5

– В ТАДЖИКИСТАНЕ ПРИСТУПИЛИ К СЕВУ ХЛОПКА.

Холин очнулся. Он сидел на кровати, поставив босые ноги на пол. Место рядом, где спала Тоня, пустовало. В открытую форточку тянуло пасмурным прохладным днем. Было уже совсем светло. Дико колотилось сердце.

Николай Егорович прошел в ванную. На столе под вазой с цветами лежала записка.

«ЧАЙ НА ПЛИТЕ, ВСТРЕТИМСЯ В 18.00 НА ТОМ ЖЕ ПОВОРОТЕ. ЦЕЛУЮ. ТОНЯ. ДВЕРЬ ЗАХЛОПНИ».

Холин выпил чаю, застелил кровать, прошелся по комнате. Во всем чувствовалась аккуратность и экономия. Ничего лишнего, никаких безделушек, все самое необходимое. Только в углу – красивый антикварный секретер, заваленный бумагами и заставленный какими-то приборами. Из приборов Николай Егорович знал только микроскоп.

«Наверно, она по вечерам работает, – подумал Холин. – Я отнимаю ее время и, значит, обкрадываю все человечество».

Холин усмехнулся: «Злой гений человечества».

Затем он надел куртку, захлопнул дверь и пошел домой.

Возле корпуса его ожидал сюрприз. Навстречу Холину с лавочки поднялась Мальвина.

– Я уже вас час дожидаюсь, – сказала она с укором. – Вы что, не ночевали?

– У меня привычка гулять на рассвете, – отшутился Николай Егорович.

– Слушайте… Коля… у меня есть к вам разговор…

– До завтрака? Разве можно вести разговор до завтрака?

– Сядем, Коля, на минутку…

Холин внимательно посмотрел на Марию Викторовну и понял, что ей не до шуток. Лицо кукольного режиссера было помятым, припухшим, словно после бессонной ночи или после горьких слез; прическа сделана небрежно, шов на правом чулке выглядел криво, как погнутым рельс.

– Ну что случилось, Мальвина? – спросил мягко Холин. После того сна в поезде Николай Егорович не мог отделаться от чувства нежности и благодарности к этой женщине, хотя она так грубо и бесцеремонно предпочла его строителю.

– Он бросил меня! – выдохнула Мария Викторовна, села на лавочку и заплакала.

Холин дотронулся до ее безжизненно повисшей руки.

– Успокойтесь…

– Ни с того ни с чего, – всхлипывала кукольный режиссер, размазывая по лицу черные слезы… Сказал: «Все. Хватит. Надоело», повернулся и ушел.

– Из-за чего началась ссора?

– Никакой ссоры не было. Просто вдруг сказал так и ушел. Наверно, ему понравилась одна черная пигалица… на пляже… Мы вчера проходили, и я заметила, что он таращится на нее, а она тоже ему глазки строила… Слушайте… Коля, – Мальвина вдруг вцепилась Холину в рукав. – Поговорите с ним, а? Я не хочу, чтобы так это вдруг кончилось… Я понимаю: курорт – это мини-мир, мини-дружба, мини-страдания, мини-любовь… Но все же… Так у нас это здорово началось… Мы так нравились друг другу… Я… я даже решила выйти за него замуж… Я несчастна, Коля… Я ненавижу своего мужа, он проклятый, беспросветный алкоголик… Сгубил и свою жизнь, и мою… Я хочу, Коля, начать жизнь сначала… Да… Да… Я знаю, он больной… Но тем более он мне нужен… Забота о другом воскресила бы меня, дала толчок к жизни, появилась бы цель… А за него стоит бороться… Это замечательный, добрый человек. Он надел маску… Маску этакого циника, балагура… Но я чувствую под маской хорошего человека, даже застенчивого… Да, да, даже застенчивого… Поговорите с ним, Коля… Скажите, что я буду ему надежным, верным другом… Я даже не вернусь домой. Отсюда поедем к нему в Казахстан… Скажите ему, что я буду раскачивать его ночью… Через каждые полчаса буду раскачивать… Я не буду спать всю ночь, буду сидеть возле него… Ему же нельзя спать одному… Он надеется на будильник, но разве может будильник заменить человека? Будильник может не зазвенеть… Поговорите с ним, Коля… Ладно?

– Поговорю, – сказал Холин.

– Спасибо вам… Вы добрый…

Николай Егорович вошел в корпус. Няня протирала зеркало на стене.

– Эт чего ж не ночевал дома? – проворчала она. – Вот доложу главврачу.

– А я тогда закурю с горя, – пошутил Холин.

– Я тебе закурю, полуночник…

Жора не спал. Строитель сидел на кровати с мокрой головой и время от времени ерошил себе волосы.

– Явился! – обрадовался он Холину. – Да ты, я вижу, донжуан еще похлеще меня! Кого ж ты нашел?

– Встретил знакомого…

– И таскался с ним по кустам до утра?

– Наподобие этого.

– Если не хочешь говорить – не говори, но врать не надо. Слушай, старик, я не спал всю ночь… Ждал тебя… Боюсь я что-то спать без будильника. Надо съездить купить будильник… Ты сколько дома будешь?

– Да примерно час, до завтрака.

– Разбудишь через час? Я чертовски хочу спать.

– Разбужу.

– Или раньше. Ты посматривай на меня. Не забыл? Если синеть начну – качай немедленно.

– Ладно, – сказал Холин. – Но сначала у меня есть к тебе разговор…

Но строитель уже лежал на кровати, лицом вверх и похрапывал.

Холин пошел в умывальник, побрился, почистил зубы, разделся, лег на кровать и стал думать о Тоне.

«Сегодня мы сходим с нею на маяк, – думал Холин. – А по пути мы будем отдыхать под миндалем… Я буду целовать ее под цветущим миндалем…»

«Еще целый месяц, – думал Холин. – Боже мой, еще целый месяц счастья…» А потом, может быть, он увезет ее домой. Если она сама скажет: «Мы не должны расставаться», он увезет ее домой. Затем они вернутся к морю…

До его слуха дошел стон. Холин привстал и посмотрел на Жору. Строитель лежал весь синий, как голубой марсианин из фантастического романа. Рывком Холин сбросил ноги на пол, схватил Жору за плечи, дернул на себя, бросил на подушку, опять схватил, отпустил…

– Ага… старик… Качай… качай, старик, – прошептал Жора, не открывая глаз. Его лицо стало понемногу розоветь.

Холин теребил строителя, как тряпичную куклу.

– Ты молодец, старик… – бормотал Жора. – То, что надо… Хорошо качаешь… Меня никто так, старик, не качал, как ты качаешь… Пошло, пошло… гадость такая, затрепыхалось… Включилось… Все, старик, отпускай, застучал мотор…

Холин отошел от кровати, Жора полежал немного и встал.

– Спасибо, старик. Я отлично поспал. Теперь опять могу не спать двое суток.

Строитель снова был энергичен и весел. Он стал одеваться.

– А кто тебя дома качает? – спросил Холин.

– Будильник, старик, будильник.

– А если не зазвенит?

– У меня, брат Николай, целых три будильника. Какой-нибудь да зазвенит. – Жора засмеялся. – Но обычно все три грохочут. Такой грохот поднимают, старик, что мертвого поднимут.

– Но ведь самому себя качать трудно.

– Конечно, трудно, старик. Не то, что ты качаешь. Ты качаешь замечательно, старик. Тебе надо в реанимации работать, брат Николай. Или силой тяжести. Ты видел, как сила тяжести качает маятник в Исаакиевском соборе?

– Ты живешь один?

– Один, старик. Как перст, старик.

– Тебе надо жениться. Ты ведь наврал насчет жены?

– Ты думаешь?

– Уверен. Например, на Мальвине. Отличная женщина. И любит тебя. Она с удовольствием выйдет за тебя замуж, будет надежной женой.

– Откуда ты знаешь?

– Она сама мне только что сказала.

Строитель присвистнул, натягивая свитер.

– Ну, пробивная баба… И тебя уже подключила. Нет, старик. Ничего из этого не выйдет, брат Николай. Дамочка, конечно, она неплохая, но, как говорится, издали. А вблизи она меня ни капли не прельщает. Я, старик, гордых люблю, а она бегает за мной как собачонка… Что же это за жена, если бегает за тобой как собачонка… Жена должна быть на равных, с гордостью, с достоинством… Чтобы и посоветоваться с ней можно было, чтобы одернуть умела в случае чего.

– Где ж такую найдешь? – пошутил Холин.

– У меня была такая, старик.

– Была?

– Ну да, старик…

– И разошлись?

– Она умерла, старик.

– Извини. Я не знал.

– Чего там извинять, старик… Давно все перегорело… Вроде бы забылся я, старик… – Жора ушел в умывальник и стал бриться электрической бритвой. Сквозь жужжание доносился его голос: – Ты думаешь, почему я за бабами бегаю? Я забытье поддерживаю, старик… Ну и еще… Движет глупое чувство, что подобную встречу, старик. Похожую… Хоть чуть-чуть похожую… А вот никак не встречается… Все какие-то не такие попадаются, брат Николай… Вот они какие дела, старик… А ты говоришь – жениться… Думаешь, почему я Мальвину к черту послал? Вчера на пляже увидел одну, ну прямо вылитая моя… И внешне, и движениями… Нет мне теперь покоя… Пошли, старик, позавтракаем, да я пойду ее искать… А Мальвине скажи, если будет приставать… Скажи ей; старик, что все кончено, так сказать, благодарю за компанию. Она, в общем-то, хорошая баба, старик, но у нее гордости нет. Многие, старик, от этого проигрывают в жизни, что у них гордости нет…

6

В коридоре лечебного корпуса, прислонившись к подоконнику, стояла Яна. Холин сразу догадался, что она ждала его. У нее это было написано на юной бесхитростной физиономии. Она, видно, узнала, что Холин записан к врачу на шестнадцать часов, и решила перехватить для какого-то важного, неприятного разговора. Что разговор важный и неприятный – тоже было написано на лице медсестры.

Яна еще больше посвежела и налилась, как белый налив к середине лета. Она заменила халат на более широкий, но все равно он не сходился спереди и топорщился сзади.

Холин подошел к медсестре, не дожидаясь, пока она бросится ему наперерез, так велико было волнение «бидона со сливками».

– Антонина Петровна принимает? – спросил Холин.

– Да… принимает… – голос Яны сорвался. – Николай Егорович…

– Слушаю, Яночка…

– Николай Егорович! Вы не должны встречаться с Антониной Петровной! – выпалила медсестра, покрываясь пятнистым румянцем.

Холин ожидал чего угодно, но не этого. Он думал, что у Яны какие-то свои неприятности и она собирается посвятить его в них, посоветоваться…

– То есть… – пробормотал Холин. – Откуда вы взяли… Мы и не собирались…

– Все уже давно знают, – сказала Яна. Она сразу успокоилась. Пятнистый румянец сошел с ее щек, они побледнели. – У нее есть жених, Николай Егорович, – горячо заговорила медсестра. – Зачем вы разбиваете им жизнь? У нее замечательный жених! Он такой обходительный, вежливый, культурный! Он не пьет, не ухаживает за женщинами! Только работает, работает!

– Уж не влюблены ли вы в него, милое создание?

Яна вспыхнула так ярко, что, казалось, от ее лица загорится воротничок халата, и Холин понял: он недалек от истины.

– А вы… вы… оказались таким жестоким. Вы воспользовались, что Антонина Петровна одна, ей скучно…

– В общем, коварный курортный обольститель. Холодный ловелас, растлитель женских душ. К тому же полумертвец. Короче, никакого сравнения с Натуральным доцентом. Это вы хотите сказать, милая Яна?

– И потом, – продолжала девушка, пропустив мимо ушей его самоуничижительную реплику. – Вы губите ее научную карьеру…

– Даже так?

– У нас здесь очень строго… ну если персонал что там с больными… В общем, она может не стать заведующей…

– А вы очень хотите, чтобы она стала заведующей?

– Очень. Мы все хотим, – горячо сказала Яна. – Ее любит весь санаторий… Конечно, есть завистники… И вот эти завистники уже начинают поговаривать о ваших отношениях… Вас видели и в горах, и в ресторане, и у нее дома… Я вас… мы все вас очень просим, Николай Егорович… пожалуйста, отстаньте от нашей Антонины Петровны… Найдите другую женщину. Разве мало вокруг женщин? Вы мужчина интересный, вам это ничего не стоит. А, Николай Егорович? Она такая умница. За что она ни возьмется, у нее все получается! Вы просто не имеете права, – тихо сказала Яна. – Перед лицом всех людей… вы просто не имеете права ломать ее научную карьеру. Подумайте, Николай Егорович… Вы же умный и добрый человек… Я же вижу…

– У Антонины Петровны кто есть? – спросил Холин.

Яна заторопилась. Она посмотрела на него с надеждой.

– Есть… Посидите пока… Я вас вызову…

Медсестра убежала в кабинет. По ее походке было видно, что она считала свою миссию выполненной успешно. Она не сомневалась, что добрый и великодушный полумертвец войдет сейчас в комнату и скажет: «Между нами все кончено. Можете и дальше любить своего жениха, продолжать свое исследование на благо человечества и становиться заведующей на благо санатория». Холин сел на стул, поглядывая на красный огонек над дверью. В коридоре, несмотря на раннее время, уже горел свет: за окном висел пришедший с моря туман, лип к окнам, словно кто-то белый, косматый, заглядывал через стекла с недоброй целью.

– Вы последний?

– Да…

Холин равнодушно посмотрел на очередного больного. Это был еще молодой мужчина, кудрявый, с белым лицом, довольно полный, но полнота шла ему.

– Вы к Антонине Петровне?

– Да.

В руках мужчина держал портфель. «Зачем ему портфель?» – безразлично удивился Холин, опять погружаясь в свои думы, но больной перехватил его взгляд на портфель и стал с готовностью объяснять, для чего ему портфель Видно, это был разговорчивый, общительный человек.

– Я только что приехал. Еще не успел устроиться. Чемодан бросил, а портфель не могу доверить: здесь французский коньяк. – Полный мужчина хохотнул и щелкнул себя по шее. – Как тут насчет этого, строго?

– Каждый сам себе хозяин.

– Это хорошо. А врачиха как, стоящая?

– Она хороший врач.

– А я слышал другое, – опять хохотнул Полный. – Увлекается она этим делом.

– Каким делом?

– Мужичками.

– Не слышал.

– Зря люди трепаться не станут.

– Бывает, и зря треплются.

– Это тоже случается, – охотно согласился больной. – Ну, баба-то она хоть ничего?

– Ничего.

– Не пробовал ухлестнуть?

– Нет.

Полный хохотнул.

– Чего ж ты?

– Для вас оставил, – сказал Холин нарочно грубо, чтобы отвязаться от Полного. Этот тип был неприятен Николаю Егоровичу: какой-то навязчивый, пошлый. Притом Холину казалось, что он уже встречался с ним при каких-то неприятных обстоятельствах, хотя встречаться с этим человеком он никак не мог, – у Холина была хорошая память на лица.

Из кабинета вышел человек, и сразу же загорелась зеленая лампочка. Холин встал и, не посмотрев на Полного, вошел в кабинет.

Тоня сидела, низко склонившись над бумагами, и что-то писала. За соседним столом Яна одним пальцем печатала на машинке.

– Здравствуйте, – сказал Холин.

– Здравствуйте, – Тоня мельком глянула на него. – Раздевайтесь, садитесь.

Он снял пиджак, рубашку и присел к столу. Тоня отодвинула от себя бумаги, стала готовить аппарат для измерения давления. Холин пытался поймать ее взгляд, но она упорно избегала смотреть на него.

– Как вы себя чувствуете?

– Ничего. Спасибо.

– Как спали?

– Спасибо. Хорошо.

– Лекарства принимаете?

– Да.

– Процедуры не пропускаете?

– Нет.

Они разговаривали вежливо, сухо, как и положено внимательному, но очень занятому врачу и аккуратному, деликатному пациенту. По тому, как стучала на машинке Яна, Холин чувствовал, что она вслушивается в каждое слово, в каждую интонацию.

Николай Егорович покосился на Яну и положил ладонь на руку Тони. Она подняла на него глаза.