Полюбовавшись некоторое время, выходим из машины и пробираемся к скале через каменные завалы и густые заросли: нужно взять образцы пород. Не гасим подфарники, чтобы потом найти «лендровер». Василь остаётся на полпути к горе, а я устремляюсь к загадочно светлеющим на фоне тёмного неба куполам. Одному бродить ночью вдоль мрачных скал с чёрными провалами пещер и жутковато, и приятно. Кажется, вот сейчас из темноты появится силуэт аборигена с копьём и тушей кенгуру за плечами. Но, увы, всех обитателей здешних мест давно выселили в закрытые резервации. Холодом нежилого дома, оставленного хозяевами, веет от скал.

Весь склон горы сложен конгломератом, а вовсе не тем слоистым кварцитом, что мы нашли на Айерс-Роке. Крупные валуны и галька, хорошо обкатанные, как бы спаяны в прочную породу. Беру образцы валунов и цементирующей основы, а затем спускаюсь опять в непролазные заросли кустарников и спинифекса. Найдя Василя, пробираюсь с ним дальше на свет подфарников нашей машины.

В последний раз проезжаем мимо спящей громады Улуру, как называли аборигены Айерс-Рок. Он меньше Маунт-Ольги, но привлекательнее: Катаюта — это группа скал, а Улуру — единое целое, и потому воспринимается как ярко выраженная индивидуальность.

«Прощай, Улуру! Вряд ли увижу тебя ещё когда-нибудь», — думаю я. Но… «we never know» (кто знает) — так говорят здесь при расставании.

Выехав рано утром, добираемся до Кертин-Спрингса, ближайшей бензоколонки. Заправщик — австриец лет тридцати пяти, здоровяк и балагур. Он живёт здесь постоянно и очень доволен — Австрия кажется ему скучной страной. Родители не могут понять его восторгов. Ведь сын пишет им, что ближайший пивной бар расположен в ста с лишним километрах, а кругом расстилается пустыня. Но он любит простор, да и в городке Алис-Спрингс целых три бара, куда же больше?

День становится все жарче, мухи лезут в глаза, рот. Надеваем сетки — просто спасение! Новая дорога местами спрямлена, радом видны участки более извилистой грунтовой дороги домашинного века. Она живо напоминает времена, когда первые переселенцы передвигались на повозках, запряжённых волами, лошадьми, на верблюдах, а то и пешком. Невдалеке от дороги кружат три чёрные вороны, высматривая падаль. Однако в самое пекло, когда мы остановились на отдых, вороны садятся близ дороги и прячутся в тени кустов. Да, в их чёрных «смокингах», наверное, можно изжариться на солнце.

Впереди над ровной линией горизонта появляется тёмный зубчатый гребень, который по мере приближения становится всё выше. Наконец взгляду открывается земляной вал длиной метров двести и высотой с трёхэтажный дом. Сворачиваем с дороги и по едва заметной колее подъезжаем к нему. Находим проезд и оказываемся в кольцеобразном тупике. Вокруг — горы выброшенной земли, глыбы породы. Всё это начинает зарастать кустами. Создаётся впечатление, что когда-то здесь работали мощные бульдозеры и экскаваторы, готовя площадку для большого цирка. На самом же деле мы находимся в центре падения крупного метеорита. С гребня главного кратера поодаль видны несколько воронок поменьше — очевидно, метеорит перед ударом о землю распался на несколько кусков. Судя по очертаниям выброшенной породы, природная катастрофа произошла в середине прошлого века. Вероятно, свидетелями этого события были жившие в пустыне аборигены.

Дальнейший путь на север, в сторону Алис-Спрингса, пролегает по песчаной пустыне, местами пересечённой речными долинами с ярко-зелёной растительностью. Большинство долин — сухие.

Мы приближаемся к «столице» Центральной Австралии, и дорога становится более наезженной, чаще попадаются встречные машины. В долинах рек пасутся стада коров. Окрестности Алис-Спрингса хорошо освоены.

В наступившей темноте неожиданно замечаем, что дорога загорожена огромным грузовиком. Пытаясь объехать его справа, Василь, сидящий за рулём, в последний момент в туче пыли разглядел стоящую рядом с грузовиком легковую машину с трейлером. Резко тормозя, глубоко врезаемся в песчаный бархан у обочины. Оказывается, водители грузовика и легковой решили обменяться новостями и распить пару банок пива.

— Можно было побеседовать, не занимая всю дорогу своими машинами, — укоризненно замечаю я.

— Ночью по пустыне надо ездить медленнее, тогда не придётся сворачивать в бархан, — парирует собеседник.

— Мой друг ещё учится водить машину, — поясняю я.

— Чёрт побери, этот парень не нашёл лучшего места, чтобы учиться, — смеются водители.

Потратив полчаса на откапывание «лендровера» из песка и разделив с новыми приятелями наш скромный ужин, трогаемся дальше, и я сажусь за руль. Василю нужно некоторое время, чтобы прийти в себя. Перед самым городом выезжаем на асфальт, от которого уже отвыкли за последнюю неделю.

Близ дороги замечаем кинотеатр «драйв-ин» — для зрителей в автомобилях. С дороги хорошо виден гигантский экран. Через ущелье невысокой горной цепи, входящей в систему хребта Мак-Доннелл, попадаем в межгорную долину, где укрыт от жаркого дыхания пустыни Алис-Спрингс. Город больше и живописнее, чем я представлял его себе. Ярко освещённая центральная улица, кафе, рестораны, магазины. На улицах много стареньких, обшарпанных машин и полевых работяг — «лендроверов» и «джипов», на решётках которых подвешены спереди брезентовые мешки с водой. В таких мешках вода остаётся прохладной в дороге даже при здешней жаре.

Мы минуем город и останавливаемся на ночлег в долине сухой речки Чарлз-Ривер, «впадающей» в не менее сухую реку Тодц-Ривер. Обе они заполняются водой лишь в редкие периоды дождей. Годовая сумма осадков составляет в этом районе всего двести пятьдесят миллиметров.

Наутро осматриваем город с холма Анзак-Хилл. Все десятитысячное население размещается на четырёх улицах, прижатых железной дорогой к правому берегу сухого русла Тодц-Ривер, и на трёх «авеню» — по левобережью. В панораме города зелёными пятнами выделяются три парка, серыми глыбами залегли у дороги госпиталь и тюрьма, и манит на отдых мотель «Оазис».

Наше внимание привлекли две картинные галереи, принадлежащие художникам Рексу Баттерби и Гасу. В своём творчестве эти художники подражают выдающемуся пейзажисту-аборигену Альберту Наматжире, поэтому основная ценность их собраний — работы самого Наматжиры и его сыновей. Удивительные пейзажи пустыни, гор и речных долин в красно-синих тонах с причудливыми силуэтами белоствольных эвкалиптов. Такой видел свою родную природу талантливый художник-абориген, проживший всю жизнь в миссионерской резервации Германсбург, недалеко от Алис-Спрингса. В цветовой гамме его произведений слились воедино яркий художественный вымысел и реальная игра красок жаркого австралийского солнца.

Интересны также и картины различных художников, сюжеты которых навеяны мифами и легендами аборигенов, серии выразительных портретов жителей пустыни, бытовые зарисовки. Нашлось здесь место и фотовыставке, отражающей историю Алис-Спрингса: караван верблюдов, ведомый афганцем, повозка, запряжённая волами, разбившийся маленький самолёт, бунгало под соломенной крышей с надписью: «Отель» — с этого начинался город в конце прошлого — начале нашего столетия, Рекс Баттерби, талантливый художник, посвятивший свою жизнь сохранению культуры и искусства аборигенов, радушно пригласил нас к себе и рассказал о школе Наматжиры.

Чтобы отдать дань уважения памяти замечательного художника, направляемся на городское кладбище, где похоронен Альберт Наматжира. На голом поле, без единого деревца — ровные ряды могил. К нашему удивлению, первые ряды пустуют, уставленные колышками с надписью: «Reserved» (Занято). Видимо, честолюбивым горожанам предоставлена возможность заранее обеспечить себе пребывание «на виду» и за последней чертой жизни. Недостаёт лишь столь обычного здесь в транспортном сервисе призыва: «Book ahead please!» (Резервируйте места заранее!)

Дальше могилы распределены по религиозному признаку: рады англиканский, пресвитерианский, методистский, лютеранский, романо-католический. Знал бы Христос, сколь причудливо разветвится его вероучение!

Обойдя уже почти все ряды, мы не можем найти могилу художника. Обращаемся к высокому и полному меланезийцу, сидящему у входа, не знает ли он.

— Me mother know (Моя мать знает), — отвечает он на классическом пиджин.

К нам подходит пожилая женщина и, узнав, что Наматжира жил в резервации Германсбург, направляет нас в лютеранский ряд.

Прах Наматжиры покоится под бетодной плитой с выбитым на ней крестом и несколькими букетами увядцщх цветов. Принесённые нами цветы немного освежили скромную могилу выдающегося художника-аборигена.

Наутро, планируя дальнейший маршрут, заходим в местный научный центр и беседуем с географом Биллом Лоу о возможности пересечения пустыни Симпсона. Билл разворачивает несколько листов карт, на которых изображена в крупном масштабе эта песчаная пустыня. Преодолеть её на машине можно только с северо-запада на юго-восток — по ложбинам между высокими, почти непрерывными песчаными грядами. Биллу уже приходилось пересекать пустыню Симпсона, и он по памяти наносит жёлтым фломастером возможный путь. На главном листе, где нет никаких ориентиров, кроме песчаных гряд, он просто соединяет крайние точки карты прямой линией по диагонали и говорит:

— Примерно здесь.

Его коллега, принимающий участие в разговоре, берет у него из рук фломастер и проводит линию на пять километров восточнее:

— По-моему, скорее здесь.

— Но в общем, как попадёте между грядами, поезжайте — всё равно ни вправо, ни влево свернуть невозможно. Примерно через сто тридцать километров пески кончатся и начнётся щебнистая пустыня. А дюны нанесены очень точно — по аэроснимкам. Правда…— Билл взглянул на легенду карты и усмехнулся, — аэросъёмка проводилась в пятидесятом году, дюны могли с тех пор передвинуться.

После выхода на щебнистую пустыню на карте появляются пунктиры дорог. Ведя линию по ним, Билл комментирует:

— Эта дорога здесь обозначена, но её не существует… Эту дорогу смыло два года назад… Эта дорога идёт не прямо, а вокруг холма, совсем в другом месте… А насчёт этой дороги я не знаю — её могло смыть в последние дожди…

Меня такие объяснения приводят в восторг, а Василь, напротив, все более мрачнеет.

Я успокаиваю его:

— Не волнуйся, Василь, все равно впереди будет побережье океана — дальше не проедем.

Прощаемся с коллегами, пополняем запасы воды и топлива — и в путь. Впереди траверс пустыни Симпсона, впереди новые испытания и приключения!

С обеих сторон за окнами автомобиля высятся ярко-красные гряды барханных песков, лишённые растительности. А впереди до горизонта тянется широкая зелёная «дорога» — это поросшая травой межгрядовая ложбина. Такие ложбины пролегают с северо-запада на юго-восток и могут служить наземной трассой через пустыню Симпсона, или Арунта, как её называют аборигены.

Рядом со мной сидит пропылённый и обросший чёрной щетиной Василь Морарду. На лёгких участках пути он учится вфдить машину. Но сейчас, когда дорогу заменяет заросшая кочками колючей триодии ложбина, я не решаюсь доверить ему управление тяжёлым «лендровером».

Прошло уже почти три недели, как мы выехали из Канберры, и за это время нам удалось достичь самого сердца Австралийского континента. Мы проехали уже более двух тысяч километров, и из них более тысячи по пыльной грунтовой дороге — трансавстралийской магистрали, пересекающей материк от Аделаиды до Дарвина.

Теперь, запасшись крупномасштабными топографическими картами, мы совершаем траверс пустыни Симпсона, начав его из городка Алис-Спрингс и намереваясь выйти к одинокой ферме Андадо на другом краю безлюдного моря барханных гряд.

Сейчас начало мая — глубокая осень. Температура днём не поднимается выше двадцати пяти градусов. Яркое солнце припекает в середине дня. На небе почти нет облаков. Дождей уже давно не было, но злаки в межгрядовых понижениях ещё зеленеют, используя сохранившуюся в почве влагу.

Если через три дня мы не выедем к ферме Андадо, то сотрудники научного центра в Алис-Спрингсе свяжутся с фермером по радио и будут искать нас с помощью самолёта. Но пока всё идёт благополучно.

Изредка попадаются небольшие рощицы или отдельно стоящие акации мал га, изящные, прямоствольные, с прозрачной серовато-зелёной кроной. С одного такого дерева слетает небольшая стайка волнистых попугайчиков — тех самых, без которых не обходится ни один наш зоомагазин. На земле предков эти яркие длиннохвостые птички имеют лишь один вариант окраски: все они изумрудно-зелёного цвета. Это уже птицеводы в Европе развели синих, белых и жёлтых.

Два чёрных пустынных ворона медленно летят над ложбиной, обследуя местность в поисках случайной добычи. Из густых куртин триодии вспархивает стая розовых какаду, крупные хохлатые птицы делают круг и снова опускаются на землю.

Быстро, легко и стремительно пролетают над самой землёй две крошечные бриллиантовые горлицы.

На очередной остановке мы обследуем растительный покров пустыни. Приятно размяться после жёсткой езды по бездорожью. Под ногами удивительный ярко-красный песок, сыпучий и мелкий. Такую своеобразную окраску придаёт ему плёнка окислов железа, покрывающая каждую отдельную песчинку.

Зелёный покров в ложбине разрежен, им покрыто менее половины поверхности почвы. Основу составляет триодия Базедова, образующая мощные колючие куртины. Стоит положить ладонь на поверхность куртины — ощущаешь множество уколов. Да, вряд ли такой злак окажется съедобным для каких-нибудь домашних животных, кроме верблюдов. Между куртинами триодии видны и другие злаки, а также разнотравье. Ближе к подножию барханной гряды растительный покров становится все разреженнее, а на склоне её видны лишь отдельные экземпляры зигохлоэ, птилотуса и кроталарий.

По крутому склону, увязая в красном песке, вскарабкиваемся на гребень восьмиметровой гряды. Сверху открывается великолепный вид на безлюдный и безбрежный ландшафт. Зелёные ложбины, рассечённые выпуклыми рыжими спинами барханных цепей, тянутся параллельно. Ширина каждой из них достигает двухсот — трёхсот метров. Склоны покрыты затейливой ветровой рябью, нарушаемой кое-где следами крупных тёмно-серых жуков-чернотелок и розовато-серых ящериц-драконов.

У основания бархана под куртиной видна маленькая воронка, из которой то и дело выбегают суетливые чёрные муравьи. А вот и «чудо природы» — ящерица-молох, покрытая сверху и с боков острыми, но на ощупь довольно мягкими шипами. Молох охотится на муравьёв и вначале не замечает нашего присутствия. Мы выдаём себя упавшей на него тенью, и тотчас молох растопыривает лапы, выгибает спину, упирается мордочкой в песок, выставив вперёд рогатый затылок. Такой оборонительный приём, возможно, смутит недостаточно смелого хищника.

Почти из-под ног вспархивает небольшой рыжеватый куличок — это замечательный австралийский зуёк, живущий в глубине пустыни, вдали от воды. Он быстро скрывается среди травы, а мы, приглядевшись к ровной рыжей почве, замечаем оставленного птенца. Малыш ещё не летает, покрыт бурым пухом, ему приходится затаиться, плотно прижавшись к земле. Сейчас он похож на небольшой камешек, лежащий на песке. При этом птенец не забывает строго ориентироваться по солнцу, повернувшись к нему спиной. В таком положении глаза его оказываются в тени и не выдают своим блеском присутствия птицы.

В лощине на плотном, слежавшемся песке замечаю стелющееся растение с серо-зелёными резными листочками и ярко-красными цветами, сидящими на длинных цветоножках. Каждый изящный цветок вооружён эффектной шпорой. Это пустынный горошек Стёрта, и сейчас время его цветения. Встречается он на песчаных почвах во внутренней Австралии. Красочный облик этого растения невольно привлекает взгляд, и недаром оно служит эмблемой штата Южная Австралия. Однако открыто оно было на дальнем северо-западе материка. Пустынный горошек оказался одним из первых растений, попавших в Европу из Австралии.

За семьдесят лет до того, как знаменитый ботаник Джозеф Бэнкс смог посетить Австралию вместе с Джеймсом Куком и собрать свой уникальный гербарий, на северо-западном берегу Австралии высадился бывший пират Уильям Дампир. Этот человек, посвятивший молодость скитаниям по Атлантике и грабежу испанских и португальских судов, впоследствии направил энергию в более полезное русло и совершил три кругосветных путешествия, составив ценнейшие карты многих южных морей Пацифики. Во время одного из этих плаваний Дампир обследовал северное побережье Австралии, именовавшейся тогда Новой Голландией, и в 1699 году нашёл там пустынный горошек, собрал его и засушил. Любопытно, что собранные бывшим пиратом растения сохранились до сих пор и украшают гербарий Оксфордского университета.

Имя Дампира запечатлено в научном названии пустынного горошка — Clianthusdampieri. Английское же название — Sturtsdesertpea— воскрешает в памяти имя другого отважного путешественника — Чарлза Стёрта, который вновь нашёл это растение через полтора века после Дампира на противоположной окраине его ареала. Отправившись в 1844 году из Аделаиды на север, он нашёл и собрал пустынный горошек в районе Брокен-Хилла. Эта экспедиция Стёрта открыла для географов глубинные районы материка. Стерту удалось обследовать восточную часть пустыни Симпсона и убедиться, что в центре материка нет гигантского озера, как тогда предполагали.

Закончив описание растительности и сборы насекомых, собираемся трогаться дальше и неожиданно натыкаемся на следы, крупные, округлые, так хорошо знакомые всем, кто был в пустынях Средней Азии. Это верблюд! Взбежав на гряду, вглядываемся в направлении уходящих следов и видим вдали одинокую фигуру одногорбого верблюда, пасущегося в зелёной ложбине.

В памяти всплывают новые героические страницы исследования Австралии. Чарлз Стёрт не смог исполнить свою мечту — пересечь Австралию с юга на север. Отважный Роберт О'Харра Бёрк в августе 1860 года отправился из Мельбурна в глубь материка с караваном из двадцати пяти верблюдов, закупленных в Афганистане.

Ему удалось к февралю 1861 года пересечь континент и выйти на берег залива Карпентария. Однако на обратном пути, уже в мае этого года, герой вместе со своим спутником Уильямом Уиллсом погиб в глубине пустыни, оставшись без припасов и даже без верблюдов, которые раньше, чем люди, погибли, не выдержав тягот пути и голода.

В 1862 году другой исследователь, Джон Макдуалл Стюарт, без верблюдов благополучно пересёк Австралию от Аделаиды до побережья Арнхемленда и вернулся обратно, причём именно Стюарт проходил где-то здесь, по окраине пустыни Симпсона. Нужно заметить, что он совершил этот выдающийся переход «с третьей попытки», цосле двух неудач — в 1860 и 1861 годах, когда накопил уже большой опыт пустынных экспедиций.

После Бёрка верблюдов неоднократно завозили в северные районы Австралии, используя как транспортное животное. К началу века их было здесь более шести тысяч, но затем автомобили оттеснили на второй план «пустынного вездехода», и брошенные верблюды одичали. Теперь одиноких бродяг, дальних потомков тех верблюдов, можно встретить в глубине пустыни.

Довольные впечатлениями, мы с Василем садимся в «ленд-ровер». Трогаемся с места, но через пятьдесят метров мотор вдруг чихает и… глохнет. Наступает непривычная тревожная тишина. На щитке приборов ещё полбака бензина. Обескураженные, выбираемся из кабины и лезем под капот.

Василь — специалист по ядерной физике, и помощи в починке мотора ждать от него не приходится. Но по крайней мере он поддерживает меня своим искренним сочувствием и неподдельной заинтересованностью. В десятый раз проверяю все узлы и детали, пытаюсь завести мотор — никакого результата. Утомившись от жары и ползания под «лендровером», сажусь на колючую куртину триодии. Собираем внеочередной «военный совет». Что делать? Ждать, когда через пару дней нас начнут искать с самолёта? А вдруг они найдут нас и обнаружат, что в машине какая-нибудь пустячная неисправность? Вот уж будет позор! Пойти вперёд пешком к ферме Андадо? Смотрим на карты. До неё ещё больше сотни километров — по песку и по жаре!

Опять принимаюсь подкручивать, простукивать, продувать. И вот наконец-то повезло! Оказывается, забился песчаной пылью бензопровод от запасного бака.

Прочищаем его, и снова слышится мощный рёв мотора!

На второй день после романтического ночлега под звёздами в глубине пустыни мы видим впереди несколько домиков. Андадо! Но что это? Вокруг — ни души. Лишь чёрные вороны да горлицы оживляют безмолвный пейзаж. Ферма давно заброшена. Постройки уже изрядно поедены термитами. Только гора пивных бутылок за стеной главного здания не поддаётся челюстям этих неутомимых насекомых.

От заброшенной фермы начинается старая, но ясная колея. И вот через час езды на горизонте появляется большая ферма с загонами для скота, конюшнями, бассейном артезианской воды и даже… маленьким самолётом.

Нас радушно встречает сухощавый высокий мужчина с приветливым обветренным лицом, протягивает нам широкую огрубелую ладонь.

— Знаю, знаю, о вас мне по радио из Алис-Спрингса сообщали. Как дорога? — радушно приветствует он нас— Мы в прошлом году с сыном тоже ездили этим путём в Алис-Спрингс.

Обмениваемся впечатлениями за крепким чаем, расспрашиваем о жизни в этой глуши.

— Мои родители жили на той старой ферме, которую вы видели. Но там плохо идёт вода из колодца, и мы перебрались сюда, ближе к краю пустыни. Отсюда уже начинается малга-кантри[15].

— А зачем вам самолёт? — спрашиваем мы.

— Стада у меня пасутся свободно, уходят далеко в пустыню, и когда приходит пора гнать скот в Аделаиду на продажу, то найти его нелегко. Раньше я искал их на мотоцикле, а теперь быстро нахожу стада с самолёта. И ещё…— усмехается фермер, — примерно раз в месяц такая тоска заедает в этой глуши, что я сажусь в самолёт и лечу в Аделаиду. Выпьешь там с друзьями бочонок-другой пива, обменяешься новостями и анекдотами — как-то и полегчает.

Перед расставанием фермер идёт в холодильник, где висят коровьи туши, и отрезает нам увесистую телячью ногу.

— Перед ночлегом пожарьте себе на костре, устройте аборигенное пиршество да вспомните добрым словом мой заброшенный уголок.

Поздний вечер. Мы с Василем сидим у костра, поджариваем телятину и вспоминаем наше путешествие. Глядя на пламя и с наслаждением вдыхая сухой ночной воздух, долго ещё обсуждаем увиденное и пережитое в глубине австралийской пустыни.

Только вчера я вернулся из месячной экспедиции в Центральную Австралию, где пришлось проехать по пустынным дорогам и вовсе без дорог около восьми тысяч километров. Прохлада и мягкая зелень холмов, окружающих австралийскую столицу, так непохожи на палящий зной и кирпичную красноту пустынь Центра.

Впереди несколько недель, заполненных обработкой собранных материалов.

Закончив очередную страницу дневника, я стал разглядывать ночной пейзаж за окном моей комнаты. Окружающий университет парк погружён в полную темноту.

Над вершинами деревьев мерцают яркие звёзды. Вдали, в километре отсюда, светятся озарённые прожекторами коробки зданий административного центра Канберры. Свет настольной лампы выхватывает из темноты крону дуба с сухими коричневыми листьями и множеством желудей. Левее проступает в полутьме белый ствол эвкалипта.

В парках Канберры пёстрое смешение местных декоративных деревьев и кустарников с экзотическими для этих мест породами из Европы, Азии, Америки. И вот сейчас, в середине мая (глубокой осенью), клёны оделись в огненно-красную листву, ивы и тополя — в нежно-жёлтую, листья дубов стали тёмно-коричневыми, и лишь эвкалипты сохранили свой привычный серовато-зелёный тон, хотя крона их уже значительно поредела.

Уже первый час ночи, городок затих; только из центра доносится ещё рокот запоздалых автомобилей. Прохладный ночной воздух (около пятнадцати градусов) струится в комнату через открытое окно. Вспомнился дом, Москва. Сейчас там пять часов вечера и, наверное, светит солнце, тёплое и весеннее.

Закончив писать, я погасил настольную лампу. И тут же раздался грохот железной крыши и что-то тяжёлое шлёпнулось сверху в крону дуба. Закачались ветви, зашуршала сухая листва. Осторожно подойдя к окну, вижу тёмный силуэт зверя величиной с крупную кошку, быстро и ловко передвигающегося по гибким ветвям. Без труда узнаю в нём кистехвостого поссума. Это самка с большим детёнышем, повисшим у неё под брюхом. Видимо, она долго ждала, пока я, наконец, погашу свет, чтобы без помех обследовать в темноте приглянувшееся ей дерево. Живо представляю себе, как зверёк с нетерпением заглядывал через край крыши в моё освещённое окно и сердился на непредвиденную задержку с ужином. Взяв карманный фонарик, направляю его луч в крону дуба. Кружок света вырывает из темноты пушистую серую мордочку с розовым носом, большими треугольными ушами и удивлённо-испуганными круглыми глазами. Заметив нежелательное внимание к своей особе, поссум быстро перебирается на противоположную сторону кроны. Теперь слышен только шелест листвы и хруст разгрызаемых желудей.

Весь следующий месяц, до самого отъезда на Большой Барьерный риф, я имел возможность наблюдать вечерами за этим поссумом. День он проводил где-то на крыше дома, а на ночь спрыгивал вниз и методично, обследуя ветку за веткой, снимал урожай желудей. К середине июня детёныш уже перестал цепляться за мать и начал самостоятельно лазать по ветвям. Пристроив фотоаппарат на подоконнике, я сделал из окна несколько снимков с лампой-вспышкой, на которых запечатлел всю семью.

Однажды ночью обычно молчаливый поссум неожиданно поднял шум и возню на дереве. Ветви сотрясались, раздавалось громкое раздражённое шипение и фырканье. Оказалось, что в крону дуба забрался ещё один поссум, привлечённый обилием желудей. Но хозяйка дерева, озабоченная сохранностью «провианта» для себя и своего отпрыска, энергично атаковала пришельца, и ему пришлось срочно ретироваться. Спрыгнув на землю, он большими прыжками убежал в глубь парка.

Хотя история освоения Австралии изобилует примерами исчезновения или резкого уменьшения численности многих видов-эндемиков, тем не менее некоторые из них, напротив, нашли соседство с человеком весьма для себя удобным. Так, в частности, произошло и с кистехзостым поссумом, которого называют ещё лисьим кузу или щеткохвостым поссумом. Этот зверёк размером до полуметра, с длинным хвостом распространён почти по всей Австралии, а также на многих прилежащих островах. Его цепкие лапы с шершавыми подушечками и длинными острыми когтями позволяют ему вполне удобно чувствовать себя на ветвях деревьев. Большой палец на задней ноге резко противопоставлен остальным четырём, и при кормёжке на дереве поссум часто висит вниз головой, ухватившись за ветку задними лапами, а передними захватывает плоды или нежную листву с нижней ветки. Хвост поссума покрыт пушистой чёрной шерстью только сверху, а снизу он голый и шершавый, так что служит пятой конечностью при лазании.

Шерсть у кистехвостого поссума пышная и мягкая от серебристо-серого или рыжеватого цвета до почти чёрного.

У пары поссумов типичной окраски может появиться детёныш чёрного цвета. Число меланистов (особей чёрной окраски) особенно велико в юго-западных районах материка — до двадцати процентов.

Заселяя практически все природные зоны и области Австралии, кистехвостый поссум проявляет исключительную экологическую пластичность. Этого зверя можно встретить повсюду — в высокоствольных эвкалиптовых лесах Юго-Востока, в густых низкорослых кустарниках южного побережья, в засушливых редколесьях внутренних областей и даже в пустынях Центра, где поссумы живут вдоль долин сухих и временных рек с отдельно растущими эвкалиптами.

Древесный образ жизни весьма характерен для ки-стехвостого поссума. На дереве он находит и корм, и спасение от наземных хищников; в дуплах он проводит дневное время, выстилая внутренность их сухой листвой. Но поссумов можно встретить и в безлесных местностях: за неимением подходящего дуплистого дерева они поселяются в нишах обрывистых речных террас и в норах кроликов. Поскольку австралийским фермерам не раз приходилось видеть кистехвостых поссумов выходящими из кроличьей норы, они сочинили небылицу, будто бы поссумы и кролики могут скрещиваться между собой.

Основное меню поссумов составляют листва, почки, цветы, плоды деревьев и кустарников, но они находят себе пищу также на земле, поедая различные травы и семена. Именно поэтому нередко приходится видеть, как кистехвостые поссумы не только перебегают от дерева к дереву, но и спокойно «пасутся» на лугу, довольно значительно удаляясь от ближайших деревьев.

Экологическая непритязательность поссума, умение приспосабливаться к самым разнообразным условиям позволили этому виду успешно заселить быстро расширяющиеся антропогенные ландшафты с сочетанием вырубок, пастбищ, искусственных насаждений, садов и посёлков. Сейчас кисте-хв-остого поссума можно с одинаковым успехом найти как в соседнем лесу, так и на чердаке дома. Каждое взрослое животное охраняет свой личный участок, причём самцы владеют площадью до двух гектаров, а самки — участками поменьше.

Дважды в году: в марте — апреле и в августе — сентябре — поссумы спариваются. И уже через две-три недели происходят роды. Перед этим самка тщательно обследует и вычищает сумку, а также вылизывает шерсть на пути детёныша к сумке. Крошечный новорождённый, голый и слепой, уверенно находит сумку и присасывается к одному из двух сосков. Хотя природа и предусмотрела два соска в сумке, но у кистехвостого поссума рождается лищь один детёныш.

Только через три с половиной месяца после рождения детёныш прозревает, но и после этого продолжает жить в сумке до четырёх-пяти месяцев. Затем он покидает сумку и путешествует по деревьям, уцепившись за брюхо матери. Лишь в возрасте семи месяцев молодой поссум становится самостоятельным.

У поссумов немало врагов, которые могут поймать зверя на земле (динго, лисица), на ветвях дерева (клинохвостый орёл) и даже в дупле (крупные вараны).

Кроме того, поссумы в течение многих десятилетий служили объектом пушного промысла, и в начале нынешнего века в Австралии добывалось ежегодно до двух миллионов зверьков. Их шкурки шли на международные пушные рынки под названием «поссум», «скунс», «бобр», «аделаидская шиншилла». В одном штате Виктория в двадцатых годах добывалось ежегодно до полумиллиона кистехвостых поссумов. Когда в 1931 году был открыт сезон охоты на июнь и июль, за два месяца было добыто более восьмисот тысяч зверьков. Начиная с тридцатых годов этот вид был взят в различных штатах под полную или частичную охрану с ограниченным сезоном охоты или лицензионным отстрелом.