В августе 1942 года старший лейтенант Федоров во главе танковой роты прибыл на Брянский фронт. Здесь был ранен, но, едва залечив раны, вернулся в свою часть и освобождал с танкистами Калач, Россошь, Чугуев, Харьков, Краснодар.
      А наступление советских войск продолжалось. На широких просторах орловских полей танкисты Федорова впервые встретились с хвалеными немецкими "тиграми". Его танк в селе Слободка под Орлом в числе первых смелым тараном поразил вражескую машину. Легенда о неуязвимости "тигров" была развеяна в прах. Экипаж представили к награждению. Механик-водитель Иван Минович Дуплий был удостоен звания Героя Советского Союза.
      В последующие годы П. Е. Федоров воевал в составе только 55-й бригады. Он участвовал во многих боях, операциях и вызывал всеобщее восхищение своими ратными подвигами. Многочисленные ранения не задерживали комбата в госпиталях.
      Каждый раз, когда в ходе боя становилось особенно трудно, я без колебаний ставил на самые ответственные участки именно 1-й батальон, которым неизменно командовал сибиряк П. Е. Федоров. "Умен, хитер, сноровист", говорили о нем в бригаде. И это было абсолютно справедливо. Грудь комбата украшали два ордена Красного Знамени, два ордена Отечественной войны, орден Александра Невского, медали. А совсем недавно командарм Рыбалко вручил ему орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза.
      Наша тревога за Федорова, к счастью, оказалась напрасной. К ночи он прибыл в бригаду целым и невредимым. Да к тому же доставил большую группу пленных и десяток исправных машин с оружием и другими трофеями.
      Ох и попало ему тогда! Отчитал я его по всем статьям. Пообещал даже снять с батальона. А он стоял передо мной не шевелясь, молчал, но глаза смеялись...
      - Чего ты застрял? Или забыл, что завтра идем всей бригадой в бой?
      - Не виноват я, товарищ полковник. Еще ночью и утром рвался к вам, но меня не пустили.
      - Ну а радиограммы получил? - вмешался Свербихин.
      - Не до них было, - буркнул себе под нос комбат.
      - Так в чем же дело, товарищ Федоров? - не утерпел я. - Кто вас не пустил?
      - Фашисты не пустили... Сначала я их держал у выхода с гор, выполняя ваш же приказ, товарищ полковник, а потом они меня обошли с трех сторон и давай колошматить. Целый день вырывался из их "объятий", лишь к ночи обманул и выскочил.
      * * *
      Подготовка к наступлению подходила к концу.
      Задача, поставленная командиром корпуса, сводилась к тому, чтобы с рассветом выйти на восточный берег реки Бобер, прикрыться с запада этой рекой, а главными силами наступать в направлении города Бунцлау и овладеть им.
      Со стороны Гайнау на восточную окраину города должна была наступать бригада Слюсаренко, а еще южнее - бригада полковника Чугункова. Мы успели договориться с соседними бригадами. Установили условные сигналы взаимодействия: первый, кто выйдет к Бунцлау, должен был дать радиосигнал и серию ракет.
      В первом эшелоне 55-й бригады наступали батальоны Осадчего и Короткова, который заменил погибшего Савченкова, во втором эшелоне - Федорова. Старченко усиливал автоматчиками батальоны первого эшелона.
      На рассвете 10 февраля бригада приступила к выполнению боевой задачи. Совершив почти сорокакилометровый марш, Осадчий достиг реки Бобер, имея левее себя батальон Короткова, и повел наступление на Бунцлау.
      У самого города противник встретил нас сильным огнем артиллерии и танков. Наступление приостановилось. Стало ясно, что с ходу Бунцлау нам не взять. К тому же отстал приданный нам артиллерийский полк. Пока подтянулись артиллеристы, прошло немало времени. Командир корпуса нервничал, командарм потребовал энергичных действий и намекнул, что затяжка происходит по моей вине. На участок Чугункова была подтянута бригада Головачева. Время перевалило за полночь, и надо было торопиться, чтобы не допустить изнурительных ночных уличных боев.
      Город Бунцлау и река Бобер имели для нас большое значение. Это были ворота к реке Нейсе, откуда шли дороги на Лаубан (Любань), Котбус, Дрезден.
      Во второй половине дня 55-я бригада усилила свои атаки. Огонь обрушился на город с трех сторон. На помощь танкам пришли вся наша артиллерия и гвардейские минометы; вступила в бой пехота. В городе возникли очаги пожаров, участились взрывы, началась паника. Немцы взорвали мост через реку. К вечеру их сопротивление было окончательно сломлено. На северной окраине Бунцлау вспыхнули зеленые ракеты, означавшие, что 55-я бригада находится уже в городе и входить в него можно свободно.
      В ответ на наш сигнал Слюсаренко с востока, а Чугунков и Головачев с юго-востока также вошли в Бунцлау. Бросив танки, артиллерию, раненых, склады, базы, гитлеровцы бежали в направлении Лаубана, Герлица. Они рассчитывали, что за рекой Нейсе спасутся от наших сокрушающих ударов.
      А Бунцлау продолжал гореть. Невиданной силы снегопад, начавшийся еще днем, усиливался с каждым часом. Огромные снежные хлопья залепляли стекла машин, забивали смотровые щели в танках, проникали внутрь через малейшие отверстия. Двигаться приходилось буквально вслепую. Танки и артиллерия медленно ползли по улицам горящего города. Танкисты открыли все люки танков, водители распахнули дверцы и наполовину высунулись наружу, чтобы хоть что-нибудь разглядеть впереди.
      Густо падавшие крупные хлопья снега, пронизанные багровым заревом пожаров, и яркий свет невыключенных в спешке электрических фонарей, окруженных красно-зеленым нимбом, схожим с радугой, придавали поверженному городу фантастический вид.
      Я ехал в открытой легковой машине, зажатой со всех сторон танками. Что-то промелькнуло впереди, завертелось в снежном вихре. И я вдруг четко увидел перед машиной женщину в темном платье с белым воротничком. Почему это она пляшет на мостовой? Не галлюцинация ли это? Видно, что-то со мной неладное, не иначе как стал сдавать... А что ж, и не мудрено: целый месяц идут беспрерывные бои - тут не до сна, не до отдыха, нервы напряжены до предела, да и старые раны дают о себе знать...
      Командиры взводов, командиры танков и отделений, механики и солдаты приноровились к тяготам войны и ее особенностям. По ночам они ухитрялись спать даже на башне танка и у миномета, спать стоя, спать на ходу. Я же был лишен и такой отдушины. Днем бои, а ночью подготовка к решению новых задач. Их надо было осознать, прочувствовать, изучить, сделать прикидки по карте, принять решение, отдать необходимые распоряжения, произвести перегруппировку, подвезти за ночь продовольствие, боеприпасы, горючее... На войне утро наступает всегда слишком быстро. А с ним приходят новые бои, новые марши. Так и случилось, что я в последние дни уже изнемогал от усталости и недосыпания.
      - Заболел я, кажется, Георгий, - пожаловался я шоферу.
      - Что с вами, товарищ полковник?
      - Начались галлюцинации. Сквозь снежные хлопья вижу танцующих женщин. Смотри, вон одна, другая, третья...
      - Я тоже вижу! - крикнул Гасишвили и резко затормозил машину.
      Мы выскочили из "виллиса". Остановилась вся колонна. Нас сразу окружила толпа женщин. Одинаково одетые в темные платья с белыми воротничками, они визжали, хохотали, приплясывали. Это производило жуткое впечатление.
      Мы принялис.ь расспрашивать женщин по-русски и по-немецки - кто они, откуда, что случилось. Но в ответ они только размахивали руками, указывая на стоящее неподалеку здание, охваченное пламенем.
      Андрей Серажимов со своими разведчиками кинулся к горящему дому. Изнутри раздавались вопли, душераздирающий плач. Наконец-то разобрались в происходящем. В этом доме, оказывается, находилась женская лечебница для душевнобольных. Персонал, в панике удирая из города, запер больницу. Когда загорелся соседний дом и огонь добрался до лечебницы, больные в страхе стали выпрыгивать из окон второго и третьего этажей. Несчастных женщин спасли от гибели наши разведчики. Мигом взломав двери, они вывели на улицу всех, кто еще оставался в здании.
      В центре города пожаров было меньше. Комендант штаба нашел не тронутую войной тихую улочку. Здесь в одном из небольших домов разместился штаб. Вскоре от командира корпуса была получена радиограмма:
      "До утра ни с места! Организовать оборону в западной части города вдоль берега реки Бобер. Личный состав держать в готовности. Завтра, 11 февраля, наступать на Лаубан".
      Неужели удастся все-таки часок-другой соснуть?
      Бушевавший все время снежный буран вдруг прекратился, словно по команде. Артиллерийская стрельба отодвигалась все дальше на запад. Умолкли автоматы. По улицам рыскали мотоциклы и броневики в поисках штабов, отставших и заблудившихся рот и батальонов, а также разных команд, которых бывает полным-полно к концу боя в крупных населенных пунктах.
      На сей раз у нас в бригаде все обошлось более или менее благополучно: все батальоны и роты были на месте.
      Помещение штаба постепенно наполнялось людьми. Прибыли по вызову комбаты, командиры приданных подразделений, офицеры технической службы во главе с зампотехом Иваном Сергеевичем Лакуниным. Появился начальник тыла Иван Михайлович Леонов.
      Нелегко быть начальником тыла в мобильной, всегда на колесах, танковой бригаде. Но Иван Михайлович отлично справлялся с делом. Всегда спокойный, предусмотрительный и осторожный, он в любой, даже самой трудной обстановке не терял самообладания и присущего ему чувства юмора. Но недавно он кое-чего, как говорится, недоучел и попал в такую переделку, что чуть было не потерял голову, да не только в переносном, но и в прямом смысле этого слова.
      Придерживаясь своего правила "будет жив тыл, будет и победа", он старался держать свое тыловое хозяйство подальше от места боев. Это было оправдано, когда боевые действия велись на нашей территории. Но теперь обстановка резко изменилась. Бои шли на вражеской земле. Преследуя отходящего противника, мы ушли далеко вперед и оторвались от тылов более чем на сто километров, в нашем же тылу оставались большие группы неприятеля. В поисках выхода из окружения они нередко натыкались на наши тыловые подразделения и часто изрядно трепали их. Вот в такую переделку и попало леоновское хозяйство. И получилось, что перед танками, бронетранспортерами, автомашинами одной из таких немецких групп оказались однажды наши слабо вооруженные кладовщики, ремонтники, медики, повара. Положение создалось катастрофическое. К счастью, в разгар этого неравного боя подошел стрелковый полк из 52-й армии, направлявшийся к фронту. Только это и спасло наших тыловиков. Воспрянув духом, они присоединились к нашим пехотинцам и приняли вместе с ними участие в уничтожении многочисленной группы фашистов.
      С этого дня Леонов стал держаться ближе к боевым порядкам подразделении бригады, да и мы учли преподанный нам урок и стали лучше заботиться об охране своего тыла.
      Но случай этот долго еще служил поводом для добродушных шуток над Леоновым, когда он оказывался в компании наших острословов-комбатов.
      Вот и сейчас в штабе долго шла дружеская пикировка, которой всегда не прочь заняться люди, получившие короткую передышку после трудных боев. Потом Леонова оставили в покое, началась промывка косточек сибиряка Федорова. Но тут вбежал запыхавшийся Дмитриев, и его радостное восклицание заставило всех умолкнуть.
      - Слушайте Москву. Передается приказ Верховного Главнокомандующего.
      Через распахнутую дверь, ведущую в соседнюю комнату, где стоял радиоприемник, мы услышали голос Левитана, сообщавшего, что при взятии Бунцлау отличились танкисты генералов Рыбалко, Иванова, Митрофанова, полковников Драгунского, Слюсаренко и других.
      Заключительные слова приказа потонули в радостном шуме. Но предаваться ликованию было не время. Нас ждали хлопоты по подготовке к завтрашним боям, и мы тут же занялись необходимыми будничными делами. А на душе у нас было легко и радостно. В ту ночь мы, как никогда, хорошо отдохнули и отоспались. Утро оказалось чудесным. Мягкий морозец и яркие солнечные лучи приятно бодрили людей.
      С самого утра через город проходили войска. Танки шли вперемежку с артиллерией. Мимо нас проследовала большая колонна пехоты. Я глядел из окна и думал: все идут, все спешат, у каждого свои направления, свои пути-дороги. Те же регулировщицы, те же Галочка и Машенька, которые указывали фонариками дороги на западных одерских равнинах, теперь уже направляют одних на запад к реке Нейсе, других на юг - к Лаубану, третьих на север - к Наумбургу.
      Подошел начальник штаба бригады Свербихин и доложил, что нас вывели во второй эшелон и приказали оставаться на месте.
      - Сколько же будем торчать здесь? - спросил я.
      - Думаю, часа три-четыре...
      Дмитриев, слышавший этот разговор, предложил съездить во 2-й батальон, к Короткову.
      Не успели мы тронуться, подъехало несколько машин с генералами и офицерами. В передней машине сидел наш командарм. Как положено, я отдал ему рапорт о состоянии бригады.
      - Мы переезжаем на новый командный пункт, целую ночь передвигаемся, столовая отстала, думаем у вас подкрепиться, как вы на это смотрите? лукаво подмигнув, спросил Рыбалко.
      - Рады стараться! Разрешите, товарищ командующий, угостить вас завтраком? - предложил вовремя подвернувшийся Леонов.
      Все направились в дом. Пока начпрод Мишенков накрывал на стол, гости в другой комнате сгрудились у развернутой карты. Начальник разведки армии полковник Л. М. Шулькин что-то настойчиво доказывал генералу Бахметьеву. Тот, протирая очки, недоверчиво качал головой:
      - Не верю, чтобы их восьмая танковая дивизия пришла из Венгрии. Положение у немцев там крайне тяжелое. Наверное, она переброшена с запада.
      Шулькин настаивал на своем. "Пожалуй, он прав, - подумал я. - Ведь пленные показывали, что эта дивизия пришла с юга. Наша бригада столкнулась с ней еще в районе Рыбника и вела тяжелые пятидневные бои". Постепенно в спор втянулись начальник оперативного отдела армии полковник Еременко, начальник инженерных войск армии краснощекий, жизнерадостный Матвей Поликарпович Каменчук и даже каким-то чудом оказавшийся у нас корреспондент нашей фронтовой газеты Александр Ильич Безыменский.
      Но Рыбалко быстро охладил пыл спорщиков.
      - Дмитрий Дмитриевич, - обратился он к Бахметьеву, - я полагаю, Шулькин прав. Эта дивизия пришла прикрыть пути на Дрезден. Немцы боятся, чтобы Германию не оторвали от Чехословакии и Австрии. Во всяком случае, мы эту дивизию здорово потрепали, и вряд ли она станет для нас серьезной преградой на реке Нейсе.
      Подкрепившись, все вышли из дома. День выдался по-зимнему ясным, погожим. Притих покоренный Бунцлау, прекратились пожары.
      - Имейте в виду, Лаубан - крепкий орешек. Вам придется встретиться там не только с немецкими фашистами, но и с отщепенцами-власовцами. Туда подтягивается их дивизия, - сказал командарм.
      Я поинтересовался, долго ли мы будем стоять в Бунцлау.
      - Вот подойдет шестой танковый корпус, и я направлю его на Наумбург и Герлиц, а ваш седьмой танковый - на юго-запад. Ударим одновременно. Надо, чтобы эта свежая вражеская группировка распылила свои силы. Мы ее заставим драться там, где нам это выгодно.
      Ближние улицы и переулки были заполнены нашими танками. В стороне дымили походные кухни. Вкусно пахло кашей и мясом. Гремели котелки. Повар просил топтавшихся вокруг солдат немного подождать, пока доктор снимет пробу.
      Солдаты увидели командарма и стали подходить к нему, сначала те, что посмелее, потом и остальные.
      - Хочу поблагодарить вас за вчерашние действия, - обратился к ним командарм. - Москва уже салютовала вам от имени Родины. Мы вчера ночью на Военном совете решили представить пятьдесят пятую бригаду к награждению орденом Кутузова. И вот почему, дорогие товарищи. В городе Бунцлау, где мы сейчас находимся, умер великий полководец Михаил Илларионович Кутузов. Здесь неподалеку уцелел дом, в котором он жил и скончался. Здесь же ему поставлен памятник. - Павел Семенович сделал небольшую паузу, обвел глазами танкистов и, повысив голос, продолжал: - Мы с вами наступаем и идем по местам ратной славы наших предков, по кутузовским дорогам. Теперь, как сто тридцать лет назад, мы пронесем знамена нашей Отчизны на Герлиц, Дрезден, Лейпциг, мы освободим народы всей Европы. Мне хочется пожелать вам, правнукам Кутузова, успехов и нашей окончательной победы!
      Рыбалко умолк. Генерал Бахметьев что-то шепнул ему. Генералы и офицеры быстро уселись в машины и тронулись к западной окраине города. Воины тепло провожали своего командарма. В ту минуту мне казалось, что Рыбалко сам схож с Кутузовым и статью, и лицом, и натурой - то же русское добродушие, незаурядный ум полководца и сердце простого солдата.
      Александр Павлович Дмитриев предложил проехаться по городу.
      Через несколько минут мы уже были на центральной площади Бунцлау у высокого темно-серого трехгранного гранитного обелиска. На нем было высечено:
      "До сих мест полководец Кутузов довел победоносные войска российские, но здесь смерть положила предел славным его делам. Он спас Отечество и открыл путь освобождения Европы. Да будет благословенна память героя".
      В нескольких минутах ходьбы от обелиска стоит небольшой двухэтажный дом. На нем - мемориальная доска. Немецкий народ чтил память русского полководца, который принес ему освобождение в тяжкую пору наполеоновского владычества. Мы подозвали старика немца, который боязливо разглядывал нас. Разговорились. Он оказался учителем. Предложил подняться на второй этаж. Мы вошли в просторную угловую комнату с большими окнами, выходящими на улицу.
      - Вот кровать Кутузова, здесь была ширма, за которой сидел военный чиновник Крупенников, присутствовавший при последних минутах фельдмаршала. В эти двери входили император Александр и наш кайзер Фридрих-Вильгельм, чтобы проститься с великим русским полководцем...
      Слушая немца-учителя, я невольно вспомнил лекции по военной истории, которые читал нам профессор Разин в Академии имени Фрунзе. И перед моим мысленным взором ожили страницы истории Отечественной войны 1812 года.
      ...Шел уже 1813 год. Русская армия, возглавляемая Кутузовым, разгромила чужеземных захватчиков и изгнала их из пределов нашей Родины. Но кутузовская армия не остановилась на границе России - она продолжала добивать врага в Польше, Германии, Франции.
      Русские полки продолжали идти на запад, однако самого Кутузова в силезском городе Бунцлау свалил недуг.
      Вечером 27 апреля умирающего полководца навестил император Александр I. Он не любил фельдмаршала, но понимал, что не проститься с ним - означало бы нанести оскорбление всей России. В комнату к Кутузову самодержец России вошел вместе с прусским королем Фридрихом-Вильгельмом.
      С трудом подняв отяжелевшие веки, Кутузов вгляделся в лицо царя. Александр боялся его. Большая, изувеченная ранениями голова полководца пугала императора.
      - Простишь ли ты меня, Михаило Илларионович?
      - Я прощаю вас, государь... Но простит ли вас Россия?
      Александр вздрогнул, опустил голову. Потом встал, огляделся вокруг: не слышал ли кто этих слов? Фридриха он в расчет не брал, тот не знал русского языка. Но царю было невдомек, что за ширмой в левом углу комнаты сидел на табурете безмолвный свидетель этой сцены прощания - чиновник Крупенников. И слова фельдмаршала стали известны всей России.
      28 апреля Кутузов умер. Весть о смерти полководца облетела всю армию, всю Россию. Днем и ночью к дорогам выходил народ, чтобы проститься с Кутузовым, тело которого везли на вечный покой в Петербург.
      Молча покидали мы дом, где скончался Кутузов. У многих из нас, посетивших его, возникли одни и те же вопросы: почему гитлеровцы оставили в самом центре этого города памятник-обелиск Кутузову? чем объяснить, что уцелел домик-музей?
      Старик - учитель будто прочитал наши мысли:
      - Вас удивило, что дом Кутузова остался нетронутым? Я понимаю... Но история не только пишется, она хранится в сердце народа. Народ Германии благодарен русской армии, спасшей его от Наполеона... Кутузов пришел в Германию как освободитель. И город Бунцлау гордится, что стал последним приютом для великого русского полководца. А немцы умеют хранить реликвии...
      - Ну а как вы относитесь к нам? - спросил старика Дмитриев. - Я имею в виду - к Красной Армии?
      Наш добровольный гид посмотрел на нас усталыми, поблекшими глазами:
      - То, что скажу я, господин офицер, чистейшая правда. Ведь я говорю не из страха. Мне скоро восемьдесят. Я много видел и перестал удивляться, страшиться... Нельзя ставить знак равенства между немецким народом и наци... Вы же сами считаете, что гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается... Многие ждали вас...
      * * *
      Во второй половине дня мы тронулись в путь. Регулировщица вытянула руку с флажком, указывая на юг, на Лаубан. Дорога эта привела нас к памятнику Кутузову. Он стоит в лесочке, этот небольшой темно-серый гранитный памятник. У подножия много цветов. Это наши девушки успели украсить его.
      Я остановил бригаду. На площадке перед памятником выстроились танкисты, автоматчики, артиллеристы, саперы, связисты. У самого памятника остановился танк "Кутузов". Его построили на собственные средства и подарили нам уральцы. Боевая, видавшая виды машина стала на какое-то время импровизированной трибуной. Начальник политотдела Дмитриев открыл митинг. Просто и задушевно выступили несколько человек.
      Затем раздалась команда:
      - Слушай приказ фельдмаршала Кутузова! - и прозвучали полные высокого смысла слова:
      "Заслужим благодарность иноземных народов и заставим Европу с удивлением восклицать: непобедимо воинство русское в боях и неподражаемо в великодушии и добродетелях мирных! Вот благородная цель, достойная воинов. Будем же стремиться к ней, храбрые русские солдаты..."
      Прогремел троекратный салют. Раздалась команда "По машинам".
      Федоров, Осадчий, Коротков, Усков и Серажимов подняли вверх сигнальные флажки. Колонна тронулась в путь. Она шла на запад, в глубь Европы, шла по старым кутузовским дорогам, шла к победному завершению войны.
      Мы двигались по немецкой земле, преодолевая распутицу.
      - Ну и грязь - похлестче нашей! - вывел меня из раздумья голос Петра Кожемякова. - Я думал, мы до Берлина по асфальту будем катить.
      Петро абсолютно прав. Чуть свернешь с дороги - сразу попадешь в липкое месиво. И вспомнились мне первые два года войны, когда фашисты, пытаясь оправдаться за неудачи, постигшие их войска под Москвой и Сталинградом, и не желая признать огромное превосходство Красной Армии, которая наголову разбила гитлеровские войска, трубили на весь мир о том, как успешно помогают русским их верные союзники "генерал Зима", "генерал Грязь" и бездорожье.
      И этим нелепицам верили. Верили не только в Германии. На Западе и за океаном тоже нашлись наивные люди, которые охотно приняли подобные лживые объяснения за чистую монету.
      Зато советские войска, неудержимо наступавшие весной 1945 года по территории фашистского рейха, несмотря на страшнейшую распутицу и отсутствие дорог и мостов (они были взорваны или разрушены гитлеровцами, пытавшимися приостановить наше наступление), дали в этом плане наглядный урок фашистским оккупантам.
      С трудом преодолевая километр за километром, двигались мы вперед. Двигались словно по пустыне - ни души, ни звука, лишь шуршание догорающих пожаров...
      Немецкое население, напуганное геббельсовской пропагандой и свирепыми приказами фашистского командования, страшась возмездия за преступления, совершенные гитлеровцами на советской земле, убегало на запад, скрывалось в ближайших лесах, пряталось в подвалах и подземельях. Чудовище, именуемое войной, смердящее гарью и кровью, вползало теперь в города и деревни самой Германии, ломилось в каждый немецкий дом.
      Не мы были повинны в этом. Эту участь уготовили многострадальной талантливой немецкой нации фашистские заправилы третьего рейха, развязавшие войну против нашей Отчизны. Миф о молниеносной победной прогулке по России разлетелся вдребезги под могучими ударами Красной Армии. Теперь нацисты убедились, что война - это пожары, разрушения, смерть и на их собственной земле, и в их родном доме.
      Чтобы хоть немного ослабить петлю, которая все туже затягивалась на их шее, гитлеровцы предприняли самые отчаянные меры: объявили тотальную мобилизацию, взяли под ружье стариков и пятнадцатилетних мальчишек; спешно перебрасывали дивизии с запада на Восточный фронт. Потеряв укрепленные рубежи на Ниде, Пилице, Варте, фашистское командование пыталось во что бы то ни стало отстоять Нейсе, Шпрее, Лигниц, Котбус, Лукенвальде, Цоссен.
      Особую опасность представляли в те дни фаустники, которые, как затравленные звери, метались по опустевшему городу.
      Первые дни боев на территории Германии заставили нас изменить тактику действий. Теперь, подходя к населенному пункту, автоматчики соскакивали с танков, рассыпались во все стороны и первым делом огнем автоматов прочесывали улицы, сжигали и расстреливали вражеские осиные гнезда...
      Начинались изнурительные мартовские бои. Наступать по бездорожью становилось все трудней. Мы подходили к Нейсе.
      С фанатизмом обреченных оборонялись гитлеровцы на рубеже этой реки. Продолжались многодневные кровопролитные бои за города Лаубан, Наумбург, Герлиц. Причем бои шли с переменным успехом. Давала о себе знать усталость. Люди и техника находились на пределе своих возможностей. Пополнение прибывало все реже. Наше наступление затухало.
      55-я бригада уже два дня не могла сдвинуться с места: немецкий батальон, окопавшийся в ближайшей деревне, держал под сильным огнем все дороги.
      Мы были вынуждены вести огневой бой. Постепенно артиллерийская дуэль стала стихать - обе стороны наблюдали друг за другом и, судя по всему, довольствовались этим. А командир 7-го гвардейского корпуса генерал Сергей Алексеевич Иванов, прибывший после тяжелого ранения из госпиталя и заменивший на этом посту генерала Митрофанова, требовал, чтобы мы шли только вперед, не считаясь ни с чем.
      Наблюдая за ходом боя, я понял, что наличными силами ничего не сделаешь, а пополнение не поступало.
      День был на исходе. Начавшаяся было артиллерийская стрельба постепенно умолкла. Штаб бригады занимался подготовкой ночных поисков разведывательных групп. Офицеры корпуса изредка запрашивали обстановку. Хотя положение на нашем участке было неизменным, порядок есть порядок.
      В двенадцатом часу ночи, раньше обычного, шифровальщик протянул мне боевое распоряжение. Генерал Иванов приказал снять бригаду с занимаемых позиций, совершить ночной марш и к рассвету поступить в распоряжение бывшего нашего комкора генерала Василия Андреевича Митрофанова, который ныне командовал 6-м танковым корпусом.
      Я вызвал начальника штаба - ему предстояло выполнять полученное распоряжение.
      Тяжело ступая, Свербихин вышел из комнаты. Задача была не такой уж сложной, и я, зная исключительную исполнительность начальника штаба, решил часок-другой поспать. Когда проснулся, был четвертый час ночи.
      - Где бригада? - первым делом спросил адъютанта, предварительно отчитав его за то, что вовремя не разбудил меня.
      Кожемяков выскочил на улицу и через несколько минут доложил:
      - Товарищ полковник, бригада находится на месте.
      - Как "на месте"?
      Вызвал начальника штаба:
      - Почему батальоны не выведены из боя?
      - Не знаю.
      - Распоряжение о переходе на север отдано?
      - Не знаю, - как во сне, произнес Свербихин.
      - А вы знаете, чем это пахнет? - вышел я из терпения.
      - Никаких распоряжений от вас я не получал и никому ничего не приказывал, - вдруг заявил он.
      Я растерянно смотрел на Свербихина: что случилось? Не один день знал я этого человека. Оа был образцом исполнительности, дисциплинированности, смелости и честности. Он так поставил работу штаба, что другие комбриги завидовали мне. И вдруг такое! Уж не свихнулся ли он?
      - Григорий Андреевич, вы не больны? Почему вы не отдали приказ комбатам? Где радиограмма, которую я ночью вручил вам?
      - Я ничего не видел, - хмуро ответил начштаба.
      Я смотрел на Свербихина и не узнавал его. Как я мог ошибиться в нем? Неужели этот исполнительный до педантизма штабной офицер, правая рука командира бригады, мог так измениться в один момент? По его вине сорвана боевая задача. Бригада должна была утром вступить совместно с частями 6-го танкового корпуса в бой. Дорога была каждая минута, каждая машина, каждый человек, а мы все еще находились на прежних позициях...
      Свербихин молчал, бессильно опустив голову. На лице его проступили красные пятна. Но вид его не вызвал во мне сочувствия, наоборот, меня охватил новый прилив возмущения.
      Не знаю, чем бы все кончилось, если бы в комнату не вбежал Дмитриев. Он стал между нами и спокойным голосом, негромко произнес:
      - Товарищ Свербихин, объясните, что произошло...
      - Я ничего не знаю о приказе... Я не помню, чтобы мне его отдавали... так же глухо твердил начальник штаба.
      - Вы понимаете, что говорите? - снова спросил Александр Павлович. Дело касается выполнения боевого приказа.
      Свербихин еще ниже опустил голову, стиснул правой рукой пальцы левой и молчал. Я закурил толстенную самокрутку, стараясь взять себя в руки, стал ходить по комнате, натыкаясь то на стол, то на табуретки. Это еще больше бесило меня. Пнув ногой табуретку, я подошел к Свербихину вплотную и каким-то не своим голосом прохрипел:
      - Оставьте немедленно бригаду и идите куда хотите. Свербихин вздрогнул как от удара, втянул голову в плечи, весь обмяк, неловко повернулся и, шатаясь, вышел из комнаты. Наступила тяжелая тишина.
      - Ну, командир, решай, - услышал я, будто сквозь подушку, глухой голос Дмитриева, - приказ должен быть выполнен...
      * * *
      Отдавая приказ, командарм рассчитывал, что бригада ночным маршем преодолеет пятидесятикилометровый путь и выйдет в район западнее Наумбурга, чтобы внезапно совместно с 6-м корпусом ударить противнику в тыл. Ночь должна была скрыть наше передвижение. Теперь задача усложнялась, так как до рассвета было совсем недалеко...
      Дорога, извиваясь, змейкой ползла на север. Дмитриев перебрался ко мне в "виллис" - он не хотел оставлять меня наедине с невеселыми мыслями. Колонна следовала за нами. Механики-водители и шоферы выжимали из моторов все возможное. Светало. До штаба 6-го корпуса было рукой подать. Зная Василия Андреевича Митрофанова, я полагал, что он выдаст мне по первое число, и внутренне приготовился к этому. Но, к счастью, все обошлось. Митрофанов был рад прибытию 55-й бригады. Дал нам целый день для организации разведки, рекогносцировки и приведения в порядок людей и техники.