В ожидании козы

Я сидел сзади нее, наблюдал, как умело она стирает и как изящно изгибается ее спина, – как у кошки, когда та умывается, и думал о том, что будь у меня такая мать, жизнь превратилась бы для меня в оплошную пытку, потому что я бы не смог перечить ей ни в чем…

– Так как же вы влетели с этой дурацкой замазкой? – спросила она вдруг так добро и сочувственно, что я никогда бы не подумал, что так можно говорить о неприятных вещах, например о воровстве.

– Да так… Виталька рассказывал, небось…

Она не стала читать мне мораль, что обязательно сделала бы моя мать, а просто вздохнула и сказала, что нас ожидают неприятности, что завхоз ходит по квартирам учителей и потрясает сорванной стенгазетой. Замазка еще куда ни шло, а вот за стенгазету обязательно Витальку исключат, несмотря на то, что она учительница в этой школе. Мне же и думать нечего учиться там. Далее она сказала, что из-за меня у моего отца могут быть серьезные осложнения…

– Какие? – удивился я. – Он-то тут при чем?

– Ну как же… ты уже не маленький… должен понимать… он ведь…

– Он партизан.

– Разумеется, – поспешно согласилась она. – Но я слышала, ему не дали до сих пор паспорта… Люди такие жестокие, начнут болтать, что это он тебя так воспитал…

Я похолодел. Такой неожиданный поворот не приходил мне в голову.

– Он воевал во Франции. У него награды есть… даже благодарность французского правительства. Я сам видел.

– Не сомневаюсь. Но лучше бы вы ее не срывали.

– Что же вы посоветуете?

Она долго молчала, только слышалось хлюпанье воды…

– Вот если бы вы не сами пошли, а вас кто-то послал… – сказала она, не оборачиваясь.

Я сразу понял все. Ее подослал Виталька. Это его работа. Я представил, как все было: он стал угрожать, что напишет отцу про этого… в белой рубашке, который принес полевые цветы, и заставил ее уговорить меня.

– Нет! – сказал я. – Это подлость!

Она уже кончила стирать и стала укладывать белье в таз. Она согласилась, что это не совсем красиво, но когда речь идет о благополучии стольких людей… В конце концов можно сделать механический подсчет: один человек или две семьи. Причем этот человек даже никогда не узнает. Она постарается сделать так, чтобы его не вызывали, не ходили домой…

Бедный Комендант… Он и не знает, что вокруг него вдруг столько сплелось…

– И потом, кто он такой? Известный в поселке бандит, вор, хулиган.

– Нет, нет… Комендант не такой…

– Ну сделай это ради меня, – сказала она совсем как девочка и заплакала. – Сделай…

Она сидела на земле, поджав колени, и ее узкие плечи дрожали. Мокрые волосы рассыпались по плечам. И мне вдруг стало очень жалко ее…

– Ну хорошо…

Все равно завтра-послезавтра мы будем далеко отсюда…

Тевирп!

– Я видел, как ты нес таз, – сказал Вад.

– Видел так видел.

– Это она тебя попросила.

– Да.

Разговор зашел в тупик, и мы стали смотреть в окно. Ваду, видно, многое хотелось сказать мне, но он сдерживал себя.

– Завтра надо бежать – сказал я.

Вад подумал.

– Почему?

– Так… надо… Вдруг отец вернется раньше.

При слове «отец» Вад вздрогнул.

– Может быть, он сопьется.

– Он не сопьется. Он был во Франции, там сколько вина, и то не спился.

– Тогда, может быть, он влюбится… Видел, какая Виталькина мать красивая. Не то что у нас.

Вад оживился. Ему очень понравилась эта мысль.

– Вот здорово было бы! Ха-ха-ха! Виталька Ерманский… Вот бы покрутился, ложкой по лбу – р-раз!

Я представил себе Витальку под пятой Диктатора, и мне тоже стало смешно. Смеясь, я машинально продолжал смотреть в окно. Кто-то подошел к нашей калитке и стал открывать ее. Калитка открылась, и я увидел дядю Авеса собственной персоной, тащившего чемоданы. Пока мы таращили на него глаза, дядя Авес пересек двор и поднялся на крыльцо. Я посмотрел на Вада, Вад посмотрел на меня.

В это время дверь распахнулась и на пороге появился дядя. У него был очень сердитый вид. Авес Чивонави поставил на пол чемодан. Это был наш пропавший чемодан.

– Д-з-з-з, – сказал дядя Авес.

Я глянул дяде в рот и обомлел: рот был полон лошадиных железных зубов, в которых отражались наши окна.

Дядюшка продолжал сердиться и что-то говорить, но его челюсти издавали лишь скрежет, как забуксовавший трактор. Пробуксовав с минуту, Авес в сердцах плюнул и стал вытаскивать изо рта металлические челюсти. Челюсти не вытаскивались. Дядя злился. Я догадался принести нож, и дядя Авес, осторожно постукивая ручкой себе по зубам, освободился от челюстей. Без челюстей дядюшка шипел как гусь, но все-таки его можно было понять.

– Тевирп! – сказал дядя сердито. – Река Хунцы. До самого Новороссийска искал вас по всему поезду, чертовы трюфели! Жрать нечего, денег нет, в руках чемодан с порохом. Избавиться от меня хотели? Диверсантом сделать? Где родители? Я им все выскажу!

Узнав, что родители уехали за козой и мы тут хозяева, Авес Чивонави сразу пришел в хорошее расположение духа.

– Ну ладно, – прошипел он. – Тащите шаматье, а там видно будет, река Хунцы.

Во дворе, моя чугун, мы стали с Вадом совещаться. Вопрос обсуждался старый: кто дядя Авес? Материн ли он брат или какой-то проходимец? Вад стоял за брата, я – за проходимца.

– Все-таки ведь он приехал, – говорил Вад. – И чемодан притащил.

– В чемодане все и дело. Сначала он его спер, а потом увидел, что там порох, и решил вернуться.

– Зачем?

– А что, ему плохо у нас было? Ел, спал, ничего не делал. Может быть, дядя Авес – особая разновидность бандита. Так сказать, бандит на пенсии. Сил уж нет, здоровье шалит. Вот он и удалился от дел, ездит, выискивает доверчивые семьи, прикидывается каким-нибудь родственником. Помнишь, отец говорил? А заметил, рожа какая подранная. А зубы куда делись?

Мы еще немного поспорили о дяде Авесе и решили на всякий случай проверить у него документы. Побег мы отложили до выяснения дядиной личности.

Обед прошел в молчании, так как дядя Авес мог есть, только вставив челюсти. Пообедав, дядя Авес Чивонави вынул челюсти, разобрал их, прополоскал в воде и поставил сушиться на печку.

– У меня плохое здоровье, – сказал дядя. – Мне давно пора поправляться. На ужин сварите мне тройку яиц, только всмятку. Я люблю всмятку. А наутро зарубите курицу.

Я охотно объяснил дяде Авесу, что курицы у нас нет. Нет даже петушка. И яиц нет. Осталось лишь немного постного масла (дядя Авес поморщился: он не любил постное масло), пшена и сала («Сало – это хорошо», – заметил дядюшка), и то все это отец добыл с большим трудом, так как в Утином голод. Сообщение, что в Утином голод, произвело на дядю Авеса плохое впечатление.

– Зачем же вы сюда приехали – спросил он и добавил, немного подумав: – Черт бы вас побрал.

Впрочем, вскоре он успокоился – у дяди плохое настроение долго не задерживалось – и принялся нам рассказывать о своих железнодорожных приключениях.

– Привязался, река Хунцы, какой-то тип в поезде. Давай, говорит, тебе зубы вставлю. Я ему отвечаю: «Отвяжись. Я своими зубами доволен», а он не отстает. Сначала сотню требовал, а потом так себя разгорячил, что сам заплатить готов, лишь бы вставить. Люблю, говорит, когда мой товар украшает человека. До самого Новороссийска, гад, приставал, а в Новороссийске затащил к себе, напоил, выбил мне зубы и вставил железные, шкура такая. Видите, я весь поцарапанный?

История была неправдоподобной, но Авес Чивонави рассказывал ее с увлечением. Кончив рассказывать, дядя Авес сладко потянулся и сказал, что ему хочется спать, так как он очень устал. Затем дядя взобрался на родительскую кровать, даже не сняв сваи галифе, и тут же захрапел, правда, успев перед этим пробормотать:

– Но я все равно вас не брошу, река Хунцы.

Подождав, пока дядюшкин храп станет устойчивее мы принялись обыскивать его пальто и гимнастерку. Там никаких документов не было.

– Может быть, они в галифе? – прошептал Вад.

В это время Авес Чивонави храпанул особенно сильно и перевернулся на бок. Из брюк галифе высунулось дуло пистолета.

Тевирп! (продолжение)

Первой моей мыслью было кинуться на дядю и обезоружить его, но потом я просто-напросто испугался. Мне показалось, что Авес Чивонави вовсе не спит, а сладит за нами прищуренными глазами, и достаточно мне сделать движение, как он спокойно сунет руку в карман и наставит на меня пистолет.

Я сделал безразличное лицо и вышел из дому. Вад выскочил следом. На крыльце мы уставились друг на друга.

– Ты думаешь, он спит? – спросил я тихо.

– Да… – неуверенно ответил брат.

– Мне показалось, он следил, когда мы проверяли карманы.

– Ерунда! – сказал Вад. Он посмотрел на небо. – А сегодня теплая ночь будет. Давай спать в сарае.

– Давай, – охотно согласился я.

Ночь оказалась холодной, и мы дрожали, как цуцики. Только под утро, крепко прижавшись друг к другу, мы заснули.

– Тевирп! – вдруг раздалось над ухом.

Я вскочил и увидел прямо перед собой улыбающуюся скроенную из кусочков физиономию своего дяди. В руках дядя держал челюсти и полировал их суконкой.

– Вы что ж это, трюфели, от меня удрали. Дверь не заперта, по дому чужие люди разгуливают.

За спиной Авеса я увидел Витальку Ерманского.

– Пора идти, – сказал он мрачно. – Мать уже ушла.

– Куда идти? Куда идти? – забеспокоился дядя. – А завтрак кто будет готовить? Уже девятый час, а печка не растоплена. Мне врачи прописали регулярное питание. Иди топи печку. Я тебя никуда не пускаю.

Мы двинулись к калитке.

– Стой! – крикнул дядюшка. – Стой!

Я думал, он добавит: «Стрелять буду!» – но он не добавил.

Он лишь вставил в рот челюсти, и сердито щелкнул ими.

За околицей нас догнал Вад.

– И я с вами!

Мне было жалко брата: не очень приятно оставаться один на один с вооруженным человекам.

– Иди и следи за ним в оба, – сказал я.

– Не хочу!

Это был уже прямой вызов. Такого за братом никогда не замечалось.

– Иди, – сказал я. – Мне очень сегодня некогда…

Вад повернулся и ушел.

Я побеждаю завхоза

Я думал, что нами будет заниматься завхоз. Даст нахлобучку, может быть, даже трепанет за ухо, а потом поведет в кабинет директора. Директор станет долго укоризненно молчать или, наоборот, сразу же начнет кричать и топать ногами, в зависимости от характера, но потом, услышав имя Коменданта, еще немного помучает и отпустит домой.

Однако все получилось иначе. В школе было много людей. Шел ремонт, кругом все было залито известкой, но люди отважно, не боясь запачкаться, сновали взад-вперед по проложенным доскам.

Сначала мне и в голову не пришло, что они собрались сюда ради нас, но потом я догадался по взглядам, которые они бросали на меня с Виталькой, что это педсовет.

Мы ждали довольно долго и нудно под дверью. Наконец хождение прекратилось. Педсовет заперся в комнате и принялся галдеть. Мне совсем надоело ждать, но тут двери раскрылись и какой-то шустрый молодой человек поманил нас пальцем.

Посреди комнаты стоял длинный стол, накрытый красной скатертью, вокруг которого сидело человек двадцать, мужчины – все в черных костюмах в полосочку (наверно, это первая послевоенная партия, завезенная в раймаг). Виталькина мать была в красивом белом платье, отороченном черными кружевами. Она выглядела очень огорченной. Я хотел ей потихоньку подмигнуть для ободрения, но сделать это не было никакой возможности, так как все, как только мы вошли, уставились на нас. Мне сразу бросились в глаза лежащие на столе вещественные доказательства: ком замазки и половина стенгазеты.

– Ну-с? – сказал завхоз очень серьезным, почти безнадежным голосом, и я сразу понял, что он будет главным обвинителем. – Зачем вы сорвали газету с Первомаем?

Я знал, что такой вопрос будет задан одним из первых, и поэтому давно заготовил на него контрвопрос.

– А что, замазку голую, что ли, нести?

Завхоз немного растерялся. Очевидно, он думал, что мы будем упорно молчать или сразу же начнем просить прощения.

– Тэ-эк, – сказал он нехорошим голосом и нервно дернулся из костюма в полосочку, видно, он надел его в первый раз и еще не успел привыкнуть. – Тэ-эк…

– Нас послал Комендант, – поспешил заполнить зловещую паузу Виталька.

Но завхоз пропустил эту важную для следствия улику мимо ушей. По его потному красному лицу и шевелящимся ушам было видно, что он готовил подвох.

– Рядом висело несколько газет: 1«а», 3«г», 5«а» и плакат. Почему вы сорвали именно с Пермаем?

– В темноте не было видно. Мы сорвали то, что подвернулось под руку, – спокойно ответил я.

– Значит, вам все равно, что обычная газета, что с Пермаем? – сказал завхоз торопливо с видом человека, схватившего за руку вора, и посмотрел на педсовет.

– Тогда нам было все равно, – подтвердил я.

– Все равно?

– Все равно.

– Что с Пермаем, что просто?

– Да.

Наступило молчание.

– Нас послал Комендант, – опять заныл Ерманский.

В это время заворочался толстяк в центре стола. По всем признакам это был директор.

– Но позвольте… это несколько другой вопрос… Первоначально же они ободрали замазку. Зачем вы ободрали замазку?

– У нас окна не замазанные, – сказал я тоскливым голосом. Я умел, когда надо, говорить тоскливым голосом. – Зима придет, дуть начнет, а у нас маленький мальчик… (слышал бы Вад).

– Но ведь это нехорошо… Это называется воровством.

– Мы больше не будем…

– Это все Комендант, – упорно гнул свое Виталька.

– На первый раз ограничимся… – начал директор с явным облегчением, но завхоз перебил его.

– Почему вы сорвали именно с Пермаем?

Завхоз осторожно, словно это была хрупкая, бесцветная вещь, поднял обрывки стенгазеты.

– Мы толчем воду в ступе. – Меня начал злить этот завхоз. – В темноте, да еще в спешке, трудно, даже если очень захочешь, найти именно газету, посвященную Первому мая.

Наступила тишина. Очевидно, никто не ожидал такой длинной и красивой фразы. Потом все разом недовольно задвигались.

Они и раньше обращались только ко мне, но после этой фразы Виталька Ерманский совсем отошел в тень. Их вдруг заинтересовала моя биография, год рождения, место рождения, отношение к пионерской организации, есть ли у меня судимые или заграничные родственники, не участвовал ли дедушка с бабушкой в белой армии и т. д. Особенно их интересовал отец.

Я почувствовал, что сразу вырос в их глазах, и даже завхоз стал обращаться ко мне на «вы». Речь о замазке как-то теперь не шла, и даже директор, попытавшись несколько раз вспомнить о ней, замолчал и больше не вмешивался в ход заседания. Роль следователя окончательно перешла к завхозу. Он задавал вопросы путано и бестолково, но я чувствовал, куда он гнет. Он пытался установить связь между пленом отца и сорванной стенгазетой. Это было так неожиданно, что я в первый момент, когда понял скрытый смысл его вопросов, растерялся, но потом успокоился, потому что такой связи никогда и никому установить не удастся. Но завхоз все кружил около, неумело ставил ловушки, которые были видны за километр и в которые он сам же иногда попадался. Он не обличал меня, ничего не говорил прямо, он просто задавал вопросы. Он все гнул их, гнул к линии: «плен – стенгазета».

За столом давно уже стояла тишина. На лицах у всех было какое-то новое выражение: смесь уважения и страха передо мной. А шустрый молодой человек, который оказался учителем истории, таращил на меня глаза с откровенным ужасом. На уроках он говорил о врагах, но настоящего, живого видел первый раз в жизни.

Иногда мне казалось, что я действительно шел в школу специально сорвать стенгазету, так нелепо не соответствовала наша цель – набрать замазки – и конечный результат – стол с красной скатертью и двадцать взрослых людей, ради меня прервавших свой летний отдых.

И чем удачнее я отбивал атаки завхоза, тем, я чувствовал, более шатким становилось мое положение, потому что ребенок не может перехитрить взрослого человека, и как-то сама собой из-за моей спины вырастала фигура отца, и получалось так, что завхоз вроде бы спорит не со мной, а с отцом, и ничего нет удивительного, что человек, прошедший огни и воды, хитер и коварен.

Когда я окончательно его запутал, завхоз замолчал и долго с откровенной ненавистью смотрел на меня, дергаясь в костюме и шевеля ушами, и мне на секунду стало страшно за свое будущее. Даже если все уладится и я буду учиться в этой школе, он все равно найдет предлог расправиться со мной.

Все молчали, не зная, что делать дальше. Собственно говоря, ничего доказано не было. Завхоз лишь выпятил два факта: плен отца и срыв его сыном стенгазеты. Связи между этими событиями не было. И, кроме того, я еще не подавал в их школу документы. Может быть, я вообще не собираюсь их подавать, поэтому что со мной можно делать – неизвестно. Другое дело – Виталька Ерманский, на нем-то можно отыграться. Я с тревогой посмотрел на Витальку. Он стоял, до неприличия раскрыв рот, очевидно пораженный всем происходящим.

– Можете идти… – сказал директор и, немного подумав, добавил: – Пусть придет отец, когда вернется.

Я пошел к двери. Виталька двинулся было за мной, но его остановили Закрывая дверь, я слышал, как ему сказали.

– А ты чего с ним связался? А еще сын учительницы.

«Сын учительницы» было сказано с особым ударением

Я вышел па крыльцо и немного постоял глядя, как во дворе замешивали раствор женщины в заляпанных платьях. Потом я посидел на старой ободранной парте. Из школы никто не выходил: ни Виталька, ни Клара Семеновна. И вдруг я понял, что никакой победы я не одержал, а даже наоборот – все только началось и неизвестно, чем кончится. Только зря продали Коменданта.

Первая любовь (окончание)

Мне очень хотелось знать, что они потом говорили Витальке, и я решил дождаться его.

Виталька вышел из школы вместе с матерью. Они о чем-то разговаривали. Виталька нес ее блестящий яркий плащ. Когда они проходили мимо, я выдвинулся из-за угла.

– Здорово влетело? – спросил я.

Виталька вздрогнул и оглянулся. Клара Семеновна тоже вздрогнула и оглянулась.

– Ты что здесь делаешь?

– Жду вас. Домой пойдем?

Они замялись. Я сразу понял, что они не хотят, чтобы нас видели вместе.

– Ты иди… у нас тут еще дела есть…

Никаких дел у них не было. Не успел я выйти из райцентра, как меня обогнала школьная полуторка. Клара Семеновна сидела в кабинке, а Виталька весело прыгал, как орангутанг, в кузове. День был безветренный, и они здорово напылили. Мне долго пришлось брести, словно в густом тумане. И только стало можно дышать, как полуторка промчалась назад.

Домой я пришел грязный и усталый. Они сидели я на скамейке под окнами и грызли семечки.

– Га-га-га! – заржал Виталька, показывая на меня пальцем. – Трубочист.

Она всплеснула руками:

– Где же ты так?

Я хотел пройти, но они загородили мне дорогу, охая и смеясь.

Виталька был особенно веселым.

– Ты знаешь! Мне ничего не было! Даже не ругали! Сказали только, чтобы не дружил с тобой. Так что в райцентр давай ходить не вместе. А здесь, конечно, можно, здесь никто не увидит!

– Увидеть кому надо и здесь могут, – сказала Клара Семеновна – Вы лучше дома играйте. Пойдемте пить чай, мальчики.

Она положила мне руку на плечо. Она была очень красивая в своем белом платье с черными кружевами. Я не нашел в себе силы отказаться. Я пил чай, смотрел на нее, как она ходит по комнате, ощущал на своей голове прикосновение ее руки всякий раз, когда она проходила мимо, и все-таки мне было больше и больше жаль, что ради нее я продал Коменданта.

Дядя Авес продолжает удивлять

Я думал, что Вад и дядя Авес волнуются из-за моего долгого отсутствия, но, открыв дверь, понял, что они и думать забыли про меня. Дяде и брату было страшно некогда. Они устроили на столе тараканьи бега. Они кричали, ссорились, трясли банками с тараканами и шумно праздновали победу; Вад визжал и скакал по полу, а дядя доставал из галифе пистолет и стрелял в потолок. В комнате нечем было дышать из-за порохового дыма. Ставкой в этой азартной игре было сало. Победитель отрезал кусок и тут же съедал с кашей и картошкой.

Сначала они не обращали на меня никакого внимания, но потом Вад великодушно сунул мне свою банку:

– Хватай вон того, серого. Знаешь как бегает!

– Пусть он сам наловит! Это нечестно! – запротестовал Авес Чивонави.

– А вообще, правда, – согласился Вад. – Иди лови ,за печкой, там их тьма.

Игра возобновилась с новой силой. Они быстро прикончили сало.

Я сбегал в погреб. Там было пусто. Они съели всю картошку, пшено, а масла оставалось стакан, не больше.

Я ворвался в комнату. Они как раз спорили, чей таракан пришел первым, причем дядя размахивал перед носом Вада пистолетом.

– Вы что наделали! – закричал я. – Сожрали все.

Игроки уставились на меня.

– Ну и что? – недовольно спросил Авес.

– А то! Теперь зубы на полку? Еще взрослый человек! Летчик! Два раза горел!

– Три раза, – поправил дядя.

Я схватил банки с тараканами и выбросил в окно. Я был очень разозлен. Воцарилось молчание.

– Полегче на поворотах, – сказал дядя Авес. – Пойди и собери тараканов.

– Ха!

– Я соберу! – поспешил вмешаться Вад.

Когда я вышел во двор, брат возился под окном.

– Откуда у него пистолет?

– Он раскопал фрица. У него и нож, и «Даймон» есть, и немецкий планшет.

– Значит, он был в Нижнеозерске?

– Да. Он думал, что мы вернулись и ждем его дома.

– Ну и нахал! – удивился я.

– Ничего не нахал. Свой парень.

– За сутки этот «свой парень» истребил все запасы. А нам жить еще сколько дней.

– Он больной.

– Посмотрим, как ты завтра запоешь.

Вечером я серьезно поговорил с дядюшкой о нашем положении. Я спросил, есть ли у дяди Авеса деньги. Денег, как я и думал, не оказалось.

– А зачем они нужны? Без них легче жить! – беспечно махнул рукой дядя Авес. – Все равно пива здесь нет.

– Что же завтра будем есть?

Дядя задумался.

– В самом деле… – пробормотал он. – Мне врачи приказали хорошо питаться…

Но потом дядино лицо просияло.

– Знаешь что, река Хунцы? Сходи к председателю! Скажи, мол, ко мне дядя приехал, фронтовик, летчик. Три раза, мол, горел, ему врачи сказали хорошо питаться. Попроси у него яичек, масла, сала, муки. Смотри, яички только свежие бери, а то они так и норовят сбыть залежалый товар. Понял? Ты определять умеешь? Надо одно разбить и понюхать. Если тухлым воняет, значит, они все тухлые.

– Ясно. Большое спасибо, дядя Сева.

Но дядя был чужд чувства юмора. Мою благодарность он принял за чистую монету, и, видно, она ему польстила, потому что Авес Чивонави впал в самовосхваление.

– Держись меня, – разглагольствовал он. – Со мной не пропадешь. Я три раза горел, да не сгорел. – И так далее.

До пистолета мы добрались только поздно вечером. Я посоветовал сдать его в милицию .или в крайнем случае бросить в пруд, потому что дело это пахнет плохо. Услышав про пистолет, дядя стал неразговорчивым.

– Пригодится, – лишь буркнул он. – Будем ворон стрелять.

Я пытался настаивать, но Авес Чивонави достал с печки сушившиеся челюсти и намертво замкнулся. Они с Вадом ловили тараканов до поздней ночи, готовясь к завтрашнему сражению, и страшно мешали мне спать.

Утром к нам пришел мыть чугун Иван. Выглядел он еще более худым и желтым, чем всегда.

– Какой ты толстый, – с завистью вздохнул Иван, разглядывая меня.

– Все, – сказал я – Кончилась сытая жизнь. Чугун больше мыть не требуется.

Иван очень огорчился. Очевидно, он запланировал мытье чугуна, и теперь в его бюджете образовалась дыра.

– Хиба ш так едять! – сказал он. – Надо было нэ кашу варить, а похлебку. И трошки крупы идэ и вкуснее. А сало надо было поменять на отрубя. Якой дурак ист сало?

Все это было абсолютно верно, но и абсолютно бесполезно. Я сказал об этом Ивану. Самый сильный человек в Утином грустно покачал головой.

– Придэ батько – вам здорово влетит. Продукты извели, огород не вскопан. Уси в деревне давно вскопали. Кизяков не наделали. Чем же вы будете зимой топить? Траву вы тоже не рвитэ. Приведет батька козу – ни клочка сена нэма.

Я удивился этому прокурорскому тону. Раньше Иван разговаривал не так. Очевидно, немытый чугун держал его в должной почтительности.

– Ты нас еще не знаешь, – оборвал я нахала. – Мы отцу можем такую сдачу дать – закачается.

Я не думал, что мои слова произведут на Ивана такое большое впечатление.

– Отцу?! Сдачи?! – выпучил он глаза.

– А ты думал что? Мы уже не раз всыпали ему, когда он нас не слушался.

Наверно, самый сильный человек в Утином ни разу не слышал таких страшных речей. Он замахал на меня руками.

– Окстись! Окстись! – забормотал он непонятное слово. Потом он ушел, смешно на меня оглядываясь.

Из дому вышел, зевая и почесывая грудь, дядя Авес. Его разноцветное тело переливалось всеми цветами радуги. Дядя, прищурившись, посмотрел на солнце.

– Тевирп, – приветствовал он меня на птичьем языке. – Лыб у ялетадесдерп?

– Говорите по-нормальному, – попросил я.

– Был у председателя? – перевел дядюшка добродушно.

– И не собирался.

– Почему? – удивился Авес. – Река Хунцы.

– Потому что в деревне голод.

– Ну и что? У них всегда есть НЗ. Фронтовику они должны дать. А будут упрямиться – ты тех припугни маршалом Чухрадзеновским. Я с ним лично знаком.

– Вот сами идите и пугайте.

Мои слова не понравились дяде.

– Ты стал очень упрямым, – сказал он. – Ты же знаешь, что мне нельзя таскать тяжести.

– Вы уверены, что вам придется их таскать?

Дядя Авес нахмурился, но потом передумал и подмигнул мне.

– Не будем ссориться. Ты ведь любишь своего дядюшку и не дашь ему помереть с голоду.

Вслед за Авесом, тоже зевая и почесываясь, показался Вад. Он также осведомился, не был ли я у председателя и, получив отрицательный ответ, что-то недовольно буркнул. Затем они вступили с дядюшкой в оживленную беседу на тему: что бы поесть. В каком бы направлении они ни думали, их пути неизменно сходились на подсолнечном масле. Вопрос был лишь, с чем его есть. Наконец дядюшка придумал поджарить на нем сохранившиеся по счастливой случайности, а вернее по нашей лености, картофельные очистки. Придя к такому решению, они стали немедленно воплощать его в жизнь. Дядюшка с неожиданным для него проворством принялся чистить сковороду, распушив над ней свое галифе, а брат побежал в погреб за маслом, но я перехватил его на полпути.

– Стой! А чем лебеду приправлять будем?

– Видно будет, – ответил Вад беспечным голосом.

– Нет. Масла вы не получите. Хватит с вас крупы и сала. Живите теперь, как верблюды. Верблюд один раз нажрется, а потом ему не хочется есть целую неделю.

– Но мне очень хочется, – возразил Вад.

– Надо было это предусмотреть вчера. Это логично.

Презрев законы логики, брат юркнул мне под мышку и припустил к погребу. Я еле догнал его.

– Нет!

– Да!

– Нет!

– Дядя Авес! Он не дает масла!

Итак, Вад вышел из повиновения. Во время тараканьих бегов они здорово спелись с Авесом.

– Иду!

Дядя Авес спешил на помощь, издавая своими галифе хлопающие звуки.

– Что здесь происходит?

Я вежливо объяснил, что происходит экономия масла. Дядя принялся горячо убеждать меня дать ему масла, так как уже десять часов, а он еще не завтракал, а врачи прописали ему принимать пищу в строго определенное время. Видя, что этот довод не действует, Авес Чивонави попытался соблазнить меня описанием румяных, шипящих на сковородке картофельных очисток, но я, хоть и глотал слюни, все же устоял. Тогда дядюшка надумал применить физическую силу. Вроде бы в шутку, подмигивая и сыпля разными шуточками, он попытался отодвинуть меня от двери погреба, но тоже безуспешно. Я лишь слегка толкнул его плечом, и дядюшка отлетел и закачался как камыш. Все-таки он был действительно больным человеком Авес постоял немного, держась за бок и морщась, а потом рассмеялся.

– А если мы вот так, река Хунцы?

Он вытащил из галифе пистолет и, продолжая смеяться, стал целиться в меня дрожащей рукой.

Не знаю, чем бы кончилась дядина шуточка, но в этот момент калитка заскрипела и во двор ввалилась толпа во главе с Иваном. Очевидно, это была его «мала куча», потому что все они очень походили на Ивана: такие же костлявые и длинные. «Мала куча» несла ведра, солому и дырявые решета.

– Мы тово… – сказал Иван смущаясь. – Покажем, як кизяки делать… А то позамерзаетэ без топки.

Дядя Авес бросил пистолет в карман своих необъятных галифе.

– Тевирп! – приветствовал он Ивана. – Идохдоп адюс.

Иван остолбенел.

– Чиво?

Дядюшка был доволен произведенным впечатлением.

– Отк ыт?

У дядюшки был просто талант выкручивать слова шиворот-навыворот.

Иван растерянно моргал белыми ресницами. Вся его «мала куча» делала то же самое.

– Он спрашивает, кто ты есть, – перевел Вад с птичьего языка на человеческий. – Не бойся. Это наш дядя.

Иван нерешительно продвинулся в сторону Авеса.. Мелюзга повалила следом, как цыплята за наседкой.

– У сав ястусен ырук?

– У вас несутся куры?

– Нет, – отрицательно замотал головой Иван, пяля глаза на дядюшку. – У нас нет курей…