Немного поодаль, тоже недалеко от берега, расположен памятник сэру Джозефу Бэнксу. Этот выдающийся учёный-ботаник, будучи в то время ещё совсем молодым человеком, прибыл сюда вместе с капитаном Куком. Ему было всего двадцать семь лет, но он уже состоял членом Британского королевского общества — английской Академии наук. Проведя здесь исследования австралийской флоры и фауны, Джозеф Бэнкс привёз в Англию обширнейшие материалы, великолепный гербарий, уникальные коллекции. После возвращения из этого путешествия Джозеф Бэнкс стал президентом Британского королевского общества и оставался им до конца жизни. А сейчас мы видим повсюду на побережье кустарник банк-сию — это одно-из растений, в названии которого увековечено имя этого замечательного учёного.

Памятник Джозефу Бэнксу представляет собой бронзовый горельеф учёного и примыкающую к нему полукруглую скамейку, на которой очень удобно сидеть рядом с изображением великого человека. На спинке скамейки крупными буквами выбита фамилия — Бэнкс. Рядом на трёх бронзовых щитах надпись: «В благодарную память о сэре Джозефе Бэнксе, 1743 — 1820, знаменитом британском учёном, который посетил эти берега вместе с капитаном Джеймсом Куком в 1770 году. Его содействие британскому поселению в Новом Южном Уэльсе, его благотворное влияние на организацию и администрацию этого поселения, глубокие исследования австралийской флоры, яркая личность и широта воззрений заслужили ему признание как Патрона Австралии».

Ещё дальше у берега виден невысокий обелиск, на нём надпись: «Форби Сазерленд — моряк корабля „Эндевор“ под командованием капитана Кука. Первый британский гражданин, умерший в Австралии, похоронен здесь 1 мая 1770 года». Так увековечил себя один из моряков многочисленной команды капитана Кука, который на третий день после высадки скончался от дизентерии и оказался действительно первым англичанином, умершим на Пятом континенте. Грустный способ стать знаменитым. Вспоминаю, что один из районов Сиднея — Сазерленд — носит имя этого бедняги.

Немного в стороне от печального памятника виден высокий гранитный обелиск, перед ним установлен флагшток. Подхожу к обелиску и читаю надпись: «Этот обелиск воздвигнут в память о Даниэле Карле Соландере, который вместе с капитаном Куком и сэром Джозефом Бэнксом высадился в Австралии в апреле 1770 года. Сооружён его согражданами в Австралии в августе 1914 года». В экипаже «Эндевора» был один шведский гражданин — доктор Даниэль Соландер — ботаник, ученик великого Карла Линнея. Он вместе с Джозефом Бэнксом вёл научные исследования и дневники в течение всего плавания. То, что вместе с англичанами в открытии Австралии принял участие и швед, не преминули отметить его соотечественники, поселившиеся на Пятом континенте.

В небольшом округлом здании музея, деревянном, с большими светлыми окнами, находятся пушка с корабля «Эндевор», старые карты, которыми пользовался капитан Кук, а также картины, отображающие момент высадки Кука и его команды.

И конечно, взгляд орнитолога привычно фиксирует: на площадке около музея прыгают, собирая случайный корм, чёрные с жёлтыми бровями майны. Эти индийские скворцы, завезённые в Австралию, хорошо прижились здесь в садах и парках.

Сегодня состоится доклад доктора Хью Тиндала Биско о его поездке в Южную Америку. Целый год Хью изучал биологию сумчатых в различных районах Южной Америки. По этому случаю Хью, который обычно ходит в серой рубахе нараспашку, надел костюм, тёмный галстук в полоску и выглядит очень респектабельно, но явно непривычно как для него, так и для окружающих. В чайной комнате собралось человек сорок; большей частью это длинноволосые студенты, обросшие бородами, и студентки в очевидных, но невероятных мини и разноцветных брюках.

Доктор Николас на правах заведующего департаментом представил Хью, отпустив пару шуток о его пребывании в Колумбии и «о том, чем он там на самом деле занимался». После этого доктор Тиндал Биско приступил к рассказу о своей работе в Колумбии.

Он рассказал, что мелкие сумчатые многочисленны в колумбийских лесах. И хотя систематика сумчатых Южной Америки известна уже достаточно хорошо, но о биологии их известно очень мало, а местные учёные в основном изучают систематику и географию этих животных.

После того как Хью ознакомил слушателей с системЬй южноамериканских сумчатых, он перешёл к рассказу о своей работе, показал карту района исследований. В этих местах почти нет сезонных изменений климата, но зато в связи с высотной зональностью на расстоянии четырёх часов езды можно увидеть смену ландшафтов от влажнотропического леса до высокогорной тундры. Свой рассказ Хью сопровождает показом диапозитивов с типичными ландшафтами Колумбии.

— Для этих мест, — говорит Хью, — характерно чрезвычайное разнообразие птиц.

В это время на экране появляется слайд с группой коров, что вызывает общий смех. Далее — очень интересные снимки капибары, броненосцев, агути и других характерных млекопитающих Южной Америки, дикой морской свинки (сверху она серая, с беловатым брюшком) и, наконец, самого обычного из сумчатых — опоссума дидельфус. Он обитает в садах и парках. Хью говорит, что это наиболее безобразное и дурно пахнущее животное, которое он когда-либо встречал. Другой вид опоссумов — пятнистый водяной опоссум. Он отлично плавает и поселяется в прудах. Четырёхглазый опоссум имеет всего два глаза, но над ними два светлых пятна, и создаётся впечатление, будто на мордочке этого симпатичного зверька четыре глаза. Все самки южноамериканских сумчатых имеют сумки, но некоторые вынашивают детёнышей снаружи, потому что сумка настолько мала, что детёныши там не помещаются. В горных местах Колумбии помимо опоссумов живут горная тупайя, коати и очковый медведь. Горный опоссум, или ценолестес, очень похож на землеройку и вначале, когда его впервые добыли, даже был записан в землеройки. Позднее ценолестеса стали считать предком австралийских сумчатых, но сейчас доказано, что он не имеет с ними прямого родства.

Первый экземпляр опоссума привёз в Европу Пизон, а вписал его Гесснер. На рисунке, сделанном Гесснером, опоссум был больше похож на уродливого человечка, чем на животное. И название, которое дал ему Гесснер, тоже было своеобразным — симевульпа, что значит «обезьянолис». У южноамериканского опоссума беременность длится всего тринадцать дней. Затем крошечные детёныши забираются в сумку, в которой и проводят целых три месяца. Один выводок следует за другим с интервалом всего в три месяца. Пока предыдущий выводок сидит в сумке, самка уже беременна следующим выводком.

Все сумчатые ведут ночной образ жизни и поэтому часто попадают под колёса автомобилей в ночное время. Местные жители не любят опоссумов. Они считают их вредителями сельского хозяйства. Однажды Хью нанял таксиста из местных жителей, чтобы съездить с ним для отлова опоссумов. Он не сказал ему о цели поездки, боясь, что тот не повезёт, если узнает, что нужно ловить малопривлекательных и вонючих зверьков. Когда же они доехали до места и Хью поймал несколько опоссумов, таксист восторженно воскликнул: «О, опоссум, это же отличная еда! Поздравляю вас!»

После доклада мы ещё некоторое время беседуем вчетвером — Хью, Дик Барвик, Майк Ламберт и я. Майк специально пришёл на доклад, чтобы разузнать о Южной Америке: он поедет в апреле домой, в Великобританию, через Южную Америку, а также Новую Зеландию, острова Пасхи и Таити. Хью дал Майку целый ряд ценных советов и адресов.

Вечером я отправляюсь в гости к университетскому филологу доктору Гранту, который занимается языками редких племён. Сейчас он собирается с женой Джулией и маленькой дочерью отправиться на остров Пасхи, где будет изучать язык тамошних аборигенов. Ранее Грант изучал язык басков и хорошо владеет им. Он уже бывал на острове Пасхи, в Куско, Лиме и стал знатоком Центральной Америки.

— Ряд знаменитых статуй острова Пасхи поставлен недавно стоймя в шеренгу, и все — лицом к морю, — возмущённо говорит Грант. — Это грубая ошибка — ведь аборигены всегда ставили статуи лицом к суше.

— Вот и прекрасно, — говорю я Гранту, — теперь ты имеешь возможность исправить это: приедешь и повернёшь их все правильно, как по команде «кругом».

— Да, — восклицает Грант, — но они же чертовски тяжёлые! Грант показывает нам слайды этих статуй, поставленных, по его мнению, неправильно, а также неоконченных, выступающих наполовину из скалы или из земли. Все это тоже поле деятельности Гранта. Он ещё не знает, где будет там жить, и, показывая на слайдах каменные пещеры аборигенов, говорит, что, может быть, поселится именно в них.

На следующий день я поехал в наше посольство, взял разнообразную литературу о Советском Союзе, чтобы подарить мистеру Садек Хану — пакистанскому энтомологу. Он просил меня об этом уже несколько раз. Попрощавшись с товарищами из посольства, я заехал к нему в департамент ботаники, взял целую батарею банок-морилок для насекомых, которые он специально сделал для меня. Вместе возвратились в общежитие, и Садек Хан пригласил меня к себе на чашку чая.

В своей комнате Садек переоделся в белый шёлковый костюм — нечто похожее на ночную рубашку с торчащими из-под неё кальсонами, расстелил коврик и стал молиться, встав на колени и обращая молитву на восток — в угол над кроватью.

За чаем я отдал Хану литературу. Особенно его заинтересовала книга «Религия в СССР», где много фотографий церквей, мечетей, служителей различных культов, и в частности мусульманских священников, молящихся. Он был очень удивлён, так как был уверен, что молиться в нашей стране запрещено, особенно молодёжи. Он читал об этом в каких-то газетах. Удивило его и то, что я разбираюсь в вопросах религии и «даже» отличаю одну веру от другой. Мистер Хан полагал, что научному работнику в нашей стране знать такие вещи не положено.

Солнечное безветренное мартовское утро. За моим окном на ветвях американского дуба кормятся красно-жёлтые попугаи розеллы. Они срывают жёлуди и поедают их, придерживая одной лапой и разгрызая клювом. Один попугай закусывает жёлуди зелёными листочками. Мне удаётся сфотографировать их фотоснайпером.

После завтрака мы с соседями по общежитию — румынским стажёром-физиком Василем Морариу и английским энтомологом Майком Ламбертом — выезжаем в Голбурн в поисках родео. Нам стало известно, что сейчас в окрестностях Голбурна можно увидеть это красочное зрелище. У выезда из общежития прихватываем с собой французского этнографа Жака. Он шёл в библиотеку, собираясь приступить к изучению малайского языка.

— Ну, видно, не судьба выучить этот язык: как ни соберусь начать, кто-нибудь отвлекает меня, —сетует Жак и, махнув рукой, садится к нам в машину.

— Неужели тебе мало тех семнадцати языков, которые ты уже знаешь? — спрашивает его Майк.

— Конечно, мало. Я должен выучивать по языку в год, чтобы не терять форму, — мрачно отвечает Жак и погружается в чтение очередного самоучителя.

Доезжаем до Голбурна и только тогда узнаем, что родео не здесь, а в окрестностях Круквелла, в двадцати милях отсюда. Приехав в Круквелл, обнаруживаем, что здесь не родео, а сельскохозяйственная выставка. В центре её мы видим своеобразный аттракцион, который называется «замок с привидениями». Это большой двухэтажный автофургон, на стенках его нарисованы скелеты, ведьмы, черти и прочие «дьявольские» атрибуты. За небольшую плату можно войти внутрь и увидеть все эти персонажи воочию. Я предлагаю Жаку зайти, но он говорит:

— О, я думаю, внутри так же кошмарно, как и снаружи. Но после этого он первый берет билет и забирается по лестнице, чтобы зайти в замок. Мы попадаем в тёмный тесный коридор. На стенах светящейся краской нарисованы черти, черепа. Все это фосфоресцирует и дрожит в неясном голубом свете тёмно-синих ламп, горящих под потолком. Поглядев друг на друга, мы обнаруживаем, что лица наши в свете этих ламп мертвенно-синие, со светящимися зубами и глазами. Продвигаясь дальше по тесному тоннелю, попадаем в полную темноту. Я ощущаю, как в кромешной тьме кто-то трогает меня лёгкими прикосновениями за лицо и волосы. Очевидно, что-то свисает с потолка. Затем сбоку чувствую — кто-то толкает и цепляется за меня.

Я догадываюсь, что это какие-то механические рычаги, но становится немного не по себе. Продвигаясь дальше, неожиданно наступаю на что-то мягкое, лежащее на полу. Как только я ступил на это нечто, оно затряслось под моими ногами, как живое. Очевидно, это мягкий коврик с автоматическим движком. В заключение мы все попадаем в тёмный тупик, где нас что-то толкает, тискает, у каждого что-то трясётся под ногами. Растерянно смеясь, пытаемся найти выход из тупика, но его нет.

Проведя в полном замешательстве несколько минут, слышим снаружи голос мальчика, который продавал нам билеты: «Можно мне помочь вам, господа?» Мы хором кричим: «Да!» Слышим звук выдвигаемого засова, и в нашем тупике открывается небольшая дверца на улицу. Выходим с обратной стороны фургона — все очень довольны пережитым приключением. Можно себе представить, в каком восторге бывают мальчишки, попавшие в этот «замок с привидениями».

Затем осматриваем выставку сельскохозяйственных животных. Особенно хороши бараны-рекордсмены. Австралийское овцеводство действительно на высоте. Фотографируем лучшие экспонаты выставки. В это время к нам подходят два пожилых фермера, сухоньких и сморщенных. Увидев наше многочисленное фотоснаряжение, они спрашивают: «А не хотите ли вы снять парочку бравых ребят?» Мы оглядываемся, ища глазами, кого же они имеют в виду. Заметив наше недоумение, старики смеются и тычут себя пальцами в грудь. Нам ничего не остаётся, как сделать по одному кадру этих фермеров-оптимистов.

Очень много на выставке различных развлечений и игр, особенно для детей. Автоматические раскрашенные клоуны с раскрытыми ртами поворачивают головы то налево, то направо, приглашая принять участие в разных играх. Карусели всевозможных систем, площадки с электрическими «гоночными» машинами. Ребятишки с увлечением гоняют по площадке, сталкиваясь и обгоняя друг друга. Иногда то одна машина, то другая «не контачит»: что-то нарушается в её электропроводке. Тогда дежурный подбегает к машине и толкает её ногой, после чего она снова приходит в движение.

Обратно в Канберру мы едем другой дорогой — через Бангендор, минуя озеро Джордж. К северу от селения Торего я замечаю по левой стороне очень большой и живописный овраг. Останавливаемся и спускаемся в него. Длиной овраг несколько сот метров, в ширину около двадцати, а в глубину до трёх метров. В середине его торчат столбчатые останцы. На дне оврага спугнули кролика — основного виновника появления таких оврагов. Кролики, а также овцы разрушают растительный покров, а затем оголённая почва уже не может противостоять овражной эрозии.

На заборе из колючей проволоки обнаружили замечательных мелких многоугольных пауков. Среди них есть и чисто чёрные, и яркие бело-пятнистые. Эти пауки плетут паутину на кустах и на колючей проволоке, причём предпочитают заборы — здесь на каждых ста метрах можно найти около двадцати пауков. И в форме своего тела они будто переняли что-то от колючей проволоки: с боков брюшка торчат во все стороны шесть шипов. Пауки эти называются рождественскими: появляются они обычно перед самым Рождеством.

Останавливаемся в небольшом селении Торего. В центре его старинный каменный дом — местный отель, небольшой тёмный бар при отеле, где два старичка с кружками пива в руках беседуют между собой на типичном фермерском диалекте, вставляя bloody[9] через каждую пару слов. Недаром это слово здесь называют «великое австралийское прилагательное». Заходит ещё один фермер, средних лет, и весело спрашивает одного из стариков:

— Ну, как ваша пенсионная жизнь?

— О, чертовски прекрасно, — отвечает тот. — Я слишком много имел в своей жизни этой чертовской работы, пора и отдохнуть.

Майк и Жак за кружкой пива обсуждают, какие улицы Лондона наиболее привлекательны и где можно найти хорошее кафе, а где хороший магазин. Дело в том, что Жак жил некоторое время в Лондоне и знает по крайней мере центральную часть города не хуже Майка.

Майк говорит на чистом английском языке, а Жак — с французским акцентом. Хозяйка бара внимательно прислушивается к их разговору и пристально, с подозрением осматривает их обоих. Фермеры тоже замолкают и, приоткрыв рты, разглядывают диковинных гостей. Я специально отсел в сторонку с бокалом апельсинового сока и, не привлекая внимания, наблюдаю эту сцену со стороны.

Майк рассказывает, что, как правило, чистый английский язык всегда выдаёт его неавстралийское происхождение. А англичан в провинциальных районах Австралии недолюбливают, для них здесь есть особое название «pommy bastard». Значение этой клички расшифровывается по-разному, но во всех случаях неблагоприятно для англичан. Однажды во время поездки по «глубинке» Майк обнаружил надпись на пыльном кузове своего «лендровера»: «Bloody pommy bastard». Очевидно, пока он перекусывал в придорожном кафе, ребятишки, услышав его произношение, решили обозначить национальную принадлежность владельца автомобиля.

Озеро Батерст, недалеко от Торего, совсем не фотогенично. Оно мелкое, без какой-либо древесной растительности по берегам, с обширной илистой отмелью. Зато на дороге близ озера обнаруживаем раздавленную машиной крупную коричневую змею. Она повреждена лишь немного. Я беру змею с собой. Приехав в Канберру, первым делом бегу в лабораторию, чтобы поместить змею в спирт.

На следующий день мы выезжаем на экскурсию в лес Ури-ярра. Близ дороги я замечаю крупную ящерицу — бородатого дракона. Она запрокинула вверх голову: принимает солнечную ванну на самой обочине. Я проезжаю буквально в десяти сантиметрах от неё, но она даже не шевельнулась. Тогда я останавливаюсь и выхожу из машины, осторожно ступая и приготовив сачок. Но нет! Она тут же исчезает под скалой у дороги. Значит, ящерица понимает, что машина не опасна, если сидишь на обочине, а вот пеший человек — всегда враг.

На цветущих кустах в долине реки Кондор-Крик находим ярких, красочных бабочек далиас. Их здесь целая стайка, они перепархивают по белым пахучим цветам. Тут же мы обнаруживаем мелких коричневых крапивниц и великолепных жуков, зелёных, с металлическим блеском.

Вернувшись в Канберру, отправляемся на фестиваль популярной музыки, который состоится после полудня в пригороде Канберры. Фестиваль проходит на открытом стадионе. Вокруг скопились сотни автомобилей. Здесь же полисмены и полицейские машины. Одна из них — грузовик с решёткой, очевидно, на случай буйного поведения участников.

Здесь собралось более двух тысяч человек, в основном молодёжь. Большинство из них — весьма экстравагантно одетые хиппи. У одного на голове потрёпанная ковбойская шляпа, у другого — картонная коробка из-под фруктов, некоторые облачились в какое-то тряпье, другие обнажены до пояса. Они ходят, сидят на земле и лежат обнявшись. Повсюду расставлены киоски, бойко торгующие напитками, горячими сосисками (hot dogs) и сандвичами. Продаются здесь и громадные, в метр диаметром, яркие надувные шары. Обёртки и банки все бросают прямо наземь, и все поле выглядит как большая мусорная корзина.

Хотя сборище очень пёстро и беспорядочно, однако бросается в глаза общая доброжелательность и какое-то миролюбие всех собравшихся. Не слышно ни выкриков, ни грубых слов, ни ссор, не видно ни одного пьяного. Здесь продаются только безалкогольные напитки. Парни ведут себя так спокойно и дружелюбно, что полицейским даже нечего делать. Несколько полисменов лениво прогуливаются по полю среди мусора, переступая через сидящих и лежащих молодых людей.

Разглядев издали эстраду, мы увидели громадные рупоры, направленные на поле. Подойти близко к эстраде нам не удалось: громкость звука такая, что даже в дальних рядах я почувствовал себя нехорошо, барабанные перепонки подвергались почти невыносимому испытанию. Выступающие ансамбли с одинаковой громкостью исполняли одну песню за другой, отличить которые не посвящённому в современную популярную музыку оказалось практически невозможно. Я не мог понять, как выдерживает этот шум молодёжь, сгрудившаяся у эстрады. Вспоминаю газетное сообщение о том, что у любителей современной эстрадной музыки отмечено сильное понижение остроты слуха, доходящее иногда до частичной глухоты.

Покидая стадион, замечаем у выхода юношу и девушку — миловидных и аккуратно причёсанных в отличие от большинства посетителей фестиваля. Они раздают всем выходящим листки. В них сообщается, что реформистская церковь призывает присоединиться к ней под лозунгом: «Come alive» — буквально: «Приходи живьём». Нас обгоняет полицейский грузовик с решёткой, занавеска опущена — значит, рейс всё-таки не порожний.

Вернувшись в общежитие, встречаю профессора Роберт-сона с женой, которые тоже приехали с воскресной прогулки. Профессор ещё ходит с палкой, но машину уже водит. Выражаю своё удовольствие, видя его столь активным. Профессор отвечает, что водить машину для него легче, чем ходить. Его машина с автоматическим сцеплением, и поэтому левая, сломанная нога не требуется при вождении.

Целый день я занят подготовкой к отъезду: получаю оборудование, звоню в Мельбурн, чтобы предупредить о своём приезде. Пишу письмо профессору Александру Михайловичу Чельцову на нашу кафедру о том, что департамент зоологии шлёт в дар посылку с уникальными животными. Утконос и ехидна, а также другие редкости поступят в коллекцию кафедры биогеографии.

К девяти часам вечера заканчиваю сборы и выезжаю в Мельбурн. Проехав город Ясс и ещё около сотни километров, останавливаюсь ночевать на одной из площадок для отдыха, которые расположены через каждые пятьдесят — семьдесят километров вдоль трассы.

Солнечным тёплым утром после зарядки и лёгкого завтрака отправляюсь в дальнейшую дорогу. Она вьётся среди холмов, поросших отдельными эвкалиптами или живописными рощицами. Основная же площадь вокруг дороги занята пастбищами. Между мелкими городками попадаются только въезды на фермы. У каждого — почтовые ящики, сделанные в основном из железных бочонков, окрашенных белой краской.

Каждая ферма имеет своё название, и бочонки иногда очень живописны. Так, один из них укреплён на большой цепи, которая завита в спираль, поднимающуюся из земли.

Пришлось за этот день увидеть две «эффектные» автокатастрофы. Легковая машина с прицепом-караваном врезалась в придорожное дерево. Машину уже увезли, а прицеп, смятый, как пачка сигарет, обнял ствол дерева и обвился вокруг него. В другом месте из-под обрыва краном достают машину, которая «забыла» повернуть налево и скатилась вниз, где и застряла в кустах на крутом склоне.

Навстречу проносятся огромные грузовики с расположенными в два-три этажа автомобилями, с коровами и овцами. На одном грузовике проехал навстречу ржавый танк без пушки. Возможно, реликвия войны? А на другом — я в первый момент даже не поверил своим глазам — весь контейнер заняли четыре громадных индийских слона!

В четыре часа дня прибываю в Мельбурн. Ещё за десять километров пахнуло морским воздухом, но в городе приходится окунуться сначала в городской воздух, пропитанный выхлопными газами. Над улицами висит шапка тёмно-серого смога, вдали видна мрачная группа небоскрёбов. Это Сити — центральная часть города.

Быстро нахожу Мельбурнский университет и прибываю в департамент русского языка (буквально — «русский департамент»). Меня радушно встречает Нина Михайловна Кристе-сен — встретиться с ней мне рекомендовали ещё в Москве. Я уже «запланирован» на завтра для доклада в Монешском университете, а на послезавтра — в департаменте русского языка, которым заведует Нина Михайловна.

Оказалось, что я опоздал на интереснейшую встречу: всего лишь три часа назад здесь выступал Андрей Вознесенский и читал свои стихи. Он прибыл в Мельбурн на ежегодный фестиваль искусств «Мумба». Слово «мумба» на языке аборигенов означает «праздник с развлечениями». Под таким экзотическим названием ежегодно устраивается в Мельбурне фестиваль, на котором часто бывают и советские участники. На этот раз сюда приехал Андрей Вознесенский. Сначала состоялось два выступления в концертных залах, но аудитория была полупустой — оказывается, австралийская публика ещё недостаточно подготовлена к знакомству с советской поэзией.

Сегодня в большую аудиторию буквально набились сотни студентов, а многие даже не смогли попасть внутрь.

Андрей Вознесенский выступал с большим подъёмом и остался очень доволен тёплым приёмом.

Организовал выступление сотрудник департамента поэт Игорь Иванович Межаков-Корякин. Этот человек небольшого роста, коренастый, лет около сорока, с тёмной шевелюрой и седеющими бакенбардами говорит по-русски совершенно свободно и правильно, хотя попал в Австралию ещё ребёнком. Далеко не все русские сохраняют здесь такое свободное владение родным языком. Игорь Иванович очень доволен успехом этого мероприятия. Он провожает меня до университетского общежития, где мне ещё с пятницы забронирована комната. На доске жильцов уже набрана белыми пластмассовыми буквами моя фамилия. Директор общежития, типичный английский джентльмен с рыжеватыми усами, увидев, что я в шортах и кедах, встревоженно спрашивает, есть ли у меня костюм: на ужин нельзя приходить в спортивной форме. Успокаиваю его, что есть костюм и даже галстук.

У Игоря Ивановича нет автомобиля, поэтому я отвожу его домой. Заехав «на минутку», задерживаюсь у него на пару часов. Игорь Иванович заводит для меня магнитофонную запись сегодняшнего выступления Вознесенского. Он прекрасно читает стихи, «с надрывом», так что даже мурашки по спине пробегают. Оказывается, он также и комментирует свои стихи по-английски, причём говорит хорошо, даже шутит, и студенты живо реагируют на его шутки, а после чтения бурно и подолгу аплодируют. Но за полный перевод своих стихов он не берётся, и переводы на английском читает студентка Мельбурнского университета мисс Ландон.

Игорь Иванович рассказывает о своих мытарствах с переводами советских поэтов. Ему удаётся очень неплохо переводить Евтушенко, Вознесенского, Бэллу Ахмадулину и других современных советских поэтов. Но здесь есть также несколько переводчиков-англичан, которые подвизаются на этом поприще, не зная как следует русского языка. Поэтому переводы у них получаются подчас весьма комичными. Игорю Ивановичу удалось уже в гранках задержать перевод «Братской ГЭС» Евтушенко, который сделали эти англичане. Он привёл мне лишь несколько примеров. Так, строчку «Листами под покрышками шурша» они перевели, как «Под крышами шуршала трава»; фразу «И плывут струги» эти переводчики перевели, как «Стружки плывут вниз по реке». Такая фраза, как «Я вбирал, припав к баранке», была переведена ими: «Жевал калач», а уж, конечно, жаргонной фразой «по фене ботают ножи» эти переводчики были полностью дезориентированы. Решив, что «феня» — женское имя, они перевели так: «Девушки танцуют с ножами». К счастью, Игорь Иванович увидел это все в гранках и сумел полностью исправить.

Год назад Игорь Иванович совершил длительную служебную поездку по США, Индии, Индонезии, был он также в Москве и Ленинграде.

Будучи в Москве, он побывал во многих памятных местах, и в частности в Переделкине, у могилы Бориса Пастернака. Там он встретился с молодым человеком — туристом. Они сфотографировали друг друга у могилы поэта, а потом разговорились. Игорь Иванович спросил молодого человека, откуда он. Тот с гордостью сказал: «Угадайте!» — «С Кавказа?» — «Нет, дальше». — «Из Средней Азии?» — «Ещё дальше». — «Из Сибири?» — «Да нет, дальше». — «С Дальнего Востока?» — «С Камчатки», — гордо ответил парень. «А вы откуда?» — в свою очередь спросил он Игоря Ивановича. «Тоже угадайте», — ответил тот. Парень перебрал все дальние края нашей страны и, дойдя до Камчатки, в изнеможении остановился. «Так откуда же вы?» — «Из Австралии», — был ответ.

Когда стемнело, мы пошли посмотреть ручных кольцехвостых поссумов, которые живут в маленьком саду около дома. Хозяин приучил их появляться после заката солнца на подкормку. Угощение для них — кусочки хлеба, гроздья винограда. Зверьки не даются в руки, но позволяют почесать за ухом, после того как получат угощение. Их трое: самочка и двое детёнышей. У мамы русское имя Маша, а дети уже австралийцы — Мики и Мини.

И снова Игорь Иванович возвращается к воспоминаниям о своём пребывании в Москве и Ленинграде, где он обошёл все музеи, театры, библиотеки, и месяц промчался для него как один день. «А что же самое примечательное, — спросил я, — из того, что вы увидели или на что обратили внимание?» — «Самое удивительное — это то, что все там говорят по-русски», — ответил он со вздохом.

Вернувшись в университет, мы отыскали там биолога доктора Тима Или. Мы долго беседовали о его зоологических исследованиях. От сугубо специальных вопросов разговор постепенно перешёл к различным приключениям, связанным с животными. Доктор Или рассказал, что в Мельбурнском зоопарке есть надувной механический слон, на котором катают детей. Раньше для этого держали живых слонов, но после несчастного случая пришлось это прекратить.

Механических слонов изготавливает приятель Тима. Он собирает их в своём гараже и затем поставляет в зоопарки и на выставки. Однажды Тим привёл к нему своего друга и сказал, что в гараже хозяина есть живой слон, поэтому нужно быть очень осторожным, чтобы случайно не выпустить его. Друг сначала не поверил этому, однако Тим заранее позвонил своему приятелю и предупредил об этом маленьком розыгрыше. Хозяин зашёл в гараж и, звеня посудой и производя трубные звуки, начал кричать на слона: «Стой! Пошёл назад! Не напирай на меня!» и тому подобное. Потом, осторожно выйдя из гаража, показал гостю через щель механического слона, который стоял в тёмном гараже. Тот был поражён и совершенно уверился, что слон живой. Когда же впоследствии он узнал, как его разыграли, то, расхохотавшись, лишь смог вымолвить, обращаясь к доктору Или: «You bastard!»[10]. Доктор Или — большой любитель различных розыгрышей, или, как называют таких людей, practical joker[11]. На своём крыльце он периодически прикрепляет на цементе монеты в двадцать центов, а затем с удовольствием наблюдает, как некоторые из гостей пытаются поднять их. Но однажды, придя домой, он обнаружил, что все его монеты по двадцать центов сколоты, а вместо них прикреплены монеты по одному центу. Так ответил на шутку кто-то из его друзей.