19 января, суббота

Это третий и последний день, в энергетическом контуре которого наблюдается цепочка, благоприятная для функционального духа расклада судьбы.

Почва У связывает Воду ГУЙ, чем доставляет большую радость Владыке Судьбы. Сегодня акцент на Почве, тайно совершающей благородные поступки, движимой скрытыми от окружающих высокими устремлениями. Возможны скачки от расточительности к скупости. Общий фон дня — ясный. Немногословность.

В цикле установлений это Удержание: если есть цель активно воздействовать на происходящее, в этот день важно удержаться от растраты энергии, и тогда завтра возможно претворить свои замыслы в жизнь.

Пятница закончилась, строго говоря, хотя ночь еще была. «Гость прибыл», — со значением сказал путинский охранник. А Путин вошел, посмотрел на обстановку комнаты внимательно, мимо Ларисы посмотрел. Вроде искал что-то глазами. И вышел. Не удостоил сначала. Почувствовал какую-то эстетическую незавершенность сцены. Негармоничность. Неточность. И спустился на первый этаж. Лариса не очень поняла — вошли, ушли. Не объяснили ничего. Задремала опять.

Путин сидел в столовой конспиративного дома в Александровке — бывшей даче Березовского и бывшей же — Горбачева. Столовая — на первом этаже. А Лариса, стало быть, была наверху. В маске своей черной. Но у нее самолет в Лондон утром только, в 11:15. Деньги она взяла. Подождет. Все нормально. Надо отдышаться. Ноги протянуть. Разуться. Дома сегодня ждали его. Крещение, что ли, справлять. Или что там сегодня? Ну, он обнадежил утром, что может быть, мол. Да теперь уж чего? Все равно поздно. Даже если бы он не поехал сегодня вербовать Ларису, то все равно приехал бы, когда уже поздно праздновать. Так что семье обижаться не на что.

А Люда очень уговаривала посидеть вместе, поговорить. Ну, перебьется пока. Не впервой.

Она вообще несчастная — обижал он ее, давал понять, что женился ради хорошего распределения за границу — без жены за границу не пускали. Потом жить ей все время с ним было нелегко — он ее близко к себе не подпускал, долгими вечерами в чужой Германии ни слова не говорил, молчал вечер за вечером. Изводил так, что она называла его вампиром. И она привыкла быть жертвой. И отходила рядом с друзьями и с детьми, пока те тоже не стали веревки из нее вить. Пришлось научиться давать отпор. А за это стали истеричкой звать. Потом, уже у порога кажущейся удачи, в 99-м году, Таня Дьяченко ее невзлюбила. Сказала: «Володя нам подходит, но его срочно надо женить на вменяемой, нормальной бабе, а эту дуру надо упрятать в сумасшедший дом либо в монастырь». Травма головы ведь была у нее давно когда-то. Вот под этим предлогом и предлагала Таня упрятать ее в сумасшедший дом. Таня же тогда главной была — все могла. А ведь Люде-то все передавали. И передавал ей это не Володя. А Володя-то помалкивал по обыкновению, и она не знала, упрячут ее в дурку или как иначе вопрос с ней решат.

Легко так жить? А вы бы смогли? Ради дочек? Не каждый бы смог и ради дочек. А теперь вот, когда дочки выросли, зачем было терпеть? Нет, тут дело в борьбе миров. Она — правнучка Чингисхана — замужем за правнуком финно-угорской нудной старухи Бабы Яги. Нечего и говорить, что я, по-родственному, по-нашему, по-чингисхански, за нее. Да, она смешно всякий раз одевается, да, она потешно прыгала на какой-то тусовке со Шнуром под звуки «Оп-ля, Ленинград, хей-хоп, точка ру!» Да, ее видят изрядно выпившей в ресторанах Москвы. Лексика у нее, выпившей, бывает отчаянно небесспорной. Но ведь и мы не ангелы, не так ли? Зато она — спонтанная, искренняя, порывистая, шальная, даже и антипутинская по сути. А на все это нужно изрядно отчаянности, когда живешь с таким парнем, каким был наш Путин.

Володя гладил пух на ее пояснице. Еле касался. Забавно — такая трогательная шерсть: мягкая, пальцы практически не ощущают. Он устал уже, не хотелось торопиться. И не надо было. Не гнал же никто.

Ли Мин учил — не надо торопиться. Нефритовый стебель наполняется прежденебесной эссенцией. Он касается Цветочных лотосов. Продвигается к Нефритовому жемчугу. И задерживается там. Начиная движения, надо помнить о ритме: 3, 7 и 9 — вот числа ритма Белого Тигра. Нефритовый жемчуг заслуживает трех раз по девять. Надо считать, не отвлекаться. Она отвечает — чуть извивается телом. Глубокая долина в ней начинает отдавать чистейшую Инь.

Ее извивы — хаотичные и беспорядочные — приводят к тому, что Нефритовый стебель поднимается к Нефритовой трубке. И опять — не торопиться. Остаться тут. Постичь природу ее Инь, смешать ее энергию со своей и запустить по малой космической орбите. По позвоночнику вверх устремляется добытая энергия и в голове преобразуется в высшую силу Шэнь. Задерживается на верхней губе у носа и широким потоком через шею и грудь ниспадает в нижний Дань-Тянь, в тигель. Новая, очищенная Ци, новая сила, сила жизни.

Знала бы дура Лариса, что от нее так много пользы. Что из нее столько жизненной силы можно извлечь, возгордилась бы. Или испугалась бы. Или попросила бы надбавить. А так — нет, она не знала. Но интуитивно чувствовала, что парень ей попался экстраординарный. Не общечеловеческий какой-то нефтепромышленник. Истомил всю, сволочь.

Она прильнула, и нефритовый стебель оказался в Глубокой долине, коснулся Цветочного тигля. Бездна энергии. Ошеломляюще, возвышенно, совершенно!

Потом самое трудное — когда накопленной энергии уже очень много, часть ее начинает сползать в самый низ живота. Сила готова низвергнуться в ее лоно. Уйти назад. Но тогда ведь вся предыдущая работа по всасыванию Инь станет бесполезной. Надо удержаться и не извергать.

Нерожавшая женщина. Обязательно должна быть нерожавшая. Потому что мать при родах отдает свою силу Цзин, чтобы создать пренатальную силу ребенка. И из рожавшей женщины не получится впитать столько прекрасной энергии Инь, воздвигающей в нем силу жизни.

Чередовать темп — чуть медленнее, чуть быстрее. Впитывать, всасывать, вдыхать ее силу. Видеть эту черную патоку. Мутную, могучую, как черная бездна. Видеть ее жидкость втекающей в твое тело. Мысленно сжимать эту полученную от нее силу — сжимать в комок чуть ниже пупка, в глубине своего тела. Сжимать комок ее — бывшей ее — энергии в маленькое ядро, превоплощяющееся в свою противоположность: черная бесконечность сока, впитанного из женщины, становится твердым пульсирующим огненным шариком мужской силы. И одновременно — ни на миг не останавливаться, впитывать, всасывать ее сок.

И тут вот пришлось ему практиковать все серии ритмов — три по три, три по семь, три по девять. А девять по девять подошли бы? Просто интересно. Ответ: да, подошли бы и серии девять по девять, и он выдержал бы — считал бы себе и считал потихонечку. Но дура Лариса не выдержала. И тут опять горячая пора — надо впитывать и гнать энергию вверх по позвоночнику. Она извергает силу Инь — много силы. Брать. И не отдавать. Тут дисциплина сознания нужна. Тут визуализация энергетических потоков воздвигает реальность на месте представления. Так духовное бессмертие выковывается шаг за шагом. Достигается же оно только при способности сознательно направлять каждое движение энергии в организме.

Полное торжество духа над телом, как видите. И в этом смысле — идеализм самый махровый. С другой же стороны, человеческое сознание не только проникает в суть вещей, оно не только управляет перевоплощениями сути вещей, оно СОЗДАЕТ СУТЬ этих самых вещей, оно генерирует вещи. Каково? Да ведь это же субъективный идеализм, не правда ли? Притом, обратите внимание, что адепты субъективно-идеалистических систем тем успешнее в генерировании вещей, в созидании сутей и сущностей, чем меньше у них творческого воображения. Потому что если бы у них, у адептов, было бы развитое творческое воображение, ум бы их рисовал им химеры, мысль бы их перепрыгивала с одного образа на другой, словно теннисный мяч, брошенный в горную реку. Они бы не способны были сосредоточиться на визуализации одного образа. И один этот единственный образ не реализовался бы. А размазался бы в цветную кляксу.

Путин бы наш, к примеру, если бы был наделен творческим воображением, то сравнивал бы Ларису с другими. Вспоминал бы, мечтал, думал бы, а вот был ли такой же пушок на пояснице у того аккуратного и сосредоточенного японского мальчика. У того дисциплинированного японского мальчика, который касался его, Путина, показывая приемы дзюдо осенью двухтысячного года, во время визита в Японию.

Он старался бы вспомнить этого мальчика — такого цельного, целеустремленного, такого собранного. Он не таким неряхой, небось, был бы, как эта дура Лариса. Подушки разбросала, колготы, дура, сняла и бросила на кушетку в комнате. А ведь есть же специальное помещение для переодевания. Ведь тысячу же раз говорено, не разбрасывать трусы и прочее тряпье по спальне. А вот мальчик-то японский, насупленный такой, аккуратный весь, он бы аккуратненько, стопочкой все сложил бы. Правильно?

Но у Путина малоподвижное было воображение творческое. И он недолго вспоминал о японском мальчике. Так-то вот.

А еще, будь у него воображение творческое, креативность, умение переводить себя в пограничные состояния сознания, умение терять так называемую адекватность для самореализации необычными способами, что бы он сделал?

А вы бы что сделали? Про вас я знаю, вы постарались бы прожить сразу несколько жизней за те десять — пятнадцать минут, что ваш Нефритовый стебель прогуливается по Глубокой долине. Вы бы сначала насладились животной красотой молодой самки. Внешностью и повадкой, ее способом быть в этой, столь дочеловеческой ситуации. И сами бы представили себя самцом. Жеребцом. Кобелем. Хряком, если вы — деревенский житель. Или там волком, львом или тараканом, если вы смотрели английские фильмы про животных. Вы бы порыкивать начали легонько. В рамках непринужденного пограничного анимализма.

Потом, само собой, вы прониклись бы нежностью к ней. Вы же не можете не разнообразить свой чувственный мир. Вы бы пожалели хрупкого ребенка перед вами. Кожица тоненькая, локоточки худенькие. Лопатки под кожей — рельефно. Грудь — недоразвитая, маленькая, нежная, неотразимо несчастная. И такая нуждающаяся в вашей заботливой ласке. И вся она — доверчивая и беззащитная. Птенец, сиротка. И вот: удочерить ее немедленно, посвятить ее в дочери нефритовым своим стеблем в этом запретном и сладком кровосмесительном ритуале. То есть, я не собираюсь вас щадить, читатель, вы бы прошли и через инцест.

И, раз уж дело так пошло затейливо, вы бы обозлились на нее в конце. А что она тут делает, сука? Ведь не пошла же работницей на ткацкую фабрику, шалава? Цветочными лотосами да нефритовым жемчугом, нефритовой же трубкой да цветочным тиглем тут зарабатывает, шлюха? Ведь это она попала в хорошие руки, в ваши руки, я имею в виду, а если бы она досталась подонку какому? Вы же понимаете? А если она завтра едет к Березовскому? Реально едет, понимаете, у нее билет на 11:15 на самолет Аэрофлота, а в 15:00 по Гринвичу он ее коснется своими руками — испаскудит. Вот вы-то не такой, вы честный человек, целомудренный, вы ей зла не сделаете. А кто за Березовского поручиться может? И вы сказали бы ей: «Не надо тебе завтра никуда ездить, оставайся, билет сдашь, а потери материальные я тебе компенсирую, а Берёзе позвонишь, скажешь, чтобы шел куда подальше, учиться пойдешь, в МГУ поступишь, человека из тебя сделаю…», — скажете вы, не отпуская ее от себя, а продолжая движения так, будто гвозди вбиваете в ее пушистый сверху зад. Вы бы не считали три по три, три по семь и три по девять, я думаю. Какая уж тут Инь на хер?!!! Решилась Рассея! — кричали бы вы как купец Ферапонтов, поджигающий амбары. — Решилась Рассея! Не до Инь нам с Яном. Ведь человек гибнет — гражданка Великой России… И вы бы заглядывали ей еще в лицо сбоку. Надеясь увидеть ответ. И еще: надеясь увидеть, как нефритовый стебель ваш прошил ее насквозь и вылезает из ее цветочных или каких там, хрен их знает, губ. Потому что она молчит же, сука предательская. И тут бы вы пришли бы в ярость и стали кричать страшно: «В университете зачеты недосдала, китайский язык не учишь, позоришь меня, сука, убью! Ночами шляешься, в „Метлу“ тебя охрана не пускала, так ты, сука, ФСО на них натравила! Авторитет подрываешь! А ты знаешь, что место это паскудное? Ты знаешь, что там наркота кругом? Что там чурки вонючие и зверьки шлюх сифилитичных снимают? Ты думаешь, куда прешься? Подставляешь меня? А если бы люди вокруг узнали, чья ты дочь? В голове вообще ни хрена?» А потом толчки бы ваши замедлились и вы сникли бы вдруг, конвульсии тоже бы затихли потом. А Лариса бы все удивлялась, про какой такой университет горланил чудной нефтепромышленник до боли знакомым голосом. И это бы с вашей стороны был бы уже инцест с садизмом и, одновременно, истерика с оргазмом, полное рассекречивание, обнаружение себя и утрата к чертовой матери всего вашего Ян, Цзин, Шень и остальной имевшейся в наличии Ци.

Короче, вы, читатель, с этими вашими паскудными извращениями, держитесь подальше от Ларисы. Вообще к девкам ни ногой. Или учитесь самообладанию у Путина. Его научили китайцы энергию получать, энергию не отдавать, полученную — возгонять, очищать, концентрировать. И считать. И не изливать эликсир. Он и делал четко, как научили. Он строчил, меняя темпы по счету, как малогабаритный дизелек какой-нибудь.

И вот вам подтверждение торжества хорошо тренированного субъективного идеализма над здравым смыслом. Не только над материалистами всякими, но и над объективными идеалистами вроде всех пап римских вместе взятых и всех патриархов московских вместе взятых. Ну не смогли бы папы римские и патриархи московские с их объективным идеализмом аккуратненько двигать Нефритовым стеблем и считать три по три, потом три по семь, потом три по девять и так далее. Одновременно вытягивать энергию Инь из Ларисы, да еще возгонять эту энергию вверх по позвоночнику, очищая ее с помощью Шень. Никто бы не смог, а Путин запросто мог.

Потом, когда в Ларисе энергии Инь не осталось ни единой капли, он прекратил, сделал шаг назад, руками дал ей понять, чтобы оставалась в позе. Сбоку похлопал по бедрам и вверх подтянул, будто бы, чтобы не ложилась. Визуально тоже можно потреблять энергию женщины. Она пока постоит в позе, а ему надо немного заняться движением энергии по малой космической орбите. Немного голову ломило, давление, что ли, повысилось? Это если много Ци поднялось в голову, а на опускание энергии через грудь внимания должного не обращал, то надо прекратить гнать силу жизни вверх и сосредоточиться на нисходящем потоке, идущем назад — под пупок. Еще лучше — подышать через пятки. Концентрироваться на выдохе и на опускании очищенной Ци. Он подышал немного в позе Ма-бу, в позе Всадника. Ладонями же помогал нисходящему потоку энергии, на каждом выдохе проводил ими вниз вдоль тела. Потом присел еще ниже в позе Всадника. Увидел между ягодицами у Ларисы несколько папилом. Заинтересовался. Три побольше, две поменьше.

Подумал: «А вот спросить Патрушева, зачем не отсмотрел девку, почему с браком? Про папиломы никто ведь не предупреждал, а ведь их, строго говоря, можно считать изъяном, не правда ли?» И подумал, что не надо спрашивать. А то Патрушев отнекиваться начнет, ваньку ломать, а потом наедет на Листермана, потребует, чтобы Листерман вернул ему деньги за девку, да еще по десять тысяч долларов за каждую папилому штрафу заплатил. А результатом станет то, что Листерман заляжет на дно и девок Березовского завозить в Александровку больше не станет. Нельзя про папиломы никому говорить, да и поздно, смеяться станут над ним, надо было раньше товар отвергать, а не после использования.

И еще: хорошая, светлая, озорная мысль — завтра, сегодня уже, она с этими самыми, торчащими из жопы папиломами достанется Берёзе. Вот тебе, мразь, лапай подарочек. Классно себя почувствовал. Хлопнул Ларису по заднице одобрительно, развернулся и вышел.

Длинный-длинный стол. Красивый зал. Картины очень кстати, и радикально дорогие. Из окон — вид на лужайку размером с хорошее колхозное поле. Пруд виднеется. Мы в доме Березовского на запад от Лондона, в городочке Игэм. За столом — философ Александр Дугин. Ест грузинский сыр, что самолетом вчера из Тбилиси — от друзей Березовского. Сам хозяин говорит по мобильному телефону. Рядом — мажордом Питер, он держит еще одну телефонную трубку наготове. Еще кто-то звонит, надо полагать. Очередь звонков и очередь приемов, гостей, переговоров. Дугин смотрит на Березовского с улыбкой. Что в этой улыбке? Любознательность скорее всего. Это не первая их встреча, но Дугину по-прежнему интересно. Березовскому тоже интересно. Но он не может удерживать в поле зрения один и тот же объект дольше двадцати секунд. Он, может, и смог бы, но только ни разу не пробовал — на восемнадцатой секунде любого начинания ему кто-то звонит или он сам звонит. Как знать, если бы он хоть раз сумел подумать о чем-то двадцать одну секунду подряд, может, произошло бы что-нибудь глобально необычное. Планета, скажем, стала бы вращаться в другую сторону. Но, спокойно, не волнуйтесь, у него в голове микрочип встроен, он никогда двадцати одной секунды ничему подряд не уделит.

Но Дугин-то чему радуется? Он смотрит на Березовского, будто на восьмилетнего мальчика, которого поставили на стул, чтобы он продекламировал Тютчева. Умиление уже во взоре какое-то. Потом вдруг опасливое восхищение почти, а ведь Березовский никакой не шпагоглотатель, чему же восхищаться? Я знаю чему. Березовский вдруг напоминает собеседнику Луи де Фюнеса в роли комиссара Жюва. Скорость мимики? Ну, есть что-то неуловимое. Если бы Березовский вдруг, отложив все телефоны, вскричал: «Берегись, Фантомас!» — Дугин бы не удивился. Или там: «Берегись, Путин!» — тоже бы органично вышло.

Березовский страшно вежлив, ему неловко, что телефонные звонки не смолкают, восьми из десяти позвонивших он, из уважения к гостю, говорит: «У тебя что-то срочное? Сейчас не могу. Абсолютно занят, перезвони мне, пожалуйста, через час. Нет. Лучше я сам перезвоню. По какому телефону?» Потом он берет другую трубку и говорит тот же текст. И так далее. Выглядит ужасно деликатно.

— Ну так, о чем мы? Извините. Судьба России. Вы знаете, существует ось от абсолютно ответственного либерализма англичан к абсолютной тоталитарности русских, подменяющих свободу как компромисс так называемой волей, вольностью — свободой без ответственности. Немцы — промежуточный вариант. Русским имманентно присуща покорность перед диктатором, рабство, давайте называть вещи своими именами. И именно потому, что без диктатора они отдаются хаосу и анархии и совершенно неспособны ни к какой самоорганизации, понимаете?

— Я безусловно разделяю вашу оценку, только все, что у вас со знаком минус, у меня со знаком плюс. Да, мы такие, но я предлагаю рассматривать эти особенности русских не как недостаток, а как особость, некую самоценную сущность, евразийство. Не надо сравнивать евразийство русских с иными цивилизациями. Сравнивая, не сможем договориться о критериях оценки. Следует принять русское евразийство таким, какое оно есть.

Потом они гуляли по дорожкам из гравия. Березовский говорил слово «либерализм», Дугин — «евразийство». На обочинах за мужчинами с любопытством наблюдали лани. Времени было девять утра по местному. А по московскому, значит, двенадцать часов дня. Лариса уже летела по направлению к собеседникам, ровнехонько над осью «либерализм-рабство». Рабство, вопреки Березовскому, по мере приближения к Лондону слегка усиливалось, Рига была внизу, и от Минска поддувало с юга чем-то не вполне либеральным. Но это не мешало пассажирам неплохо перекусить. Лариса летела в бизнес-классе. А в эконом-классе от рабства к либерализму летел майор ФСБ Понькин. Андрюха Понькин. Он собирался предложить Березовскому совершить покушение на Путина. Идея так себе, но начальство велело лететь с этой идеей, а он человек военный. Он потом перекусит — в эконом-классе еще не подавали. Вот, значит, вам диспозиция: двенадцать часов в Москве — Путин потренировался в бассейне, позавтракал и едет на работу, несмотря что суббота. Березовский с Дугиным позавтракали, но обошлись без бассейна. Лариса — посол от Путина — наворачивает семгу за обе щеки, а другой посол — носитель идеи убийства Путина Понькин — голодный сидит между двумя чужими дядями в 38-м ряду. Скоро персонажи станут встречаться друг с другом. Дугин, например, встретит Ларису случайно в холле Хилтона, что у угла Гайд-парка. Он в ней соотечественницу не узнает. И о папиломах ее не узнает. А она про него подумает, что это англичанин странный — на русского попа похож. Что художник, подумает. Понькин в это время будет слоняться тоже около Хилтона, оттуда метров пятьдесят до офиса Березовского. В Хилтоне, в кафе «Вике», с ним должен будет предварительно переговорить один из помощников Березовского — бывший полковник ФСБ Александр Литвиненко. Литвиненко бежал в Англию из-под следствия и считался в ФСБ за предателя. Когда они встретятся, Дугин будет рядом с ними есть суп по-креольски — со злым перцем и моллюсками. Он выберет эту некошерную в смысле евразийства еду, чтобы отдохнуть от своей возведенной в куб русскости. Тоже достает, знаете ли, — быть правильным 86400 секунд в сутки. Дугин сядет в кабинетике крошечном за бамбуковой стеночкой, прикрытой плотной циновочкой. И он будет удивлен, когда услышит сбоку, совсем рядом, то тихий бубнеж, то громкий шепот Понькина и Литвиненко. Вход в бамбуковый кабинетах так организован, что Понькин с Литвиненко не видят ни Дугина, ни входа.

Мыслитель прислушается, поймет о чем речь, замрет и станет слушать этот в высшей степени евразийский план убийства верховного правителя. Лариса же есть не захочет, она закажет блюдо фруктов в свой номер «1704», и в момент обсуждения плана убийства своего вчерашнего полового партнера она будет брить ноги в ванной, чтобы не оплошать и перед партнером грядущим. Сам же Березовский в этом самом своем офисе рядом с Понькиным, Дугиным и Ларисой будет извиняться по телефону перед десятками срочно необходимых ему людей, что не сможет переговорить прямо сейчас, что потом перезвонит, хотя вопросы горящие есть. Только Путин не сможет оказаться в их компании. Потому что материя и антиматерия не должны встретиться. Сами знаете.

Понькин сначала не очень хотел план выкладывать. Он понимал, если Литвиненко все разузнает, то сам же и доложит Березовскому. А Березовский почему-нибудь не станет с ним, с Понькиным, говорить, забудет как обычно. Потом решит, что ерунда все это. И план пропадет. Итак: задача номер один была проникнуть к Березовскому, лично встретиться, лично переговорить. Задача номер два: убедить. Убедить, что убийство Путина вполне осуществимо. Заставить Березовского поговорить об этом под запись, на спрятанный диктофон. Задача номер три: убедить Березовского настолько, чтобы тот отдал команду начать финансирование убийства, чтобы, кроме диктофонных слов, были бы конкретные дела, поездки доверенных лиц в Россию, переводы денег. Операцию задумал один из заместителей директора ФСБ Патрушева, генерал Кормилицин. Патрушев был в курсе, но с Кормилициным по этому делу говорил один раз только. Старался поменьше обсуждать. «Что зря языком чесать, — говорил. И еще говорил Кормилицину: „Ты действуй, а будет получаться, на продвинутом уже этапе каком-нибудь доложишь. Пореже с этим приходи, пореже со своими говори, не надо об этом болтать. Сам знаешь, ни хера не сделаем, а звон пойдет. Лучше — наоборот“. Идея простая совсем — вовлечь Березовского в операцию по физическому устранению Путина с целью компрометации. С целью же компрометации провести операцию почти до самого убийства, чтобы Березовский и его люди прошли весь путь заговора. А потом, Кормилицин не говорил этого Патрушеву, но и так ясно, что потом можно уже решить, что с этим сделать. Например: можно собранные материалы передать в Интерпол. Доказательно представить Берёзу террористом. Еще: можно продать Берёзе собранные доказательства. Или, например: дать Берёзе убить-таки Путина. В последнем случае, если у Березовского и вовлеченных в операцию сотрудников ФСБ убить не получится, можно на ходу обосновать, что таков и был замысел. А если получится — тогда другая власть придет, тогда и видно будет — при этой новой власти благоденствовать или от нее героем демократии поправшим сатрапа скрываться в том же Лондоне. Игра была задумана острая, интересная, обещавшая неподотчетные олигархические деньги по ходу дела. Планировалось взять с Березовского от 10 до 20 миллионов долларов на такую непростую операцию.

Понькин же патриотично считал себя провокатором, он считал, что заманивает зверя в ловушку, зверем же полагал Березовского. Он не знал, что жертву этой игры решено выбрать в последний момент.

— Саша, мне нужна встреча с Борисом Абрамовичем. Ты просто скажи ему, что я серьезно, что серьезных людей представляю.

— Андрюш, а ты помнишь наш разговор старый? Когда ты угрожал мне? Звонил в Лондон, не помнишь? Говорил, что под поезд меня бросите в Англии.

— Саша, не прав… Ты не прав, и все. Ты зло на меня держишь до сих пор, а сколько лет прошло. Я сказал тебе, что наши все равно тебя шлепнут, что в Англии не скроешься. Тут же тоже наши ребята работают. Саш, я о тебе заботился, а ты говоришь — угрожал. Если бы у меня на душе против тебя что-то было, я бы не стал предупреждать, а ведь предупреждал.

— Андрей, я напомню. Я должен был политическое убежище получить, а ты открытым текстом в ультимативной форме, прямо по телефону от имени Главной военной прокуратуры РФ предложил мне немедленно вернуться в Москву, при этом, опять же от имени прокуратуры, гарантировал решение всех моих вопросов, а именно то, что в случае моего добровольного возвращения в Россию меня не убьют и не посадят. Что условно дадут, и все, не помнишь?

— Так что тут плохого? Я за тебя впрягся, договаривался, выходил на следователя Барсукова, от него гарантии получил.

— Андрюша, ты когда над легендой работал, находился под обаянием фильмов с Брюсом Уиллисом. Или ты Стивен Сигал у нас сейчас? Ты говоришь: «Я, я, я». Теперь послушай, это не Америка и не кино. Как только бы якобы отставной майор вроде тебя полез наводить мосты в ген прокуратуру и в ФСБ, ему бы, тебе бы, немедленно дали по шапке. Впрягся за меня? Хрена! Тебе поручили позвонить, ты позвонил. Велели сказать, что дают гарантии, что не посадят и не убьют, — ты сказал. Ты же не от себя говорил, ты фамилии называл, кто гарантирует. Тебе сказали, что не захочу по-хорошему, сказать тогда, что из Англии выкрадем или прямо тут грохнем. Ты сказал. Ты мартышка у них, Андрюша. Я не знаю, на чем тебя держат, но тебя крепко держат.

— Саша, ты так понимаешь, потому что у тебя мозги уже загнанного зверя. Ты так говоришь, потому что и сам знаешь, что ты каждый день в опасности. Если бы не боялся, ты бы друзей не подозревал. А я друг тебе. Если они не убили тебя, то убьют еще, подожди. Либо автокатастрофу устроят, либо еще чего. Мне тебе рассказывать, что ли? Контора не прощает. Я с тобой резко говорил? Ну, хорошо, было. Причина есть, я тебе тогда говорил, сейчас повторю — некрасиво, что ты пишешь статьи свои для «Чечен-пресс». Ты же русский офицер. При любых обстоятельствах не должен так делать. Россию позоришь. Думаешь, что на Путина наезжаешь, а получается, что врагам России помогаешь. Но это ладно. Не об этом сейчас. Ты трезво рассуждай. Мне нужна встреча с Борисом Абрамовичем. Пойми ты. Не просто встреча. Важная встреча. Ну ладно, есть план убрать Путина. Это, кстати, единственное на сегодня, что и тебе и Борису дает полную гарантию безопасности.

— Андрей, словами не бросайся. Кого ты убрать можешь? Ты, брат, даже если остался законспирированным сотрудником, убрать, как я понимаю, можешь редиску, там, на огороде. Или озимые какие-нибудь.

— Ты передай, пожалуйста, а я объясню при встрече. Дело очень серьезное.

— Андрей, я дорожу доверием шефа, я с херней всякой к нему подходить не стану. А то он и по реальным делам со мной говорить не станет.

— Ладно, слушай, передай Березовскому, что в ФСБ тоже не все под питерскими. Есть группа старых московских кадров, выкованных еще до начала коммерческой деятельности генералов. Суровые мужики, дзержинцы такие, настоящие. Им то, что сейчас происходит, — не нравится. Они Путина ненавидят. За всё. За то, что бабки гребет лопатой, за то, что Родиной торгует. А патриоты-то остались. Сидели затаившись, надеялись пересидеть. Теперь понятно — не пересидят. Во-первых, страна рушится — кругом воровство одно, путиноиды всё через бабло считают, ветер дунет — поклонятся любому, хоть американцам, хоть китайцам. У них в голове одно — как еще украсть и как украденное сохранить, понимаешь? Легализовать бабки свои на Западе — и нету других забот. А тех, кто не замазан, сажают. Под любым предлогом. Что они, мол, подпольные террористы, что подпольная хунта, что переворот готовят и так далее. Размажут всех по стенке. Поэтому ждать больше нельзя. Надо быстро что-то делать. Поговорите с чеченами, пусть дадут снайпера, а мы его выведем на позицию. Я серьезно, Саша…

— Знаю, как ты его выведешь. Расскажешь по секрету, что Путин ежедневно в двенадцать часов пять минут проезжает через Жуковку, по Рублевке. И посоветуешь чеченскому снайперу сесть на крышу магазина «Дача». Или еще лучше — подкатить зенитное орудие на рынок в Жуковку в кузове «Камаза», а потом врубить по кортежу прямо из кузова.

— Все смеешься, Саша, а мне не до смеха. Я тебе уже столько наговорил, что мне бы не хотелось глупые насмешки выслушивать.