Марш одиноких

      Например, его спрашивали:
      - Вы - еврей?
      И Гриша становился в позицию. На его лице вспыхивали багровые пятна. На скулах появлялись желваки. Он говорил:
      - Что ты хочешь этим сказать?!.
      Гриша был уверен, что защищает свое национальное достоинство. Расписываясь при этом в своей неполноценности.
      У мировых знаменитостей Гриша выискивал наличие еврейской крови. Считал евреями Пушкина и Блока. Но при этом утверждал, что марксизм выдумал Энгельс - гой и забулдыга...
      Гришу можно понять. Гриша настрадался от антисемитизма.
      Но ведь мы-то уехали. (Кстати, Гриша тоже.) Так давайте чуточку расслабимся. Давайте при слове "еврей" не размахивать кулаками.
      Любовь к своему народу - естественное чувство. Да и любовь к себе естественна. Люби на здоровье. Люби, но помалкивай...
      Чтобы не получилось - "Еврейское - значит, отличное!"...
      Я ДУМАЮ, РЭЙГЕН...
      Я думаю, Рэйген очень популярен среди новых эмигрантов. Я не имею специальных данных, просто мне так кажется.
      Мы знаем, что на коммунистических лидеров оказывает воздействие только сила. Что любые мирные переговоры они используют в корыстных и неблаговидных целях. Что любое соглашение может быть нарушено в удобной для большевиков позиции.
      Кремлевские правители уважают только силу. Рэйген производит впечатление сильного человека. Недаром ему так хорошо удавались роли ковбоев.
      Рэйген тверд и практичен. Он последовательно внедряет свои идеи. Уверенно навязывает свою волю конгрессу. На международном уровне высказывается твердо и жестко.
      И вдруг - неожиданная отмена зернового эмбарго. Признаюсь, меня несколько озадачило это решение.
      Рэйген мотивирует его следующим образом:
      "Эмбарго затрагивает интересы американских фермеров. Желая наказать большевиков, мы наказываем себя, И наконец, коммунисты покупают зерно в других странах. То есть эмбарго не достигает своей цели".
      Мне кажется, в этом случае здравомыслие Рэйгена граничит с цинизмом.
      Да, американские фермеры заинтересованы в том, чтобы продавать излишки своего хлеба. Эмбарго действительно причиняет им некоторый материальный ущерб.
      Но ведь существует и этическая сторона дела. Существует понятие гражданского и нравственного долга.
      Американское зерно в данном случае - понятие условное. Это вовсе не блины и пампушки для советских людей.
      Обеспечив себя зерном, большевики увеличат военные расходы. Высвободят средства для осуществления новых милитаристских планов.
      Зачем же укреплять позиции врага, не скрывающего своих глобальных экспансионистских целей.
      Возможно, Рэйген считает эмбарго не принципиальной мерой. Рассматривает его как побочный и несколько женственный дипломатический ход в манере господина Картера. Собирается противопоставить ему какие-то более жесткие и недвусмысленные методы давления. Компенсировать отмену зернового эмбарго более действенными политическими акциями.
      Возможно, это так. Будем надеяться, что это так.
      И все-таки остается чувство досады. Этика и мораль начинаются с готовности жертвовать личными интересами ради достойной цели. А государственные принципы требуют определенных и неизменных критериев.
      Не всякое дело может быть предметом компромисса.
      В СОЮЗЕ НАМ КАЗАЛОСЬ...
      В Союзе нам казалось, что мы - демократы. Еще бы! Ведь здоровались с уборщицами. Пили с электромонтерами. И как положено-тихо ненавидели руководство...
      Тоталитарный строй нам претил. Мы ощущали себя демократами.
      И наконец сделали окончательный выбор. Подали документы на выезд.
      Приехали. Осмотрелись.
      И оказалось, что выбрать демократию - недостаточно. Как недостаточно выбрать хорошую творческую профессию.
      Профессией надо овладеть. То есть-учиться. Осваивать навыки. Постигать законы мастерства.
      Мы учимся демократии подобно тому, как учились ходить. Робко и неуверенно делаем первые шаги. Естественно, не обходится без падений и ушибов...
      Скоро мы будем отмечать юбилей "Нового американца". За это время газета изменилась самым радикальным образом.
      Я говорю не о количестве страниц. Не о принципах верстки. И даже не о качестве публикуемых материалов.
      Произошло нечто более важное. Изменились мы сами.
      Чего только не происходило за эти месяцы в редакции! То делались попытки установить непререкаемое единовластие. То, наоборот-увести газету в дебри анархии и безответственности.
      Часы напряженных дискуссий сменялись периодами расслабленного умиротворения. Турниры уязвленных амбиций чередовались с припадками взаимного обожания.
      Шаг за шагом мы избавлялись от пережитков тоталитаризма. И процесс этот далеко не завершен. Но уже сейчас можно говорить о торжестве демократических принципов.
      Есть обязанности у президента корпорации. И есть обязанности у наборщицы. Спорные вопросы обсуждаются на редакционных летучках. Если не удается прийти к общему мнению - голосуем. Последняя статья Глезера обсуждалась четыре раза. И все-таки была отвергнута. Большинство голосовало против. За-только двое. Президент и главный редактор...
      Разумеется, количественный принцип - не идеален. Истина далеко не всегда принадлежит большинству. Но меньшинству она принадлежит еще реже...
      Любое учреждение представляет собой крошечную модель государства. У тоталитарной модели есть свои преимущества - оперативность, дисциплина, безоговорочная исполнительность. Но во имя этого приходится жертвовать главным - человеческим достоинством.
      И потому мы - убежденные демократы...
      Конечно, мы - не только сослуживцы. Не только - единомышленники. Есть у меня в редакции близкие друзья. Люди, которыми я восхищаюсь. Мнением которых чрезвычайно дорожу.
      Стоит ли выделять их фамилии? Пожалуй-нет. Ведь это будет не демократично...
      ЕЩЕ В ЛЕНИНГРАДЕ...
      Еще в Ленинграде мне часто приходилось слышать:
      "Все русские на Западе жестоко перессорились! Евреи с православными. Монархисты с демократами. Либералы с почвенниками. Первая эмиграция с третьей. И так далее..."
      Наконец я приехал и убедился: действительно, ругани хватает. И в прессе, и на частном уровне...
      Поводов бесчисленное множество. Эстетические, политические, философские, религиозные... Цель одна
      - скомпрометировать идейного противника как личность. Повторяю: не убедить, не опровергнуть, а именно
      - скомпрометировать...
      В какой-то степени нас можно понять. За спиной - десятилетия вынужденной немоты. Печать на устах. Кляп во рту. Амбарный замок на губе.
      Десятилетия мы безмолвствовали. Раскланивались с негодяями. Улыбались стукачам. Мирились с любыми гнусностями.
      И вот мы здесь. Кругом свобода, демократия и плюрализм!
      Нам скомандовали - можно! Можно все. Можно думать, читать, говорить!
      Какое это счастье - говорить что думаешь! Какая это мука - думать что говоришь! Говорить умеет всякий. (На Четырнадцатой улице есть попугай в зоомагазине. Говорит по-английски втрое лучше меня.)
      А думать - не каждый умеет. Слушать - и то разучились.
      Казалось бы-свобода мнений! Очень хорошо. Да здравствует свобода мнений! Для тех, чьи мнения я разделяю.
      А как быть с теми, чье мнение я не разделяю?! Заткнуть им рот! Заставить их молчать! Скомпрометировать как личность!..
      Дома бытовало всеобъемлющее ругательство "еврей". Что не так - евреи виноваты.
      Здесь - "агенты КГБ". Все плохое - дело рук госбезопасности. Происки товарища Андропова.
      Пожар случился-КГБ тому виной. Издательство рукопись вернуло-под нажимом КГБ. Жена сбежала - не иначе как Андропов ее ублудил. Холода наступили - знаем, откуда ветер дует!
      Слов нет, КГБ - зловещая организация. Но и мы порой бываем хороши. И если мы ленивы, глупы и бездарны, то Андропов ни при чем. У него своих грехов достаточно. Так давайте же взглянем на себя критически И беспристрастно. Будем учиться выслушивать своих противников. Терпимо относиться к чужому мнению. Соблюдать элементарные приличия.
      Давайте учиться жить по-человечески! И учтите, если кто-то возражает, я буду считать этого человека агентом КГБ...
      Я ЧАСТО ВСПОМИНАЮ...
      Я часто вспоминаю лагерную зону под Иоссером, Перекур на лесоповале. Потомственный скокарь Мурашка рассуждает у тлеющего костра:
      - Хорошо, начальник, в лагере! Можно не думать. За нас опер думает...
      А теперь мне хочется задать читателям вопрос:
      - Не уподобляемся ли мы этому тюремному философу? Живем мы или тянем срок?
      И вообще, кто мы такие? Безответственные малолетки или взрослые люди? Способны ориентироваться в мире идей? Или нужен милиционер-регулировщик? Желаем думать самостоятельно? Или пусть думает начальство?..
      Мы объявили газету независимой и свободной трибуной. Стараемся выражать различные, иногда диаметрально противоположные точки зрения. Доверяем читателю. Предоставляем ему возможность думать и рассуждать.
      В ответ то и дело раздается:
      - Не хотим! Не желаем свободных дискуссий! Не интересуемся различными точками зрения! Хотим единственно верное учение! Единственную правильную дорогу! Хотим нести единственный, идеологически выдержанный транспарант!
      Зачем нам яркие, праздничные одежды самостоятельной мысли? Хотим быть серыми и одинаковыми, как новобранцы...
      Зачем нам колебаться, меняться и перестраиваться?! Хотим быть твердыми, как шанкр!
      Хотим, чтобы все было просто.
      Были коммунистами, стали антикоммунистами. Сменили ворота, как на футбольном поле.
      А если мир сложнее таблицы умножения? Если кроме "дважды два - четыре" существуют логарифмы?
      Нет! Не желаем споров! Не хотим разногласий! Отказываемся выражать собственное мнение! За нас думает академик Сахаров.
      Не желаем спорить и возражать. Пусть все будет чинно и спокойно. Как в морге...
      Видел я раз случайно пекинскую кинохронику. Торжественный митинг, центральная площадь. Полмиллиона китайцев в одинаковых синих робах. Главный что-то пискнул, и китайцы дружно пискнули в ответ. И одновременно протянули вверх сжатые кулаки.
      Тут я, честно говоря, перепугался. Вот это машина! Полмиллиона шурупов и винтиков! И все заодно. Да это пострашнее водородной бомбы!..
      Настанет ли конец бараньему единодушию?! Проснется ли в нас думающий, колеблющийся, свободный человек?!
      ПРОТИВ МОЕГО ДОМА...
      Против моего дома есть небольшой супермаркет. Вы заходите, накладываете продукты. Затем рассчитываетесь у прилавка.
      Миловидная девица укладывает содержимое тележки в коричневый бумажный пакет.
      Вы слышите приветливое:
      - Thank you! Have a nice day!
      Там же имеются в продаже целлофановые мешки. Стоят - десять центов.
      Вы покупаете этот мешок. Платите десять центов. Однако в целлофановый мешок девица содержимое тележки не укладывает. Протягивает этот самый мешок, и все. А положить в мешок товар не удосуживается. И уже не говорит вам приятных слов.
      Потому что это - лишняя работа. Лишнее движение. Не предусмотренное стандартами здешнего обслуживания.
      Меня это, честно говоря, поразило. Казалось бы, так естественно оказывать пустяковую дополнительную услугу. Так - нет.
      В бумажный мешок - пожалуйста! А в целлофановый - ни за что!
      Ну что ты скажешь?! Может, действительно - хваленая американская вежливость формальна. И дружелюбие - формально. И благородство. И любовь к свободе...
      Еду в метро, охваченный грустными размышлениями. Обращаюсь к прилично одетому господину. Спрашиваю нужную остановку.
      -А куда вы направляетесь? - интересуется господин.
      Я объяснил.
      Так он, представьте себе, вылез из метро раньше, чем ему было нужно. Отправился меня провожать. Всю дорогу звал мое семейство пожить у него. Прощаясь, сунул мне визитную карточку.
      - Я, - говорит - адвокат. Понадобится консультация-звоните...
      Ну что ты будешь делать с этой Америкой?! Любить ее или ненавидеть?!
      ЧЕТЫРЕ ГОДА НАЗАД...
      Четыре года назад японский журналист задал академику Сахарову вопрос:
      - Может ли измениться советский режим? Реально ли это в обозримом будущем?
      - Боюсь, что нет, - ответил Сахаров. Тогда журналист спросил:
      - Значит, все безнадежно? Ради чего же вы занимаетесь правозащитной деятельностью? Зачем рискуете собой?
      Сахаров ответил:
      - Тогда вообще не стоило бы жить. Без надежды жизнь лишается смысла. Я не верю... И все-таки надеюсь.
      Это соображение может показаться наивным. Однако - лишь на первый взгляд. Правда существует во имя правды. Не преследуя каких-либо иных, материальных целей.
      Надежда существует во имя надежды.
      Пусть все ужасно. Газету утром раскрывать боимся. Военная угроза, Польша, терроризм...
      Казалось бы, семь ангелов, имеющие семь труб, уже приготовились... И впереди-конь бледный... И всадник, которому имя - смерть...
      И все-таки мы говорим друг другу:
      - Счастливого Нового года!
      Все было. Всякое бывало. Но дружба уцелела. Хоть и сокращается порою круг друзей. Но телефон звонит. И почтальонам есть работа. И вечно рядом какие-то симпатичные люди...
      - Надейтесь, друзья! Врагам мы тоже говорим:
      - Счастливого Нового года!
      Чем бы их таким порадовать, врагов? Может, окочуриться им на радость?
      Что ж, со временем, как говорится, - не исключено.
      Надейтесь, враги!
      Я все еще надеюсь. Не от слепоты. Не от бессилия. Во имя самой надежды. Без каких-либо иных материальных целей.
      Сама надежда является целью. Она же является средством.
      БЫЛ У МЕНЯ В ЛЕНИНГРАДЕ...
      Был у меня в Ленинграде знакомый фарцовщик. Громадными партиями скупал у иностранцев всяческое барахло. Занимался также валютой и антиквариатом...
      Позавчера встречаю его на Квинс-бульваре. Обнялись, разговорились.
      - Ну как, - спрашиваю, - чем занимаешься?
      - Кручу баранку, - отвечает, - вкалываю с утра до ночи.
      Я удивился:
      - Ты же был деловой, предприимчивый?! Мой друг усмехнулся:
      - Америка показала, кто деловой, а кто не очень. Действительно, Америка многое заставила пересмотреть в себе и в жизни.
      Здесь все по-другому. Здесь понятия "бизнесмен" и "мошенник" не совпадают. Говоря проще, здесь надо работать.
      Вот мой знакомый и превратился в честного труженика...
      Мне возразят:
      "Ну, хорошо - ремесленники, инженеры, ученые. А как быть с музыкантами и литераторами?"
      Хорошие музыканты играют. Я не говорю о Ростроповиче. Пономарев играет. Сермакашев играет. Батицкий играет. (Причем речь идет только о моих личных знакомых.)
      Литераторов поддерживает государство. У Поповского - стипендия. У Парамонова - стипендия. У Соловьева, Клепиковой - такая же история. Даже Алешковский грант получил...
      Мне возразят:
      "А как же быть с писателями на велфейре? С музыкантами за баранкой? С кинорежиссерами, переквалифицировавшимися в управдомы?"
      А вы присмотритесь. Может, они большего и не стоили. Может, это их настоящее призвание?!
      Короче, либо это временно, либо справедливо...
      Америка - не рай. И не распределитель ЦК. Америка не только вознаграждает одаренных и работящих. Америка жестоко отрезвляет самонадеянных и заблуждающихся.
      Причем выигрывают и те, и другие. Одаренным и работящим воздается по заслугам. Самонадеянные и заблуждающиеся утрачивают вредные иллюзии. И то, и другое - благо.
      Мои товарищи Вайль и Генис сменили десятки профессий. Насколько я знаю, вершина их советской биографии - пожарная команда. А теперь уважаемые люди. Критики. Попробуй тронь!
      Меттер заведовал поломанной радиостанцией и сочинял телепередачи о животноводах. А теперь, что ни говори, - президент корпорации.
      И так далее.
      Лично я стал тем, кем был, наверное, и раньше. (Просто окружающие этого не знали.) То есть-литератором и журналистом. Увы, далеко не первым. И, к счастью, далеко не последним.
      КАК-ТО БЕСЕДОВАЛ Я...
      Как-то беседовал я с приятелем. Приятель выпил, закусил и говорит:
      "С американцами дружить невозможно. Это холодные, черствые, меркантильные люди. Главное для них - практический расчёт...
      Помнишь, как было в Союзе? Звонит тебе друг среди ночи:
      "Толик! У меня-депрессия! С Алкой полаялся!"
      Ты хватаешь пузырь - и к нему. И потом до утра керосините... Он для тебя последнюю рубаху снимет... И ты для него... Вот это дружба! Навзрыд! До упора!.."
      Все это мой приятель говорил абсолютно серьезно. И я задумался...
      Есть в Ленинграде писатель. Общительный, способный, добродушный человек. Как выяснилось - давний осведомитель ГБ. Взял и посадил своего друга Михаила Хейфеца. А ведь дружили. И до утра беседовали. И последними рубахами торжественно обменивались...
      Есть в Союзе такой романист-Пикуль... Размашистый, широкий человек. И водку пить мастак, и драться лезет, если что... Взял и посадил своего (и моего) друга Кирилла Успенского...
      И так далее.
      Есть в российском надрыве опасное свойство. Униженные, пуганые, глухонемые-ищем мы забвения в случайной дружбе. Выпьем, закусим, и начинается:
      "Вася! Друг любезный! Режь последний огурец!.."
      Дружба - это, конечно, хорошо. Да и в пьянстве я большого греха не вижу. Меня интересует другое. Я хочу спросить:
      - А кто в Союзе за 60 лет написал 15 миллионов доносов?! Друзья или враги?
      Да, американцы сдержаннее нас.
      В душу не лезут. Здесь это не принято.
      Если разводятся с женой, идут к юристу. (А не к Толику - водку жрать.)
      О болезнях рассказывают врачу.
      Сновидения излагают психоаналитику.
      Идейного противника стараются убедить. А не бегут жаловаться в первый отдел...
      Да и так ли уж они практичны?
      Часть моих рукописей вывез из Ленинграда американец Данкер. Кстати, интеллигентный негр. Совершенно бескорыстно. Более того, с риском для карьеры. Поскольку работает в американо-советской торговле.
      Издал мою книгу американец Проффер. И тоже - совершенно бескорыстно. Более того, претерпевая убытки на многих русских изданиях.
      Переводят мои сочинения две американки. И обе работают бесплатно. В сомнительном расчете на грядущие барыши.
      В одном мой друг прав. Последней рубашкой здесь со мной не делились. И слава Богу! Зачем мне последняя рубашка? У меня своих хватает.
      Я уж не говорю про огурцы...
      В ДЕТСТВЕ Я БЫЛ...
      В детстве я был невероятным оптимистом. В дневнике и на обложках школьных тетрадей я рисовал портреты Сталина. И других вождей мирового пролетариата. Особенно хорошо получался Карл Маркс. Обыкновенную кляксу размазал-уже похоже...
      Маршируя в пионерских рядах, я не щадил голосовых связок.
      Я рос оптимистом. Мне говорили:
      "Жить стало лучше, жить стало веселее!"
      Я верил.
      Вспоминается такой задорный марш:
      Мы будем петь и смеяться, как дети, Среди всеобщей борьбы и труда...
      Эти слова я выкрикивал десятки раз. Выкрикивал, выкрикивал, а потом задумался. Что же это получается? Все кругом работают, а мы поем и хохочем, как слабоумные...
      В общем, стал мой оптимизм таять. Все шло - одно к одному. Деда расстреляли. Отца выгнали с работы. Потом меня - из комсомола. Потом - из университета. Потом - из Союза журналистов. И так далее. Потом оказалось, что далее-некуда... И пессимизм мой все крепчал.
      Окружение мое тоже состояло из людей печальных. Весельчаков я что-то не припомню. Весельчаков мои друзья остерегались - не стукач ли?..
      Наконец мы эмигрировали. Живем в Америке. Присматриваемся к окружающей действительности. Спросишь у любого американца:
      - Как дела?
      - Фаин! - отвечает.
      Вроде бы - не дурак. И уж, как минимум, - не стукач.
      Может, у него и в самом деле - файн? Почему бы и нет? Говорит, что думает. Живет, как считает нужным. Молится, кому хочет. Сыт, одет, обут... Каждому, что называется, по труду...
      Так наметился у меня поворот к оптимизму. Теперь уже на мрачных людей смотрю подозрительно. Чего это они такие мрачные? Как бы галоши не украли? А может, КГБ их сюда засылает для увеличения напряженности?..
      И коллеги у меня подобрались соответствующие. То и дело - улыбаются. Порой смеются. Изредка даже хохочут.
      И газету делают - принципиально оптимистическую!
      Конечно, бывают и у нас огорчения. То анонимное письмецо от какого-нибудь уязвленного дурака. То из Союза придут дурные вести. Или дочь презрением обдаст за то, что не умеешь водить автомобиль...
      Но главная проблема решена. Будущее наших детей - прекрасно. То есть наше будущее.
      Поэтому наша газета взывает к мужеству и оптимизму.
      А истинное мужество в том, чтобы любить жизнь, зная о ней всю правду!
      ОДНАЖДЫ МЫ ЕХАЛИ В САБВЕЕ...
      Однажды мы ехали в сабвее. Я был с женой и дочкой. Сижу, читаю газету.
      На остановке ворвались молодые люди. А может, перешли из другого вагона. Человек пять. Один с гитарой, у другого-транзистор... Куртки, сникерсы...
      Это были нехорошие, дурно воспитанные молодые люди. Они шумели, толкались, вероятно - сквернословили. Они, как говорится, нарушали...
      Публика вела себя не лучшим образом.
      Один газету читает. Другой в окошко загляделся. (Благо за окном сплошная тьма.) И так далее.
      В Союзе я бы знал, как поступить. Я бы подошел к этим молодым людям и сказал:
      - Заткнитесь! И добавил бы:
      - Вон отсюда!
      А если надо, треснул бы кого-то по затылку...
      А тут я испугался. Языка толком не знаю. Порядков не знаю. Скажут что-то - не пойму. То ли извиняются, то ли дальше оскорбляют. А вдруг стрелять начнут? Может, у каждого - по нагану? Или - бритвой по физиономии...
      Советский хулиган-он родной и понятный. Он если бьет, то монтировкой. Или трубой. Или доской от забора. Или пивной кружкой. Или вилкой, на худой конец. То есть - знакомыми, полезными вещами.
      А у этого что на уме?..
      Короче, сижу, читаю газету. А молодые люди продолжают нарушать. Старуху толкнули. Из горлышка выпили. Транзистор завели на полную мощность. В общем-ничего хорошего...
      Читаю газету.
      Вдруг поднялся мужчина средних лет. Американец. Худой такой. И ниже меня ростом. Подошел к хулиганам и говорит:
      - Заткнитесь! И затем:
      - Вон отсюда.
      Чувствовалось, если надо, он может кого-то и по затылку треснуть.
      И молодые люди заткнулись. И на остановке - вышли.
      А мужчина сел и задремал.
      К чему я все это рассказываю? А вот к чему. Я знал все английские слова, которые он произнес. И сам все это мог произнести без акцента.
      Однако - не произнес. Я газету читал.
      Как вы сейчас...
      КОГДА-ТО Я РАБОТАЛ НА ЗАВОДЕ...
      Когда-то я работал на заводе. Точнее - в заводской многотиражке.
      На этом заводе произошел удивительный случай. Один мой знакомый инженер хотел поехать в Англию. Купил себе туристскую путевку. Начал оформлять документы. Все шло хорошо. И вдруг-отказ. Партком отказался выдать моему знакомому необходимые рекомендации.
      Я спросил парторга:
      - В чем дело? Ведь мой знакомый - не еврей?
      - Еще бы! - сказал парторг.
      - Кроме того, он член партии.
      - Естественно! - сказал парторг.
      - Так в чем же дело? Чего вы его не отпускаете?
      Парторг нахмурился и говорит:
      - Ваш знакомый слишком часто улыбается. И даже смеется. В том числе и на партийных собраниях. Есть свидетели...
      - А, - говорю, - тогда понятно...
      Улыбающийся человек неугоден тоталитаризму. Смеющийся - опасен. Хохочущий - опасен втройне.
      Дома нас окружала тотальная безвыходная серьезность. Вспомните лица парторгов, милиционеров и заведующих отделами. Вспомните лица домоуправов, торговых работников и служащих почты. Вспомните лица членов Политбюро ЦК. Вспомните, например, лицо Косыгина. Беременным женщинам нельзя показывать такие вещи...
      Сейчас мы в Америке. Строим новую жизнь. Реализуем изначальные демократические права. Право на собственное мнение. Право на материальный достаток. Право на творчество... И так далее.
      И еще. Мы осуществляем великое человеческое право на смех и улыбку.
      Смеемся над велеречивой тупостью и змеиным ханжеством. Над лжепророками и псевдомучениками. Над президентами и рыцарями велфейра...
      Шесть месяцев выходит наша газета. Шесть месяцев я то и дело слышу...
      - И чего вы смеетесь? Над чем потешаетесь? Такие несерьезные... В Камбодже - террор. В Афганистане - трагедия. Академик Сахаров томится в Горьком... И вообще, мир на грани катастрофы!..
      Да, мир на грани катастрофы. И привели его к этой грани - угрюмые люди. Угрюмые люди держат в плену заложников. Угрюмые люди бесчинствуют в Камбодже. И гордость России, академика Сахарова, мучают тоже угрюмые люди.
      И потому - мы будем смеяться. Над русофобами и антисемитами. Над воинственными атеистами и религиозными кликушами. Над мягкотелыми "голубями" и твердолобыми "ястребами"...
      И главное - тут я прошу вас быть абсолютно внимательными - над собой!
      ЭТО БЫЛО...
      Это было в минувшую пятницу. Я познакомился с живым американским "левым". Я был уверен, что их не существует. Что господин Максимов сгущает краски.
      И вот я познакомился с Эрни Данэлом. Он не коммунист, не заговорщик. Он даже не красный. Он - розовый, левый.
      Эрни рассказывает о себе:
      - Я родился в очень чопорном, богатом и гнусном семействе. Достаточно сказать, что моим крестным отцом был Рокфеллер. Поэтому я стал мятежником. Я возненавидел эстаблишмент и, главным образом, - моего папашу...
      Я стал употреблять наркотики и заниматься контрабандой. Был членом довольно могущественной шайки. Знал черный рынок и все непотребные места.
      Мы ненавидели богачей, капиталистов, продажных священников. Мы ненавидели это развращенное, безжалостное общество.
      Несколько раз я был арестован. Но папаша брал хороших адвокатов, и меня выпускали...
      Я продолжал бороться. Мы вели политическую борьбу, разрушая устои капитализма. Ночью мы вскрывали багажники автомашин. Били стекла...
      - Сколько тебе было лет?
      - Шестнадцать. Но я был сложившимся революционером. Я курил марихуану назло папаше и эстаблишменту.
      - А сейчас?
      - И сейчас я придерживаюсь оппозиционных взглядов. По-моему, Рэйген слишком груб. Политика Киссинджера была мягкой. И это предотвратило войну. Политика же Рэйгена чревата войнами.
      - Но война уже идет, - сказал я. - Войны были при Киссинджере. Войны идут постоянно. Америка уже проиграла несколько войн.
      - Америка не воюет. Это главное. Я думаю о своем народе.
      - Рано или поздно советские танки будут здесь. Если их не остановить сейчас.
      - Это будет не скоро. Ведь Россия так далеко...
      - Боже, как ты глуп! - хотелось выкрикнуть мне. - Как ты завидно и спасительно глуп...
      Но я сдержался. От этого человека в какой-то степени зависело мое будущее.
      Познакомились мы не случайно. Эрни Данэл - преуспевающий литературный агент. Работает в солидной конторе. Обслуживает ненавистный эстаблишмент.
      Может, заработаю с ним большие деньги. Капитализм, вопреки своей исторической обреченности, дает человеку такую надежду...
      ПРИНЯТО ДУМАТЬ...
      Принято думать, что советская армия могущественна и непобедима. И потому весь цивилизованный мир дрожит от страха.
      По-моему - зря. Я три года был советским военнослужащим. Более того, пассивным участником некоторых военных действий. В ходе которых меня постигло разочарование относительно боевой готовности советской армии. С тех пор лично я не дрожу.
      Дело было так. Наша рота лагерной охраны стояла под Иоссером. В роте было девять отделений. Четвертым отделением командовал ефрейтор Головня.
      Внезапно Головня помешался. В роте был смотр, и его отделение заняло пятое место. Головня рассвирепел, залез на чердак и открыл стрельбу. Ему хотелось перестрелять конкурентов. И он, действительно, ранил из автомата троих военнослужащих.
      Нас было сто человек. Когда началась стрельба, все разбежались. Некоторые бежали до самого винного магазина. Очень разумно действовала повариха Шура. Услышав стрельбу, Шура залезла в борщевой котел.
      Начальство объявило тревогу. За казармой собралось человек двадцать. Командир роты спросил:
      - Есть добровольцы? Выходи!
      Добровольцев не оказалось. Кому охота рисковать жизнью в мирные дни?
      Тогда начальство вызвало подкрепление. Мы ожидали его больше суток. Наконец прибыли два бронетранспортера и отряд сверхсрочников. Один бронетранспортер сломался возле переезда. Другой потерял управление и мягко съехал в карьер. Буксуя, он страшно рычал и не двигался. Сверхсрочники занялись починкой.
      Два часа спустя они захотели есть. Продуктов им не доставили. В результате они съели наше довольствие. А нам командование выдало по рублю. Чтобы мы шли в поселок за булкой. Часть наших солдат еще раньше ушла за "Агдамом". Теперь ушли все остальные.
      Головня, воспользовавшись замешательством, покинул чердак. Он сильно толкнул в грудь капитана Прищепу и убежал на лесобиржу. Там он напился этилового спирта, заснул и был арестован милицией.
      Когда его допрашивал замполит Бертельсон, Головня напевал:
      - Я люблю тебя, жид, что само по себе и не ново... Боюсь, что Головню расстреляли. Или посадили в сумасшедший дом. Мы же продолжали службу в нашей
      доблестной армии...
      ТО, О ЧЕМ Я СОБИРАЮСЬ РАССКАЗАТЬ...
      То, о чем я собираюсь рассказать, - невероятно. И произошло это на конференции в Лос-Анджелесе.
      Еще в самолете меня представили знаменитому ученому Джорджу Гибиану из Корнуэлла. Мы разговорились (Джордж превосходно владеет русским языком).
      Но поразило меня другое. Меня поразил его галстук. На вишневом фоне, пониже безукоризненного узла, золотилась отчетливая монограмма - "С. Д.".
      Это были мои инициалы. Я порозовел от гордости. Я и не думал, что моя популярность так велика.
      Всю дорогу я ласково подмигивал Гибиану...
      Началась конференция. Нас познакомили с ее организатором - госпожой Матич. Это была красивая молодая Женщина с чудесной улыбкой.