После боев за Паволочь эта девушка-патриотка, благодаря которой мы вышли за линию фронта, осталась в 55-й бригаде и до конца войны делила с нами радости и печали.
      Как сложилась ее жизнь? Не затерялась ли Машенька Сотник в огромном человеческом водовороте? Нашла ли после войны свое место в жизни?
      Нас встретила мать Маши - небольшого роста, уже немолодая женщина. Любезно поздоровавшись, она пригласила нежданных гостей в дом и вежливо спросила, что привело нас к ней в такое позднее время.
      Я назвал себя.
      - Прасковья Михайловна Сотник, - представилась хозяйка дома. - Моя дочь часто рассказывала о вас. Да и в селе многие партизаны помнят вас по сорок третьему году.
      На стене в комнате Машеньки под большим стеклом в раме было выставлено много фотокарточек. Среди них я нашел и свою в группе солдат и офицеров. Мы сфотографировались 3 мая на фоне поверженного рейхстага.
      Хозяйка дома с гордостью сообщила, что ее Машенька окончила Киевский университет, вышла замуж, имеет хорошего сына, счастливо живет и работает в Шепетовке. Я рад был услышать это. Маша Сотник заслужила большое человеческое счастье.
      Ночь была на исходе. Мои спутники крепко спали в соседней комнате, не сомкнули глаз только я и Прасковья Михайловна.
      Она поведала мне о том, что произошло в их селе после нашего ухода. Страшная картина встала перед моими глазами, когда услышал рассказ матери Маши Сотник, а затем побеседовал с участниками партизанского движения и боев в Паволоче.
      После нашего прорыва партизаны еще несколько часов держали фронт. Прикрываясь огнем, они ночью оставили Паволочь и ушли в леса. Фашисты по каким-то причинам не торопились войти в село. В Паволочи и в ближайших населенных пунктах они появились лишь в конце ноября.
      Первым делом у населения потребовали выдачи партизан и раненых танкистов.
      Днем и ночью рыскали оккупанты по селам, вылавливая тех, кто помогал бригаде бить гитлеровцев. Но местное население держалось стойко, предателей не нашлось.. Тогда начались массовые расстрелы.
      Первыми поплатились жители Малого Половецкого - там было расстреляно около двухсот человек. В деревне Соколянка, в помещении школы, фашистские изверги сожгли 160 человек. Не одну сотню мужчин и женщин уничтожили они и в Паволоче.
      В ответ на расправы с мирными жителями усилили свои удары по гитлеровцам партизаны. Немцы подтянули войска к лесу. Стали бомбить его с воздуха. Начались лесные пожары. Но и в этих условиях партизаны продолжали истреблять оккупантов.
      Трудно сказать, сколько бы еще продолжались кровавые расправы фашистов над беззащитными детьми, женщинами, стариками. Но к счастью, в конце декабря 1943 года войска 1-го Украинского фронта разгромили 4-ю и 1-ю танковые армии противника и окончательно освободили Попельню, Паволочь, Бердичев...
      С самого утра к дому Прасковьи Михайловны Сотник потянулись бывшие партизаны (вездесущие ребятишки уже растрезвонили по селу весть о приезде гостей). Первыми пришли колхозный бригадир Иван Кириллович Иванкевич и председатель сельсовета Василина Михайловна Ищук.
      Долгой была задушевная беседа. Я рассказал о боевом пути 55-й гвардейской танковой бригады до Берлина и Праги. А мне с гордостью сообщили, как восстанавливали село Паволочь, разрушенное и сожженное фашистами, как строили новую школу-десятилетку, мост, пищевой комбинат.
      С большим удовольствием я и мои спутники осмотрели похорошевшую Паволочь. Я признался, что очень хочу побывать в гостях у Фомы Ивановича Чернухи, того самого Чернухи, на чьем огороде в памятные мне дни 1943 года приземлился наш У-2. Встретила нас внучка Чернухи - Нина. Она и вызвалась проводить нас на пастбище к дедушке. В те дни Фоме Ивановичу было свыше восьмидесяти, но он продолжал работать. Голова у старика оставалась на редкость ясной, он отлично помнил события двадцатилетней давности...
      В центре села, напротив двухэтажной школы, недалеко один от другого, поднялись два памятника: один - воинам-танкистам 55-й бригады, погибшим в последнюю ночь при прорыве из окружения, другой - погибшим партизанам и жителям села.
      Здесь свято чтут память погибших героев. Об этом свидетельствуют и монументы в их честь, и свежевыкрашенные ограды могил, и множество цветов, буйно распустившихся на тех местах, где в годы войны проливали кровь советские люди.
      Жители Паволочи стали мне еще родней после этой встречи, и было грустно расставаться с ними. Однако дела звали меня в Киев.
      Машина тронулась в путь, но долго еще глядел я в ту сторону, где в лучах заходящего солнца раскинулось дорогое моему сердцу мирное, счастливое село Паволочь.
      СМЕРТЬ - НЕ СМЕТЬ!
      На реке Тетерев
      В первых числах декабря 1943 года наша танковая бригада находилась на отдыхе и пополнении в селе Плесецком под Киевом. В те дни к нам заехал генерал Рыбалко, направлявшийся куда-то на север. Выглядел он на сей раз крайне уставшим: тяжело опирался на палку, под глазами резко обозначились синие мешки, выдававшие старую болезнь почек. Беспрерывные двухмесячные бои на днепровском плацдарме и на Киевщине, видимо, сказались на состоянии его здоровья. Большие умные глаза командарма, в которых всегда искрились огоньки, потускнели.
      Склонившись над картой, генерал молча анализировал положение воюющих сторон. Потом стал интересоваться состоянием бригады.
      - Чем занимались эти дни?
      - Пристрелкой, вождением танков, обкаткой автоматчиков.
      - Каковы новые экипажи?
      - Не обстреляны, товарищ генерал.
      - Что думаете делать?
      - Решил в новые экипажи влить старичков.
      - Это о ком идет речь?
      - О тех, кто уже неоднократно бывал в боях.
      - Ну а каково настроение у вновь прибывших?
      - Неважное. Не хотят расставаться со своими танками.
      Командарм задумался.
      - Да, положение щепетильное. Тут нужно по-умному поступить, нельзя рубить сплеча. Соберите-ка бригаду. Я хочу побеседовать с бойцами.
      Не прошло и получаса, как в строю замерла танкисты, автоматчики и артиллеристы. Рыбалко говорил недолго. Он поздравил ветеранов бригады с освобождением Киева и успешными оборонительными боями под Фастовом. Потом подошел к танкистам, прибывшим с Урала: их легко было узнать по новому обмундированию и отличной экипировке.
      - А вас, товарищи, поздравляю с прибытием на фронт, в нашу боевую семью, - сказал новичкам командарм. - Живем мы, как видите, неплохо, но и достается нам тоже основательно. Недавно за Днепром мы потеряли командира корпуса генерала Зеньковича, начальника инженерных войск армии, двух командиров бригад... А войне пока не видно конца. И немало еще потребуется сил, чтобы окончательно разбить врага.
      Командарм замолк, ближе подошел к строю. В первом ряду стояли ветераны бригады: начальник политотдела Александр Павлович Дмитриев, комбат Петр Еремеевич Федоров, разведчик Борис Савельев. Все они вместе с генералом Рыбалко воевали под Орлом, на Днепре, у Киева.
      - Не обижайтесь, уральцы, на вашего комбрига, - низким, простуженным голосом продолжал генерал. - Мне кажется, он поступил правильно. Пусть старички подучат молодежь. Впереди Украина, Польша, Германия. Всем хватит работы... Только теперь, с этого года, началось настоящее освобождение нашей Родины, а мы с вами должны и Европе помочь. Без нас ей не одолеть фашистскую нечисть.
      В безмолвии стояли и слушали солдаты своего командарма. Рыбалко прошелся вдоль всего строя, увидел бойкого разведчика лейтенанта Андрея Серажимова, остановился:
      - Ну а вы что скажете, лейтенант? Приземистый черноглазый Серажимов хитро улыбнулся:
      - Товарищ генерал, а долго мы еще будем месить грязь и загорать на холоде?
      Рыбалко поглядел на лейтенанта, силясь что-то припомнить. И вдруг улыбка озарила его лицо.
      - Да вы, никак, мой старый приятель? Ведь это вы притащили пленного из 25-й танковой дивизии?
      - Я! - браво отчеканил разведчик. Потом, словно опомнившись, неуверенно произнес: - Поймали его, собственно говоря, Тында и Новиков, а мне было приказано сопровождать пленного офицера в штаб армии.
      - Могу вас обрадовать, лейтенант. Через несколько дней вы опять встретитесь со своими старыми знакомыми - с частями 1-й и 25-й танковых дивизий. Под Паволочью вы их недобили, придется сейчас повозиться с ними.
      - Что ж, теперь мы их определенно прикончим, - не растерялся Серажимов.
      Беседа приняла задушевный характер.
      Танкисты поротно расходились в свои районы.
      По селу разнеслись знакомые мелодии известных песен: "По долинам и по взгорьям", "Дан приказ ему на запад".
      Молодая хозяйка дома, где мы остановились, была сегодня особенно приветлива и гостеприимна: впервые за свою жизнь она увидела советского генерала. Пытливым взглядом женщина окинула командарма. Удивленное лицо ее как будто говорило: "Росточком вроде бы невелик и держится по-простому, не по-генеральски".
      Павел Семенович Рыбалко, словно прочитав ее мысли, весело улыбнулся.
      В приподнятом настроении был и начальник тыла бригады Иван Михайлович Леонов. Он организовал настоящий диетический обед: достал молоко, творог, яйца, сметану. Где-то раздобыл пару кур. Заместители командира бригады, не решаясь сесть первыми за стол, жались в уголке.
      - Вы что, как красные девицы, стоите у печки? Прошу к столу. И вас тоже, - обратился Павел Семенович к старику и краснощекой молодухе. Генерал был в приподнятом настроении. - Давненько не сидел за домашним столом в семейном доме. Приятное дело...
      - Товарищ командующий, к этой диете да рюмку водочки! - выразительно произнес Леонов.
      - Вы же знаете, я не пью. И рад бы рюмочку пропустить, да проклятые почки не позволяют. А вас прошу не стесняться.
      Из-за стола быстро поднялся старик и неслышно шмыгнул в коридор. А еще через минуту скрипнула дверь, и мы увидели, что дед тащит огромную бутыль голубоватой жидкости. С шутками и прибаутками он налил всем по стаканчику, а командарму наполнил большую чашку.
      - Пейте, товарищ генерал. Водки вам нельзя, так я хочу попотчевать вас собственным зельем. Это средство от всех хвороб помогает. Прямо-таки сжигает всех микробов.
      Сидевшие за столом засмеялись.
      - Ну что ж, давайте, отец, выпьем за Советскую Украину.
      Рыбалко сделал два глотка и отставил чашку. Все, кто сидели за столом, с удовольствием отведали "лекарства" деда. Оно действительно оказалось чудесным.
      Когда стало смеркаться, командарм покинул Плесецкое.
      А через несколько дней генерал П. С. Рыбалко позвонил мне и сообщил:
      - Ваша бригада переподчиняется генералу Ивану Даниловичу Черняховскому. Под Житомиром обстановка накалилась. Прошу вас, товарищ Драгунский, не подкачайте. Пусть мой друг Черняховский оценит силу удара нашей танковой армии. По действиям вашей бригады будут судить обо всех танкистах. - Голос в трубке затих.
      - Я вас понял, товарищ командующий, все сделаю, чтобы оправдать ваше доверие.
      К утру бригада, вытянувшаяся в длинную шестикилометровую колонну, на высоких скоростях мчалась на северо-запад в район Устиновки. В тот же день мы были в назначенном месте.
      На краю села я встретил командира кавалерийской дивизии генерала Хаджи Мамсурова, моего старого знакомого по академии и по боям на Кавказе в 1942 году.
      Хаджи Мамсуров был по-прежнему жизнерадостен, и, как всегда, его лицо озаряла застенчивая улыбка.
      Я спросил друга:
      - Ты здесь один?
      - Нет, в этом районе расположился штаб 18-го стрелкового корпуса.
      - Против кого обороняется корпус? Мамсуров промолчал.
      Мне показалось странным поведение противника. На этом участке фронта вражеские самолеты не летали, артиллерия молчала - словом, царило спокойствие.
      - Слушай, Хаджи, неужели немцев привлекают эти болота и леса? Не кажется тебе, что они пойдут восточнее и попрут на север к реке Тетерев?
      - Я тоже такого мнения. Но зачем же сюда пригнали столько танков?
      Обстановка была для нас действительно загадочной. Но разговор остался неоконченным: меня разыскивал адъютант командира корпуса генерала И. М. Афонина.
      - Вы что здесь делаете? - сурово спросил меня командир корпуса, когда я предстал перед ним. - Почему танки стоят в колоннах?
      - Жду приказа командующего армией генерала Черняховского.
      - Прошу помнить, что вы находитесь в полосе действий стрелкового корпуса, которым командую я. Немедленно займите оборону по южной опушке этого леса. - Генерал ткнул пальцем в зеленый квадрат, обозначающий большой лесной массив.
      Не привыкший к такому тону, я не выдержал:
      - Товарищ генерал, обстановка мне непонятна. Сомневаюсь, чтобы противник наступал по этим болотам. До получения личных указаний генерала Черняховского я никуда не поведу бригаду.
      Атмосфера в комнате накалилась.
      - Ну что ж! - с трудом сдерживая себя, сквозь зубы процедил комкор. Сейчас мой приказ подтвердит вам генерал Черняховский.
      После этих слов генерал Афонин попросил связать его с командармом и через несколько минут притихшим голосом докладывал:
      - Товарищ командующий, в селе болтается какая-то танковая бригада. Комбригу мною поставлена задача на оборону, но он категорически отказывается выполнять приказ без вашего подтверждения. К тому же подполковник ведет себя, на мой взгляд, некорректно.
      - Неужели это так? - громко зазвучал в трубке голос Черняховского. Мне только что звонил Рыбалко и передал, что бригаду он послал полностью укомплектованную, хорошую, и о комбриге отзывался недурно. Где, кстати, командир бригады?
      - Рядом со мной.
      - Передайте ему трубку.
      Взволнованный и оскорбленный, стоял я у телефонного столика. Трубка подпрыгивала у меня в руке.
      - Вы слышали наш разговор?
      - Так точно, товарищ командарм!
      - Что можете сказать в свое оправдание?
      - Ничего.
      - Это как понимать? Обида?
      - Товарищ командарм, я готов понести любое наказание, но остаюсь при своем мнении. Немцы не пошлют сюда свои танки. Наоборот, им выгодно заманить побольше наших машин в леса и болота. А сами они могут двинуться на Малин и Радомышль.
      - Что вы предлагаете?
      Взяв карту из рук начальника штаба бригады, я уже более твердым голосом закончил доклад:
      - Предлагаю в течение ночи перебросить бригаду на северный берег реки Тетерев, оседлать дороги, идущие на Малин, и в качестве вашего резерва быть готовым нанести удары по основным танковым силам врага.
      Командарм молчал. Притихнув, стоял рядом со мной и комкор. Я сам был ни жив ни мертв. Наконец снова ожил телефон.
      - Ваше предложение заслуживает внимания и изучения, - сказал Черняховский. - Мы здесь разберемся и через полчаса дадим ответ. Прошу не отходить далеко от телефона.
      Вскоре адъютант комкора позвал меня к телефону. Начальник штаба армии генерал Тер-Гаспарян сообщил:
      - Командарм приказал передислоцировать бригаду в район Малина и переправиться через реку. Вам лично явиться на командный пункт Пинизевичи.
      Я попросил у генерала Афонина разрешения уйти.
      - Больше я вас не задерживаю, - довольно мягко сказал комкор. Возможно, ваши доводы обоснованы.
      От командира корпуса я вышел в смятении. Поостынув, понял, что не вправе осуждать комкора за яростное желание оставить у себя полнокровную танковую бригаду. И еще тревожила мысль: не допустил ли какой бестактности по отношению к заслуженному боевому генералу? Сколько раз я ругал себя за несдержанность. Да видно, мало ругал...
      Лес стонал от рева заведенных моторов и лязга гусениц. Я в полудреме покачивался в штабном автобусе. Раскаленная докрасна печка излучала приятное тепло.
      Бригада двигалась на север, к реке Тетерев, к малинской переправе. А в это же время буквально в двух километрах восточнее крупная танковая колонна немцев тоже ползла на север и к той же малинской переправе. Мы шли параллельным курсом к одной цели.
      Шум и лязг собственных машин заглушал звук работающих моторов и грохот немецких танков. Такое же положение было и у немцев. Высланная нами разведка долго плутала в лесу. Вражеская разведка действовала не лучше.
      Не зная друг о друге, мы и гитлеровцы спокойно пробирались на север.
      Первым выскочил со своими танками к пойме реки комбат Петр Еремеевич Федоров, о котором у нас шутливо говорили, что, кто его обманет, тот и дня не проживет. Его танкисты елозили по берегу в поисках брода и проходов, когда кто-то из них заметил, что с юго-востока на эту же переправу ползет еще какая-то колонна с включенными фарами. "Странно, у нас в бригаде за это голову сняли бы", - подумал комбат и насторожился.
      Выставив засаду, Федоров подпустил поближе двигавшуюся на него колонну и, убедившись, что перед ним немецкие машины, открыл огонь. Три горящих фашистских танка остались на берегу, остальные повернули на 180° и, уже с выключенным светом, на полном ходу, скрылись в ночных лесах.
      К утру бригада сосредоточилась в новом районе, и я явился к командарму И. Д. Черняховскому.
      Молодой, статный, красивый, с черными выразительными глазами генерал с большим вниманием выслушал мой доклад. Он был рад своевременному выходу 55-й бригады на северный берег реки и остался доволен ночным боем, подтвердившим группировку противника и правильность принятого решения о выводе бригады из лесов и болот.
      Много хорошего слышал я на фронте об Иване Даниловиче Черняховском. Это был танкист до мозга костей, блестяще знавший теорию и практику боевого применения танков: он не только окончил бронетанковую академию, но еще до войны командовал танковой дивизией.
      Взяв мою карту, командарм красным карандашом обвел населенные пункты Малин, Пинизевичи, Ялцовку, Зарудню.
      - В каждом из этих пунктов разместите по танковой роте. Фронт вам даю двенадцать километров. Имейте в виду: ни один вражеский танк не должен прорваться на северный берег реки. В Ялцовке оставьте в своих руках сильный резерв, туда же прибудет в ваше распоряжение артиллерийский истребительный полк. Хочу напомнить одно важное обстоятельство: мы располагаем достоверными данными, что противник сегодня попытается прорваться по всему вашему участку. Полагаю, ночью вы сами в этом убедились.
      Генерал Черняховский протянул мне сильную руку и вышел из комнаты. Я остался с генералом Тер-Гаспаряном, чтобы договориться по ряду вопросов управления и организации связи...
      В тот же день я возвратился в бригаду. А через несколько часов танковые батальоны и роты уже заняли свои места. Штаб бригады разместился в Ялцовке, в центре боевых порядков.
      С утра все было спокойно, противник себя не обнаруживал. Но прошел еще час, и вдалеке стали раздаваться глухие артиллерийские выстрелы, однако это было где-то слева. Постепенно стрельба приближалась. Вскоре в бинокль можно было уже рассмотреть голубые дымки разрывов. В Ялцовке с каждой минутой становился все слышней гул танковых моторов...
      Запрашиваю Федорова. Его рация не отвечает. К счастью, обстановка прояснилась довольно быстро. В Ялцовке неожиданно появились две самоходки. Остановив их, И. Е. Калеников подозвал старшего. Из разговора с лейтенантом-самоходчиком мы узнали, что немцы переправились через реку и вошли в Зарудню.
      Я не мог этому поверить.
      - Не ошибаетесь, лейтенант? В Зарудне у нас целый батальон...
      - Ваш батальон отошел тоже...
      Не успел я закончить разговор с самоходчиком, как возле нас остановился танк начальника штаба первого батальона капитана И. И. Роя. Выскочив из танка, он протянул мне карту:
      - Меня послал за помощью Федоров.
      Посмотрев на карту и оценив обстановку, я перевел взгляд на Ивана Емельяновича Каленикова. Своего заместителя я знал с 1935 года: вместе учились еще в Саратовском бронетанковом училище. Неудивительно, что оба понимали друг друга с полуслова.
      - Бери, Иван, резервную роту и жми на помощь Федорову. Зарудню надо вернуть во что бы то ни стало.
      Горячая пора началась и на правом фланге. Комбат 2-го батальона прислал тревожную радиограмму: "Веду огневой бой. Против моего батальона развернулось 50 танков в направлении Пинизевичи".
      Как кстати под руками у меня оказался приданный артиллерийский полк. Через десять минут он уже кромсал своими снарядами переправу. 20 наших танков и 24 орудия приданного артполка открыли сильный огонь. Загорелись три фашистских танка, и этого оказалось достаточно, чтобы заставить противника отскочить.
      Потерпев неудачу на правом фланге, гитлеровцы сосредоточили главные усилия против центра обороны.
      Первым заметил скопление вражеских танков на нашем участке разведчик Серажимов. Его тревожная радиограмма гласила:
      "Около 70 танков противника в лесах против Ялцовки. Ведется разведка бродов. На берег выкатываются шестиствольные минометы".
      Через час появился заместитель командира бригады И. Е. Калеников, которого я посылал в Зарудню на помощь Федорову.
      - У Федорова полный порядок, - бодро доложил Иван Емельянович. Подбито три вражеских танка, немцы отскочили через реку на юг, резервную роту я подтянул ближе к вам.
      Положение на всем нашем участке фронта складывалось как нельзя лучше. Ни один вражеский танк не прорвался через Тетерев на север.
      Принимая эти данные по телефону, командарм то и дело подбадривал:
      - Хорошо, хорошо, танкисты. Держитесь до темноты, враг еще попытается не раз потревожить вас на другом участке.
      Так оно и случилось. Над нами закружилась "рама". Сколько ни били по ней, она оставалась невредимой и продолжала плыть над берегом, вдоль дороги и над Ялцовкой. Вслед за ней показались "юнкерсы". Бомбовые удары чередовались с пулеметными обстрелами "мессершмиттов". Но наиболее чувствительным оказался десятиминутный огневой налет. Стреляла артиллерия, противно визжали немецкие шестиствольные реактивные минометы.
      Артиллерийский налет пришелся по узлу связи и вывел его из строя. Досталось и медсанвзводу, который расположился невдалеке от нас.
      Своевременным оказалось выдвижение 2-го батальона на берег реки. Расставленные в одну линию танки притаились в ожидании врага.
      Туман, поднявшийся над не скованной льдом рекой, скрывал наше расположение. Фашисты после артиллерийского налета пошли в атаку. Лавина немецких танков отделилась от леса, подошла к берегу, спустилась к реке и поползла по воде.
      Казалось, не остановить эту стальную бронированную волну. Завязалась танковая дуэль. Скорострельные танковые пушки выпускали сотни бронебойных и трассирующих снарядов. Появились очаги пожаров. Бригада также понесла ощутимые потери.
      Мы с Дмитриевым и Калениковым помчались на берег, туда же подтянули резервную роту. Расторопный командир артполка, не дожидаясь особых указаний, выкатил орудия на высоты и прямой наводкой открыл огонь по развернувшимся вражеским танкам. В разгар боя откуда-то появился дивизион "катюш". Прошло несколько минут, и через наши головы в сторону противника с шумом понеслись реактивные снаряды. Немцы ответили залпами из шестиствольных минометов.
      В тот самый момент, когда бои на нашем участке приняли самый кризисный характер, комбат П. Е. Федоров доложил об отходе противника в полосе действий его батальона...
      Мы облегченно вздохнули. С правого фланга тоже донесли о спаде боевого накала в районе Пинизевичи. Теперь мы обрушили весь огонь на центральную группировку врага, против которой сосредоточили огонь танков, артиллерии, гвардейских минометов - "катюш". Оставив на обоих берегах десять подбитых и сожженных танков, противник как будто отказался от дальнейшего наступления. Савельев прислал донесение: "Немцы колоннами уходят на юг".
      Я, Дмитриев и Калеников бросились обнимать друг друга. Радостью светились лица моих боевых друзей. В разгар ликования к нам подбежал начальник связи бригады Засименко.
      - Товарищ подполковник, телефонная связь налажена, вас вызывает к аппарату генерал Черняховский.
      С группой офицеров я направился в крайнюю хату, где был установлен телефонный аппарат.
      - Мае остается, товарищ командир бригады, сказать всем вашим танкистам одно слово - спасибо! - раздалось в трубке.
      - Наступила пауза. Воспользовавшись этим, я спросил:
      - Что прикажете делать дальше, товарищ командарм? Черняховский с минуту помолчал и отрывисто ответил:
      - С утра начнем наступать. Сегодня от Рыбалко подходит пятьдесят четвертая танковая бригада генерала Лебедева, она будет действовать рядом с вами. В 20.00 я жду вас у себя на КП...
      * * *
      Я не прибыл к генералу Черняховскому в назначенное время.
      Радостный, взволнованный вышел я из домика и торопливо зашагал к своему танку. Меня окружили офицеры штаба бригады, им хотелось знать мнение командарма о наших действиях. Развернув помятую карту, я стал здесь же, на крыльях танка, наносить маршруты возможных действий. Где-то заиграли шестиствольные немецкие минометы, и вдруг протяжно заскрипело в воздухе. Над ухом кто-то крикнул "Ложись!", но... было поздно. Я не успел упасть на землю. Со страшной силой резануло грудь. Перед глазами завертелась земля, закружилось предвечернее небо, запрыгали танки, люди, дома. Я упал.
      Как сквозь сон услышал шум, какие-то звуки, слова: "В машину его, он жив, жив..."
      Надо мной склонились Дмитриев и Калеников. Доктор Людмила Федорова оказала первую помощь.
      Очнулся через сутки в половом госпитале. Здесь узнал, что семнадцатисантиметровый осколок прорвал плотную шерсть дубленого полушубка, пробил орден Красной Звезды и впился своим щербатым концом в печень.
      Спасибо, товарищи медики!
      Госпиталь, в который меня привезли, был расположен в школе на одном из полустанков, недалеко от Радомышля.
      Ко мне постепенно возвратилось сознание. Стал припоминать события последних дней. Не мог только вспомнить, как очутился в этих стенах. Впрочем, Людмила Николаевна Федорова уже рассказывала мне, с каким большим трудом меня везли. Накануне грянули морозы, сковавшие грязь. Машину подбрасывало. Толчки терзали раненую печень. Полуживого, в бессознательном состоянии положили меня на операционный стол. И здесь со мной стряслось новое несчастье.
      Молодой военврач увидела торчащий в груди осколок и решила сама справиться с ним, не дожидаясь прихода хирурга. Девушка извлекла осколок. Она не догадывалась, что щербатый конец его проник глубоко в печень.
      Меня положили в палату тяжелораненых. Стало вроде бы легче. Но это было лишь кажущееся облегчение. Опрометчивые действия молодого госпитального врача дали вскоре знать о себе. Началось сильное кровотечение.
      В палате появились врачи и медицинские сестры. Ни на шаг не отходили от меня доктор Федорова, адъютант Кожемяков, шофер Рыков.
      Алая кровь била фонтанчиком. До меня с трудом доходил смысл разговора окружающих.
      Меня снова уложили на тот же операционный стол, на котором я уже лежал несколько часов назад. Хирургическое отделение находилось в большом классе. Окна были забиты кусками фанеры. Декабрьский ветер задувал в щели. Было очень холодно. Мне срочно сделали переливание крови. Большая игла вонзилась в позвоночник: это сделали блокаду, чтобы обезболить дальнейшие процедуры. Потом связали руки и ноги, над головой замаячил металлический обруч. Закрыли марлей лицо. Остро запахло эфиром.
      Скрипучий голос несколько раз повторил над ухом:
      - Считайте, считайте...
      Очнулся под утро. Перед глазами мигали язычки керосиновых ламп. У койки стояли и сидели люди в белых халатах. В упор на меня смотрели чьи-то знакомые глаза.
      - Я жив?
      - Конечно, жив, - ответил мужской голос.
      - Разве я не умирал?
      - Ненадолго, - ответил тот же голос. Врач взял мою левую руку, нащупал пульс и громко сказал: - Шприц, камфору.
      Я тут же погрузился в блаженный сон...
      Проснулся оттого, что кто-то легко тормошил меня и приговаривал: "Довольно спать! Проснись".
      С большим трудом приподнял свинцовые веки. Передо иной опять были люди в белых халатах.
      - Почему вокруг разведчики в маскировочных халатах?
      Надо мной склонилась Людмила Федорова. Я киваю головой, улыбаюсь ей. На меня смотрят Петр Кожемяков, Федор Романенко и Петр Рыков. Их я узнаю тоже.
      Три дня и три ночи - 72 часа подряд - дежурили они у постели. Все эти бессонные дни и ночи они ждали и надеялись.
      Через неделю, когда жизнь стала возвращаться ко мне и смерть медленными шажками начала отступать, хирург, он же начмед госпиталя П. К. Ковальский, сказал:
      - Вы одержали большую победу. Жизнь победила там, где, казалось, неминуемо восторжествует смерть. Знаете, что у вас было?
      Я отрицательно покачал головой и посмотрел в сильное, волевое, с черными глазами, лицо хирурга.
      - Теперь, когда смерть отступила, я буду с вами откровенен. За один день вам сделали две операции: первая была неудачной, вторая, полагаю, прошла благополучно... Вы знаете, что такое печень? Грубо говоря, она похожа по структуре на пшенную кашу. А мы ее зашили четырьмя узловыми швами. Я, друг мой, впервые провел такую операцию в полевых условиях.
      - Спасибо, доктор...
      Ковальский сильной рукой слегка похлопал меня по плечу и энергичной походкой вышел из палаты...
      В последние дни меня мучили невыносимые боли в области печени. Очень беспокоила и огромная ранд на груди, в которую свободно входила рука хирурга. Мучительно тянулись длинные зимние ночи. К вечеру температура поднималась до сорока. В минуты лихорадки меня привязывали к железной койке. Уставший от боли и ночных кошмаров, я, обессиленный, засыпал к утру непробудным сном.
      Трудной была наша палата. В ней находились только тяжелораненые. Редко кто из них выживал.
      В те декабрьские дни шла очередная битва за жизнь летчика, который лежал напротив меня, у окна.
      Василию должны были ампутировать ногу, а он умолял врачей не делать этого, так как не мыслил свою жизнь без авиации.
      Операция все же состоялась, но было уже поздно. На другой день летчик скончался, не приходя в сознание. А через два дня умер мой сосед по койке, командир минометной батареи старший лейтенант Архипов, которого привезли к нам с простреленной грудью.
      В палате остались двое: я и замполит полка. Он был без ноги и ожидал отправки в глубокий тыл.