Зелёная серия - Полет бумеранга

В Монешском университете, где работает доктор Или, я читал лекцию на тему: «О преобразовании и охране природы пустынь». Собралось человек пятьдесят. Это студенты и преподаватели. Первую часть я успел подготовить на английском языке, а вторую пришлось сразу переводить с русского текста. После доклада задавали много вопросов. Чувствовалось, что эта тема интересует здесь многих. Спрашивали о методах полива, о борьбе с засолением, о типах колодцев, о пастбищах, о породах овец, о пустынных заповедниках.

После лекции телевизионный продюсер Кен Тейлор приглашает меня на телестудию, где он создаёт серию фильмов о природе Австралии. В содружестве с доктором Или он уже сделал шесть фильмов о птицах и сейчас готовит ещё шесть. У Кена Тейлора есть идея снять совместно с кинематографистами Советского Союза фильм об острохвостом песочнике, который гнездится в нашей стране, а зимует в Австралии. Я предлагаю Кену Тейлору снимать фильмы не только на тему об общих животных, но также по общим проблемам, а именно об охране природы, о заповедниках, животном мире пустынь.

Посмотрев фильмы Кена Тейлора, я убедился, что они действительно очень хороши. Один из них посвящён клино-хвостому орлу. В нём убедительно доказывается, что эта птица не вредна для овцеводства. Показана работа учёных, исследующих биологию клинохвостого орла.

Замечательны также фильмы о жизни пеликанов на гнездовье. Особенно любопытно поведение птенцов. Наевшись рыбы, которую они достали из зоба родителей, птенцы ложатся наземь, как мёртвые, распластав крылья.

Они делают это, чтобы их не беспокоили другие птенцы, иначе из-за волнения они могут непроизвольно отрыгнуть всю полученную пищу. Очень удачно сняты сцены общения пеликанов, их полет в замедленном темпе, и все это сопровождается замечательной музыкой Корелли, Вивальди и других итальянских композиторов. Музыка настолько хорошо подобрана под движение птицы, что кажется, будто сама птица при помощи крыльев дирижирует этой музыкой.

Очень красочны и музыкальны также фильмы о бролге — австралийском журавле, о рыбоядной хищной птице скопе. Танцы журавлей и броски скопы в воду за рыбой — редкостные кадры, интересные и натуралисту, и массовому зрителю.

По дороге в общежитие замечаю на центральных улицах Мельбурна в кронах деревьев громадные стаи скворцов, которые собираются на ночёвку с щебетом ц шумом. Такие же стаи скворцов можно видеть зимой в скверах наших южных городов — Баку, Тбилиси.

На следующий день у меня выступление в русском департаменте. На этот раз Нина Михайловна просит меня сделать доклад на русском языке, чтобы студенты могли послушать «натуральную» русскую речь. Все слушатели — преподаватели и студенты — расселись в аудитории на полу: так как стульев не хватало, решили, что лучше никто не будет сидеть на стульях, и вынесли их в коридор.

Я рассказываю об охране природы в СССР — об охране почв и лесов, о спасении зубра и соболя, о заповедниках, о проблеме Байкала, о чистом воздухе Москвы и об Обществе охраны природы.

После выступления задают много вопросов, а затем Нина Михайловна также делится своими впечатлениями о Москве. Она говорит, что действительно в Москве воздух удивительно чистый для такого крупного города. Только вот в самолётах у нас ещё курят. Это единственный вид транспорта, на который ещё оказывают влияние международные правила. Но в наземном транспорте курить у нас запрещено в отличие, например, от австралийских автобусов, где курильщиков просят лишь пройти в задние ряды, но автобус все равно наполнен табачным дымом.

Получив билет на пароход «Принцесса Тасмании» для себя и для автомобиля, я возвращаюсь в департамент и сообщаю об этом. Все удивлены, как мне удалось заказать билет всего за две недели. Обычно на машины нужно заказывать место за полгода, а на такие праздники, как Рождество и Пасха, даже за два года вперёд. Поэтому доктор Или, узнав о моём успехе, восклицает: «Ну, ты просто везучий парень!»

Покидая университетское общежитие, прощаюсь с директором. Он просит меня обязательно приехать на следующий фестиваль «Мумба». Оказывается, меня считали участником фестиваля, так как я приехал в день открытия и уезжаю на следующий день после закрытия. Пришлось с сожалением сообщить, что я не был ни на одном из фестивальных мероприятий.

Перед отъездом из Мельбурна Нина Михайловна приглашает меня провести время в кругу её семьи. Выезжаем из центральной части города, сдавленной серыми многоэтажными зданиями, и вскоре оказываемся в зелёном пригороде с уютными домиками, выстроенными на небольших участках разгороженного заборами эвкалиптового леса. На пороге дома нас встречает муж Нины Михайловны — Клемент Берн Кристесен; он просит называть его просто Клем.

В ходе тёплой добросердечной беседы узнаю, что Клем Кристесен — поэт и писатель-очеркист, а кроме того, — издатель солидного литературного ежеквартального журнала «Мин-джин Куотерли».

Клем дарит мне несколько номеров этого журнала, а затем вместе с женой надписывает для меня недавно вышедшую свою книгу «Рука памяти». Великолепно изданная, с изящными иллюстрациями, книга содержит повести, рассказы и стихи Клема, выходившие ранее в разных журналах. Повести я обещаю прочесть впоследствии, а несколько стихов просматриваю сразу и с удовольствием выражаю искреннее восхищение: тонкие, лиричные стихи о природе, о человеческих чувствах, их можно сравнить по стилю со стихами Мея или Фета. Клему такое сравнение ничего не говорит, но Нина Михайловна даже зарделась от такой похвалы её мужу и, пока я проглядываю книгу дальше, вполголоса объясняет ему, в какую когорту классиков его предлагают включить.

Выходим во двор и прогуливаемся по участку, заглядывая под валежник, выслеживая птиц в кронах деревьев. Супруги Кристесен, по горло занятые творчеством и служебными делами, не притрагиваются к лесу на своём участке — здесь для них лишь общение с природой в короткие часы отдыха. Подойдя к забору, Нина Михайловна говорит:

— А вот эта территория тоже принадлежала нам, но мы её продали.

— Если не секрет, что заставило вас отказаться от части земли, ведь её все здесь очень ценят? — спрашиваю я.

— В двух словах: я отказалась от куска земли здесь, чтобы иметь возможность увидеть родную землю.

— Как это?

— Длинная история… Ещё ребёнком я попала сюда, в Австралию, вместе со своими родителями. Они покинули Россию в начале века, жили в разных странах, а затем осели в Мельбурне. В семье всегда говорили только по-русски, часто вспоминали родные края, много рассказывали мне о Родине, о её природе, о людях. И у меня с детства возникло и крепло желание восстановить связи с родительской землёй, побывать в России, в Советском Союзе. И вот когда я уже преподавала русский язык в Мельбурнском университете, вышла замуж за Клема, мы решили, что мне надо съездить в Россию. Поездка на другой край света стоит дорого, вот мы и придумали продать половину нашего участка, а на вырученные деньги купить туристическую путёвку в Советский Союз. Удивительное было ощущение — в Москве все вокруг говорят по-русски, а на Красной площади, у Кремлёвской стены, скрипит под ногами снег (я была там зимой).

— Не открою секрета, если скажу вам, что, несмотря на все годы, прожитые здесь, вы говорите по-английски с заметным акцентом, — замечаю я.

— Да, это я прекрасно знаю, — смеётся Нина Михайловна.

— Но вот русский язык у вас безукоризненный, нет ни малейшего акцента, будто вы вчера прибыли из Москвы.

— Это приятно слышать, я ведь преподаю свой родной язык, и мне важно знать, что доношу его до учеников без каких-либо искажений, — довольная похвалой, улыбается Нина Михайловна. — После первой поездки, когда уже лишилась половины своего участка, я неоднократно бывала в Москве по служебным делам. Мне удалось установить научные и педагогические контакты с кафедрой английского языка в Московском университете, и особенно я рада моей дружбе с замечательным учёным и педагогом Ольгой Сергеевной Ахма-новой. Бывала у неё на кафедре, дома в Москве и на подмосковной даче — это маленький домик на Рублевском шоссе, у самой Кольцевой дороги.

— С большим удовольствием сообщу вам, что я хоть и недолго, но учился английскому у Ольги Сергеевны. И конечно, перед моим отъездом она просила передать вам сердечный привет и этот небольшой сувенир, — говорю я и вынимаю из сумки роскошную матрёшку, вручённую мне в Москве О. С. Ахмановой.

Нина Михайловна и Клем искренне радуются при виде русского сувенира и долго разглядывают и раскладывают его.

— Громадное спасибо за привет и сюрприз, — говорит Нина Михайловна. — А я тоже приготовила вам маленький сюрприз. Приглашаю вас попить чайку к своему соседу, но не к тому, что купил у меня участок, а к другому. Я уже позвонила ему, и он ждёт нас. Это мой старинный друг Алан Маршалл.

— Тот самый? — удивлённо восклицаю я. — Он вам знаком?

— Он мой сосед, — словами из «Евгения Онегина» отвечает Нина Михайловна и смеётся. — Пойдёмте, он уже вышел на порог своего дома.

Мы идём по узенькой тропинке через лужайку к соседнему дому, и оттуда навстречу нам, опираясь на костыли, шагает крепкий, широкоплечий старик невысокого роста. Ещё издали он лучезарно улыбается нам. У Алана Маршалла доброе, мужественное, с крупными чертами лицо: высокий лоб, глубоко посаженные весёлые глаза, большой красивый нос, квадратный подбородок. Остановившись, он крепко пожимает нам руки.

— Очень рад видеть гостя из Советского Союза, — говорит Алан Маршалл. — Вы ведь, наверное, знаете, что я имею честь в течение ряда лет быть президентом общества «Австралия — СССР».

— И я рад передать вам, большому другу нашей страны, горячий привет от Союза советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами (в этом союзе я активист Ассоциации дружбы с народами Африки). Уверяю вас, что не только члены союза, но и миллионы моих сограждан разных возрастов и профессий — ваши верные друзья, почитатели вашего таланта.

— Когда я приехал в Советский Союз, то был приятно удивлён, что там мои книги знают лучше, чем во многих англоязычных странах. И теперь у меня много друзей в вашей стране.

— Дорогой Гуравилла, — улыбаясь, говорит Нина Михайловна, — покажите, пожалуйста, нашему гостю вашу библиотеку.

— Как вы назвали Алана? — шёпотом спрашиваю я, пока мы следуем за хозяином по тропинке к дому.

— «Гуравилла» на языке аборигенов означает — сказитель, народный певец, близко по значению к европейскому — бард, менестрель. Так прозвали Алана аборигены, среди которых он провёл много дней и о ком так тепло и сердечно поведал в своих рассказах.

Входим в скромный домик писателя и попадаем в большую комнату — кабинет с письменным столом и книжными полками по стенам. Алан с гордостью показывает свои книги в переводе на русский язык. Это автобиографическая повесть «Я умею прыгать через лужи» и другие произведения писателя, хорошо известные в нашей стране.

— Особое значение я придаю работе над повестями и рассказами о жизни австралийских аборигенов, — говорит Алан Маршалл. — Меня остро волнует судьба коренного населения Австралии, его будущее. Ведь у аборигенов ещё сохранилась самобытная культура, фольклор, наскальная живопись. Их произведения искусства представляют исключительный интерес. Но все это быстро исчезает под напором цивилизации. Как помочь аборигенам не только выжить на собственной земле, все более заселяемой белыми пришельцами, но и, главное, сохранить своё лицо, свою национальную самобытность, стать полноправными гражданами своей страны, войти в нашу современную жизнь, не растворившись без следа среди белого населения? Вот вы сказали, что занимаетесь проблемами Африки. Должен заметить, что в нашей стране многие аспекты борьбы аборигенов за свои права сродни тем проблемам, с которыми сталкиваются народы африканских стран в борьбе за независимость. Но здесь все гораздо сложнее.

Алан Маршалл раскрывает одну из своих книг, которую, по его словам, любит больше других. Называется она «Мы такие же люди».

— Вот что я написал в заключение этой книги: «Нелепо уверять коренных австралийцев, что все люди — братья, когда белые отказываются принять их, как равных, эксплуатируют их, считают их просвещение угрозой своему благосостоянию и отказывают им в гражданских правах. В Австралии существует рабство — рабство в самой постыдной и жестокой форме».

— Страшные слова, — невольно поёжившись, обращается ко мне Нина Михайловна. — Но трудно усомниться в их справедливости, когда говорит сам Алан Маршалл, — уж он-то знает жизнь аборигенов не понаслышке.

— Давайте перейдём к чаю и к другой теме, — предлагает писатель, заметив, как мы помрачнели. Он приглашает нас в другую комнату, где его сестра — обаятельная, энергичная пожилая дама — уже накрыла маленький столик к чаю.

— Через пару месяцев мне стукнет семьдесят лет, но я ещё планирую совершить новую поездку по Советскому Союзу, — улыбается Алан Маршалл. — Я побывал не только в Москве и Ленинграде, мне удалось проехать по Сибири и Кавказу, Средней Азии и Дальнему Востоку. Видел я и Байкал, и Голодную степь, ставшую цветущим краем, и больше всего радовался встречам с советскими людьми — простыми, дружелюбными, живущими какой-то особенной, светлой, духовно богатой жизнью, занятыми большим общим делом. Это удивительное ощущение — хоть и не понимал языка, но чувствовал себя среди родных, близких людей.

— Спасибо вам, дорогой Алан, за ваши тёплые слова.

Должен признаться, что я ещё не был во многих местах, где вы уже побывали, — не видел ни Байкала, ни Владивостока, хоть и географ.

— Ну вот, я рад за вас, — смеётся писатель. — У вас ещё впереди столько новых впечатлений. И обратите внимание, — возвращается он к прежней теме, — как живут малые народности Сибири и Дальнего Востока, как сохраняется самобытность народов Средней Азии и Кавказа. Вот хороший пример решения национального вопроса. Исходя из опыта вашей страны, мы в Австралии должны искать пути решения проблемы аборигенов.

Разговор снова переходит на живо интересующую меня тему. Писатель рассказывает о своих путешествиях в Центральную Австралию, на остров Четверга, расположенный в Торресовом проливе. Я говорю о планах посетить эти места и получаю от Алана Маршалла много ценных советов, основанных на личном опыте, впечатлениях проницательного этнографа, художника и, главное, человека — доброго и внимательного к нуждам простых людей.

Два часа промелькнули незаметно, и вот уже настала пора прощаться. В порту меня ждёт судно-паром, на котором мне предстоит пересечь Бассов пролив по пути в Тасманию. Алан Маршалл выходит на крыльцо, мы желаем друг другу исполнения задуманных планов, здоровья и счастья. Уношу с собой как драгоценную реликвию подписанную автором книгу «Мы такие же люди».

Оглянувшись для прощального приветствия, мы видим Алана Маршалла вдали на пороге его дома. Опершись на костыли, он машет нам рукой. Судьба жестоко обделила этого удивительного, мужественного человека, но наперекор всему он стал прекрасным писателем-гуманистом, сделал свою жизнь счастливой, посвятив её всю без остатка служению людям.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

НА ОСТРОВЕ ДЬЯВОЛА

На причале Мельбурнского порта меня встречает ярко-жёлтое судно «Принцесса Тасмании». Через открытый трюм въезжаю внутрь корабля, затем по специальному мостику машину поднимают на второй этаж. Сложными переходами пытаюсь добраться до пассажирского салона. В тесном коридорчике перехода встречаю фермера, который, как и я, не может найти выход в пассажирское отделение и в отчаянии говорит: «Im bloody lost![12]» Вместе с трудом находим дорогу.

С наступлением темноты «Принцесса Тасмании» отчаливает и направляется на юг, чтобы пересечь Бассов пролив. Ночью на палубе ветер, сильная качка. Все ходят, держась за стены; каждый наклон судна сопровождается визгом и смехом. Большинство пассажиров —жители острова, не привычные к морским путешествиям. Один из матросов ходит среди публики и любезно раздаёт пакеты. Он шагает, широко расставляя ноги, «морским шагом». Стараюсь копировать его походку — это хорошо помогает против качки и позволяет мне отказаться от пакета.

Подошёл к борту. Тёмное небо затянуто облаками, вода вдали чёрная, лишь у самого борта она освещена. Здесь волны, пена, большие пучки водорослей. Сзади по правому борту виден маяк на материке, а впереди — непроглядная чернота. На палубе — ни души. Упади сейчас — никто не спохватится. Инстинктивно покрепче сжимаю перила: мне ещё как минимум хочется увидеть Тасманию.

Утро встречает нас прохладным ветром и тонкими слоистыми облаками. Впереди показалась полоска земли. Очевидно, так её увидел и Тасман, первым из европейцев прибывший сюда более трехсот лет назад. Старик, стоящий рядом со мной у перил, шутит: «А мы ведь совсем близко, теперь уж остальное расстояние можно и проплыть, но чертовски холодно». Как часто они используют это слово «чертовски»!

Входим в длинную бухту Мэрси-Ривер и причаливаем левым бортом. Небольшой красивый городок Девонпорт раскинулся на обоих берегах реки. Центральная часть города — Сити — состоит из двух-трёх улиц с непрерывной вереницей стандартных магазинов вдоль тротуаров. Сейчас суббота, в двенадцать часов магазины уже закрываются. Едва успеваю купить все три тасманийские газеты: «Меркури», «Экземинер» и «Эд-вокейт». Нахожу интересные статьи об озере Пэддер. Электрические компании хотят построить плотину и создать гидроэлектростанцию, при этом озеро будет затоплено. Деятели охраны природы стараются защитить уникальный бассейн с эндемичной фауной и замечательными ландшафтами, но лидеры обеих ведущих партий отказываются выступить против могущественных электрических магнатов. Одна девушка собирается приковать себя к камню у самого берега, чтобы остановить затопление озера. Ещё интересная заметка: двое учёных организуют поиски сумчатого волка и говорят, что ядохимикаты — основная опасность для этих вымирающих животных. Ядохимикаты используют здесь для борьбы с кроликами, раскладывая отравленные приманки.

Узнаю из газет, что сейчас близ Девонпорта проходит яблочный фестиваль, приуроченный к окончанию сбора яблок, выезжаю в направлении, указанном в газете. Уже издали на открытом месте видны временные строения, витрины, балаганы, множество людей. Это местные жители, съехавшиеся из города, селений, с окрестных ферм. Здесь проходит много интересных и красочных соревнований. Больше всего народу собирается около традиционных встреч лесорубов. В одном уголке собрались пожилые люди лет шестидесяти и даже более. Эти крепкие, кряжистые мужчины соревнуются в скорости рубки. Перед каждым из них установлено большое бревно стандартного диаметра. Верхушка бревна привязана тонкой верёвочкой к горизонтальному шнуру. По сигналу одновременно все начинают лихорадочно рубить свои бревна, и когда верхняя часть ствола падает, то судейская коллегия получает сигнал по рывку верёвки, прикреплённой к шнуру. Удары, которые наносят лесорубы, рассчитанные, мощные, откалывают от дерева крупные ровные куски. Я осмотрел инвентарь лесорубов. Топоры — у каждого свой — тщательно и любовно отточены. Хранятся они в специальных деревянных футлярах с мягкой подкладкой. Видно, что для лесорубов они так же дороги, как скрипка для музыкантов. Большое, диаметром около полуметра, бревно разрубается меньше чем за минуту.

Мужчины помоложе соревнуются в рубке деревьев на высоте около пяти метров. Высокие стволы укреплены в земле; и по сигналу судьи к каждому из них подбегает человек, держа помимо топора ещё три доски. Не тратя ни секунды, лесоруб вырубает засечку, вставляет в неё одну доску, вспрыгивает на неё, делает ещё одну зарубку, закрепляет там вторую доску, перескакивает на неё, делает следующую зарубку, укрепляет в ней третью доску и, уже балансируя на третьей доске, начинает рубить дерево на высоте пять метров. Сильными, уверенными ударами он вырубает половину ствола, затем быстро спрыгивает на землю, выдёргивая за собой вставленные доски. Молниеносно те же операции повторяются с другой стороны. Забравшись наверх, лесоруб быстро срубает вторую половину. На всё это у самого ловкого и быстрого мастера уходит около двух минут. Ни одного лишнего или ошибочного движения. Доска укрепляется прочно, никто с неё не падает. Зрелище это удивительное. Можно себе представить, каковы эти ребята в своей обычной работе на рубке леса. Чувствуется, что они любят свою профессию, которой владеют в совершенстве.

Тут же на ярмарке состязания в беге, в езде на мотоцикле, различные аттракционы, выбор яблочной королевы года среди местных красавиц, конкурс плодоводов, различные лотереи, пёстрые киоски.

Среди разнообразных игр одна привлекает многих простодушных фермеров необычным объявлением: если не получаете приза — вам возвращают назад деньги. Как же устроители лотереи при этом получают доход? Оказывается, призы стоят от двух долларов до пяти центов, а билет — двадцать пять центов. Так что больше всего шансов получить «приз» в пять центов.

Забавно и соревнование для детей, которое называется «Dirty pig»[13]. Состоит оно в том, что свинью вымазывают глиной и дети должны поймать её. Свинья не только грязная, но к тому же очень скользкая, поймать её почти невозможно. Победителем считается тот, кто полминуты удержит в объятиях свинью, которая оглушающе визжит, рвётся и выскальзывает из рук.

Всё-таки больше всего зрителей около лесорубов. Чувствуется, что именно это действо ближе всего сердцу сельских и даже городских жителей. Один парень так близко подходит к состязающимся, что сосед говорит ему: «Осторожней, ты подходишь так близко, что тебе сейчас снесут ухо». В самом деле, топоры остры, как бритвы, и некоторые лесорубы уверяют, что могут ими бриться. В конце соревнования раздают призы. Крупные призы победители получают в чеках, а мелкие премии выдают прямо деньгами. Один из главных победителей — старик лет шестидесяти. Все окружающие относятся к нему с большим уважением. А молодой парень получил всего два доллара и, стараясь скрыть разочарование, зовёт товарища: «Пойдём выпьем пива». Соседи посмеиваются: «Ты лучше возьми сайду (яблочный напиток)».

После захода солнца выезжаю на юг, взяв курс на Хобарт — столицу Тасмании. Просмотрев карты, решил ехать не основной дорогой, которая идёт по низменности и достаточно населена, а выбрал глухую, называемую Лейк-Хайвей, лежащую вдоль ряда озёр, где много нетронутых и живописных мест. Ночью в свете фар через дорогу скачут мелкие лягушки, пробегают кролики. На обочине заметил двух полосатых бандикутов. Эти сумчатые зверьки, остроносые и ушастые, сидят на задних лапах и, завидев опасность, быстро исчезают. Попадаются на дороге поссумы, тасманийские курочки, одичавшие кошки. Во многих местах на дороге очень густой туман, и немало животных гибнет под колёсами автомобилей. В одном месте у дороги догорает кустарник. Ночью это мрачно-красивое зрелище обугленных ярко-красных стволов, вспыхивающих языков пламени и шевелящегося красного угля.

Неожиданно обнаруживаю, что мне удалось «перейти Рубикон»! Так называется маленькая речушка перед городком Делорен. Совершив такой «решительный поступок», останавливаюсь ночевать в лесу, чуть в стороне от дороги, а ранним утром выезжаю дальше на юг. Асфальт вскоре кончается, и по грунтовой дороге углубляюсь в сырой и тёмный горный лес. Дорога петляет все далее вверх, вокруг поднимаются эвкалипты по сорок — пятьдесят метров высотой, а под ними — густая молодая поросль и коренастые древовидные папоротники с веером ажурных листьев.

Затем дорога поднимается на горное плато. Слева и справа видны столовые горы с обрывистыми склонами и осыпями, с плоскими вершинами. Становится заметно холоднее. Именно здесь проходит верхняя граница эвкалиптового леса, далее растёт кустарник. В одной из межгорных котловин справа — плоское озеро Пайн-Лейк, по его берегам заросли ёрника и отдельные горные сосны. Ну точь-в-точь как Алтайское тундровое озеро в горах! Ёрник соприкасается с низкорослым эвкалиптовым лесом. На больших площадях он мёртвый — из зелёного полога кустарников поднимаются лишь белые скелеты деревьев.

Спустившись с верхней ступени плато, выезжаю на берег озера Грейт-Лейк. В ряде мест из воды торчат целые рощи погибших деревьев. Кое-где видны также старые печи от домов, стоящие в воде. Очевидно, этот подъем воды — следствие строительства очередной гидроэлектростанции. В горных районах Тасмании много таких подпруженных озёр, и деятелям охраны природы приходится всё время защищать эти живописные озера от ретивых электрических компаний.

На небольшой площадке для проезжающих останавливаюсь перекусить. Здесь, где отдыхают шофёры дальних рейсов, держится большая группа тасманийских курочек. Они привыкли подбирать остатки пищи и почти не боятся людей. На двух соседних деревьях расположилась пара белоспинных певчих ворон. Они переговариваются между собой нежными, воркующими голосами, а с другой стороны площадки сидят две чёрные вороны и разговаривают басом. Подражать нежному, воркующему голосу белоспинной вороны мне, увы, не удаётся, но я попробовал изобразить голос чёрной вороны и, к своему удивлению и радости, обнаружил, что чёрные вороны меня сразу поняли и начали откликаться на моё басовитое урчание. Поболтав немного со случайными знакомцами, трогаюсь в дальнейший путь.

Ночевать останавливаюсь близ дороги, не доезжая до селения Уз. Ночь прохладная: около десяти градусов, ветрено; вдали на юго-востоке тёмное небо подсвечено заревом Хобарта.

Наутро, постепенно спускаясь с гор в низины, попадаю в обжитые речные долины среди холмов. Здесь перемежаются посадки сосны, рощи эвкалиптов, яблоневые и сливовые сады, тополя, кипарисы. Близ дороги попадаются группы домов, окружённые высокими кущами бамбуковидного тростника с пышными белыми кистями.

Впереди показался Хобарт. Он удивительно красиво раскинулся на склонах гор вокруг живописной бухты. В окрестностях города мне попадается группа школьников с геологическими молотками, они возвращаются с полевой экскурсии. Первым делом посещаю музей, где нахожу только энтомолога. Остальные зоологи сейчас в экспедициях.

По автомобильному радиоприёмнику узнаю о состоянии автодвижения в городе. Автоинспекция сообщает, на каких улицах сейчас образовались пробки и какими улицами лучше проехать, чтобы попасть из одной части города в другую.

В городском парке чайки, желтолицые чибисы и бело-спинные певчие вороны бродят по лужайкам, собирая случайный корм. В кронах деревьев раздаётся громкий щебет скворцов. Сейчас они собрались большими стаями. Гнездовой период уже закончился.

Около моста в заливе собралось много мелких чаек, по размерам похожих на наших сизых, а также пара крупных темноспинных тихоокеанских чаек. Здесь же на выходах скал сидят два белобрюхих баклана. Заметно, что мелкие чайки концентрируются в нескольких местах побережья. Оказывается, они дежурят у канализационных труб. Мрачное зрелище: трубы выходят прямо на берег бухты, и там, где они обрываются у самой воды, собираются чайки. Они уже не смотрят в сторону моря, а заглядывают в жерла труб, ожидая очередной подачки.

Поставил машину в центре города и случайно захлопнул дверь, забыв ключи внутри автомобиля. Машина у меня весьма комфортабельная — «фалькон автоматик», сам же я одет в штормовку и грубые башмаки. Чувствую, что в таком «полевом» виде неудобно самому заниматься взломом машины на многолюдной улице. Могут ведь подумать, что не мой автомобиль, поэтому звоню из автомата в полицию.

Буквально через пять минут приезжает полицейский. Объясняю ему, в чём дело. Он тут же достаёт из своей сумки соответствующую отмычку, уверенно вскрывает ветровое стекло, открывает дверь и, предлагая мне занять место в машине, сразу уезжает.

Только оставшись один, соображаю, что полицейский не спросил у меня никаких документов. Ему, видимо, в голову не пришло, что его могли попросить вскрыть чужую машину.

Теперь нужно позвонить в Управление национальных парков и охраны природы. Опять обращаюсь к услугам телефона-автомата, но он «съедает» последнюю монету. Чтобы не идти снова разменивать мелочь, пытаюсь использовать другой способ. Звоню в справочное бюро и прошу связать меня с Управлением национальных парков. Справочное бюро сразу соединяет меня с этим учреждением. Секретарь подключает меня к телефону директора, а тот, поговорив со мной, переключает связь на Джеймса Хемсли, который ведает приёмом иностранных специалистов. Всё это происходит в течение трёх минут на одном канале связи.

Нахожу Джеймса в его офисе. Небольшого роста, коренастый, круглолицый англичанин с гладкой лысиной и ореолом седеющих волос вокруг неё, с курносым носом и живыми светлыми глазами. Он переехал сюда из Лондона, по образованию ботаник-систематик. Мы с ним быстро находим общий язык и получаем удовольствие, вспоминая латинские названия весенней европейской флоры. Затем переходим к деловому разговору. Меня интересует положение дел с охраной природы на острове. Получаю ведомственные материалы и исчерпывающую информацию.

Позднее я расспрашиваю его, почему он переехал сюда из Англии. Оказывается, прибыл он сюда шесть лет назад с женой и четырьмя детьми. Что же послужило причиной переезда? Джеймс с обстоятельностью англичанина излагает три основные причины. Первая — это недовольство современными нравами и укладом жизни в Англии. Там стало слишком много хиппи, поп-музыки и тому подобного. Все это в целом способствует моральному упадку среди молодёжи. Здесь же для воспитания детей условия значительно лучше — ближе к обстановке доброй патриархальной Англии, которую он помнит ещё по дням своей молодости. Вторая причина в том, что в Лондоне он уже достиг своего «потолка» по организации охраны природы и дальше пошла, по его выражению, рутина. Здесь же для него открылось широкое поле деятельности.

— Ну а третья причина, — улыбается Джеймс, — просто хотелось посмотреть самую дальнюю от Англии землю с удивительной флорой и фауной.

Гордостью Джеймса является то, что он создал здесь, в Тасмании, новую систему актов по охране природы, которые только что вошли в силу. Основной лозунг действий Джеймса Хемсли: от протекционизма к динамичной охране. В новых актах об охране природы учтены привычки местного населения. Это и охота на лань, которая завезена на остров, и охота на птенцов буревестников. На северном берегу имеется даже коммерческая охота на птенцов, на остальном побережье — только для личного потребления.