товарищей. А еще — уйма любимых фильмов и спектаклей, покупные диски, не имеющие особого значения. Главная ценность — личные записи, хлам, который никому, кроме него самого, и на фиг не нужен. Картинка сплошь и рядом не в фокусе, или дико перекошенная, или снята на открытом воздухе, и все в масках и очках, так что и не разберешь, кто тут кто. Ну и что? Это была жизнь, а теперь его швырнули, безо всякого предупреждения, в безумие смерти и ужаса. Здравый рассудок, и счастье, и любовь ушли из мира. И этот маленький мешочек — единственное доказательство того, что они когда-то были.

Седрик с удивлением осознал, что тоскует по Мидоудейлу, и ему стало стыдно. Ведь он уже взрослый мужчина, он наконец-то вырвался в большой, настоящий мир. Он же хотел этого, страстно об этом мечтал. Он будет разведчиком — таким же, как когда-то отец. Он просто не ожидал, что мир станет таким суровым — и так скоро.

Багшо снял все свои доспехи и остался в одном белье — таком же мокром, как и одежда Седрика. Он закутался в одеяло, вытащил откуда-то две банки пива, протянул одну из них Седрику.

Пиво? Ранним'утром? Седрик жадно запрокинул банку. Работники с ранчо угощали иногда детишек пивом, но Седрику вкус этого напитка не нравился. До сегодняшнего дня. Сколько людей там погибло? Небо понемногу светлело, дождь продолжал капать, легким дымком окутывая лопасти винта. Далеко внизу проплывали здания и улицы.

— Ты говорил, двенадцать этажей.

Седрик не собирался вступать с Багшо ни в какие беседы — и очень удивился, почему это рот его заговорил, даже не посоветовавшись с хозяином.

Багшо, утративший всю свою недавнюю бодрость, сидел вяло сгорбившись и угрюмо рассматривал ничем не примечательный пол. Грудь, руки, ноги — все у него было непомерно толстое, как у штангиста-тяжеловеса. И ведь не жир какой-нибудь, а сплошные мышцы — с уважением подумал Седрик. Вот только зачем он брюхо-то такое отпустил? Искусственная кожа, сплошь покрывающая голову и шею, заканчивалась в верхней части грудной клетки, ниже шла настоящая — такая же, сколько мог судить Седрик, безволосая.

— Я сказал, двенадцать для индуса этой модели. А у меня немецкий костюм. Эти штуки получше, только работать в них сложно, практика нужна. — Багшо допил пиво, тыльной стороной ладони вытер губы. — В немецком костюме я выдерживаю сорок пять метров, ну а там не шибко-то больше сорока пяти и было.

— Хрен там не шибко.

Багшо равнодушно пожал плечами:

— Вот тебя поймать — это и вправду было трудно. Для такой операции нет автоматической процедуры.

— Нет процедуры? — содрогнулся от запоздалого ужаса Седрик. — Так это что, ты сам, без ничего?

Толстые губы изогнулись в ухмылке.

— Я сам — мой глазомер, мой расчет. Ну как, рад небось, что я не ошибся? Хряпнувшись о бетон, ты не представлял бы никакого дальнейшего интереса. Я никогда еще не ловил предмета, двигающегося с такой скоростью.

Руки Багшо успели уже покрыться синими и багровыми кровоподтеками — уолдики защитили их, но далеко не полностью.

— А зачем ты меня обманул? — возмущенно спросил Седрик. — Ты замедлял индуса и замедлял, а перед окном и совсем остановил. Я уже решил, что ничего такого не будет, а тут он взял и нырнул вниз.

Багшо взглянул на Седрика, пару секунд помолчал, а затем вздохнул:

— Иначе не получалось. Во-первых, мне нужно было приготовиться. Во-вторых, индус не умеет прыгать. Ударься он о подоконник на полной скорости, вылетел бы наружу крутясь, как пропеллер.

Седрик хмыкнул и отвел глаза.

Полет продолжался. Видимо, солнце уже взошло — затянутое облаками небо совсем просветлело, приобрело тошнотворный желтоватый цвет. Они ползли над лесами и оврагами — Самп был конгломератом многих городов, не совсем еще сросшихся воедино. То здесь, то там попадались новые, торопливо достраиваемые здания — несмотря на уменьшающееся народонаселение, мир переживал строительную лихорадку.

— Ты ни разу не перешел за сто, — негромко сказал Багшо.

— А?

— У тебя и вообще медленный пульс, но даже во время падения он не перевалил за сотню. Есть чем похвастаться.

Седрик зябко поежился — то ли от утреннего холода, то ли от воспоминаний.

— А сколько трупов? — спросил он. — Сколько человек погибло?

— Не знаю. Мы никого не трогали, только защищались.

— Столько разрушений и жертв — чтобы убить меня? Просто чтобы напакостить бабушке и попасть в вечерние новости?

— Может, и так, — пожал плечами Багшо, — а может, и не так. Может, они и знать не знали, кто ты такой. Просто услыхали, что на их территории происходит что-то серьезное, и решили принудить нас к капитуляции. Затем они разобрали бы нас по винтику, узнали бы, кто мы такие, и стали думать, что делать с нами дальше, как бы использовать нас с максимальной для себя выгодой.

Седрик снова поежился.

— Ты во всем этом не виноват.

Некоторое время Седрик молча смотрел, как мутнеет, запотевает блестящая поверхность пивной банки; Багшо внимательно за ним наблюдал.

— Нет, — сказал он наконец. — Нет, я в этом не виноват.

— То есть виноват я?

А кто же еще? Багшо вломился на территорию противника чуть не с целой армией, в чем не было никакой необходимости. Он угробил чертову уйму времени, вытирая о Седрика ноги. Оттягивался, значит. Он приказал Седрику принять душ и побриться, а ведь нужно было ноги в руки и линять из этой гостиницы, покуда целы. Фактически немец сам напрашивался на неприятности.

— А кто об этом спросит?

— Только Институт, — пожал плечами Багшо.

— А полиция? Городские власти? Штат? Казалось, Багшо воспринял слова Седрика как не совсем удачную шутку.

— У тебя есть крыша. Лучшая, какую только можно придумать. Ты помрешь от старости, прежде чем полиция получит право хоть пальчиком до тебя дотронуться. Пусть юристы отрабатывают свою зарплату.

— Это что же, значит, если ты работаешь на Институт, тебе все сойдет с рук?

— Вот уж хрен! Просто Институт сам с тобой разберется. А, понятно!

— А кто подаст рапорт о сегодняшних событиях? Не отрывая от Седрика полуприкрытых глаз, Багшо запрокинул голову и вытряхнул себе в рот последние капли пива. Затем он смял банку.

— Я. Можешь подать и ты — если хочешь.

— Или подписаться под твоим? Искусственная кожа на лбу Багшо сложилась в задумчивые морщины.

— Возможно, тебя попросят составить рапорт. На этот раз.

— Но я могу проявить инициативу. Словно чувствуя какую-то угрозу, немец еще плотнее укутался в одеяло. Пальцы толстой, слоновьей ноги нервно царапнули металлический пол.

— Ты хочешь попросить о замене?

— А я ее получу?

— Возможно, — буркнул Багшо.

— После сегодняшнего? — не отставал Седрик.

— После сегодняшнего, — неохотно подтвердил Багшо. — А если ЛУК подаст жалобу, тебя, скорее всего, попросят написать рапорт.

Если ЛУК начнет жаловаться, Институт кинется на защиту своих — это вроде как в мальчишеских шайках, вроде как в Мидоудейле, где каждое общежитие — отдельная, враждующая со всеми остальными шайка. То же самое, только масштаб покрупнее. И разговор идет не о расквашенных детских носах, а о людях, гибнущих из-за чужого упрямства — и самой обыкновенной глупости.

Шайки имеют свои законы, и первый из них — верность. Опасная это штука — верность. Переменчивая. Сегодня ты верен чему-то одному, завтра — чему-то совсем другому.

Седрик допил пиво и уронил банку на пол.

— Нет, — сказал он, — я подпишу твой. Твой рапорт. Ври там сколько хочешь. Лепи все, что нужно для сбережения твоей драгоценной задницы, любую хрень. Я все подпишу.

Багшо хищно оскалился, постучал по зубам ногтем.

— Если ты подпишешь, — заметил он через минуту, — назад ходу не будет.

— Знаю.

Сейчас Седрика ничуть не волновало, мужественно ли он выглядит или не мужественно и не слишком ли нахально он себя ведет.

— Вот же ублюдок, — негромко проговорил Багшо. — Еще почище своей сучары бабки. Седрик почувствовал себя немного лучше.

— В рот долбаный малолетний ублюдок. Наследственное, наверное. Вся ваша семейка — долбаные ублюдки.

Как бы ни сложилась дальнейшая карьера Багшо, на какие бы высоты он ни поднялся, с этого момента каждый новый успех будет казаться ему новой подачкой от Седрика Диксона Хаббарда. И будет причинять новую боль.

Глава 6

Самп, 7 апреля

Занимался рассвет, а Пандора Пендор Экклес даже еще не ложилась. Переговоры, сделки и ожидание сообщений, упрашивания и угрозы — деловая, под завязку заполненная ночь. А и выйди среди этой суеты свободная минута, Пандора все равно не смогла бы уснуть — какой там сон, когда прямо тебе в руки свалилась величайшая в истории журналистики сенсация. В истории журналистики? Величайшая сенсация в истории рода человеческого.

Кровь на каменном топоре. Троглодиты в космосе.

Издергавшись до последнего в своем кабинете, она ушла домой, но и здесь не смогла успокоиться — провела остаток ночи, нервно расхаживая из угла в угол.

Расположенная на тридцать восьмом этаже квартира представляла собой нечто вроде сверкающей пещеры — хрусталь и хромированный металл, острые углы и стерильно-белые плоскости. Наиновейший, наимоднейший дизайн. Если честно, Пандору тошнило от этих декоративных изысков, одно счастье, что жить им осталось недолго — квартира переоборудовалась каждые три месяца. Вот посмотришь на многих — девочка в идеальной форме, изводит на поддержание этой формы кошмарные деньжищи, а потом бац — и выдает свой возраст пристрастием к допотопному декору. Сплошь и рядом такое бывает, сплошь и рядом, а ведь мужики — у них глаз на всякие несоответствия ой какой острый. Быть молодой — работа, требующая полной самоотдачи.

И снова зигзагообразная траектория ночных метаний подвела Пандору к зеркалу, и снова она остановилась, чтобы в который раз изучить свою внешность. Лицо — просто загляденье, первоклассное лицо, иначе не скажешь. Лет на двадцать, а то и меньше, и шрамы все уже рассосались, кроме двух, которые во рту, языком можно нащупать, да и от них скоро ничего не останется.

Этот слизняк Уильяме запросил десять миллионов гекто. Выражаясь официальным языком — ровно миллиард долларов. Ясное дело, миллиард теперь совсем не тот, что прежде, и все равно даже гигантская контора, вроде WSHB

, не может с легкостью разбрасываться такой капустой. Конечно же, Пандора имела в своем распоряжении вполне приличный “грязный” фонд, на случай взяток и прочих экстренных расходов, вполне приличный — но не беспредельный. Расходы такого масштаба требовали утверждения сверху, а это — дело тонкое, политическое. У Франклина Фрэзера уйма дружков, нежно заботящихся, чтобы ему доставались все лучшие куски — этой-то дряхлой развалине. На этого старпера несчастного взглянуть-то — обхохочешься, чего стоит один его свежепересаженный скальп. Мог бы и не стараться, все равно через месяц, от силы — через два, на новом скальпе тоже не останется ни волосинки.

Так что приходилось заниматься тремя делами одновременно: выколачивать деньги, проверять почти невероятную историю по независимым каналам и строить защиту от голодных редакционных акул. Трудности появлялись даже в получении обговоренной информации. Услышав просьбу передать эту информацию на проверку и одобрение, Уилкинс расхохотался Пандоре в лицо — и правильно сделал. Предложение бросить к чертям работу, поймать магнитный поезд и доставить диск в Самп развеселило этого типа еще больше. А тогда, сказал он, меня не просто отошьют, а пришьют. Замечание, не лишенное смысла, — ради экономии десяти миллионов гекто бухгалтеры WSHB способны на очень и очень многое.

Агентов в Кейнсвилле Пандора не имела — да и кто их имеет? Агенты в Институте долго не живут, они просто исчезают — даже самые законспирированные. Послать туда представителя можно только поя хорошим, не вызывающим подозрения предлогом, поиски такого предлога займут уйму времени. А товар нужно проверить обязательно нужно, десять миллионов гекто — сумма серьезная.

Ну и что же мы будем делать? Время не терпит, время — деньги. Рано или поздно Ми-квадрат сам опубликует эту информацию, нужно обогнать его, иначе все пойдет прахом.

К счастью, Институт не торопится кому-то что-то сообщать, у него свои проблемы со временем. Пропавших исследователей закинули в Нил первого апреля — такие вот шуточки. Они планировали пробыть там до пятого, до ближайшего окна. Пятого их и вытащили — мертвыми. Сегодня уже седьмое, а следующее окно будет девятого.

Прежде чем делать какие-нибудь заявления, Институт захочет получить дополнительную информацию. Быстро это не делается, так что пошлют они новую группу, и вернется эта группа не раньше тринадцатого, если период ровно четыре дня. До этого времени ученые будут молчать в тряпочку — если, конечно, не пронюхают об утечке. Господи, только бы не пронюхали — иначе по всем каналам пойдет их версия событий, а мне останется только локти кусать.

Принять звонок Уилкинса мог кто угодно, так что Пандоре просто выпал счастливый номер. WSHB имел тысячи таких кротов. Девять из десяти агентов, завербованных во всех уголках мира, так и уходили в безвестность, не сообщив ровно ничего, но время от времени код срабатывал — какой-то крот решал высунуть голову из норки и пискнуть. Система сразу же подключала к делу одного из ответственных сотрудников, кто уж там окажется под рукой. Обычно это был Фрэзер, но так уж случилось, что в тот вечер Волосатый Фрэнки брал интервью у некой звездочки, не заметной без телескопа, но пытающейся разгореться; более того, интервью достигло такого накала, что Ф. Ф, отказался принимать какие бы то ни было звонки. Фортуна вздохнула и возложила свои волшебные персты на плечо Пандоры. А для бедняги Фрэнки весь день превратился в цепочку неудач — судя по тому, что он не подписал с парнишкой даже пробного контракта. Хоть с детьми-то вел бы себя поприличнее.

Случайность случайностью, но все же удача была вполне заслуженной. Пандора не первый уже месяц разрабатывала сюжет об Институте и накопила массу материала. Брать было откуда — все средства массовой информации только и делали, что регулярно снимали Ми-квадрат, снимали год за годом. Что бы там ни происходило, Матушка Хаббард неизменно оставалась на поверхности, однако теперь старушке приходил конец. Китай решил признать Всемирный Парламент. Китай все еще оставался крупнейшим национальным государством — и единственным крупным государством, чье правительство не было парализовано непосильными долгами.