- К утру хочу попасть на Смоленский тракт.
      - Ну и хорошо, придет хозяйка - вместе поужинаем.
      Кожемяков внес в хату чемодан с продуктами.
      Вошла старшая девочка, я сразу узнал ее. За эти годы она вытянулась и напоминала стройную березку.
      Я снял шинель. Заметив на моей груди Золотую Звезду Героя, хозяин забеспокоился, как бы лучше принять гостя.
      Хозяйка вошла в дом, когда там было полно народу. Два деда расспрашивали меня про Германию, какая-то пожилая тетка держала в руках конверт, требуя точный ответ, где находится полевая почта, указанная на конверте. Сосед-инвалид сразу отрапортовал, где ему "оттяпнули" ногу.
      Моя знакомая в первую минуту не узнала меня.
      Сели за стол.
      Выпили по стаканчику, кто-то предложил ради встречи пропустить по второму. Гости чуть захмелели, стали вспоминать счастливые довоенные годы.
      - Вот была жизнь!.. А теперь проклятый фашист все изуродовал, прослезившись, выкрикнул какой-то дед.
      Глядя на него, я вспомнил своего отца. Тот после рюмки тоже любил гудеть на весь дом: "Вы, сынок, живете, как в раю. Все для вас делает Советская власть... А мы при Николке в лаптях ходили, голодали".
      Время перевалило за полночь, пора было собираться, а я еще не выбрал момента, чтобы "свести счеты" с хозяйкой дома.
      Наконец подняв рюмку, сказал:
      - Друзья мои, хочу поведать вам одну тайну. На вашем хуторе я не впервой, с хозяйкой этого дома мы уже однажды встречались. Было это осенью сорок первого. Я тогда пообещал вернуться на Смоленщину и слово свое сдержал... А теперь, дорогая хозяюшка, настал ваш черед сдержать свое слово. Вы когда-то сказали, что ничего не пожалеете для нас, когда мы вернемся. Теперь я не уеду отсюда, пока не подадите на стол гуся.
      В доме разразился хохот. Перекрывая шум, старик, сидевший рядом со мной, закричал:
      - Настасья, режь гуся, не позорь нас!
      Хозяйка подошла ко мне.
      - Вспомнила, ей-богу, вспомнила, и наш уговор тоже не забыла. Пригубив рюмку, она поклонилась мне и рванулась к двери: - Ваня, я побежала в сарай. Праздник-то какой!
      * * *
      Однако вернемся к событиям осени 1941 года. Наши поредевшие колонны отходили в направлении Ржева. Холодный ветер сметал с деревьев пожелтевшую листву. Леса просвечивались насквозь. Далеко виднелись оголенные деревни и села. В них обосновались вражеские команды. Наступившие холода загнали гитлеровцев в избы. Силы наши таяли с каждым днем, с каждым боем. А нам предстояло совершить последний прыжок - через линию фронта.
      Движение на юг по рокадной дороге Ржев - Сычевка оказалось оживленным. Беспрерывно шли танки, артиллерия, бесконечной вереницей тянулись обозы. Противник перебрасывал войска в направлении Сычевки, Гжатска, Можайска, по-видимому, для усиления главной группировки, рвавшейся к Москве.
      Короткий октябрьский день подходил к концу. Незаметно подкралась ночь наш постоянный боевой спутник. На огромном поле, примыкающем к оврагу, мы построили необычную колонну, не предусмотренную никакими уставами и наставлениями: пятьдесят рядов по фронту и в глубину образовали непробиваемую стену. Первую и последнюю шеренги, боковые ряды вооружили гранатами, ручными пулеметами и автоматами. Образовалось нечто вроде живой крепости, неприступной для вторжения. Люди замерли. Раненые, находившиеся в середине этой живой крепости, нечеловеческими усилиями сдерживали малейшие стоны.
      По сторонам от главной колонны в двух-трех километрах должны были идти сильные боковые отряды численностью по двести человек каждый. Им ставилась задача оседлать дорогу, задержать немецкие танки и машины, дать зеленую улицу нашим главным силам.
      Стрелка часов приближалась к 24.00. Отряды прикрытия тронулись в путь, за ними следовали мы.
      Конечно, передвижение такого количества людей не могло пройти незамеченным: шуршание под ногами замерзшей травы напоминало шум прибоя; мучивший всех кашель вдруг прорывался наружу. Нервы были взвинчены до предела. Года жизни стоила нам эта ночь. Километры казались бесконечными. Время как будто остановилось.
      Уже два часа находились мы в пути, а нужной дороги все еще не достигли. В сторону Сычевки по-прежнему двигались немецкие танки и тягачи, мчались машины с включенными фарами.
      Казалось, войны для немцев в этом районе не существует.
      И вдруг...
      Автоматные очереди разрезали ночную темноту, ракеты осветили облака, плывшие по низкому небу. Я облегченно вздохнул: "Наконец-то".
      Мощный бросок - и дорога в наших руках. Наконец ворота прорублены - в них хлынула лавина людей, измученных многодневными походами и беспрерывными боями, голодных, гневных, готовых смести все на своем пути, любую преграду.
      Потребность быть незамеченными миновала. Поднялся невообразимый шум. Немецкие танки тут же повернули назад. Шоферы с перепугу загоняли свои машины в кюветы, артиллерийские расчеты оставили орудия. Мы стали полными хозяевами на этом участке дороги, но прекрасно понимали, что шоковое состояние противника будет недолгим. Самое главное заключалось теперь в том, чтобы оторваться от гитлеровцев и до рассвета соединиться с советскими войсками.
      Но осуществить это оказалось нелегко. Рассыпавшаяся колонна наших бойцов не внимала команде. Поддавшись святому чувству гнева, многие бойцы начали яростно атаковать противника.
      Между тем задержка на этой дороге на один-два часа могла закончиться для нас трагически. Я отчетливо понимал это. Пришлось приложить невероятные усилия, чтобы увлечь за собой обезумевших от ярости людей. Отряд благополучно пересек дорогу.
      Ночью леса казались призрачными, будто плыли в тумане в неведомую даль. Надвигался рассвет. Мы продолжали идти, хотя ноги, налитые свинцом, отказывались повиноваться.
      Лесные тропы вывели нас на широкую поляну, а на ней... стояли немецкие орудия с задранными вверх стволами.
      Позади артиллерии расположились в ряд машины, в стороне были уложены ящики со снарядами. Никакой охраны, никакого движения.
      Немцы не предполагали увидеть советских бойцов у себя в тылу. От неожиданности они растерялись, рассыпались в стороны. Не сразу пришли в себя и мы. Только спустя некоторое время, опомнившись, набросились на орудия и машины, забросали гранатами снарядные ящики. Немецкие артиллеристы, застигнутые врасплох, боя не приняли, нырнули в кустарник и скрылись в лесу.
      Взрывы и пожары в районе вражеского артиллерийского дивизиона оказались загадкой и для наших войск, занимавших позиции в нескольких километрах. Услышав пальбу, наши передовые подразделения по тревоге изготовились к боевым действиям.
      Расправившись с артиллерийским дивизионом гитлеровцев, мы осторожно двинулись вперед, надеясь, что больше не наткнемся на немецкие подразделения.
      Затишье длилось недолго. Откуда-то с востока грянула наша артиллерия. Над нами пролетели сотни снарядов. Обрушились они на ту самую поляну, которую мы недавно покинули.
      Задержись мы на полчаса в районе боев, понесли бы неоправданные потери от огня своей артиллерии.
      Наступило время дать знать о себе.
      Навстречу летящим снарядам и пулям мы устроили такой фейерверк, какого никому из нас в жизни не приходилось видеть. Ракеты всех цветов озарили небо, воздух дрожал от криков "ура!".
      Охваченные неудержимым порывом, мы не заметили, как оказались на краю какой-то деревушки. Из домов повыскакивали немцы и бросились бежать на запад. Над нами разрывались ракеты разных цветов и оттенков.
      Человеческая лавина помчалась на манящие огни:
      - Братцы, мы свои! Товарищи, мы русские! Ура!
      Еще один бросок - и мы в объятиях друзей...
      Группа генерала II. Г. Хоруженко в составе 220-й дивизии и уцелевших частей других соединений вела упорные оборонительные бои с фашистскими войсками в районе Старицы. Ей и были переданы вышедшие из окружения части нашей 242-й стрелковой дивизии.
      Во время отступления погиб мой верный друг фельдшер Лаптев. Врач Людмила Федорова выдержала все невзгоды первых месяцев войны и осталась с нами на этом участке фронта. Виктор Сергеевич Глебов стал начальником штаба группы войск генерала Н. Г. Хоруженко, а меня назначили к нему начальником разведки. Так я оказался в числе тех, кому выпала честь сражаться на подступах к нашей столице.
      * * *
      Бои на Смоленщине, трудные дни отхода стали для нас той кузницей, в которой выковывалась воля к победе у бойцов и командиров.
      Помню день, когда вызвал меня к себе Глебов, чтобы сообщить нежданное-негаданное:
      - Поедешь учиться в Академию Генерального штаба. Понял, браток?
      Новость ошеломила. Мне казалось, что на учебу в те критические времена посылали командиров, без которых можно было обойтись на фронте.
      - Как же это, Виктор Сергеевич? Что я тебе плохого сделал? Испугался, что не справлюсь в новой роли?
      Глебов притянул меня к себе.
      - Чудак! Не ты ли шумел в батуринских лесах, когда тебя разлучили с танкистами?
      - Виктор Сергеевич, пойми меня, дружище! Жизнь во все вносит свои поправки. Как можно оставить фронт? Я стал разведчиком, полюбил эту опасную и сложную военную профессию. Успел горячо привязаться к смелым ребятам-разведчикам... Теперь, значит, надо бросить все это? И когда! Гитлеровцы не сегодня-завтра начнут драпать на запад. А вы лишаете меня возможности драться за победу.
      Мы присели на широкую, грубо отесанную деревенскую скамью. Виктор Сергеевич опустил голову и заговорил уже другим тоном:
      - И мне нелегко с тобой расставаться. Годы совместной учебы сблизили, а шесть месяцев боев на Западном фронте сроднили нас. Бои на Смоленщине, отход и окружение - разве это так легко забудешь... Нет, дорогой мой, это останется на всю жизнь... Но надо реально смотреть на вещи. Война только начинается. Ты, я, многие тысячи, миллионы людей потребуются в решающих; и завершающих сражениях за нашу Отчизну.
      Ординарец Глебова принес завтрак, горячий чай. Разговор продолжался за столом.
      - Ругай меня, не ругай - дело решенное. Твою кандидатуру я сам выдвинул, меня поддержали генерал Никифор Гордеевич Хоруженко и бригадный комиссар Федор Андреевич Дубовской. Мы единодушно решили, что ты заслужил право на учебу. Вчера тебе присвоили звание майор, вторично представили к ордену, чего еще хочешь? В тылу тебя ни в чем и никто не посмеет упрекнуть.
      На этом наш разговор оборвался. Глебов торопился. Штаб дивизии сегодня перемещался в другое место.
      Расстались мы сурово, по-солдатски.
      Перемены в моей судьбе
      Уфа встретила нас, слушателей ускоренного курса Академии Генерального штаба, сорокаградусным морозом. Легкая, видавшая виды шинель плохо защищала от холода. Шесть трамвайных остановок, отделявших наше общежитие от учебного корпуса, мы ежедневно преодолевали рысцой.
      В стенах академии собралось с полсотни фронтовиков. Многие до этого командовали полками, некоторые успели поработать в армейских и фронтовых штабах, за плечами у каждого были многодневные бои. Пехотинцы и танкисты, летчики и моряки, прибывшие в Уфу, жили дружным коллективом, не замечая разницы в годах и служебном положении. Всех объединяли общие думы о войне.
      Лекции чередовались с комплексными занятиями на картах, военные игры с выездами в поле. Начальник академии генерал Евгений Александрович Шиловский, начальник кафедры оперативного искусства генерал Герман Капитонович Маландин, профессор Алексей Иванович Готовцев и многие другие преподаватели сделали все, чтобы в короткий срок подготовить нас к будущим сражениям...
      Несмотря на очень напряженную учебу, слушатели находили время и для общественной работы, с радостью выполняли партийные поручения. Мы знали, что за несколько месяцев войны население Уфы резко увеличилось. Знали, что Башкирия по-братски приняла и разместила на своей территории десятки эвакуированных предприятий и что они уже выпускают продукцию.
      Накануне Дня Красной Армии райком партии направил меня докладчиком на один из заводов (он был эвакуирован из Харькова, но уже работал в три смены).
      Собрание проходило в огромном ангаре. Теперь здесь был сборочный цех. Помещение плохо отапливалось. В стеклянном куполе во многих местах были выбиты стекла. Ветер гулял по цехам. А люди работали круглосуточно, причем большинство рабочих составляли женщины, старики, подростки.
      В тот день я надолго задержался у харьковчан. Переходил из цеха в цех, рассказывал о положении на фронте. Беседуя с рабочими, старался найти самые теплые слова благодарности за их самоотверженный труд.
      Да, труд рабочих в тылу в годы войны был под стать героическим подвигам солдат на полях сражений. Мы, фронтовики, отлично понимали это...
      В конце апреля программа ускоренного курса была завершена. В заключение командование академии провело военную игру по теме "Фронтовая наступательная операция".
      К концу учебы все слушатели получили солидную теоретическую подготовку к предстоящим боевым действиям. Тревожило нас только одно - временная неизвестность с назначением. Многие слушатели мечтали получить командную должность. Я тоже не был исключением.
      В конце апреля небольшую группу офицеров вызвали в Москву. Именно тогда я впервые близко увидел Маршала Советского Союза Семена Михайловича Буденного.
      Он пригласил нас сесть за большой стол в своем кабинете и неожиданно высоким голосом произнес:
      - Утром вам надлежит убыть в Краснодар в мое распоряжение. В течение нескольких дней мы обязаны сформировать штаб Северо-Кавказского направления{1}.
      Потом завязалась непринужденная беседа. Буденный поговорил с каждым из нас и, узнав, что мы закончили ускоренный курс Академии Генерального штаба, а к тому же еще успели повоевать, остался доволен.
      Наутро в качестве старшего помощника начальника оперативного управления я предстал перед начальником штаба Северо-Кавказского направления генерал-майором Г. Ф. Захаровым.
      Так, вопреки желанию, я оказался на штабной работе и был очень расстроен этим: опыта службы в крупных оперативных штабах у меня не было.
      Через несколько дней в Краснодар прибыл Главком. Обстановка стала проясняться. С. М. Буденный приказал нашему штабу спланировать, организовать и провести наступательную операцию по разгрому керченской группировки противника.
      Штаб направления разместился на окраине Краснодара в здании Всесоюзного научно-исследовательского института. Пробыл я там, к сожалению, недолго. Вместе с представителями штаба меня послали на Керченский полуостров. События там развивались стремительно и совсем не так, как мы ожидали. 19 мая враг занял Керчь.
      Эвакуировавшись с Керченского полуострова, я некоторое время находился в Темрюке, в оперативной группе генерал-полковника Якова Тимофеевича Черевиченко. Оперативная группа не только осуществляла эвакуацию войск из Крыма, но и занималась сбором и распределением личного состава. Вновь сколачивались полки, бригады, дивизии. Станицы Динская, Федоровская, Усть-Лабинская, Абинская, Пластуновская и многие другие превратились в те дни в пункты формирования частей и соединений. Мне поручили помогать формированию и пополнению танковых бригад, которыми командовали полковники И. П. Калинин и К. В. Скорняков.
      Выполнив это задание, я снова попал в штаб, но теперь уже Северо-Кавказского фронта{2}. В течение июня пришлось часто бывать с различными заданиями в Новороссийске, Туапсе и один раз - в Севастополе. Многочисленные данные свидетельствовали о том, что противник интенсивно готовится к генеральному штурму главной базы Черноморского флота.
      Затишье после керченской бури длилось недолго. Данные, поступавшие в штаб фронта, свидетельствовали об интенсивной подготовке фашистских войск к генеральному штурму Севастополя. И штаб фронта делал все возможное, чтобы помочь защитникам города. В частности, большая группа командиров была послана в Новороссийск, Туапсе и в другие пункты, откуда переправлялись в сражающийся Севастополь войска, боеприпасы, продовольствие, горючее.
      В те дни, в середине июня, по заданию оперативного отдела штаба фронта мне довелось побывать у начальника штаба Отдельной Приморской армии генерал-майора Н. И. Крылова. Совсем недолго находился я на залитой кровью севастопольской земле, но то, что увидел там, осталось в памяти на всю жизнь.
      И сейчас, спустя более сорока лет, когда речь заходит о славных севастопольцах, которые в течение 250 дней и ночей ценой великого мужества обороняли от врага свой город, мне хочется поклониться им до земли...
      В последние дни июля Ставка Верховного Главнокомандования объединила войска Южного и Северо-Кавказского фронтов в один Северо-Кавказский фронт. Командующим войсками был назначен маршал С. М. Буденный, начальником штаба фронта - генерал А. И. Антонов, возглавлявший до войны одну из кафедр в нашей академии.
      Меня назначили начальником направления в полосе действий 17-го казачьего кавалерийского корпуса, которым командовал генерал Н. Я. Кириченко.
      Я так втянулся в дела корпуса, что мысленно сам себя причислял уже к лихому племени кавалеристов. А настоящих кавалеристов в нашем штабе в Краснодаре было в те дни, надо сказать, немало. Именно там увидел я стройного генерала Якова Шарабурко и невысокого толстяка прославленного героя гражданской войны Василия Ивановича Книгу. Познакомился с отчаянным Хаджи Мамсуровым и молодым командиром 110-й кавдивизии полковником Скороходовым. Не раз встречался с командиром казачьего корпуса, всегда сдержанным, генералом Кириченко и начальником штаба корпуса приветливым Дубовиком.
      Чем ближе узнавал я смелых неунывающих кавалеристов, тем большее уважение испытывал к ним.
      17-й казачий кавалерийский корпус вел тяжелые бои на Кубани. Именно там, под Кущевской, я не раз был свидетелем кавалерийских атак в конном строю. Тысячи гитлеровцев почувствовали тогда на себе силу ударов конников. И в том, что противнику не удалось с ходу захватить предгорье Кавказа, немалая заслуга советских кавалеристов. За мужество и героизм, проявленные в этих боях, 17-му кавкорпусу было присвоено в конце августа звание гвардейского, он был переименован в 4-й гвардейский кавкорпус.
      И все же положение на нашем фронте ухудшалось с каждым днем. Сконцентрировав здесь огромные силы, гитлеровцы рвались на Кавказ, их удары в сторону Баку и Новороссийска усиливались с каждым днем.
      Бои шли жестокие, но мне пока везло. Из самых опасных ситуаций выходил невредимым. А поручения в той трудной, часто менявшейся обстановке бывали самые необычные. Выполняя обязанности офицера связи, я дважды попадал в очень сложную ситуацию. Один раз мы с семнадцатилетним летчиком По-2 Лопаревым приземлились в тылу у немцев, но вовремя поняли свою ошибку и успели исправить ее.
      В другой раз, не зная положения наших войск, мы с Лопаревым кружили над Кропоткиной, намереваясь сесть невдалеке от станции Кавказская. А в это время на станцию вошла колонна немецких танков. Заметь мы танки минутой позднее, не спастись бы нам от шквального огня...
      В разгар боев на побережье Черного моря меня направили в распоряжение заместителя командующего бронетанковыми и механизированными войсками фронта полковника Максима Денисовича Синенко. Сопровождая его, я совершил на машине тысячекилометровый марш по Грузии, Азербайджану и Дагестану.
      Миновав Сухуми, Кутаиси, Тбилиси, мы окольными путями добрались до Хасавъюрта и Махачкалы. Отсюда мне предстояло лететь в Сталинград, чтобы передать письмо маршала Буденного командующему бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии генерал-лейтенанту танковых войск Я. Н. Федоренко.
      Из Сталинграда я вернулся в Краснодар. 1 сентября в соответствии с директивой Ставки Верховного Главнокомандования Северо-Кавказский и Закавказский фронты были объединены в Закавказский фронт. Вместо Северо-Кавказского фронта была создана Черноморская группа войск (ЧГВ). Командующим войсками ЧГВ назначили генерал-полковника Я. Т. Черевиченко.
      В первых числах сентября меня вызвали к маршалу. Семен Михайлович радушно встретил меня, поздравил с присвоением очередного звания подполковник и прямо спросил, согласен ли я лететь в Москву.
      - Солдат всегда готов выполнить приказ начальника, - не задумываясь, ответил я.
      - Тогда собирайтесь в путь.
      До Москвы добирались двое суток, и у меня было достаточно времени, чтобы критически осмыслить свой путь аа последние шесть месяцев. То, что пришлось делать в этот период, никак не удовлетворяло меня. Я не сумел найти своего места, попав в крупный штаб. Это угнетало. Решил в Москве любой ценой добиваться назначения в действующую армию.
      Снова на фронт
      Площадь Коммуны в Москве всегда была для нас, военных, притягательным местом.
      К нашим услугам была предоставлена большая, по-военному строгая, но уютная гостиница. К ней примыкали кинотеатр и концертный зал, Музей Красной Армии, выставочные холлы и спортивные площадки.
      Венцом всего этого комплекса был Центральный театр Красной Армии, построенный накануне войны и охватывающий пятиконечными крыльями всю центральную часть площади.
      В войну эти места стали особенно оживленными. С фронтов и из глубокого тыла, из учебных центров к гостинице ЦДКА стекались сотни офицеров и генералов.
      Я уже находился в Москве около недели. Ежедневно к девяти утра мчался в НКО. И каждый раз подполковник Леонид Михайлович Буденный вежливо, но твердо отвечал одно и то же:
      - Приказано оставаться на месте.
      Этот ответ выводил меня из терпения: не мог я со своим непоседливым характером ждать у моря погоды...
      Как-то, в дни вынужденного безделья, случайно узнал, что мой бывший однокашник по Саратовскому танковому училищу Вячеслав Муравьев служит адъютантом у члена Военного совета бронетанковых войск Красной Армии Николая Ивановича Бирюкова. А пробивная сила адъютантов была мне в ту пору уже хорошо известна.
      Не долго думая, я пошел к Муравьеву и рассказал о моем желании скорее попасть на фронт.
      Майор Муравьев помог мне. Я был выведен из резерва, предстал перед начальством и в ту же ночь на попутных машинах уже добирался к месту новой службы.
      Меня назначили начальником разведки 3-го механизированного корпуса. Конечно, это было не совсем то, о чем мечтал: в мыслях я видел себя в роли командира полка или бригады... И все же назначение обрадовало - ведь я попадал в действующую армию.
      Осенью сорок второго формировались три механизированных корпуса.
      Первым командовал один из старейших танкистов генерал Михаил Дмитриевич Соломатин, вторым - генерал Иван Петрович Корчагин и третьим, в составе которого мне предстояло служить, бывший командир 1-й гвардейской танковой бригады генерал Михаил Ефимович Катуков, прославившийся в боях под Москвой.
      Знакомство с командиром корпуса состоялось в небольшом домике на окраине Калинина. Незабываемое впечатление произвел на меня генерал Катуков - его внешность, манера держаться. Внимательно выслушав меня, он сказал:
      - Ладно, принимаю вас к себе. Одно только запомните: сам я в прошлом тоже разведчик. Премудрости этой профессии мне знакомы, поэтому не пытайтесь меня обводить. О противнике вы обязаны докладывать правду, и только правду. Люблю точность и не терплю приблизительности. Поэтому никаких "по-видимому", "предположительно", "требует уточнения" в вашем лексиконе быть не должно. Выбросьте эти слова раз и навсегда...
      С начальником штаба корпуса Матвеем Тимофеевичем Никитиным я познакомился на станции Калинин, где шла погрузка танков в железнодорожные эшелоны. Этот молодой, подтянутый подполковник показался мне при первой встрече немногословным и мрачноватым. Приказав мне организовать контроль за отправкой эшелонов, он четко изложил круг моих обязанностей и потребовал от меня глубокого понимания своих задач.
      После войны мне привелось долгие годы работать с Матвеем Тимофеевичем в одном округе. Он сохранил изумительную работоспособность, высокую организованность и исполнительность, честность и благородство, проявлявшиеся в равной мере по отношению к начальству и к подчиненным.
      В ноябре 1942 года 3-й механизированный корпус закончил свое формирование, завершил переброску в район северо-западнее Белого и сосредоточился в исходных районах в готовности к боевым действиям.
      Вторая военная зима на Калининском фронте была мягче, чем предыдущая, но отличалась обилием снега. Несколько недель длился невиданный в этих местах снегопад. Прифронтовые деревни и поселки утопали в глубоких сугробах. Дороги начисто замело, леса стали труднопроходимы. Для механизированных и танковых частей это было тяжелым испытанием. Очень затруднилась доставка продовольствия, горючего, боеприпасов, усложнилась и без того тяжелая эвакуация раненых и больных.
      В таких условиях подготовка и проведение наступательной операции по разгрому 9-й немецкой армии в районе Белого была очень нелегким делом.
      Обстановка на этом участке сложилась следующим образом. В течение всего 1942 года войска оставались на своих местах. Частные наступательные операции, проводившиеся летом под Ржевом, не привели к заметным изменениям в группировке войск обеих сторон. В нашем тылу, как злокачественная опухоль, оставалась 9-я немецкая армия, состоявшая из нескольких дивизий. Этот огромный клин между Ржевом и Белым всей своей тяжестью навис, как дамоклов меч, над правым крылом нашего Западного фронта.
      Теперь настало время удалить эту опухоль и разделаться с фашистской группировкой в тылу наших войск. Этому способствовала и общая обстановка на фронте, которая благоприятно складывалась для нас: инициатива боевых действий переходила в наши руки.
      19 ноября Красная Армия начала контрнаступление под Сталинградом. Войска Северной группы Закавказского фронта продолжали наносить удары фашистам в районе западнее Орджоникидзе с целью разгрома их алагирской группировки.
      В этих условиях мы и начали наступательную операцию.
      Наши успехи на Калининском фронте по сравнению с блестящими победами, одержанными Красной Армией на Волге, выглядели весьма скромно. За две недели наступления мы прошли не более пятидесяти километров. Это было очень мало. 9-я немецкая армия, хотя и понесла значительные потери, все же удержалась на своих позициях.
      Темп продвижения нашего соседа справа - корпуса генерала Соломатина, наступавшего в центре боевых порядков гитлеровцев, тоже оставлял желать лучшего.
      Не добились особого успеха и войска генерала Корчагина, наносившие главный удар на юг, в основание главной группировки противника.
      Замысел командования фронта, предусматривавший разгром этой сильной вражеской группировки с помощью рассекающих ударов с трех направлений, во главе которых стояли механизированные корпуса, полностью осуществлен не был.
      Тем не менее действия механизированных корпусов расценивались положительно. И прежде всего потому, что они как бы продолжали наступательный порыв советских войск на Волге, Кавказе и на Дону. Здесь, на севере, мы сковали крупную вражескую группировку, вцепились в нее мертвой хваткой, загнали в непроходимые снега и окончательно воспретили ей какие бы то ни было переброски на юг.
      Бои в районе Ржев, Белый явились для нас хорошим уроком. Все три корпуса, их командный состав, сержанты и солдаты, получившие боевое крещение в тех тяжелых условиях, впоследствии с блеском показали себя в битвах под Курском, на Украине, в Польше, Германии и стали гвардейскими.
      Генерал Катуков и начальник штаба Никитин в те дни не давали мне ни минуты покоя, требуя все новых данных о группировке противника, о его действиях и намерениях.
      Одна за другой уходили группы разведчиков к фронту и в тыл врага. Разведывательные поиски чередовались с засадами. Шла изнурительная охота за "языком".
      По службе у меня все шло благополучно. Но полного удовлетворения она не приносила. Душа моя рвалась в родную стихию - к танкистам.
      Мое настроение не осталось незамеченным: Михаил Ефимович Катуков понимал людей с полуслова.
      Осуществиться моим намерениям в скором времени помог случай. Выяснилось, что неудачно идут дела в 1-й механизированной бригаде нашего корпуса. Командир этой бригады пехотинец полковник Иван Васильевич Мельников явно недооценивал тех преимуществ, которые давало использование танков и механизированных войск. Начальник штаба 1-й бригады не отличался высокой организованностью. Управление в бою было нарушено. Танковый полк этой бригады действовал в отрыве от мотобатальонов, последние, не имея танковой и артиллерийской поддержки, застряли в снегу. Связь с двумя батальонами была потеряна. Все эти факты отрицательно сказывались на делах корпуса в целом, что не на шутку тревожило генерала Катукова. Однажды утром меня вызвали к генералу. Приказ его был предельно кратким: побывать в 1-й механизированной бригаде, разобраться в ее действиях и обо всем доложить.
      Глубокой ночью командир корпуса уже слушал по телефону мои объяснения.
      - Что вы предлагаете? - напрямик спросил он.
      - Предлагаю подтянуть артиллерию к батальонам первого эшелона. Усилить пехоту танками. Посадить на них десантом мотопехоту и, воспользовавшись ненастной погодой, предпринять наступление.
      - Хватит заниматься разговорами, - раздраженно перебил меня командир корпуса. - Назначаю вас начальником штаба этой бригады. Наведите порядок, организуйте управление боем. Имейте в виду: вы с командиром будете отвечать за наступление!
      Телефонный разговор на этом оборвался. В ту же ночь я приступил к исполнению обязанностей начальника штаба 1-й механизированной бригады. То, к чему я все время стремился, свершилось.
      * * *
      По тону разговора было ясно, что командир корпуса действиями 1-й механизированной бригады явно недоволен. Снятие с должности начальника штаба, строгое предупреждение комбригу Мельникову, телефонный разговор со мной - все это заставило принять неотложные меры. Необходимо было срочно навести порядок и создать условия для четкого выполнения бригадой поставленной перед ней боевой задачи.
      С этого и началась моя деятельность на новом месте.
      Представившись полковнику Мельникову, я добился его разрешения убыть в мотострелковые батальоны и в штаб танкового полка, чтобы детально разобраться в обстановке, организовать взаимодействие и наладить управление подразделениями. Комбриг одобрил мои предложения, но при этом подчеркнул, что отпускает мне на все дела одни сутки и что к утру будет ждать меня с докладом.