Это известие потрясло меня. Несколько дней назад были ранены заместитель командира бригады Герой Советского Союза Иван Емельянович Калеников, командир батальона Петр Еремеевич Федоров, мой земляк с Брянщины старшина Николай Никитович Новиков. Не избежал ранения под Берлином заместитель командира нашего корпуса дважды Герой Советского Союза генерал Иван Игнатьевич Якубовский и многие-многие другие, кого я хорошо знал по совместным боям, а потому еще больше переживал за них. И вот еще одна утрата - пал на поле боя Герой Советского Союза Авас Вердиев. Грустные мысли, одолевшие меня, видно, не давали покоя многим, если не всем фронтовикам. Вот и Дмитриев говорит о том же. Обидно терять самых храбрых воинов в последних боях на улицах вражеской столицы. Но и избежать этого невозможно. Кто лучше их, ветеранов, может выполнить любое задание?! Война без жертв не бывает. В наших силах лишь сделать так, чтобы жертвы эти были сведены до минимума.
      - Вот что, Александр Павлович! Поговорил бы ты с командирами, политработниками, танкистами о необходимости проявлять осторожность, предусмотрительность. Война кончается. Это ясно всем. А в такой ситуации люди часто идут на необоснованный риск.
      - Бесполезно, Давид Абрамович... Я уже с начальником штаба договаривался, чтобы Героев Советского Союза Новикова и Вердиева держать при штабе в комендантском взводе. Поручили им охрану Знамени. Только ничего из этой затеи не вышло. Новиков все равно подался к разведчикам, Вердиев ушел в свой батальон автоматчиков. А что касается наших политработников - сами знаете, разве их удержишь? Немченко убит, Маланушенко, получив тяжелое ранение, наотрез отказался ложиться в госпиталь.
      - Выходит, мы с вами бессильны навести порядок в бригаде, остудить горячие головы?
      - Выходит, так! - бодро откликнулся Дмитриев. - Ничего мы с вами не сделаем. Люди хотят любой ценой ускорить окончательный разгром врага и вернуться домой.
      Это было действительно так. Храбрость и мужество советских воинов стали нормой поведения в бою, проявлялись ежеминутно. Многие в азарте боя пренебрегали опасностью и нередко расплачивались за это жизнью. Нам с Дмитриевым был понятен этот порыв, обоим было известно, что храбрость трудно ввести в рамки дисциплины. Да, мы это знали. Но каждый фронтовик отлично понимал: путь к победе, путь на Родину лежит через Берлин. И все же сообщение о гибели сержанта Вердиева очень взволновало меня. Я хорошо знал его, хотя в бригаде насчитывалось около полутора тысяч человек и трудно было запомнить каждого. Люди приходили и уходили. Каждый бой, каждый отвоеванный у врага город, каждый прыжок через водный рубеж уносили немало человеческих жизней. Часто менялись командиры подразделений. Некоторым из них привелось командовать своими взводами и ротами совсем недолго... Вместо выбывших с маршевыми ротами приходили другие. Не мог я, конечно, запомнить всех сержантов и рядовых. И все-таки встречались люди, которых трудно было забыть даже спустя долгие годы. К их числу относился Авас Вердиев, спокойный парень с жгучими, черными глазами и нависшими над ними густыми бровями.
      Старший сержант пулеметчик Авас-Гашим оглы Вердиев, которого мы называли Авасом Касимовичем, родился и вырос в Азербайджане, в далеком горном Лачинском районе, в селе Махсутму. В памятном сорок первом он воевал на Западном фронте под Смоленском, затем оборонял Москву, а зимой сорок второго участвовал в боях на Калининщине.
      В нашу танковую бригаду Вердиев прибыл после ранения, в разгар битвы на Правобережной Украине.
      Впервые я встретился с ним в июне 1944 года, когда вернулся после тяжелого ранения в родную 55-ю гвардейскую бригаду и мне представляли личный состав.
      - Дельный пулеметчик. И смелости необыкновенной, - сказал тогда о Вердиеве командир мотобатальоиа.
      Бои шли севернее Львова. В местечке Куликов засела большая группа гитлеровцев. Авас вывел свое отделение дворами и огородами им в тыл, разбил два пулемета, уничтожил всех солдат вражеской группы, захватил минометную батарею и обеспечил продвижение главных сил батальона...
      Оставив Львов далеко позади, наши танки мчались к реке Санок, нам предстояло добраться до Вислы. Мой "виллис" то и дело проваливался в трясину и с большим трудом поспевал за танками. Оврагами, лесными тропами, по бездорожью мы подкрадывались к Висле и 30 июля 1944 года вышли на ее берег.
      Переправочных средств для переброски танков не оказалось. А соблазн перепрыгнуть через Вислу был огромный, тем более что немцы совершенно не ожидали выхода наших войск у Мохува. Под руками у нас в первый момент была только залатанная рыбацкая лодка, и Вердиев с пятью солдатами пустился на ней через бурную, капризную Вислу. Покружив в волнах, лодка благополучно ударилась носом о берег. А там начиналась лощина, виднелись высокие холмы. Отделение Вердиева скрылось из глаз. Пулеметные очереди и дробь автоматов вскоре возвестили о том, что Вердиев со своими людьми вступил в бой. Несколько часов дрались храбрецы, не подпуская немцев к реке. Этого времени было достаточно, чтобы на тот берег переправился весь батальон автоматчиков. Вслед за ними на крохотный плацдарм на паромах поплыли танки. Трогательной была встреча танкистов с отделением Вердиева. На западном берегу польской реки я расцеловал уже ставшего мне дорогим Аваса Касимовича.
      Во время тяжелых боев на сандомирском плацдарме, оглушенный, контуженный, Авас сражался как пулеметчик и автоматчик, когда в его отделении осталось всего два человека.
      Одним Указом Президиума Верховного Совета СССР пулеметчику Авасу Вердиеву, разведчику Николаю Новикову и мне было присвоено звание Героя Советского Союза.
      Это было осенью сорок четвертого. Мы стояли в одном строю перед развернутым боевым гвардейским Знаменем, на широкой поляне недалеко от города Тарнобжег на Висле. Пулеметчик сержант Вердиев, разведчик старшина Новиков и я, полковник - командир бригады, по очереди подходили к командующему армией генерал-полковнику П. С. Рыбалко и получали свои высокие награды. Потом награжденные собрались в домике, стоявшем на опушке леса. В ту ночь много рассказывал мне А вас о своем родном Азербайджане, о его гостеприимном народе, приглашал обязательно побывать после войны в милых его сердцу краях...
      Но не суждено было состояться нашей встрече...
      * * *
      Недалеко от нас разорвался снаряд - усилился артиллерийский и минометный огонь. Из района Шпандау и с северной части Вильгельмштрассе в нашу сторону полетели сотни снарядов и мин. Мы инстинктивно прижались к танку. Внезапно налетевший огненный буран побушевал несколько минут и столь же неожиданно смолк. Огненный смерч перенесся на соседнюю улицу.
      Небольшая оперативная группа, находившаяся со мной, постепенно разрасталась. К ней примкнули штабы артиллерийских бригад и дивизионов, подходили и подъезжали командиры приданных подразделений. Вдобавок ко всему без вызова явился начальник тыла Леонов, за которым тут же потянулись обозы с продовольствием, санитарные машины, цистерны с горючим.
      - Зачем явились? - вместо приветствия обрушился я на Леонова. - Вы же свяжете нас по рукам и ногам, создадите пробки, сутолоку!
      Спокойствие и выдержка на сей раз тоже не оставили нашего Ивана Михайловича.
      - Не мог поступить иначе, товарищ комбриг, - невозмутимо произнес он. Целую ночь стоял с тылами на станции Рейхспортфельд. Видимости никакой, обстановка совершенно неясна. А тут еще из станции метро выскочила группа гитлеровцев и давай нас колошматить. Прут, сволочи, прямо из-под земли. Два часа мы отбивались. Насилу отогнали их. Теперь спасаю боеприпасы, горючее, продовольствие. Целую ночь до вас добирался...
      Я понимал Леонова. Не сладкой жизни искал он, оставляя свой удаленный от передовых подразделений район. И примчался он к нам не в поисках защиты это был храбрый и опытный офицер, который сумел бы в обычной обстановке отбиться своими силами в случае нападения мелких групп противника. Леонов, вообще, был прав: мы не учли своеобразия обстановки в Берлине. Здесь тыловые подразделения на каждом шагу подстерегала опасность, они были уязвимы в любом месте и в любой момент. Взвесив все это, я оставил в распоряжении И. М. Леонова танк, взвод автоматчиков и крупнокалиберный зенитный пулемет...
      Два часа мы безуспешно пытались установить связь с комбатом Гулеватым. Он как в воду канул. Пожалев, что потратил время на завтрак и разговоры с Леоновым, я решил двигаться по следам Гулеватого. Ориентироваться становилось все труднее. Улицы стали неузнаваемыми из-за завалов, по компасу определиться трудно - кругом металл, магнитная стрелка мечется, словно бешеная. Обходя разрушения и баррикады, мы невольно отклонились в сторону. К нашему счастью, довольно часто стали попадаться деревянные указки с обозначением эмблемы бригады. Два круга с двойкой в середине стали для нас надежным ориентиром.
      Пробираясь по уцелевшим переулкам и улицам, обходя горящие дома, мы медленно ползли за главными силами бригады. Голос генерала Новикова, требовавшего через каждые 10-15 минут доложить обстановку, буквально преследовал меня.
      "Продолжаю вести бой", - лаконично отвечал я на все запросы радиостанции командарма, хотя хорошо понимал, что этот ответ не может удовлетворить моих старших начальников, ведь в Берлине не мы одни вели бои. Внимание командира корпуса и командарма было приковано к действиям нашей танковой 55-й бригады, потому что в тот момент она оказалась как бы острием ударной группировки 3-й танковой армии и выполняла роль передового отряда, предназначенного для соединения с войсками 1-го Белорусского фронта.
      Не удовлетворившись моими ответами, генерал Новиков прислал офицера связи. Он сообщил, что комкор недоволен действиями бригады и требует форсировать наступление в сторону Шпрее. Вслед за этим командарм через офицера штаба категорически потребовал к полудню замкнуть кольцо окружения.
      Внимательно выслушав начальников, я тоже не остался в долгу перед подчиненными: выразил свое неудовольствие начальнику штаба подполковнику Шалуновуза состояние связи с батальонами и сделал выговор начальнику связи майору Г. В. Засименко.
      Непрекращающиеся запросы сверху и потеря связи с 1-м батальоном, решавшим главную задачу дня, - оба эти факта вынудили меня немедленно пересесть в танк, собрать в единый кулак свои резервы и двинуться вперед, не дожидаясь, пока Засименко установит радиосвязь с Гулеватым.
      Шалунов попытался что-то мне посоветовать, но я впервые за эти дни не сдержался:
      - Хватит, товарищ Шалунов, свертывайте штаб - и все за мной к Шпрее, к Рулебену. Там разберемся.
      Наступление в тех условиях означало продвижение на несколько десятков метров в час. Но это все-таки было движение вперед, к цели, которой во что бы то ни стало надо было достигнуть сегодня.
      Навстречу стали попадаться раненые - верный признак близости места боев. У горящего танка с распластанными перебитыми гусеницами лежал окровавленный лейтенант, возле него возились санитары. Чем дальше мы продвигались, тем чаще видели свежие следы боев.
      Кто-то узнал меня и предупредил:
      - Товарищ полковник, наши впереди.
      Я облегченно вздохнул: значит, все в порядке, не заплутались.
      Из-за поворота навстречу нам двигалась колонна пленных, сопровождаемая советскими автоматчиками. Обросшие, грязные, оборванные, полуголодные гитлеровцы, еле передвигая ноги, плелись на юг. Для них война уже закончилась навсегда. Жалким выглядел в те дни когда-то нарядный Берлин. Пленные с горечью озирались по сторонам. Их провожали в неведомый путь охваченные пламенем улицы, скелеты разрушенных домов, одиноко торчавшие обугленные деревья.
      Время перевалило за полдень. День выдался по-весеннему теплым. Солнце стояло высоко над головой. Лучи его пробивались даже сквозь плотную завесу дыма. Солдаты и офицеры, стоявшие со мной на танке, сняли теплые куртки и меховые тужурки.
      С трудом перевалив Рулебен, мы повернули вправо, пересекли железнодорожную ветку, идущую из Штрезова к вокзалу Шарлотенбург, и очутились на небольшой площади, куда выходили Рейхштрассе, Шпандауэр-Дамм и Сифо-Шарлотенштрассе. Здесь встретили обшарпанный броневичок.
      - Получите "пленных", - радостно прокричал нам бригадный разведчик Борис Савельев.
      Я оторопел, на лице Шалунова застыло изумление.
      "Какие пленные? Зачем они нужны сейчас?" Я даже подумал, что разведчики захватили каких-то высокопоставленных особ - может, самого Гитлера или Геббельса. В те дни все могло быть. С волнением всматриваясь в людей, сидевших на бронетранспортере, я не заметил, однако, ни одного немца, ни в гражданском, ни в военной форме.
      С машины спрыгнули два незнакомых советских офицера. Высокий подтянутый майор четко представился:
      - Командир батальона тридцать пятой бригады первого Красноградского механизированного корпуса Первого Белорусского фронта майор Протасов. Представляюсь по случаю соединения с вверенной вам бригадой Первого Украинского фронта.
      Майор сделал шаг в сторону, уступая место своему коллеге:
      - Капитан Туровец из той же бригады первого мехкорпуса! - скороговоркой выпалил худощавый офицер и, переведя дыхание, закончил: - Соединились в двенадцать часов двадцать седьмого апреля в районе железнодорожной будки между станциями Сименсштадт и заводским районом Рулебен.
      - Ох ты, мать честная! - вырвалось у меня. - Вот, значит, каких "пленных" захватили мои разведчики...
      Никогда не ощущал я таких крепких солдатских объятий, не слышал таких радостных возгласов. Приказ был выполнен. Кольцо окружения, о котором говорил нага командарм, замкнулось. На западной окраине Берлина соединились танкисты генерал-полковника С. И. Богданова с 1-го Белорусского фронта с нами, танкистами генерал-полковника П. С. Рыбалко с 1-го Украинского фронта.
      Кто-то крикнул:
      - Надо отметить это событие!
      - Обязательно надо, - поддержал Александр Павлович Дмитриев. - Такое больше не повторится.
      Стол решили накрыть в стоявшем рядом угловом доме, изрешеченном снарядами. Пока шли приготовления, Протасов, Туровец и Савельев рассказывали в соседней комнате подробности этого волнующего события.
      - Мой батальон имел задачу выйти в район Рулебена, - начал Протасов. Нас известили о подходе войск Рыбалко с юга. Целую ночь и все утро мы вели бои, с большим трудом выбили гитлеровцев из района Хазельхорст. Но на пути встал танковый завод в Сименсштадте, где засела большая группа немцев. Часа два пришлось выкуривать их. Подошли к Шпрее. Огонь стал стихать, наши разведчики преодолели реку без особого труда, приблизились к железнодорожной ветке и вдруг... заговорили пушки советских танков, послышалась знакомая мелодия наших автоматов. И тут все прояснилось...
      - Вот-вот! Мы подошли сюда тоже часам к десяти-одиннадцати, - продолжил Савельев рассказ Протасова. - Гулеватый вначале отстал, а потом его танки, увлекшись боем, уклонились немного влево. Правда, они загнали большую группу немецких солдат на ипподром и прижали их к реке Шпрее и каналу Унтершпрее. Гитлеровцы потеряли там несколько сот человек убитыми, а остальные были разоружены и пленены. Мы с Серажимовым и ротой Хадзаракова ринулись к железнодорожной ветке. Немцев здесь не оказалось, но нас вдруг обстреляли с противоположного берега. Мы ответили тем же. Тогда и донеслось с той стороны родное русское "ура!". А потом увидели: навстречу, размахивая оружием, бегут автоматчики. Мы тоже кинулись к насыпи. Тут-то к нам и присоединились подоспевшие танкисты Гулеватого, автоматчики Старухина. И началось...
      - Ох и братание было, товарищи! - на лету подхватил слова Савельева капитан Туровец. - Небо над Берлином чуть не раскололось от громкого "ура!". Вот это была встреча, доложу я вам...
      Только было разошелся капитан Туровец, но тут командир хозяйственного взвода пригласил всех к столу, и разговор перешел в несколько иное русло...
      Когда я доложил комкору о выполнении бригадой поставленной задачи, генерал Новиков потребовал, чтобы мы проводили до его штаба одного из офицеров 35-й мехбригады. К нему отправился капитан Туровец. А мы в свою очередь делегировали нашего представителя в штаб 1-го мехкорпуса.
      Сознание того, что внутри Берлина соединились наконец два фронта и что на острие клина находилась 55-я бригада, очень радовало меня. Имелась еще и личная причина быть счастливым. 1-м Красноградским механизированным корпусом командовал хорошо знакомый мне генерал Семен Моисеевич Кривошеий, под началом которого я служил зимой и летом 1943 года и которому многим был обязан.
      Генерала Кривошеина я считал своим учителем и гордился тем, что 27 апреля 1945 года главное кольцо окружения внутри Берлина замкнули войска корпуса, которым командовал С. М. Кривошеий, и 55-я танковая бригада. Учитель встретился со своим учеником в столице фашистской Германии. О таком можно было только мечтать...
      * * *
      Остаток дня и всю ночь мы очищали район улицы Шпандауэр-Дамм. Бригада получила задачу наступать в направлении железнодорожного вокзала Шарлотенбург, станции Савиньиплац и далее на зоологический сад. Ночью бои немного стихли, но с утра возобновились с новой силой. Центр тяжести боевых действий переместился к западу от Тиргартена. Враг сопротивлялся с отчаянием обреченного.
      Фронт напоминал слоеный пирог. Очень трудно стало ориентироваться. Не только на улицах или в домах, подчас даже на этажах нельзя было разобраться, где гитлеровцы, а где наши. Советская авиация висела в воздухе, с трудом выискивая цели. Наши целеуказания не всегда оказывались точными, и были случаи, когда приходилось по всем каналам просить летчиков не бомбить занятые нами районы. Артиллерия 1-го Белорусского фронта подтягивалась к центру Берлина, разрывы ее снарядов все приближались к нам. В городе становилось тесно от огромного количества наших сил и средств, а в небе Берлина было тесно советской авиации.
      В разрушенном, изуродованном, заваленном обломками городе скопилось до десятка общевойсковых и танковых армий, большое количество стрелковых, механизированных, танковых и артиллерийских корпусов, сотни полков всех родов войск, свыше шести тысяч танков, около сорока тысяч орудий и минометов. Вся эта масса людей и техники заполняла подступы к фашистской столице, предместья города, его окраины и улицы. Назревала опасность смешения войск, ударов по своим частям. Этой сумятицей могли воспользоваться гитлеровцы, обстановка же требовала не ослаблять усилий и организовывать последние завершающие удары по врагу.
      В западные районы Берлина хлынули группы гитлеровцев, бежавших с востока и севера под ударами армий 1-го Белорусского фронта и 1-го Украинского - с юга.
      Ареной боев стали станции метрополитена, подземные пути, многие неведомые нам ходы сообщения. Зная хорошо свой город, немцы маневрировали по узким местам, выходили нам в тылы, нанося порой чувствительные удары.
      Опять подвергся нападению тыл 55-й бригады. Несколько часов Леонову с его бойцами пришлось вести неравный бой с большой группой противника, пытавшейся прорваться на запад к Хавельзее.
      Главной нашей силой в этих сложных условиях являлись пехота, танки, артиллерия сопровождения, саперные части. Впервые за дни боев мы установили локтевую связь с бригадой моего старого боевого друга полковника З. К. Слюсаренко. А затем я и встретился на Курфюрстен-Дамм с Захаром Карповичем.
      С момента соединения с 1-м Белорусским фронтом, с подходом его стрелковых дивизий наши атаки стали более мощными. Раньше мы постоянно опасались, сдержат ли напор отходящих гитлеровцев части нашего корпуса, вставшие на пути выхода немецкой группировки на запад. Теперь такие сомнения отпали. Рядом с нами находилась 55-я гвардейская стрелковая дивизия генерала Адама Петровича Турчинского. Танкисты и пехота образовали крепкий заслон. И все же к утру следующего дня командование 3-й гвардейской танковой армии и 1-го Украинского фронта стало еще больше усиливать наше западное направление.
      И вовремя.
      Петля на шее гитлеровцев затягивалась все туже. Для обороняющихся настали критические дни. Теперь немцы окончательно поняли: чуда не будет. "Сверхмощное оружие", о котором трубил Геббельс, не появилось. Единственным спасением для осажденных нацистов было прорываться на запад, искать убежища за Хавельзее. Тысячи гитлеровских солдат и офицеров ринулись в нашу сторону. На всех улицах, прилегавших к нашему району, не умолкали бои. В западных районах усилились пожары. Не прекращалась пулеметная и автоматная стрельба в метро, подземных тоннелях, канализационных трубах. То тут, то там раздавались душераздирающие крики: "Помогите! Спасите!.." Но некому было спасать, никто не приходил на помощь: каждый гитлеровец действовал и спасался в одиночку...
      Одна из крупных фашистских частей, в составе которой оказались артиллерия и танки, прорвалась к зоологическому саду, обошла железнодорожную станцию Савиньиплац и рванулась на запад - в направлении вокзала Шарлотенбург и станции Весткройц. К этой группе активно присоединились гитлеровцы, выбравшиеся из метро. Пытаясь вырваться из петли, они с остервенением набрасывались на наши передовые подразделения.
      Остаток дня и всю ночь до утра шли ожесточенные стычки. На маленький участок фронта были брошены наши танки и вся артиллерия. Вот когда мы от всего сердца благодарили нашу пехоту за самоотверженность. Вот когда до конца поняли, как кстати оказались рядом стрелковые дивизии из 28-й армии генерал-лейтенанта А. А. Лучинского. В те часы каждый танкист готов был стать на колени перед царицей полей - ведь пехотинцы являлись для нас настоящими ангелами-хранителями.
      Гитлеровцам не удалось вырваться из Берлина, и они метались в этой мышеловке, чувствуя приближение конца. А между тем в район Потсдама уже вышли прорвавшиеся с юга войска 4-й танковой армии генерала Д. Д. Лелюшенко, а с севера - соединения 47-й армии генерала Ф. И. Перхоровича, входившие в состав 1-го Белорусского фронта. Это означало, что, если даже фашисты прорвутся на нашем участке, они все равно останутся в котле.
      С группой автоматчиков, разведчиков, офицеров штаба я с трудом пробирался на танке к батальонам 55-й бригады. Именно тогда на одной из улиц мы увидели разлагающиеся трупы трех повешенных немецких солдат. Дощечка, прибитая к виселице, гласила:
      "Повешены за трусость. Такая кара постигнет всех, кто не захочет защищать фатерланд. 25 апреля 1945 года".
      Кто-то из танкистов хотел обрезать веревку. Я категорически запретил делать это. Пускай немцы увидят своих казненных соотечественников, пускай еще и еще раз задумаются над тем, куда девалось "единство немецкой нации", о котором на весь свет трубила нацистская пропаганда.
      Мы двинулись дальше. На улицы фашистской столицы опускались тяжелые сумерки, пропитанные дымом, гарью и кровью...
      В Берлине кончался очередной день войны. К вечеру мы получили сразу два довольно противоречивых распоряжения. Начальник штаба корпуса полковник Г. С. Пузанков приказывал приостановить наступление бригады в направлении зоологического сада. А командир корпуса генерал В. В. Новиков, наоборот, требовал по радио, чтобы мы решительно наступали в том же направлении.
      На наше счастье, город окутала ночь. Мы решили воспользоваться ею: подтянули тылы, собрали разбросанные батальоны, расставили артиллерийские дивизионы.
      Всю ночь проблуждал по Берлину офицер связи из штаба корпуса, который должен был доставить письменный приказ генерала Новикова, а распоряжение было срочное, важное. Мне было приказано оттянуть бригаду от железнодорожной станции Савиньиплац. Менялось направление действий, изменялись границы участков. Все это надо было осуществить еще в первой половине ночи. А что я мог предпринять теперь? Ночь была на исходе. Выполнение приказа оказалось под угрозой срыва.
      Я мог наказать офицера связи за несвоевременную доставку приказа. Но передо мной был человек, еле державшийся на ногах, хлебнувший немало горя за прошедшие сутки. Всю ночь он метался на броневичке по улицам и переулкам чужого города. Попадал в другие части, даже влетел в лапы к неприятелю, но чудом спасся и все-таки добрался до штаба бригады. Выслушав его одиссею, я велел накормить офицера, дать ему отоспаться.
      Чтобы хоть в какой-то мере восполнить упущенное, требовались четкая распорядительность и решительность действий. Поэтому уже через несколько минут я, отдав необходимые указания штабу, направился в батальоны. Добирался до них, как говорят, на чем придется: сначала на "виллисе", потом пересел в танк, а в завершение пришлось даже пробираться вперед перебежками от дома к дому.
      По карте передовые подразделения отделяло от штаба бригады расстояние немногим более километра. А преодолевать его пришлось свыше двух часов. Вот когда я посочувствовал офицеру связи, которого прислал командир корпуса: офицеру связи было еще труднее, чем мне. Думая об этом, я радовался, что поступил с ним по-человечески.
      Начался рассвет, когда возле светлого трехэтажного особняка я увидел танки, артиллерию и скопление наших солдат. В огромной гостиной, куда привела меня винтовая лестница, находились все те, ради кого я попал сюда: Осадчий, Гулеватый, Старухин, командиры артдивизионов, саперы, разведчики.
      Увидев меня, все поднялись.
      - Чем занимаетесь, товарищи?
      - Ждем вас, - прямо сказал Старухин.
      - А откуда узнали, что я направился к вам?
      - Об этом передал начальник штаба бригады, - вступил в разговор Гулеватый и вытащил из-за голенища измятую карту.
      Я коротко изложил офицерам требования командира корпуса, поставил каждому подразделению боевую задачу, определил время, необходимое для ее выполнения.
      Перловая каша и кружка чаю не только подкрепили мои силы, но и развеяли сон. Я готов был уже спуститься вниз, чтобы отправиться во 2-й батальон, когда неожиданно заметил, что в большой и людной комнате стоит непривычная тишина. Сумрачно молчал даже говорливый Николай Акимович Осадчий.
      - Что случилось? - встревоженно спросил я Гулеватого.
      - Вчера вечером погиб замполит первого батальона Андрей Маланушенко.
      От этого известия мне стало не по себе.
      В соседней комнате на полу у стены лежал, накрытый плащ-палаткой, вытянувшийся во весь свой огромный рост, Андрей Маланушенко. Смертельная бледность с синевой уже залила его лицо. Обнажив головы, мы молча постояли возле него и бесшумно направились вниз.
      Спустившись по винтовой лестнице, я услышал немецкий говор, а вслед за тем увидел через открытые двери первого этажа нескольких мужчин, женщин и двух девчушек.
      - Кто такие?
      - Хозяева, - объяснил Осадчий. - Мы их в подвале обнаружили после того, как выбили фашистов.
      Испуганным голосом хозяин дома рассказал о себе, представил нам всю семью. Сам он профессор, доктор теологии. С ним его жена и младший брат, тоже ученый. Молодые женщины - дочери профессора, прижавшиеся к ним девочки - его внучки.
      Я рассеянно слушал сбивчивый рассказ немца-профессора, глядел на его семейство, а перед моим мысленным взором, как живые, стояли мои старики, мои сестры, расстрелянные врагом в 1942 году на Брянщине... На втором этаже этого дома лежал наш товарищ, убитый гитлеровцами. Как бы поступили на нашем месте фашисты - мы знали. Чувствовал это, очевидно, и доктор теологии, с мольбой глядевший на нас.
      - Что вы сделаете с нами? - дрожащим голосом спросил он.
      - Ничего мы с вами делать не будем. На всякий случай спуститесь со всем семейством вниз, там безопаснее...
      Весь тот день меня не покидал образ Андрея Маланушенко: я не мог осознать, что его уже нет в живых.
      Война без потерь не бывает. От этого никуда не денешься. Говорят даже, что и с потерями могут свыкнуться те, кто постоянно соприкасается со смертельной опасностью. Не знаю, может, это и так. Но за все годы войны, пройдя тысячи километров фронтовых дорог, я так и не смог привыкнуть к тому, что смерть безжалостно вырывала из наших рядов то одного, то другого товарища.
      Смерть не раз витала над головой Андрея. Совсем незадолго до гибели он был тяжело ранен в бою за Целендорф, но наотрез отказался покинуть батальон. Мы о Дмитриевым так и не смогли убедить Андрея уйти в госпиталь.
      - Убейте меня на месте, но я не оставлю свой батальон! - запальчиво крикнул он нам. - С ним я до Берлина дошел... И если мне оторвет ноги, буду ползти, но из батальона не уйду...
      Андрей Маланушенко имел особый, "личный счет" к фашистам. До войны он учительствовал в Смоленске. Потом был назначен директором школы, но продолжал преподавать историю и литературу.
      Педагогом была и его жена, работавшая в той же школе. Семья сложилась крепкая, дружная. Жизнь супругов украшали двое детишек.
      В первые дни войны Андрей Маланушенко ушел на фронт. Закончив курсы политработников, он попал в действующую армию. Я познакомился с Андреем в Польше. Высокий, стройный, красивый, он сразу обращал на себя внимание. Когда Маланушенко появлялся вместе со своим низкорослым и щуплым комбатом Федоровым, трудно было сдержать улыбку - уж очень это было контрастное зрелище. Но, несмотря на столь разительное внешнее несходство, оба были чудесные люди. Экспансивный, быстрый Федоров и спокойный, статный, чуть медлительный Малапушенко счастливо дополняли друг друга. И наверное, поэтому крепко дружили.
      По боям мы хорошо знали волевые качества замполита, его мужество, решительность. Даже на фронте он остался учителем, к нему тянулись подчиненные, с ним было приятно общаться начальникам. При встрече с Андреем мне почему-то всегда казалось, что я вдруг становлюсь учеником.
      В конце 1944 года, после окончания боев на Висле, нас вывели на отдых и пополнение в тарнобжегские леса. Здесь однажды я провел с Андреем Маланушенко целый вечер. Накануне он получил письмо из освобожденного Смоленска и был очень взволнован. Мать поведала сыну трагедию его семьи: гитлеровцы угнали в Германию жену и детей Андрея. В конце письма мать сообщала, что со случайной оказией получила весточку от своей невестки из Берлина, где та работает уборщицей на киностудии, а малолетние дети отбывают трудовую повинность, "голодают и холодают".
      - Ох, товарищ комбриг, неужели ко мне не вернется счастье? - со стоном вырвалось у Маланушенко.