Его живот завистливо забурчал. Сотни людей суетились вокруг; каждый, похоже, занимался своим делом весело, с охотой, даже если это дело сводилось к распеванию гимнов. Настоящая сельская ярмарка или бродячий цирк — даже британская армия вряд ли организовала бы все лучше. Крестовый поход Экзетера процветал, совершенно не напоминая тот хаос, который царил в Шуджуби.

Ладно, с деталями можно и обождать. Первым делом Джулиану нужно найти Онкенвир и отдать ей деньги — все деньги, которые у него оставались. Он поискал ее глазами, но так и не нашел. Возможно, они с Током сбежали в лес, спасаясь от перевернувшего весь их мир нежданного нашествия. Свежий зимний воздух, всего два дня назад казавшийся застывшим, теперь звенел сотнями голосов. Устилавший поляну ковер трав и низких кустиков был вытоптан, и на него легли длинные вечерние тени. Да, такого можно и испугаться.

В лагерь въехала еще одна телега, запряженная двумя кроликами. Со всех сторон набежали люди, чтобы помочь ее пассажирам спуститься на землю. Некоторых из них несли на носилках, и вся процессия направилась к пруду, где в окружении распевающих гимн паломников их уже ждал Экзетер. Процедура исцеления началась сразу же, сопровождаемая криками торжества и потоками маны, от которых узел, казалось, сотрясался. Грипп-испанка встретился наконец с достойным противником.

Самую большую группу составляли новообращенные; им что-то пылко проповедовала совсем еще юная девушка. На противоположном берегу пруда происходило крещение. Если только глаза не обманывали Джулиана, одним из официальных лиц, проводивших церемонию, был Домми Прислужник со щитом на спине. Ну, ну, ну! Цирк, да и только.

С долгом Онкенвир придется подождать. Если она не вернется до ухода Свободных, Джулиан просто оставит кошелек в доме. Пока его гораздо больше беспокоило то, что он исхудал как щепка, не евши по меньшей мере дня два. Он направился к месту раздачи обедов, где уже начала выстраиваться очередь голодных паломников.

Ему пришлось задержаться, чтобы пропустить длинную вереницу вновь прибывших, возглавляемую Носителем Щита. Потом его чуть не задавила компания, волочившая из леса свежесрубленные древесные стволы. Ему пришлось обогнуть строительную площадку, где молодые парни с воодушевлением размахивали молотками и лопатами, вгоняя толстенные столбы в землю как гвозди и вкапываясь в грязь с энтузиазмом псов, почуявших кролика. Впрочем, своей энергией они, возможно, были обязаны присутствию молодых женщин, те плели ширмы из ивняка, не забывая при этом отпускать шуточки насчет их мускулов, силы и прочих мужских достоинств. Похоже, подобный способ сооружения отхожих мест приходился всем по душе.

Пройдя каких-нибудь пятьдесят ярдов, он успел увидеть с десяток разных стилей одежды и услышать смешение стольких языков… Гортанный рэндорианский выговор он определял сразу, но остальные варьировались от певучего пиолийского до гнусавого таргианского и резкого стаккато джоалийского… Казалось, здесь были представлены все двадцать семь вейлов Соседства.

— Капитан?.. — взвизгнул знакомый голос. — О, капитан Смедли! Надо же! Хелло-о-о! — Рука, размахивающая кружевным платочком, определенно принадлежала Ханне Пинкни. Она прекратила махать платком и сменила его на зонтик, до тех пор, пока не убедилась, что Джулиан заметил ее.

Ханна Пинкни! Безмозглая болтушка Ханна Пинкни? Какого черта она делает на этом поле брани? Тем не менее это, несомненно, была она, облаченная в умопомрачительную, напоминавшую очертаниями Эйфелеву башню хламиду и соломенную шляпку с розовыми перьями. Результат нельзя было назвать ни европейским, ни вейлианским — такое можно было бы увидеть на ежегодном дерби в Таргии или при рэндорианском посольстве в Санкт-Морице.

Однако в следующее же мгновение Джулиан начал серьезно опасаться за свой рассудок, ибо мужчина рядом с ней оказался не кем иным, как Пинки собственной персоной, Пинки — серым кардиналом, Пинки-фокусником, хитрым Пинки, скользким Пинки — скользким, как пакет остывшей жареной картошки за пенни; Пинки, облаченный в отороченный мехом кожаный плащ, расстегнутый, дабы продемонстрировать кожаный же жилет, бриджи из толстой шерсти и башмаки до колен; Пинки, державший в руке записную книжку казенного вида. По обыкновению, он жмурился, улыбаясь.

— Капитан Смедли! Ей-богу! Рад видеть вас, капитан!

Джулиан тряс руку Ханне, торопливо перебирая в голове возможные варианты ответа. Все, что шло ему на ум, было: «А я не рад!» — или: «Клянусь Господом Богом, никогда еще не видел человека, так быстро меняющего убеждения», — или даже: «Сколько, по-вашему, вам удастся прятаться, пока Экзетер вас не найдет?»

— Пинки, старина! — вместо этого выдавил он. — Каким это ветром вас сюда занесло? — Возможными ответами могли бы стать: «Исключительно со страху», — или: «Из чувства противоречия, старина», — или: «Лучше уж сделать из врага друга». И потом, кто он сам такой, чтобы обвинять Пинки в измене убеждениям? Он и сам менял убеждения, и последний раз совсем недавно, приняв исцеление из рук самого Первого Убийцы. Он грешен не меньше любого другого.

— Чистая логика, — ответил Пинки и помахал своей записной книжкой так, словно бесценной миниатюрой у Кристи или Сотби.

— О Боже! — воскликнул Джулиан. — Какая еще логика?

— М-м, самая обычная. Вы поймете, капитан. Возможно, вы с вашим военным опытом сделали бы это еще лучше. Не можем же мы позволить, чтобы Освободитель тратил время на дорожные неурядицы, верно? И не можем позволить, чтобы он растрачивал ману при случайных остановках в Богом проклятых дырах. — Пинки тяжело вздохнул, чтобы показать, сколько труда он тратит на организацию. — Мы перевозим его с узла на узел как можно быстрее. На нас кролики и их подмена. На нас разбивка нового лагеря еще до того, как старый окончательно снимется и отправится на место следующей стоянки. На нас подвозка больных в срок и в нужное место, чтобы они не слишком замедляли продвижение. Мы все крутимся как белки в колесе. — Пинки снова скромно улыбнулся, крепко зажмурившись.

Короче, Пинки готов был править Свободными так, как правил Олимпом. Принимает ли Экзетер участие во всем этом? Знает ли он, что творится от его имени, или он так опьянел от маны, что утратил связь с собственной революцией?

Почему все это так волнует Джулиана Смедли? Всего несколько дней назад он с удовольствием втоптал бы все это шутовство Освободителя в грязь, но теперь, после чудесного избавления от смерти, он уже не знал, чего хотел, за исключением того, что испытывал глубокое отвращение к самой возможности того, что скользкий Пинки Пинкни возглавляет весь этот бардак.

— Мы? Кто это «мы»?

— Нас здесь много помогает, — признался Пинки. — Чейзы здесь, и Кори…

Боже правый! Не было ни гроша…

— А миссис Маккей здесь не мелькала?

— Когда мы уезжали, она оставалась еще в Олимпе.

— Ты забыл еще Ньютонов, дорогой, — напомнила Ханна, чуть покраснев.

Черт! Вот уж кого Джулиан хотел видеть меньше всего, так это Урсулу.

— Ах, Ньютоны! — спохватился Пинки. Он открыл свою книжку и нашел нужную страницу. — Ага… Ньютоны в настоящий момент входят во второй отряд квартирьеров. Они должны быть уже в Лаппинвейле, готовить все к завтрашней стоянке. Завтра выход рано, на рассвете — нам нужно провести Освободителя через перевал за один день. Во всяком случае, так по плану. Придется, конечно, подождать там два дня тех, кто будет снимать этот лагерь. Ничего, ему там будет чем заняться.

Все это, конечно, очень мило, только желудок у Джулиана выл от голода.

— Я правильно понял: вы теперь поддерживаете Экзетера как Освободителя?

— О, он справляется великолепно, просто великолепно! Мана льется рекой. Воистину, грипп стал подарком свыше.

— Ну-ну, милый! — пробормотала Ханна. — Ты же знаешь, Освободитель не любит, когда ты так говоришь.

Пинки только усмехнулся:

— Ну да, это дурной ветер виноват во всем, так?

Иные ветры дурнее многих.

— Ладно, я рад встрече, — сказал Джулиан. — Не буду отрывать вас от дел. Если вам будет не хватать партнера для бриджа, свистните! — И пошел дальше искать еду.

Ханжа проклятый! Он распространяет свое собственное чувство вины на Пинки. Исцеление от гриппа — вполне приемлемый с моральной точки зрения источник маны, но Экзетер начал с убийства своих друзей, а это никуда не годилось. Мана от этого жертвоприношения стала основой для получения маны от гриппа… так что теперь? Джулиан Смедли принял свою жизнь, зная, чему он обязан этим чудом. Конечно, в тот момент он не мог выбирать, но и теперь не собирался перерезать себе глотку. Значит, он виноват точно так же, как если бы предварительно дал согласие. Из корней зла не вырастет добро. Не снимайте перчаток, леди Макбет, и никто не заметит окровавленных рук…

Он прошел мимо сооруженного на скорую руку дощатого стола, на котором трое горластых мясников разделывали тушу. Неудивительно, что Освободитель так популярен в народе, если он раздает мясо всем желающим! На следующем столе двое мужчин и две женщины резали овощи. Лицо одной из них — симпатичное, хоть и чуть лошадиное, — показалось ему слегка знакомым… Словно почувствовав на себе его взгляд, она подняла глаза — это была Алиса Прескотт.

Они встретились на полпути и обнялись, как истосковавшиеся в разлуке любовники. Трое проходивших мимо юнцов одобрительно закричали что-то.

Потом они оторвались друг от друга, не сводя глаз, держась за руки, оба чуть задохнувшиеся и раскрасневшиеся от смущения за то, что позволили себе такое на людях. Лицо ее было обветрено и слегка перепачкано, и она ничуть не отличалась от любой другой молодой женщины из Вейлов. В школьные годы Джулиан слегка побаивался кузины Экзетера — она была старше, взрослее, практичнее. Два года назад он поцеловал ее, но только раз и то для того, чтобы отвлечь ее внимание от чего-то другого. Возможно, ему стоило бы взять это в привычку.

Она засмеялась.

— Пожалуй, вам борода идет больше, чем Эдварду. А как ваша рука? Она отрастает! Вот здорово!

— Вы ничуть не изменились!

— Глупенький, ведь всего два года прошло! Ну, как вы?

— Я? Отлично, спасибо Эдварду. А вы? — Он посмотрел на огрубевшие от работы пальцы, которые сжимал в руках. — Кухарка? Неужели он не нашел для вас работы лучше?

Она вздернула подбородок и удивленно посмотрела на него:

— А что в ней плохого? Я не знаю языка, так что от меня немного толку. Иногда я ухаживаю за детьми, помогаю с погрузкой и разгрузкой… Да не бойтесь вы за меня, Джулиан! Это лучшие дни моей жизни.

Неужели правда? Ее взгляд оставался спокойным; он не мог понять, говорит она искренне или нет.

— Это здорово. Но я умираю с голоду.

— Я тоже. Давайте поговорим за едой. — Она потащила его по направлению к очереди. Бок о бок пошли они по тронутой заморозком траве. — Вы возвращаетесь в Олимп?

— Боюсь, там сейчас полный бардак.

— Да, Пинки рассказывал, — простодушно кивнула Алиса.

— Пинки! Как ваш кузен относится к тому, что здесь уйма народу оттуда?

Она снова удивленно посмотрела на него:

— Он принимает любого. А почему бы и нет?

— Потому что Пинки наверняка попробует взять власть над всем спектаклем в свои руки — насколько я знаю Пинки, конечно.

Алиса отвернулась.

— Не думаю, Джулиан, чтобы сейчас кто-нибудь мог что-то отобрать у Эдварда.

— Это хорошо. Как он?

Они стали в конец очереди, потихоньку продвигаясь вперед. Они разговаривали по-английски, так что никто не мог подслушать их. Она задумалась и, чуть понизив голос, ответила:

— Он изменился. Даже за то время, пока я здесь. Иногда, очень редко, это прежний Эдвард. Я уверена, он спит не больше двух часов в сутки. Он — Освободитель, кто бы это ни был. Я хочу сказать, он не играет роль. Он стал этой ролью.

— Слишком много маны?

— Передозировка? А какие у нее симптомы?

— Понятия не имею. Я даже не разглядел его как следует. — При виде еды желудок Джулиана испустил восторженное урчание.

— Он совсем другой, — сказала Алиса. — Вы увидите. И конечно, он получает от всех этих исцелений уйму маны. Странно, поначалу все шло куда хуже. Он тратил больше, чем получал — так, во всяком случае, считала Урсула. А теперь… Ну конечно, на то, чтобы лечить грипп, требуется не так уж много маны. Гораздо меньше, чем, скажем, на исцеление от слепоты. И потом, зрители… они тоже другие.

— Более расположенные? — Джулиан оглядел поляну и толпы народа на ней.

— Что ж, в это можно поверить. То, как слепому возвращают зрение, впечатляет, конечно, но большинство нас не слепы и надеются остаться зрячими. Совсем другое дело поветрие, оно может поразить каждого. — Он с трудом справился с дрожью. — Они все боятся!

— Думаю, что да.

— Но Пентатеон тоже может излечивать грипп.

— Они могут, — согласилась она. — Но Зэц не может! К Зэцу за исцелением не пойдешь. И потом, какой храм вместит такую толпу?

Да, грипп был подарком свыше, но признавать это Алиса не собиралась. И кроме маны, грипп приносил еще и деньги. Помимо хорошей организации, невозможно было не заметить и другого: шатров, транспорта, обильной еды, всего необходимого для ее приготовления. Большая часть Свободных была одета гораздо лучше, чем та рвань, которую Джулиан видел в Ниолвейле.

— Он и правда хорошо справляется. Похоже, в деньгах тоже недостатка нет.

— О да! — Говорить о деньгах Алисе было гораздо проще, чем о мане. — Собственно, все началось со внезапного наследства Элиэль Певицы. Но теперь здесь полно и богачей. Грипп гонит их к нему, как ничто другое. Мана и деньги неразлучны.

Джулиан подумал и решился.

— Как вы думаете, у него получится? — Он задал вопрос, который висел между ними, невысказанный, с самого начала.

Ее лицо оставалось непроницаемым.

— Шансы его точно выше, чем месяц назад. Впрочем, Урсула до сих пор не верит в это. Зэц ведет свою игру слишком давно. Она считает, Эдвард не может надеяться на победу без помощи Пятерых.

И какова тогда будет плата за эту помощь? Но тут наконец подошла их очередь, и Джулиана избавили от необходимости обсуждать эту тему дальше.

Еда помогла, но после обеда он понял, насколько ослаб от болезни. Наутро ему придется идти — теперь он не сомневался в том, что хочет остаться со Свободными, хотя бы чтобы посмотреть, чем закончится это путешествие по Вейлам. Он сомневался, что ему предоставят верховое животное или место в телеге — уж во всяком случае, не с Пинки, дирижирующим всем этим цирком.

Количеству людей потрясало. Люди продолжали подтягиваться и после захода солнца, хотя он не мог сказать, новобранцы это или отставшие за день паломники. Нигде в истории Вейлов не описывалось ничего подобного, и он гадал, что думает об этом Пентатеон. Пытаясь поставить себя на место Зэца, он не видел никакого способа, каким этот поганец мог остановить такую массу людей, разве что бросить на нее всю таргианскую армию. Конечно, до какой-то степени он мог бы влиять на погоду, но ценой фантастических затрат маны. Если он пошлет Жнецов, те, конечно, сделают свое дело, сотворив новых мучеников за Освободителя, к тому же все это будет происходить так близко от самого Освободителя, что тот извлечет из этого кучу маны. Похоже, Экзетер избрал беспроигрышную тактику. Вопрос заключался теперь в том, как долго сможет он удерживать свое воинство вместе: эпидемия гриппа рано или поздно сойдет на нет, надвигается зима. Подобно рою саранчи эта орда должна была все время двигаться; в противном случае ей грозил голод. Любая ошибка в расчетах могла привести к катастрофе.

После долгих поисков Джулиан нашел-таки Онкенвир — та стояла в огромной толпе поющих. Она пела вместе с ними, хотя он сомневался, что она разбирает слова. Она равнодушно взглянула на него, очевидно, не узнав, и непонимающе уставилась на кошелек, который он ей протягивал. Он оставил его ей, абсолютно уверенный в том, что очень скоро ее от него освободят. Когда он уходил, она все продолжала пребывать в том же восторженном трансе.

Он отправился поговорить с Экзетером. Он должен поблагодарить его по-человечески; он должен попробовать извиниться перед ним, поскольку теперь тоже разделял вину. Однако пробиться к Освободителю оказалось не так-то просто. Даже когда лагерь уже засыпал под холодными звездами, Эдвард продолжал свою работу. Он проповедовал, он отвечал на вопросы, он исцелял больных, которых все подвозили и подвозили целыми телегами.

Джулиан не искал обходных путей; завернувшись в одеяла, сидел он в толпе, зачарованный словами вечерней службы. Это было потрясающее представление. Слова вроде бы просты, идеи тоже упрощены до предела, и все же они вселяли веру. Даже пришелец вряд ли устоял бы теперь перед харизмой.

«Есть лишь один бог, Бог Неделимый. И в каждом из нас есть божественная искра. Замечали ли вы ее в других? Ощущали ли вы ее в себе порой? Не часто. Она редко проявляет себя, и все же она есть. Мы стараемся, и иногда у нас получается. Все мы бываем плохими, но нет таких, которые были плохими всегда. И когда мы умрем — а мы все рано или поздно умрем, — думаете, эта искра пропадет? Вовсе нет! Наши тела умрут, но Божья искра в нас — никогда.

Тогда куда она девается, эта искра? Чародеи обещают вам место на небесах, среди звезд. Вы никогда не задавались вопросом: что вы будете там делать? Просто смотреть вниз на мир? Вам никогда не приходило в голову, что это может наскучить? Ничего не делать, только смотреть? Конечно, первые недели это было бы даже приятно, согласен. Освободиться от страха смерти, освободиться от боли, хвори и страданий — разве это не прекрасно? Но как долго вам будет нравиться это? Месяц? Год? Столетие? Тысячу лет? Миллион? Говорю вам: то, что обещают чародеи, — обман. Говорю вам: их рай неизменного совершенства очень скоро обернется адом, а их вечность — истязанием скукой! К счастью, правда — иная».

Он начал описывать теорию переселения душ, и Джулиан при всем своем недоверии понял, что тоже заинтригован этим. Идея Экзетера о реинкарнации не совпадала с той, вечной, единственным спасением из которой являлась нигилистическая нирвана. Это была светлая, радостная идея развития, своего рода лестница к Богу, этакая реинкарнация в духе «собирайте-значки-бойскаутов-и-получите-повышение». Она не призывала к отказу от мира, ибо только в этом мире набирались очки. Она обещала каждой душе единение с Богом, а не Страшный Суд, и не напоминала напрямую ни одну из известных Джулиану земных религий. Интересно, и где это Экзетер выкопал такую?

Как знать, подал голос сидевший в нем скептик, может, он и прав. Кто вернется, чтобы рассказать, так это или нет? По крайней мере схема не менее привлекательна, чем любая другая, — возможно, именно из-за этого его старый друг и положил ее в основу новой веры. Для того чтобы одолеть Зэца, ему нужны последователи, а для того чтобы набрать последователей, ему нужна вера, а уж что там недоговорено, будет ясно на вечеринке по окончании игры.

Вот было бы здорово верить в подобную ерунду, сказал Джулиан-циник, верить всем сердцем и надолго. Во Фландрии ему приходилось видеть, как смертельный ужас превращает в верующих, пусть ненадолго, кого угодно, даже его самого. Увы, Бог сотворил мир не таким уютным, каким его надо было бы сотворить с точки зрения людей вроде Эдварда Экзетера. Тут Джулиан вздрогнул, сообразив, что наделяет Экзетера верой в то, что он проповедует.

Когда служба завершилась, помощники выстроили желающих поговорить с Освободителем в очередь. Он находил слова для каждого — спокойные, утешающие, благословляющие, ободряющие. Потом проситель проходил дальше, и походка его становилась чуть легче, а Экзетер уже разговаривал со следующим.

Ожидая своей очереди, Джулиан разглядывал эту высокую, худощавую фигуру. Даже с расстояния в несколько десятков ярдов, в слабом свете костров, ему показалось, что он видит ту разницу, о которой говорила Алиса. Экзетер изменился, всего за две недели. Уверенность? Да, конечно. Властность? Несомненно. Но было и еще нечто, чего Джулиан никак не мог определить.

Избыток маны? Может, Экзетер превращается в бога или по крайней мере считает себя богом, как и все остальные? Может ли оккультная власть разлагать так же, как преходящая, земная? И так быстро?

Что бы ни случилось, это был не тот Экзетер, которого он ожидал увидеть, и по мере того как подходила его очередь, решимость Джулиана таяла. Он все сильнее ощущал себя примерно так же, как в Букингемском дворце, в ожидании, пока король Георг прикрепит ему на мундир медаль. Его благодарность — такая мелочь, это пустая трата времени Освободителя. Горькие упреки двухнедельной давности казались теперь не просто неуместными, а абсолютно неуместными, равно как и мелкие манипуляции Пинки. Экзетеру не нужно ничьих извинений. Экзетер прав с самого начала, и жертва, в которую принесли себя его последователи, оправданна точно так же, как и множество подобных жертв, принесенных на Западном фронте. Просто он видит за дымом пламя, чего не дано Джулиану. Зло порождает зло, и тут уж не до сантиментов.

Он чуть было не повернулся и не сбежал. Нет, он выдержит. Еще один шаг

— и он лицом к лицу с Освободителем. Он в смятении смотрел в пронзительные сапфировые глаза, забыв даже, зачем пришел.

Чары разбились словно сосулька. Перед ним стоял старина Экзетер, смеявшийся и трясший его руку.

— Добро пожаловать! Пошли поговорим. — Он махнул рукой в сторону ближайшего костра.

— Но… — Его еще ждали сотни человек.

— Они никуда не денутся. Перерыв на чай.

Так Джулиан оказался у костра с Освободителем. Верные помощники налили ему какого-то горячего, пряного напитка, а несколько сотен завистливых почитателей смотрели на них словно тигры из клетки.

— Я не сомневался, что ты вернешься.

— Я, собственно, проверить, как здесь Алиса. Но раз уж я здесь, я хотел бы остаться и помочь чем могу.

Улыбка.

— Я рад принять тебя.

— Послушай, старина, мне ужасно жаль, что я тогда…

— Заткнись! — резко оборвал его Экзетер и вдруг застенчиво улыбнулся. — Если бы я не умел оставлять прошлое прошлому, это означало бы, что я занялся не своим делом.

— Ну, у тебя вроде неплохо получается.

— Только отдохнуть редко удается. Насколько плохи дела в Олимпе? — Он казался свежим и бодрым, готовым идти всю ночь.

Его юмор служил ему броней, отбивая всякую охоту пробовать ее крепость. Только однажды Джулиану удалось перевести разговор на самого Экзетера.

— Твоя схема загробной жизни заинтересовала меня. Это непохоже на те разновидности буддизма, с которыми я встречался. Это что, из индуизма? Где ты ее выкопал?

Экзетер казался удивленным.

— Выкопал? Сам не знаю точно. Это просто пришло ко мне как-то раз, когда я проповедовал. Мне показалось, это то, что им хотелось бы знать…

— Тут глаза его вспыхнули веселыми искрами, словно он догадался, о чем думает Джулиан. — Видишь ли, это все мана. Я принимаю теперь распоряжения непосредственно от Бога.

Впрочем, непохоже было, чтобы он говорил это серьезно.

Когда короткая аудиенция подошла к концу, пророк вернулся принимать терпеливо ждущих в очереди просителей. Джулиан, весело мурлыкая что-то под нос, зашагал в темноту. Только один раз он задержался посмотреть на то, как в дымном мареве костров предсказанный Освободитель принимает поклонение своих почитателей. Теплый золотистый свет выхватывал из темноты человек двенадцать, собравшихся в ночи. Это могло сойти за иллюстрацию из «Библии в картинках» или даже за полотно Караваджо — на Экзетера света падало не больше, чем на остальных. Что бы там ни говорила Алиса, он вовсе не изменился. Экзетер играл роль, и играл ее потрясающе, но в глубине души он остался все тем же стариной Экзетером, которого Джулиан помнил по Фэллоу.

Немного позже, найдя себе угол в битком набитом шатре, Джулиан Смедли обнаружил, что у него снова две нормальные руки.