В последний день пребывания на острове Кенгуру я взял у моих друзей машину на три часа, чтобы съездить в заповедник Флиндерс-Чейз, расположенный на западной окраине острова. Раннее утро, солнце периодически проглядывает сквозь облака, и по дороге, поросшей зрелым высокоствольным лесом, я периодически снимаю типичные пейзажи. Дорога была пустынной, только навстречу мне попались фермер с сыном, едущие верхом. Перед въездом в заповедник — ворота, небольшой забор, уходящий в глубь зарослей, и плакат, на котором изображён коала и рядом надпись: «Не спалите его!» Ещё по дороге мне попалось несколько знаков ограничения скорости с изображением кенгуру.

Приезжаю на кордон, где меня приветливо встречает старший лесничий Джордж Лонсар, одетый в зелёную форму с красивыми нашивками Управления охраны природы Южной Австралии. Он проводит по окрестностям и показывает животных, которых можно встретить поблизости от кордона. На лужайках пасутся группы серых кенгуру; здесь они почти ручные, и к ним можно подойти на несколько метров. На обширном сыром лугу расположилась громадная, более сотни, стая куриных гусей — замечательных австралийских эндемиков. Они мирно щиплют траву, но при попытке приблизиться взлетают и садятся поодаль. Около них прогуливаются две пары эму. Когда подходишь к ним, самцы начинают издавать глухие гортанные звуки, выражая этим свою тревогу.

Долго наблюдаю за пасущимися кенгуру. При медленном передвижении кенгуру опирается на все четыре лапы — поочерёдно на заднюю и переднюю пару, периодически останавливается и принимает позу собачьей стойки: опершись на три ноги, поднимает правую переднюю ногу. Если обнаруживает что-либо тревожное, поднимается на задние ноги и направляет уши-локаторы в сторону источника тревоги, а затем одно ухо поворачивает назад — для контроля ситуации с тыла.

Наиболее примечательны здесь коала. Они, правда, не водились на острове издревле, а завезены европейцами. Популяция их достигла здесь нормального уровня и находится в большей безопасности, чем на материке.

Мы с лесничим пошли по окрестностям, чтобы найти коала. Их трудно рассмотреть в кроне дерева, но уж если найдёшь, то они никуда не убегают. Хождение по лесу принесло нам успех. Сначала Джордж показал мне самца и поодаль самку с детёнышем. Я стал наблюдать за этой парочкой. Детёныш уже вполовину взрослого. Сначала он сидел на отдельной ветке, но, заметив, что я всё время хожу под деревом, счёл за лучшее перебраться поближе к мамаше, а затем вскарабкался ей на спину. Мама лишь слегка пошатнулась под тяжестью своего упитанного недоросля, но не выразила какого-либо неудовольствия. Вскоре она совсем закрыла свои подслеповатые глазки и мирно заснула. Пришлось попрыгать под деревом и испустить несколько громких воплей, чтобы разбудить её и привлечь к себе внимание — спящую фотографировать не хотелось. Когда мамаша проснулась и сердито поглядела на меня, я сделал несколько неплохих снимков.

Попрощавшись с гостеприимным лесничим, возвращаюсь на ферму Питера. Последний сбор, повторная экскурсия на пляж. Мы едем по новой дороге, и я спрашиваю Хью: «Мы едем на другой пляж?» Хью отвечает: «Нет, на тот же самый». И, усмехнувшись, добавляет: «Ты знаешь, чудесное место эта Австралия — к каждому месту у нас как минимум две разные дороги».

После заключительной ночной экскурсии в половине четвёртого ночи мы уезжаем. Я веду машину через весь остров до самой пристани. Все спят — и на переднем, и на заднем сиденьях. Когда едешь по холмистому острову на восток, хорошо заметно, что он постепенно снижается: преобладают крутые спуски, подъёмов гораздо меньше. Приезжаем в порт Кингскот на рассвете.

Грузимся на тот же самый пароход и солнечным утром прибываем в Аделаиду. В устье реки много моторных лодок: семьи приезжают к берегу на машинах с лодками и сгружают их прямо в воду, некоторые катаются на водных лыжах. По берегу и над водой у корабля много чаек. С корабля сначала сгружают мощные двухэтажные грузовики с коровами и овцами, а затем уже личные машины с нижней палубы. Мы ожидаем своей машины, и Хью отмечает: «У нас в отличие от Англии не леди в первую очередь, а овцы». Действительно, овцы — это символ Австралии, а заодно и её несчастье. Ведь падение цен на овец в последнее время буквально катастрофическое, и, как сказал Питер, сейчас овца дешевле кролика. «Легче овцу убить, чем продать», — говорят отчаявшиеся фермеры.

Из Аделаиды берём курс на Канберру. Ночью в свете фар множество кроликов, около пяти-шести на каждую милю. Много также и сбитых зверьков. Как ни печально, но и мне пришлось сбить по дороге несколько кроликов — они бросались прямо под машину, и увернуться от них на скорости сто километров в час просто невозможно. Мне это очень неприятно, но Джон, сочувствуя мне, объясняет: «Ты не убийца, это они самоубийцы». В четыре часа утра мы останавливаемся на тихой окраине селения и спим до восьми часов под пение петухов и крики пары кукабарр. Когда резкий хохот этих гигантских зимородков раздаётся прямо над головой, все нервно ворочаются, а меня душит смех. Ведь очень уж долго мои коллеги искали тихое место, чтобы поспать спокойно несколько часов. В перерывах между душераздирающим хохотом кукабарр и пением петухов слышны резкие крики розовых какаду. Для меня, орнитолога, вздремнуть под голоса птиц — истинное удовольствие.

Вскоре мне представилась возможность ещё раз заглянуть в гости к Питеру, на его ферму. В конце февраля в Аделаиде состоится конференция по проблемам экологии аридных территорий, и департамент зоологии командирует меня туда с докладом об охране и освоении пустынь в СССР.

Ранним прохладным утром, наскоро позавтракав в столовой университетского общежития, спешу по зелёным газонам в департамент зоологии. В кронах деревьев слышна флейтовая перекличка певчих ворон и резкие крики розелл Кримсона. Готовясь к отлёту, собираю багаж — нужно воспользоваться тем, что остров Кенгуру совсем недалеко от Аделаиды, и побывать там сразу после конференции. Пишу письмо профессору Гржи-меку: делюсь с ним впечатлениями о посещении острова Кенгуру. Ему это будет интересно, ведь профессор провёл на острове несколько дней, о чём упоминает в книге «Австралийские этюды». Другое достоверное свидетельство его пребывания там я нашёл в книге посетителей заповедника Флиндерс-Чейз, в которой обнаружил запись и автограф Гржимека. Об этом я также с удовольствием сообщаю профессору в своём письме. Оно получилось длинное, на трёх машинописных страницах, но думаю, что Гржи-меку будет интересно узнать свежие новости о природе и животных знакомых ему мест. Отправляю письмо в Танзанию, в город Арушу, поскольку профессор неизменно проводит январь и февраль в национальных парках этой страны — в Серенгети, Маньяре и Нгоронгоро.

Мои соседи по общежитию Пол и Крис собираются на Ред-хилл ловить махаонов — по их сведениям, там сейчас идёт массовая миграция этих бабочек. Они приглашают меня, но я с сожалением вынужден отказаться: в четыре часа пополудни вылетаю в Аделаиду.

Захожу к Биллу Хемфри. Он даёт мне с собой портативный магнитофон и пару кассет, чтобы я записал свой доклад в Аделаиде. Он также предлагает подвезти меня в агентство, что очень любезно — времени остаётся в обрез. Втискиваемся в его почти новенький крохотный «мини-моррис».

В моём багаже чемодан, портфель, кинокамера, фотоснайпер и ружье с патронами, полученное на складе департамента зоологии (придётся провести небольшие научные сборы птиц на острове Кенгуру для коллекции Московского университета). Беспокоюсь, как отнесутся в аэропорту к ружью и особенно к патронам. Дик Барвик советовал мне патроны с собой не брать, а купить в Аделаиде. Но я всё же рискнул.

На регистрации в агентстве разрешили взять и ружье, и патроны, хотя долго разглядывали и их, и меня. Что-то в моей внешности внушило им доверие, и меня лишь попросили «держать патроны отдельно от ружья» — как будто рядом с ружьём они выстрелят.

Правила оформления багажа здесь своеобразные: регистрируется не вес, а число мест, причём одно место предоставляется бесплатно, а за остальные платишь по два доллара. Но оружие произвело такое впечатление на приёмщика, что он отказался взять деньги за мой багаж.

Прощаюсь с милейшим Биллом и сажусь в роскошный чёрный автомобиль (его здесь называют автобусом), доставляющий пассажиров в аэропорт. На этом маршруте больше трёх-четырёх пассажиров не бывает, и автобус гонять ни к чему. Сейчас нас двое: кроме меня едет непрерывно курящая девица. Хорошо ещё, что на улице тепло и окна приоткрыты. В аэропорту функционируют две авиакомпании — государственная ТАА (Трансавстралийские авиалинии) и частная «Ансетт» (по фамилии основателя и владельца компании). Их конкуренция доводит качество обслуживания до совершенства, но зато самолёты этих компаний вылетают в один и тот же пункт почти одновременно. Иногда в каждом сидит по два-три человека, а шум в окрестностях аэропорта, не говоря уж о стоимости полётов, возрастает вдвое.

Погода солнечная, ветреная и прохладная, на небе красивые кучевые облака. К моему удивлению, самолёт оказался почти полностью загруженным — большинство пассажиров приехали в аэропорт на своих машинах. Мы летим самолётом компании ТАА. Он сразу круто берет вверх и, трясясь и ныряя, пробивает слой облаков. В это время сосед поясняет мне, что самолёты ТАА надёжнее, чем «Ансетт»: до сих пор из них разбился лишь один, а тех — целых два. Я замечаю, что если тряхнёт посильнее, то счёт как раз может и сравняться, после чего не склонный к чёрному юмору фермер мрачнеет и начинает встревоженно смотреть в окно.

Стюардессы в сопровождении радиозаписи показывают, как пользоваться спасательным жилетом. Мой сосед заинтересованно следит за их действиями и просит меня уточнить некоторые подробности экипировки. В перерывах между радиопояснениями играет лёгкая музыка, а затем периодически включает свой микрофон первый пилот. Он комментирует условия полёта и рассказывает о местах, над которыми мы пролетаем. Каждое своё выступление он начинает элегантным обращением: «Ladies and gentlmens, thats captain speaking again»[3].

Хотя полет длился менее часа, стюардессы успели предложить чай и кофе (black or white?[4]) с бисквитом.

Снижаясь для промежуточной посадки в Мельбурне, проходим через сплошную облачность, а под ней — обложной дождь. Со страхом думаю, как побегу в аэропорт под дождём: я даже без пиджака. Но подают от здания рукав-тоннель, и по нему мы попадаем сразу в зал ожидания.

Пока идёт оформление новых пассажиров, мне приходит в голову позвонить Нине Михайловне Кристесен — заведующей департаментом русского языка в Мельбурнском университете. Я планировал посетить этот департамент, и номер телефона у меня с собой. Набираю номер по автомату и вот уже слышу весёлый женский голос и, что особенно приятно, прекрасную русскую речь. Передаю привет из Москвы и сообщаю, что сейчас лечу в Аделаиду, а в марте собираюсь в Мельбурн. От Нины Михайловны узнаю, что через неделю в Аделаиду приезжает Андрей Вознесенский! В это время я буду уже на острове Кенгуру. Как жаль! «Ну ничего, — отвечает Нина Михайловна, — постарайтесь приехать в Мельбурн к одиннадцатому марта, он будет выступать здесь, и мы пришлём вам приглашение с оплатой проезда». Поясняю, что приеду на машине, поэтому нужно лишь заказать номер в отеле. Нина Михайловна обещает забронировать комнату в колледже. В ответ на просьбу прочесть лекцию соглашаюсь рассказать об охране природы в СССР. Прощаемся.

Объявляют наш вылет. Идёт дождь, но из-под облаков, сквозь влажную дымку, ярко светит заходящее солнце. За аэропортом — красивая радуга. Пока выруливаем на взлёт, перед нами садится, дымя, как паровоз, очередной самолёт. Сразу за ним выходим на взлётную полосу, наш самолёт дрожит и ревёт, готовый сорваться с тормозов, и вдруг — стоп: прямо перед носом садится ещё один самолёт! С предыдущей посадки прошло секунд сорок. Мы тут же взлетаем. Разрыв — секунд тридцать. Вот это теснота в воздухе!

Под крылом — австралийская древесная саванна, сильно освоенная. Холмистая равнина с полями, пастбищами и островками лесов по крутым склонам. Напоминает наше лесополье. Дальше в сторону Аделаиды холмы сменяет гладкая низменность в квадратах полей. Перелесков уже не видно.

Ровно через час прилетаем в Аделаиду — большой город прямоугольной планировки, расчерченный на кварталы освещёнными улицами. В аэропорту получаю багаж и вместе с ещё пятью пассажирами сажусь в автобус, который привозит нас в город к агентству ТАА. Замечаю, что и тут, в соседней комнате, — агентство «Ансетт». Как попугаи-неразлучники.

От агентства до моего отеля — пятьдесят метров, и это удачно, ведь багаж мой почти не подъёмен. Отель «Гровенор» старенький, но с особым провинциальным «шиком». Мальчик-портье открывает дверь перед каждым входящим и выходящим. Комнатка крохотная, однако со всеми удобствами. Правда, окна почему-то не открываются, и остаётся надеяться на исправность вентиляции. Перед сном прошёлся по опустевшим улицам. Уже одиннадцать часов, но я нашёл одно кафе, где можно было выпить чашечку кофе.

Два следующих дня потратил на подготовку доклада, лишь ненадолго выходил прогуляться до рынка, чтобы купить дыню, бананов, слив, помидоров и винограда. Такое меню в летний зной гораздо лучше всяких мясных блюд. Погода стоит всё время жаркая и безоблачная, к вечеру с моря поднимается сильный ветер.

Движение на улицах Аделаиды не такое интенсивное, как в Сиднее, и водители очень вежливы: стоит только сойти на мостовую, они тут же останавливают машину, давая перейти дорогу. На углах стоят высокие стройные полицейские в форменных фуражках с околышами в шашечку — я поначалу принял их за таксистов. В центре Аделаиды имеется своя аркада со сквозным переходом и массой лавочек по обеим сторонам. На одной из главных улиц расположился ночной стриптиз-клуб, фасад которого украшает полная гордости реклама: «Единственный стриптиз-клуб в Аделаиде и окрестностях!»

В центре города мало зелени, и на каменных опрятных улицах птиц не видно совсем, даже чириканья воробьёв не слышно. Зато рядом, в университетском парке, птицы повсюду. Больше всего здесь домовых воробьёв и австралийских чаек. Многие пенсионеры и служащие, отдыхающие в парке, едят сандвичи, сидя на скамейках или расположившись прямо на траве, а чайки с воробьями бродят вокруг в ожидании подачки.

В журнальном киоске я купил два первых номера серии «Мир дикой природы». Это замечательное произведение в десяти томах (в каждом томе — по пятнадцать журналов), написанное талантливым испанским натуралистом и писателем, автором многих фильмов о природе Феликсом Родригесом де ла Фуенте. Недавно началось издание этой серии на английском языке, и теперь нужно быть внимательным, чтобы не пропустить остальные сто сорок восемь журналов.

Вечером в фойе отеля несколько постояльцев смотрели телевизор. Шёл какой-то концерт, но в тот момент, когда я проходил мимо, началась программа новостей. Она освещала визит Никсона в Пекин, и я остановился, заинтересовавшись этим политическим событием. Но тут поднялся один из зрителей и, обращаясь к остальным со словами: «Экая ерунда, не правда ли?», переключил на программу с фильмом о ковбоях. Все сидевшие у телевизора согласно закивали головами, а мне пришлось отправиться в свой номер.

Невольно вспомнился другой случай, позволивший мне получить некоторое представление об уровне развития интересов в обывательской среде. Задержавшись как-то вечером у телевизора, я увидел передачу с участием старшеклассников, некое подобие викторины для двух соперничающих команд. Сразу покоробило то, что победителям тут же выдавали приз… деньгами. Вот это методы воспитания! Но еше больше разочаровали ответы школьников.

Ведущий спрашивает: «Где находится страна Гана?» Обе команды молчат, затем одна девочка нерешительно говорит: «В Азии». Узнав, что ошиблась, она снисходительно усмехнулась: мол, остальные вообще не имеют представления, где эта Гана!

На вопрос, какой европеец первым попал на Кубу, ответом было гробовое молчание. «Христофор Колумб», — наконец сказал ведущий. Все только равнодушно пожали плечами — ну Колумб так Колумб.

Зато, когда спросили, как зовут мужа Жаклин Кеннеди. все в один голос прощебетали: «Аристотелес Онассис!» — и даже привстали со своих стульчиков в порыве энтузиазма. Бедный Колумб!

Конференция открылась утром в актовом зале университета. В президиуме — доктор Бокс из США (штат Юта), приглашённый на средства оргкомитета, профессор Бонитон, председатель комитета водных исследований Южной Австралии, и неизвестный мне моложавый красавчик с округлым лицом, чёрными, как слива, глазами и вьющейся шевелюрой. На нём белый костюм, из нагрудного кармана торчит бабочкой (также белый) платочек. В общем на учёного он не похож.

Профессор Бонитон открыл конференцию и почтительно предоставил слово щёголю в белом костюме. Оказалось, что это — премьер-министр штата Южная Австралия, его превосходительство Данстен. Он прочёл приветствие хорошо поставленным голосом, но не отрываясь от бумажки, и после этого сразу ушёл. Доктор Рей Перри, один из ведущих геог-рафов-ландшафтоведов Австралии, специалист по аридным областям, сделал очень интересный и содержательный доклад об экосистемах пустынь. Однако он, как и большинство других выступавших, читал свой текст, уже розданный участникам перед конференцией. Поэтому, когда Перри дочитывал до конца страницы, в зале раздавалось дружное шуршание: все перелистывали конспект вслед за докладчиком.

На доклад даётся ровно полчаса, и председательствующцй вежливо, но настойчиво останавливает выступающего, если время истекло. Затем даётся пятнадцать минут на обсуждение, и ни минутой больше. Ведь без четверти одиннадцать — традиционный утренний чай: святое дело! За чаем и кофе с бисквитами можно продолжить дискуссию в кулуарах.

Несколько слушателей, сидящих в первом ряду, записывают доклады на магнитофоны, подключив их к розеткам на авансцене. К услугам докладчиков проектор для показа слайдов на большом экране. Свет в зале гасят и зажигают постепенно (при помощи реостата), чтобы не перенапрягалось зрение. И даже в промежутках между слайдами экран не тёмный, а полуосвещённый. Схемы, чертежи и графики Рей Перри и другие выступающие показывают, помещая их на световой столик на трибуне: изображение проецируется на большой экран. При необходимости докладчик дорисовывает детали, вносит поправки прямо на столике, а зрители видят этот процесс на экране.

Второй докладчик — пожилой профессор Кашмор из Мельбурнского университета выступил с предложением сделать национальным парком почти всю Центральную и Западную Австралию. Все раскритиковали его идею как невыполнимую, но на следующий день в аделаидской газете появилась статья о конференции, и в ней сообщалось только об этом «нашумевшем» докладе.

После обеда выступил ботаник из Аделаидского университета доктор Ланге. Не пользуясь конспектом, умно и хорошо он говорил о методах преподавания, о том, как воспитывает из своих студентов будущих исследователей. После доклада один молодой человек — наверное, ещё студент — спросил, а что делать, если после окончания университета не найдёшь работы по специальности?

Доктор Ланге ответил, что его задача — воспитать мыслящих, творческих учёных, а проблемы безработицы были и будут впредь, и это уже не его дело. Тут я не удержался и вступил в дискуссию. Поблагодарив Ланге за великолепный доклад, я сказал, что роль преподавателя и воспитателя вижу не только в том, чтобы развивать в студентах творческое начало, но и в том, чтобы помочь им применить на практике полученные знания. А поэтому мы, педагоги, должны чувствовать ответственность за будущее студентов, должны содействовать им в устройстве на работу, наиболее подходящую их желаниям и способностям.

В заключение выступил биолог доктор Тим Или из Мо-нешского университета в Мельбурне. Он известен как увлечённый популяризатор и в своём сообщении на тему «Животный мир и человек» с жаром рассказывает о роли кроликов и лис, об одичавших кошках, цитирует письма пенсионерок, жалующихся на кошку, съевшую птенчиков в их саду. Доклад завершается чтением длиннющего стихотворения, уместившегося на трёх страницах. Остаётся впечатление, что по рассеянности милейший доктор Или прихватил на научную конференцию конспект выступления, подготовленный для собрания садоводов-любителей.

Весь вечер лихорадочно готовлюсь к завтрашнему докладу: кто-то из докладчиков не приехал, и меня попросили выступить с первым утренним сообщением. Текст на русском языке готов, схемы и таблицы — тоже, но перевести конспект на английский удалось только до восьмой страницы, а их шестнадцать. Однако уже час ночи, нужно немного выспаться. Придётся часть доклада переводить с листа.

Рей Перри обещал утром в половине девятого просмотреть мой английский текст и поправить его. Выхожу из отеля за пять минут до назначенного срока, идти пешком минут десять — чуть меньше километра. Но опаздывать здесь не принято! Подхожу к такси и прошу отвезти в университет, извиняясь за то, что занимаю машину на такое короткое расстояние. Шофёр любезно приглашает сесть и удивляется: «О чём речь — ведь это наша работа!»

Вхожу в фойе с опозданием на минуту и вижу Рея, вбегающего с противоположной стороны. Вовремя я подоспел! Рей читает конспект моего доклада, расставляет, где нужно, артикли, уточняет некоторые слова, говорит, что все отлично, и вдруг обескураженно прекращает чтение, натолкнувшись на русский текст. Успокаиваю его, говоря, что уже понял принципы расстановки артиклей и дальше попробую сделать это в процессе доклада. Рей посылает куда-то юношу из оргкомитета с моими схемами и графиками. Теперь моя очередь беспокоиться: а вдруг он не вернётся? Но через десять минут тот возвращается и приносит все рисунки, переснятые на прозрачную плёнку для демонстрации со светового столика. «Чёртова техника!» — произношу я про себя.

В списке участников конференции я значусь как Dr. Drozdon. Но я уже привык к таким разночтениям. В общежитии Канберрского университета мне приходит почта на фамилию Drozdor, а на авиабилете написано: «Mr. Drozdoe». Очевидно, русское окончание «ов» кажется австралийцу почти непроизносимым.

В десять часов председательствующий профессор Радд предоставляет мне слово, предварительно зачитав краткое жизнеописание докладчика, составленное мной же самим. В этом «самообличении» я не удержался от упоминания, что дважды побывал в странах Африки.

В докладе здесь принято обязательно несколько раз пошутить, чтобы аудитория развеселилась. Памятуя об этом, пришлось сделать несколько «домашних заготовок». Перед самым выступлением в зал впорхнули три десятка девочек в форменных платьицах и расселись по всей галёрке. В первый момент я даже несколько смутился таким прибавлением аудитории, а уже после доклада узнал, что учительница географии из соседней школы привела свой класс на конференцию.

Начинаю доклад быстро по переведённому на английский тексту, показываю схемы, карты и рисунки на световом столике, пишу латинские названия растений и животных фломастером на прозрачной бумаге, всё идёт хорошо. При упоминании о зимних температурах в пустыне Каракумы — минус двадцать девять градусов — по аудитории проходит шелест. Дойдя до русского текста, замедляю темп, но в общем ход доклада не нарушается. Попутно сокращаю некоторые абзацы, чтобы уложиться в отпущенные полчаса, между делом замечаю, что Рей Перри тщательно конспектирует мой доклад: в июне он поедет в Ашхабад на международную конференцию по опустыниванию, и все это ему пригодится. Заканчиваю в половине одиннадцатого — точно в срок — и получаю серию вопросов.

Пожилая дама, видимо, ботаник, спрашивает: «Не из маревых ли эти саксаулы?» —«Именно так», — отвечаю я.

«А для чего вы используете верблюдов? У нас-то они только бегают одичавшие». Приходится подробнее рассказать о всех полезных свойствах этих животных.

«Как вы боретесь с засолением?» Рассказываю про дренаж и фитомелиорацию.

«Какие породы овец вы разводите?» Даю справку в пределах своих познаний.

Чудаковатый фермер, сидящий в первом ряду с микрофоном в вытянутой руке, спрашивает меня: «Не лучше ли поливать поля опрыскивателями, а не вести воду по каналам?» «Конечно, лучше, — соглашаюсь я, — но расстояния и площади таковы, что одно другого не заменяет, а дополняет».

«Как у вас там с национальными парками?» Рассказываю о системе и типах охраняемых территорий, о преобладании заповедников — в них ставятся задачи охраны и научных исследований, но не рекреации. Поясняю, что в заповедниках могут жить только rangers[5], но не bushrangers. Последнее замечание вызывает общее оживление, все очень довольны тем, что я уже знаю о бушрейнджерах. Они стали предметом гордости австралийцев, хотя по сути дела это всего лишь дорожные грабители конца прошлого века. Но некоторые из них, например Нед Келли, более известны в Австралии, чем иные учёные и путешественники.

После доклада чувствую себя прекрасно — будто гора с плеч свалилась. Теперь можно спокойно слушать других и получать ничем не омрачённое удовольствие от участия в конференции.

Во время выступления я обратил внимание на крупного и очень симпатичного седого старика, сидевшего в первом ряду. Я заметил, что профессор Бонитон, разместившийся рядом с ним, держался всё время вполоборота к этому джентльмену и что-то периодически говорил ему на ухо с явным подобострастием. По окончании моего доклада старик заулыбался, затем дружелюбно кивнул всему президиуму и направился к выходу. Профессор Бонитон встал проводить его и открыл перед ним дверь. За чаем я узнал, что на доклад заглянул сам сэр Олифант — известный учёный-физик, которого два месяца назад назначили губернатором штата Южная Австралия! В беседе с Бонитоном мы сошлись во мнении, что приятно видеть на таком посту учёного — ведь раньше по традиции губернаторами назначали в основном военных.

В ходе общения с участниками конференции мне пришлось с некоторым огорчением обнаружить, как мало знают в Австралии о работах, проводимых советскими учёными в аридных регионах, и даже о физической и экономической географии этих регионов. Если уж специалисты не сведущи в таких вопросах, то что говорить о широкой публике.

На вечернем заседании выступил профессор Мак-Ферлейн из сельскохозяйственного института в Осмонде. Он с жаром, по-юношески увлечённо рассказал о животноводстве в аридных областях. Его идея — увеличение многообразия видов и пород животных в разных условиях хозяйства и в разной природной обстановке. Профессор сопровождал доклад показом слайдов, на которых запечатлены африканские племена с их стадами, австралийские аборигены, жарящие кенгуру на костре, а также всевозможные породы овец и коров.

Мне так понравилось выступление профессора Мак-Фер-лейна, что я в прениях более подробно, чем в своём докладе, рассказал об опыте верблюдоводства, о целебном верблюжьем молоке и порекомендовал организовать в Центральной Австралии несколько верблюжьих ферм. Профессор оживился при этой мысли и воскликнул: «Это хорошо, но как их удержать на ферме — это же невозможно!», на что из зала кто-то выкрикнул: «Но они же в России как-то это делают!»

В последний день конференции утреннее заседание открывается докладом приглашённого почётного гостя из США, профессора Теда Бокса. Он один из признанных специалистов, крупный учёный, директор Международного центра по изучению аридных земель. Поэтому профессор позволяет себе сделать «лёгкий» доклад, где проводит мысль, что австралийские пустыни во многих отношениях не хуже, а значительно лучше прочих пустынь, в которых ему приходилось бывать. В его выступлении немало остроумных замечаний, касающихся развития туризма, например о том, что современному туристу нужна иллюзия первопроходчества, будто он первым попал в «эти дебри», но… с кондиционером, плавательным бассейном и т. п. Профессор предложил также воспеть в фильмах приключения бушрейнджеров, что поможет привлечению туристов. Ведь фильмы о ковбоях принесли США во много раз больше дохода, чем сами ковбои за всю их историю.

В дискуссию по этому докладу вступает фермер — самый активный слушатель. Он рисует на доске схему: вот его ферма в одну квадратную милю, он сам, его лошадь, собака и кошка.

Он ни за чей счёт не живёт, только микроорганизмы ему помогают. А на полуострове Манхэттен на такой же площади живёт несколько десятков тысяч людей, и всех их надо кормить!

Вот так преломляется проблема экологического равновесия в утомлённом одиночеством мозгу…

После ленча все направляются в винные погреба, что в окрестностях Аделаиды, я же предпочитаю сбежать в зоопарк. У входа меня встречает миссис Салмон, заведующая лекторием. Она знакомит меня с директором зоопарка мистером Ланкастером. Крупный, кряжистый старик с грубоватым, но умным лицом делится впечатлениями о других зоопарках мира. Он бывал и в Берлинском зоопарке у профессора Дате, и во Франкфуртском — у профессора Гржимека.

— Гржимеку повезло — Франкфурт американцы начисто разбомбили, и ему после войны был выстроен новенький, «с иголочки», зоопарк. А нашему уж невесть сколько лет.

Действительно, многие здания обветшали, давно требуют ремонта.

— Так что же, вы бы хотели, чтобы и ваш зоопарк разбомбили? — с укоризной спрашиваю я.

Ланкастер рад такой неожиданной мысли и восклицает:

— Некоторые здания — несомненно!

Основная достопримечательность Аделаидского зоопарка — большая размножающаяся колония кольцехвостого кенгуру. В природе эти кенгуру остались в очень малом числе по ущельям хребта Флиндерс, а здесь они приносят потомство и составляют надёжный резерв на случай их полного исчезновения в естественных условиях. В обширной вольере, включающей группу скал, живёт около трёх десятков этих редких животных. Некоторые пары старательно демонстрируют зрителям, что это действительно размножающаяся колония. Остальные звери сидят спокойно, прислонившись спиной к дереву или камню, подложив под себя хвост, украшенный светлыми и тёмными рыжими кольцами.

В большой клетке спит вомбат, развалившись на спине и раскинув лапы. Есть в зоопарке и слон, и пара жирафов, и носорог. С ручным тигром мне удалось «побеседовать» — он тёрся щекой о решётку и почти что мурлыкал.