Слезы в раю

 — Он не был ни романтиком, ни ходячей добродетелью. Сто пятьдесят лет назад такая вещь, как совесть, в Южных морях ценилась не слишком высоко. Но прошло немного времени, и ловцы жемчуга, и охотники за трепангами, и те, кто занимался грабительским промыслом сандалового дерева, поняли, что, если они не хотят нажить себе неприятности или еще что-нибудь в этом же духе, они должны честно платить за все награбленное. И тогда он смог так умело организовать здесь добычу жемчуга, что эта система до сих пор работает.

Нотка какой-то скрытой зависти в его голосе покоробила Кэндис.

— Вы бы хотели быть этим первым Чэпменом? — предположила она наугад.

Очертания его красивого рта дрогнули, а лицо неожиданно озарила улыбка.

— Почему вы так решили? Вы считаете, что я завидую его смелости и безрассудству? Но в моей жизни достаточно драм, чтобы не сидеть сложа руки. Да, может быть, она не так ярка и богата событиями, в том смысле что кровь не льется вокруг меня рекой и ножи, направленные мне в спину, сделаны не из стали, но войны, в которых участвую я, столь же кровавы, а ответственность, лежащая на мне, столь же велика. Как, впрочем, и необходимость защищать тех, кто от меня зависит.

Итак, он оказался романтиком. Кэндис была поражена.

Заметив, насколько она потрясена сделанным ею открытием, он сухо спросил:

— Это вас удивляет? Вы наверняка думали, что те из нас, кто стоит во главе промышленных корпораций, непременно должны быть с хвостом и рогами и идут по жизни, попирая все кругом своим кованым сапогом?

— Я никогда не думала об этом, — заговорила она взволнованно. — Пожалуй, только однажды, когда я прочла где-то жуткую историю о человеке, у которого денег было гораздо больше, чем здравого смысла: он вырубил миллион акров тропических джунглей, затем решил переплюнуть на аукционе всех тех, кто вроде него не знает, куда потратить свои миллионы, и неизвестно для чего купил там какую-то огромную безвкусную каменную глыбу.

— То есть вам никогда не было горько от мысли, что некоторые владеют гораздо большей долей богатств, чем положено по справедливости?

Она не станет сдаваться, хотя в его низком выразительном голосе явно прозвучала насмешка.

— Каждый, кто хоть раз стоял перед проблемой, где взять деньги, чтобы купить новую одежду, задумывался об этом, точно так же, как любой нормальный человек задается вопросом, почему ему выпало счастье родиться крепким и здоровым да еще в благодатной стране, где пустыня не грозит поглотить цветущие поля и сады. В совершенном обществе не будет бедных и богатых, но мир, увы, далек от совершенства. Я не настолько глупа и самоуверенна, чтобы думать, что я знаю ответы на эти вопросы, не говоря уже о том, чтобы знать ответы на все вопросы вообще. Но если законы и общественное мнение окажутся способными оградить общество от худших эксцессов тех, кто обладает и богатством, и властью, от бессмысленного разбазаривания природных богатств или применения власти с позиции силы, тогда люди, подобные вам, причинят обществу гораздо меньше вреда.

Его глаза сузились и на фоне ослепительного вечернего неба казались двумя сверкающими полосками синего огня. Во рту у нее пересохло.

— Я не совсем то имела в ВИДУ, — сказала она слегка осипшим голосом.

— Прошу вас, не надо идти на попятную, не портите впечатления, — шутливо заметил он. — Я согласен с вами. В совершенном мире не будет голода, не будет горя и страданий, но именно до тех пор, пока этот день не наступит, я буду защищать возложенные на меня обязательства всеми средствами, которыми располагаю.

— Так стараться, и все из-за какой-то фирмы?! — воскликнула она, пытаясь неизвестно зачем поддеть его.

— А вы знаете, сколько людей зависит от процветания фирмы Джеррарда? — Голос его звучал холодно и презрительно, снова лишая ее самообладания. — Целые правительства нуждаются в нашей поддержке и опираются на нас. Мы боролись за права человека, настаивали на замораживании непопулярных мер, убеждали правительства принимать законы, охраняющие женщин и детей, и все это потому, что мы можем предложить правительствам то, что им необходимо: деньги, товары, услуги.

Кэндис судорожно проглотила слюну, стараясь освободиться от неприятной сухости в горле.

— По всей вероятности, я представляла все это несколько иначе.

— Нет. — Его голос звучал устало и бесцветно. — Вы как раз представляли это так, как представляют все. Мы совершили множество ошибок, но крайне редко мы совершали одну и ту же ошибку дважды и, несмотря на враждебную пропаганду, стараемся принимать такие решения, в которых бы учитывались благосостояние и процветание всего народа.

— Я понимаю.

Он пожал плечами.

— Мне бы пора уже привыкнуть к тому массированному обстрелу, которому я подвергаюсь ежедневно, а теперь еще и Стефани в таком возрасте, когда ее тоже волнуют вопросы, связанные с владением, как она выражается, неприлично большим количеством мировых богатств.

— Ох уж эти мне юные идеалисты, — сказала она негромко и слегка улыбнулась. — Я прекрасно помню себя в этом возрасте. Кажется, что ты можешь изменить весь мир. И одно из первых горьких разочарований наступает тогда, когда ты вдруг обнаруживаешь, что тебе это не под силу. — По какой-то странной причине ей было неприятно думать, что сомнения Стефани задевают его, и она весело сказала: — Даже если вы лично и не завидуете своему предку, я не могу сказать этого о себе. Несмотря ни на что, мне кажется, что тот мир был намного проще. Я бы так хотела быть свободной в своих поступках, быть хозяином своей судьбы, бросаться навстречу незнакомому, неизведанному миру с безрассудством смельчака.

— Каждый мужчина втайне мечтает об этом же. Но мне всегда казалось, что женщина предпочитает покой и устроенность, — сухо произнес он.

— Я не верю в покой и устроенность. Через пять минут наступит прилив, и океанская волна обрушится на нас и смоет нас обоих. Покой и устроенность зависят от нашего внутреннего состояния, они не имеют ничего общего с миром, который существует вне нас.

Голос ее звучал страстно и взволнованно. Он звенел, окрашенный далекими воспоминаниями, и в этот момент она с ужасом обнаружила, что он пристально наблюдает за ней изпод густых полуопущенных ресниц, а в его прищуренных глазах шамана, словно осколки сапфира, вспыхивают искры.

— Да, вы преподали мне непростой урок, — нарушил он несколько затянувшееся молчание.

Она смущенно пожала плечами.

— Непростой, но необходимый. Мир не враждебен нам, он к нам просто безразличен. И мы связаны с его законами, которые им управляют, так же как жемчужницы на дне этой лагуны.

— Значит, пей, ешь, веселись, потому что завтра умрешь?

По спине у нее пробежал неприятный холодок. Она снова пожала плечами и, как ей показалось, с иронией парировала:

— Нет, не совсем. Ведь это значит искать неприятностей на свою голову — а что, если завтра не умрешь?

Ослепительная улыбка озарила его строгие черты.

— Прагматичный романтик! Любопытное сочетание! Лучше расскажите мне, чем вы будете заниматься, когда вернетесь домой в Окленд?

— Я работаю в библиотеке, — вежливо ответила она.

— Публичной?

Она покачала головой.

— Нет, я работаю в библиотеке крупного промышленного концерна.

— Может быть, я знаю его владельцев? Кто они?

Она почему-то не сразу ответила, но, подумав, что у нее в действительности нет никаких причин скрывать это, сказала:

— Марч и Осборн. Они преуспели не в одном деле: золотые прииски, нефтяные разработки, сталелитейные заводы — одним словом, почти все, что связано с недрами.

— И вам нравится ваша работа?

— Да, нравится, но, если я хочу двигаться дальше, мне нужно получить диплом.

— Получить диплом?

Она не имела привычки говорить о своей жизни с незнакомыми людьми, однако на этот раз она не ограничилась односложным ответом:

— Я проучилась два года в университете, прослушала курс истории, но потом я вдруг почувствовала, как бы вам это объяснить, что не могу больше сидеть на одном месте — меня куда-то тянуло. Я бросила университет и отправилась в Англию — и путешествовала там целый год.

Ее приемная мать, движимая неизвестно откуда вдруг взявшимся чувством вины, разыскала ее и всучила приличную сумму, которой как раз хватило на кругосветное путешествие. До сих пор не сумев простить ее за совершенное по отношению к ней предательство, Кэндис швырнула ей эти деньги прямо в лицо. Мать заплакала. Кэндис стало жаль ее, и деньги пришлось взять.

Снова увидев перед собой женщину, которую первые десять лет своей жизни называла матерью, она словно опять отворила дверь в свое прошлое, и дверь не хотела закрываться. Озлобленная, она металась, не находя себе места. В таком состоянии она не могла заставить себя снова взяться за учебники и решила сменить обстановку.

В компании постоянно меняющихся друзей она переезжала из одного большого города в другой, останавливаясь в студенческих общежитиях и наслаждаясь словно на глазах оживающей историей, культурой, красотой и внушающей благоговейный трепет эпохой.

Именно там она со всей остротой ощутила, как не хватает ей знания своих корней, своего прошлого. Поэтому, вернувшись домой, она немедленно занялась розысками своих настоящих родителей.

Этот долгий и мучительный путь поисков привел ее к могиле на маленьком сельском кладбище в Поверти-Бей, где были похоронены ее мать и человек, за которого та вышла замуж через год после рождения Кэндис. Они прожили вместе меньше десяти лет: ее мать покончила жизнь самоубийством вскоре после того, как ее муж утонул.

Кэндис горько оплакивала их обоих, но больше всего свою мать, которая, выйдя замуж, получила возможность официально оформить рождение ребенка только затем, чтобы покончить с собой, добившись наконец положения «респектабельной дамы».

Потом Кэндис начала разыскивать своего отца, о котором вскоре узнала, что он за шесть месяцев до ее рождения сбежал в Австралию. Здесь след его терялся. В конце концов поиски привели ее на Фалаиси, вот к этому, садящему сейчас напротив нее человеку, чей пристальный взгляд следил за ней так, словно она была существом с другой планеты.

А он, видимо, именно так ее себе и представлял, подумала она.

— Что же вы будете делать, когда получите диплом историка?

— Буду выращивать цветы, — ответила она, не задумываясь.

— Вот как? — Он с сомнением наклонил голову.

— Я люблю цветы, сад, люблю что-нибудь выращивать, — проговорила она, сама поразившись тому, с какой решительностью она это сказала. — Этим я и хочу заниматься. Я найду работу в питомнике, а когда подкоплю немного денег, открою свое дело.

— Каким же образом?

— Есть много способов, — сказала она нарочито беспечно, — нужно только уметь их найти.

Ей не надо было смотреть на него, чтобы понять, что он внимательно наблюдает за ней. Почувствовав себя неловко под его взглядом, она еще сильнее натянула на колени ткань саронга. Она физически ощущала этот взгляд: вот он задержался на плавной линии ее ног, коленей, туго обтянутых тонкой тканью, потом скользнул по ее груди, шее, щеке. Она почувствовала в крови пузырьки приятного возбуждения.

Она не собиралась поддаваться его молчаливому натиску и упорно продолжала смотреть на море. Солнце уже почти зашло, и кругом воцарилось вечернее безмолвие. Замолкли птицы, ни с неба, ни со стороны окутанных ночным сумраком джунглей не доносилось ни звука. Лишь глухой рокот волн, бьющихся о коралловый риф, нарушал тишину.

Все это время, пока они разговаривали, она ясно осознавала, что их тела, словно таинственные подводные течения в спокойной на вид реке, ведут совсем другой, невидимый глазу диалог. Никогда раньше не испытывая ничего подобного, она была смущена и встревожена своими ощущениями и старалась отделаться от них, пытаясь не обращать внимания на то, как все ее существо откликается на неведомый призыв, заставляя сладко замирать тело.

И пока они разговаривали, ей это удавалось, но теперь, когда тишина сумерек обступила их, она вынуждена была признать, что какая-то неведомая сила странно и властно влечет ее к нему.

Не в силах больше отводить глаза, она неторопливо и как бы невзначай взглянула на него. На губах его блуждала уже знакомая ей хищная улыбка, тяжелые, мужские линии лица обозначились еще резче. Усилием воли она заставила себя спокойно, не мигая, выдержать этот пронзающий, словно лазерный луч, взгляд. Он ослепил ее, но что-то подсказывало ей, что ни в коем случае нельзя показывать Солу, как трудно ей справиться с дрожащими ресницами и удержать улыбку на трясущихся губах.

Что-то сильное и мощное, чему не было названия, но что уже нельзя было отрицать, обожгло ее изнутри. Влечение, которое она пыталась побороть в себе с того момента, как увидела его в ресторане, стремительно переросло в жгучую страсть.

Смертельная бледность покрыла ее лицо. Страсть была ее дьявольской картой. Эта жгучая страсть опалила ее мать, и в результате она появилась на свет. Затем эта страсть, дикая, необузданная, привела к тому, что приемные родители бросили ее. Повзрослев, она стала понимать, сколь безжалостна и разрушительна эта разбушевавшаяся стихия, и приняла твердое решение никогда не становиться ее рабой. Сделать это было не так уж трудно. Она просто сторонилась любого мужчины, от которого исходила эта угроза.

Поэтому двойной иронией судьбы было то, что тот, кому удалось прорвать ее линию обороны, оказался братом Стефани, или, может быть, думала она, делая отчаянные попытки хоть за что-нибудь зацепиться и придать своим чувствам какое-то подобие логики, все это произошло именно потому, что он брат Стефани?! Он усыпил ее бдительность, а она была настолько поглощена мыслью любым способом познакомиться со Стефани, сблизиться с ней, что не придала значения тому, что впечатление, которое произвел на нее брат Стефани, оказалось слишком сильным. А теперь уже было поздно.

Она снова взглянула на небо, где в огненной феерии алого и золотого солнце делало последние отчаянные попытки побороть надвигавшийся ночной сумрак, пронзительная прозрачность которого придавала всему пейзажу чтото фантастическое.

— Как красиво! — тихо воскликнула она.

— Там, «где все пленяет взор и только человек так мерзок», — насмешливо процитировал он, вставая. — Пойдемте на край скалы. Оттуда гораздо лучше видно.

Дав себе слово, что через несколько часов она вернется к себе в гостиницу и больше никогда не увидится с ним, она пересекла вслед за ним газон перед домом и остановилась под раскидистыми ветвями капока.

Закат был просто великолепен! Теплый воздух, пронизанный легким запахом моря, смешивался с буйством запахов тропического леса. Догорающий луч солнца скользил по их лицам, и, облитые этой солнечной закатной позолотой, они на короткое, почти фантастическое мгновение стали похожи на две статуи из какой-то древней, ушедшей в небытие цивилизации.

Вдруг все погасло. Темнота накрыла их своим влажным плащом.

— Давайте-ка лучше вернемся в дом, а то Айлу станет беспокоиться, не случилось ли чего с нами.

Навстречу им выбежала одна из собак. Кэндис хотела погладить ее, но, услышав его резкий окрик: «Нельзя! Это караульная собака. Беги, Джо!», отдернула руку. Она видела, как собака скрылась в темноте.

Несмотря на всю свою власть, несмотря на все то великолепие, которое он мог купить на свои деньги, Сол был таким же пленником и был так же не свободен жить полной, счастливой жизнью, как и тот, кто таких денег не имел. Его тюрьма могла утопать в роскоши, в ней могло быть множество дорогих и забавных вещей, но все-таки тюрьма оставалась тюрьмой.

Вероятно, заметив ее волнение, он довольно холодно произнес:

— Всегда есть люди, которые не прочь поживиться за счет богатых.

— Или тех, кто имеет власть, — тихо сказала она, чувствуя на себе его взгляд.

— Вот их-то власть вы и не одобряете?

— Я… да, думаю, что это так и есть.

— Но ведь существует множество различных форм власти, — заметил он. — Например, власть родителей над детьми. Или власть любимого человека.

— Да, но такая власть всегда ограниченна. У родителей не так много детей, а любимым дают эту власть охотно и по собственной воле. Вы, например, имеете ее, потому что случайно родились…

— И немало сделал для этого.

— Что ж, пусть даже она досталась вам ценой огромных усилий. Я не хочу сказать, что вы злоупотребляете ею, но вы не можете не признать, что другие в вашем положении делают это.

— Я согласен с вами, хотя мне кажется, что многие людские беды идут не от бизнесменов, а от политиков. Тем не менее в большинстве своем социальные институты обладают системой проверок и механизмов балансирования, чтобы не допустить такого злоупотребления властью. Это относится и ко мне.

— И все же вы можете безнаказанно позволить себе все, — продолжала настаивать она. — Что может остановить вас в этом?

— Та самая система, о которой я только что говорил, — сухо сказал он. — Давайте представим себе такой случай. Допустим, я вас похитил и привез в свое любовное гнездышко, где сделал с вами все, что хотел. Неужели вы искренне считаете, что мне это пройдет безнаказанно?

Кэндис вдруг почувствовала себя так, словно попала в ловушку. Интонация его голоса изменилась, перейдя на мягкий, чувственный, успокаивающий тон, но в нем было столько скрытого сконцентрированного чувства, что ей стало не по себе.

— Сомневаюсь, чтобы хоть кто-нибудь в гостинице выразил свое неодобрение, — сказала она, стараясь изо всех сил выглядеть спокойной и говорить об этом в легкомысленном и беспечном тоне. — Даже если бы они и захотели во всем разобраться, у вас есть двоюродный брат, чья власть на этом острове сумеет вас защитить.

— А когда я наконец отпущу вас, до конца насытившись шелковистой прелестью вашего изумительного тела… вы, конечно, сразу же побежите в полицию?

— Конечно, — сказала она решительно, стараясь подавить в себе сладкое предчувствие, скрытое для нее в этих словах, нет, скорее, в тоне, каким они были сказаны, в его хриплом от волнения голосе, отзывающемся смутными ощущениями где-то в развилке ее тела.

Они подошли к темной террасе. Он остановился и повернулся к ней — темный силуэт в неожиданно наступившей тропической ночи, примитивная угроза, заставившая ее нервы вновь напрячься.

— Но мне почему-то кажется, что будет стоить большого труда убедить местную полицию в том, что вы… в том, что это было…

— Изнасилование? — произнес он с отвращением. — Мне кажется, вы недооцениваете их приверженность своему долгу. А если вы увидите, что они не очень-то торопятся отдавать меня в руки правосудия, как вы тогда поступите?

Она закусила губу, снова чувствуя в этих словах неясный, тревожащий подтекст.

— Тогда я не знаю, что остается делать. Наверное, уехать домой. — Голос ее зазвучал тверже и увереннее. — Женщинам всегда было трудно убедить других в том, что их изнасиловали.

— Да, вы правы, но умерьте на минуту ваш феминистский пыл. А почему бы не обратиться в газету?

Она замолчала, пытаясь разглядеть в темноте его лицо и удивляясь этому странному разговору.

— Нет, пожалуй, я…

— Почему?

Этот вопрос прозвучал как удар хлыста. Их диалог напоминал перекрестный допрос. Она с вызовом вздернула подбородок и спокойно сказала:

— Неужели хоть одна газета осмелится потерять ваше расположение?

Он засмеялся.

— А вы когда-нибудь слышали о свободе прессы? Всегда найдутся такие газеты, которые не прочь поместить что-нибудь жареное.

Она вспомнила заголовки некоторых бульварных изданий и содрогнулась.

— Нет, нет. Я буду чувствовать себя так, словно… выпачкалась в грязи. Если вы не возражаете, я бы не хотела больше говорить на эту тему. Я готова согласиться с вами, что смогла бы, на худой конец, доставить вам некоторые неприятности.

Сначала ей показалось, что он собирается продолжить разговор, но после минуты напряженного молчания он произнес:

— Всегда найдется способ отомстить, Кэндис.

Странно, но в его устах это прозвучало угрозой. Вновь охваченная тревогой, она вошла за ним в комнату, соединенную с террасой, щурясь от яркого света. Это была огромная комната в форме шестиугольника, пять стен которой выходили прямо в ночь. В ней не было окон, вместо них висели огромные тонкие шторы, собранные к потолку, чтобы дать свободный доступ воздуху. На полу, выложенном охристо-коричневой плиткой, не было ни ковров, ни циновок. Современная мебель, стулья с деревянными спинками, диваны, покрытые белыми ситцевыми чехлами. Пышная зелень растений в восхитительных горшках разной формы и величины создавала в ней необыкновенный уют. Напольная ваза, искусно покрытая глазурью, рисунок которой напоминал россыпь звезд цвета темного мерцающего индиго на синевато-сером фоне, перекликалась с синевой висящей на стене картины Гогена. Спокойные лица изображенных на ней полинезийских женщин были безмятежны и чувственны, а глаза — сквозь разделяющие их время и цивилизацию — устремлены в настоящее.

Здесь было несколько скульптур. Одни — ультрасовременные, другая, изображающая склоненную фигуру женщины, была вырезана из черного, похожего на эбонит дерева. Над всем этим великолепием парила восхитительная крыша, живописней которой, пожалуй, в комнате не было ничего.

Всем своим существом Кэндис ощущала, как напряженно пульсировало ее тело в ожидании чего-то нового, неизведанного, как быстро бежала по жилам кровь. В комнату ворвался легкий ветерок, принеся с собой отдаленный ритм барабанов, жалобный крик какой-то птицы, похожий на плач скрипки. Это была не птица тикау, но и ее песня, задевая тончайшие струны, проникала в самую душу.

Вот почему, подумала она, закаленные в штормах капитаны с трудом удерживают свою команду, едва достигнув Южных морей. Как они обольстительны, эти Южные моря, сколько в них идущего из глубины веков, опьяняющего душу дурмана! Яд их смертелен, он губит душу, и ты так же, как и они, не можешь найти в себе силы противостоять их губительной власти.

Так вот, значит, как это бывает. Влечение, которое она сейчас испытывала, было не чем иным, как естественным интересом чувственной и восприимчивой женщины к сильному, мужественному, зрелому мужчине, подогретым романтической обстановкой происходящего. Если все это так, то она совершенно напрасно пребывает в таком смятении.

— Какой странный у вас взгляд, — пробормотал он.

— Странный? Мне трудно судить — я не вижу себя со стороны. Какая чудная комната!

Он улыбнулся, ничего не ответив, и в течение всего ужина, который подавался на открытой веранде прямо под звездным небом, он обращался с ней с подчеркнутой любезностью хозяина. Она снова смогла овладеть собой. И в самом деле, глупо было так нервничать! Влечение — это физиология, она возникает в твоих клетках так же непроизвольно, как чувство голода. Впервые в жизни она столкнулась с таким мужчиной — сильным, физически привлекательным, неотразимым, да к тому же еще в тот самый момент, когда она находилась в полном смятении после встречи со Стефани. Вполне естественно, что она так бурно среагировала.

Почувствовав огромное облегчение, она оживилась. Она с большим удовольствием попробовала все те изумительные блюда, что подавались за ужином, выпила немного хорошего вина и обнаружила, что легко отвечает на его учтивую болтовню. Она даже с удивлением отметила, что подшучивает над ним. Ее маленькое лицо искрилось от смеха. Она видела, что он не привык к тому, чтобы над ним подшучивали, но его колдовские глаза светились неподдельным весельем, когда он отвечал ей.

Он попытался налить ей еще немного вина, но она покачала головой и поднесла руки к пылающим щекам.

— Вино просто изумительное, но я и так выпила больше, чем нужно. Как только я начинаю чувствовать, что у меня горят щеки, я знаю, что уже выпила достаточно.

— Какая разумная девочка!

— Женщина. — Она надменно вскинула бровь. — Благодарю за комплимент.

— Прошу прощения, но с этими пылающими щеками и такими сонными глазами вы действительно похожи на пятнадцатилетнюю девочку.

Она устало вздохнула.

— Я знаю. Это несчастье всей моей жизни. Ведь мне двадцать три. А вам?

— Тридцать три.

— Это большая редкость, чтобы человек в таком возрасте стоял во главе столь крупной и влиятельной фирмы, как ваша.

В ответ он слегка пожал плечами, но глаза его по-прежнему были устремлены на нее.

— Это то, к чему меня готовили, хотя я никогда не думал, что так скоро приму на себя обязанности главы фирмы. После смерти моих родителей совет директоров хотел разбить ее на отдельные предприятия, нарушить то единство, добиться которого стоило моему отцу огромных усилий. Я не мог допустить этого, и, к счастью, у меня хватило сил настоять на своем, но это было очень непросто.

Может быть, это ожесточило его, или он таким родился? Взгляд ее медленно скользнул по его лицу, пытаясь найти в его чертах то, что мгновенно производило такое впечатление на любого, кто его видел. Неужели это удивительное лицо, эти жесткие, хищные черты были когда-то по-детски округлы и мягки? Трудно было представить его ребенком. Неужели он мог смотреть на кого-то так же нежно, как на свою сестру?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

«Непросто» было в этой ситуации типично английским выражением сдержанности. Кэндис удивленно подняла брови.

— Кажется, я что-то читала об этом в газетах. Насколько я помню, они писали, что все это больше напоминало войну, причем войну не на жизнь, а на смерть.

На лице Сола мелькнула улыбка, от которой по спине у нее пробежал холодок. Та же хищная, волчья улыбка.

— Что же, я люблю, когда мне бросают вызов, — негромко сказал он.

— А я — нет. Во всяком случае, не в такой форме, — проговорила она со страстной убежденностью в голосе. — Я предпочитаю тихую, спокойную жизнь.

Он усмехнулся. Усмешка была не из приятных, но то, что он сказал дальше, звучало не без юмора.

— Вздор! У вас такой взгляд… Как бы вы ни старались спрятать его, так застенчиво опуская ресницы.

— Какой? — Искренне озадаченная его словами, она допустила неосторожность и посмотрела ему прямо в глаза. Они смеялись.

— Дерзкий. Как у самого настоящего пирата! Скажу больше, у вас очень упрямый рот. Почти невозможно поверить в то, что вы хотите тихой, спокойной жизни.

— Скоро вы договоритесь до того, — сказала она с усмешкой, необъяснимо вдохновленная его словами и тем, что, произнося их, он, не отрываясь, смотрел на ее губы, — что станете утверждать, будто верите во френологию!

— Это потому, что я сказал, что у вас дерзкий взгляд? Я всегда считал, что френологи определяют характер человека по шишкам на голове!

— А некоторые из них — по ртам! — парировала она.

— Значит, вы не любите, когда вам говорят, что вы вспыльчивы и импульсивны? Интересно, почему? Еще несколько минут назад вы говорили мне, что хотели бы быть похожи на моего дерзкого и отчаянного предка, и собирались плавать по неоткрытым морям!

Она бросила на него беспокойный взгляд. Он по-прежнему улыбался, от души веселясь тому, как ловко он заманил ее в ее же собственную ловушку.

— Ну хорошо, — произнесла она с напускной небрежностью, — вы правы, хотя я бы сказала, что, столкнувшись с реальностью двадцатого века, моя романтическая страсть к свободе, кажется, несколько поутихла.

Он негромко засмеялся. В это время в дверях с подносом в руках появилась Айлу. Она величественно проплыла в комнату, поставила поднос на стеклянный столик, стоявший перед Кэндис, и сказала:

— Ваша одежда готова, мадам. Я оставила ее в ванной комнате.

— Благодарю вас. — Кэндис еще раз улыбнулась, но в ответ встретила все ту же холодную почтительность, которая словно ледяной водой окатила ее несколько часов тому назад. — Интересно, почему я ей так не нравлюсь? — задумчиво спросила она, как только Айлу скрылась в дверях.

— А вам бы хотелось нравиться всем?

Она пожала плечами.

— Во всяком случае, я не в восторге, когда так явно выражают свою неприязнь.

— Айлу приходится иметь дело с такими особами, которые готовы на все, только бы попасть сюда. Так что вы должны простить ей, что она и к вам относится с подозрением. Может быть, вы нальете нам кофе?

Эта просьба скорее напоминала приказ. Кофейник был тяжелый, и, разливая кофе, она низко склонилась над чашками, чтобы скрыть свои пылающие щеки. Конечно, у Айлу есть все основания для того, чтобы быть подозрительной. Да, лично у нее нет никаких коварных замыслов в отношении Сола, но зато есть вполне определенная причина для того, чтобы вторгаться в его личную жизнь.

Он пил довольно крепкий кофе, с молоком и без сахара. Когда с кофе было покончено, она решительно встала:

— А теперь мне пора. Могу я вызвать по телефону такси?

— Не беспокойтесь. Обратно вас отвезет мой шофер.

— Нет, нет, — смутилась она. — Честное слово, я вполне доберусь сама.

— Но вы же остались здесь по моей просьбе, — насмешливо подчеркнул он. — Не беспокойтесь, это не займет у него много времени.

Она нехотя согласилась, выходя за ним в сумрак наступившего вечера. К дому подкатила машина. Высоко в черно-синем небе стояла луна, сияя среди алмазной россыпи Млечного Пути, словно огромная жемчужина. Рыбаки, вышедшие в лагуну на ночной промысел, расставляли сети и издалека были похожи на светлячков. Тонкие силуэты скал казались удивительно белыми на фоне чернеющего океана. Зрелище было настолько захватывающе-прекрасным, что внутри у нее все замерло от восхищения.

— Это был чудесный день! — сказала она в порыве восторга. — Благодарю вас, вы были очень добры.

— Я рад. — Это прозвучало так, словно он и вправду был рад.

Всю дорогу, пока они ехали до ее отеля, Джил не проронил ни слова и, открывая перед ней дверцу машины, ответил на ее улыбку с той же отстраненной вежливостью, что и Айлу. В конце концов, охрана на то и охрана, чтобы не доверять, внушала она себе, входя в отель и забирая со стойки ключ.

— Как вы провели день? — непринужденно поинтересовалась дежурная.

— Чудесно. Спасибо.

— Я слышала, это чудное место.

Получив в ответ на свой удивленный взгляд многозначительную улыбку, Кэндис проклинала румянец, горячей волной заливавший ее щеки.