Глава XXXI

Последняя легенда Хрониста

Людвиг фон Фирхоф. Восточная провинция Империи.

Весной 7014 года западные земли Церенской Империи охватил пожар войны и все смешалось в событиях и умах, придя в беспорядок неимоверный. Император Гаген Святоша исчез, числился убитым, а, стало быть, по общему мнению, умер, не оставив законного наследника. Оба младших брата императора умерли от морового поветрия еще два года назад. Уэстокская принцесса Винифрид, супруга церенского императора, объявленная правительницей и не признанная собранием баронов, под охраной рыцарей-соотечественников одиноко и печально занимала трон в Лангерташ.

Дама по большей части плакала, осторожно касаясь платочком мокрых от слез веснушек и нежного пушка возле висков.

– Вашими стараниями, братец, я осталась без супруга!

Принц Хьюг, чье поведение в немалой степени подправили гримуары Адальберта, несколько ошалел от череды безумных событий – собственные победы почему-то казались ему зыбкими, неверными и не внушающими доверия. Все-таки, он, как мог, постарался утешить сестру:

– С таким приданым, как корона, ты легко отыщешь нового жениха…

– Как бы мне не растерять мое приданое… вместе с головой!

В южных провинциях Империи беспорядочная толпа восставшего мужичья громила все подряд и грозила превратиться в армию. С юго-запада двигалась настоящая армия – рыцарь Бриан д’Артен вместе с воительницей Анной Поэтерской торопился спасать императора, ничуть не смущаясь его отсутствием и предполагаемой смертью.

Мода на самозванцев-Клаусов исчезла совершенно, зато появилось множество Гагенов-самозванцев, каждого из которых сопровождала малая или большая компания приверженцев – смотря по таланту и удачливости очередного вождя.

Случайные люди в разных укромных местах (часовнях, заброшенных замках и старых развалинах) видели распахнутый Портал Адальберта, некоторые даже сумели разглядеть печальный силуэт расстроенного Хрониста, однако, в силу множества хорошо укоренившихся предрассудков, одни приняли его за дьявола, а другие – за явление неупокоенной тени императора-мученика. Петрус Фламиникус, ученый заклинатель духов, опробовал на потустороннем пришельце только что составленную самоновейшую магическую формулу призывания, связывания и подчинения, но вынужден был в смущении отступить, когда призрак Адальберта ответил обидными словами на хорошей латыни, сопроводив их дерзкими, распущенными жестами и, возможно, опасным заклинанием на непонятном языке.

Брожение умов достигло высшей точки. Хотя номер года выдался неподходящий, проповедник Роккенбергер вещал о конце света. Находились те, которые ему верили.

В этой сумятице событий никто не обращал внимания на человека, который, изредка ине надолго останавливаясь в уцелевших трактирах, день за днем с упорством одержимого скакал на восток. Усталость уже наложила на лицо путника отпечаток, подобный тонкому слою серой пыли, бился за плечами поношенный, потрепанный непогодой плащ. Путника нес поджарый жеребец с длинным хвостом. На нечастые вопросы об имени, незнакомец назывался Людвигом, и не находилось людей, которые бы захотели узнать что-то еще.

Беженцы переполняли дороги Империи. Фирхоф ловил на себе взгляды – равнодушные, словно вскользь задевшее случайное прикосновение, тяжелые – преисполненные ненависти, готовой излиться на первого встречного, женские – порой с оттенком робкой и жалкой попытки обольщения, пустые – сломленных горем людей, потерянные, голодные, равнодушные, дерзкие, всякие. Бывшего министра Империи не узнал никто.

До Фробурга он добрался к середине весны, ворота, наглухо закрытые, сдерживали разбредшуюся от отчаяния по полю толпу беглецов.

– Отворите! Пустите нас, уэстеры идут!

– Мы голодаем! Дайте хлеба.

Стража не отвечала, избегая даже брани. Еще через два дня на главной башне взвился черный флаг – страшный и понятный всем знак чумы. Толпа поредела, но кое-кто усомнился:

– Магистраты специально приказали вывесить эту тряпку…

Людвиг безучастно окинул взглядом неприступные стены и повернул коня на юго-восток. Весна в этом году кончилась раньше обычного и лето не в срок вступало в свои права – дул теплый упругий ветер с юго-запада, земля подсыхала, но мало кто думал о севе. Нежно-изумрудный ковер травы вытаптывали и пожирали отощавшие кони. Крошечные листья проворно проклевывались на недавно голых ветвях.

Лошадь Фирхофа пала. В печальных карих глазах умирающего коня стыл немой укор, и Людвиг, в последний раз благодарно дотронувшись до бархатной рыжей шеи, перерезал животному горло.

Дальше он шел пешком, смешавшись с бесчисленными бродягами, которых война лишила привычной жизни и крова. Мост через Аргену исчез – его подточил, смял и унес бурный разлив, пойменный луга скрылись под слоем мутной воды, переправа исчезла, два десятка изможденных людей дрались над уцелевшей лодкой.

– Я первый ее заметил!

Высокий, жилистый человек, несмотря на истощение, сохранивший остатки силы, вместе с двумя помощниками столкнул челнок на воду. Весла заколотили по грязной воде. Бродяга, у которого сквозь дыры на куртке просвечивала серая от голода кожа, зашел в воду по грудь и попытался догнать лодку. Его ударили веслом по пальцам, потом по голове, человек оступился и упал, погрузившись в воду с головой. Челнок быстро уходил. Оставшиеся на берегу швыряли вслед камни.

Людвиг выбрался из толпы.

Кто-то тронул его за рукав – это оказалась худая девушка, почти девочка, в рваном синем платье.

– Мессир, помогите!

– Какой я тебе мессир? Иди своей дорогой, у меня нет лишней еды.

– Я не попрошайка. Мой младший брат ранен, а вы сведущи в лечении. У вас лицо ученого.

– Где он?

– Под теми ивами. Мы плыли с верховий Аргены на плоту, там, повыше, за излучиной, большая мель и солдаты. Это уэстеры, мессир. Их было шестеро, они забрали плот и убили воинов.

– Как вы сумели спастись?

– Они забыли о нас, вынимая дорогие вещи из воды – с нами плыл ювелир из Эберталя, раньше я служила у его жены.

Фирхоф кивнул, не продолжая расспросов. Паренек лет двенадцати, скорчившись, лежал под ивой, прямо на ее узловатых корнях. Из сломанного предплечья торчал осколок кости. “Если я сейчас ошибусь”, – подумал фон Фирхоф – “Парень останется калекой. Или умрет от грязи в крови и горячки”. Советник вытащил флягу с крепким вином – остаток от взятой с боем доли в содержимом упавшей на дорогу бочки виноторговца.

– Как тебя зовут?

– Ина. А брата – Асти.

– У тебя есть чистое полотно?

– Одна рубашка.

– Давай ее сюда. А потом помоги придержать брата.

Людвиг действовал быстро и аккуратно, как мог. Подросток молчал, его стоическое терпение простолюдина ужаснуло фон Фирхофа. Яркие глаза Асти почернели, заполненные расширившимися зрачками, из прокушенной губы на подбородок сочилась кровь.

– Вот и все. Теперь постарайся не потревожить лубок.

Мальчик откинулся назад, прижавшись затылком к шершавому стволу. Фирхоф отошел к реке, вымыл руки, а потом вернулся к Ина, чтобы попрощаться.

– Спасибо, добрый мессир, – сказала она, поклонившись и как-то по-особому повернув шею.

Людвиг пригляделся к незнакомке повнимательнее. На вид ей было лет шестнадцать-семнадцать – возраст взрослой девушки по меркам Империи. “Нищая сирота без наследства и приданого”. В гладких черных волосах, в разрезе мягких карих глаз девушки проглядывало нечто, заставившее советника передернуться. “Кровь альвисов,” – понял он. По сути, все альвисы Церена были в том или ином колене потомками обычных людей, но магия Ухода оставляла на них неуловимый отпечаток – жесткость и ауру опасности для мужчин, неуловимое мерцание тайны – для женщин. Это выдавало их не хуже пресловутого акцента.

Девушка держалась свободно и говорила без изъяна, черты пещерного народа казались малозаметными, и все-таки для наблюдательного Фирхофа ее смешанное происхождение не оставляло ни малейших сомнений. Брат Ины рядом с нею гляделся обычным мальчишкой – загорелым, угловатым, чуть туповатым, без примеси сомнительного мерцания.

“Она дочь альвиса и имперки. Ребенок, родившийся после насилия,” – понял фон Фирхоф. “В год разгрома пещерного народа девочке исполнилось не более трех лет. Скорее всего, случайный отец был зарезан, так и не узнав о порожденном ненавистью младенце”.

Фирхоф отвернулся, опасаясь, как бы девушка с обостренной интуицией по его лицу не прочитала мысли, и тут же поразился собственной недогадливости. Ина носила альвисианское имя – настоящее, подлинное, которое мог дать только житель пещер. Значит, не было ни ненависти, ни насилия. Семнадцать лет назад безвестная женщина – бедная и незнатная, лишенная естественной смелости, которую способны дать только знания, голубая кровь или привычка повелевать, ради альвиса переступила через и через вражду, и через один из самый страшных предрассудков Империи.

“Вот это да, вот это красавица Ина! Интересно, какой была ее отчаянная мать?”

Фирхоф склонился над Асти, еще раз проверил повязку на его руке.

– Ладно, я помогу вам обоим. Так где, ты говоришь, остался этот плот?

– В четырехстах шагах выше по реке.

– Пошли.

Людвиг проверил, свободно ли ходит в ножнах меч.

– Ты покажешь мне, где это, но близко к уэстерам не подходи. Если я не справлюсь с ними, незаметно возвращайся назад. Раз их и впрямь всего шестеро, они не решатся сражаться с людьми у переправы.

– Может быть, мы позовем на подмогу всех этих добрых людей?

– Тогда они нам помогут, но потом отберут твой плот.

Девчонка шмыгнула вперед, показывая советнику тропу в прибрежных зарослях. Излучина плавно уходила к востоку. Фирхоф раздвинул ветви кустарниковых ив, широкая отмель шла от правого берега Аргены. Видимо, неумело управляемый плот врезался в нее и застрял на песке, это и позволило уэстерам напасть внезапно. Сейчас все шестеро воинов устроились на берегу, возле небольшого, бездымного костра. Людвиг криво усмехнулся – шестерка уэстеров отбилась от своих, и не решается спуститься вниз по реке, мимо распаленной толпы у рухнувшего моста.

Костерок слабо тлел, на нем что-то жарилось – речной ветер нес запах горелого. Отобранные вещи валялись тут же, на тусклом речном песке, солдат и ювелира не было видно – скорее всего, они разбежались, или их трупы уже оттащили и бросили в кусты.

“Я один – и уже не маг. Их шестеро. Это предприятие – от начала и до конца высшей пробы сумасшествие.” Фирхоф еще раз присмотрелся к противникам. Двое были ранены, и, скорее, всего, тяжело. Они безучастно лежали на песке, запрокинув бледные лица к небу. Третий уэстер от нечего делать чистил меч – этот человек показался Фирхофу самым опасным, в повадках врага проскальзывало нечто от грации матерого волка. Четвертый и пятый противники сосредоточенно считали мелкие деньги, перекладывая их из одной аккуратной кучки в другую. Обладатели медяков не выглядели опытными воинами – скорее, обычные мародеры, прибившиеся к армии победителя. Шестой уэстер – светловолосый, среднего роста, возился с едой у костра, Фирхоф сумел разглядеть только его спину в потрепанной куртке.

Людвиг достал из сапога бритвенной остроты нож и хладнокровно прикинул расстояние. Уэстер, схожий с волком, низко наклонил стриженую голову, неестественные складки одежды говорили в пользу того, что под нее поддета кольчуга.

Фон Фирхоф поднял камень-голыш и, коротко размахнувшись, левой рукой швырнул его подальше, в ивовые кусты. В тот же миг потревоженный мечник вскинул голову и одновременно полуобернулся, открывая незащищенное горло – брошенный Фирхофом нож точно и глубоко вошел в сонную артерию.

Мародеры, бросив кучку монет, вспомнили про оружие – один ухватился за короткий топор, второй приготовил моргенштерн.

– Убийца в кустах. Оставайся на месте, костровой, присмотришь за вещами.

Людвиг, стараясь поменьше шуметь, переменил место засады. Чахлые ивовые заросли не давали надежной защиты, уэстеры заметили врага и бросились в бой сразу, вдвоем. По счастью, переплетение ветвей мешало вольно размахивать моргенштерном, Фирхоф отбил первую атаку и довольно удачно ткнул бандита в бок. Тот с хрипом завалился назад, попав под ноги товарищу.

– На помощь, костровой! – завопил уцелевший противник и попытался вырвать у Людвига меч, поймав чужой клинок между навершием и рукоятью топора. Фирхоф уклонился и рубанул, метя по бедру бандита, но только слегка оцарапал его колено. Еще один враг, костровой, светловолосый уэстер, уже ломился в кусты с мечом. Людвиг в отчаянии заметался между двумя противниками, отбил выпад топора и, вложив в последнюю попытку все свое умение, достал грудь противника. Колющий удар пробил кожаный доспех, острие коснулось сердца, уэстер упал, Людвиг развернулся к светловолосому, инстинктом понимая – поздно. Длинное лезвие чужого меча летело прямо в лицо, сталь сверкнула у глаз, фон Фирхоф, не пытаясь отбить неотразимый выпад, колющим ударом пронзил грудь противника.

“Это моя смерть. Пусть с победой, и даже не без славы, но все равно грязная и безобразная, как любая смерть”.

Меч врага почему-то остановился в дюйме от головы Людвига, лезвие отклонилось, безвредно задев волосы на виске.

– Фирхоф?

Невредимый Людвиг замер, ошеломленный собственным спасением. Пред ним, зажимая рану на груди, стоял Кевин Этторе, клинок советника на четверть вошел ему между ребер. Фирхоф выдернул свой меч и подхватил падающего сержанта.

– Все святые! Кевин? Это ты? Как ты здесь очутился? Почему ты не ударил меня?

– Я узнал тебя только в последний момент, но я не хотел убивать, ты ошибся, клянусь. А я все-таки дерусь лучше и оказался быстрее тебя, церенец, я сумел остановить удар. Теперь мне придется умереть.

– Погоди.

Людвиг опустил обмякшего уэстера на песок, поискал свой нож и не нашел, забыв, что метнул его в самом начале схватки. Еще один короткий клинок отыскался на поясе у самого Этторе, Фирхоф поспешно вспорол куртку уэстера. Солнце било в глаза, мешая рассмотреть рану; красная влага, кажется, пузырилась.

“Он умирает,” – понял фон Фирхоф. “Владей я хотя бы остатками прежней магии, я бы мигом остановил кровь и попытался его спасти. За последние месяцы я привык считать уэстеров скотами и негодяями, для этого было сколько угодно причин. Но он узнал меня и не ударил. А я… я не узнал, а, узнай, все равно не остановил бы руки, потому что давно не верю в благодарность и никогда не доверился бы ему”.

Людвиг поднял Этторе и устроил его поближе к берегу, но так, чтобы солнце на обжигало голову раненого. Скудная повязка на груди уэстера тут же промокла насквозь.

– Кевин, ты меня слышишь? Я не хотел, я не узнал, я не понял, я просто не успел – это была моя ошибка. Я помогу тебе, ты поправишься. Прости, что так получилось.

Уэстер молчал, лицо его быстро бледнело, дыхание становилось затрудненным.

“Что, если…”

– Россенхель! Эй, где ты, милосердный Вольф Россенхель! – в отчаянии позвал фон Фирхоф.

Зов угас, придавленный речной тишиной. Астральный эфир угрюмо звенел в ответ, Хронист на помощь не явился. “Здесь нет ни окон, ни стен, ни даже крутого склона холма, он попросту не может открыть Портала”.

Фирхоф опустился на песок, осторожно положил голову недавнего врага себе на колени. Этторе еще дышал, когда сзади раздались частые, легкие шаги. Ина подошла и печально встала за плечом советника, отбрасывая на песчаный берег ломкую угловатую тень.

– Это был ваш друг, мессир?

– Нет, конечно. Да, может быть. Наверное, он мог бы стать им. В любом случае, то, что я сотворил – это отвратительно.

Этторе внезапно открыл глаза, их бледная голубизна уже помутилась – первый признак того странного безболезненного забытья, которое порой овладевает человеком у самого преддверия Грани. Уэстер что-то прошептал, губы раненого беззвучно шевелились, но Людвигу показалось, что он ясно разбирает ответ:

– Пустое, Фирхоф, я совсем не обиделся…

Кевина Этторе похоронили в песке, Людвиг окровавленным мечом выкопал неглубокую безымянную могилу. Тела прочих уэстеров пришлось оттащить в ивовые заросли. Брошенные тюки и раненые так и остались лежать на тусклом песке. “Раненых надо бы добить, они все равно перемрут, только медленно” – подумал фон Фирхоф, но тут же забыл о своем намерении. Перед глазами колыхалась вязкая багровая каша.

– Добрый мессир, вам плохо? – спросила испуганная Ина.

– Не думай обо мне, девочка, просто нам нужно поскорее покинуть это место. Приведи брата, я стащу с отмели плот.

Фирхоф подождал, пока девушка уйдет, собрал и забросил на плот мешок с едой, потом напряг остатки сил, толкнул к воде неуклюжее сооружение из бревен, и неожиданно для себя потерял сознание, упав лицом в мокрый песок.

Очнулся он от свежего речного ветра и мерного плеска невысокой волны. Плот, лениво покачиваясь на глубокой воде, уходил вниз по течению. Девушка держала голову и плечи советника у себя на коленях, Асти скорчился в центре плота, словно ушибленный звереныш. Блики солнца и воды плясали на юных лицах брата и сестры.

– Мы давно так плывем, Ина?

– Не знаю. Солнце продвинулось на восьмую часть круга.

– Как удалось миновать переправу?

Девушка лукаво улыбнулась.

– Я отгребла к дальнему берегу. Все эти добрые люди, увидев плот, стали призывать меня, чтобы я причалила поближе, а потом обиделись и швыряли камни нам вслед.

– Не попали?

– Не-а. Река широкая, а течение быстрое… А еще вы кричали во сне.

– Я не спал. Скорее, это было видение.

– Вот это да! Мессир – волшебник?

– Уже нет. Но когда-то был им.

– И что вы сейчас такое видели?

– Бессмертного Черного Всадника и его ловчую Снежную Стаю.

– Глупости, демоны скачут по тучам только зимой, а теперь июнь, и снег давно истаял, и небо чисто, как стеклышко. Просто вы сильно горевали о том своем мертвом друге, а солнце напекло вам макушку.

Фирхоф решил не спорить, он осторожно приподнялся, опасаясь накренить шаткий плот, и осмотрелся по сторонам. Берега – плоский правый и крутой левый, медленно проплывали мимо. Русло Аргены, петляя, уходило к югу, равнина, обжигаемая июньским солнцем, выглядела пустынной, но это было обманчивое впечатление. Прибрежная зелень наполовину скрывала дома деревень. По правому берегу они почернели от огня, по левому – опустели, покинутые жителями. Тишину не нарушал ни лай собак, ни крики скота, никто не зажигал очагов, а дымы пожаров уже развеялись. Далеко впереди, возле небольшой плоской мели, чернел, медленно приближаясь, какой-то предмет. Фирхоф отвернулся, испытывая жалость и отвращение. На мели застрял еще один плот – тяжелый и большой, он, скорее всего, никем не управляемый, сам спустился вниз по реке. На плавучем помосте из бревен кто-то наспех устроил виселицу. Четыре тела вытянулись на веревках – два солдата-уэстера, церенский горожанин и безвестная женщина, с которой перед смертью сорвали чепец. Птицы исклевали лица мертвецов.

– Не смотри туда, Ина.

Девушка близоруко прищурилась.

– Почему? Я не боюсь. Я видела в Эбертале, как вешают мятежников.

Фирхоф промолчал – он не хотел говорить про отсеченные уши и обожженные ноги покойных.

Легкий плот вильнул, огибая мель, и зловещая находка осталась позади.

– Мы не можем так плыть до бесконечности. Как только попадется город или замок, который сможет принять тебя и твоего брата – я причаливаю, как только вы окажетесь в безопасности, я заберу плот и отправлюсь на юго-восток, скоро русло Аргены повернет.

– Зачем вам на восток, мессир?

– Хочу посетить моих друзей-варваров, – лукаво отшутился Фирхоф.

“Не важно, куда, лишь бы побыстрее покинуть пределы Империи”.

К ночи пристали к левому берегу, выбрав для этого более-менее пологое место. Костер из сырых веток быстро потух, так и не разгоревшись. Советник устроился около него, завернувшись в плащ. Ина и Асти ушли под навес, наскоро сооруженный из ивовых ветвей.

“Завтра я уйду,” – подумал ироничный фон Фирхоф. “Я должен или умереть или покинуть пределы Империи. Наверное, герой сказания взялся бы за меч и исправил свою невольную вину, геройски пав в первых рядах какого-нибудь заранее обреченного на бесполезную погибель, но очень храброго войска. Но только я не герой, и пользы от моего меча было бы чуть. И я не баран, влекомый на бойню, я знаю, что повредило ткань мира, и оружие, и волшебство здесь бессильны. Уж лучше уйти куда-нибудь за горизонт – туда, где мое существование не принесет вреда. А перед этим сделаю-ка доброе, но совершенно бесполезное дело – спасу двух нищих бродяжек. И не буду думать о том, что если их убьют не сейчас, то наверняка убьют парой месяцев позже.”

Река, беззвучно соглашаясь, текла в темноте. Фирхоф заснул и увидел во сне профиль брата. Бруно-из-сна, сердито отвернулся, не желая разговаривать.

Когда Людвиг проснулся, ветер свистел в ивах, мелкие звезды наполовину скрыл тонкий слой перистых облаков, этот слой плыл на недосягаемой высоте – серое пятно полумрака на фоне сияющего неба. Мягкая, легкая, бесформенная тень метнулась в сторону.

– Кто здесь? Это облако или привидение?

Тень вернулась и Фирхоф понял, что она принадлежала не небу, а всего лишь земле. Девушка села на траву рядом с советником, гладкие черные волосы блестели и пахли травой, на бедные щеки падала тень от пушистых ресниц.

– Иди спать, Ина. Уходи под навес, к утру выпадает роса, здесь холодно и мокрая земля.

Девушка промолчала, она сидела на корточках, обхватив тонкими гибкими руками колени.

– Что-то случилось?

– Завтра ты уходишь, а за мною долг и я никогда не увижу тебя.

– Пустое. За тобой нет долгов, как не могут задолжаться птицы, ветер или солнечный зайчик. Спи спокойно, Ина.

Фирхоф сказал это и внезапно ужаснулся в душе – словами о спокойном сне напутствовали уходящих за Грань. Он замолчал, опасаясь, что напугал девушку, но она даже не заметила оговорки советника.

– Я знаю, что спутала твои планы и помешала тебе, и мне нечем расплатиться. Если бы я умела, я бы сражалась ради тебя с мечом в руке, если бы ты захотел, я бы умерла за тебя.

Советник беззвучно рассмеялся в темноте.

– Из тебя плохой воин, Ина. Не надо умирать, живи долго, этим ты доставишь мне большее удовольствие.

– Ты твердый, замкнутый и полон смыслом в себе, как орех.

– Конечно – скучный перезрелый орех на вершине глупого дерева.

– Не смейся! Я-то бедная, незнатная и неученая, у меня нет ничего. Ты завтра уходишь, и мне хочется плакать, если я тебе нравлюсь хоть немного, бери меня – я посчитаю это не позором, а честью.

Ина придвинулась ближе, Фирхоф осторожно отстранил ее.

– Это только весна, твои шестнадцать лет и шутки звездного неба. Иди спать, Ина, за тобою нет долгов.

Девушка мелко задрожала – то ли от холода, то ли от беззвучного плача.

– Воды Аргены теплее и милосерднее, чем ты.

“А ведь и вправду, она по наивности может утопиться”, – растеряно подумал фон Фирхоф. Ина, инстинктивно уловив его сомнение, осмелела, под верхним платьем (синим) у нее оказалось еще одно, а под вторым – третье. От реки шел холод, трава и плащ намокли от росы. “Еще простудится…” Советник, передумав раздевать любимую, попросту задрал на ней все три ее юбки. “Лучше уложить ее так, как предписано Церковью. Греша по крупному, не будем уклоняться от канонов в мелочах.”

Девушка поразила Фирхофа страстью и самоотречением. Помятый советник перекатился на спину, поправил одежду и принялся отрешенно рассматривать то же самое серое перистое облако.

“Формально и по факту я теперь – обольститель и совратитель, вот так и ловятся все мужчины-простофили, beata stultica.[31] Испортив невинную девицу, я не смогу ее бросить без сильных угрызений совести. Но и жениться на ней, черт меня возьми, не хочу, потому что… да хотя бы потому, что она – наполовину альвис! А на мне частичный монашеский обет, сложение его остается юридическим казусом уже лет десять. Она красива, если бы ее еще подкормить, и очаровательна, как сама весна, но я не люблю ее, конечно, нет. И все-таки, в этаком вызове придворному обществу был бы особый шик.”

Людвиг представил себе расстроенное лицо венценосного друга и поджатые губы его сухопарой, добродетельной супруги, изысканных дам – жен и дочерей церенских аристократов, принужденных уступать дорогу баронессе фон Фирхоф – бродячей альвисианке, и с этими приятными мыслями уснул.

“Жаль только, мне уже никогда не вернуться в Лангерташ и не уладить моих дел с императором. Я – лишний элемент, хотя и в положении лишнего элемента могут быть приятные моменты”.

Утром он не ушел, утешая себя мыслью, что сделает это ближе к вечеру. Плот лениво плыл, следуя изгибам реки, угрюмый Асти сидел на самом краю, ловя ладонью здоровой руки и пропуская между длинными пальцами зеленоватую воду. Ина молчала, в ее карих глазах отражались золотые искры света. Фирхоф правил плотом, избегая редких мелей.

Развязка наступила после полудня третьего дня – Фирхоф издали заметил цепь, перегородившую узкое место реки, отмель и жесткие, словно точеные, силуэты вооруженных всадников.