ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Сол поднял голову. Кэндис чувствовала опустошенность, холод и одиночество.

— Прикоснись ко мне, Кэндис, — тихо сказал он. — Не заставляй меня делать все самому.

Эти слова странно задели ее, но мысли ее были сейчас слишком далеко, чтобы она могла понять причину этого. Куда исчез привычный холод в его глазах? Даже в темноте ей было видно, что они похожи на жидкий, расплавленный огонь, в котором было так просто сгореть и который, каким-то волшебным образом освобождая ее от стыда и предрассудков, заставлял делать такие вещи, о которых она прежде только читала. Прикоснувшись к нему, как к чуду, она с трепетом провела своей маленькой, изящной рукой по завиткам волос у него на груди и почувствовала, как весь он замер от ее прикосновения. Кэндис улыбнулась одними кончиками губ, слегка распухшими от его долгих поцелуев, и, вся подавшись вперед, наклонилась над ним, чтобы коснуться жаркими губами его соска.

Кончиком языка она скользнула по его крохотной твердой припухлости и, замерев в ожидании, вновь осмелилась повторить то же самое. Она тихо засмеялась и так же нежно и осторожно, как бабочка цветка, коснулась языком другого соска.

По телу его пробежала дрожь, и она, отдавшись власти темного и опасного порыва, слегка сжала его сосок зубами. Ее руки блуждали по его груди, чувствуя напряженную неподвижность его мускулов, легко скользнули по ребрам вниз и ощутили стальную упругость мышц живота.

У самого пояса брюк ее руки замерли в нерешительности, и она, подняв голову, вопросительно посмотрела на него. Сейчас черты его лица обозначились еще резче и выражали такое дикое, страстное и неукротимое желание, что к ней снова вернулись ее прежние страхи. Она видела выступившие у него на лбу капли пота, и дьявольское наслаждение, пронзившее ее в эту минуту, сменило собою страх.

— Я вижу, — резко произнес он, — тебе приятно видеть меня таким. Давай посмотрим, смогу ли я ответить тебе тем же.

Он повернулся, заставив ее лечь себе на руку, и так жадно прильнул губами к ее груди, что она тихонько застонала. Он поднял голову и посмотрел в ее охваченное восторгом лицо; его прекрасный рот шевельнулся в улыбке — пугающей, откровенной, обещавшей адское наслаждение.

— Это выше моих сил, — прошептала она, закрывая глаза, чтобы не видеть его почти неподвижного и странно напряженного лица.

— Я знаю, но мы не сможем удержаться от соблазна испытать это.

Бережно опустив ее на диванные подушки, он встал, чтобы стащить с себя оставшуюся одежду, представ перед ней во всем великолепии мужской красоты. Во рту у нее пересохло. Замерев от восхищения, она наблюдала, как симметрично напряглись мышцы его стройных ног и спины, как поблескивала глянцем его смуглая кожа.

В ней больше не было страха. Все ее тело пело и радовалось неизбежности того, что должно было произойти, зная, что, как только оно утолит свой голод, наступит наконец желанное умиротворение и покой. Кэндис встала и начала медленно расстегивать сандалии.

— Дай я, — глухим от волнения голосом произнес он.

Прикосновения его пальцев были сладкой мукой, рот его, медленно и чувственно терзающий ее губы, — карой и редчайшим из наслаждений. Она почувствовала, как напряглись и отвердели ее мышцы, и, не в силах больше сдерживать себя, ее тело задвигалось медленно и волнообразно, а бедра подталкивали, просили, умоляли.

Огонь, который он так старательно и искусно пытался разжечь, вдруг вспыхнул с неистовой силой, охватив своим адским пламенем развилку ее тела. Она восхищенно наблюдала за ним во всем великолепии темной и дикой страсти, и глаза ее становились все больше и больше. Они безмолвно призывали его к этому пылающему огню, в пламени которого оба они познают сладость насыщения.

Он заглянул в ее охваченное экстазом лицо. Его собственное в эту минуту напоминало вырезанный из камня лик какого-то древнего жестокого божества, готового к тому, чтобы взять силой то, что не будет положено на его алтарь добровольно. Из груди его вырвался сотрясающий все его тело глубокий вздох, словно он потерял способность управлять собой; он накрыл ее тело своим, и она познала пронзительный восторг слияния двух тел, простого и древнего, как мир, сокрушающую силу мужской плоти, одержавшей победу и одновременно побежденной ее нежной женской силой.

Почувствовав первый яростный удар его плоти, она вскрикнула. Звук ее голоса растворился и замер в разогретом мерцающем воздухе. Она не испытывала никакой боли, лишь ощущение легкого дискомфорта, словно внутри у нее все перестраивалось, привыкая к тому, чего она так долго ждала.

Скоро она перестала удивляться тому, как просто все это было, и, послушная зову своего тела, исступленно отдавалась мощным тактам любовного транса, который, казалось, вырывал ее из привычных основ ее прошлой жизни и с силой бросал в какой-то другой, новый мир, где правило только чувство.

Он окутал ее плащом из огня и света, и, паря в этом чувственном забытьи, она остро ощущала лишь скользящие прикосновения кожи к коже, шелка к шелку, жар его рук и губ, тяжесть и напряженную силу его мышц. Она растворилась в благоухании их любви, этой восхитительной смеси запахов чистого мужского тела и сладостно-душистой женственности, которые, слившись воедино, образовали такую головокружительную и возбуждающую эссенцию, что с ней не мог сравниться даже аромат гардений и жасмина.

Но сильнее всего она ощущала переполнявший его восторг обладания, его превосходство самца, свою покорность, так необходимую ему в этот момент; то, как восторженно и бесстрашно принимало его ее тело, выдвигавшее ему свои требования, уверенное в том, что они будут обязательно удовлетворены.

Но постепенно наслаждение, державшее ее в своем сладком плену, сменилось напряжением; в поисках еще чего-то, чего-то большего, что находилось за гранью затопившей ее страсти, тело ее начало свой огненный танец.

— Не делай этого! Я не могу… — резко выкрикнул он.

Прогнувшись ему навстречу, она почувствовала, как хлынувший в нее с силой прорвавшейся плотины поток заставил ее содрогнуться и, подхватив, понес прочь. Каждая клеточка ее тела была охвачена в этот миг невыразимым наслаждением, обожжена адским огнем. Испуганная, она боролась с уносившим ее потоком, но он подхватил и накрыл ее новой волной, затопляя ощущениями такой силы и остроты, что ей показалось, что она теряет сознание.

Упругая сила неожиданно покинула его тело; оно вдруг стало очень тяжелым и, разгоряченное и влажное, в изнеможении опустилось на край дивана. Сквозь гулкие удары своего сердца она слышала его хрипловатое шумное дыхание. Тело ее обмякло и ослабело, но внутри она чувствовала такое ликование и такую легкость, что на миг ей показалось, будто оно вот-вот оторвется от диванных подушек и воспарит, поднимаясь вверх так же легко и бесшумно, как струи фонтана, и смешается с пеной и брызгами, с ночью и лунной радугой.

Постепенно сердце ее стало биться ровнее. Она почувствовала, как в комнату ворвался прохладный, напоенный ночными ароматами воздух, но одновременно с этим она ощутила внезапный холод, который не имел ничего общего со сквозняком, влетевшим на террасу. Этот холод исходил от человека, который лежал сейчас радом с ней, — близкий, как шепот, и холодный, как далекие звезды.

Она кусала губы, не зная, что сказать и что сделать. Ведь не мог же он сначала любить ее — так жадно, так ненасытно! — а потом вдруг сразу отвергнуть, хотя то ощущение, которое волнами исходило от него в эту минуту, означало именно это. Неожиданно все показалось ей отвратительным и мерзким: их тела, распростертые со сладострастно-развязной непринужденностью, страсть, которая, казалось, на короткое мгновение возвысилась над физической похотью, а теперь проявила свою грубую, животную суть.

Жгучее чувство стыда и унижения пронзило ее. Не в силах унять охватившую ее дрожь, она стала подниматься с дивана.

— Лежи спокойно, — мягко скомандовал он. Повернувшись, он притянул ее к себе. — Ты замерзла?

— Нет.

— Тебе одиноко? — Он тихо засмеялся, когда она крепко прижалась к нему всем телом. — Прости меня, — сказал он. — Я не привык к такому… к такой бурной реакции. Неужели сейчас я свалял большего дурака, чем когда бы то ни было?!

— Ты? — Приподняв голову от подушки, она посмотрела на него с крайним изумлением.

— Да, я. — Он криво усмехнулся. — Несмотря на твое не слишком лестное мнение обо мне, я не тот, кто делает это с каждой встречной. — Она промолчала, а он улыбнулся, хотя улыбка была далеко не из приятных. — Я не сплю с каждой, кого приглашаю в ресторан, или с каждой, кто проводит в моем доме свой отпуск. До сих пор я умел сдерживать свои аппетиты. До сегодняшнего дня.

В груди ее вспыхнула надежда, глаза заблестели. Или, может быть, он имел в виду Лидию? Конечно, то, что он сейчас сказал, ничего общего не имело с любовью, но она была настолько без ума от него, что согласна довольствоваться и этим. Она улыбнулась ему, глаза ее искрились. Сейчас они были в полной темноте, луна спряталась за выступ крыши прямо у них над головой, но Кэндис все-таки заметила, как он улыбнулся ей в ответ, и удивилась тому цинизму, который, как ей показалось, она уловила в его словах.

— Я тоже не занимаюсь этим с первым встречным, — резко сказала она.

— Это у тебя впервые?

Неожиданно смутившись, она кивнула, краем глаза наблюдая за его реакцией.

Он лежал совершенно неподвижно, потом, окунув пальцы в густую гриву ее волос, запрокинул ей голову и решительно прижался к ее губам в нежном и медленном поцелуе. Еще не веря своим ощущениям, она почувствовала, как ее насытившееся тело снова пришло в движение, а по жилам побежал огонь.

Она тихо застонала, а он засмеялся таким чувственным смехом, что еще несколько дней он все звенел у нее в ушах.

— Поразительно, правда? — пробормотал он. — Для меня и для таких маленьких девственниц, как ты.

Ослепительно прекрасный в своей наготе, он встал с дивана и, протянув ей руку, сказал:

— Пойдем со мной.

Без малейших колебаний она вложила свою руку в его сильную ладонь и последовала за ним в темноту дальних комнат. От отпер дверь и включил свет.

Она вскрикнула от удивления. Они стояли в комнате, где все было устроено для любви: начиная от выразительной и изысканной картины, висящей над огромной, широкой тахтой и изображавшей сплетенные в объятии тела, и кончая шелковыми покрывалами, небрежно разбросанными в головах, и чувственной фактурой огромных шкур на полу.

— Тому, кто украшал эту комнату, воздержание было неведомо, — сказал Сол, с улыбкой гладя на изумленное лицо Кэндис, — поэтому мне кажется вполне естественным, если мы снова займемся любовью. По крайней мере я не чувствую себя здесь незваным гостем, а ты? Может быть, и сама комната давно мечтает стать раем для двух влюбленных.

Она была не в силах оторвать от него своих глаз, чтобы еще раз хорошенько рассмотреть эту удивительную комнату, но, почувствовав витавший здесь легкий запах мускуса, быть может след от духов той женщины, что когдато дарила наслаждение своему возлюбленному, она вся замерла и напряглась в сладком предчувствии.

— Нет, я тоже не чувствую себя здесь чужой и хотела бы быть с тобой именно здесь.

Он легко поднял ее на руки и бережно опустил на прохладный мягкий шелк широкой тахты.

Что-то дерзкое промелькнуло в искрящейся глубине его глаз, что-то, что не имело названия, но на что она все равно бы откликнулась, даже если бы не доверяла ему.

— Пусть теперь это будет медленно и нежно, — сказал он, садясь рядом с ней, — мы будем любить друг друга так, словно это последний, единственный раз, когда мы вместе.

Какое-то нехорошее предчувствие шевельнулось в ней. Что-то было не так, она чувствовала это. Она нахмурила брови, но он нагнулся к ней и поцеловал крохотное углубление ее пупка. Лишь только она почувствовала горячее прикосновение его языка, как все поплыло и завертелось у нее перед глазами.

Он сказал, что он не занимается этим с первой встречной. Она верила ему: он был слишком разборчив, чтобы потакать любым своим желаниям. Но он наверняка познал немало женщин, чтобы уметь так искусно взять у нее в постели все, что только возможно, для своего наслаждения, умело используя свой опыт и чувственность для того, чтобы продемонстрировать ей те способы, которыми мужчина и женщина могут дополнить друг друга в момент любовной страсти. Она слепо следовала за ним во всем, что он делал, и шептала слова, которые раньше и не мыслила произнести вслух, лаская его с невинной похотью, превознося его тело, его мужскую силу так, как была способна выразить свои чувства в тот момент. Она познала его на вкус, на запах, на ощупь — все это великое множество оттенков и ощущений, восторгаясь контрастом бледной мраморности своей кожи радом с бронзовым оттенком его загара, мягких изгибов своего тела рядом с его стройным и мускулистым.

Он брал ее с пьянящей силой уверенного в себе самца, унося ее с собой в тот храм чувств, в котором оба были верховными жрецами.

Ей было теперь неважно, что она больше не властна над своим телом, что, окутанная чувственным туманом, она полностью подчинилась ему, так как стоило ей только взглянуть в это сильное, искаженное любовной мукой лицо, встретить взгляд его пылающих, манящих глаз, и она убеждалась в том, что он, как и она, захвачен этим жарким, огненным потоком их страсти, чувствуя только одно — его руки сжимают ее в своих объятиях, а рот не в силах оторваться от ее губ.

Наконец, послушная его страстной мольбе, она поменяла положение. Он направил ее на себя, а сам, как паша, уверенный, что ему не осмелятся перечить, откинулся на подушках. Она попыталась воспротивиться, но только на миг, а потом подчинилась и, гордо держа свое тело, опустилась на него.

— Так я могу видеть тебя всю, — хрипло произнес он. Глаза его, устремленные в темноту, расширились, разглядывая ее стройное, разгоряченное страстью тело, шелковистую округлость высоких, гордо стоящих грудей, выпуклость сосков, отвердевших от его яростных ласк.

Краска стыда заливала ее тело. Он засмеялся и медленно коснулся руками ее груди, узкой изящной талии. Его пальцы цепко держали ее, пока она обхватывала, обнимала его коленями, принимая его в глубь себя. Острое, как стрела, ощущение заставило ее тихонько вскрикнуть и начать двигаться, сперва медленно и беспомощно, и предательская краска стыда густой, медленной волной заливала ей грудь и лицо, пока постепенно они не нашли ритм, устраивавший их обоих.

Это уже были иные ощущения, хотя в чем-то еще более насыщающие, чем в самый первый раз их любовного экстаза. Но исход, как и тогда, был неизбежен: экстаз, изнеможение, насыщение такой силы, которую, казалось, невозможно было выдержать.

Она уснула, лежа с ним радом, и спала так крепко, что не слышала и не чувствовала ничего.

Когда она проснулась, рассвет еще не наступил, но на тахте радом с ней никого не было. Она лежала и ждала, что он сейчас вернется, но через несколько минут, проведя рукой по другой половине тахты, она обнаружила, что та давно остыла, словно он ушел сразу же, как только она уснула.

Она встала, пошла в ванную комнату и включила свет. То, что она увидела, поразило ее. Часто мигая, она стояла, оглядывая удивительное убранство комнаты. Она напоминала грот, с водопадом и маленьким прудом, который был окружен камнями и большими валунами и отделан черным мрамором. Среди камней цвели белые, розовые и зеленые орхидеи, росли какие-то растения с необыкновенно пышной листвой и папоротники. Обнаженная женщина, должно быть, выглядела здесь гурией, изнеженной и белокожей, оказавшейся здесь для того, чтобы утолить страсть своего хозяина.

Кэндис судорожно проглотила слюну и на мгновение закрыла глаза. Затем она сняла с крючка банную простыню, вышла из ванной и выключила свет. Завернувшись в мягкую махровую простыню, она подошла к окну и, повернув ручку холодными как лед руками, широко распахнула его.

Прямо перед ней в серой предрассветной дымке раннего утра высоко к небу поднимались тончайшие струи фонтана, с приглушенным звуком падая в черный пруд. Из чащи леса донеслись чистые и прозрачные звуки птичьего пения, насмешливые, словно эхо жестоко преданной любви… Это пела та самая легендарная птица тикау, которую редко кому удавалось увидеть, птица, про которую думали, что она призывает возлюбленного к тому, кто слышит ее пение.

Нет, не просто возлюбленного. Эта птица звала свою единственную любовь, свою единственную настоящую страсть…

Кэндис горько улыбнулась. Что ж, птица тикау звала к ней ее возлюбленного, но, как это часто бывает в легендах, она обманула, хотя сначала, казалось, и дала то, что обещала. В Соле Джеррарде было все, чего только могла желать женщина: дикий порыв, нежность, страсть и честность. В его объятиях она познала тот восторг, который нельзя было измерить обычными мерками, и то освобождение и покой, которые и радовали, и пугали ее.

Мягкое и ровное журчание фонтана, падающие струи которого морщили подвижную гладь пруда, монотонно отдавалось у нее в голове, где в сумасшедшем вихре кружились сейчас ее мысли.

Когда быстро наступивший тропический рассвет разлился над островом во всем великолепии своих розовых и золотистых красок, она все еще стояла у окна, глядя, как играют в свете наступающего утра тонкие струи фонтана. Тому, кто в эту минуту бесшумными шагами шел по дорожке, ведущей от фонтана к дому, она казалась призраком.

Когда он вошел в эту чудную, напоминавшую о недавних наслаждениях комнату, она не обернулась, ничем не показав, что заметила его приход. И только когда он подошел ближе и встал радом, она подняла на него свои огромные, пустые глаза. Он был одет так же, как и накануне, в темную рубашку и более темные брюки, но рукава его рубашки были до половины засучены, и в неярком свете раннего утра он казался холодным и суровым.

— Так сколько ты хочешь? — резко спросил он.

Она промолчала, но ресницы ее вздрогнули и опустились.

— Так сколько? — продолжал настаивать он. — Девственность пользуется изрядным спросом среди некоторых мужчин. Меня это, правда, никогда не волновало, но я готов возместить тебе потерю невинности. А ты была сегодня такой обворожительной, такой соблазнительной распутницей. Я редко получал такое наслаждение.

Она почувствовала, как что-то сдавило ей горло, ее голос звучал низко и глухо от обиды и боли, и она с трудом смогла произнести только его имя.

— Или ты пришла сюда, надеясь на более крупную добычу? Может быть, ты считаешь, что, являясь незаконной сестрой, ты имеешь полное право жить за ее счет?

Глаза ее вспыхнули яростным огнем. Он улыбался. Выражение его хищного, ястребиного лица сковало холодом ее сердце. Она закрыла лицо рукой и прошептала:

— Нет! Нет! Как ты можешь?..

Он собирался еще что-то сказать, но она сделала запрещающий жест рукой и, проглотив стоявший в горле ком, продолжила уже звонким, бесстрастным голосом:

— Я приехала на Фалаиси, надеясь, что увижу ее. Это все, что я хотела. Когда я узнала, что смогу встретиться с ней, я не могла упустить такую возможность. Я не собиралась говорить ей, кто я. Я даже не знала, известно ли ей то, что она дочь приемных родителей. Я бы сама никогда не сказала ей об этом. Я просто очень хотела увидеть ее. — Она умоляюще посмотрела на него. — Ты должен понять, Сол. Ведь она единственный родной мне человек.

— А твой отец?

Она упрямо сжала рот.

— Он сбежал в Австралию, когда узнал, что моя мать ждет ребенка. Еще мальчиком он приехал из Европы сразу после войны; никто не знал, кто он по национальности, но здесь ему дали фамилию Смит. Я пыталась найти его, но не смогла.

— Но даже если бы и смогла, вряд ли он был бы так же богат, как Стефани.

По ее бледным губам скользнула холодная улыбка.

— Я могу до хрипоты доказывать тебе, что мне не нужны твои проклятые деньги, но ведь ты все равно не поверишь мне! Еще хорошо, что я не питала никаких иллюзий, что ты будешь безумно счастлив узнать о какой-то невесть откуда взявшейся сестре, которая собирается выкинуть неизвестно какой трюк.

— У тебя есть прекрасная возможность доказать это, — сказал он. Он ждал, пока она подняла на него полный напряженного внимания взгляд, и ровным голосом произнес: — Ты уедешь и никогда больше не сделаешь ни одной попытки увидеться со Стефани.

Смертельная бледность покрыла ее лицо.

— Ты не понимаешь, о чем ты просишь, Сол. Имей хоть немного сострадания.

Но ни в тех словах, что сейчас прозвенели в воздухе, ни в его холодных глазах не было ни капли сострадания.

— Я не могу понять, почему тебе так необходимо встретиться со Стефани, но, даже если я и поверю, что у тебя нет никакого меркантильного интереса, посмотри на это с ее точки зрения. Она вряд ли будет в восторге от того, что у нее появилась сестра, с которой ее не связывает ничего, кроме, быть может, того, что они случайно родились от одной матери.

— Как ты можешь?.. — прошептала она побелевшими губами.

Он отвернулся и решительно засунул руки в карманы.

— Я думаю, что для всех будет лучше, если ты просто уйдешь из ее жизни, останешься для нее просто туристкой, с которой ей однажды довелось встретиться. Забудь о том, что ты видела ее.

— А то, что было сегодня ночью? — спросила она с холодным интересом. — Это прикажешь тоже забыть?

Он тяжело вздохнул.

— Лучше бы, если бы этого не было, но… это было неизбежно. Мы оба это прекрасно понимали, как только впервые увидели друг друга, не так ли?

— Но это больше не повторится.

— Да, — согласился он. — Не повторится! Разве что небольшой роман… но ты сама видишь, что при таком положении дел такое вряд ли возможно.

Что она слышит в невозмутимом тоне его голоса? Облегчение? Доволен ли он, что она оказалась такой «благоразумной»?

Но как еще ей было вести себя? Ведь он прав. У них не может быть никакого будущего, даже если бы он и хотел этого, но он не хочет, это ясно. Благодаря Стефани они оказались вместе, но, кроме Стефани, их больше ничто не связывает — только страсть, противоречивая, дикая, безумная. Которую он, судя по всему, утолил. Кроме ее любви к нему, которая его не интересует, тяготит, раздражает.

— Что ж, — холодно произнесла она, — я сегодня же уеду.

— Я возмещу тебе убытки за испорченный отпуск и за то, что напугал тебя… — сказал он и нахмурился.

Внутри у нее как будто спустили невидимый курок. Она резко повернулась к нему. Глаза ее сверкали.

— Мне не нужно ни цента ваших грязных, вонючих денег. Если для вас они так много значат, выходит, вам они нужны гораздо больше, чем мне! Я приехала увидеть свою сестру, а не для того, чтобы жить за ее счет, не для того, чтобы продавать себя за деньги! Все, что вы получили от меня, я дала вам сама, по своей воле и не подсчитывала, сколько я с этого буду иметь. Мне не нужно от вас ничего — вы все равно не смогли бы дать мне даже той малости, которая хоть немного согрела бы мое сердце! Оставьте меня!

От неожиданности он отпрянул в сторону, словно его ударили по лицу. Даже загар не мог скрыть его необыкновенную бледность и побелевшие края губ. Он не ожидал такой реакции. Огромным усилием воли он заставил взять себя в руки и подавил в себе ту злобу, те дикие чувства, которые вызвала в нем ее гневная тирада, и безжалостно произнес:

— Вот и прекрасно. Я распоряжусь, чтобы приготовили твои вещи. Мой самолет доставит тебя прямо в Окленд. Но прежде, чем ты уедешь, я бы хотел, чтобы ты подписала вот это…

И он протянул ей лист бумаги, на котором размашистым почерком было что-то написано. Черные, зловещие строчки прыгали и расплывались у нее перед глазами. В грудь словно вонзили острый кинжал. Она разорвала лист пополам и со всем презрением, на которое только была способна, произнесла:

— Я не собираюсь давать вам таких обещаний. Даже вы, со всей вашей властью и деньгами, не сможете удержать меня, если я снова захочу увидеть ее, и я не подпишу ничего! Когда-нибудь Стефани захочет узнать больше о своей семье. И я буду терпеливо ждать, когда это произойдет. Она моя сестра, и мы имеем право знать о существовании друг друга.

Взглянув ему в лицо, она похолодела от страха, но не отступила, не сдалась, а, высоко подняв голову, встретила его враждебный, полный нескрываемой угрозы взгляд с необычным для себя гордым высокомерием, рожденным из боли и мужества.

Ей показалось, что в этом глубоком взгляде мелькнуло невольное уважение, но он постарался так быстро скрыть это, что она не была уверена, так ли это.

— Ты можешь мне кое-что обещать, Кэндис? — неожиданно спросил он.

Изумленными глазами она смотрела на него и не верила своим ушам.

— Обещать?

— Что ты обязательно дашь мне знать, если когда-нибудь тебе понадобится моя помощь.

Ее плечи, которые только что казались такими непреклонными, неожиданно обмякли. Она рассмеялась каким-то надтреснутым смехом.

— Нет, ваша помощь мне не понадобится. Я всегда справлялась сама и по-прежнему могу делать то же самое.

— Не будь такой идиоткой!

Прекрасно, она смогла прорваться сквозь темную маску его самообладания. Но он сумел мгновенно справиться со своими эмоциями и закончил голосом, полным нескрываемой злости:

— Предупреждаю тебя, не пытайся увидеть Стефани.

Долго взвешивая его слова, она смотрела на него пустыми глазами. Он выглядел как обычно — суровым, бесстрастным. Весь огонь, вся страсть прошедшей ночи подавлены его железной волей.

— Вы всегда так расплачиваетесь со своими любовницами?

— Ты не моя любовница, — резко ответил он.

— Ах, ну конечно, — она улыбнулась, — девушка на одну ночь.

— Вот именно.

— Знает ли Стефани о том, что ее удочерили? — Ее начавший было дрожать голос мгновенно окреп.

— Это не твое дело, Кэндис, — ответил он после долгого молчания.

— Разумеется, не мое. Но все-таки, по моему собственному опыту, об этом лучше узнать раньше, чем позже. И я серьезно предупреждаю вас, что, несмотря на все ваши угрозы, я собираюсь снова встретиться с ней, когда ей исполнится двадцать лет.

— А я серьезно предупреждаю тебя, что я со своей стороны сделаю все, что в моих силах, чтобы помешать этому. Машина уже ждет. В ней твои вещи.

— Почему вы так уверены, что я не пойду с этим в газету? — медленно спросила она.

Он пожал плечами.

— Потому что ты не из тех. Ты слишком дорожишь неприкосновенностью к тайнам своей личной жизни.

Она отвернулась.

— Благодарю.

Ей оставалось только держать себя в руках до самого Окленда. Она не позволит торжествовать ни ему, ни любому, кто на него работает, и не доставит им удовольствия увидеть ее сломленной.

Но, спускаясь по ступенькам террасы, она споткнулась — слезы застилали ей глаза.

Он подхватил ее, и она вдруг почувствовала такое изнеможение, что у нее подкосились ноги. На короткое мгновение он прижал ее к себе, так что она ощутила пронзительное тепло его тела, твердость его стальных мускулов, которые еще несколько часов назад она с такой нежностью ласкала. Она тихо застонала и заглянула ему в глаза, которые жгли ей душу. Она видела, как исказилось его бледное лицо, как крепко были сжаты губы, видела выступившие на лбу капли пота.

— Черт побери, — прошептал он, — что ты со мной делаешь! Я больше не собираюсь отдаваться этому безумию.

Она отстранилась.

— Прекрасное решение, — насмешливо процедила она сквозь зубы, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. — Теперь вы можете сидеть на вершине своей горы и делать вид, будто ничто не способно тронуть вашу душу. Великий Сол Джеррард, супермен, так прекрасно умеющий владеть собой и своими чувствами, настолько независимый и холодный, что, если до него дотронуться, он может заморозить вас от кончиков пальцев до самого сердца. С виду вы похожи на нормального живого человека, временами вы даже ведете себя как живой человек, но ничто не сможет убедить меня, что вы не робот, запрограммированный так, чтобы чертовски умело имитировать подлинную жизнь.

— Сегодня ночью ты ничего не имела против такой имитации, — ухмыльнулся он.

Она пристально посмотрела на него и произнесла:

— Я сказала, что это была хорошая имитация. На самом деле это было лучшее, на что вы способны. Ваша техника бесподобна, и я уверена, что вы это знаете. Но, к сожалению, техника и сексуальность без сердца гроша ломаного не стоят.

Конечно, для заключительной реплики это звучало слабовато, но это было лучшее из того, что она смогла придумать в таком состоянии. Всю дорогу, пока она ехала наедине с не слишком разговорчивым Джилом, она невидящими глазами смотрела на мелькавший за окном пейзаж, не позволяя себе плакать. Она так глубоко спрятала свою боль, что ей трудно было с ней справиться. Ей нужно собраться с мыслями, и, когда боль немного утихнет, она хорошенько обдумает то, что произошло.