– Видимо, общее прошлое, а потом жалость.

Яна хотела сделать из Вероники хорошую жену.

Ругалась с ней, плакала над ней. Может, даже любила по-своему.

– И ты в это веришь, подруга?

– А разве ты в такое не веришь, друг? Кого ты из себя передо мной корчишь? Грозный ухарь с шашкой на боку?

Леха смутился. Он знал, что я права, и оба мы с ним верили в кое-что хорошее.

– Еще знакомства?

– Ну светские… Нефедов, совладелец издательства. Но они с Виктором не ладят. Беатриса, обкомовская проблядь, теперь какая-то лицензионная или налоговая чиновница. Молодые литераторы – вот уж не убийцы. Потом составлю список.

– С этим ясно. Мамаша Беретты – кто такая?

Бывала здесь?

– Не бывала. Яна говорила, что это артистическая натура.

– Понятно. Ребенок общий?

– Янин. Усыновлен Виктором.

– Кто отец ребенка?

– Не знаю.

– Не подслушала случайно? – подкузьмил Леха. – За ребенка воевали?

– Ни разу ни намека.

– Вроде и густо, да не нажористо. Сейчас я звякну начальству, и сходим мы с тобой к Вероничке – Дрожжам.

– Но Виктор вернется, да и Кирюша…

– Виктор вернется не скоро, а Кирюшу возьмем с собой.

Что ж, Леха был начальник.

– Так это ж твоя квартира, – поразился Леха.

– Теперь не моя.

– И сколько они тебе отстегнули?

– Хватило на две.

– Это Дрожжи-то?

– Это Яна ее уговорила.

– Странно, – промычал Леха, но ничего не добавил.

Мы звонили долго и упорно, но из-за двери раздавался только хриплый, голодный мяв. Лицо у Лехи сделалось странным, таким я его никогда ни видела.

– Звони соседям, – резко приказал он мне.

– О Евгения Ивановна…

– Привет, Зоинька. Вы не в курсе, Вероника в городе или уехала куда?

– Да вот кот третий день мявчит. Мы уж хотели пожарников вызывать.

– Позвольте телефончик! – Леха прошел в квартиру, пошептался о чем-то по телефону, и через час мы с ним, еще с двумя специальными людьми с камерами и чемоданчиками были в квартире Вероники. Кирюшу забрала Зоинька.

Да, не суждено моей квартире быть приличной, Пух, перья, битые сервизы, телевизор разобран на винтики.

Бедная Вероника, ты хотела бронированные двери и крепкие стены. Броня и стены, видимо, заглушили все, что тут творилось.

Мне почему-то вспомнился детский стишок:

Была непослушною кукла Светлана.

Кукла Светлана упала с дивана

Она валялась на полу, как огромная сломанная кукла, над которой потрудились дети-садисты.

Нельзя об этом писать, нельзя показывать, что могут люди сделать с людьми.

Мне стало худо, я взяла у Зои Кирюху и ушла домой.

Виктор в тот вечер так и не появился. Я рылась в его записной книжке, нашла телефоны адвокатов, но мне было сказано, что на сегодня поезд ушел, а завтра суббота, а послезавтра воскресенье. Около часа ночи приехал Леха со своей женой Светой.

– Света посторожит чадо, а мы пойдем искать то, что не нашли те садюги…

– Но я... я не могу…

– Не волнуйся. Там уже приблизительно прибрались…

– Давай думать, что мы ищем, – устало говорил Леха, ведя машину по пустому Питеру.

– Изумруды, что ли?

– Изумруды я нашел в бачке унитаза. Раз там искать не захотели, значит, это не камни и не золото. Похитители изумрудов знают, где искать.

– Бумаги? Деньги?

– Деньги только дурак держит дома. Она бы не стала этого делать.

– Значит, бумаги. Может, завещание какое?

– Агаты Кристи начиталась.

– Но мы ничего не найдем там после такого ремонта. У меня были тайнички, но Вероника все переделала.

– И сделала новые тайнички…

Тайничок я нашла через полчаса, как мы начали искать. Дело в том, что я знала – мои окна не надо утеплять, А их зачем-то утеплили. Аккуратненько так бинтиком, а сверху клейкой лентой. В один из бинтиков и было завернуто тонко скрученное письмо. Я лишь глянула на него – и сразу узнала. Это было письмо ко мне тридцатилетней давности. Ну конечно, Вероника украла тогда зачем-то письма Стального, и одно все-таки зажилила.

– Что за чертовень? – удивился Леха, читая письмо. – Интересно бы знать, к кому оно и от кого. И когда?

– Тысячу лет назад. Мне. От Стального.

Я рассказала Лехе всю эту историю с письмами, о том, как Вероника в них залезла и как Яна заставила ее вернуть их мне. Но я же не знала, сколько она украла и сколько вернула. Зачем ей понадобилось это письмо?

Мы вернулись домой, и я показала Лехе остальные. Он перечитывал каждое по сто раз и не мог найти причины, по которой они понадобились кому-то сейчас. Воспитание, уверения в дружбе, просьбы рассказывать, если меня обидят. Кстати, именно это, с просьбой рассказывать, если обидят, и было у Вероники.

– Люблю я смотреть эти дефективы, – усмехнулась Света, Лехина жена. – Уже любой зритель знает, в чем дело, а сыщики все думают. Хоть Кирюшку буди и спрашивай.

– А ты, конечно, уже все поняла?

– А если?

– Ну давай, давай.

– Кто такой этот Стальной?

– Отошедший от дел крутой авторитет.

– А им разве позволяют отходить от дел?

– Ему – да.

– Почему?

– Не был жаден. В тюрьме спас нескольких человек. Одного по кличке Стройный, на самом деле тот же был горбун. Стройный сидел по хозяйственным делам и был умен, как дьявол. Но зеки не любят горбатых. Второй был Молотобоец. Рост – два метра и в ширину чуть меньше. А вот таких уж вообще ненавидят. Стройный сейчас большой человек, ну а Молотобоец при нем. Как ни странно, они не отомстили Стальному за спасенную жизнь. Вот потому Стальной ведет свое маленькое дело и ходит без охраны. И пусть только какой отморозок всуе вякнет что-то о Стальном. Стальной... как бы это сказать... король в парламентарном государстве…

– Тогда все ясно! – припечатала Света.

– Что – ясно? Что – ясно?

– Мужа Вероники ограбили еще до смерти.

– Точно! – осенило меня. – А она была слишком жадная и решила показать письмо Стального тому, кого подозревала в грабеже. Якобы письмо адресовано ей.

– Но оно же такое желтое!

– А ксерокопия?

– И попалася, бедняжка, – протянул Леха мне письмо, где черным по белому было написано о выходе первой книги Андрюхи Гусарова.

Имя Андрюхи было известно всем сиделым как образец того, что может получиться при желании из зека.

Уж мы-то с Лехой знаем, что Гусарова в тюрьмах читают. А значит, тот, кого Вероника решила шантажнуть, тут же понял обман. Да Веронике было лет пять, когда вышла первая книжка Гусарова.

Впрочем, если человек этот был даже малограмотен, он мог напрямую спросить у Стального, покровительствует ли он Веронике. Нет, не мог. Побоялся бы. Да и зачем бы ему понадобился подлинник письма!

– И все-таки, подруги, как вы считаете: связаны эти два убийства или нет? – вопросил Леха.

Похоже было, что связаны.

– Но, – спохватилась Света, – оттого, что убили Яну, никто не получил выгоды. А вот убийство Вероники…

– У нее где-то есть мать, – сообщила я.

– Да уж знала ли эта мать, где именно находится ее доченька? Вряд ли Вероника раскатывалась ей на подарки. И вообще – мать…

– Вы одного не учитываете, подруги… – подумав, сказал Леха, – а вдруг имущество Вероники в долгах? Явятся люди и покажут расписку.

– Вот вы тогда их и ловите.

– Очень просто, по-вашему, получается.

В семь утра пришел страшный, как смерть, Виктор. Ненавидящим взглядом он окинул нашу троицу и ушел к себе.

– Достал его наш Федорчук, ежу ясно. Он умеет выкрутить человеку душу – и плевать хотел, виновен тот или нет.

С этими словами Леха со Светой ушли, а меня потянуло к Кирюше. Он еще ничего не знал, а кто должен сказать ему правду? Бабушка? Где эта таинственная бабушка, ау?

Я придвинула кресло к кровати Кирюши: кто ты, мой любимый мальчик? Сын проститутки и неизвестного отца? Янины разговоры, что она была замужем, оказались не правдой, о чем мне и сообщил Леха.

Я осталась одна. У меня есть квартира, скоро выйду на пенсию. Забрать бы Кирюшу к себе…

Однако кто мне его отдаст?

Голова была тяжелая. –Я положила ее на Кирюшину подушку, благо он подушек не признавал, и незаметно для себя уснула.

Разбудил меня раздраженный, почти визгливый голос:

– Вас не учили, что спать на детской подушке негигиенично?

– У меня вши, что ли? – не смогла скрыть разгулявшиеся нервы и я.

Виктор был небрит, в каких-то сомнительных штанах типа кальсон и больше не походил на джентльмена. Я мгновенно одумалась, поняла его горе и тихо сказала:

– Простите. Я зашла к Кирюше на минуточку и сама не заметила, как…

– Вы сами не заметили, как принимали в моем доме своих знакомых. Небось думали, что я больше не вернусь.

Я кивнула на дверь, и мы прошли на кухню.

– Это действительно мои знакомые, но они пришли не ко мне. Это оперативники…

– А-ах, вот как! И много вы обо мне настучали?

– Вы потом пожалеете об этих словах, но я вас прощаю. Ваше горе…

– Мое горе? Мое горе? Да знаете ли вы мое горе! Мое горе состоит только в том, что я был женат на проститутке, польстившейся на мои деньги!

– Вы и об этих словах пожалеете.

– Уж не собираетесь ли вы оправдывать ее?

Вы, мастерица парадоксов и дамской казуистики?

И тут что-то взорвалось во мне.

– Да! Мастерица! А не графоманка, у которой бывает лишь черное да белое! Я семь месяцев бок о бок прожила с Яной и полюбила ее как дочь! Кем бы она там ни была раньше, но я знала ее хорошей, нравственной и доброй! А вот мое мнение о вас не изменилось! Добропорядочный мудак! Мудак, не способный жить в реальности и любить реальную женщину! Какой-то подонок с ментовскими мозгами набекрень вывернул наизнанку вашу душу, и вот вы уже от белого перешли к черному!

Вначале по его лицу я решила, что он сейчас меня убьет. Но потом лицо его сжалось, скуксилось, и он... заплакал.

Я шагнула к нему, обняла его, ну прямо как Кирюшу, и начала приговаривать:

– Она была хорошая. Она любила тебя. И уж, по крайней мере, в тысячу раз лучше твоих знакомых. Да партийная блядь Беатриса не стоит мизинчика на ее ноге!

– Но почему тогда Федорчук…

– Этот садист? Да потому, что ему легче записать в сводке, что убили еще одну путану, а не добропорядочную, любящую жену бизнесмена.

– Ты так думаешь? – всхлипывал он.

– Я знаю, что Яна тебя любила. А ты любил литературу, которая не всегда отвечала тебе взаимностью. Если б ты больше любил Яну, ты бы больше знал о ней и смог бы что-нибудь предпринять.

Ей даже смерть инсценировали как у шлюхи, чтобы ты не особенно рьяно искал убийц.

– Вы... ты так думаешь?

– Да любой так подумает, если умеет думать.

– Значит, я никогда не умел думать.

– " – Не поздно начать!

– Но кто? Что? За что?

– Вот эти вопросы мы вчера и решали с опером Лехой. Кстати, убили еще и Веронику.

– Ну вот, а ты утешаешь. Значит, убивают их всех.

– Веронику убили из-за денег. Или из-за шантажа.

Мы долго молча пили чай, пока Виктор, с трудом разлепив уста, не сказал:

– Ты не оставишь меня сейчас? Не уйдешь?

– Куда я денусь с подводной лодки?

Потом опять помолчали, но тут тишину нарушила я:

– Виктор, я знаю, ты перенес омерзительный допрос. Тебе давали понять, что это ты убил ее, потому что узнал…

– Да…

– Растереть и забыть. Они всегда подозревают мужа и предполагают в нем африканские страсти.

Но я хочу поговорить с тобой о другом… Не бойся, опер Леха верит мне и все, что узнает от меня, рассмотрит с разных сторон.

– Что тебя интересует?

– У тебя… У тебя лично есть враги?

– А при чем тут?..

– Иногда враги убивают твоих близких, чтобы убить тебя. А тебя убили дважды. Информация о Яне тоже убила тебя. Так вот, у тебя есть враги?

– Да вроде бы нет.

– А Нефедов?

– Он не любит меня. Но скажи, кого он любит?

Действительно, кого любит Нефедов?

– Это так. Нефедовых много. Но дело в том, что он не просто не любит людей – он их ненавидит.

– г –Да, – согласился он.

– Нефедов любил твоего сына Мишу?

– Теперь уж не знаю, что и сказать!

– Как... погиб твой сын?

– Уснул за рулем.

– Что-о?

– Говорят, это часто бывает. Он в последнее время много нервничал и принимал снотворное.

– Но не отправляясь же в Москву с семьей, да еще ночью. Тебе не показалось это странным?

– Я никогда не любил детективы и всегда считал, что милиции лучше знать.

– И теперь ты обожаешь милицию?

– Не издевайся Они просто говорили, что он переусердствовал со снотворным накануне.

– И ты поверил? Какой ты доверчивый! Какие все простые смерти – и нет виноватых, а? А ведь Нефедов ненавидит тебя откровенно, он даже не притворяется…

– Если бы он хотел что-то сделать против меня, он бы скрывал. Это же логично.

– А если он не может скрыть? Если из него прет? Помнишь сцену с Женей Свиридовым в «Фантоме»?

– До сих пор ломаю голову, почему это случилось.

– У него и до этого были такие случаи. Из-за чего его, например, выперли из университета?

– Ну и?

– За зверскую драку. Другой студент, идя на свидание, надел его джинсы.

– Ты это серьезно?

– Более чем.

Мы опять долго молчали.

– Я заплачу, – сказал наконец Виктор, – тому, кто узнает правду о Мише и Яне.

– Об этом после. Сейчас прими что-нибудь успокоительное и спи.

– Уснешь тут…

Но на самом деле он засыпал на ходу и ушел-таки в спальню.

У меня были свои идеи. Сообщив Кирюше, что мы с ним идем на прогулку, я вознамерилась навестить Машку. Телефон у Яны в книжке был.

Я набрала номер и, зажав ноздри пальцами, попросила Владимира Ивановича. Машка сообщила, что он вечером вернется из командировки. Отсутствие Стального было мне на руку.

– Вы? – Она смотрела на меня, как на говорящую обезьяну, когда сдуру открыла дверь.

– Я. Дай пройти. У меня разговор.

– Да-да-да, конечно… – Она лебезила передо мной, получив, видимо, хороший нагоняй от Стального.

– Чай, кофе, выпить?

– Кофе.

– Немного коньячка?

– Не помешает.

Мы сели друг против друга в шикарной кухне, уставленной самоварами.

– Что вас привело ко мне? – светски спросила она. – Нет, я знаю про Яну… Но не это же…

– Как знать, как знать…

– Но какое я имею отношение…

– Кто такая Сова?

– Какая Сова? Впервые слышу.

– Не впервые. Яна тоже говорила с тобой о Сове.

– Ах да, припоминаю…

Через ароматы кофе, коньяка и духов кисло запахло страхом.

– Слушай, Маша, сейчас это спрашиваю я. Завтра спросят в милиции. А в милиции, как ты знаешь, есть досье на людей, которые... привлекались.

– Я не привлекалась!

– Я ж не говорю, что за убийство.

– Ну а что такого я еще могла сделать?

– Разное бывает. Иногда бывает любовь... за деньги.

Машка помертвела. Значит, я угадала. А чего тут угадывать-то?

– Ни о чем таком я даже не знала лет до двадцати. Чепуху вы какую-то несете!

– Это твое последнее слово?

– Последнее. И не шантажируйте меня! Если вы думаете, что так добьетесь моего мужа – мне вас жаль. Ха-ха-ха!

Бедная девочка, как она боялась.

– Машенька, мне не нужен твой муж и деньги.

Мне нужно знать, кто такая Сова и почему ты так упорно от нее отрекаешься.

Она подумала секунду, сделала зверскую рожу и с вызовом сказала:

– Мне надо уходить!

Нам с Кирюшей ничего другого не оставалось, как тоже уходить.

О черт! В дверях парадной мы встретили Стального.

– Уж не от нас ли вы? А ну пошли назад.

– Не могу, Владимир Иваныч! Я забегала к Маше, чтобы узнать о Яне… Мало ли, у Яны были враги или что-то такое… Но они, оказывается, не крепко дружили.

– А может, все-таки зайдете? Я ведь тоже могу рассказать о Яне.

– Да неудобно как-то возвращаться, у Маши дела.

– Тогда, надеюсь, вы сходите со мной в кафе, вон, рядом, а потом я отвезу вас домой. Молодой человек любит мороженое? Тогда сбегай на улицу, займи очередь.

Такой расклад устраивал меня больше. Разговаривать с каждым из них по отдельности было мне на руку.

– Итак, что вас интересует?

– Ну, как всегда, враги…

– А почему вас это интересует?

– Дело ведет мой друг Алексей Старосельский, и он не считает, что очередную шлюшку выкинули из очередного «мерседеса».

– Слыхал о Старосельском. Думаю, что он прав.

По сравнению с остальными богатыми женами Яна одна не была шлюхой.

– Была, Владимир Иваныч. Задолго до брака, но была. Как и Вероника, которую убили. Впрочем, Вероника – «какой ты был, такой остался».

– И Веронику убили?

– Да.

– Допрыгалась, дурища. Небось жадность фраера сгубила.

– Видимо, так.

– Ну а что вы хотели узнать от Машки?

– То же самое, что от всех. За что, почему, кто?

– Что дает вал основание думать, будто Машка может что-то знать?

– Один случайный разговор. – И я пересказала этот разговор.

– Но ведь Машка отреклась!

– Проверить лишний раз никогда не вредно.

– Да, вы правы. И хуже, если это будут проверять в милиции.

Он стал удивительно печальным и задумчивым.

И тут меня осенило, почему! Мне не нужно было говорить ему, что именно меня осенило, он понял сам.

– Она думает, что я дурак и не ведаю, что творю, – сказал он загадочную фразу. – Бедная моя девочка, как начала врать, так и не может остановиться.

На чем мы и распрощались.

В доме пахло не так. Пахло теми дорогущими, отвратительными духами, которые называются сексуальными: тут и кошачья моча, и запах спермы, и, прелых черных листьев. Может быть, в умеренном количестве эти духи и впрямь сексуальны, но в неумеренном, да в наложении на не очень ухоженное немолодое тело – святых выноси.

– Кирюша! Сиротинушка ты моя, – голосила прямо в дверях дама торгово-халдейского типа.

Кирюша, вырываясь от нее, орал как резаный.

– Не трогай меня! Не смей меня трогать!

– Оставьте ребенка в покое, – сухо сказал Виктор и кивнул, чтоб Кирюша шел к себе.

– Евгения Ивановна – Вера Вальдемаровна, мать Яны, – представил он так же сухо.

– Наслышана, наслышана, – артистически хлюпая носом, заговорила она. – Уж так вас тут все любили! Так вы им помогали! Яночка не могла нахвалиться.

Мне хотелось спросить: как и каким образом она могла выслушивать Яночкины восторги, если в доме не появлялась, а по телефону не звонила. Впрочем, может, когда и звонила?

Она хлюпала носом (уже в черном кружеве на голове), несла бабью ахинею о любви к дочери, о бедной невинной овечке Яночке, красавице-умнице, лучшей из дочерей, о сиротиночке Кирюше и прочем.

Типаж был ясен. Если вы видите рядом с продавцом бабу с начесами и фиксами, разглагольствующую о пользе неважно чего (отрубей, подсолнечного масла или французских сапог), если вы видите бабу, рассевшуюся посреди парикмахерской и мешающую мастерам работать, покупающую-продающую что попало, если она вся в фиксах и чернобурках, а потому полна апломба – перед вами Вера Вальдемаровна (голову даю на отсечение, что зовут ее иначе).

Виктор явно не хотел с ней разговаривать, но я-то как раз очень хотела.

– Расскажите мне о Яне, только правду. У меня у самой дочь, поэтому я пойму все. Знаете, воспитать дочь…

– Она была красавица и умница. Лет с четырнадцати вся база заглядывалась на нее…

– Какая база?

– Культуры и отдыха. В Зеленогорске, в сторонке. Коммунистики там веселились, то-се… Сами знаете: сауна, массаж, жрачка… Я там работала завстоловой. И квартирка была служебная. В неслужебной жил муженек.

– Яна жила с вами?

– Ну не голодать же ей вместе с папашей на его инженерные гроши.

– Отец жив?

– Помер. Вот уж лет десять как. Ну квартиру я сдала, а мы с Яночкой жили вместе.

– Но ведь ей нужно было учиться, работать…

Ездить из Зеленогорска, сами понимаете…

– А она и не ездила. Я ее в кастелянши пристроила. А уж там…

– Что там?

– А вы не знаете, что там? Там появился ребеночек.

– Чей? От кого?

– Не знаю. Богом клянусь, не знаю.

– И что было дальше?

– Через год она уехала от меня, сняла комнату и пыталась устроить свою жизнь.

– А ваша квартира? Квартира умершего мужа?

– Моя квартира ей не по карману. Я давала ей половину, а она могла пожить и в коммуналке.

Дело молодое. Соседи опять же. То с ребенком посидят, то еще чего. Ведь я права? Зачем девок баловать? Чем ей было хуже, тем скорей бы она нашла свою судьбу.

– И долго она искала свою судьбу?

– Н-ну... девять лет. И при этом не бедствовала. Дело молодое… То один дядечка поможет, то другой. Она и одета была, и обута, и не голодала.

Все, как у людей…

– Разве? Разве это называется «все, как у людей»? Простите, она не пыталась разделить с вами квартиру?

– Со мно-ой? – Вот и прорезалась халдейка, да еще какая. Но быстро опомнилась:

– Вы не знали мою Яночку. Чтобы она, да у родной матери… Мы жили душа в душу…

При этом она сорочьим глазом оглядывала обстановку, пыталась шугануться то к одной комнате, то к другой. Но по взгляду Виктора я поняла, что она не должна видеть квартиры. Я считала точно так же.

Когда она уже впрямую захотела получить что-нибудь на память от любимой доченьки, ей было сказано, что скоро перестанет ходить метро.

– Ты видел ее сегодня в первый раз? – спросила я.

– Нет. На свадьбе.

– И ты не понял, кто она такая?

– Мне показалось, что она верх благопристойности. Из простых, правда, одета крикливо, но вообще-то…

Ох, идиот. Да у бабы же на лбу написано, кто она такая!

– Скажи, а тебе Яна не говорила об отце Кирюши?

– Видимо, лгала. Сказала, что раскусила его до брака и решила не выходить за него замуж.

– И ты поверил?

– Но Яна такая красивая. Разве таких бросают?

Уж скорее она оставила его.

Опять графоманская логика. Красивых не бросают, а лошади кушают овес.

– Кому материально выгодна ее смерть?

– Никому. Разве что Кирюше, если бы он был взрослый, а меня бы уже не было.

– Как вы поженились?

– Познакомились на презентации моей второй книги.

– Кто познакомил вас? Как она там вообще появилась, с кем пришла?

– Познакомил вроде бы мой сын. А вот с кем пришла…

– Случайно не с Нефедовым?

– Господь с тобой! А впрочем, что я знаю теперь?

– Почему Яна ненавидела Нефедова?

– А кто ж его любит!

– Твой сын любил.

– У Миши это с детства. Да и благодарен он был Нефедовым. Вера Алексеевна, мать Нефедова, очень любила Мишу, а потом даже организовала ему заем под первые два ларька.

– За что же она так его любила?

– Она говорила мне, что Миша вносил в любой дом покой и порядок.

– Тебе не казалось, что Яна давно была знакома с Нефедовым и потому особенно не любила его?

– При мне они никогда не общались.

– И это не казалось тебе странным?

– Теперь, если подумать, то да... странно…

Плохой из Виктора был свидетель. Он ничего вокруг себя не видел, не слышал, не замечал.

Позвонил Леха. Я рассказала ему все, что узнала от Машки, Виктора и Веры Вальдемаровны.

– А Стальной? Как, по-твоему, что может знать Стальной? – зачастил Леха.

– В нашем деле ничего, но про свою Машку все. Он прекрасно знал, на ком женился, потому что даже когда-то давно у него уже был принцип: не впутывать в свою судьбу хороших, пристойных женщин. Он более терпим к путанам, чем другие мужчины.

– Да, – согласился Леха, – старые лагерники становятся либо неслыханными ханжами, либо начинают даже как-то слишком ценить людей, все равно каких людей. Ну ладно. Наше счастье, что Федорчуку не удалось поймать Виктора. Алиби безукоризненное – все время Виктор был на виду.

Но Федорчук, садюга, все равно счастлив. Раскрыл человек глаза на жену. С бумажками, картиночками! Кстати, я сказал ему про Сову…

– И что?

– Он посоветовал нам с тобой проспаться.

Утром следующего дня Виктор ушел по похоронным делам, но я успела спросить у него позволения вместе с Лехой покопаться в бумагах Яны.

Нас интересовали старые записные книжки, просто бумажки с телефонами и визитные карточки.

Но и тут Яна оказалась более чем аккуратна.

В ее бумагах не было ничего лишнего. Кроме матери и Вероники – ни одного лишнего телефона.

Только светские. Не было даже ни одной бумажки с номером, но без имени. Бедная девочка действительно хотела начать новую жизнь.

Окончив осмотр бумаг, мы молча пили кофе.

И вот тогда-то раздался жуткий, прямо-таки милицейский звонок, от которого мы чуть со стульев не попадали.

Ворвалась Машка. Распатланная, кое-как одетая, вместо лица – маска гнева.

– Все! Добились! – заорала она с порога. – А я-то, дура, не верила Яне, когда она говорила, что вы…

– Не совсем старая дура?

– Чего вы этим добились? Чего вы вообще добиваетесь?

– Правды!

– Эвала я вашу правду, слышите? Янка хотела правды – и где она теперь? Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Влезли в семью, рассказали мужу…

– Сядь, Маша. Твоему мужу ничего не нужно было рассказывать. Он брал тебя с открытыми глазами. Это он взял тебя, а не ты его, не надейся.

– Да откуда вы-то знаете?

– А что в тебе знать? Что в тебе сложного такого, чтобы я или Стальной в тебе ошиблись?

– Но если он все знал – зачем женился?

– Любовь зла.

– А если я вам скажу, что люблю его? Вот такого старого, часто пьяного?

– Он знает это. Это знают все, кто хоть разок посмотрит на вас вместе.

Машка открыла рот и долго стояла так, ошарашенная.

– Ладно. Говорите, что вам надо знать? Он сказал, что его мое прошлое не интересует. Но чтобы вам я сказала все…

– Меня твое прошлое тоже не интересует. Меня интересует Сова.

– Да не знаю я…

– Слушай, хватит отнекиваться, как деревенщина. Руби все как есть.

Леха сидел в темном уголку, прикинувшись фикусом. От злобы Машка его даже не видела, а потому говорила только со мной.

– Сова – это баба. Ваших лет. Она работает при колледже, где я училась якобы на балерину, а на самом деле повышала блядскую квалификацию.

Научилась смешивать напитки и улыбаться всей сотней зубов.

– Что преподавала Сова?

– Она ничего не преподавала. Просто... один раз ко мне подошел такой крутяк и сказал мне, что обо мне знает. Все прошлое. И что у меня не будет детей, и все остальное. Он знал, что жить мне негде, что комнату я снимаю и все такое. А потом…

– Ты знала этого человека?

– Нет. И слава Богу.

– Как он выглядел?

– Как красный пиджак с радиотелефоном в ухе и пейджером в жопе... пардон.

– Что он хотел от тебя?

– Он хотел, чтоб я вышла замуж.

– За него?

– Ну вот еще! За определенного человека в два раза старше меня. Я сказала, что он, видимо, с печки упал. На это он ответил, что если я еще что-нибудь вякну, то упаду не с печки, я с крутой машины на полном ходу. Я заткнулась.

– Ну и…

– Он сказал, что я буду посещать лучшую преподавательницу, которая из таких, как я, делает превосходных жен для богатых людей. Курсы эти очень дорогие, но я отдам, когда получится результат. И что мне оставалось делать?

– Сколько еще девушек училось у Совы?

– Не знаю. Уроки были частными. Да и не хотела я ничего знать, я вам не Янка. Это ей все интересно.

– И что ж ей было интересно?

– С тех пор, как появились вы и поймали ее на какой-то цитате, она стала приставать ко мне.

По-еенному выходило, что дело нечисто. Она стала вычислять других девочек и вдруг однажды залепила мне такую залепуху, такую залепуху…

– Какую?

– Что почти все они уже вдовы, а их мужья замочены. И что после смерти мужей девочки остаются почти нищими. Так... квартира, которую не оплатить, шмотки, несколько брюликов. Она орала, что если я люблю Володю, то должна подумать вместе с ней, что творится вокруг нас.

– Ну а ты?

Ее лицо вдруг стало малиновым. Она, как рыба, то открывала, то закрывала рот. Мне все стало ясно.

– Ты встретила краснопиджачника и сказала ему все, что слышала от Яны?

– Но я люблю Володю! Я люблю Володю!

– А самому Володе ты не могла бы рассказать?

И не предавать подруг, и отдать дело в чьи-то разумные руки?

– Но я люблю Володю! Люблю Володю! Он бы выгнал меня!

– Ладно. Кончай истерику. Где мне найти Сову?

Дрожащей ручонкой, неграмотным почерком она начертала мне на бумажке адрес колледжа.

– Э-э, а фамилия, имя, отчество?

– Совицкая Людмила Ивановна.

Когда Машка ушла, воздух стал чище.

– И ведь она любит его, – сказала я.

– Да. Большинство именно так представляют любовь. Любит! Да она ничегошеньки о нем не знает. Разве так любят?

– Но она молодец, хоть и испорченная. У нее еще есть шанс.

– Однако рисковый твой приятель Стальной…

Ладно уж, связался со шлюхой. Но чтоб с такой дурой!

Кабинетик был уютен, как будуар. Правда, для будуара там были лишние предметы. Маленькая газовая плитка, разделочные доски, набор ножей. Все это было отодвинуто в сторонку, в нишу, не сразу бросалось в глаза. Зато в глаза бросались прекрасный письменный стол, книжные полки, уставленные классикой и учебниками иностранных языков.

У стены между окон стояло огромное и очень точное зеркало.

А за столом сидела... как бы это сказать... нет, не тетка, не «девушка», а скорее, дама. Лицо у нее было мягкое, подвижное, но за этим скрывались воля и ум.

– Вы по какому поводу? – спросила она в меру интимно, в меру официально.

Леха протянул ей свое удостоверение.

– Мне надо было самой прийти к вам, – спокойно сказала она. – Но я не была уверена.