БУРЯ В ТЕРРАРИУМЕ

— Герр Шульц! Зовите Воронова и немедленно ко мне! — голос Нунке звучал взволнованно и почему-то торжественно.

Позвонив генералу, Фред поспешил в кабинет шефа. Тот склонился к радиоприёмнику, напряжённо вслушиваясь в текст передачи.

— Садитесь и слушайте! Только молча!

— Кто говорит? — шёпотом спросил Воронов у Шульца, услышав немецкую речь. Фред лишь пожал плечами, потому что и сам не разобрал, в чём дело.

— Читают речь Черчилля, произнесённую в Америке в присутствии Трумена,

— коротко пояснил Нунке и повернул ручку приёмника, чтобы усилить звук.

Передача продолжалась недолго. Очевидно, Нунке включил приёмник случайно, когда передача уже началась.

Выругавшись вполголоса, шеф бросился к телефону.

— Библиотека! Немедленно сегодняшнюю почту! Сейчас же! Выступление Черчилля в Фултоне напечатано?.. Несколько номеров газеты мне в кабинет! положив трубку, он повернулся к Шульцу и Воронову. — Вы представляете, что значит такая речь? И чья? Черчилля!

— Трудно сразу что-либо сказать — мы слышали только заключительную часть, — уклонился от прямого ответа Фред. — Но из услышанного ясно: речь направлена против России.

— Вы слишком осторожны в выводах. Или не поняли, в чём дело. Фактически это провозглашение наступления на русских. Вот это событие! Поворот на сто восемьдесят градусов! — Нунке широко развёл руками.

Дежурный принёс пачку газет, и все с жадностью накинулись на них. В испанских было лишь сообщение о выступлении в Фултоне с довольно неопределёнными комментариями. Французские газеты напечатали речь полностью на первых полосах.

— Читайте вы! — приказал Нунке Воронову, безукоризненно владеющему французским языком Воронов с годами стал дальнозорок, но старательно скрывал этот дефект и теперь, отставив газету довольно далеко, читал внятно, отделяя слово от слова, иногда ударяясь в патетику, отдельно останавливаясь на непонятных слушателям словах, необычных оборотах. Вообще Воронов чувствовал себя в центре внимания и заметно гордился этим.

По мере чтения речи бывшего английского премьера, который хотя и был уже не у власти, но все ещё играл огромную роль в политической жизни Англии, сердце Фреда, или, вернее, того, кто скрывался под этим именем, болезненно сжималось: вчерашний союзник в борьбе против фашизма, меньше чем год назад так восторженно поздравлявший Советскую Армию с победой, теперь — а ведь не истекло и года после окончания войны! — призывал сколотить англо-американский блок против Советского Союза.

Черчилль не очень-то заботился об оригинальности выдвинутой им идеи и, тем более, оригинальности формулировок и аргументов. Если несколько лет назад фюрер проповедовал, что только арийская раса способна руководить миром, то мистер Черчилль в своей речи в Фултоне доказывал, что миром надлежит руководить нациям английского языка.

— Гершафтен! Поздравляю! Поздравляю с новой эрой… Ну, что вы теперь скажете? — Начальник школы сиял.

— Вы правы, это в самом деле новая эра в международной жизни, — резюмировал Шульц.

— Работки нам теперь прибавится, Дай боже! одобрил Воронов.

— О, наша роль теперь чуть ли не самая главная! поддержал его Нунке. — Жаль, что здесь нет сейчас Думбрайта!

— Он ведь в Нью-Йорке и привезёт оттуда последние новости.

— Да, новостей на сей раз будет много, — задумчиво проговорил Нунке, мысленно прикидывая, как новый курс отразится на делах школы.

Однако новости стали поступать раньше, чем Думбрайт вернулся из Нью-Йорка Первой ласточкой была шифрованная телеграмма, в которой босс приказывал слушателей всех отделов школы, кроме русского, немедленно направить по указанным адресам, преимущественно в Баварию и Западный Берлин. Не успели справиться с этим заданием, как из лагерей для перемещённых лиц стали прибывать новые кандидаты в «рыцари». К удивлению Нунке, здесь были не только русские, украинцы и белорусы, которых он именовал одним словом славяне, но и туркмены, узбеки, таджики, армяне, даже абхазцы и киргизы.

— Что я буду с ними делать? Где возьму воспитателей? — сетовал начальник школы, размещая новых воспитанников.

Всё стало на свои места, когда через несколько дней вернулся весёлый и возбуждённый, чтобы не сказать счатливый, Думбрайт.

— Мы будем готовить агентов для всех республик России. Не станем же мы засылать украинца или белоруса в грузинский аул. В нашей школе должны быть представлены все национальности Советского Союза!

Изменился не только состав слушателей школы, но и утверждённая ранее программа и самый метод обучения.

В боксах поставили телевизоры. В точно указанное время каждый обитатель бокса должен был прослушать лекцию одного из двух профессоров, привезённых Думбрайтом из Нью-Йорка, по так называемой «духовной подготовке». Каждая лекция продолжалась не менее двух часов.

Профессора учили слушателей, как в разговорах с советскими людьми пропагандировать прагматизм, неопозитивизм и особенно неофрейдизм плюс всяческие новоиспечённые «измы», которые вырастали, как грибы, на почве послевоенного неверия в лучшее будущее.

Излагались новые философские теории, естественно, весьма схематично. Но от слушателей требовали, чтобы на следующий день они точно, без каких-либо конспектов, изложили преподавателям прослушанное. Главный же смысл заключался даже не в освоении материала, а в умении дискутировать по поводу прослушанного. Каждую неделю кандидат в «рыцари» встречался с лектором как оппонент известных положений. Ведь агенту или резиденту приходилось теперь не только готовиться к сбору агентурных данных или диверсиям, но и вооружаться идеологически, чтобы стать пропагандистом враждебных Советскому Союзу идей. Диспуты с лекторами были своеобразной тренировкой перед предстоящими спорами с советскими людьми.

Особым вниманием Думбрайта пользовалась группа «Аминь», так как участникам её предстояло действовать именно в сфере идеологической. Всех, кто входил в эту группу, освободили от занятий по борьбе, вооружённому нападению, остались только упражнения по стрельбе — мера защиты на случай провала. Зато особенно много времени уделялось радиоделу, чтобы с этими группами можно было поддерживать постоянную связь и осуществлять необходимое руководство. Значительно усилили и «духовную подготовку». Профессор богословия Брант, маленький сухощавый старик, от одного учащегося класса «Аминь» переходил к другому, проверял, как усвоены сектантские обычаи, молитвы, умеет ли слушатель произнести проповедь на ту или иную тему. Думбрайт охотно сопровождал Бранта, проверяя, насколько быстро и успешно осваивается эта новая дисциплина. Он сверял все с конспектами профессора, собственными записями и, поправляя, делая замечания, всё время предупреждал:

— Не нужно откровенно антисоветских, а так…

Слушатели, знавшие Думбрайта, заканчивали за него:

— С душком! С душком!

Думбрайт хохотал и шёл в следующий бокс.

Впрочем, смех его был искусственен: обстановка в школе его не удовлетворяла.

Думбрайт спешил.

— Я обещал в Нью-Йорке, что через месяц-полтора мы сможем заслать к большевикам несколько десятков отлично натренированных агентов и диверсантов. А бросать слова на ветер не люблю. Доверие базируется на точном выполнении обещаний, в нашем же деле доверие — это не только карьера, а порой и жизнь, пояснял босс Нунке в редкие минуты откровенности.

Прибавилось работы у всех, особенно у Фреда, поскольку он был теперь единственным воспитателем во всём русском отделе, — Воронов был занят только своей группой «Аминь».

— Герр Нунке, — предупредил Шульц начальника школы вскоре после проведённой Думбрайтом реформы. — Я не успеваю выполнять всю ту работу, которую выполнял раньше.

— Почему?

— Численность слушателей русского отделения увеличилась почти в три раза по сравнению с недавним прошлым. К тому же я, как и все преподаватели, обязан слушать лекции по «духовной подготовке» и особенно старательно готовиться к диспутам с профессорами, как человек, призванный помогать другим, служить образцом. Для этого нужно время и немалое. А мои обычные обязанности воспитателя? Ведь от них никто меня не освобождал. Наоборот, требования возросли. Прямо ума не приложу, как уложиться в двадцать четыре часа! О сне и отдыхе я уже не говорю. Если прилягу на часок, чувствую себя преступником, ворующим собственное время.

— А как вам вообще нравятся новые порядки в школе? — неожиданно спросил Нунке, так и не прореагировав на жалобу Фреда.

— Мы с вами старые боевые друзья, и поэтому я буду откровенен: не очень!

— Признаться, только это сугубо между нами, мне тоже. Парадоксальное явление: необходимо как можно лучше законспирировать агентов и резидентов, они должны выглядеть правовернейшими из правоверных и вдруг — пропаганда антибольшевистских идей. Где логика, здравый смысл?

— Меня тоже это удивляет. Даже при максимальной осторожности достаточно одной ошибки — и потянется ниточка к нашему человеку, которого мы здесь готовили так тщательно и старательно.

— Собираюсь написать докладную в Нью-Йорк. Надеюсь, там поддержат.

— Через голову босса?

— Я говорил с ним на эту тему, но ведь вы знаете Думбрайта. Для него существует лишь собственное мнение, собственное настроение, собственные пристрастия…

— Не завидую вам, но иного выхода не вижу… А теперь оставим высокие материи и наши будни. Что вы скажете о моём заявлении?

— Согласен, объём работы значительно увеличился У вас есть предложения?

— Надо назначить ещё одного воспитателя в русский отдел. Проще простого.

— Если есть выбор. А если туго, куда ни повернись?.. Может быть, временно подыщем кандидатуру в класс «А» или «Р»?

— Надо согласовать с Думбрайтом. Ведь он же обещал, что из Нью-Йорка приедут новые преподаватели, новые тренеры. Возможно, среди них…

Фред оборвал фразу, увидя, что в комнату входит усталый и вспотевший Думбрайт.

— Фу-у! — проговорил босс, падая в кресло. — Конец марта, а жара, словно летом. Чёрт бы побрал эту Каталонию! Хотелось бы оказаться где-нибудь в средней полосе.

— Первый раз вижу вас таким усталым, — заметил Нунке, протягивая боссу стакан вина, разбавленного водой. — Испанцы не дураки — это отлично утоляет жажду.

— Достаточно я выпил этого пойла у патронессы.

— Вы от доньи Менендос? — удивился Нунке.

Все финансовые расчёты с Агнессой до сих пор вёл он, и сообщение Думбрайта о визите к патронессе неприятно его поразило.

— С такой хорошенькой женщиной можно просто пофлиртовать, а мне пришлось возиться с препротивным делом. Вот две бумажки, которые торжественно называются посланиями. Одно написал я с Брантом, второе — падре Антонио, чтобы ему черт руки переломал… На основании этих двух текстов надо составить один — соединить оба так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Одно послание, видите ли, не нравится патронессе, а ещё более падре, писанина же Антонио не устраивает меня.

Фред взял два протянутых листочка и стал читать

— Что за послания?

— Нью-Йорк настаивает, — Думбрайт никогда не ссылался на какой-либо конкретный отдел разведывательной службы США, а говорил «Нью-Йорк», чтобы мы, использовав само название школы и историю её основания, от имени патронессы обратились ко всем религиозным организациям с призывом провести в церквах, храмах, костёлах, молитвенных домах богослужения и выступить с проповедями, направленными против гонителей веры христовой. Причём сделать это повсеместно в одно и то же время, чтобы придать движению широкий размах, привлечь мировое общественное мнение к проблеме нашего идеологического наступления на коммунизм. Разумеется, проповеди будут сопровождаться сбором пожертвований на восстановление заброшенных храмов понимай: — в России! — и на нашу школу как на центр миссионерского движения.

— Но Советское правительство наверняка не разрешит принять такие пожертвования, — вмешался Нунке.

— А мы и не собираемся их передавать. Важно поднять шум — большевики, мол, преследуют верующих. Что же касается собранных денег, так они весьма пригодятся нам самим. Учитывая новый объём работы…

— Так почему же два текста?

— Погодите, Фред, кажется, уже прочитал… Уловили, в чём расхождение?

— Уловить нетрудно. Одно, верно, написанное падре, обращено только к католикам. Второе — ко всем верующим, независимо от вероисповедания, и даже к тем, кто откололся от церкви, объединился в секты… Вы предлагаете свести два текста воедино, а потом дать подписать патронессе? — спросил Фред. — А что, если она не согласится?

— Все уже согласовано, по крайней мере с патронессой. Она неплохая бабёнка, но бог мой, как далека от политики! Всем заправляет этот падре. Кстати откуда он взялся и почему так дерзко держится? Вы удивляете меня, герр Нунке! Как можно было допустить, чтобы падре вертелся возле дела, в которое ему даже нос совать не следует?

— Падре Антонио один из учредителей школы. Собственно инициатор её создания. Мне уже потом поручили связаться с ним, потому что вывеска святой церкви, плюс прекраснейшая женщина, потерпевшая от безбожников… В своё время падре сыграл положительную роль и очень нам помог, но в последнее время его влияние на донью Менендос приобретает нежелательный характер.

— И вы не смогли своевременно обезвредить этого падре?

— То есть? — голос Нунке сорвался, прозвучал неестественно хрипло.

— Это звучит как анекдот! — воскликнул босс с издёвкой. — Начальник школы разведчиков не понимает, что значит «обезвредить». Может быть, организовать для вас специальный курс, чтобы вы усвоили, как это делается?

— Вы не так меня поняли… возможно, я неудачно выразился, — побледнел Нунке.

— Неудачно выражается тот, кому нечего выразить, у которого нет собственного мнения… Что же касается того, правильно ли я вас понял, то будьте уверены, я человек дошлый и обладаю здравым смыслом… Даю вам две недели сроку. Чтобы ни на вилле, ни в Фигерасе падре Антонио и духу не было! А если он исчезнет совсем — будет ещё лучше! Этот чёрный ворон слишком много знает о школе и может нам навредить. Да и влияние его на патронессу слишком велико. Подыщите ей нового духовника, который действовал бы в соответствии с нашими указаниями. А лучше всего прибрать её к рукам другим образом!

Шульц и Нунке невольно переглянулись

— Да, да, женщине в её возрасте нужен любовник, а не проповедник морали и добродетели. К слову сказать, неужели никто из вас до сих пор не клюнул на такой лакомый кусочек? Будь у меня время, чёрт подери… Вот вы, Фред? В каких вы отношениях с патронессой? Тоже читаете ей проповеди?

— Раньше был в приятельских, а теперь у меня просто нет времени часто у неё бывать… К тому же падре Антонио…

Нунке улыбнулся.

— Потерять такую прихожанку ему, конечно, жаль. Не удивительно, что он боится, как бы Агнесса не перестала быть вдовою.

— Тем более надо гнать его ко всем чертям!.. Послушайте! Идея! А что если мы поженим Фреда и Агнессу Менендос? Это же прекрасный выход! Мы навсегда сохраним такую удобную для школы вывеску, приберём к рукам все финансовые дела, а у Шульца будет прелестная возлюбленная… Лучшего бизнеса у вас, Фред, не было и не будет. Хотите, заключим контракт, как это принято среди порядочных людей? Дадим Агнессе приличное приданое. А? Что вы скажете? Я понимаю, брать в жёны женщину, хоть и красивую, но с таким довеском, как калека-дочка… Пфе! Это может отравить даже медовый месяц!..

— Особенно сейчас, когда девочке стало хуже, напомнил Нунке.

— Стало хуже? Так ведь это же великолепно! Болезнь можно ускорить. Развяжутся руки у матери и у вас, Фред. Наконец, перестанет мучиться и сама девочка. В таких случаях затяжка летального исхода — свидетельство сентиментальности самого низкого пошиба.

Фреда обдало жаром. Чтобы спрятать вспыхнувшее лицо и не кинуться на босса, который по сути только что вынес два смертных приговора — падре и Иренэ, — Шульц отвернулся к окну. Выдать себя сейчас значит погубить все дело! Но как сдержаться, как подавить гнев, который все нарастает и нарастает?

— Думайте, думайте, Фред! Даю не больше двух недель! За этот срок можно приступом взять самую неприступную крепость, не то что женщину, которая сама упадёт к вам в руки, как созревший плод… Герр Нунке, вы должны обеспечить, чтобы Фред имел каждый вечер по крайней мере два свободных часа!

— В том-то и беда, что этих двух свободных часов не выкроить. Перед самым вашим приходом мы с Шульцем говорили, что русское отделение практически осталось без надлежащего руководства.

— О чём же вы думали до сих пор?

— До сих пор отделение было в три раза меньше.

Нунке рассказал о создавшемся положении и изложил суть беседы с Шульцем.

— Понятно. Отделение надо пополнить преподавателями. Но пока речь может идти только о помощнике. У вас есть на примете кандидатура?

— Может быть, взять Протопопова? — скорее спросил, чем предложил Нунке.

— О Протопопове забудьте! Для вас он умер. Отца Полиевкта — ну и имечко себе выбрал! — мы готовим для великих дел на ниве религиозной.

— Тогда Домантовича? — назвал другую фамилию начальник школы.

— Очень молод, — запротестовал Фред.

— Он же старше вас на целых пять лет, — напомнил Нунке сердито.

— Действительно, это кандидатура, — согласился Думбрайт. — Прекрасно усвоил все дисциплины, сообразителен, перед войной работал нашим агентом в России, насколько я помню его анкетные данные. Имеет награды за выполнение заданий. Не понимаю, Фред, почему вы возражаете против Домантовича?

— У нас с ним почему-то сложились не очень хорошие отношения, и я боюсь, что это может отразиться на работе…

— Глупости! — безапелляционно заявил Думбрайт. — Это только на пользу дела. Мы назначим его помощником, и он будет замечать все ваши огрехи, а вы

— его!.. Я согласен на кандидатуру Домантовича, пока не подыщем кого-нибудь ещё… А теперь к чёрту все дела! Я скверно обедал и ещё не ужинал… И спать хочу, как после трех бессонных ночей. В конце концов, как говорит Воронов, все мы люди, все человеки…

Но поужинать босс не успел. Только что хотел уйти, как зазвонил телефон. Правда, трубку взял Нунке, но задержаться пришлось и Думбрайту.

— Слушаю… Что?.. Пропустите! — Вздохнув, Нунке немного тревожно сообщил: — Зачем-то специальный посланец от испанской контрразведки из Барселоны.

— Странно!

— Я сам ничего не понимаю.

Через минуту в сопровождении дежурного вошёл низенький толстяк с длинными нафабренными усами, торчащими двумя прямыми стрелками. Глаза прибывшего с синеватыми белками быстро оглядели всех присутствующих, ни на ком не задерживаясь дольше чем на миг.

— Сеньор Нунке? — спросил офицер, ни к кому персонально не обращаясь, словно в комнате находился один человек.

— К вашим услугам! — поклонился тот.

Офицер контрразведки вынул из кармана листок бумаги и написал на нём какую-то фразу. Нунке прочёл и тоже написал несколько слов. Офицер утвердительно кивнул, достал зажигалку и сжёг записку над пепельницей.

— Что за комедия? — сердито спросил Думбрайг.

— Пароль, — ответил Нунке, принимая от офицера пакет с несколькими печатями.

Офицер контрразведки, стараясь держаться прямо, козырнул Нунке, затем Думбрайту и, даже не взглянув на Фреда, вышел из кабинета.

— Чем мы обязаны появлению этого типа? Он что, выскочил из юмористического журнала прошлого столетия? — фыркнул босс.

Нунке неторопливо разорвал конверт, вынул из него второй, прошитый шнурком и скреплённый печатями, осторожно срезал их перочинным ножом и вынул маленькую бумажку. На листочке было напечатано всего несколько строчек, однако Нунке читал их долго — должно быть, раз десять пробежал записку с начала до конца.

— Да скажите, наконец, в чём дело? — не вытерпел Думбрайт.

Начальник школы обвёл всех долгим взглядом и глухим, совсем чужим голосом проговорил:

— Этой ночью испанская контрразведка запеленговала в квадрате нашей школы подпольную радиостанцию…

НАД ПРОПАСТЬЮ

Инструктор радиоотдела Вайс лично никогда не разговаривал с боссом. Думбрайт плохо разбирался в радиотехнике, а демонстрировать это перед персоналом школы не хотел. Тем более, что на днях должен был прибыть из Нью-Йорка настоящий знаток, на которого вполне можно было положиться, — ведь не зря же его рекомендовал штаб разведывательной службы США. Лишь в силу случайно возникших обстоятельств пришлось вызвать сегодня этого Вайса, белесого, словно вымазанная сметаной крыса, невольно вызывающего чувство физического отвращения.

Под неприветливым взглядом Думбрайта Вайс тотчас растерялся. Терялся он всегда, когда ему приходилось разговаривать с человеком рангом выше, чем он, бывший лейтенант гестапо.

— По договору между бывшим рейхом и Испанией, — начал докладывать Вайс, запинаясь, — эта территория называется квадратом четыреста тридцать семь и принадлежит нам, то есть школе «рыцарей благородного духа»…

Вайс развернул карту и положил её перед боссом.

— Да не торчите вы перед глазами! Сядьте! — гаркнул Думбрайт.

Вайс ещё больше растерялся.

— Простите, — промямлил он, опускаясь на краешек стула.

— Дальше!

— По четвёртому параграфу договора, о котором я имел честь напомнить…

— А можно короче? Без всяких там «имел честь» и подобного!

— Слушаю! В этом квадрате не имеют права проживать особы испанского происхождения…

— А может быть, просто испанцы, так будет короче?

— Нет. Испанского происхождения, — осмелился возразить Вайс. — Ведь фрау Агнесса Менендос не испанка. А исключение сделано именно для неё, её дочки, экономки и кучера. Имеется пропуск и у падре Антонио. Он…

— Дальше!

— Квадрат четыреста тридцать седьмой пользуется экстерриториальностью: испанская полиция не имеет права вмешиваться в события, происходящие на территории квадрата. Здесь полную ответственность несёт администрация школы.

— Зачем мне вся эта предыстория! Плевал я на неё! Расскажите лучше то, что непосредственно касается дела о радиостанции!

— По договору…

— Вы что, умеете танцевать только от печки? Ясно, что по договору!

— … Школа имеет право на радиостанции — число их договором не обусловлено, — но все они подлежат регистрации в Испании, с точным указанием волн передач и времени.

— Наши станции все зарегистрированы?

— Так точно!

— Волны тоже?

— Так точно!

— Запеленгованная станция работала на каких волнах?

— Прошу взглянуть на акт, тут точно указано. Не на наших. А вот шифрованный текст. — Вайс положил перед боссом акт и текст, переданный подпольной радиостанцией. Он складывался из длинной ленточки цифр.

— Испанская контрразведка пыталась расшифровать текст?

— Когда я сегодня вылетал из Барселоны, расшифровать текст ещё не удалось.

— Они впервые запеленговали радиостанцию в нашем квадрате?

— Так точно, впервые, но…

— Что «но»?

— Разрешите ответить подробнее, коротко я не смогу сформулировать.

— Так и быть, говорите, как умеете, — буркнул Думбрайт.

Вайс немного удобнее устроился на стуле, словно готовясь к длинному рассказу.

— Каждый вечер я работаю с десяти до двенадцати на коротковолновой станции, зарегистрированной под номером десять. Семнадцатого ноября прошлого года в четверть двенадцатого — дата и час абсолютно точные, они врезались мне в память — я, простите, чихнул, и моя рука невольно повернула ручку настройки. В тот же миг я отчётливо услышал цифру шестнадцать дробь два, а затем ещё несколько цифр. Очевидно, это был конец шифрованной передачи, потому что дальше, как я ни прислушивался…

— На какой волне, чёрт побери! — босс стукнул кулаком по акту, лежащему перед ним.

— Немного более короткой.

— Вы или сам невежда, или таковым считаете меня. Выражайтесь точно.

— К сожалению, я ещё раз чихнул и от волнения…

— Болван! Полюбуйтесь своими кадрами, мистер Нунке!

Начальник школы, который до сих пор не вмешивался в разговор, вскочил и вплотную подошёл к побледневшему Вайсу.

— Почему не доложили мне? — спросил он почти шёпотом и так сжал кулаки, словно изо всех сил сдерживался, чтобы не схватить Вайса за шиворот и не швырнуть на пол.

— Погодите! — остановил его Думбрайт.

— Я поймал лишь несколько цифр — конец передачи и думал, что это подпольная антифашистская станция. Их в Испании много…

— А может быть, и запеленгованное вчера принадлежит испанским коммунистам?

— В Барселоне меня заверили: подпольщики используют свои станции только для воззваний к населению, передачи информации и различных сообщений. Все эти передачи идут открытым текстом исключительно на испанском языке или на местных диалектах.

Вайс вспотел, докладывая боссу, но не решался вынуть носовой платок, чтобы вытереть мокрые от пота лицо и шею. Он внимательно вглядывался в лицо Думбрайта, от которого — Вайс был отлично осведомлён о порядках в школе — зависела не только вся его дальнейшая карьера, но и сама жизнь! Единственное, о чём он даже не мог подозревать, заключалось в том, что своей информацией о перехваченной осенью прошлого года шифровке Вайс приобрёл в лице Нунке смертельного врага, а в лице Думбрайта — могучего покровителя.

Запеленгование радиостанции в квадрате школы размежевывало позиции Думбрайта и Нунке ещё резче.

С точки зрения начальника школы, босс допустил непоправимую ошибку, приказав с марта этого года зачислить в школу новое пополнение, завербованное в лагерях для перемещённых, без предварительной проверки на контрольных пунктах в фигерасе. Нунке доказывал, что хотя это и ускоряет подготовку, но при такой спешке в школу может попасть не только ненужный балласт, а даже вражеский агент. Думбрайт в глубине души соглашался с Нукке, но отстаивал свою линию. Не мог же он признаться, что во что бы то ни стало хочет выслужиться перед высоким начальством в Нью-Йорке: выполнить своё обещание и уже на протяжении текущего года заслать в Советский Союз свыше сотни агентов и диверсантов.

Когда запеленгованная радиостанция в квадрате школы стала фактом, Нунке напомнил боссу о своих опасениях. Думбрайт, защищаясь, выдвинул иную версию: в школе мог притаиться давно засланный и хорошо законспирированный агент, который до сих пор молчал, а теперь, когда школа развернула работу, возобновил связь с Россией и, возможно, уже передал план засылки агентуры, который предстояло вот-вот осуществить.

Информация Вайса о перехваченной осенью прошлого года шифровке значительно укрепляла версию Думбрайта и ослабляла позиции Нунке. Впрочем, она не подтверждалась ни одним документом и принадлежала к той категории агентурных данных, которые обозначались двумя буквами «ТП», то есть «требует проверки».