Годы в броне

      Предложение командарма застало меня врасплох. Все эти недели и месяцы я мечтал о возвращении в родную 55-ю бригаду, людей которой хорошо знал и горячо любил! Набравшись смелости, я честно сказал командарму, что обещал товарищам вернуться к ним, а главное - обещал сделать это человеку, которого уже нет в живых.
      Я видел, как подошел к командарму генерал Мельников.
      - А что, Павел Семенович? Может, и в самом деле пересмотрим свое решение и пошлем Драгунского в пятьдесят пятую? Его там наверняка ждут.
      Рыбалко пристально посмотрел на члена Военного совета, молча взял телефонную трубку и попросил соединить его с командующим бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии генералом Я. Н. Федоренко.
      - Яков Николаевич, ко мне из госпиталя прибыл полковник Драгунский, бывший командир пятьдесят пятой бригады. Я предложил ему армейскую бригаду наотрез отказывается.
      Из аппарата донесся приглушенный расстоянием голос Федоренко:
      - Передай ему, пусть хвостом не вертит. Бригада не невеста, и ее на выбирают.
      Присутствующие улыбнулись. Все хорошо знали, что Федоренко любит крепкие и образные выражения.
      - Яков Николаевич, а все же, мне кажется, он прав... Что я предлагаю? На армейскую бригаду поставить полковника Тутушкина, Бородина послать на учебу, а Драгунского назначить на прежнее место.
      - Ну что ж, Павел Семенович, твои пожелания будут учтены. Посоветуюсь с кадровиками, ответ дам утром.
      Выспавшийся, отдохнувший, шагал я утром к домику командарма. На лице Павла Семеновича Рыбалко светилась знакомая мне улыбка.
      - А беспокоились вы напрасно. Москва утвердила вас командиром пятьдесят пятой танковой бригады.
      - Спасибо, товарищ командующий!
      - Ладно, ладно, после войны сочтемся. А пока давайте собираться в путь. Я распорядился построить бригаду, представлю вас танкистам, заодно поговорю с командиром этой бригады Бородиным. Предвижу его недовольство.
      Два "виллиса" помчали нас на юг. По пути к нам присоединился командир корпуса генерал С. А. Иванов. Суровый на вид, малоразговорчивый, комкор исподволь изучающе смотрел на меня. Он пересел в машину командарма, и теперь мы оказались рядом на заднем сиденье. Разговор не клеился. За всю дорогу генерал только и спросил: "Как здоровье?"
      Чувствовалось, что Иванов не верит в мои физические силы. Вид у меня действительно был далеко не боевой. Солдатская гимнастерка висела на мне, как на вешалке. Под глазами выдавались мешки, лицо еще было одутловато-желтым. Комкор наверняка думал, что человек, который имеет такой болезненный вид, много не навоюет...
      И меня начали одолевать сомнения. Может быть, и в самом деле мне с моим здоровьем на фронте делать нечего. На какое-то мгновение я заколебался. Как бы ища поддержки, я посмотрел на сидящего впереди Павла Семеновича и подумал: "А как же он? Весь израненный, болезней не перечесть, а ведь армией командует". Как будто в ответ на мой вопрос Рыбалко обернулся и, видимо поняв мое настроение, ласково улыбаясь, сказал:
      - Ничего, Драгунский, не падай духом. Нам еще до Берлина дойти надо. Слова командарма несколько ободрили меня. - До войны я тоже в больных числился, - продолжал Павел Семенович, - а теперь, видишь, ничего, воюю, все болезни пришлось отложить до лучшего времени. Мне еще в гражданскую досталось, да и потом не легче было...
      По изуродованным улицам Тернополя, подвергшегося накануне вражеской бомбардировке, проскочила колонна "виллисов". Город горел. Пламя пожаров обжигало лица, дым застил глаза.
      Разговоры в машине умолкли...
      Город остался позади. Впереди зеленел разбухший от весеннего половодья лес.
      Лесная просека с наезженной тропой уводила нас все дальше и дальше.
      Глядя на сидящего впереди командарма, я с благодарностью думал о том, как много значит генерал Рыбалко для каждого из нас, своих подчиненных. Но тогда, в сорок четвертом, естественно, я далеко не все мог объять до конца.
      Лишь ныне, спустя несколько десятилетий после войны, когда стали известны из разных источников страницы его замечательной жизни, перед нами встал во всю ширь этот необыкновенный человек.
      В чем его притягательная сила, почему к нему тянулись сотни и тысячи людей? Где истоки уважительного, я бы даже сказал, любовного отношения к командарму со стороны его начальников, коллег, подчиненных?
      За эти годы я по крупицам собирал все, что знали о Павле Семеновиче друзья и боевые соратники, ознакомился с их перепиской, покопался в архивных документах, побывал на его родине в селе Малый Истороп, Лебединского района, Сумской области. Там видел бронзовый бюст - памятник, сооруженный в честь дважды Героя Советского Союза П. С. Рыбалко на фоне знаменитого Т-34. Видел домик, в котором родился будущий маршал бронетанковых войск (в домике ныне создан музей). Посетил сельскохозяйственный техникум имени Рыбалко в его родном селе. Знаю, что имя вашего командарма присвоено Ташкентскому высшему танковому командному училищу, что в его честь названы некоторые школы, а также улицы в Москве, Киеве и других городах.
      И чем больше думаю обо всем этом, тем лучше понимаю, с каким большим, мудрым и светлым человеком посчастливилось мне воевать на фронте. Как он был прост, доступен, человечен! Как хорошо знал и любил танкистов! Как гармонично сочетались в нем строгая требовательность и душевность!..
      Выходец из многодетной рабочей семьи, начавший в 13 лет трудовую жизнь, Павел Семенович восемнадцатилетним пареньком попал в окопы первой мировой войны, участвовал в Брусиловском прорыве, был ранен и награжден за личную отвагу Георгиевским крестом. А с 1919 года навсегда связал свою жизнь с партией большевиков и Красной Армией.
      В период гражданской войны он - командир кавалерийского полка в прославленной дивизии Пархоменко, затем - комиссар кавалерийской бригады. Дальнейший путь молодого краскома неразрывно связан с легендарной 1-й Конной армией.
      В 1931 году Павел Семенович Рыбалко был принят в Военную академию имени Фрунзе. Неуемная жажда знаний, глубокая военная эрудиция, широта взглядов все это выдвинуло Рыбалко в число лучших слушателей.
      После окончания академии Рыбалко более двух лет являлся помощником командира горнокавалерийской дивизии. А в 1937 г. его направили советником в Китай.
      Обостренная обстановка создалась в конце тридцатых годов на Западе. И Рыбалко посылают в качестве военного атташе в Польшу. "Не знаю, когда было труднее: в степях Украины, где мы скрещивали клинки с польской шляхтой, или в бескровной войне с польскими дипломатами", - честно признался он однажды.
      Знакомясь с документами Павла Семеновича, относящимися к предвоенным годам, невозможно не удивляться его уму, дару предвидения, умению дать серьезный анализ международной обстановки, сложившейся за несколько месяцев до нападения на Польшу фашистской Германии.
      В дальнейшем он снова попадает в Китай, где до предела была накалена атмосфера - страну пытались оккупировать японские милитаристы.
      Болезнь почек, отсутствие необходимых лекарств и диеты, тяжелое переутомление (4 года без отпуска!) - все это подточило здоровье Рыбалко. В Советский Союз он вернулся тяжелобольным. Было это незадолго до Великой Отечественной.
      В годы войны Павел Семенович рвется на фронт, пишет в высокие военные инстанции, пишет И. В. Сталину.
      В мае сорок второго желание П. С. Рыбалко удовлетворили: он был назначен заместителем командующего 5-й танковой армией...
      * * *
      На одной из широких просек южнее Тернополя выстроилась в пешем строю бригада.
      Высокий, статный, внешне подтянутый полковник Бородин отделился от строя, зычным голосом подал команду "Смирно". Глухое эхо разнеслось по лесу.
      Медленно, опираясь на свою крючковатую палку, Рыбалко прошел вдоль фронта бригады, сопровождаемый Бородиным. Сзади шагали мы с генералом Ивановым. Все замерло кругом. Все взгляды были устремлены в сторону командарма.
      Останавливаясь у каждого батальона, Павел Семенович здоровался с танкистами и обменивался рукопожатием с комбатами.
      Никогда в жизни не переживал я такой радости, как тогда: меня вернули в родную семью. Знакомые солдаты и офицеры узнали меня. Не нарушая команды "Смирно", они, казалось, следили за каждым моим движением.
      Команда "Вольно" ослабила напряжение. Расплылось в улыбке лицо начальника политотдела бригады Александра Павловича Дмитриева. Маленький, юркий комбат Петр Еремеевич Федоров приветствовал меня поднятой вверх пилоткой. В строю стояли заместителя командира бригады Иван Сергеевич Лакунин, Иван Емельянович Калеников, Иван Михайлович Леонов, офицеры Осадчий, Рой, Засименко, Савельев и многие мои боевые друзья.
      Здесь же находились родные и близкие мне адъютант Петр Кожемяков и шофер Петр Рыков. Вспомнились слова этих двух парней, сказанные мне в харьковском госпитале: "Приезжайте, вас ждут".
      Что ж, с такими ребятами уверенно пойдем добивать фашистов. Счет у меня к гитлеровцам большой и еще полностью не оплаченный.
      Бородин приказал перестроить бригаду, и образовался большой круг. В центре его оказались командарм, комкор, Бородин, Дмитриев и я.
      - Я привез вам в бригаду вашего командира, - сказал командарм. - После семимесячного отсутствия он вступает сегодня в командование...
      Долго длилась задушевная беседа Павла Семеновича с танкистами. А после того как роты разошлись по своим землянкам, Рыбалко направился к стоявшему в сторонке Бородину.
      - Я вас хорошо понимаю, товарищ Бородин, но и вы тоже поймите меня правильно. Этот человек воевал с ~ бригадой на Днепре, участвовал с ней в числе других частей в освобождении Киева, Василькова. Вы, наверное, слышали о рейде бригады в тылу врага в Паволочи, о трудных боях под Фастовом... Там его и стукнуло так, что еле жив остался. А тут сам приехал и нажимает на нас: дайте только пятьдесят пятую бригаду, а не какую-нибудь другую. Что прикажете с ним делать?
      Широкая, подкупающая всех улыбка осветила крупное лицо командарма. В тот же миг ожили глаза Бородина.
      - Товарищ командующий, я рад, что вы удовлетворили просьбу Драгунского. Его действительно ждут танкисты бригады...
      Во второй половине дня уехали Рыбалко и Иванов, ушел собираться в путь Бородин. Группами и в одиночку стали подходить ко мне солдаты и офицеры. Среди них я не увидел многих из тех, кого хорошо знал: кто погиб, кто находился в госпиталях. С болью услышал о гибели многих близких, дорогих моему сердцу людей и храбрых воинов. Я никак не мог смириться с мыслью, что нет в живых начальника штаба бригады, способного и обаятельного офицера Матвея Эрзина.
      Вместе с Дмитриевым мы начали обход землянок. Радостно встречали нас танкисты. Старые мои знакомые по; боям комбаты Федоров, Савченков, Осадчий уверенно докладывали о своих подразделениях. Новые комбаты и командиры рот, прежде чем начинать доклад, с любопытством оглядывали меня, а я всматривался в их лица.
      Отличное впечатление произвел на меня командир батальона автоматчиков бывший пограничник майор Старченко. Долго засиделись мы у разведчиков. А к ночи забрели на огонек в медсанвзвод, который расположился в деревушке, притаившейся у опушки леса. Всегда гостеприимные медики на сей раз также не подкачали.
      Последние дни июня прошли в больших хлопотах, связанных с подготовкой к предстоящему наступлению.
      Спешно подвозились боеприпасы и продовольствие, из мастерских приходили отремонтированные машины, с Урала поступил эшелон танков. Пополнялся офицерский состав, укомплектовывались роты, батареи, взводы. Не теряя ни часа, мы проводили рекогносцировку переднего края обороны противника. Артиллеристы тщательно определяли будущие огневые позиции.
      Весь 1-й Украинский фронт готовился к большому летнему наступлению. В связи с этим и прибыл в 3-ю гвардейскую танковую армию командующий фронтом Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев. В его присутствии под руководством П. С. Рыбалко детально отрабатывались вопросы организации и управления боем.
      Однажды после очередной поездки к переднему краю нашей обороны в конце жаркого утомительного дня ко мне в землянку осторожно вошел всегда вежливый и предупредительный начсанбриг Леонид Константинович Богуславский. Его визит в такое позднее время был необычным - я привык видеть доктора только по утрам, когда он делал мне ежедневные перевязки.
      - Каким ветром занесло вас ко мне в такую пору? - шутливо спросил я.
      Оказалось, что в нескольких километрах от бригады расположился полевой госпиталь 60-й армии.
      - Тот самый госпиталь, в котором вас оперировали, - сообщил Богуславский.
      Услышав это, я решил на следующий же день навестить врачей, которые спасли мне жизнь, и пригласил с собой начсанбрига.
      Указки с красным крестом и буквами ППГ привели нас к двухэтажному школьному зданию, временно занятому под госпиталь. Там мы без труда выяснили, что доктор Ковальский занимается эвакуацией нетранспортабельных тяжелораненых. Шофер на большой скорости примчал нас к лесной поляне, оборудованной для приема неприхотливых самолетов По-2.
      В группе врачей, наблюдавших за переноской раненых, я еще издали узнал плотного человека с черными, жгучими глазами и бритой головой. Это был мой спаситель - доктор Ковальский. Приблизиться к нему я рискнул, только убедившись, что с лесного аэродрома поднялся последний самолет.
      - Чем могу служить, товарищ полковник? - спросил Ковальский, увидев меня.
      - Однажды вы уже сослужили мне великую службу, товарищ майор.
      Врач был явно заинтересовав. Пронзительными глазами он впился в меня. Видно было - пытался что-то вспомнить, но, так и не вспомнив, безнадежно развел руками.
      - Простите, не узнаю... С кем имею честь?
      - Эх, доктор, доктор! А кто говорил в декабре прошлого года, что эту операцию на печени не забудет никогда? Я, грешным делом, думал, что врачи не страдают склерозом.
      Ковальский стоял как вкопанный. Еще минуту, другую он продолжал сверлить меня своими жгучими глазами, потом на всю поляну захохотал и с такой силой потянул меня к себе, что я едва удержался на ногах.
      Подошли другие врачи, ассистенты, медсестры.
      - Это наш подопечный, друзья! - с гордостью представил он меня. Помните, сколько хлопот он причинил нам? Помните нашумевшую операцию на печени?
      Хирург попросил меня при всем честном народе снять рубашку. Я отмахивался, но не уступить его просьбам и требованиям не мог.
      - Молодец, молодец, - удовлетворенно приговаривал он, осматривая меня.
      До деревушки было близко, и мы целой ватагой пошли пешком. Ковальский искренне порадовался, узнав, что я, как он выражался, не списан с корабля.
      На столе появились госпитальные алюминиевые тарелки. Все здесь было хорошо. И пшенная каша казалась вкусное всяких пирожных и глоток спирта слаще лучших сортов портвейна. Смеющимися, радостными глазами смотрели мы с доктором Ковальским друг на друга.
      - Я рад, что вы не только остались живы, но и вступили в строй.
      - И многим обязан вам, дорогой доктор! Вы заслужили самую большую благодарность тех, кого, как меня, спасли от смерти. Низко кланяюсь вам за это...
      По той же глухой дороге поздно ночью мы с Богуславским возвращались в бригаду. Я был полон радостных впечатлений от неожиданной приятной встречи с представителями огромной армии врачей, медицинских сестер, санитаров, которые неутомимо, днем и ночью, в жару и мороз, вблизи от передовой и в глубоком тылу возвращали к жизни защитников Родины...
      В землянке меня ожидал боевой приказ. Через несколько дней бригаде предстояло вступить в бой. 1-й Украинский фронт переходил в решительное наступление.
      Дорогами наступления
      Боевая тревога
      30 августа 1944 года после почти двухмесячных боев успешно закончилась Львовско-Сандомирская наступательная операция 1-го Украинского фронта. В ней с первого дня активно участвовала в составе 3-й гвардейской танковой армии наша 55-я бригада. Вместе с другими частями 7-го гвардейского танкового корпуса она пробила проход через колтовский коридор, завершила прорыв обороны противника, с ходу захватила станцию Красное. В ночь на 18 июля 1-й батальон бригады ворвался в поселок Куликов. Казалось, что дальше до Львова не будет уже никаких преград. Но это было не так. Четыре дня весь наш корпус атаковал сильную, подготовленную во всех отношениях оборону гитлеровцев, но так и не сумел продвинуться к городу.
      Противник разгадал направление нашего главного удара и бросил на север резервы, огневые средства, авиацию.
      В ночь на 25 июля командование 3-й гвардейской танковой армии вывело ряд частей, в том числе и 55-ю танковую, из боя. Она совершила двухсоткилометровый марш через Рава-Русскую, ранее освобожденную войсками 1-й гвардейской танковой армии генерала М. Е. Катукова, и в скором времени оказалась далеко впереди.
      После того как войска 1-го Украинского фронта освободили Львов, противник, потеряв важный стратегический рубеж обороны, стал откатываться на юг, в сторону Карпат, и на запад, в сторону Вислы.
      Разгром и преследование врага шло на широком фронте. Советские войска взяли Перемышль, освободили десятки городов и сотни населенных пунктов, с ходу форсировали реки Сан и Санок и широким веером развернулись на подходе к Висле.
      Жарким в прямом и переносном смысле этого слова было лето на сандомирском плацдарме. От разрывов бомб и непрекращавшейся артиллерийской канонады стонала земля, выходили из берегов мутно-зеленые воды Вислы. Бои шли на подступах к реке, на обоих ее берегах и даже в воде.
      Мир, затаив дыхание, следил за смертельной схваткой на берегах Вислы между советскими и немецко-фашистскими войсками. Противник не жалел сил, пытаясь остановить наше наступление. Гитлеровцы хорошо понимали, что с потерей Польши огонь войны перебросится на территорию фашистского рейха, и дрались с отчаянием обреченных.
      На некоторых участках фронта ценой огромных потерь немцам удалось оттеснить на несколько километров отдельные наши части и подразделения. Но, несмотря ни на что, Сандомирский плацдарм продолжал жить. Отвага и героизм стали нормой поведения бойцов и командиров, сражавшихся за этот небольшой участок земли на левом берегу Вислы. Здесь получил свой, второй орден Славы храбрый воин нашей бригады командир пулеметного расчета старший сержант Халмат Джалалов, ставший к концу войны полным кавалером этой самой почетной солдатской награды.
      В сентябре активные бои на польской земле стали стихать. Наступательный порыв врага угас, немцы перешли к обороне.
      Завоеванный советскими войсками Сандомирский плацдарм был в надежных руках. Все мы, начиная от командующего фронтом Маршала Советского Союза И. С. Конева и кончая рядовыми солдатами, понимали, что этот плацдарм является тем могучим трамплином, откуда будет совершен прыжок к самому сердцу фашистской Германии.
      На одном из участков сандомирского плацдарма мужественно сражалась и наша 55-я гвардейская танковая бригада. Но с каждым днем все сильнее давали знать о себе изнурительные бои, бессонные ночи, трудные походы. В сентябре бригаду сменила стрелковая дивизия. Выйдя из боя незаметно для врага, мы в течение нескольких ночей совершали марш в обратную сторону - на восток и перебрались через Вислу. Здесь среди сосновых лесов наступил долгожданный отдых. Люди с ходу падали на землю, заползали в осеннюю, уже начинавшую желтеть траву, забирались под деревья, под машины и отсыпались за все шестьдесят дней и шестьдесят бессонных тревожных ночей. Потом зазвенели пилы, заработали лопаты, засверкали топоры - и в несколько дней были готовы землянки.
      Неутомимые солдатские руки... Чего только не могут они сделать! Огрубевшие от мороза и зноя, от постоянного общения с металлом и огнем, они безжалостно разили врага и бережно выносили из горящих домов детишек; ремонтировали под пулями подбитые танки и, неумело держа иглу, зашивали разорванные комбинезоны; привычными были для них отполированные ладонями рычаги танка и тяжеленные кувалды; а когда выдавалась минута затишья, непослушные пальцы солдат сжимали огрызок карандаша и старательно выводили на бумаге самые ласковые, самые сердечные слова, которых ждали матери, жены, сестры, любимые...
      Дни отдыха были и днями подготовки к предстоящим походам и новым боям. Вскоре на ближайшую маленькую станцию Жолкев, расположенную между Львовом и Равой-Русской, через каждые два-три часа стали прибывать длинные эшелоны. Снаряды, патроны, продовольствие, теплая одежда, запасные части спешно разгружались и вывозились в леса. Приходили сюда и эшелоны с танками. Рабочие-танкостроители не задерживали свою продукцию на заводских дворах и складах. Новенькие танки прямо из цехов грузились на платформы.
      Дошла очередь получать боевые машины и до нашей бригады. Больше всех в эти дни переживали командиры батальонов: Петр Федоров, Григорий Савченков, Николай Осадчий. За последние два года войны в бригаде укоренилось мнение, будто танки Т-34 уральского производства гораздо лучше других. И хотя наш "танковый бог" - инженер бригады Иван Сергеевич Лакунин горячо доказывал, что все тридцатьчетверки одинаковы, сделаны по одним и тем же чертежам, из одной марки стали, его разумные доводы не всегда доходили до цели. Особенно трудно было переубедить Осадчего и Савченкова, являвшихся горячими поклонниками уральских танков.
      В тот раз, помню, исчерпав все доказательства, подполковник Лакунин призвал разгорячившихся комбатов брать пример с Федорова, который не вмешивался в этот беспредметный спор и лишь с улыбкой поглядывал на взъерошенных друзей.
      - Э, нет, товарищ бригадный инженер! Плохо знаете вы Петра Еремеевича Федорова, - в сердцах сказал Николай Осадчий. - Не такой он человек, чтобы не ввязаться в любой спор. А секрет тут простой. Наш Еремеич уроженец Омска и горячий патриот своего родного города. Послушать его, так против Омска не устоят ни Киев, ни Тбилиси, ни Ереван, ни Ростов, ни Свердловск. А уж об Урале и говорить нечего...
      В Жолкеве все сложилось как нельзя лучше. На станции разгружалось три эшелона танков. И словно по волшебству все получили свои любимые машины.
      На всем пятидесятикилометровом маршруте, который предстояло пройти танкам, целую неделю трудились тайно от танкистов саперы и разведчики. По моему приказу они устроили ловушки, завалы, воронки и другие противотанковые препятствия. Для совершенствования боевой выучки мы заставили экипажи с ходу преодолевать эти препятствия на больших скоростях и проделывать многие маневры, необходимые для ведения успешного наступательного боя.
      На последнем этапе были расставлены мишени. Наводчики проверяли бой орудий, а командиры тренировались в управлении огнем взвода, роты и даже целого батальона. Внезапно залповый огонь прекратился, стрельба закончилась. Танки ринулись в атаку на обороняющегося "противника". В первых трех траншеях разместился десантный батальон автоматчиков, вооруженных связками деревянных гранат. Батальоном командовал опытный офицер-пограничник майор Ф. Н. Старченко.
      Сегодня он был в особо приподнятом настроении. Накануне Старченко крупно поговорил со своими друзьями-танкистами Осадчим, Федоровым и Савченковым.
      Задира Федоров намекал "пехотному" комбату, что его автоматчики и пикнуть не смогут после того, как их поутюжат танкисты.
      - Посмотрим, посмотрим, Петр Еремеевич, у кого нервы окажутся крепче, баском парировал Старченко.
      И надо сказать, у командира батальона автоматчиков были основания, чтобы особенно не -волноваться. Много успел сделать он за несколько суток. Траншеи были вырыты в полный профиль и замаскированы так искусно, что из танков весьма трудно было обнаружить автоматчиков. "Боевое крещение должны принять все", - решил комбат и посадил в окопы весь личный состав батальона. Под дружный хохот бойцов он вежливо, но решительно пригласил занять место в окопах и траншеях врача, санитаров, химиков, поваров и кладовщика.
      Над головой автоматчиков волна за волной, перекатываясь через траншеи, помчались танки. Под их тяжестью стали осыпаться брустверы траншей и окопов. Но пехота сопротивлялась упорно и дралась с остервенением. Учебные гранаты летели под гусеницы, под башни, в моторные люки. Малейшее промедление грозило опасностью оказаться под танком. Однако, несмотря на это, бойцами овладел азарт настоящего боя.
      Больше часа утюжили танкисты пехоту, а она, будто назло Федорову и Осадчему, и не собиралась сдаваться.
      Победителями в этой схватке можно было считать и танкистов, и автоматчиков: все были целы и невредимы.
      Братание недавних "противников" было шумным, задорным, радостным. И когда я увидел, как Николай Осадчий с улыбкой смахивает песок с широких плеч своего друга майора Старченко, радостное настроение подчиненных невольно передалось и мне.
      - Товарищ комбриг, скажите, кто действовал лучше? - упорно приставал Осадчий.
      - Конечно пехота! - уверенно ответил я. - Пропустить над своей головой столько танков, встретить их дружными бросками гранат - это же просто здорово!
      Осадчий сник на моих глазах и ожил только тогда, когда услышал похвалу и по адресу танкистов...
      Изо дня в день танкисты, артиллеристы, автоматчики готовились к боям. Миновали октябрь и ноябрь, близился Новый год. И с каждым днем все упорнее становились слухи о скором начале большого наступления. Всем давно наскучило сидеть в темном, густом лесу, который совсем недавно был для нас таким желанным. Хотелось скорее разделаться с врагом. "Сколько ни сиди в лесу, а драться надо, - говорили люди. - На кого же надеяться? На союзников? Они особо не торопятся..." А тут вдруг под Арденнами немцы зажали их так, что они закричали "караул".
      Чутье у бывалых солдат исключительное, их не проведешь. Все чувствовали: вот-вот прозвучит долгожданный сигнал к выступлению. И все же как ни готовились мы, как ни ждали, тревога прозвучала для всех как-то неожиданно.
      * * *
      В канун Нового года в бригадной столовой, расположенной в чаще густого леса, было особенно оживленно. Шум и смех доносились со стороны нашей лесной кухни. По-особому сияли даже лучи зимнего солнца, и удивительно красиво играли искорки на снегу. С утра все мылись в бане. Старички первыми оккупировали парную, звонко хлестали друг друга березовыми вениками. Сибиряки, уральцы, волжане, распаренные, раскрасневшиеся, выбегали на улицу отдышаться. Некоторые с разбегу шлепались в сугроб, с гоготом катались по снегу и снова проворно ныряли в землянку-парную.
      Мылись и парились долго, с каким-то особым вкусом и азартом. И обед потому начался с опозданием. Старшины рот, как положено, выдавали бойцам законные сто граммов. Винный запах щекотал ноздри, но, как ни странно, к кружкам с вином никто не притрагивался.
      Шум в столовой стоял необычный. Даже грозный усатый старшина никак не мог утихомирить танкистов. "Не будем пить!", "Убрать водку!" - неслось со всех сторон. Я не верил своим ушам. С недоумением смотрели на меня начальник политотдела Александр Павлович Дмитриев и начальник тыла Иван Михайлович Леонов. Что случилось с людьми?
      Все объяснил лейтенант Андрей Серажимов:
      - Мы тут между собой договорились, товарищ полковник, попросить у вас разрешения встретить сорок пятый год по-настоящему. Живые елки нарядим, музыку обеспечим. А какая же встреча без вина? Вот мы и просим дневную порцию выдать нам в канун Нового года.
      Все приутихли, глядели на командира бригады, ожидая ответа, и тут поднялся и заговорил сержант Новиков:
      - Скажу хотя бы про себя. В сорок первом году тридцать первого декабря под Калинином вел ночной поиск. Некогда было встречать Новый год. В сорок втором под Сталинградом дрался. Не удалось мне и сорок четвертый встретить: до утра пришлось волочить огромного фрица под Житомиром... А сейчас как будто спокойно, можно наконец праздник отметить.
      Я слушал своих товарищей и думал: разве можно отказать им в такой законной человеческой просьбе? Четвертый год идет изнурительная, тяжкая война. Что плохого, если мы вдали от Родины провозгласим в новогоднюю ночь свой тост за нее, за успехи советских войск, которыми был ознаменован минувший, 1944 год, за окончательную победу над ненавистным и коварным врагом.
      Приготовления развернулись вовсю. Настроение было приподнятое. Особенно празднично выглядели наши девушки: радистки, телефонистки, медицинские сестры, врачи. Извлеченные из вещевых мешков и тщательно выглаженные платья красиво облегали стройные девичьи фигуры. Некоторые в честь Нового года ухитрились сделать даже прически.
      Изнурительные походы, лишения и невзгоды наложили свой отпечаток на девчат. Им было несравненно труднее, чем нам, мужчинам. Но женщины остались женщинами и на войне. Принарядились, похорошели, и сразу все вокруг стали чувствовать себя как дома. Глядя на них, солдатам и офицерам так приятно было вспоминать своих жен, сестер, любимых!
      И все же встретить Новый год, как было задумано, на большой поляне, у огромных елок, с настоящими дедами-морозами, нам так и не пришлось. Поздно вечером была объявлена боевая тревога. А вскоре стало известно, что в ночь на 1 января бригада оставляет свой обжитой район, переправляется по наведенному мосту через Вислу и к утру 1 января сосредоточивается в лесу восточнее Сташува.
      На польской земле
      Колонну танков, орудий, машин - все, что входило в состав бригады и составляло ее боевую мощь, - прикрывала лесная чащоба. Ночь выдалась темная, безоблачная, совсем непохожая на предыдущие. Застыли танки в колонне, замолкли люди. У командирского головного танка собрались комбаты, офицеры штаба бригады. Мы с нетерпением ждали офицера связи, но он не появлялся. Напряжение нарастало.
      Светящиеся стрелки перешагнули через цифру "12". Наступил Новый, 1945 год!
      - С Новым годом, товарищи! - разорвал напряженную тишину могучий бас комбата Старченко.
      И почти одновременно из другого конца колонны донесся голос начальника политотдела бригады Дмитриева:
      - С Новым победным годом, дорогие друзья!
      Кто-то стоявший рядом со мной крикнул "ура!". Подхваченное танкистами 1-го танкового батальона, оно прокатилось по всей колонне.