Допрос с пристрастием

Домой я возвращался очень неохотно. Предстояло продолжение разговора об императоре Веспасиане. Но дома не было блиндажа, где можно укрыться от увесистых аргументов отца. По дороге я прочитал письмо. Отец подробно описывал, что произошло с ним, как его ранило, как он попал в плен, как бежал в партизаны, как воевал во Франции. Он писал, что мать, наверно, получила похоронку, что прошло много времени и, может быть, у нее уже другая семья. Вот почему он решил не приезжать, а написать письмо. Он просил ответить быстро и откровенно. И еще он просил отдать кого-нибудь из нас. Теперь я вспомнил, что отец в первый же вечер спрашивал, получали ли мы письмо, а потом сам ходил встречать почтальона.

Я спрятал письмо в карман. А вдруг оно поможет выкрутиться?

Чем ближе я подходил к дому, тем медленнее передвигались мои ноги. Хорошо, если бы родители ушли куда-нибудь, например, в кино. Но отец не любил кино. Он говорил, что там все придумано.

Я открыл калитку и замер. Летняя печь посреди двора, на которой мы обычно готовили обед, была разрушена. Вокруг валялись перепачканные отцовские майки и трусы, до этого они сушились на веревке, привязанной к трубе печки. На кустах, как на новогодних елках, висели котлеты из картошки.

Я сразу догадался, что здесь произошло. Ваду приходилось таскать картошку мимо отцовских трусов и маек, и они, видно, все время напоминали ему об ударе ложкой по лбу. Наконец они так растравили его душу, что он решил их взорвать вместе с печкой. Наверно, Вад начинил порохом (у нас были солидные запасы) несколько консервных банок и бросил их вместе с дровами в печку.

Из дома слышались крики. Очевидно, там шла расправа. Я дернул дверь, но она оказалась закрытой. Тогда я влез на завалинку и заглянул в окно. Отец гонялся за Вадом по комнате со своим толстым трофейным ремнем и кричал:

– Признавайся, негодяй, ты взорвал? Ты зачем взорвал?

Мать металась между отцом и Вадом. Ее настроение менялось каждую минуту. То она кричала на отца:

– Хватит! Слышишь! Дорвался! Ты ему повредить что-нибудь можешь!

А то, все же прикрывая Вада собой, как наседка цыпленка, еще больше распаляла отца:

– Толя, всыпь этому зверенышу! Они и дом скоро спалят! Это же надо придумать – бомбу в печку бросить! Да не бей его ремнем! Ты лучше его за уши отдери!

Отец отбросил ремень, поймал Вада и стал трепать его за уши:

– Проси прощения, сопляк! Скажи, что в руки больше не возьмешь эту гадость!

– Ну хватит тебе! У него и так уши длинные! – Мать оттолкнула отца и заплакала. – В кого же они такие уродились? Мать с отцом сил не жалеют…

– Я им покажу! Они у меня узнают! Каждый день буду пороть, как сидоровых коз! – кричал отец, застегивая ремень.

Я спрыгнул с завалинки. На крыльцо вышел Вад. Уши его горели.

– Больно? – спросил я.

Но Вад только усмехнулся. Это была очень нехорошая усмешка.

– Пойдем на выгон футбол погоняем, – предложил я.

Вад покачал головой и усмехнулся второй раз. Эта усмешка была еще хуже первой.

– Пойду полежу, – сказал он.

– Ты собираешься мстить?

Вад усмехнулся в третий раз.

– Пойду полежу, – повторил он.

Когда я, натаскав в бочку воды, зашел в комнату, Вад лежал, отвернувшись к стенке, и как будто спал. Я внимательно осмотрел комнату, но не нашел ничего подозрительного. Только у порога валялся маленький кусочек бикфордова шнура. Раньше его там не было.

– Вад, – сказал я, дотронувшись до его плеча. – Ты заминировал? Может, не надо? А, Вад?

Брат не ответил.

Страшная месть

Я долго не мог заснуть, ожидая начала военных действий. Что они начнутся, я не сомневался. Не такой человек Вад чтобы простить сегодняшнее. На всякий случай я положил в карманы немного еды и лег спать обутым. Я заметил, что Вад тоже спал обутым.

Мирно тикал будильник, верещал возле печки сверчок и под потолком пикировали комары. Дверь в соседнюю комнату, где спали отец с матерью, была открыта. Оттуда слышался шепот. Мать читала отцу мораль.

– Кто этак обращается с детьми? К ним подход нужен, а ты битьем да битьем. Озлобил их вконец.

– Сама же говорила…

– Надо постепенно… Огрубел ты на войне….

– Откуда я знаю, как с ними надо… Пришел, а старший уже совсем взрослый… Все знает, учит даже… Шел, думал – помощники есть, хату свою построим, козу купим, кроликов разведем. А тут бои похлеще, чем на войне.

– Поигрался бы с ними… Дети ведь… Да и не знают они тебя. Привыкли одни… Книжку, как с ними надо, почитал бы. Говорят, есть такие книжки…

– Может, и есть… Да после всего, что там было, чего насмотрелся… нервы не держат… – Отец помолчал. – Книжки. Меня отец кнутом драл… Вот и вся грамота…

– Ты не такой… ты хороший… Мы тебя так ждали. А потом, когда пришла похоронка… когда пришла похоронка…

– Не надо…

– Взяла… и не помню ничего… Головой об комод…

– Не надо…

Они то затихали, то снова начинали шептаться, и мать долго еще всхлипывала. И чтобы успокоить ее, отец рассказывал, как бежал из плена. Он рассказывал каждую ночь, этому рассказу не было конца, потому что отец забывался и повторял по многу раз одно и то же, всегда с новыми подробностями. Особенно часто вспоминал он один момент. Они перешли линию фронта, развели костер, напекли картошки, достали заветную флягу спирта и отпраздновали конец четырехмесячным скитаниям. А ночью отец проснулся оттого, что на него кто-то смотрит. Это были немцы. Как потом их били сапогами, как вели старым путем в лагерь, как вешали, он рассказывал вскользь, но вот о том, как он проснулся и встретился с чужим взглядом и как это было страшно, он говорил каждый раз многословно, сбиваясь и повторяясь.

И тогда начинала его успокаивать мать. Обычно она рисовала картины нашего близкого будущего.

– Вот подожди… построим дом… Купим козу…

Услышав о козе, отец затихал, и они начинали придумывать козе имя и гадать, какая она будет. Вот и сейчас мать шептала:

– Давай выберем со звездочкой на лбу.

– Вот еще… при чем здесь звездочка?

– У ней молоко жирнее.

– Чепуха…

– Спроси у любого пастуха.

Они заспорили о звездочке, но в это время посреди комнаты что-то зашипело, и желтый столб пламени взвился вверх. Я удивился реакции отца. Из нашей комнаты было видно, – он, как кошка, сорвался с кровати и растянулся на полу. Наверно, он это сделал машинально, как на войне, когда рядом что-либо взрывалось. Полежав немного, он встал и ничего не делал минут пять. Мать тоже ничего не делала, даже не плакала. В темноте белели их неподвижные фигуры. Порох сгорел, и малиновая консервная банка медленно остывала посреди комнаты.

Все-таки Вад жестокий человек.

– Ах, негодяи, вот негодяи, – пробормотал отец. – Где мой ремень… Я им сейчас… Где ремень?..

Пора было сматываться. Но Вад продолжал спокойно лежать на кровати, вроде бы все еще спал. Он даже немного похрапывал.

Слышно было, как отец шарил по стульям, ища брюки. Вдруг послышалось новое шипение, и под ногами отца полыхнуло. Он отскочил.

– Ах, негодяи!

– Толя! Не ходи! Они взорвут тебя! – закричала мать.

– Это не дети! Разве это дети?

При свете догоравшей консервной банки было видно, что отец вытащил наконец свой страшный ремень и идет к нам.

– Вад, бежим! – крикнул я.

Брат вскочил на кровати во весь рост. В руках он держал какой-то предмет. Чиркнула спичка.

– За родину! Смерть оккупантам! – крикнул Вад и метнул пылающую банку, как гранату. Горящий порох рассыпался по всему полу, преградив босому отцу дорогу.

Мы выскочили в сени. Задвижка была предусмотрительно отодвинута.

… В темном переулке мы остановились.

– Напрасно ты… – оказал я. – Надо было что-нибудь другое. Ему и так взрывы надоели.

– Ничего. Пусть знает, как со мной связываться, – буркнул Вад мстительно.

– Рекс! – вдруг воскликнул я. – Он выследит нас. Бежим к реке. Надо запутать следы.

И мы побежали к реке.

Я забыл рассказать про Рекса. Это немецкая овчарка. Она пришла с войны вместе с отцом. Когда он в тот вечер заглядывал в окно, овчарка, оказывается, уже вела подкоп в сени: она думала, что в доме немцы. Рекс воевал с отцом в партизанском отряде. Как рассказывал отец, Рекс прошел огонь и воду и может делать, что хочешь. Например, таскать раненых. Отец даже показал, как делает это овчарка. По его приказанию Рекс схватил отца за ногу и протащил по двору.

У нас с Рексом как-то сразу установились неважные отношения. Во-первых, он сжил со света нашего Шарика, очень преданную и добродушную собаку. Он отнимал у нее пищу, издевался каждый день и довел до того, что Шарик куда-то исчез. Во-вторых, он относился к нам очень пренебрежительно, вроде бы мы не высшие по сравнению с ним существа. У него не было даже простого уважения к человеку, исключая, конечно, отца (они очень нежно приветствовали друг друга по утрам, а уходя спать, отец говорил: «Спокойной ночи, Рекс», а тот отвечал: «Гав-гав» и дергался, как ненормальный). По-моему, этот Рекс сильно подозревал нас в чем-то, во всяком случае он следил из своей конуры за каждым нашим движением, а если рядом оказывался отец, то этот «партизан» всегда стоял на предельном натяжении цепи, каждую секунду готовый рвануться и защитить своего любимца. Мне кажется, он принимал нас за фашистов.

Разумеется, мы платили ему полнейшим презрением. Мы вели себя так, будто его не существовало вовсе. Он это чувствовал и ненавидел нас еще больше.

Вот почему мы, не теряя времени, побежали к реке. Будь ты хоть сверховчаркой, а в воде ничего не найдешь. Все шпионы уходят от погони только по воде.

Мы говорим об отцах

Несмотря на то что мы пришли на минное поле очень рано, безотцовщина уже была там в полном составе. На костре варилась требуха, возле возвышалась горка печеной картошки. Пацаны были в сырых от росы фуфайках.

– Я уж думал, вы больше не придете, – сказал Дылда. Он явно обрадовался нам.

– Еле вырвались. Отец выслеживает нас с овчаркой.

Мои слова произвели впечатление.

– Выслеживает? За что?

– Не нашли общего языка.

– Черт знает! – сказал Дылда. – Жили себе жили, вдруг приходит человек, ты его и в глаза сто лет не видел, и начинает выслеживать тебя с собакой.

– И бить ложкой по лбу, – добавил Вад.

– Ну? – усомнился Рыжий. – Меня еще никто не бил ложкой по лбу. Я бы ему как ахнул назад.

– Ты не знаешь простых вещей, – сказал я. – Отцов бить нельзя. Отцов надо нежно любить.

– За что?

– Ни за что. Просто так положено.

– А по-моему, с отцом все-таки лучше, – пропищал Малыш и покраснел.

– Почему? – спросил Вад.

– Да так…

– Дурак, – сказал Вад.

– Ты не прав, – вмешался я. – В принципе в каждой семье должен быть отец. Только к нему надо привыкать постепенно, с детства. А так тяжело.

– Отец нужен, – упрямо повторил Малыш и опять покраснел. – Он бы учил всему…

– Чему? Картошку перебирать? – съязвил Вад.

– Что правильно и что неправильно… Вчера я ложку в столовой стянул… Мать сказала, что воровать – грех. А сама с фабрики нитки приносит.

– Не своруешь – помрешь, – сказал Дылда голосом мудреца.

– Еду, конечно, воровать можно. А вещи?

– Мелкие.

– А до какой крупноты?

Этого никто не знал.

Утром, как всегда, заехал дядя Костя. Он был еще трезвый, а поэтому в очень плохом настроении. Мы угостили его печеной картошкой. Дядя Костя немного повеселел.

– Ну так как, Малыш? – спросил он. – Когда-то надо о себе подумать. Не вечно же здесь тебе сидеть. Настанет зима, картошка померзнет. Дылда уйдет к брату, Рыжего к тому времени поймают. О Нероне (они, черти, прозвали меня Нероном) и говорить нечего… Небось удрали?

– Удрали.

– Вот видишь. Раз удрали, два удрали, а потом как всыпет.

– Уже всыпал.

– И ты будешь всыпать? – спросил Малыш.

– А как же. Если за дело…

– Нет, я лучше подожду настоящего отца. Он если и выдаст, так не обидно.

Дядя Костя не рассердился.

– Ну, жди, жди.

– И чего ты к нему привязался? – усмехнулся Рыжий. – Если не хочет человек. Бери кого-нибудь другого. Можешь меня. Я пойду. А чего ж. На велосипеде кататься, суп с требухой жрать. Только если биться будешь, я сдачи буду давать.

Почтальон покачал головой.

– Нет, тебя я не возьму. Ты злой.

– А я и сам не пойду! – сказал Рыжий – Мне отец пьяница не нужен!

– Ты очень злой.

– Не твое дело!

– Перестань! – сказал Малыш. – Дядя Костя хороший. Только я все равно настоящего отца буду ждать…

– Ну и подавитесь своими отцами! – крикнул Рыжий. – Подумаешь, счастье! Вон Неронов с собакой выслеживает. Очень здорово!

– Что ты треплешь! – перебил его дядя Костя.

– Дождались! Ха-ха! Бьет и травит собакой. Скажи ему, Нерон!

– Это не совсем так, – сказал я.

Когда я произнес эти слова, из кустов высунулась голова Рекса.

Про свирепого козлика и серого волка

Вад считал, что расплата будет очень крепкой. Я тоже придерживался этого мнения. Мы были готовы ко всему. Плохо лишь, что расправа была отложена. Диктатор втолкнул нас в дом, закрыл на ключ, а сам с матерью куда-то ушел. Хуже нет, когда неприятные вещи откладываются.

Чтобы убить время, мы стали сочинять информационный бюллетень.

Я размножил бюллетень в трех экземплярах и расклеил по комнате.

Затем Ваду пришла удачная мысль наложить в штаны книг: защита на случай, если отец воспользуется самым примитивным видом пыток – стеганием ремнем, хотя на это надежды было мало. Уж, наверно, он придумает что-нибудь похлеще.

Больше делать было нечего. Время тянулось страшно медленно. Наконец на дорожке показались родители. В руках Диктатора была большая хозяйственная сумка.

– Крапива, – догадался Вад.

Я покачал головой. За крапивой не надо было так долго ходить: она росла под забором.

– Что-нибудь похуже…

Но что, мы так и не могли придумать. На всякий случай Вад подложил в штаны еще книг.

Первый информационный бюллетень был повешен так, что бросался в глаза сразу же. Отец прочел его очень внимательно.

Потом бюллетень прочла мать. Тем временем отец направился к другому бюллетеню, но, увидев, что это одно и то же, читать не стал. Затем он поставил сумку на стол и приказал Ваду:

– Иди сюда.

Итак, первому предстояло Ваду. Мой гордый брат бесстрашно двинулся навстречу неизвестности, шурша книгами.

– Возьми там, в сумке.

Вад заколебался.

– Бери, бери, – оказал отец почти ласковым голосом.

Я бы не полез в сумку. Пусть лучше изобьет до полусмерти, чем лезть в сумку, где неизвестно что. Может, там какая-нибудь гадость вроде змеи или капкана. Но у моего брата была железная воля. Он закусил губу и рывком сунул руку в сумку. Я закрыл глаза, ожидая услышать вопль, но вопля не последовало. Когда я открыл глаза, Вад держал в руке резинового зайца и тупо смотрел на него.

– Нажми.

Уж сейчас-то наверняка что-то произойдет.

– Не нажимай! – крикнул я.

Но Вад уже нажал. Раздался писк. И больше ничего. Вад нажал еще раз. Опять писк. Мой младший брат нажал третий раз и осторожно поставил зайца на стол. Затем он исподлобья посмотрел на Диктатора. Все это было очень странно. Странно и непонятно.

– Этот заяц твой.

Мне показалось, что я ослышался. Ваду, наверно, показалось то же самое, потому что он уставился на отца еще тупее, чем на зайца. Еще никогда я не видел у моего гордого брата такого тупого вида.

– Можешь взять.

Вад осторожно взял зайца. Потом подумал и сказал:

– Спасибо.

Положение было какое-то идиотское. Еще никогда в жизни я не был в таком положении. Моя голова лихорадочно работала, но совершенно вхолостую.

– А теперь снимай штаны.

Я облегченно вздохнул, услышав эти слова. Значит, обычная порка. Да, но зачем было сначала дарить зайца?

Между тем Вад с готовностью снял штаны. Видно, обычная порка, без всяких там фокусов, его вполне устраивала. Посыпались книги.

– Это что такое? – изумился отец.

Мать погладила Вада по голове.

– Бедненький…

– Ну бей скорей, долго я буду так стоять? – довольно грубо спросил мой гордый брат.

Мать села на кровать и заплакала. Час от часу не легче, Отец не стал бить Вада. Он достал из сумки новые штаны. Штаны были великолепные. Из коричневого вельвета.

– Надевай! – скомандовал отец.

Мой брат недоверчиво надел их.

Затем отец вытащил яркую в клеточку рубашку, новенькие, хрустящие, пахнущие кожей ботинки, и через пять минут оборванец исчез, а вместо него стоял одетый с иголочки манекен. Мать даже зачем-то прикрепила к груди Вада голубой бант.

Затем наступила моя очередь. Мне отец вручил ремесленную форму. Был даже ремень с большущей пряжкой. Я лишь несколько человек видел в городе в такой форме, и то она у них была потрепанной.

Родители принялись вертеть нас во все стороны. Мы послушно вертелись. Мать ахала и охала.

– Какие вы у меня красавчики! – восхищалась она.

– Ну, а теперь давайте поиграем, – предложил отец. – Я буду серым волком, а ты, Вадик, козленком… Садись мне на спину.

Если бы нам вчера сказали, что Вад сядет верхом на Диктаторе и он будет возить его по комнате, мы бы в лучшем случае рассмеялись.

Когда серый волк основательно взмок, он дал нам по кулечку конфет и сказал:

– А теперь до вечера идите куда хотите.

Мы постояли немного, а потом вышли на улицу.

– Чевойт он? Подлизывается, что ли? – спросил Вад. – На кой мне этот костюм? Меня не купишь.

Однако чувствовалось, что мой брат доволен. Правда, он тут же сорвал бант и бросил его в крапиву.

– Пошли сходим к бухгалтеру, – предложил я. – Вот удивится.

Мы отправились в банк. По дороге у окна парикмахерской мы остановились, потому что изнутри на нас таращили глаза два расфуфыренных типа. Вад показал им язык. Один из типов ответил тем же. Я погрозил ему кулакам. Другой погрозил мне. Мы презрительно отвернулись, та парочка тоже. Оказывается, это мы отражались в зеркале.

Мы пошли дальше. Прохожие пялились на нас. Особенно девчонки. Они даже шли задом наперед, лишь бы подольше видеть нас. Одна так засмотрелась, что наткнулась на столб.

Мы пошли быстрее, но лишь еще больше привлекли к себе внимание.

– Гляди, артисты приехали! – сказала одна тетка другой, показывая на нас.

Хорошо, что Вад догадался сорвать бант.

Когда мы вошли в тесную комнату бухгалтерии банка, все даже перестали работать. Семен Абрамович поспешно встал и вывел нас в коридор.

– Здравствуйте, Семен Абрамович, – сказал я.

– Здравствуйте.

Мы помолчали. Бухгалтер достал расческу и расчесался.

– Это… он вам купил?

– Ага…

Семен Абрамович пощупал мою ремесленную форму.

– Шевиот. Жарко небось?

– Нет, ничего.

– Тебе бы белый китель надо. Я когда ездил в область, видел. Очень красивый.

Семен Абрамович еще расчесался, обдул расческу и спрятал ее в карман.

– Как живете? Я слышал, он бьет вас?

– Да так, иногда…

– Чего врешь? – оказал Вад. – Не иногда. У меня видите, какие уши стали длинные? И «Робинзона Крузо» он разорвал. Говорит, мы с него берем пример.

– Ай-ай-ай, – покачал головой бухгалтер – Робинзона жалко. А как… мать?..

– С матерью они заодно.

– Мать вы не обижайте… она у вас хорошая…

– Да мы ничего… С матерью жить можно…

Из дверей высунулась женская конопатая физиономия:

– Семен Абрамович, вас к телефону.

– Сейчас… Вы заходите, ребята…

Мы поплелись на улицу.

– Если бы он пришел чуть позже, – сказал Вад. – Представляешь, какой бы у нас был отец!

– Теперь что толку… Пошли на минное поле.

Если бы перед безотцовщиной предстал скелет фрица, увешанный с ног до головы пистолетами и фонариками «Даймон», то она, наверно, удивилась меньше.

– Привет! – сказал я, но ответа не получил. – Картошка есть?

– Есть… – выдавил Малыш, не отрывая глаз от клетчатой рубашки Вада.

Мы подошли к костру и взяли по картошине. Вокруг валялись кости, зола, и пришлось есть стоя. Безотцовщина глядела на нас во все глаза, словно мы действительно были артисты.