– Пригласите ее к нам, – сказала Яна, – и как можно раньше, пока Виктора нет.

Именно это я и сделала.

И вот мы уже час сидим, как три сивиллы, и решаем загадку вещдока в виде книги на борту и кражи денег. Не говоря уж о том, что пропал Сакен. Яна оказалась права. Очень мало надежды, что он вообще жив.

– Леха рвет и мечет. Сегодня на вокзале будет проводница, с которой Сакен ехал. Он всегда ездит у этой Наины и ночует в ее купе. Не подумайте чего такого, просто он так привык. Может, сегодня Леха что-то узнает. Я дала ему ваш телефон, уж простите…

– Итак, еще раз, – тоном следователя сказала Яна. – При вас он ушел на вокзал, так? А вы сразу же пошли на яхту?

– Нет, он вернулся.

– Почему? Он что, заранее купил билет, а потом вернулся, потому что не хотел долго ждать поезда на вокзале, раз уж дом Тусеньки рядом?

– Нет. Поезд опаздывал на три часа. Несколько дней назад кувырнулись две цистерны с подсолнечным маслом и поезда ходили еле-еле, – припомнила Аля. Кстати, раньше она нам об этом не говорила и в письме не писала.

– Значит, и поезд Ирины тоже опаздывал? – продолжила допрос Яна.

– Ну да, конечно.

– И она не знала, где живет Тусенька, а потому терпела на вокзале?

– Она вообще-то запросто могла узнать, где живет Тусенька, но почему-то не сделала этого. Там на вокзале есть адресное бюро.

– Но она не пришла в дом Тусеньки. Как, по-вашему, она провела эти три, а может, и четыре, и пять часов на вокзале?

– Зная ее, я бы сказала, что она потихоньку пила. Она из тех, кто может пить в одиночку, – сказала, подумав, Аля.

– А у нее были деньги на выпивку?

– Ну Сакен отвалил ей много, чтоб заплатила за квартиру.

– А теперь представьте себе: я со всех ног бегу на вокзал, в надежде как можно скорее уехать, а меня там маринуют несколько часов. Во-первых, почему она так рвалась уехать, почему не зашла к Тусеньке хоть кофе выпить?

– Почему-то наш поход оказался для нее наказанием. Она просто как-то по-юношески возненавидела Асеньку, все время с ней пикировалась и вообще…

– Но вы-то поняли, что они знакомы?

– Нет. Я поняла, что это я знакома с Асей.

– А почему вы так решили?

– Случайно, когда мы перебирали ягоды, я рассказала ей о той паршивке, которая, как кукушонок, влезла в чужое гнездо, а вылетая, опрокинула его.

Назвала Лару и Колю.

– А она?

– Она швырнула наземь корзинку, посмотрела на меня, как солдат на вошь, и ушла в лес. Я сразу поняла, в чем дело, и чуть не откусила себе язык.

Оказывается, нас слышал Сакен. Точно так же он слышал фамилию опекунов, которые когда-то прекрасно процветали в Питере. Лара – в роли актрисы, Коля – режиссера. Но потом в театре…

– Что, опять какая-нибудь фигня, вроде тех, что случилась с вами?

– Даже... хуже. Анонимки стали разбирать на собрании труппы. Лару с Колей поставили, как у позорного столба, и у Лары… В общем, у нее началось кровотечение. Представьте – на белом полу лужа крови. Ничего ужаснее для женщины не бывает. А если учесть, что кто-то орал: «Она притворяется!», то дело и совсем плохо.

– Вы думаете, что Асенька писала письма?

– Нет. Якобы соседи. Но соседи клялись, что этого не делали и показали свою подпись, свой почерк. И потом, они были людьми интеллигентными, а потому уважали и любили Лару с Колей.

Зато о девочке они были плохого мнения. Это знали Лара с Колей. А коллектив, поставив их к позорному столбу, даже не пришел по адресу соседей.

– Кстати, Аля… – наконец вспомнила я. – За тебя, против этой дурацкой свадьбы голосовали не двое, а пятеро. Лара с Колей, еще два режиссера и Никита. Ирина была за свадьбу.

– Жень, а как теперь жить? – спросила Аля.

– Враг может убить, друг – предать. Это все должны чувствовать, – сказала Яна расхожую истину.

– А еще не надо, Аленька, предавать саму себя, что ты часто делаешь. Мезальянс с Шевченко, мезальянс с Егором.

– Но Егор… Он не сделал мне ничего плохого.

С ним мне уютнее. Не буду про большую любовь, но жалею я его больше, чем всех остальных вместе взятых. Он беспомощен в жизни, он пропадет. Он и сам вечно повторяет, что пропадет без меня.

– Значит, он прекрасно докумекал, на какой клапан давить. На жалость. И он будет при вас, пока не найдет дуры побогаче и помоложе. А пока втянет в болото вас, – жестоко сказала Яна.

– Откуда вы, такая молодая, знаете всю эту пакость? Почему именно так?

– Сказала бы я вам… – но Яна не сказала, а продолжала более сдержанно:

– Да, может, ваш муж не так плох, но он настолько непривлекателен для женщин, что никто не захочет его подобрать…

– Мне он кажется вполне привлекательным.

Хотя вначале я тоже подумала: бывают же такие пельмени, а не мужики. А потом привыкла. Если б вы увидели его на яхте, в лесу, на природе… А это так важно для меня, может, важнее всего в жизни.

– Надеюсь, Ирку ты не будешь оправдывать?

– Нет. Уже тысячу раз интуиция говорила мне: запомни то, запомни это, как бы тебе не пришлось пожалеть об этом. А потом я думала, что люди просто не могут быть такими плохими. А уж когда она обращалась за помощью, я все забывала.

– А что именно вам больше всего хотелось забыть? – уточнила Яна.

– Я пыталась забыть, что она постоянно твердила мне: он меня любит, он меня так любит, знала бы ты, как он меня любит! Это о Никите.

– И от такой любви он бросил ее?

– Это она его бросила.

– Нет, милая Алечка, – не выдержала я. – Он бежал от нее как черт от ладана. Явно, что он много о ней знает такого, чего не знаем мы. И украла она потому, что много лет была безнаказанна, живя среди нас как шпионка, у которой нет никаких принципов, потому что она сильна своей тайной, а мы так... аборигены, которых можно купить за стеклянный шарик.

– Но где тогда деньги? – воскликнула Аля. – Деньги-то где? Если вы все знаете, то скажите, где деньги?

– Давайте думать вместе. Вот она несколько часов шляется по платформе. В любую минуту на вокзале могут появиться Леха и Сакен, которые хватились денег. А вдруг они узнали, что поезда запаздывают? Что тогда сделать?

– Н-не знаю, – сказала Аля.

– А я знаю! – вдруг осенило меня. – Она послала их в Питер посылкой.

– Рискованно, – подумала Яна, – но если знать эту женщину… Вряд ли она прекратила пить из-за денег, боясь их потерять по пьяни, а потому, по пьянке же, могла решиться послать их посылкой И если бы кто-то из нас, зная про опоздания поездов, прибежал на вокзал и осмотрел ее вещи, он бы ни за что не нашел этих денег. Они же были как бомба у нее в руках!

– Надо сказать Лехе, пусть устанавливает дежурство у ее дома или почты…

– Проще выкрасть из ящика извещение о посылке, – сказала Яна. – И положить его снова в ящик только тогда, когда Леха будет здесь.

– Да, это лучше, – согласилась Яна.

Опять зазвонил телефон. Звонили мне. Что они, с ума, что ли, все сошли сегодня? Высветился телефон Лехи.

– Пр-рывет, падр-руга Леха! – сказала я.

– А ты что тут делаешь? Мне Варька сказала, по какому номеру Аля находится. Звоню ей, а тут ты!

– Приду домой, там ты сидишь! – пропела я.

– Давай Альку-то!

– Если информация очень секретна – лучше скажи мне. Половину мы вычислили, почти не сходя с места.

– Кто да кто?

– Да подруга моя, в основном. Она, слава богу, ни с кем из вас не знакома, а потому ее теория имеет место быть.

– Говори, что знаешь, – приказал Леха.

– Ирина и Ася знакомы. Ася привезла на борт ту самую книгу, когда-то заиграв ее в доме Ирины. Ирина, услышав Алины разговоры о книге, все вспомнила и выбросила ее. Но Гаврила случайно выловил, когда доставал упавшие в воду очки.

– Жень, ты это серьезно?

– Это только присказка, сказка – впереди.

– Но Ирка-то, ты что, разве ее не знаешь?

– Я – знаю. И не люблю.

– А как вас свела судьба?

– Она была литсотрудником в театре, где ставили мою пьесу. Влезла в доверие, а там…

– Да, твоя виктиненость заключается в «обмане доверия», к бабке не ходи. Ну а деньги кто взял?

– Кто пришиб бабку, тот забрал и шляпку.

– Ты с ума сошла!

– Нет, Леха, нет.

– Но мы проверили ее, послали Никиту и мою жену Светку.

– Тогда денег в доме не было, да и сейчас пока нет. Посылки идут медленно, да еще эта авария с подсолнечным маслом.

– Зараза ты циничная, но… Я вот представляю то, что ты говоришь, и все укладывается. Поезд опаздывал, она попивала и боялась, что явится кто-то из нас… Похоже.

– Ну а теперь твои секреты!

– Я собрался ехать на станцию Лимжу, где проводница Наина видела, как какой-то человек в пижаме и домашних тапках вроде пырнул ножом Сакена. Но с другой стороны выскочили двое и помчались за тем, с ножом. Последнее, что видела Наина, это как мужики понесли раненого или убитого, она точно не знает.

– Что ты мне подробности гонишь, говори суть!

– Сакен жив, спас его капитан Серега с другим рыбаком. Сакен в Петрозаводске, снял за бешеные деньги квартиру напротив громовской парадной и окон. Уже несколько раз видел своего потенциального убийцу. Вместе с Громовым и без него.

– Значит, Сакен оказался умнее нас. Он откинул всех, кто не может наехать на его жену, и в итоге остался Громов.

– Он убит этим?

– Разве его поймешь?

– Вот что, Леха, сходи на почту и тормозни в отделе посылок пару посылочек. Мне почему-то кажется, что их будет две.

– Мне только что позвонил Сакен, я еду хватать Громова. Ну да где наша не пропадала. Есть у меня дружок, Вася Болтанкин. Он представительней меня и может навести там шороху. Но ты уверена, что посылки будут?

– Более чем. За сим пока и скатертью дорога.

– Семь футов под килем.

Ледяная рука, сжимавшая мое сердце с тех пор, как Яна испугалась за Сакена, отпустила.

– Пляшите, девочки. Бодигард поехал к боди, которое живо-здорово и собирает улики с помощью капитана Сереги и его дружков.

Никогда я не слыхала такого вздоха, причем тройного.

Аля засобиралась домой, и Яна дала понять, что разрешает ее проводить. Мы с Алей вышли вместе.

– Кто эта девушка, и почему ты у нее живешь?

– Я нанялась в гувернантки к Кирюше.

– В жизни бы не сказала! – воскликнула Аля. – Она вела себя как подчиненная. Такая скромность при такой красоте? Я даже слова долго не могла вымолвить, увидев ее.

Я тут же вспомнила, что когда я хотела представить Алю при знакомстве с Яной, своей хозяйкой, то Яна просто встряла в разговор и сама представилась моей подругой. Еще почему-то я вспомнила, что про Яну не должна знать Ася. Они знакомы, и может всплыть какое-нибудь дерьмо.

Ну до чего ж я дура. У меня в руках были все факты и все аргументы, чтобы понять, а я…

– Она чья-то жена? – продолжала вопросы Аля.

– Богатого издателя.

– Старика?

– Ну для нас с тобой он самое то. Не опозорит.

С ним можно показаться подругам, если не боишься, что отобьют.

– Даже так? И как она живет, как проводит время? Я не видела ни одной жены богача.

– Она водит ребенка в школу, потом мы с ней готовим обед, учитывая, кому из семьи что нравится и чего, по причине нездоровья, нельзя. Ну иногда ездим на оптушку.

– А о чем вы говорите?

– О любви!

– Чего-о? Горчакова, а кто клялся забросить тему «любовь» при рождении первого же внука?

– Но ее это интересует, как будто… Как будто она пытается въехать: а что такое любовь? Ее интересует все: как полюбила, почему потеряла, как легче завладеть сердцем не какого-нибудь козла, а настоящего мужчины. В общем, университет на дому. Хотя... с другой стороны, мне кажется, что она знает об этой жизни все-все! Это она, не зная Ирину, размотала грязный клубок ее ненависти к тебе.

Ах, Никита ее любил! Да он ее бросил при первом удобном случае.

– Но она же всегда давала понять…

– «Дать понять» она умеет. Она не будет прямо врать, она «даст понять».

– Ну ладно, что там Лешка еще сказал?

– Это не он сказал, а я сказала, чтоб посылки из Медвежьегорска были задержаны. Он это поручит какому-то надежному другану Васе Болтанкину.

– Васе? Ой, знала бы ты, какая прелесть Вася.

Будь я одинока… Будь я на твоем месте, я бы к нему пригляделась. Он честный, романтичный, смешной.

В общем, с Лехой они пара. Ты же знаешь, как у Лехи складываются отношения с другими ментами?

А вот Васю он очень любит.

– Эй, красавица, уж не ты ли в него влюблена, а подсовываешь мне?

– Ты же знаешь, что нет. И хватит об этом.

Я отдала Але долг и еще сотню долларов.

– Когда отдавать?

– Никогда.

Аля пожала плечами. Мы с ней видали виды, и знаем, что иногда долги можно не отдать.

– Значит, Болтанкин, – сказала на прощание Аля.

– Так тому и быть, – сказала я.

Об Ирине мы как-то враз забыли.

Опять мы некоторое время живем тихо и без проблем, пока Виктор не объявляет нам с Яной однажды, что готовится пятилетний юбилей его издательства. Празднество состоится в ресторане «Фантом».

Надо вместе подумать, кого пригласить.

– Из писателей, – говорит Виктор.

Из писателей! Будто я знаю тех, кого Нефедов считает писателями! Не могут же они пригласить людей, которых не печатают и печатать не собираются. Только мое патологическое кошачье любопытство заставляет меня ждать этого ресторанного дня счастья, предвкушая пищу и зрелища. Я очень хочу увидеть этих новых писателей, но чувствую, что заранее обречена в этой толпе на одиночество.

Впрочем, я прошу Виктора о приглашении Манюни. Он ее, разумеется, не знает, даже не слышал о ней, но я надеюсь подсунуть ему нормальною прозу Манюни. Не эпопею о «Гунусе».

Впервые за все время нашего знакомства Яна начинает походить на новую русскую, потому что озабочена нарядами и изобретением прически. Впрочем, я тоже должна изобразить себе новый наряд, потому что не хочу выходить на люди в Яниных платьях. Их наверняка уже видели на ней. Как ни удивительно, но даже при больших деньгах выбор не так велик, как мне казалось в безденежье. Либо всякие молодежные декольте-мини, либо что-то блекло-невзрачное, очень хорошего качества, но совсем неинтересное. А главное, что и во всех дорогих магазинах – одно и то же. Ни одна из нас не может найти вещи с изюминкой, но чтоб еще и пристойной.

Тогда я решительно веду Яну к Але Сорокиной, надеясь на изобретательность Алиной дочки Варьки.

Каково же мое изумление, когда мы застаем у Али и мою юную подружку Манюню.

– Это вы захотели, чтобы меня позвали? – бросается к нам Манюня. – А я теперь думай, что надеть!

– Мы с теми же проблемами, – смеется Яна.

Возникает веселая кутерьма. Варька с Манюней уводят Яну, а мы остаемся с Алей на кухне.

– Слушай, я не видела таких красивых, как она… – благоговейно шепчет Аля.

– Да? – Красота Яны мне уже примелькалась.

Я вдруг понимаю, какое это ненадежное оружие – красота. – К Яне можно привыкнуть, ее можно и разлюбить. Понимает ли тот же Виктор, что кроме красоты у Яны есть еще кое-что?

– Графоман может и не понимать, – считает Аля.

– Кто его знает… Вообще-то Яна совпадает с его героинями: чистоплотная, трудолюбивая, сдержанная… И все это при такой красоте и молодости… Да таких жен вообще на свете не бывает!

– Не бывает, – соглашается Аля. – При нашем бардаке, безбожии и всеобщем равенстве и блядстве – вдруг такое.

– Аля, но время изменилось, может, раньше просто не было достаточно богатых мужчин, чтоб претендовать на идеальных женщин? Каждое время производит то, что ему потребно.

– Ой, не надо. Для истории срок в десять лет – секунда, а людские представления меняются еще медленнее. И наши нувориши – та же подлая комса, которую мы с тобой всегда ненавидели.

И жены их – истеричные правокачательницы, напрочь лишенные даже чувства самосохранения, не говоря о признательности и благодарности. Приходит тут к моей Варьке пошивать платья – это ж ходячий ужас. Ни одна не довольна мужем, все изменяют, всем чего-то недодали. Рассказывают о своих изменах, заставляют вникать в свои постельные тайны – и все это первым встречным! Я иногда замышляю написать детектив, который будет начинаться со сцены у портнихи. Достаточно поставить магнитофон – и шантажируй их всю жизнь.

Нет, твоя Яна – уникум. Интересно только, своим ли умом она дошла до приличного поведения или ее научили?

Научили! Я рассказываю Але об афоризмах, к которым Яну приучили в каком-то невнятном учебном заведении. Научили тому, от чего надо поскорей отучиваться.

– Вот и адвокат появился, – вдруг непонятно говорит Аля.

– Какой адвокат?

– А помнишь, как мы с тобой купили книжки афоризмов в лавке? Еще Софья Михайловна сказала, чтобы брали их на подарки, что такие книги очень любят адвокаты. Они, мол, всегда пересыпают свои речи афоризмами.

Ага, вот откуда я взяла, сама того не заметив, что Яну учил адвокат. И она ведь была смущена моей прозорливостью.

На кухню с платьем в руках выскакивает Варька.

– Тетя Женя, вам всегда нравилось это платье.

Примерьте…

Это было Алино концертное платье, вечерних платьев ни у кого из нас не было – куда в них ходить? Сейчас такое платье вполне сходило за вечернее. Варька умела шить одежду с секретом.

Выглядело платье очень скромно: спереди обтянуто, сзади – будто на плечи накинут широкий плащ. Что выгодно скрывало усталый позвоночник, согнувшуюся спину. Шею тоже не надо было выставлять напоказ, и потому ее стягивал широкий ворот-ошейник. А грудь в нашем возрасте еще вполне годилась, потому на груди был вырезан довольно большой треугольник. С изнанки к подолу и рукавам Варька пришила кружева, которые очень шли к мягкому сливовому цвету платья. Если ты не чувствуешь себя спокойно и раскованно – сиди тихо, ты выглядишь скромно, но достаточно нарядно. Если же ты раскрепостилась, решила тряхнуть стариной, то каждый широкий шаг и взмах руки открывает шикарное черное кружево. Разумеется, кружева были не нейлоновые, Варька вязала их сама. Когда я впервые видела на Але это платье, то чуть челюсть не потеряла от восторга.

– Мне теперь некуда его надевать, так что если "подойдет, – оно твое. Варька просто не успеет сшить три необычных платья. А это я тебе дарю, я вижу, как ты на него смотришь.

– Ты с ума сошла…

– Того, что ты мне принесла от Яны, мне хватит на много лет, – оборвала мои отбрыкивания Аля. – Варька еще что-нибудь придумает к тем платьям. Но, поверь, у меня будут не хуже.

Теперь я боялась только одного: что платье будет плохо на мне сидеть. Однако Варькины секреты пошива подразумевали, что вещь шьется не на год и не на два, что фигура может измениться. Две тесемочки, пришитые с боков и пропущенные под платье, утягивали тебя по той степени, на какую только рискнешь. Я натянула платье, выпрямила спину, убрала живот и тихонечко просеменила в Варькину комнату. Потом на глазах у девиц сделала несколько танцевальных па, взмахнула руками. Тонюсенький шелковистый трикотаж цвета сливы в инее переливался на мне, шуршали черные кружева.

Яна и Манюня потеряли дар речи. Разумеется, им хотелось такое же платье, но понятно, что второго такого быть не может.

– Не стоните! – отрезала Варька. – Придумаем не хуже. Яна, мини?

– Нет. Мне вовсе не пристало работать под девочку.

– Но тебе бы так пошло мини, – уговаривала Варька.

Я-то понимала, что Яна шьет платье для мужа, а не для показа своих стройных ног всему человечеству. Остановились на зеленом крепсатине. Изумрудно-зеленом с желтоватыми, под старину, кружевами, опять же как и у меня, подшитыми с изнанки и видимыми в глубоких разрезах на подоле и рукавах. Варька опустошала свои шкафы, прикидывая к "лицу Яны все зеленое, пока не нашла нужного оттенка.

– Помой голову каким-нибудь «лонда-колором» красного дерева. Темная помада и коричневые румяна, – командовала Варька.

Я знала, что, в отличие от нас, Варька уже видела это пока не существующее платье, что это обязательно будет самое то. Яна, видимо, почувствовала это, потому и не стала спорить.

Но вот Манюня оказалась тяжелым случаем. Она всю жизнь, сколько я помню, не вылезала из джинсов и бесформенных блуз и свитеров. Даже летом, в жару, она умудрялась ходить такая упакованная, что на нее было страшно смотреть. Я понимаю, почему она так одевается: у нее никогда не было ни достаточно денег, ни уверенности в себе. Вот и сейчас она решительно отказалась от мини, но точно так же начала отказываться от макси.

– Ты хочешь самую бездарную длину, – объясняла Варька. – Иди тогда в своих чертовых портках! Тебе лечиться надо!

Мы все трое напали на бедную Манюню, пока не уговорили ее на длинное платье и декольте, впрочем, декольте Варька прикрыла тонким, в сеточку, гипюром, расшитым стеклярусом.

– Да… – ныла Манюня. – На меня будут все пялиться…

– Будут! – соглашались мы. – На Варькины платья всегда пялятся.

– Да вот у вас-то, Евгения Ивановна, вырез самый тот, а у меня и плечи, и грудь…

– Сколько лет мне и сколько тебе?

– Да… Все равно у вас лучше.

– Можешь ты хоть в чем-то довериться профессионалу? – возмутилась Аля. – Ты всегда хвалишь мои платья, но слава Богу, что я не сама их придумываю.

С трудом уговорили и Манюню. До нашего торжества оставалась неделя, но я-то знала, что Варька шьет платье за ночь – она не любит растягивать работу. Правда, продумать частности – тоже нужно время.

Когда мы вышли от Али, Яна долго молчала, потом, уже сидя за рулем, сказала почти завистливо:

– Какие у вас подруги… У меня нет ни одной такой. А Маша эта, которая «Гунуса» пишет... почему она так самой себе не нравится? Нет, мы как-нибудь устроим сабантуйчик и позовем Машу и мою толстую Вероничку, пусть Маша поучится нравиться самой себе. Обязательно устроим, обязательно позовем! Но вот как они умудрились научиться шить или писать? Как им в голову пришло? Вот я старше их, а ничего не умею. Ни-че-го-шень-ки!

Яна была искренне расстроена, а потому мне пришлось приводить доводы в ее пользу.

– Зато ни Варька, ни Манюня не могут создать семью. Не умеют соответствовать. У Варьки за плечами два брака, оба неудачные. У Манюни, правда, всего один.

– У меня тоже много чего за плечами, – обрезала вдруг жестко Яна.

– Но я вижу, что ты чему-то научилась.

А Варька не может яичницы поджарить. Знаешь, почему она разошлась со вторым мужем? Она его любила, ты не думай. Но он был такой, знаешь, ипохондрик, любил болеть. Умная жена, да еще при любви, могла бы создать вокруг него бешеную суету, такую амбулаторию! А эта дура только хохотала!

– И правильно делала, – буркнула Яна.

– А Манюни муж был графоманом, они у меня в ЛИТО познакомились, – я брякнула это и прикусила язык, но Яна заинтересовалась.

– И что?

– А то, что она вечно высказывала ему правду!

В конце-то концов, для работы в газете он годился, и даже больше, чем Манюня, хотя она тоже кончала журналистский. Он парень веселый, живой, Красивый, остроумный… Я, например, всегда находила, за что его похвалить. А Манюня, при всей своей любви, не уронила доброго слова. Правда, она могла дурить от неуверенности в себе, от нелюбви к себе. Ей с самого начала казалось, что он ее недостаточно любит, что он должен ее бросить.

Делать трагедию на ровном месте – это какая-то наша русская неистребимая черта… А ведь она его и сейчас любит. А ты прекрасно живешь с мужем, полностью соответствуешь его идеалам…

– Вы уверены? – с досадой бросила Яна. – Вы его идеалы вычислили из того, что он пишет?

Неужели вы не понимаете, что пишет он совсем не о том, потому что на самом деле он не умеет писать?

Его писания не имеют отношения к его жизни, он себе образцы берет из литературы, а не из жизни.

В той старой рецензии вы так и написали, хоть он этого и не понял. А я поняла и прочла его писания еще до свадьбы, думала, что сумею ему угодить.

И что же? Хотите пример? Вот тут вы на кухне громко разговаривали по телефону, а мы с ним вышли из комнаты. И вдруг вы начали материться…

Я почувствовала, что краснею. Это мы с Гусаровым обсуждали по телефону нашу жизнь. Но как я могла забыть, что нахожусь не дома!

– И вот вы материтесь, – продолжала Яна, – а я уже думаю, что мне делать без вас. Ведь Виктор сто раз говорил мне, как он не выносит матерящихся женщин. И что же? Он показывает мне, чтобы я молчала. Никакого раздражения, ни малейшего, уж поверьте мне. Я бы даже сказала, что он почти с восторгом прошептал: «Вот дает!» И все. И все, понимаете? Или вот к нам ходит одна художница, подруга жены его сына. По-моему, она лет пять не причесывалась и года полтора не меняла одежду, но вы даже представить не можете, как он с ней носится, как он ее прямо-таки заманивает в гости.

А вот теперь выясняйте его идеалы!

– Ну уж! Поздно этому старому хрычу искать идеалы. Просто он у тебя зарвался, если так, – разозлилась я.

– Да нет, вы не поняли. Он не ищет идеалов и не собирается меня бросать! Просто ему меня мало, и любому действительно интересному мужчине будет меня мало. Я сама это чувствую!

– Яна, не нагнетай русских трагедий, посмотри на подругу Вероничку.

– Глаза б мои на нее не смотрели, – зло бурчит Яна. – Вероничка из другого мира, а мне нравится в вашем. Мне нравятся ваши нищие, но щедрые подруги, нравится, как они говорят и смеются, нравится даже то, что они не в восторге от самих себя. Это при том-то, что умеют то, чего никто не умеет! К черту Вероничку.

Весь вечер Яна, захлебываясь, рассказывает Виктору, где мы были и кого видели. И ее слова – не только слова. Сдается мне, что Яна ненавязчиво сватает ему писательницу Александру Сорокину.

– Да ты сто раз видел ее по телевизору! У нее такое потрясающее чувство юмора. Хотя увидеть у нее только юмор мало, у нее не только юмор…

– А... эта, которая эстрадная актриска! – отмахивается Виктор.

Ну какой он все-таки мудак! Яна растерянно смотрит на меня, и я даю ей понять, чтобы пока прекратила этот разговор. Как-нибудь я сама заведу разговор об Але и об эстраде. Я покажу этому снобу, где раки зимуют. Я еще не продумала как, но объясню ему кое-что и насчет Али, и насчет Яны. Уж раз он меня пока слушает, выслушает и это.

С Кирюшей гораздо труднее. Не прошло и пары недель После хорошей порки, как наш мальчик, прочитав «Детей подземелья», схватил с Яниного стола тысячу долларов, приготовленных совсем не для него, благополучно сбежал из дома (мы с Яной и не заметили, как) и раздал эти деньги в подземном переходе.

Идеалист Виктор был в полном восторге от такого поступка пасынка. Мне пришлось объяснить не только Кирюше, но и Виктору, что так поступать негоже.

– Мальчик проявил доброту… – в восторге горячился Виктор.

– А за чей счет?

– Но он же знает, что мы состоятельны.

– Вы. Не он.

– Ладно. Воспитывайте, как знаете… – в конце концов согласился Виктор.

И вот опять долгие беседы, сказка о том, как один лодырь позволял матери сжигать незаработанные деньги и бросился в огонь за заработанной медной полушкой. Я объясняла, что глупо розданные деньги никого не спасут, что они оказали бы помощь лишь тому человеку, которому предназначались.

– Вот вы какая, – пыхтит Кирюшка, – то сами отдаете свои деньги, то меня за это же ругаете!

– Я отдала свои. Я не взяла их у мамы. И не тысячу баков.

– Я больше не буду… – Он пытается броситься ко мне на шею.

– Почему ты не будешь? Почему ты так легко отказываешься от любых своих поступков. Я сейчас не так зла, как была тогда, когда ты обидел нищего. Просто без спросу брать нельзя, да еще такие большие деньги…

– Тыща баксов? Да у нас в классе ребята приносят и побольше.

– Но, наверное, им дают родители.

– Фигушки. Ребята сами берут.

– И потом об этом рассказывают.

– А что такого. Валяются несчитанные, где попало, вот ребята и берут.

Действительно, какая-то тысяча долларов. Честный пенсионер живет на такие деньги целый год.

Не нравятся мне Кирюшины соученики, но не срывать же его из школы. Совсем не обязательно, что в дармовой государственной соученики будут другие. Может, еще и похуже этих, как-никак присмотренных.

Я решаю пристроить Кирюшу в какой-нибудь кружок, потому что именно в кружке моя дочь, например, получила будущую профессию. И не только профессию, все ее лучшие подруги были из кружка ИЗО, а вовсе не из школы.

Но оказывается, теперь и с кружками вовсе не так просто. Везде надо платить, а потому детские коллективы будут такие же, как в платной школе.

Да и что говорить о кружках, если я еще не знаю, что нравится Кирюше, к чему у него способности.

Пока суд да дело, мы с ним то поем, то пляшем, то рисуем. Вместе со мной он с удовольствием занимается чем угодно, но без меня не станет ни петь, ни плясать, ни рисовать, это совершенно очевидно.

Я мучительно ломала голову, выискивая Кирюшины таланты и пристрастия, а он вдруг совершенно неожиданно говорит мне:

– Я сочинил стих. Хочу быть писателем.

Картинка называется «Не ждали».

О нет, я не смеюсь. Как говорят, чем бы дитя ни тешилось…

– Читай.

И он читает:

– Жила-была на свете

Попрыгунья Стрекоза.

Из семейства четверокрылых

Была она.

Зима к ней подобралась

И вдарила в глаза.

Почти лишилась зренья

Попрыгунья Стрекоза.

И к Муравью однажды

Стрекозочка ползет.

«Спаси меня, братишка», –

Такую речь ведет.

И Муравей сказал ей:

"Вали-ка ты в торчки

И в магазине «Оптика»

Купи себе очки".

Очки она купила,

Надела их на хвост,

Но ничего не видит.

Знать, Муравей – прохвост.

К нему опять Стрекозка

Ползет от всей души.