ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

в которой Онуфрий Степанович нападает на след бандитской шайки. Человек в разорванной рубашке. Ночное дело. Западня

След, на который напал Онуфрий Степанович, были слова одного алкаша, что, дескать, в Малой Озеровке есть двухэтажная дача, окруженная бетонной стеной с колючей проволокой наверху, из-за которой постоянно слышится злобный лай овчарки и глухие стоны, которые можно истолковать как рев оленя.

Несмотря на то, что Онуфрий Степанович еще не совсем окреп после приключения на «даче с ослом», как он теперь ее называл, следопыт все же немедленно выехал в Малую Озеровку.

Алкаш не обманул старика. Дача, похожая на важный оборонный объект, занимала четверть небольшого переулка. Деревянные, окованные железом ворота и калитка выходили прямо на расположенный поодаль пивной ларек. Так что можно было наблюдать за дачей, попивая пиво и не вызывая ничьих подозрений. Онуфрий Степанович так и сделал: два часа проторчал он возле ларька, но за это время на территорию дачи никто не вошел и никто оттуда не вышел. Онуфрию Степановичу ничего не оставалось делать, как попытаться проникнуть на дачу «легальным» способом.

С дугой на шее неутомимый следопыт подошел к «оборонному» объекту и дернул ручку калитки. Ручка повернулась, но калитка не открылась. Старик надавил на калитку плечом. Калитка не поддалась.

Только тут старик заметил кнопку звонка. Он нажал. Где-то очень далеко, едва слышно донеслись дребезжащие звуки. Онуфрий Степанович собрался было долго ждать, но тут вдруг над его головой щелкнуло, и металлический голос спросил:

– Вы по какому делу?

Онуфрий Степанович вздрогнул, поднял голову и увидел над собой забранное сеткой небольшое продолговатое окошко.

– Да вот… – пробормотал он, обращаясь к окошку. – Дугу продаю…

– Какую дугу? – в металлическом голосе послышалось удивление.

– Ну… дугу… от лошади.

– Дугу от лошади?

– Да…

Окошечко помолчало. Онуфрий Степанович с дугой на шее тупо смотрел на него.

– Кх… – откашлялось окошечко. – Передвиньтесь чуть вправо. Стоп. Левее. Еще вправо. Хорошо. Стойте. Да не топчитесь, как лошадь! Стойте смирно!

Онуфрий Степанович застыл.

Над головой его дважды щелкнуло и послышалось гудение. Следопыт почувствовал, что его разглядывают.

– В самом деле дуга… Ну и зачем вы ее продаете?

– Вы меня по цветному телеку смотрите или по черно-белому? – спросил Онуфрий Степанович.

– Гм… допустим, по черно-белому.

– Тут узоры всякие… цветы. Очень красиво, если над кроватью повесить. И бубенчики есть. – Онуфрий Степанович позвенел бубенчиками. – Недорого отдам.

– И находятся – покупают?

– Еще как! Иностранцы – в очередь, – не удержался, чтобы не похвастаться, Онуфрий Степанович. – Доллары суют, а только я их не беру. Я не валютчик.

В окошечке зашептались. Очевидно, подошел еще кто-то.

– Что такое?

– Чокнутый какой-то. Дугу продает.

– Какую еще дугу?

– От лошади.

– Гони в шею.

– А может, купим? Красивая.

– Гони!

– Алле! Старик! Иди себе, мы дуги не покупаем.

Онуфрий Степанович стал подвязывать бубенчики.

– Да! Старик! А как твоя фамилия?

– А что? – испугался Онуфрий Степанович.

– Ничего. Так просто.

– Иванов.

– Ну иди себе, иди, Иванов.

Динамик щелкнул, гудение прекратилось, и старик услышал, как под ветром шумят за бетонной оградой деревья большого сада. Он надел на шею дугу и обошел вокруг ограды. Стена везде была крепкая, новая, высокая, с тремя нитками колючей проволоки. Ни трещинки, ни уступа.

Вдруг изнутри донесся низкий рев. Рев был похож на мычание коровы, только более требовательный, властный. Сердце у старика екнуло. «Олень», – подумал Онуфрий Степанович.

Еще не веря своему счастью, следопыт привалился к холодной бетонной ограде. На впалых щеках Онуфрия Степановича появился румянец, ноги дрожали.

– Нашел… – прошептал бедный старик. – Слава богу, нашел…

Онуфрий Степанович обогнул бетонную ограду и поспешил к пивному ларьку. «Буду до ночи сидеть, а дождусь, чтобы кто-нибудь вышел, – думал следопыт. – Может, Катенька выйдет погулять. Схвачу и на электричку…»

Онуфрий Степанович взял две кружки пива и опустился в лопухи возле ларька. Лопухи были настолько высокие, что из их зарослей торчала только одна голова гангстера.

День выдался серенький. По небу не спеша плыли низкие плотные облака, дул легкий теплый ветер. Из садов поселка тянуло запахом раскрывшихся перед дождем цветов. Народу было мало. На платформу электрички, которая виднелась сразу за пустырем с лопухами, выходило два-три человека, и поезда каждые десять минут с грохотом уносили их.

К обеду заморосило, но дождь был совсем мелкий, теплый, даже приятный, и Онуфрий Степанович не покинул своего наблюдательного поста.

В два часа палатка закрылась на обед.

– Эй, старик! Заснул, что ли? – крикнула продавщица. – Неси кружки!

Онуфрий Степанович только стал приподниматься из лопухов, как вдруг калитка дома, за которым он вел наблюдение, распахнулась и на улицу вышел человек. На человеке был коричневый плащ «болонья» и низко надвинутая на глаза шляпа. Онуфрий Степанович инстинктивно опустился опять в лопухи, но человек даже не посмотрел в его сторону. Он быстро зашагал по тропинке вдоль забора в противоположную сторону.

– Старик! Долго мне ждать? Кружки!

Онуфрий Степанович, не сводя глаз с человека, отнес кружки. Теперь надо было выбирать: или идти за этим человеком, или остаться на посту. Поразмыслив, следопыт решил остаться на посту. Прислонившись к ларьку и прикинувшись подвыпившим, Онуфрий Степанович продолжал наблюдение за укрепленным домом.

Вдруг кто-то сзади хлопнул его по плечу:

– Ну что, дремлем, батя?

Онуфрий Степанович вздрогнул и оглянулся. Рядом с ним стоял широкоплечий парень с длинными неопределенного цвета волосами, прилипшими к голове, и в грязной цветной рубашке, разодранной на груди и скрепленной булавкой.

– Вот… закрыла… опохмелиться не дала, – сказал Онуфрий Степанович и покачнулся. Он надеялся, что парень скорее отвяжется от пьяного.

Но парень и не думал отвязываться. Он наклонился к уху Онуфрия Степановича и сказал:

– А я ведь все о тебе знаю, батя.

– Что? – вздрогнул бедный старик.

– Не скажу.

– А ты скажи.

– Нет.

– Ну как хочешь… ик, – Онуфрий Степанович икнул и притворился вконец пьяным. – Мару-сь-ка-а-а-а вер-на-я-я мо-я… – запел он отвратительным голосом.

– Рубль у тебя есть? – деловито спросил Крепыш.

– Есть… – Онуфрий Степанович достал из кармана горсть мелочи вместе с хлебными крошками и стал считать, – двадцать и пять – двадцать пять. .

– Ладно, – прервал его парень. – Хватит ломать комедию. Не такой уж ты пьяный. Пойдем в «Ласточку» потолкуем. Дело есть.

Заинтригованный и слегка испуганный, Онуфрий Степанович пошел следом за Крепышом.

«Ласточкой» оказалось тесное кафе неподалеку от станции, где торговали бутербродами с салом, засохшими котлетами и вермутом на разлив. Народу было много, пили на прилавке, подоконнике, просто стоя посередине. Было мокро, душно, и летали злые мухи.

Крепыш сдунул с ладони Онуфрия Степановича хлебные крошки, сосчитал рубль, добавил свой мятый, полез в толпу и взял без очереди «огнетушитель», стаканы и две котлеты.

– Давай лучше на улице, – сказал он. – А то тут от винных паров взрыв произойдет, и погибнем в неизвестности.

Они вышли из кафе и устроились на скамейке под старой березой. Шел дождь, но он не мешал – под березой было сухо. Крепыш налил по стакану черной, пахнущей лекарством жидкости, и они выпили.

– Начинай, – сказал Онуфрий Степанович и стал жевать резиновую массу котлеты.

– Я за тобой давно присматриваю, батя, – сказал Крепыш, понизив голос и оглянувшись. – Я тебя на других станциях встречал с этой твоей дугой… Под придурка работаешь. Дескать, кореш дугу покупает… дача с бассейном и оленем и так далее. Мы таких фраеров знаем, батя. Чего ты с того дома весь день глаз не спускаешь, а? Пьяным прикидываешься, а выпил всего две кружки пива. Наводчик ты, батя! Вот ты кто! Теперь ты мне скажи, на кого работаешь, сколько вас?

– Один работаю, – сказал Онуфрий Степанович.

Крепыш вздохнул:

– Одному тяжело, батя. Ну да это дело твое. Только вот что я тебе скажу, фраер. Этот домик тебе одному не по зубам. Понял?

– Какой домик? – неискренне удивился Онуфрий Степанович.

– Сам знаешь какой. Подходил со своей дугой, видел, какая там сигнализация.

Хлопнула дверь «Ласточки». Из кафе вырвался клуб спертого воздуха, нахально покатился по траве, но не выдержал напора озона из близкого леса, чистых капель дождя, свернулся черными кольцами и сдох.

– А что это за дом? – спросил Онуфрий Степанович как бы между прочим.

Выпили еще. Дождь усилился. Тоненькая струйка воды пробила крону березы и звякнула прямо в стакан Крепыша. Тот инстинктивно накрыл стакан ладонью.

– Дом тебе не по зубам, старик. Я же тебе сказал. Хотя добра там невпроворот. Ученый живет. Не то атомщик, не то ракетчик. Секретный объект, в общем. Понял? Ну и, конечно, добра куча. Золотишко уж обязательно водится.

– А бассейн там есть?

– Есть. Только зачем он тебе? Топиться, что ли?

– Откуда ты знаешь про бассейн?

– Был один раз… Машину с кирпичом помогал разгружать.

– И олень есть?

– Чего ты, батя, все про бассейн да оленя волнуешься? Заметил я, ты и на других станциях про это толковал. Ну ладно, не сердись, это дело твое. Есть и олень, и бассейн.

– Точно? – перехватило дыхание у Онуфрия Степановича.

– Точнее некуда.

– А… девочка… маленькую девочку ты не заметил?

– Девочку? – Крепыш задумался. – Постой, постой… Да была… лет десяти. А что?

– Беленькая?

– Точно! А зачем тебе, старик, девочка? А… вон оно что… – Парень присвистнул. – Ты вон чем, оказывается, батя, промышляешь. Детей воруешь… Ну, даешь, старик… А я-то думал, ты по мелочам. – Крепыш посмотрел на Онуфрия Степановича с уважением. – Это уже, как говорится, большой бизнес. На годков пятнадцать потянет.

Прогрохотала электричка. Крепыш почесал спину о лавочку.

– Слушай, батя, – сказал он. – А давай-ка мы возьмем вдвоем этот домик, а? Тебе – девчонку, мне все остальное.

Онуфрий Степанович закрыл глаза. Неужели все это реальность?

– А… ты уже… брал? Опыт есть? – спросил он.

– Два срока по пять и один четыре, – с гордостью сказал Крепыш. – Сейчас я в завязанном состоянии, но в любой момент могу развязаться, поскольку нету тугриков. Идет?

– Идет, – сказал старик хрипло.

В конце концов он возьмет свое законное, а до остального ему дела нет. Даже будет рад. Пусть потрясет Крепыш этих похитителей детей.

– Как будем брать? – спросил Онуфрий Степанович, когда допили бутылку вермута.

Крепыш сплюнул:

– Конечно, подкоп. Надежнее всего. Я знаю одно место – ограда почти к лесу подходит. Там и начнем рыть. Ты, батя, езжай домой, отоспись, а в час ночи я тебя буду здесь ждать. Купи в магазине саперную лопатку – у меня шанцевого инструмента нет.

…Онуфрий Степанович приехал домой пьяный, веселый, наелся борща и завалился спать. Варваре Игнатьевне он сказал:

– Готовься к утру встречать внучку. Только лопатку надо. Сходи купи…

– Неужто нашел? – ахнула старая женщина. – А зачем лопатка?

«Ну и что? – бормотал Онуфрий Степанович, засыпая. – Ну и в случае чего посижу немного. За свое родное можно и посидеть…»

Ночь выдалась темной, ветреной, и это оказалось на руку Онуфрию Степановичу и его напарнику. Ограда дома действительно почти вплотную примыкала к лесу: их разделяла едва заметная тропинка, которой, судя по не сильно вытоптанной траве, редко кто пользовался. Но все же Крепыш решил, что рыть будут по очереди – один роет, другой сторожит.

Первым начал Крепыш. Он вытащил из кармана большой охотничий нож в чехле, положил его рядом, затем поплевал на ладони и всадил в землю лопатку у самого основания стены.

– А нож зачем? – спросил Онуфрий Степанович.

– За надом, – мрачно ответил грабитель.

– На мокрое не пойду, – заволновался старик.

Крепыш подозрительно усмехнулся.

– Ладно, не дрейфь, папаша. На всякий случай.

– С ножом не пойду, – заупрямился Онуфрий Степанович.

– Тихо, падла! – прошипел Крепыш. – А то сейчас шпокну, и «никто не узнает, где могилка моя». Речка рядом. Понял?

– Но…

– Заткнись. Теперь одной веревочкой вязаны. Будет мокрое дело – так обоим вышку пришьют, не посмотрят, кто каков. Гляди лучше в оба, батя. Чуть что – свистнешь.

Крепыш стал энергично вгрызаться в землю. Рыл он как экскаватор. Не успел Онуфрий Степанович и оглядеться, а под стеной уже зияла большая нора.

– Земля мягкая… Хорошо идет, – Крепыш распрямился и вытер пот ладонью. – Поклюй-ка теперь ты, папаша!

Онуфрий Степанович взял в руки саперную лопатку. Деревянная ручка была еще горячей. Старика била мелкая неприятная дрожь. Чем все это кончится? Может быть, обитатели дома услышали их возню и уже ждут с пистолетами в руках? Онуфрий Степанович дал себе слово при первом же подозрительном шорохе бросать все и бежать без оглядки.

А тут еще Крепыш каркает под руку.

– В случае чего, ежели схватят, папаша, ни в коем разе не признавайся, кто ты и откуда. Говори, что, мол, бродяга я, без роду и племени. Иван, не помнящий родства. Понял? Паспорта у тебя нет, они тык-мык, попробуй угадай. Ранее не судим, а раз ранее не судим, то по линиям на ладонях надо читать. Хиромантия называется. А нас двести миллионов. Читай – не начитаешься. Ты случаем старухе своей не сболтнул, куда поехал?

– Не… Сказал, что вообще иду на дело. А куда – не сказал.

– Вот это молодец. Старуха – самое болтливое насекомое. Дай-ка я гребану, папаша.

Через час подкоп был готов. За это время мимо не прошел ни один человек и с той стороны стены не донеслось ни единого шороха.

Первым полез Крепыш. Нож он прихватил с собой.

– Дуй, папаша, – донесся с той стороны шепот. – Свободно.

Онуфрий Степанович, кряхтя, протиснулся в нору. В последний момент дед чуть было не струсил и не задал стрекача, но желание выручить из беды внучку победило.

Во дворе было темно, только далеко у дома светила мощная лампочка. Грабители осторожно пошли по дорожке между мокрыми, шумящими под ветром деревьями.

Вдруг совсем рядом послышался лай овчарки, и на них, гремя проволокой, кинулась огромная собака.

«Все», – подумал Онуфрий Степанович и уже закрыл глаза, ожидая прикосновения клыков к своему горлу, но шедший впереди Крепыш тихо свистнул:

– Цыц, Шарик… Цыц… Тихо…

Собака послушно замолкла и стала ластиться к ногам медвежатника. Онуфрий Степанович очень удивился. Где это собаки ластятся к ногам грабителей?

– Я обладаю собачьим гипнозом, – пояснил Крепыш, когда они двинулись дальше. Овчарка бежала следом, гремя цепью и поскуливая.

Объяснение не удовлетворило Онуфрия Степановича. Какое-то нехорошее предчувствие кольнуло ему сердце. Однако отступать было поздно. Они осторожно шли по дорожке. Показался большой мрачный дом, с одного бока освещенный мощной лампочкой.

– Так… – сказал Крепыш. – Полезем через подвал. Оттуда есть ход на кухню.

«Откуда ему известно про ход?» – опять кольнула мысль.

Как бы читая его мысли, Крепыш пояснил:

– Я тут кирпич несколько раз разгружал, приметил.

И это объяснение не удовлетворило Онуфрия Степановича. Разве может знать человек, несколько раз разгрузивший кирпич, что из подвала на кухню идет ход? Но размышлять над этими двумя странными обстоятельствами было некогда: они подошли уже к входу в подвал.

Дверца была полуоткрыта.

«Странно, – подумал Онуфрий Степанович. – Почему они ее не закрыли?»

– Лезь первым, – сказал Крепыш.

– Почему я? – спросил Онуфрий Степанович.

– Я побуду на шухере.

– Может быть, лучше…

– Лезь, лезь, – грабитель подтолкнул старика в спину. – Да не бойся, там ступеньки.

«Откуда он знает?» – опять удивился Онуфрий Степанович, нашаривая ногой ступеньку.

Вдруг сильный удар пониже спины кинул бедного старика в черную пропасть. Онуфрий Степанович пролетел метра два, цепляясь ногами за что-то острое, очевидно ступеньки, потом ударился головой о стенку и потерял сознание.

«Ловушка… Ах, старый дурак…» – еще успел подумать старик.

Всю ночь, до самого рассвета, не смыкала глаз Варвара Игнатьевна, ожидая возвращения мужа вместе с внучкой. Она нажарила котлет, сварила чудесный, на импортной индейке борщ. Старику из своих запасов выделила четвертинку и поставила ее в холодильник. Затем она перестирала все внучкино белье, убрала в квартире, но время шло ужасно медленно, и, хотя Онуфрий Степанович предупреждал, что раньше утра не вернется, все-таки она каждую минуту бегала в коридор и слушала – не раздадутся ли шаги.

К семи часам утра Варвара Игнатьевна забеспокоилась. Она не знала даже, где в случае чего искать старика. Отправляясь «на дело», Онуфрий Степанович еще был полусонный, полупьяный и на вопрос, куда он едет, лишь бормотал:

– Со щитом или на щите, старая… Военная тайна… И прочий бред.

Варвара Игнатьевна решила подождать до десяти часов, а потом обзванивать больницы и морги.

В девять пятнадцать раздался звонок телефона.

– Алле! – кинулась к аппарату бедная женщина. – Алле!

– Это я, старая карга, – прохрипел в трубке знакомый отвратительный голос. – Твой дурак у нас в лапах. Поняла? Тащи щенка на скамейку, тогда получишь назад сразу двоих. Да без глупостев. Обмозгуй покедова, а я через пять минут позвоню. Не вздумай к легавым обращаться, а то твоему старичку хиракири будет. Знаешь, что такое хиракири? Очень больно. Вот то-то! Покедова!

Пять минут прошли в полузабытьи. Перед глазами бедной женщины плавали черные и белые пятна. Но все же, когда телефон зазвонил снова, она нашла в себе силы взять трубку.

– Алле… – прошептала Варвара Игнатьевна. – Алле…

Теперь говорил другой голос, вкрадчивый, вежливый, – Полушеф.

– Извините, ради бога, это мой помощник… Такой невоспитанный… Слушайте меня. Вы, наверно, уже поняли, что мы не теряли времени даром. Пока ваш муж, возомнивший себя великим следопытом, мотался по пригородам, мы подготовили ему ловушку, и теперь он у нас в руках. Не верите? Вот, пожалуйста. Даю ему трубку. Только предупреждаю: не пытаться узнать местонахождение, иначе прерву связь.

Молчание. Потом тяжелое хриплое дыхание.

– Алле! – сказала Варвара Игнатьевна. – Оня, ты?

– Да… Варя…

– Тебе плохо?

– Нет… ничего…

– Они тебя били?

– Нет… я сам упал…

– Как же это ты, Оня?..

– Очень они уж хитрый ход придумали… Мне и в голову не пришло… Уголовника какого-то подсунули… А это не уголовник, а его сын Михаил… Мебельный грузчик…

– Отключу! – послышался рядом шипящий голос.

– Оня! Оня!

– Да… я здесь, Варя…

– Что же теперь будет, Оня?

– Не знаю, Варя… Но ты им Шурика все равно не отдавай. Поняла? Ни за что! Мы уж старые с тобой, прожили жизнь… Чего нам терять? И в милицию не заявляй, Варя… А то они, гады, еще правда что сделают с девочкой…

– Оня!

– Я здесь, Варя…

– Оня! Да что же это такое?..

– Не плачь, Варюшка… Прощай… У нас столько было хорошего…

– Прощай, Оня… Что бы ни случилось, знай, я всегда любила тебя и люблю…

– Ну ладно, – в трубке опять зазвучал голос Полушефа. – Довольно пессимизма. Все будет хорошо. Итак, «на том же месте в тот же час». Ждем ребеночка. Только давайте на этот раз по-честному. Я вам даю гарантию, что, как только я возьму в руки пацаненка, так сразу же машина с пленными направится к вашему дому. Ну так, значит, до шести! Тот же парк, та же лавочка. Вы меня поняли?

– Поняла! – машинально прошептала Варвара Игнатьевна, кладя трубку.

До вечера еще был целый день. Длинный жаркий день, да и что даст вечер? Ничего… Варвара Игнатьевна по привычке убрала в квартире, сходила в магазин за молоком и хлебом, приготовила сыну завтрак.

Геннадий Онуфриевич вышел к столу веселый, оживленный. Как видно, дела у него шли хорошо.

– Ну что, мать, нос повесила? – хлопнул он Варвару Игнатьевну по плечу. – Все идет о'кэй! Еще одно последнее усилие, и летопись закончена моя. Поняла? Ага, яичница! Да здравствует яичница и кофе – наши верные утренние помощники. А где батя? Дрыхнет или все гнет свои дуги?

– Нету бати… – Варвара Игнатьевна изо всех сил сдерживалась, но все-таки не выдержала и всхлипнула.

– А где же он? Нахрюкался? Ох, батя, батя… Не на пользу ему городская жизнь.

Давно не видела мать сына таким оживленным.

– Ушел батя…

– Куда ушел? Постой, постой… – Геннадий Онуфриевич нахмурился. – Уж не проделки ли опять этого клинописца? Не скрывай, говори правду, мать.

У Варвары Игнатьевны задрожало лицо. Бедная женщина судорожно проглотила слюну, но нашла в себе силы улыбнуться.

– Нет… поехал в лес… заготовок нарезать…

– Вот дает старик… Скоро весь мир дугами завалит. Ты ему посоветуй на бочки перейти, бочки пользу людям приносят, а дуги – так, блажь..

– Хобби, – сказала сквозь слезы Варвара Игнатьевна.

– Это уж точно. Хобби пуще неволи. Катя пишет из Артека?

– Пишет… Ты, сынок, не волнуйся… Ты занимайся своим делом… У нас все хорошо… Все хорошо…

Старая женщина быстро встала, подошла к раковине и стала мыть посуду, чтобы шумом заглушить рыдания.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

в которой идет речь о последнем жестоком испытании, посланном Красиным судьбой. «Happy end», – произносит Геннадий Онуфриевич

Телефон зазвонил в четверть восьмого. Очевидно, все это время шантажисты надеялись, что Варвара Игнатьевна решится на черное дело.

Старая женщина плотно закрыла дверь, чтобы сын ничего не услышал, и взяла трубку.

– Это ты? – спросил хриплый наглый голос.

– Я! Я, бандюга проклятая! – закричала Варвара Игнатьевна. – Чтоб тебе кишки поскрючивало, чтоб ты, подонок, дизентерией заболел!

– Тихо, бабка! Сбесилась, что ли! – шипел сиплый голос, но Варвара Игнатьевна продолжала кричать:

– Чего ж ты, скотина, сам не приходишь? Трусишь? Ты приди! Я тебе подарочек приготовила! Я твою мерзкую рожу серной кислотой оболью!

Варвара Игнатьевна бросила трубку на рычаг. Грудь ее тяжело дышала. Уже давно старая женщина не испытывала такой ярости.

Но через полчаса она остыла и уже пожалела, что дала волю своим нервам. Может быть, довелось бы поговорить еще раз с мужем…

Как раз в этот момент, словно бандиты прекрасно разбирались в психологии, телефон зазвонил снова. На этот раз звонил Полушеф.

– Я очень сожалею, Варвара Игнатьевна, что так получилось, но мой помощник такой грубый, такой невыдержанный. Иногда он даже меня выводит из себя своими словечками… Но вы должны нас тоже понять… Сколько уже времени мы с вами возимся… Причем, заметьте, гуманными методами… Исключительно гуманными.

– Гуманными! – задохнулась Варвара Игнатьевна.

– Да. Гуманными. Вы разве не видели фильмы про настоящий киппэнинг? А гангстеры…

– Вы хуже гангстеров! – закричала Варвара Игнатьевна. – Те хоть сразу, а вы…

– Ну вот что, – голос Полушефа сделался жестким. – Предоставляю вам последний срок. Десять вечера. Если вы не дадите согласия на похищение Смита, то мы уберем последнюю преграду – вас. Вы меня поняли? И тогда мы останемся один на один с вашим сыночком.

– Ну уж, бандюги, нет, меня вам не убрать! Знайте, проклятые, пузырек с серной кислотой всегда при мне! В квартиру вы не влезете, дверь у меня теперь под током, сразу предупреждаю. А на улице пузырек наготове. Вы меня поняли?

– Это уж, мамаша, не ваша забота, каким способом вас убирать. Как говорится, не учи ученого. Итак, до двадцати двух ноль-ноль.

Ровно в десять затрещал звонок.

– Алло, это ты? – спросил знакомый хриплый голос. – Согласна?

– Нет, гангстер паскудный!

– Ну, ну… потише, божий одуванчик. В одиннадцать узнаешь свой приговор.

– Проваливай, дрянь этакая!

Варвара Игнатьевна положила трубку. Руки ее дрожали, но чувствовала она себя спокойно. Теперь дело касается только ее. Ну что ж, она все вынесет, что бы ни придумали эти взбесившиеся маньяки.

Когда в одиннадцать зазвонил телефон, Варвара Игнатьевна не взяла трубку. Что они нового могли ей сказать? Опять ругаться с этими бандитами? Они и ругани-то не стоят.

Как всегда, Варвара Игнатьевна выпила на ночь два стакана горячего молока с медом (она всегда пила на ночь молоко с медом – это улучшало сон и успокаивало нервы) и стала стелить постель…

А телефон звонил снова и снова. В конце концов Варвара Игнатьевна подняла трубку, решив тут же положить ее обратно, если не услышит ничего нового.

– Варя… – послышался далекий тихий голос. – Это я, Оня… Ты спала?

– Нет… Ты где? – Сердце бедной женщины заколотилось. Надежда судорогой прошла по всему телу. – Тебе удалось…

– Я все у них… – голос у мужа был вялый, тусклый. – Но ты за меня не волнуйся. Они меня кормят и хорошо обращаются. Варя, ты пила молоко на ночь?

– При чем молоко? Ты лучше расскажи о себе…

– Варя, ты пила?

– Как всегда.

– Два стакана?

– Что за чепуху ты спрашиваешь? Скажи, тебе удалось увидеть девочку?

– Варя, я должен тебе… Варя… Это я во всем виноват… Но я не знал… Я разболтал, как дурак… Что ты… Что ты пьешь молоко на ночь…

Голос у Онуфрия Степановича прерывался, старик с трудом произносил слова, будто глотал их, а они были большими и сухими.

– И вот теперь… и вот теперь… – В трубке послышались сдавленные рыдания.

– Оня, ты пьян?

– Ни глотка… ни глотка…

– Тебе плохо?

– Слушай, Варя… Варечка…

Давно, ох как давно он не называл ее Варечкой, Может, с того, на заре жизни сенокоса, когда они по любили друг друга. Тот сенокос навсегда остался в ее жизни, и лучше его ничего, наверно, не было. Огромная луна над темным лесом сразу за сверкающим, как озеро, жнивьем; копна сена с дурманящим запахом; пофыркивание лошадей возле застывшей раскрытыми ножницами косилки; воздух, пахнущий и земляникой, и тиной от близкой речки… И его губы, горячие, страстные… «Варюша… Варечка…»

– Да говори же, что случилось?

– Молоко было отравленное…

В первое мгновение она не восприняла его слов, не поняла их значения.

– Какое молоко? Зачем отравлено?

– Я не знаю, как они сделали. Наверно, подсунули пакет, когда ты брала в самообслуживании… Или когда зашла за хлебом и оставила сумку на контроле… Да, да, наверно, тогда… Скорее всего тогда… Они выведали, что ты каждый день пьешь на ночь молоко… Ах я дурак… Если бы ты в десять часов согласилась им помочь, они сказали бы тебе, что молоко отравленное… Варя! Скорей вызывай «Скорую»! Слышишь? Немедленно! А пока пусть тебя вырвет. Съешь что-нибудь, чтобы тебя вырвало… Или пальцы в рот… Подождите, еще минутку… Умоляю… Я не попрощался… Слышишь, Варя? Проща…

Связь оборвалась. Варвара Игнатьевна долго держала возле уха попискивающую трубку, потом осторожно положила ее на рычаг. Она подождала минут пять, не зазвонит ли телефон, но он не зазвонил.

Варвара Игнатьевна вышла в кухню и постояла там, прислушиваясь к себе. Нигде не было больно, только внизу живота ощущалось какое-то неудобство. Затем Варвара Игнатьевна достала из мусорного ведра пустой пакет из-под молока и осмотрела его. Пакет был как пакет. С сегодняшним числом… Варвара Игнатьевна понюхала его. Ей показалось, что изнутри идет какой-то лекарственный запах.

Вдруг резкая боль, почти судорога, заставила старую женщину охнуть, согнуться. Боль началась в животе, прошла по всему телу и закончилась в сердце. Она представилась старой женщине зигзагом молнии, какую изображают на линиях высокого напряжения.

Осторожно, чтобы не вызвать нового удара, Варвара Игнатьевна доплелась до кровати и легла на спину. Значит, все-таки добрались… Варваре Игнатьевне не было страшно. Она думала о сыне, муже, о внуках… Вдруг неожиданная мысль поразила ее. Ведь будет расследование…

Торопясь и прислушиваясь к тому, что происходит у нее в животе, Варвара Игнатьевна дошла до стола, взяла лист бумаги, карандаш, и тут ее настиг второй удар. На этот раз боль прошла поперек живота и осталась внизу, словно змея, свернувшаяся в клубок. Подождав, пока змея уляжется поудобнее, Варвара Игнатьевна написала крупными корявыми буквами: «ЭТО Я САМА. ПРОШУ НИКОГО НЕ ВИНИТЬ».

Расписалась, перевернула лист обратной стороной. Потом шаг за шагом, боясь потревожить змею, старая женщина дошла до кровати и легла. Змея словно ждала этого момента. Длинными кольцами она стала извиваться и биться в животе. Варвара Игнатьевна легла на кровать и закрыла глаза…

…Она не знала, сколько так пролежала, может, пять минут, может, час. Очнулась от крика сына:

– Мать! Ну куда ты там запропастилась! Где чистые штаны? (Шурик-Смит вырос из пеленок и уже спал в штанах.)

Варвара Игнатьевна хотела встать, но руки и ноги отказались ей повиноваться. Она хотела отозваться на зов сына, голос тоже пропал.

– Мать, заснула, что ли? – Геннадий Онуфриевич вошел в комнату с брезгливой гримасой, держа в вытянутых руках мокрые штаны.

– Нет… сынок… не заснула, – прошептала бедная женщина.