Маги и мошенники

Женщину подняли, она была побита, но жива, ее увели, Бретон наклонился ко мне с седла. Все-таки было в этом бывшем священнике, было что-то завораживающее. Наверное, так выглядела бы ожившая статуя святого.

– Ты жив, брат мой? – спросил он риторически.

– Да, – ответил я из вежливости.

– Как твое имя?

– Вольф Россенхельский.

– Ты остался жив. Возможно, ты избран Господом для славных дел! – заявил ересиарх, должно быть, желая меня подбодрить.

И внушительно добавил:

– Позаботьтесь о нем, братья.

Последнее предложение мне особенно понравилось и потому спорить я не стал. Приятно быть героем. Румиец и неизвестный лекарь, назвавшийся Людвигом, увели меня в спешно очищенную для этой цели привратницкую ратуши. Здесь я и расположился со всем возможным в едва ли не в полевых условиях комфортом. Кир Антисфен грел воду и возился с полотном для перевязки. Людвиг рассматривал меня с каким-то двусмысленным интересом. Впрочем – какая разница? Проколотый бок мешает вдаваться в излишние тонкости.

Так, под звуки медицинской латыни Антисфена, под треск дров в камине, под крики чаек, псалмы, вопли еретиков, визг ведьмы и посвист штормового ветра встретил я свой первый вечер в восставшей Толоссе.

Надо сказать, в целом мне здесь понравилось, и я уже начал верить, что приключения мои наконец-то обещают быть хоть немного разнообразными и интересными.

Вот только от удара стилетом я почему-то себя чувствовал очень и очень скверно…

Глава XI

Опасность, прямая и непосредственная

Людвиг фон Фирхоф. Толосса, Церенская Империя.

Людвиг фон Фирхоф поднял предусмотрительно опущенное лицо и искоса посмотрел в спину отъехавшего верхом Клауса Бретона. Чувство опасности, подступившее вплотную, притупилось, так и не исчезнув окончательно. “Он не узнал меня”, – понял Людвиг. “А если и узнал, то в догадках не уверен. Впрочем, такой человек, как Бретон, не постеснялся бы прямо объявить о своих подозрениях. Он умен и жесток, но в таких делах фанатически честен.”

Адальберт Хронист, кажется, готовился потерять сознание. Фирхоф помог внести раненого под своды привратницкой ратуши и уселся на табурете в углу, внимательно изучая внешность первого преступника Империи. В прославленном Адальберте не было ничего примечательного. Он был, пожалуй, повыше ростом, чем средний церенец, русоволос, и, несмотря на постоянные странствия, совершенно не загорел. Хронист не казался опасным бойцом и не имел запоминающихся примет. Он смахивал бы на бродячего ваганта, если бы не одна крошечная деталь. Адальберт был слишком чист, слишком здоров и лишен той тени усталости, постоянного признака болезненного напряжения физических и душевных сил, которая всегда лежит на бродягах Империи. “Прожигатель жизни”, – с неожиданной для самого себя яростью понял Людвиг фон Фирхоф. “Ну и сукин сын. И это заурядное существо – тот самый бич и ужас Церена, капризный вершитель наших судеб, тот самый человек, поисками которого непрерывно заняты сотни сыщиков Канцелярии Короны?”

Сумка Адальберта, забитая гримуарами, нашлась в углу, ее принес кто-то из старательных бретонистов. Советник благоразумно не прикоснулся к бумагам. Хронист лежал все так же неподвижно, опустив бледные, даже какие-то восковые веки. “Да жив ли он вообще?”. Людвиг придавил запястье раненого. Пульс бился слабо, но ровно.

– Не беспокойтесь, кир Людвиг, – успокоил фон Фирхофа ученый румиец. – С такими ранениями не только не умирают, но даже не страдают чрезмерно.

Агент императора почтительно согласился и озабоченно всплеснул руками:

– Доблестный друг, вы потеряли свой in-quarto.

Кир Антисфен опрометью выскочил на площадь, спасая ученые описания ересей от тяжелых башмаков мятежников. Когда он вернулся, бумаги Адальберта мирно догорали в камине вместе с ветвями кипариса. Жаркое пламя скрыло гримуары от внимательных глаз, Людвиг сжег их, не читая, и теперь как ни в чем ни бывало, с невинным видом откупоривал бутылку вина.

– Присоединяйтесь.

Кричали чайки, свистел над гаванью штормовой ветер, еретики на площади снова горланили свои псалмы. Двое книжников у камина отхлебнули терпкое вино из глиняных кружек. Фон Фирхофу румиец нравился, одновременно вызывая смутное беспокойство. То ли собиратель ересей был не так уж прост, то ли на восприятие влияли мысли о давнем соперничестве между Восточным Румом и Империей. “У меня нет больше моего дара”, – с горечью подумал Людвиг. “Я не могу ощутить его душу”.

Кир Антисфен нахмурился и отставил в сторону винную кружку.

– Как вы думаете, мэтр Людвиг, что сотворят фанатики с этой несчастной?

– О ком это вы?

– О той, что покушалась на Вольфа Россенхеля.

– Понятия не имею. Я совершенно не знаком с Бретоном, – с невозмутимым видом отозвался фон Фирхоф.

– Признаться, мне жаль несостоявшуюся убийцу. Мой друг – славный малый, но не соизмеряет поступков и последствий. Эта женщина просто пылала местью, а он, как мне кажется, даже не удосужился вспомнить ее лица.

“Хронист сокрушает Империю с не меньшим легкомыслием”, – удрученно подумал фон Фирхоф.

Они помолчали, следя за пляской огня в камине.

Смеркалось, кир Антисфен отправился на ночлег, эмиссар императора подбросил в пламя еще несколько веток кипариса.

Раненый погрузился в беспокойный сон, фон Фирхоф мучился над подкинутой случаем головоломкой. Как вывести из охраняемой крепости того, кто еле держится на ногах? Как заставить настороженного и заносчивого Адальберта покорно следовать за посланцем императора? Что делать с Бретоном и его подозрениями?

Хронист заметался во сне (скорее, впрочем, это был уже не сон, а бред беспамятства), потом сбивчиво заговорил на незнакомом языке. Людвиг с интересом прислушался, но не разобрал ни единого слова. Это не походило ни на диалекты Церенской империи, ни на наречия Рума, уэстеров, кочевников, южных или восточных варваров.

– Хотел бы я знать, кто ты, незнакомец…

Адальберт опять метался, его лицо пылало, на висках и пылающем лбу собрались прозрачные капли. Фон Фирхоф крепко взял запястье раненого. Ниточка пульса часто и мелко колотилась, Хронист задыхался, его зрачки невероятно расширились.

“Яд”, – понял фон Фирхоф. “Так вот какую месть уготовила врагу оскорбленная Магдалена. Стилет знахарки был отравлен, и, получив пустячную рану, этот человек, тем не менее, умирает”. Советник прошелся по комнате, расшвыривая вещи, и не нашел ничего, что сгодилось бы для изготовления противоядия. “Сохранись мои магические способности, я, пожалуй, сумел бы и без эликсира приостановить действие отравы”.

Фирхоф замер на месте. А стоит ли вмешиваться? В конце концов, подметные гримуары несут немалую угрозу. Если Адальберт умрет, эта опасность исчезнет. Император хочет получить Хрониста живым, но стоит ли бездумно дарить церенскому правителю такую опасную игрушку?

Дар беглого Хрониста во сто крат страшнее, чем Сфера Маальфаса, решил про себя бывший инквизитор. Талисман демона искушал меня и Гагена возможностью легкой войны, но что такое выкошенное войско или рухнувшие стены цитадели? Сила Сферы быстро тратится, а пополняется медленно. Можно набрать новых солдат, можно отстроить разрушенные башни, зато гримуары Адальберта способны без труда подменять души людей.

“Я не смог бы заколоть арестанта, нарушив волю императора”, – подумал фон Фирхоф. “Но никто не мешает мне попросту его не спасать. В резиденции Короны Хрониста в лучшем случае ждут запугивания, уговоры и пожизненное заключение в золоченой клетке, а в худшем – пытки. Пусть он умрет. Так будет лучше для всех.”

Приняв решение, фон Фирхоф успокоился, не торопясь, допил вино, стараясь не смотреть в сторону раненого. Тот, кажется, затих. Скончался?

Эмиссар императора не выдержал и подошел поближе. Невероятно, но отравленный все еще дышал, судороги мелко подергивали его мышцы, губы посинели.

А ведь Адальберт не хотел причинять вреда – с некоторым подобием раскаяния подумал фон Фирхоф. Он не стремился разрушать Империю, иначе бы давно и без труда совершил это. Пусть мои колебания нелепы, но я не могу приговорить человека к смерти только за великий дар сочинителя и повседневную жизнь шалопая. Я не только слуга Гагена, я врач, я обязан и хочу помочь раненому. В конце концов, ни к чему спешить, отправляя человека на тот свет – это всегда успеется. Chirurgus mente prius et oculis agat, quam armata manu. [11]

Людвиг-врач выскочил за дверь. Костры на площади догорали, там и сям прямо на земле темнели фигуры спящих еретиков. Он едва ли не на ощупь обыскал место покушения. Сумка, сброшенная ведьмой перед прыжком, вся истоптанная и вмятая в грязь, валялась на земле. Фон Фирхоф подобрал поклажу и бегом вернулся в ратушу.

Запас снадобий оказался внушительным, вода нашлась в котелке, кое-чего не хватало, кое-что пришлось заменить сомнительными ингредиентами. Жидкость в чаше бурлила и слегка светилась опалом. Фирхоф смочил полотенца холодной водой, обернул ими отравленного, тщательно смешал противоядие и ножом разжал зубы пациента. Спазмы мешали умирающему глотать, лекарство наполовину пролилось на грудь; к счастью, его оставалось еще много.

Людвиг-врач выполнил свою миссию и отступил в сторону, Людвиг-советник императора устроился на табурете у очага, ожидая результата.

Ждать пришлось недолго. Судороги пациента постепенно ослабели, со щек Хрониста сошел неестественный алый румянец. Людвиг выскользнул в штормовую темноту ночи и с наветренной стороны вылил остатки снадобья, потом вернулся, тщательно вымыл чашу и руки.

Противоядие пошло в ход, дело было сделано, оставалось ждать последствий.

– Святой Регинвальд! Это было смело. Он, быть может, редкостный счастливчик, а я, возможно, законченный дурак. Очень надеюсь, что все это не окажется бесполезным промахом…

…К полуночи ветер подул сильнее, исхлестанные его порывами чайки попрятались в бойницах, морские валы раз за разом атаковали остров, печально скрипел резной флюгер на башне ратуши. О булыжник площади разбились первые косые струи дождя. Заснувшие под открытым небом повстанцы пробудились и, вскочив, неистово побежали искать убежища под крышей.

Все еще только начиналось.

Глава XII

Опасность прямая и непосредственная (продолжение)

Адальберт Хронист. Толосса, Церенская Империя.

Я очнулся с ужасной головной болью, болела не только голова, горела кожа, ныл каждый сустав, каждый нерв. Во рту мерзко, словно с похмелья, пересохло. Кроме того, я ужасно замерз, потому что, как оказалось, некий идиот во сне обернул меня мокрыми тряпками.

Идиот этот устроился неподалеку, он, уронив голову, дремал на табурете возле очага, и я моментально изменил собственное суровое мнение – им оказался вчерашний лекарь. Он проснулся, словно и не спал, мягкими шагами подошел ко мне, проверил пульс и кивнул в ответ на невысказанный вопрос:

– Вы были отравлены, мессир Вольф. Эта безумная наградила вас ядом.

Я благодарил спасителя как мог, с трудом собирая в кучку мятущиеся мысли.

– С хвалой припадаю к стопам Творца, за то что он посла мне вас, мой бесценный и бескорыстный избавитель и друг, – заявил я в вежливом, высокопарном стиле Империи.

– Польщен иметь друга, славного ученостью, умом и благородством, – не менее витиевато ответил он.

Благородство совсем не переполняло меня, но я все-таки испытывал к спасителю самое теплое чувство благодарности.

Я встал и оделся. “Чаша, выпитая с утра, восстанавливает силы” – в общем, я позавтракал вместе с новым знакомцем и принялся размышлять над ситуацией, в которой невольно оказался. Появление убийцы на площади Толоссы, несомненно, было предупреждением.

Но о чем оно предупреждало? Я терялся в догадках, не мог вспомнить, где видел лицо безумной, и уже подозревал, что приключения мои грозят обернуться совершенно неожиданной стороной.

– Как ваше полное имя? – спросил я лекаря.

– Людвиг Ренгер, доктор обеих медицин, – как-то двусмысленно ответил он, – хирург и терапевт в одном лице.

У меня возникла идея отблагодарить небогатого врача при помощи моего коронного гримуарного волшебства, но, к ужасу моему, котомка со свитками куда-то исчезла. Впрочем, я тут же успокоился – имперские ищейки были далеко, восстановить запас гримуаров не сложно, оставалось только поискать перо и пергамент, но в комнате не нашлось ни того, ни другого, верный друг кир Антисфен куда-то исчез, унеся с собою свои перья, чернильницу и все письменные принадлежности. Я отложил решение проблемы на потом, не сообразив, насколько опрометчиво в таких случаях промедление.

– Как дела в Толоссе?

– Бретонисты в очередной раз штурмуют форт, – с невозмутимым видом сообщил мне медикус Ренгер. – Хотите глянуть?

Для удобства мы вскарабкались на крышу привратницкой. Вид открывался великолепный. Бастионы форта, в котором с тремя сотнями мечников засел капитан Мориц Беро, вздымались словно утесы. Отряды мятежников как раз стекались к подножию этих стен, используя паутину узких улочек. Масса озлобленных еретиков собралась на некотором удалении от форта, как потом оказалось – не зря. Осаждающие были вооружены кто чем, чаще всего самодельными пиками, кое-кто – хорошими мечами. Отдельный отряд мятежников уже готовил к бою арбалеты, дюжие стрелки в обшитых стальными бляхами кожаных куртках, пренебрегали усовершенствованным воротом, обходясь для натяжения тетивы собственными крепкими руками.

– О, простофили! – пробормотал себе под нос насмешник-Ренгер.

Вперед вытолкали щуплого трубача, пронзительный визг горна вспугнул засевших в бойницах чаек. Эхо пометалось и утихло, вскоре меж зубцов высокой, в семьдесят локтей стены, появился парламентер, по-видимому, сам капитан Беро.

Этот бравый воин оказался широкоплечим рубакой, сплошь закованным в блестящую кольчугу; шлем наподобие горшка с наносником укрывал его голову, поверх кольчуги страж цитадели натянул символ верности Империи – белый гамбизон.

Собравшиеся под стеною еретики гневно взвыли. Разрядить арбалеты до срока им помешал сам Бретон, ересиарх собственной персоной выбрался вперед, отстранив чрезмерно старательных приспешников. Короткий диалог верного Империи капитана и неверного ей священника я передаю дословно:

– Эй, наверху! С нами Бог. Не хотите ли сложить оружие и сдаться?

– Эй вы, внизу, дьявол с вами, засранцы. Сдаваться мы не собираемся.

Клаусу Бретону, возможно, поплохело, но с такого расстояния я не мог разглядеть как следует лицо ересиарха.

– Несчастный дурак! – заорал он не без патетики. – Ты, должно быть, стремишься к смерти, если богохульствуешь в неведении и тьме!

– А вы там не истосковались в воздержании? А то я прикажу сержанту позвать Большую Марту.

Солдаты за зубцами фортеции захохотали так рьяно, что распугали последних чаек.

Пока я размышлял на предмет таинственной Марты, Беро отступил в сторону, открывая до поры до времени припрятанную за его широкой спиной метательную машину. Кто-то спустил скрученный ремень. Большая Марта махнула толстой ногой, посылая снаряд в самую гущу мятежников…

Признаться, я не люблю крови. Наверное, это серьезное отступление от известного правила “с волками жить – по волчьи выть”, но средневековое зверство всегда вызывало у меня чисто физическое отвращение. Я не певец войны. Не нахожу ничего красивого ни в треснувших костях, ни в выпущенных кишках… Ждать от мира благости смешно, но глупо любоваться дерьмом и кровью, когда для этого есть куда более стоящие объекты. Попа смазливой служанки в придорожном трактире даст сто очков форы куче трупов с мозгами, вышибленными в праведной войне.

В общем, я ничуть не расстроился, когда огромный камень, выпущенный Большой Мартой, просвистев, рухнул далеко от вопящей толпы мятежников.

Приободрившиеся еретики отреагировали на неудачный выстрел неистовым хохотом, а потом хором грянули боевой псалом. Честно говоря, у них это получилось почти величественно. Осажденные приготовили чан с кипящим маслом, но не имели возможности пустить его в дело – бретонисты на стены не лезли, они ограничивались тем, что напоказ осеняли себя знаком святого треугольника.

Взбешенные солдаты Беро отвечали им непристойными жестами.

Я так наслаждался действом, что почти забыл про то, что недостижимая моя цель как раз и находится сейчас в стенах осажденного форта.

Тем временем отряд арбалетчиков выступил вперед, болты часто защелкали по зубцам и стенам. Появились первые раненые. Развлечение кончилось бесповоротно. Я видел, как высокий длиннорукий солдат, схватился за древко болта, пронзившего ему глаз, и рухнул головой вниз с тридцатиметровой высоты. Брань сменилась криками ярости и боли. Лучники Беро, скорее всего, берегли стрелы, солдаты империи попрятались за зубцами, болты арбалетов бесполезно царапали камень.

Приободрившиеся от успеха еретики выдвинулись вперед, волоча за собою связанные из секций лестницы, кое-кто раскручивал веревки с крюками, но я сомневаюсь, что метателям удалось забросить свою снасть на такую высоту. Длины лестниц тоже не хватило, мятежники без сожаления бросили их и, взявшись за топоры, подступили к воротам форта. Толстые, окованные брусья довольно долго удерживали удары – это позволило лучникам Беро подтащить и чан с маслом и опорожнить его на головы атакующих. Вопль стоял такой, что у меня заныли виски. Я всячески пытался уверить себя, что видимые мною события – фикция, которую можно изменить одним росчерком пера. Хотел, но не мог. Стоны обожженных, кровь на мостовой, глаза и шеи, пробитые стрелами, вой, рев, молитвы, пение, резкие выкрики команд – все это было реально. Я отвернулся, борясь с тошнотой.

– Не правда ли, отвратительное зрелище? – спросил меня Ренгер.

Я сумел только молча кивнуть. Ренгер добавил несколько двусмысленно:

– Семь лет назад это еще можно было предотвратить росчерком пера.

Я перепугался, вообразив на мгновение, будто церенский лекарь раскусил мою тайну, но Людвиг поспешно добавил:

– Я слышал историю о том, что Бретона некогда с миром отпустил Трибунал.

Мне пришлось промолчать. В тот момент я понял, что не смогу попасть в осажденный форт, и не стоит совершать самоубийственной попытки. А раз так – придется продлить свое пребывание в пределах Церена. Эта перспектива вызывала у меня острую тоску.

– Пожалуй, я постараюсь бежать из Толоссы, – задумчиво произнес врач. – Захватят люди Бретона форт или нет – крепость все равно будет взята в кольцо в самое ближайшее время. В таких случаях штурмующие не церемонятся. Боюсь, что у бравых солдат государя не будет времени отделять злостных еретиков от добрых и праведных церенцев. Эти воины более сведущи в горячительном, чем в богословии.

– Отсюда надо убираться, – ответил я безо всяких околичностей.

– У вас есть лодка?

– Лодка найдется, да вот только выпустят ли нас стражи Толоссы?

Людвиг с удивлением воззрился на меня.

– Что с вами, любезный Вольф? В Толоссе заперто немалое число горожан, и, к тому же, осело несколько тысяч собравшихся со всей округи мятежников. Вся эта свора или, если хотите, компания, с великолепной скоростью истребляет провизию. Кроме того, еретики нуждаются в запасах на случай неминуемой осады. Если Бретон не будет время от времени отворять ворота, чтобы впустить или выпустить обоз, у них, поверьте мне, моментально кончится еда.

Я ужасно смутился. Ренгер походя раскусил мою наивность легкомысленного чужака. Виду я постарался не показать, но дал себе слово впредь держаться осмотрительнее и, чтобы исправить положение, добавил:

– Но тогда зачем нам лодка?

– Вы правы, любезный Вольф, лодка нам ни к чему, – ответил посрамленный мною Людвиг Ренгер. – Мы выберемся отсюда вместе с обозами.

На этом мы и порешили. Я и лекарь спустились с крыши и принялись складывать вещи. Я опять не смог отыскать ни клочка пергамента. Такое положение вещей решительно перестало мне нравиться. Наверное, я бы попросту ударился в панику, если бы не общество церенского лекаря. Он показался мне сообразительным, порядочным и надежным человеком, не обремененным фанатическим рвением и религиозными предрассудками Империи. Почему-то я был уверен, что он сумеет обойти и денунциантов Трибунала, и “братьев” Бретона. Во всяком случае, обществом таких помощников не стоило разбрасываться.

Мы вместе дождались возвращения кира Антисфена, но ученый собиратель ересей еще не закончил свой труд и наотрез отказался покидать мятежный город. Он казался всерьез расстроенным – кто-то стащил его книгу in-quarte, и многомудрый румиец остался без пергамента. Я не стал рисковать из-за его ученого рвения и простился с другом до лучших времен.

Побег был назначен на завтра. Благочестивые солдаты Бретона после неудачного штурма вернулись на площадь перед ратушей, и наша ученая компания отпраздновала расставание, распивая местное вино под унылые звуки их псалмов.

Глава XIII

Побег

Людвиг фон Фирхоф. Толосса. Церенская Империя.

Штормовой ветер нес на Толоссу водяную пыль, занималось хмурое утро, намеченное для побега.

Вереница телег с грохотом катила по булыжной мостовой, направляясь к воротом мятежной крепости. Возница одной из телег, кутаясь в легкий плащ, то и дело оглядывался на своего спутника – тот, по-видимому, дремал, укрывшись от дождя под грудой пустых мешков.

– Проснитесь, мэтр Людвиг.

– Я не сплю, – словно бы лениво ответил мнимый медикус.

Фон Фирхофу нравился ход событий. Тонкая обмолвка насчет лодки помогла узнать способ, которым беглецы проникли в крепость. В этом способе не было ничего сверхъестественного, гримуары не применялись – это вполне устраивало Людвига.

Еретики-пикинеры, усевшись на соседние телеги, степенно переговаривались. Бретон, по слухам еще вчера легко раненый стрелой, не показывался. Обоз вел Штокман, правая рука ересиарха, рыжий, одноглазый солдат-дезертир, родом из самой Толоссы. Он не мог опознать фон Фирхофа, и, разумеется, не обращал на поддельного медикуса ни малейшего внимания. Редкие острия пик колебались над телегами, дождь стекал по стальным колпакам, кольчугам и курткам. Ворота распахнулись и, словно пасть мифического кашалота, выплюнули кавалькаду на насыпь. Нещадно стегаемые мулы проворно тащили пустые повозки. По сторонам насыпи бесновались, разбивались о камни, темные, в брызгах и клочьях белой пены, волны. Издали могло показаться – повозки святого братства дивным образом движутся прямо по воде. У самого берега волны кипели в хаосе штормового прибоя.

– Вы слышите меня, Ренгер?

– А?

– Куда мы едем?

– Должно быть, к ближайшей деревне, – небрежно ответил посланец императора. – А что?

– Мне нужен запас пергамента.

– Едва ли вы его найдете там.

Хронист мокрой курицей нахохлился под дождем.

“И это – первый злодей Империи?” – фон Фирхоф испытывал острое и искреннее разочарование. “Мы изощрялись в ловкости, чтобы обойти и поймать растяпу. Вместо волка в капкане оказался кролик”. Колеса повозок разбрызгивали жидкую грязь. Трое верховых отделились от кавалькады и, стегнув лошадей, скрылись за кипарисовой рощей. Дождь припустил вовсю, скрыв силуэты всадников.

Адальберт внезапно насторожился:

– Вы ничего не слышали, любезный медикус?

Людвиг прислушался. Рев прибоя и шум ветра в кронах глушили посторонние звуки, и, тем не менее…

– Это крик, я бы даже сказал – вопль.

Зафыркали обеспокоенный животные. Обоз встал, пикинеры Штокмана вскочили с телег, и как раз вовремя – из-за деревьев во весь опор вылетел вражеский конный отряд. Еретики, не ожидая подобного оборота, едва успели приготовиться к отпору. Дальнейшее произошло очень быстро и в том ключе, которые менее всего устраивал хитроумного советника императора. Бретонисты кое-как уперев копья в размокшую землю, выставили их навстречу противнику. Всадники на каурых лошадях, врезались на скаку в редкую стену пик и пробили ее, на дороге осталось с полдесятка раненых и умирающих лошадей. Те из атакующих, которые уцелели, поспешили разрядить в копейщиков арбалеты, и, воодушевленные успехом, взялись за мечи.

Оглушительный лязг железа смешался с горестным ржанием раненых скакунов. Кое-кто из всадников спешился. Стрелы и метательные дротики летели во все стороны, причем весьма густо, что делало спасение от них делом затруднительным.

Людвиг схватил зазевавшегося Хрониста за воротник, столкнул его под телегу и прыгнул туда сам, пара стрел ту же вонзилась в повозку, еще одна – в деревянный обод колеса.

– Что будем делать, друг мой Ренгер? – спросил озадаченный Хронист. Шпион императора не нашелся, что ответить.

Тем временем битва шла своим чередом. Как и положено в таких случаях, почти побежденная сторона, обнаружив плачевность своего положения во всей красе, от безысходности воспрянула духом. Еретики, бросив бесполезные в ближнем бою пики, взялись за клинки. Штокман снял с плеча здоровенный двуручный меч и ощерил некогда прореженные в битвах зубы. Бывший дезертир, обращенный в правую веру лично Бретоном, в этот момент представлял собою величественное и опасное зрелище. Он хриплым голосом тянул боевой гимн, со свистом рассекая перед собою воздух:

Щадить охоты нет

Нам собственной рукой.

Стоит с начала лет

На этом род людской.

Достань врага копьем,

Рази его мечом,

Сегодня он убит,

А завтра мы умрем.

Солдаты империи, не желая связываться с буйно помешанным, попросту избегали подворачиваться под его удары. Тяжесть и инерция меча мешали Штокману как следует гоняться за хитрецами.

Людвиг вполне осознавал, что попал в ужасную ситуацию. Если одолеют солдаты Гагена, то императорский шпион вместе со своей добычей, скорее всего, по ошибке будет убит на месте. Если одолеют бретонисты, то в лучшем случае придется вернуться обратно в Толоссу, положение которой с каждым днем становилось все безнадежнее. Под боком заворошился Хронист, кажется, даже до легкомысленного Адальберта дошла крайняя опасность положения:

– Друг мой Ренгер, – печально спросил он, – у вас не найдется клочка пергамента?

Отчаявшийся фон Фирхоф готов был воспользоваться даром несчастного, но, на беду для себя, лишь тщетно обшаривал кошель и складки одежды.

– Ни единого обрывка.

Телега принялась опасно крениться, трещать и, в конце концов, завалилась совершенно, похоронив беглецов под грудой ломаного дерева и пустыми мешками. Между тем солдаты беспощадно добивали последних еретиков. На ногах оставался один кривой Штокман, который продолжал яростно таращить глаз, легко вращая неподъемным мечом. Летящие в дезертира стрелы отскакивали от тяжелой кольчуги и стального колпака. Стражей Империи уцелело немногим больше, помощника ересиарха обступила пятерка врагов.

Людвиг уже прикидывал, не кончится ли бой взаимным истреблением сторон, когда на сцене появились новые действующие лица.

Рухнул сержант, сраженный мечом Штокмана, и в этот же миг, сам еретик пал с шумом и лязгом, как подкошенный. Фон Фирхоф успел заметить, что от железного колпака рубаки отскочил в сторону изрядных размеров булыжник, которым, собственно, тот и был оглушен.

Свистнула волосяная удавка и обвилась вокруг шеи имперского солдата. Второй солдат остановился, озираясь, прилетевший из-за кустов нож вонзился ему в глаз. Третий обрушился на подскочивших противников с мечом, поэтому прожил еще минуту. Четвертый, не дожидаясь развязки, пустился без оглядки бежать.

Самый рослый из трех убийц отбросил с лица мокрые волосы и оказался дюжим, разбойного вида молодцем, в котором Адальберт Хронист без труда узнал бы все того же “беглого разбойника Шенкенбаха”.

– Дождевиком поздравили – высоко сложили. Обшаманиваем лохов [12], – заявил верзила, и с помощью альвиса принялся обдирать доспехи и одежду с убитых. Наемный колдун остался в стороне, он растерянно зыркал раскосыми глазами по залитому кровью и заваленному телами месту побоища.

– Эманация астрального эфира, о доблестные друзья… Она не спокойна. Эманация говорит о присутствии на месте злодейства нашего наблюдающих сил…

Людвиг замер под кучей досок и мешков, придавив что было сил руку перепуганного Хрониста:

– Молчите…

– Не вздумай скурвиться[13], – из-под земли достану, – немедленно пообещал трусливому колдуну обозленный пророчеством главарь разбойников.

Альвис Айриш на всякий случай вытащил и показал длинный и тонкий, острый, как бритва, нож. Воровская троица закончила хозяйственные дела и принялась укладывать награбленное добро, по одному подбирая те самые мешки, которые укрывали фон Фирхофа.

– Меч на румийской перевязи, дешевый, рукоять латунная – две штуки…

– Кольчуга фробургской работы, обыкновенная, с малой дыркой – одна.

– Башмаков прочных, несортированных – одиннадцать.

– Ячменей[14] – тощих, потрошеных – пятнадцать с половиной штук.

Людвиг, залегший под грудой мешков, не знал, смеяться ему или отчаиваться.

– Может, молитву прочитать?

Адальберт Хронист сосредоточенно возился рядом. Кажется, он пытался закатать рукав потрепанной куртки.

– Упаковка кончается, – заявил раздосадованный альвис Айриш.

Шпион императора извлек кинжал из ножен и шепнул Хронисту:

– Постарайтесь не стоять между ними и мною. Держитесь в стороне и не вмешивайтесь. Как только позволят обстоятельства – бегите со всех ног.

Адальберт отозвался не сразу, он закатал-таки рукав и как раз в этот момент хорошо заточенным стилетом царапал собственное запястье.

– Сейчас, сейчас… погодите, дружище Ренгер.

Шенкенбах внезапно насторожился.