Марш одиноких

      Все это довольно грустно. Грустно потому, что компрометирует саму идею демократии.
      Безграничного уважения достоин тот, кто едет созидать молодое израильское государство. Но лишь в том случае, если он проделывает это добровольно.
      История на этот счет богата разнообразными примерами. Остановимся на самых крайних.
      Русского человека Солдатова посадили как борца за независимую Эстонию. Причем оккупированную его соотечественниками. А продал его на суде эстонец Варату. Националистам тут есть о чем задуматься...
      Лорд Байрон погиб, сражаясь за независимость Греции. А Фаддей Булгарин сражался в частях Наполеона против русских. Байрон - замечательный человек. Булгарин - негодяй. Но оба были свободными людьми, и это важно.
      Свобода, как известно, неделима. Она нужна хорошим и плохим. И уж тем более - нормальным людям. Вроде нас...
      Нельзя предоставить свободу одним лишь героям. Как нельзя предоставить возможность жениться одному Барту Рейнольдсу...
      Куда ехать?.. Для меня такой проблемы не существовало. Мой выбор был предрешен семейными и творческими обстоятельствами. И я осуществил его. И такое же право для каждого - неоспоримо!
      Хочется верить, что Соединенные Штаты найдут возможность помогать беженцам и дальше. Потому что Америка - страна классической демократии.
      Не зря мы приехали именно сюда...
      НЕДАВНО МОЙ ДРУГ...
      Недавно мой друг Соломон Шапиро побывал в Испании. Видел чертову корриду. Объездил средневековые испанские города.
      В конце, говорит, домой потянуло.
      Домой - это значит в Нью-Йорк. Точнее - в Форест Хиллс. Где по утрам неутомимый Моня раскладывает свой товар. Где на площадке у "Вальдбаумса" до самой темноты хлопочут автолюбители. А в магазине "Брукс" торгует девушка необычайной красоты...
      Как быстро это случилось! Как быстро мы привыкли считать фантастическую Америку-домом...
      Я давно уже замечаю в себе крикливые черты патриотизма. Злюсь, когда ругают Нью-Йорк. Начинаю спорить. Я говорю, что преступность здесь не так уж велика. Что газеты умышленно раздувают эту тему. Что шанс быть ограбленным - ничтожен.
      Я лгу, что каждый день бываю в Гарлеме и тем не менее - жив...
      Допустим, кто-то утверждает, что в Нью-Йорке грязно.
      - Грязь?! - кричу я. - Что значит - грязь! Это вовсе не грязь! Это-неорганизованная материя...
      За этой нелепой формулировкой скрывается простое ощущение. Мне грустно, что Нью-Йорк захламлен и посторонние это видят...
      Помню, Некрасов поинтересовался:
      - Сколько вы платите за квартиру?
      И я почему-то сказал - двести восемьдесят. Хотя мы платим значительно больше. Просто мне хотелось, чтобы Нью-Йорк выглядел как-то доступнее...
      В разговоре с приезжими я тороплюсь изложить главное:
      Здесь ты не ощущаешь себя чужим. Здесь половина населения говорит с чудовищным акцентом...
      Таковы явные симптомы патриотизма. Нью-Йорк ужасен, и все же это - мой город. И люди здесь живут, в основном, симпатичные. Хотя и с легкими чертами безумия. От последнего Моргулиса до Эдварда Коча.
      В Ленинграде я жутко гордился Эрмитажем. Хотя не был там лет двадцать пять. А здесь горжусь Музеем современного искусства, Даже издали его не видел, а горжусь!
      Видимо, это и есть патриотизм - гордиться неизвестно чем...
      И меня глубоко волнует сознание того, что русские живут по всей Америке. Что Ефимов не собирается покидать Мичиган. Что Лосеву нравится Гановер. А Роме Левину-отсутствующий на карте Холиок...
      Рано утром я выхожу за газетой. С кем-то здороваюсь. Покупаю горячие бублики к завтраку.
      Начинается день. И я к нему готов. А потом неожиданно вспоминаю:
      "В Пушкинских Горах закончился сезон. В Ленинграде дожди..."
      ВЫБИРАЯ МЕЖДУ ДУРАКОМ И НЕГОДЯЕМ...
      Выбирая между дураком и негодяем, поневоле задумаешься. Задумаешься и предпочтешь негодяя.
      В поступках негодяя есть своеобразный эгоистический резон. Есть корыстная и низменная логика. Наличествует здравый смысл.
      Его деяния предсказуемы. То есть с негодяем можно и нужно бороться...
      С дураком все иначе. Его действия непредсказуемы, сумбурны, алогичны.
      Дураки обитают в туманном, клубящемся хаосе. Они не подлежат законам гравитации. У них своя биология, своя арифметика. Им все нипочем. Они бессмертны...
      Наша газета существует четырнадцать месяцев. Я не говорю, что все идет замечательно. До сих пор нет хорошего экономиста. Нет странички для женщин. О юном поколении совсем забыли...
      Мы все это знаем. Что-то делаем, пробуем, ищем.
      И мешают газете вовсе не агенты КГБ. Не палестинские террористы. Не американские либералы. А мешают ей старые знакомые, жизнерадостные и непобедимые -дураки.
      Возникла у нас дискуссия о смертной казни. Вопрос освещался по-разному. С юридической позиции (Лейкин), с этической (Шрагин), с общедуховной (Рыскин).
      Умные люди поделились своими раздумьями. Высказали печальные истины. Попытались выдвинуть конструктивные идеи.
      Тут же взял слово дурак:
      - Чего это вы пишете?! Зачем вы нас расстраиваете? ! Какая еще преступность?! Я четыре года в Америке, и меня до сих пор не ограбили! А вы говорите...
      Появилась у нас статья о местном антисемитизме. С фотографиями, цифрами, документами.
      И снова дурак выступает:
      - Какой там антисемитизм?! У нас все хорошо!..
      Что дураку ответить? Вот разрисуют тебе свастикой физиономию, тогда узнаешь...
      То и дело появляются у нас критические статьи. Иногда довольно резкие.
      И снова дурак недоволен:
      - Зачем вы критикуете бездарных писателей?! Вы лучше критикуйте талантливых, чтобы не зазнавались.
      Состоялся в газете разговор на тему: "Что это значит - быть евреем?"
      И снова дурак карабкается на трибуну:
      - Какая разница, евреи мы или не евреи? Грин-карта есть, машина есть, сосисок хватает... Какие могут быть дискуссии?!.
      Что с дураком поделаешь? Дурак вездесущ и активен. Через ОВИР прорвался. Через океан перелетел. И давит почище Андропова.
      Поневоле задумаешься, выбирая между дураком и негодяем. Задумаешься и все-таки предпочтешь негодяя.
      Но самое ужасное, когда он еще и дурак в придачу...
      НА РОДИНЕ...
      На родине государством управляли мистические существа. Ну, что мы знали о Сталине? Что он курил. трубку и был лучше всех. Что мы знали о Ленине? Что он носил кепку и тоже был лучше всех, О Брежневе мы даже этого не знаем. Известно только, что у него есть брови...
      Вспоминается, как я был изумлен, узнав, что Ленину нравилось холодное пиво. В этом заурядном факте проглядывало нечто человеческое...
      И еще одна важная деталь. У Ленина был незначительный дефект речи. У Сталина-рыночный акцент торговца гладиолусами. У Брежнева во рту происходит что-то загадочное. Советские лингвисты особый термин придумали для этого безобразия - "фрикативное Г".
      Все это не случайно: и "F", и "Р", и цветочно-фруктовый акцент. Ведь у инопланетян должны быть какие-то этнические особенности. Иначе на людей будут похожи. А это - нельзя.
      Вспомните день 1-го Мая. На трибуне мавзолея вереница серых глиняных изваяний. Брежнева и Косыгина еще можно узнать. Пельше и Суслов однотипны и взаимозаменяемы. Остальные неотличимы, как солдатское белье.
      : Здесь государством управляют живые люди. Мы знаем, что Картер набожен, честен и благороден. Мы знаем, что Рэйген тверд, принципиален и бережлив.
      Дома мне было абсолютно все равно, за кого голосовать. Я раза четыре вообще не голосовал. Причем не из диссидентских соображений. А из ненависти к бессмысленным действиям.
      Здесь, повторяю, все иначе. Здесь мы гораздо ближе к политике. Пусть мы еще не американские граждане. Пускай голосовать будут другие - не важно. Результаты президентских выборов близко касаются и нас. Ведь за ними стоит реальный жизненный и государственный курс.
      Я убежден в том, что личность государственного деятеля есть продукт эпохи. Что время, исторический момент, определяет тип главы правительства. Сталин, Гитлер и Трумэн были очень разные люди. Но было в этих фигурах и что-то общее. Может быть, жесткость... Такая эпоха - Хрущев, де Голль и Кеннеди тоже отнюдь не близнецы. Но что-то общее сквозило и в этих деятелях. Может быть, артистизм... Дань времени...
      Затем наступила довольно серая и безликая эпоха разрядки. Она же породила довольно серых и безликих вождей. Мир был в относительном покое.
      Сейчас этому затишью приходит конец. Афганская трагедия знаменует новый исторический этап. Увы, американскому народу приходится выбирать между твердостью и катастрофой.
      Я не политический обозреватель. И не буду взвешивать шансы кандидатов. Но я уверен, что президентом будет Рэйген. Мне кажется, именно такого президента требует эпоха.
      Возможно, я ошибаюсь. На то и колонка редактора, чтобы помечтать.
      ЛЮДЬМИ НАУКИ УСТАНОВЛЕНО...
      Людьми науки установлено, что время имеет форму, цвет, объем...
      Год нашей жизни был окрашен в самые разнообразные тона. Анилиновое зарево надежды то и дело сменялось пыльным колером уныния. Над зелеными побегами творчества сгущались черные облака догматизма. Кумачовый мираж вседозволенности уводил нас с благородного пути.
      Шло время.
      Серебристый ручеек инициативы орошал бесцветные пространства человеческой косности.
      Мы чувствовали себя все более уверенно...
      Год нашей жизни позади. Год жизни - это так много! Это- 52 бурных редакционных совещания. Это 47 196 часов совместного напряженного труда. Это 2 831 760 минут дерзости и бесстрашия...
      Год жизни - это так мало. Это - первые робкие шаги в нескончаемых лабиринтах американского бизнеса. Это - невнятный лепет освобожденной младенческой речи. Это - слабые, едва уловимые толчки независимого сознания.
      Мы не заблуждаемся относительно своих достижений. Мы только заявили о себе. Обозначили свое присутствие в этом безумном мире.
      Волею обстоятельств нам была предопределена сложнейшая миссия. Мы создали первую либерально-демократическую газету на русском языке.
      Нас часто спрашивают:
      Какова ваша идеологическая платформа? Каковы ваши принципы? С кем вы? И против кого?..
      Наши принципы ясны и однозначны:
      Газета является независимой свободной трибуной.
      Эта трибуна предоставляется выразителям самых разных, зачастую диаметральных мнений.
      Редакция отнюдь не выдает себя за единственного конфидента истины. Редакторское кресло, повторяем, не есть вершина человеческой мудрости. Читатель, получая широкую объективную информацию, делает выводы - сам.
      Едва достигнув годовалого возраста, редакция не осмеливается считать читателей беспечными младенцами. Газета доверяет своим читателям. Мало того, она доверяет им больше, чем себе...
      Нас часто спрашивают:
      - Чьи интересы выражает газета? Кто стоит за вами?..
      Мы выражаем интересы шестидесяти тысяч беженцев из Союза. Наиболее жизнестойкой части советского еврейства. Всех тех, кого благородно приютила загадочная и непонятная Америка.
      За нами стоят десятилетия уникального горького опыта. Общие с читателями трудности и проблемы Общие слабости и грехи.
      Ведь читатели - та единственная инстанция, от ко торой мы добровольно и безоговорочно зависим.
      В ЭМИГРАЦИИ НА КАЖДОМ ШАГУ...
      В эмиграции на каждом шагу дают о себе знать черты матриархата. Я знаю десятки семей, в которых именно женщине принадлежит главенствующая роль.
      Женщины более добросовестны и непритязательны. У них в большей степени развито чувство ответственности. Они даже физически выносливее.
      Поэтому женщины быстрее и легче адаптируются. Успешнее преодолевают языковой барьер. Лучше приспосабливаются к новым условиям.
      Вполне обычной представляется такая картина. Женщина работает по восемь часов. Три часа проводит в сабвее. (Где час считается за три, как на войне.) Вечером-дети, прачечная, супермаркет. И так далее...
      А мужчина тем временем размышляет о судьбах планеты. О будущем России. О путях демократии. Об издержках и преимуществах свободы.
      Мужчина вещает и пророчествует. Сеет разумное, доброе, вечное...
      Мужчина сеет, а женщина - пашет. На фабриках и в пиццериях. За три пятьдесят в час...
      Лично я пролежал на диване ровно год. Моя жена работала с утра до ночи. За ужином она дремала под мои рассуждения на тему свободы и автократии.
      Мне вспоминаются дни перед отъездом. И мои решительные заявления:
      - Главное - обрести свободу. Остальное не имеет значения... Буду мыть посуду в ресторане. Или таскать мешки...
      Ленинградцы всхлипывали, слушая мои предотъездные речи.
      Однако выяснилось, что мыть посуду в ресторане - тяжело и неприятно (я и дома-то мою ее без энтузиазма)...
      Короче, обрел я свободу и лег на диван. А жена работает. Так прошел год...
      Наконец мы решили издавать газету. Моя жена сказала:
      - Ничего, я привыкла. Ты и в Союзе был нестандартной личностью.
      Прошел год. "Новый американец" крепнет и обретает стабильность. В Форест Хиллсе я стал не менее популярен, чем Консон.
      Хотя на доходах все это отражается слабо...
      Тем не менее я хочу сказать:
      - Ирина, Галя, Таня, Рая, Лена! Еще немного, и мы заживем по-человечески! Простите нас! И пожелайте нам удачи!
      ЭМИГРАЦИЯ ИЗ СОЮЗА...
      Эмиграция из Союза продолжается. Хоть и в замедленном темпе. Приезжают друзья и знакомые. Мы, разумеется, спрашиваем:
      - Ну, как?
      В ответ раздается:
      - Хорошего мяса в Ленинграде не купить. За фруктами-очередь. Недавно мыло исчезло, зубная паста...
      И так далее.
      Смешанное чувство охватывает нас. Приятно сознавать, что тоталитарная машина дает перебои. Горько от мысли, что твоя страна голодает...
      Западные государства объявили Союзу частичное хлебное эмбарго. Выражаясь человеческим языком - сократили продажу зерна. К этому их настоятельно призывали видные русские диссиденты: Солженицын, Марченко, Буковский.
      Некоторым казалось, что это слишком жесткая мера. И рассуждали они примерно так:
      - В политике можно и нужно использовать силу. Можно и нужно диктовать Советам жесткие условия. Тем более, что они признают лишь силу и жесткость.
      Однако сокращать продажу хлеба-неблагородно. И призывать к этому грешно. Разве можно, чтобы народ голодал?..
      Наивные люди!
      Они думают, что американский хлеб попадет на стол русского человека! Аргентинское мясо зашипит на его сковороде!
      Какая глупость!
      Народ голодает по вине собственного руководства. Экономика и сельское хозяйство безобразно запущены. Колоссальные средства расходуются на военные цели.. Коммунистическая экспансия обходится Советам в миллиарды рублей.
      Наряду с этим партийные функционеры живут отлично. Разъезжают в заграничных автомобилях. Возводят роскошные дачи. Нежатся под солнцем южных курортов.
      Через распределители их снабжают всем необходимым.
      Западный экспорт хлеба и мяса лишь укрепляет тоталитарную систему. Обогащает партийную верхушку. Освобождает новые средства для подготовки к войне.
      Печально, что советские руководители и крупные американские торговцы временами действуют заодно.
      Обидно, что призывы русских диссидентов заглушаются голосами сторонников разрядки.
      Лишь перед единством демократии Союз будет вынужден отступить!
      ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА НАЗАД...
      Месяца четыре назад в редакции произошло знаменательное событие. Я бы даже назвал его - историческим. А именно - у нас восторжествовали принципы коммунистического труда.
      Вот как это было.
      Мы переживали очередные финансовые затруднения. Мучительно выискивали пути дальнейшей экономии. Урезали расходы по всем без исключения статьям.
      Наконец были исчерпаны все мыслимые средства. Меттер стал изысканно любезным, что выражает у него крайнюю степень подавленности.
      Цифры упорно не желали сходиться. Каждый номер газеты обходился в четыре тысячи. А выручали мы за него - три с половиной. Орлов засыпал и просыпался с калькулятором в руке.
      А дефицит неумолимо возрастал. В голосах кредиторов звучали металлические нотки.
      Мы решили назначить экстренное совещание. Долго молча/л с вытянутыми физиономиями.
      И вдруг прозвучало грозное, загадочное слово - мораторий,
      Я забыл, кто его произнес. Наверное - Вайль. Он у нас самый решительный.
      Что означает это слово, я тогда не знал. Да и сейчас плохо знаю. Но общий смысл-доступен. Мораторий - это когда тебя лишают заработной платы. Частично или полностью.
      - Необходим мораторий! - твердо произнес Вайль.
      И тут началось самое поразительное.
      Сотрудники "Нового американца" поднимались один за другим. Коротко обрисовывали свое материальное положение. Честно раскрывали дополнительные источники существования. Затем назначали себе прожиточный минимум. Или совсем отказывались получать зарплату.
      Выявилась такая картина. Кое-кто подрабатывает на радио "Либерти". У кого-то жена имеет нормальную человеческую профессию. (О женах я еще напишу в ближайшей колонке редактора.) У кого-то - стипендия. Батчан, например, вегетарианец. Люба Федорова - на диете. И так далее.
      Соответственно были понижены оклады. В следующих жестких пределах: от нуля до категорического минимума.
      Честно признаюсь, в ту минуту я испытал огромное душевное волнение.
      Газета в очередной раз была спасена...
      Это было четыре месяца назад. Прошли времена финансовых катастроф. Положение необратимо стабилизируется. А мне не дает покоя курьезное соображение:
      Так ведь можно невзначай и коммунизм построить!. Назло советским товарищам...
      К СПОРТУ Я АБСОЛЮТНО РАВНОДУШЕН...
      К спорту я абсолютно равнодушен. Припоминается единственное в моей жизни спортивное достижение. Случилось это на чемпионате вузов по боксу. Минут сорок пролежал я тогда в глубоком обмороке. И долго еще меня преследовал запах нашатырного спирта...
      Короче, не мое это дело.
      А вот начала Московской олимпиады - ждал. И следил за ходом подготовки. Оно и понятно. Все прогрессивное человечество обсуждало идею бойкота.
      В результате кто-то едет, кто-то не едет. Не будет японских гимнастов. Не будет американских метателей. Не будет кого-то из ФРГ...
      Вот так прогрессивное человечество реагировало на захват Афганистана. Плюс-частичное зерновое эмбарго. Да еще какой-то научный симпозиум отменили. Или перенесли. Какой-то шведский джаз (саксофон, рояль, ударные) в Москву не едет...
      Короче, дали отповедь захватчикам. Рубанули сплеча. Ответили ударом на удар. Прихлопнули бандитов моральным остракизмом.
      У писателя Зощенко есть такая сцена. Идет по улице милиционер с цветком. Навстречу ему преступник.
      - Сейчас я тебя накажу, - говорит милиционер, - не дам цветка!..
      Вот так и мы сидим, гадаем, как они там без нашего цветка?..
      Да советские вожди плевать хотели на моральный остракизм!
      Советские вожди догадываются, что их называют бандитами. Они привыкли. Они даже чуточку этим гордятся. Им кажется, лучше быть сильным, чем добрым. Сильного уважают и боятся. А добрый - кому он нужен, спрашивается?
      Тем более, что слабость издали неотличима от доброты...
      Советские начальники знали, во что им обойдется Афганистан. Уверен, что заранее подсчитали цену этой акции. И знают теперь, во что им обойдется следующая. Их устраивает такая цена.
      Хапнут завтра Советы какую-нибудь Полинезию. А мы в припадке благородного негодования отменим симпозиум. Какой-нибудь биологический форум по изучению ящериц. Да что там - экспорт устриц приостановим. В общем, не дадим цветка! Пусть мучаются...
      С унынием гляжу я на прогрессивное человечество. Паршивую олимпиаду бойкотировать-и то не могли как следует договориться. А если война?
      ЗИМА К НЬЮ-ЙОРКУ ПОДСТУПАЕТ...
      Зима к Нью-Йорку подступает осторожно. Еще вчера было душно на остановке сабвея. Позавчера я спускался за газетами в шлепанцах. Три дня назад оставил в ресторане свитер...
      А сегодня утром задаю вопрос ближайшим родственникам:
      - Где моя вязаная шапка?..
      Дома было все иначе. Сначала - дожди. Потом неделя сухих холодных ветров. И вдруг рано утром- пелена белого снега. И снежные шапки на тумбах ограды. И белый узор на чугунных воротах. И улица, напоминающая черно-белый фотоснимок. Нелегко было шагнуть с крыльца в первый зимний день. Я хорошо запомнил ощущение решимости, которое требовалось, чтобы ступить на это белое полотно...
      А помните, друзья, кальсоны? Трикотажные импортные кальсоны румынской фирмы "Партизан"? И ощущение неловкости при ходьбе. И стянутые манжетами щиколотки. И загадочные белые пуговицы, которые внезапно таяли от стирки... Куда это все подевалось?
      Того и гляди, заговорю как охваченный ностальгией патриот:
      - А на Тамбовщине сейчас, поди, июнь... Малиновки поют... Выйдешь, бывало, на дальний плес...
      Нет Тамбовщины. Нет дальнего плеса. Нет малиновок. Июня тоже нет. И не было...
      Зима в Нью-Йорке лишена сенсационности. Она - не фокус и не бремя. Она - естественное продолжение сыроватого, теплого бабьего лета. Те же куртки и джинсы. Те же фрукты под открытым небом...
      Так чего же мне не хватает? Сырости? Горечи? Опилок на кафельном полу Соловьевского гастронома? Нелепых скороходовских башмаков? Телогреек и ватников?
      Как это сказано у Блока:
      ...Но и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне...
      Тяжело заканчивать разговор этой печальной нотой. Правильно написал Григорий Рыскин:
      "У нас была судьба. Не биография, а судьба. И мы не сдались..."
      Конечно, Рыскин-не Блок. Так ведь и мы-не прекрасные дамы...
      ИЗ РОССИИ ДОЛЕТАЮТ...
      Из России долетают тревожные, мрачные вести. Одному кандидатскую не утвердили. Другого с работы уволили. Третий отказ получил... Очереди за колбасой... Зимней обуви не купить... И так далее.
      В общем, нечему радоваться. Тоска, уныние и горечь.
      И все-таки сквозь этот мрак доносится порой живая, язвительная, неистребимая шутка.
      Вообразите себе приемную какого-нибудь Львовского ОВИРа. Табличка с фамилией инспектора. Публика терпеливо ждет своей очереди.
      Распахивается дверь. Выходит очередной посетитель. На лице его скорбь и разочарование. В зале- полная тишина.
      И вдруг какой-нибудь Фима, Боря или Лазарь Самуилович тихонько произносит:
      - ДАН ОТКАЗ ЕМУ НА ЗАПАД...
      Раздался первый неуверенный смешок. Через минуту смеются все. Включая дежурного милиционера. А значит, жизнь продолжается. Значит, есть силы для борьбы.
      Вообразите провинциальный город. Воронеж, Тулу, Сестрорецк...
      Утро в продовольственном магазине. На витрине - мелкий частик, завтрак туриста... Одиноко желтеет прямоугольник голландского сыра.
      Возле кассы очередь. Лица - неприветливы и суровы. Неожиданно кто-то вполголоса декламирует:
      - В ВОРОНЕЖ ГДЕ-ТО БОГ ПОСЛАЛ КУСОЧЕК СЫРА...
      И вновь раздается смех. И жизнь кажется не такой уж безнадежной...
      Вспомним недавнее прошлое. Наши танки движутся к афганской границе. Солдаты удручены и подавлены. В грохоте машин тишина становится еще заметнее.
      И вдруг происходит чудо. Кто-то саркастически роняет:
      - НАШ ПАРОВОЗ, ВПЕРЕД ЛЕТИ! В КАБУЛЕ ОСТАНОВКА...
      Значит, чувство справедливости еще не потеряно. Значит, эти люди еще способны возродиться.
      Юмор - украшение нации. В самые дикие, самые беспросветные годы не умирала язвительная и горькая, простодушная и затейливая российская шутка.
      И хочется думать-пока мы способны шутить, мы остаемся великим народом!
      ПИСАТЬ О КОСМОСЕ ТРУДНО...
      Писать о космосе трудно. Вообразить его себе - невозможно. Поскольку космос есть - отсутствие, ничто...
      Я хорошо помню день гагаринского триумфа.
      Мы, студенты Ленинградского университета, шагаем по Невскому. Размахиваем самодельными транспарантами. Что-то возбужденно кричим.
      И только мой друг, знаменитый фарцовщик Белуга, язвительно повторяет:
      - Ликуйте, жлобы! Динамо в космосе!.. "Динамо" по-блатному означает-жульническая махинация. Причем с оттенком дешевого шика.
      Видимо, Белуга раньше других ощутил наступление грандиозной пропагандистской кампании. Увидел первые гримасы советского космического блефа...
      У Гагарина было на редкость симпатичное лицо. Его наградили, увенчали и возвеличили. Превратили в одушевленный символ. В улыбающуюся политическую идею.
      Временами Гагарин становился человеком. И тогда он сильно запивал. Видно, ему не хотелось быть идеей. И он пил все больше.
      Сначала разбился в машине. На лице его, которое продолжало быть общественным достоянием, возник глубокий шрам.
      Затем Гагарин угнал самолет и разбился окончательно...
      Космическая эра продолжалась. Летающих идей становилось все больше. Для их бесчисленных портретов уже не хватало кремлевской стены.
      Число космонавтов росло и росло. У них возникла своя футбольная команда.
      Затем произошла трагедия. Несколько космонавтов погибло. (Не помню трое или четверо.) Это был печальный, траурный день. Моя дочка спросила:
      - Отчего ты не плачешь? Я ответил:
      - Плачут те, кто их знал. Для меня они были летающими идеями. Я не могу рыдать о погибших идеях.
      Прошло много лет. В космос по очереди слетали народные демократы. Вьетнамец, болгарин, поляк. Честно говоря, я перестал интересоваться этими делами. Я давно уже не интересуюсь пропагандой. Давно уже пытаюсь руководствоваться не чужими, а собственными идеями...
      И вот мы узнали про космический челнок. (Можно назвать его космическим автобусом. Космическим маршрутным такси.)
      Машина вернулась на Землю. Вернулись затраченные миллионы. Вернулись потрясающие механизмы. Вернулись люди.
      Читая газетные сообщения, мы думаем не об идеях, летающих в космосе. Мы думаем о космических заводах. О космическом туризме. То есть - о космической перспективе.
      Мы убеждаемся - человечеству есть куда идти, куда лететь, куда стремиться. Более того:
      Если Запад полностью уступит Советам, будет куда эмигрировать дальше...
      ВСЕ МЫ ГОТОВИЛИСЬ...
      Все мы готовились к отъезду на Запад, Каждый по-своему.
      Самые дальновидные занимались английским. Самые практичные обзаводились кораллами и Хохломой.
      Кто-то учился водить автомобиль. Кто-то фотографировал свои рукописи...
      Мой сосед Григорович вывез два ратиновых отреза на пальто. (В результате, говорят, сшил из них чехол для микроавтобуса...)
      Лично я собирал информацию. Мне хотелось трезво и объективно представлять себе будущую жизнь.
      Я знал, что литература в Америке источником существования не является. Что тиражи русских книг - ничтожны. Что людям моего склада очень трудно найти работу. Что американская преступность достигла устрашающих размеров...
      Мне хотелось знать правду. Я желал навсегда покончить с иллюзиями.
      Многое из того, что я узнавал, внушало ощущение страха. Я боялся одиночества и немоты. Меня ужасала перспектива второго рождения. Пугала неизбежная языковая изоляция.
      Я не был уверен, что смогу писать. А тогда все остальное не имело бы значения.
      Кроме того, я опасался ностальгии. Я так много слышал об этом. Я читал письма Бунина, Цветаевой, Куприна. Я не мог сомневаться в искренности этих писем...
      Конечно, мне и раньше случалось надолго покидать Ленинград. Но тогда я знал, что могу вернуться. И все равно умирал от тоски...
      В армии у нас было такое печальное развлечение. Собирались бывшие ленинградцы и начинали вспоминать... дома. По улице Ракова, скажем. Один за другим. Какого цвета, сколько этажей?.. Что там было внизу- закусочная, ателье проката?..
      Заканчивалось это дело мрачной попойкой, слезами, бессонницей...
      И вот мы приехали. Испытали соответствующий шок. И многие наши страхи подтвердились.
      Действительно, грабят. Действительно, работу найти трудно. Действительно, тиражи ничтожные.
      А вот ностальгия отсутствует.
      Есть рестораны для собак. Брачные агентства для попугаев. Резиновые барышни для любовных утех. Съедобные дамские штанишки. Все есть. Только ностальгия отсутствует. Единственный фрукт, который здесь не растет...
      Лишь иногда, среди ночи... В самую неподходящую минуту... Без причины... Ты вдруг задыхаешься от любви и горя. Боже, за что мне такое наказание?!
      Но это так, иногда... И говорить не стоит... Да и газета наша принципиально оптимистическая...
      С ДЕТСТВА НАС УБЕЖДАЛИ...
      С детства нас убеждали, что мы - лучше всех. Внушали нам ощущение полного и безграничного совершенства.
      Советское - значит, отличное! Наше учение - самое верное! Наши луга-самые заливные! Наши морозы - самые трескучие! Наша колбаса - самая отдельная! И так далее...
      Самовлюбленный человек производит жалкое впечатление. "Я-умный, добрый и хороший!"-звучит неприлично.
      Коллективное самолюбование выглядит не менее глупо, чем персональное. "Мы - умные, добрые и хорошие!" - тоже не звучит.
      Видимо, многие думают иначе. Кричать о себе: "Я - хороший!"-не решаются. А вот утверждать: "Мы- хорошие!" - считается нормальным...
      Народ - есть совокупность человеческих личностей. История народа совокупность человеческих биографий. Культура, религия - необозримая совокупность человеческих деяний и помыслов.
      Повышенное расположение к себе - есть нескромность. Повышенное расположение к своему народу - шовинизм.
      Заниматься самовосхвалением - непристойно. Восхвалять свой народ, принижая другие, - так же глупо и стыдно.
      Прославить человека могут лишь его дела. Так и слава народа - в его деяниях. В его истории, религии, культуре...
      Мы создали первую в Америке еврейскую газету на русском языке. Не потому, что мы - лучше. И не потому, что мы - хуже. А потому, что мы есть. И будем...
      В Ленинграде у меня был знакомый - Гриша Певзнер. При слове "еврей" лез драться. Гриша считал, что "еврей" - оскорбление.