14 января, понедельник

Неблагоприятный день.

Знаки месяца и дня совпадают, Вода погибели Совершенно-мудрого героя постепенно преодолевается благоприятной и присущей ему Почвой. Но Владыка Судьбы — Огонь БИН — истощен предыдущими испытаниями и сегодняшним энергетическим контурам.

Это день Установления: следует планировать, постепенно переходить к деловой активности. Но прежде всего — осторожность. Не следует тратить запасы и отправляться в путешествия.

— Игорь, на прошлой неделе не доложил, сегодня не докладываешь, что, ничего не нашел?

— По Роснефти, Владимир Владимирович, или по Киеву?

— Игорь, ептыть, ты можешь оставить в покое свою Роснефть, ты кулачок, ептыть, Игорь, ты не способен ни на чем сосредоточиться, если речь не о твоем кармане. Ты помнишь, о чем я сказал разузнать?

— Так точно, все помню, Владимир Владимирович.

— Так вот, в двенадцать у меня Кожин, потом Сурков. Будет представлять кандидатов в губернаторы. Троих, что ли. Ты будь на месте и присматривай там. Как дело к концу подойдет, будь поближе, сразу зайдешь.

— Вас понял, Владимир Владимирович.

— Захвати все, что достал по теме.

— Понял вас, Владимир Владимирович. Разрешите добавить, Владимир Владимирович, Кожин предлагает администрации поменять «BMW» на «Мерседесы». Считает, что дешевле будет содержать. Единая поставка запчастей, знаете…

— Знаю. Вы что там с Кожиным, сервис-центр мерсовский построили, нет?

— Владимир Владимирович, Кожин с цифрами в руках, доказательно обрисует ситуацию.

Путину нравилось, что его окружают мотивированные люди. Он с иронией думал о приближенных, с иронией же и поругивал. Они знали, что он не злится по-настоящему. И демонстрировали мотивированность во всяком деле. Расшифровывались, если угодно, перед шефом. Человек, мотивация которого не видна как на ладони, подозрителен, знаете ли. Фанатик какой-нибудь — «За Родину, за Сталина» — ломанулся бы в Кремль и обломался бы немедленно. Фанатик — неуправляем. По правилам конторским, гэбушным, либо компромат должен быть, либо просчитываемая и наглядная личная заинтересованность. Лучше — и то и другое вместе. Тогда человеку есть что терять. То, что можно потерять, прямо и непосредственно должно быть связано с местом работы. И он не захочет остаться без такого места. А если его перекупят, скота продажного? А наоборот если — он с ума сойдет и станет после кражи определенной суммы нестяжателем, подобно монаху-францисканцу? Тогда другое дело, тогда пойдет в ход компромат. И товарищ сам знает, что у него в плюсе и что в минусе в каждый данный момент. Каждый про себя что-нибудь да знает. Но если знает про себя и таится, скрывает — ненадежный человек. Честный должен поделиться инструментом педагогического на себя воздействия с начальством. Вот они и делились. Но по себе редко докладывали. Больше всего любили делиться сведениями о товарищах, не было в них настоящей открытости, да что же делать, слаб человек! Зато интересно было ловить их, засранцев, за руку. Иногда полунамеком, иногда в лоб огорошить. А то, другой раз, изящненько так дать понять, что око государево не дремлет, а компроматик собирает. Разволнуются, будут выяснять кругом, нет ли опалы. Сильнее любить будут руку дающую и позволяющую. Шеф любил, чтобы они как на ладони. Кадровая политика такая у них там. Простенько, но эффективно.

Игорь Иванович страшно был озадачен. О чем таком должен он был доложить? Что-то срочное. Он нажал кнопку, секретарша ответила. Он сказал: «Зайдите».

— Наталья, когда я на прошлой неделе возвращался от шефа, кого вызывал, звонил кому? Какие давал поручения? По каждому дню отдельно посмотри и немедленно дай мне данные.

Она нашла ему список заданий. Ничего сверхъестественного, в компьютере все сохранилось. Звонки кому, звонки от кого и встречи с кем. Штабная культура, знаете ли. Советского еще разлива. Список был немаленьким, но интересной оказалась только часть его. Вот какая: «Вторник: до обеда просили соединить с Патрушевым, Ивановым Виктором Иванычем, с Лукьяновым Андреем Петровичем, с Фридманом…»

— Хватит, немедленно найдите Лукьянова. И скажите, чтобы набрал меня с мобильного, в дороге уже пусть звонит. И пулей сюда выезжает. Срочно нужен.

— Андрюша, ты почему не докладываешь? Я тебе не говорил ежедневно докладывать? Ты, может, считаешь, что я клоун? Я похож на клоуна? Может, я пошутил? Ты не делай умное лицо, я тебя очень прошу, мне больно на тебя смотреть. Что сделано?

— Я несколько раз звонил на неделе. У ваших секретарей должно быть отмечено.

— Андрей, я сколько работаю с тобой, столько тебя учу: никого твои оправдания не чешут, ты бабам своим звонишь, а мне ты докладываешь. Знаешь такое слово? Ты мне сколько раз доложил? Ни разу, Андрюша. Давай о деле, хватит болтать.

Андрей Лукьянов состоял в генеральском звании. И был старше Сечина. Немного старше. Но робел очень. Приятно так томился робостью в присутствии начальства. Андрей Лукьянов состоял на должности помощника директора ФСБ. И был чем-то вроде придворного кремлевского Мерлина. Отвечал за специальную группу астрологов и за контакты с представителями нетрадиционной медицины. С экстрасенсами разными общался. Мерлины за последние полторы тысячи лет измельчали, как видите — они все еще вхожи на самый верх, но их уже не пускают туда в кожаных обтягивающих одеждах с металлическими бляхами и с плеткой в руке. Волшебники и оккультных дел специалисты стали вспомогательным инструментом решения вопросов. Это материализм Фейербаха-Маркса-Чубайса так подействовал на правителей нашего времени.

— Разрешите присесть, Игорь Иванович, у меня много тут. — Генерал показал на папочку.

Сечин сам сел напротив с бумагой и карандашиком тонко отточенным.

Андрей прежде всего рассказал, что по календарю майя мир погибнет в 2008 году. И проблема долголетия человечества вообще и человека в частности получит такое вот отрицательное решение. Сечин нарисовал цифрами «2008», потом обвел в траурный квадрат. Потом перечеркнул одной диагональю из верхнего правого в нижний левый угол. Получилось очень аккуратно. Он любил тонко отточенные карандаши и аккуратность. У шефа научился.

— А вывод какой? — Сечин спросил строго. Кто его не знал, подумал бы, что угрожающе. А это он так — торопил просто.

Генерал Лукьянов продолжил, совершенно не реагируя на вопрос. Пояснил, что еще есть исследования, абсолютно доказательные, по которым конец мира у тех же майя планировался на 2012 год. И, вдобавок, мир не исчезнет совсем, как многие надеются, но исчезнут ныне живущие, и мир будет сотворен снова.

— Хотел бы обратить ваше внимание, если майя нам не подойдут, что по календарю мексиков век продолжается 52 года, и последний век начался в 1975 году. До окончания века в 2027 году вселенской катастрофы не может произойти. А в 2027 придет «новый огонь», под которым следует понимать солнце. Новое солнце.

Сечин с недовольным видом слушал. Подумывал, для чего вся эта информация может пригодиться. Он не слишком понимал, как всех этих мексиканских оборванцев вплести в то, чего требует от него шеф. Не очень понимал, что тут городит похвальбушный всезнайка Андрюша. И заранее недоволен был на случай, если придется отругать подчиненного.

— Нынешний мир был сотворен, как считали майя, 13 августа 3114 года до Новой эры. И разрушен он будет опять 13 августа. Так что, даже если шарахнет в этом году, то времени до 13 августа еще навалом. Это у нас известно из раскопок городов Тикал, Дзибилчалтун и Уаксактун. Но по другим данным, которые абсолютно фундаментально обоснованы, земля в нынешнем виде и все ее обитатели погибнут 22 декабря 2012 года. В этот день попросту календарь майя заканчивается, и никакой жизни за пределами этой даты не предвидится. Вы, Игорь Иванович, уточните, пожалуйста. Нам как требуется обосновать — 2008 год или 2012 в качестве конца мира и лекарства от долголетия?

— Это все у тебя? — спросил Сечин. — Ты этим все это время занимался? Раскопки производил? Тикал этот раскапывал? Во славу науки? Нам не надо конца мира. Это мы можем хоть научно, хоть антинаучно сами устроить кому хочешь. Нам нужны исследования по долголетию.

— Игорь Иванович, вы распорядились подыскать всю имеющуюся информацию. Сказали, что теще вашей понадобилась вечная жизнь. Я так понял, что это у нее старческое, и наш с вами подход должен заключаться в разъяснении ей бренности, тленности и конечности сущего. Но чтобы ей не скучно было готовиться к неизбежному в одиночку, мы бы, я бы, могли бы обосновать, так сказать… Если надо на 2008 год, на 13 августа, нет вопросов. Сезон дождей как раз, сезон активного роста маиса, который не суждено убрать. И все дела. А если на 22 декабря 2012 года потом перенести — еще проще. Что, мол, ошибка с восьмым годом связана с позднейшим влиянием тольтеков. Что истинный календарь майя непреложно указывает на более позднюю дату. А, скажем, пережила она и этот срок, мы уже, развенчав майя, обосновываем календарь мексиков и уговариваем пожилую даму перенести мысленный взор на двадцать седьмой год. Нормально, я считаю.

— Да, очень хорошо. — Сечин опустил голову к столу. Перед ним лежали два расчерченных листа. Поработал он на славу. Цифры 2008 перечеркнутые в рамке и без рамки. Стрелки векторов. Слово МЕКСИКИ, потом МАЙЯ. И даже — ТОЛЬТЕКИ. А под тольтеками стояли слова САПОТЕКИ, ОЛЬМЕКИ и АЦТЕКИ. Вектора от всех этих волшебных названий шли к прямоугольнику, внутри которого было начертано TequilaSiqueiros. Самопроизвольное начертание на бумаге слов, не произнесенных генералом Лукьяновым, доказывало глубинную врожденную интеллектуальность и благоприобретенную образованность Игоря Сечина. А ведь многие тогда про него напрасно думали, что он наоборот.

— Андрей Петрович, ладно тебе, давай по-серьезному. — Игорь Иванович педагогично решил использовать строгий, но товарищеский тон в общении с подчиненным. — Нормальные же люди. Я тебя просил и прошу еще раз: мне надо подготовить справку по методам достижения долголетия. Это не только для тещи и вообще не для тещи. Это для меня лично. Ищи все методы современной науки. И если ты меня заставишь клонироваться — зачать самого себя in vitro, я тебя отдельно и серьезно предупреждаю — в соседнюю пробирку мы посадим тебя. Ты должен быть лично заинтересован. Считай, для себя делаешь. Бумаги эти тольтекские отдай мне все-таки. Что еще знаешь?

Так его в этот день Путин и не принял. Радовался Игорь Иванович, вопреки обычному, что не зовут его никак. Людей обзванивал. Справки собирал. Генерал Лукьянов уезжал, потом снова вернулся — сидел со своим компьютером в сечинской комнате отдыха. Не в той, где диваны и телевизор, а в другой — где горы дурацких подарков-подношений. Сувениры от феодалов ниже рангом от гамма до омега-самцов всевозможных сваливала туда секретарь Игоря Ивановича. Кубки, тарелки, книги и прочую дрянь. Там же и чайник стоял. Стаканы были, вода была, а заварки не было. Генерал подвигал ящики столов и столиков — не нашел заварочки. Но это не страшно. Генерал Лукьянов ведь у нас военнослужащий. А военнослужащий должен стойко переносить тяготы и лишения воинской службы. Он потерпит, нормально, не такое повидал на своем веку.

Окно выходило на стену кремлевскую. Ровно позади могил Ленина, Сталина и товарища Дзержинского. В непосредственной близости от праха вождей крепло чувство офицерской доблести какой-то.

Генерал Андрей компьютер поставил на колени и подумал, что таким образом, вероятно, компьютер с колен прямым попаданием облучает жизненно важные его органы. С болью и самоотверженностью подумал о риске для жизни. Потом вздохнул и вспомнил о ребятах наших в Чечне. Вот кто за всех за нас там, в окопах, — подумал генерал Лукьянов. И мы также не будем роптать. Мы выстоим. И он посидел так немного — мученически, с облучающим компьютером на коленях, — в знак солидарности с русским воинством. Как символ высокой жертвенности.

Не очень писалось. Мысль об облучении мешала. Пришлось прогуляться — три шага от чайника до шкафа с подарками. В шкафу взял книгу, фотоальбом по имени «Саратов». Снова сел на стул и на колени положил фотоальбом, а уже на него поставил компьютер. И так вот — с «Саратовым» между источником облучения и сохраняемыми органами — стал работать.

Написал тезисно: «Голод — активизация гена SIR2. Стволовые клетки — омоложение, регенерация органов, клонирование».

Написав слово «клонирование», посмотрел в затылок бюсту Иосифа Виссарионовича. Сквозь кремлевскую стену увидел. И помечтал чуть-чуть о создании идеального президента.

Взять, положим, сперматозоиды Путина и оплодотворить несколько яйцеклеток какой-нибудь русской баскетболистки. Для стати гвардейской у потомков. Потом определить наиболее удачный экземпляр среди эмбрионов женского пола, чтобы без наследственных заболеваний, чтобы интеллект был потенциально выдающимся. Эмбрион этот выращивать. А потом у пятимесячного зародыша извлечь опять несколько яйцеклеток и оплодотворить их по новой сперматозоидами Владимира Владимировича. Закрепить, так сказать, положительные качества в потомстве путем имбридинга. Тогда Путин стал бы и отцом и дедом нового эмриона одновременно. Но пусть бы эмбрион все равно звал бы президента папой. Хотя нет, он говорить не выучится. Потому что потом бы добыть ядро хоть какой-нибудь клетки Иосифа Виссарионовича из останков. И пересадить несколько участков ДНК, отвечающих за волевой потенциал личности от Сталина в произвольно взятую стволовую клетку эмбриона. Эмбриона исходного, который так и не назвал Путина ни папой, ни дедушкой, опять выкинуть, а стволовую клетку превратить в половую и по новой оплодотворить баскетболистку. И уж теперь выращивать. Но не в чреве баскетболистки — до этого права она не доросла морально-политически. А провести конкурс среди служащих ФСБ, и лучшей из лучших — сотруднице в самом расцвете, репродуктивной — доверить выносить сверхпрезидента.

И выращивать потом супергероя всенародно. В наставники ему многомудрого Евгения Максимовича Примакова. А в тренеры ему лучшего из светлых бойцов из «Ночного дозора» — ну того, мордатого, как его звали-то? А в преподаватели физики и математики — пивовара Ивана Таранова, который и Эйнштейна наущал, мы все помним. В учителя же русского языка… да хоть Пушкина клонировать. И весь народ состязался бы в праве поставлять для ультрамладенца пищу, одежду и инвентарь всякий. И возник бы знак качества новый — «Сделано для ультрамладенца». И слоган «Ультракачество для ультравысочества». Полагаю, не надо объяснять, что такой младенец стал бы основой новой правящей династии, и в Россию вернулась бы благословенная монархия. А фамилия бы какая была у сверхдитяти и, следовательно, у правящей династии? По Иосифу Виссарионовичу считать или по Владимиру Владимировичу? Или равномерно: Путины-Сталины? Или Ферросплавовы?

И немедленно после рождения героя невесту ему создавать всей страной. Взять гены покладистой Алины Кабаевой для характера, шалопаистой Ренаты Литвиновой для цвета волос, Любови Слиски — для политической мудрости, потом еще добавить несколько генов из шубы Насти Волочковой — для шубы, и, наконец, купить коллекцию генов девушек Пентхауса — для образования у грядущей царицы нашей длинных густых ресниц. И все эти гены воткнуть в одну яйцеклетку и покрыть ее сперматозоидом принца Майкла Кентского, внучатого племянника бывшего императора Николая Второго. Невеста получится что надо. Так Сталин породнится одновременно и с династией Виндзоров-Романовых, и с Пентхаусом. Каково?

А Путину — в регенты прямая дорога. Пока не взрастет и возмужает сталинизированный клон его собственного правнука, который одновременно — путинизированный внук великого Сталина. А генерал Лукьянов станет графом. А Сечин будет пожалован князем. «Ах, светлейший князь», — станет говорить ему Лукьянов, а тот ответит: «Граф, милейший друг мой, садитесь, граф, как я рад, граф, вы, граф, не можете себе представить…» И граф Лукьянов станет шефом лаборатории по выращиванию Императора. И все станет иначе.

Наступит полная и окончательная сакральность во всем. И тогда уже к черту даже и этого младенца. Зачем ему взрослеть? Можно же взять от него ДНК и от сверхсуперцарицы взять яйцеклетку, которая у нее будет наготове еще на пятом месяце внутриутробного развития, и снова и снова производить новые и новые поколения суперцарей. И Путин всегда, вечно будет их регентом, а цари могут по большому счету никогда и не рождаться в прямом смысле. А народу понравится, что нами правят мистические сверхчеловеки — нерожденные сверхимператоры.

— Да что Сталин, что Пентхаус! Да в цепочки ДНК таких младенцев можно хоть гены тигра вставить. Да хоть динозавра. Это вам не путинских лабрадоров разводить от приблудных кобелей, — вслух сказал генерал Лукьянов. Как видите, не без вольнодумства и в генеральской голове. Но: это было сказано шепотом.

15 января, вторник

В действии стихий предыдущих дней новое направление, включается дыхание Печати Дерева: для личности это энергетическая подпитка, однако то, на что она привыкла опираться, стихия Почвы, сама испытывает острую необходимость в поддержке. Функциональный дух Разрушителей чиновников и Литания, означающего Звезду Карьеры и Долголетие, терпит ущерб от Печати, включающей в себя Культуру и Образование.

Среди установлений это Искоренение, благоприятное для очищения и заботы о собственном теле и плохое для любой организованной деятельности. Не слишком благоприятно для Совершенномудрого.

— Китайца звать Ван Лепин. Восемнадцатый патриарх школы Драконовых врат. Починил Бориса Николаевича. Но, поскольку они там все трехнутые немного, никуда из своего города не выезжает. Даже хуже: сидит в горах недалеко от городишки своего, а когда Борис Николаевич ездил, колдуна только силами коллег из спецслужб спустили crop.

— Он нам нужен в Москве.

— Вас понял. Но если силой…

— Он должен сам захотеть. Какая сила? Знание — сила. Нефть — сила. Доллар — сила. С послом китайским немедленно встречайся, договаривайся. И не передави. В конце концов, ну, поедем к нему в этот, как там называется место?

— Фушунь.

— Вот туда и поедем. Хорошо, все. Давай работай. Может, сегодня успеешь еще к послу, — Путин сделал лицо усталым и отчасти рассеянным. Сделал и легкую улыбку. Почти изможденную. Сечин бы обрадовался, что ничего больше не надо докладывать, еще в полдень сегодня обрадовался бы. Но теперь он пожалел проделанной за последние часы работы:

— Владимир Владимирович, у меня еще тут есть. Сейчас доложить?

Путин изменил лицо на заинтересованно-приветливое:

— Давай, конечно. Перейдем только.

И перешли в тамбурочек за кабинетом, а из него во второй тамбурочек — где журнальный столик.

— Знаете, что конец мира вообще-то? То ли в этом году, то ли в двенадцатом. По календарю майя. И всем кирдык, вне зависимости от расы, пола и вероисповедания. — С шутки хотелось начать Сечину, чтобы неловкость от необычной темы сгладить. Получилось. Президенту тоже хотелось разрядить напряжение. Как у врача бывает, шутки да прибаутки помогают и врачу и больному легко переходить от темы жизни к теме смерти, и наоборот.

— Всем нам, Игорь, кирдык, а Березовский один выживет, подкупит, падаль, богов майя и выкрутится. Или у них там строго с этим?

— Золото они любили, боги эти. Еще вот что… Вот, написано: голод. Если снизить потребление калорий заметно ниже физиологической нормы, то продолжительность жизни лабораторных крыс увеличивается иногда на 40%. Активизируется ген SIR2. И никакого мошенничества. Замедляется обмен веществ, замирает репродуктивная функция, организм как будто консервирует себя сам. Ждет, как спора гриба ждет благоприятной среды, чтобы поднять свою какую-нибудь поганочную плодоножку.

— Если конкретно, то сколько калорий мне надо?

— Меньше тысячи, написано. Притом, Владимир Владимирович, набрать надо белками, желательно. Так-то, к примеру, хлопнуть сто пятьдесят граммов коньячку — и вот уже чуть больше тысячи килокалорий внутри. На весь день хватит. Но это не по правилам. И к белкам — витамины надо пить. Тогда SIR2 будет обманут. Ему будет казаться, что у вас нелегкие времена, а у вас наоборот — все отлично. SIR2 вас сохраняет, консервирует, а вы себе наслаждаетесь активной жизнью.

— Но репродуктивная функция, ты говоришь, усохнет? Так ведь? Совсем? Организм белки на это расходовать перестанет, когда и мозгу едва хватает? Что важнее-то?

— Не думаю, не знаю, тут не написано. Я помечу, чтобы изучить этот вопрос. Если бы мозг был важнее, если бы он был главным приоритетом, то половая зрелость не наступала бы, пока человек не взрастет интеллектуально до уровня Спинозы какого-нибудь. Но все не так: недоумки-подростки совершенно готовы к зрелому размножению, и даже и приступают к нему сплошь и рядом, не дожидаясь развития мозга. Так что, мне кажется, при критическом недостатке питательных веществ мозгами природа раньше пожертвует. Вот представьте себе…

— Ладно, на себе попробуй, заодно и сам похудеешь. Это шутка, не дуйся. Что еще?

Игорь Иванович рассказал и о лечении стволовыми клетками. Небольшой научно-популярный рассказик получился. Что, мол, в Швейцарии до сих пор лечат стволовыми клетками из зародышей овцы, а наши и тут впереди всех — «можем ведь, когда захотим!» — лечат напропалую: хочешь — собственными твоими клетками, хочешь — чужим абортным материалом.

— Ну, это мы так решать не будем. Собирай консилиум. Светил наших. Согласуй с кадровиками профессуру эту, чтобы люди надежные… По диете скажи так на всех объектах, где я питаюсь, скажи, что я принимаю очень высококалорийное лекарство, нет, пищевую добавку. Что надо сократить калории радикально. Или не так, один черт придется все делать самому. Пусть на всех объектах кого-то одного из смышленых ребят научат считать калории. И велеть со среды, скажем, перед каждым блюдом класть мне разблюдовочку — калории, жиры, белки, углеводы. А зачем это — ничего не объяснять никому. Так положено, и точка. И вот что: столько умных людей на объектах не найдешь. Они же сменами работают. Это нам человек двадцать умных понадобится. Нереально. Давай этих четверых, которые с ядерным чемоданчиком ходят, научим калории считать, и стану я их все-таки за собой таскать везде. И американцы увидят, что мы внимание повысили к ядерной безопасности, донесут ведь… и прок хоть какой-то с молодцов этих будет. Проинструктируй их — тысяча калорий. Это максимум. И пусть все считают. Воздух пусть мне считают, если мимо столовой иду, понял? Ты сам-то не хочешь присоединиться?

16 января, среда

Разрушение Детей Почвы продолжается, сильное Дерево ставит под сомнение привычные методы, а Вода ГУЙ Чиновников активно ему в этом помогает. Неблагоприятно.

По двенадцати установлениям это Наполнение, благоприятствующее Совершенномудрому в торжественных приемах и важных ритуалах.

Проснулся и к лошадям пошел. Рано было. Запахом хорошим рядом с лошадьми дышат и ждал, когда чистокровного верхового Идриса ему почистят и поседлают. В какой-то момент, когда берейтор ушел менять несвежий вальтрап, заглянул коню под брюхо.

«И бежать удобнее, и на морозе ничего не мерзнет», — подумал. В практическом, конструктивном разрезе хотелось посмотреть на ситуацию. Почти удалось. Почти. Позитивизмом сочувствие вытеснилось не до конца. Сочувственно погладил по ищущей сахара улыбающейся морде, потом стряхнул пылинку у конского глаза и сочувствовать перестал. Потому что берейтор пришел и надлежало сделаться деловито-спокойным. Нельзя, чтоб заметили.

Коня подвели к специальной скамеечке — он был ростом 173 сантиметра в холке — Путин был в холке ниже, если кто помнит. Со скамеечки легче было садиться. Президент в седле уже поерзал, задал вопрос: «Подпруга не слабовата, что-то он надулся, что ли?»

Берейтор обрадовался, что президент в разговорчивом настроении, и его понесло: подпруги бы прикупить немецкие, — это раз, конюх Мишка дверь за собой не закрывает, сквозняк вечно в конюшне, — это два; потом еще витаминизированная подкормка заканчивается, потом коней бы постричь, еще бы и проколоть витамины, — это три, четыре и пять. А так все хорошо, только бы еще дорожку натоптанную в леваде песочком присыпать, так не распорядится ли Владимир Владимирович, а то коменданту сказали, а он не отвечает, только улыбается, а дорожка уж больно грязная.

— Опасно, Владимир Владимирович, — на рыси уже в спину хрипел берейтор, — не поскользнуться бы коням на поворотах на грязи-то.

Президент тоже не отвечал. Как и не выделяющий песку комендант. И тоже улыбался. И думал заезжавший сбоку берейтор, что президент похож на коменданта. И ошибался. Дело обстояло наоборот. Комендант был похож на президента.

Хорошо покатались. Лошадям особенно понравилось. Идрис дурачился и играл на снегу. А Путин на него не сердился совсем и потакал. И был нестрог.

— Опять сутулитесь немного, — подметил берейтор. Замечание сделал.

— Я, Петрович, с откляченной задницей ехать не могу на рыси, — ответил Путин. — Я не могу мошонкой об седло плюхаться, понимаешь? Поэтому зад подбираю вперед немного, понимаешь? И спина от этого прогибается.

Берейтор промолчал, как человек придворный, он не смел поддерживать разговор на подобные темы. С другой стороны, как человек с ветеринарным образованием, он мог бы подметить, что миллионы всадников до сих пор справлялись как-то с этой проблемой. В результате, он поступил как одновременно умный и придворный ветеринар. Он сказал:

— Может, бриджи вам, Владимир Владимирович, тесноваты? Может, побольше заказать?

Путин не ответил. Он думал. Заказывать бриджи или не заказывать. Были соображения «за» и «против». И те и другие выглядели очень убедительными. В обтягивающих бриджах, да еще с лайкрой немножко, молодцеватее выглядишь. А жмет в паху, с другой стороны. Ну, а большие наденешь, будешь как беспризорник из старосоветского фильма. Или как мальчонка из старинного же фильма в отцовых портах, с помочами который бегал. Да. Вот. Угу… Думал…

И забыл думать метров через пятьдесят. Сороку увидел на заборе и заинтересовался. А Петрович подумал, что государственные мысли нехорошо перебивать, и не стал переспрашивать.

Ближе к обеду Сечин позвонил. Отрапортовал, что все четверо военно-морских офицеров, хранителей чемоданчика ядерного, Чемодана Всевластья, отправятся со вторника на семинар в Институт питания. Только на один день. Так что же делать с чемоданчиком? Растягивать семинар не хочется, потому что велено директору прочитать им курс расчета калорий, а директор послезавтра улетает на неделю за границу. И сам Сечин считает, что правильнее было бы им съездить на семинар вместе с чемоданчиком. Никакого вреда от этого не будет. Хранители Чемодана Всевластья вчетвером его еще лучше уберегут.

Путин хотел спросить: «А нельзя, что ли, этого директора привезти сюда к нам?»

И спросил бы. Но он знал, что Сечин ответит, что у директора там в Институте слайд-проектор, и слайды, и плакаты, и пара лабораторий, которые надо посетить. И не стал спрашивать. Потом Путин подумал, что надо бы спросить, а почему бы пока не передать чемоданчик на один день начальнику его, путинской, охраны. И знал, что Сечин ответит, дескать жрецов чемоданчика нельзя с ним разлучать, потому что они воспитаны в мысли о невозможности разрыва физического контакта постоянного со священным символом власти. А один раз покажи им, что плевать на символ и что он не священный, так они сойдут с ума или перепродадут лишенный сакральности предмет.

Еще Путин мог бы пошутить, что, мол, можно было бы передать чемодан на хранение на один день послу Соединенных Штатов. «Собственно, ради американского же спокойствия мы с этой хреновиной так цацкаемся», — сказал бы Путин. А Сечин бы рассмеялся и сказал бы голосом проворного слуги, убежденного в своем превосходстве над туповатыми выродками-хозяевами: «Янки тупые, Владимир Владимирович, юмора не поймут».

Вот так бы они поговорили, если бы была охота говорить. Но Путин чувствовал себя с некоторых пор усталым лососем-дезертиром. Он сокращал пустые предсказуемые диалоги. Он хотел отделаться от назойливого млекопитающего на том конце трубки.