ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В РИМ

Короткая зима обрушилась на Каталонию сильными ветрами, частыми дождями, а по временам и мокрым лапчатым снегом.

Помещения бывшею монастыря продувало насквозь. В боксах ещё было относительно тепло, но в длинных коридорах, высоких залах, в церкви, в тирах, где обучали стрельбе, гуляли сквозняки, сырой воздух пронизывал до костей.

Холод, мрачная полутьма, искусственная изоляция друг от друга, отсутствие каких-либо развлечений, кроме бренди, комиксов и модных пластинок, — все что влияло на «рыцарей», отражалось на их успехах.

Вначале, правда, непогода вызвала даже некоторое оживление в школе. Будущие шпионы и диверсанты, запертые в боксах, жаждали во что бы то ни стало вырваться на свободу, как можно скорее покинуть мрачные монастырские стены. Но постепенно даже самыми старательными учениками овладела апатия. Никто не нарушал установленной дисциплины, но теоретический и практический курс программы усваивались медленно, часто бывали срывы, и это заставляло преподавателей и инструкторов возвращаться к пройденному.

Особенно пал духом Середа, который в школе значился под кличкой «Малыш». Лишь занятия по борьбе на некоторое время выводили его из состояния апатии, но последнее время Середу избегали приводить в спортзал. В запальчивости «Малыш» так дубасил своего партнёра, что того силой приходилось вырывать из его рук, и не всегда успевали это сделать вовремя: одному из тренеров Середа могучим ударом перебил ключицу второго на долгое время вывел из строя, так стукнув о пол, что у того сдвинулся с места какой-то позвонок.

Что же касается теоретических дисциплин, то «Малыш» к ним был совершенно равнодушен.

У Григория относительно Середы были свои намерения, и он попробовал повлиять на всегда мрачного парня.

— Послушайте, «Малыш», — сказал он как-то вечером, зайдя к нему в комнату, — я пришёл не как официальное лицо — ваш воспитатель, а просто как старый знакомый, который относится к вам доброжелательно. Мне хотелось бы…

— Во-первых, у меня есть имя собственное, и собачья кличка ни к чему. Во-вторых, я по горло сыт добродетелями! А такими, как вы, в особенности! — приподнявшись на кровати, Середа с такой ненавистью поглядел на своего воспитателя, что тот понял: бедняга никогда не простит себе откровенности в казарме под Мюнхеном, а Фреду — обмана, на который тот пошёл, назвавшись Сомовым.

— И всё-таки я действительно желаю вам добра! Когда-нибудь вы это поймёте… Но оставим это.. Неприязнь, вражда — это область чувств, а я пришёл для того, чтобы обратиться к вашему разуму.

— Убирайтесь отсюда, господин Сомов! Фреду Шульцу я не имею права это сказать, так спросите у Сомова. Он, безусловно, посоветует вам уйти как можно скорее.

Встретившись на следующий день с Домантовичем, Григорий передал ему разговор с Середой.

— Он не из тех, на ком можно поставить крест. У меня из головы не выходят слова, сказанные им в тот вечер, когда пьянствовали те типы, продавшиеся Черногузу. Помнишь, ты тоже слышал: «Может, хоть немного грязи с себя смою…» Я не могу к нему подступиться, он люто ненавидит меня, считает основным виновником того, что оказался здесь. Тебе будет легче найти с ним общий язык, тем более, что на людях мы с тобой не очень симпатизируем друг другу.

— Хорошо! Организуйте нам встречу!

— Я мог бы поселить вас вместе, но тебя готовят в резиденты, а он проходит по классу «Д». Единственное место — спортзал.

— Ты хочешь, чтоб он свернул мне шею или проломил голову?

— Договорись с ним как-нибудь. Я вызову тренера к себе, и вы сможете побыть вдвоём. Потом что-нибудь придумаем…

— Есть новости?

— Думбрайт что-то часто стал заглядывать во все уголки. Очевидно, к чему-то готовится. Знаменательно и то, что раньше все торопил, а теперь категорически настаивает на углублении знаний и подготовки. До весны — ни одной операции. Лишь засылка двух резидентов с одинаковым заданием: глубоко законспирироваться. Когда будут уточнены даты и места высадки, я тебе передам.

— А пока бить баклуши?

— Выходить в эфир в случае крайней необходимости.

— Можно спятить.

— Мне, думаешь, весело? Я теперь каждую минуту беспокоюсь о тебе.

— Так ведь я для них настоящая находка! Какой аттестат! Ещё до войны работал инспектором наробраза в одном из районов Республики немцев Поволжья и якобы выполнял деликатные поручения немецкой разведки, во время войны перешёл на сторону Власова и там зарекомендовал себя наилучшим образом… Всетаки высшее образование, интеллект и непреодолимое отвращение к посредственностям, которые не давали мне хода на родине. Букетик!

— Ты все шутишь!

— Какое там… Не пошутишь, голубчик, если знаешь, как оборачиваются дела. У наших союзников появилась тенденция ревизовать потсдамские решения. На совещании министров иностранных дел в октябре, в Лондоне…

— Это ты о выступлении Бирнса?..

— Да. И о том, что руководителя делегации США поддержал английский министр иностранных дел Бевен. В этом трогательном единстве взглядов отчётливо видна тенденция объединения против СССР. Ты понимаешь, к какому обострению международной обстановки это приведёт?

— Достаточно взглянуть на Думбрайта, чтобы все понять. Он уже намекал — мы накануне величайших событий, которые распахнут перед нами значительно более широкие горизонты, чем прежде… Но не будем думать об этом и вернёмся к нашим сегодняшним делам. Не теряя времени, возьмись за Середу.

— Назначь его моим партнёром хоть завтра. Только заранее позаботься об йоде, примочках и всяких там припарках… Итак, завтра?

— Если дежурным по залу будет не Вайс…

— Вайс? Этот альбинос? Что ты против него имеешь?

— Чересчур любезен, набивается в друзья, любит задавать лишние вопросы.

— Может быть, просто симпатизирует тебе?

— Вряд ли. Спросит, например, бывал ли я в пивнушке на углу такой-то и такой-то улиц, а во взгляде такое, знаешь, равнодушие… Слишком уж подчёркнутое, чтобы быть естественным. И в мышцах лица чувствуется напряжение… Сдержанное, едва уловимое, но ведь я хороший физиономист… Каждой клеточкой тела ощущаю, что Вайс относится ко мне с недоверием.

— Ты дал повод?

— Ни единого. Здесь, верно, действует интуиция следователя гестапо. Инстинктивно чувствует во мне какую-то враждебную силу.

— Гм… мне это не нравится. Будь осторожен!

— Мне тоже. Что же до осторожности, то не волнуйся. Не впервой!

Успокаивая Домантовича, Григории чуть покривил душой.

С начальством, преподавателями у него установились неплохие отношения, и то, что Вайс, вопреки всем, незаметно следит за ним, рождало тревогу. А что если он действует не по собствемюй инициативе, а, скажем, по приказу Думбрайта? Нет, это отпадает. Босс как раз выказывает особое расположение к молодому воспитателю русского отдела. Он как-то даже сказал, что считает его больше американцем, чем немцем. В устах Думбрайта это наивысшая похвала. Нунке? Не может быть. Этот знает его как фон Гольдринга, а без пяти минут зять такой птицы, как Бертгольд, для Нунке вне подозрений. Тогда Шлитсен?.. Возможно! Он с самого начала отнёсся к Фреду Шульцу насторожённо. Правда, по возвращении из Мюнхена эта насторожённость исчезла, но то, что бывшего заместителя начальника школы сместили с должности да ещё сделали подчинённым человека нового, гораздо более молодого, не могло не породить обиды, зависти, неприязни.

Так или этак, а надо остерегаться, ещё внимательнее контролировать каждый свой шаг, слово, взгляд… Раньше хоть в компании Агнессы и Иренэ он отвлекался немного, отдыхал душой, а теперь…

Теперь Фред Шульц появляется на вилле патронессы не чаще раза в неделю. Не потому, что встречают его неприветливо, а потому, что в его отношениях с хозяйкой дома возникла напряжённость. Агнесса то радостно бросается ему навстречу, то разговаривает сдержанно, так, словно они только что познакомились. Бывает — начнёт по старой привычке живо чтото рассказывать, но вдруг оборвёт на полуслове, помрачнеет и замолчит. Да и остаются они наедине редко: падре Антонио стал чуть ли не постоянным обитателем виллы.

С наступлением холодов Иренэ стало хуже. Укутанная по самое горло в бесчисленные пушистые платки и пледы, она выглядывала из своего гнёздышка, словно смертельно раненый зверёк, ощетинившийся и одновременно совершенно беспомощный.

Все, как могли, старались развлечь маленькую больную, но она лишь досадливо морщилась, а когда ей слишком докучали заботами, просто закрывала глаза, притворяясь спящей.

Лишь Педро мог вызвать подобие улыбки на губах девочки. Неутомимый и непосредственный, искренне преданный маленькой подружке, он не подделывался под её настроение, не говорил с ней взволнованно-жалобным тоном, не избегал разговоров о болезни.

— Пхэ, болит! А знаешь, как мне было больно, когда меня избил этот одноногий черт из таверны? Ни лечь, ни сесть не мог, ни ногой, ни рукой пошевелить. А я плевал на то, что больно, знал — все равно поднимусь. И ему отплачу! Ты на ноги не обращай внимания. Все думай: «Вот сейчас пошевелю ступнёй, пусть болит, а я все равно пошевелю»… Помнишь летом? Когда у тебя словно мурашки по ногам бегали? Говорил тебе — двигай ногами. А ты испугалась и давай плакать. Сказано, девчонка…

— Мне вчера было очень больно, а я не заплакала, вот как! И маме не сказала!

— А есть отказалась. Если нашего Россинанта не кормить, знаешь, что с ним будет? Упадёт на все четыре ноги и не поднимется.

— А ты покормил его сегодня?

— Ещё бы! Он только ушами поводил и поглядывал вокруг,тебя искал.

— Правда, искал?

— Знаешь, как он обрадуется, увидав тебя. Хочешь, я завтра подведу его к окну, насыплю такой холмик, чтобы повыше можно было залезть, и под самое окно… И вы будете завтракать вместе: он под окном, а ты здесь — кто больше съест. Только куда тебе! Знаю, отхлебнёшь немного бульона и скажешь, что пахнет перьями… Не голодала ты, вот что!

— Хочешь — сейчас целую чашку выпью?!

— На пари?

— На пари! На ту книжку, что Фред подарил. А что ты мне дашь?

— Я вырежу из дерева маленькую мадонну и окроплю её святой водой из часовни. Положишь её под подушку, и когда пробьёт колокол к мессе, поверяй ей самое сокровенное желание. Тётка Луиса так всегда делала, и мадонна послала ей хорошего жениха. Не сойти мне с этого места, если лгу.

Иренэ выпила чашку бульону, и Агнесса был на десятом небе от радости, обхаживала Педро, считая, что само небо послало ей этого мальчика.

— Я хочу усыновить Педро, — сказала как-то Агнесса, наблюдая за Иренэ и её маленьким другом.

— Подумайте, сестра моя, прежде чем брать на себя такую ответственность, — предостерёг падре Антонио. — У таких безродных может оказаться плохая наследственность. Сейчас он ребёнок, а когда вырастет? Хватит с вас одного креста, возложенного на ваши плечи всевышним…

— Так это всевышний так покарал меня? За какие грехи? — гневно воскликнула Агнесса. — Недугом маленького невинного ребёнка? Где же тогда его милосердие?

— Пути господни неисповедимы, женщина! — сурово остановил её падре Антонио. — Не богохульствуй и не ропщи на промысел божий. И помни: грехи наши не только в деяниях наших, они рождаются в мыслях. Загляни в собственную душу!

Фред удивился, заметив, как поникла Агнесса. Весь вечер она просидела молча, не прислушиваясь к беседе, завязавшейся между падре и её гостем.

А разговор захватил обоих. Фред проявил интерес к прошлому Каталонии, а падре Антонио с большим знанием дела рассказывал о её сложной и трагической судьбе, начиная от господства римлян, вестготов, арабов, франков, вплоть до объединения испанских земель, когда Каталония, потеряв свою самобытность, постепенно теряла и завоёванные ею права, пока не стала одной из обычных провинций Испании.

Когда наступило время прощаться, падре захотел проводить Фреда:

Вечер был ветреный, хмурый, но в воздухе уже пахло весной: травой, уже пробившейся кое-где на пригорках, набухшими на кустах почками, потеплевшей землёй.

Григорий любил эти дни ранней весны. Душа трепетала в преддверии грядущего чуда пробуждения и возрождения. Впрочем, сегодня он не замечал ничего вокруг. Его мысли всё ещё были там, возле Агнессы и Иренэ.

— Вы слишком жестоки к бедной женщине, падре, — сказал Фред, как только они вышли.

— Душа её в смятении. Мне, как духовнику, надлежит быть суровым.

— А не слишком ли тяжёлый груз вы взвалили на её плечи? Особенно теперь, когда Иренэ так плохо?

— Именно для Иренэ…

Прикуривая сигарету, Фред остановился. Мерцающий свет спички озарил лицо падре, изборождённое глубокими морщинами. Веки он опустил, словно пряча взгляд, а может, просто от огня спички или ветра, бившего прямо в лицо.

— Иренэ… Вам никогда не приходило в голову, что вы жертвуете жизнью малютки во имя обманчивой мечты?

— Цель оправдывает средства, сын мой… И тем, кто стал орудием в руках поборников веры, в свой час воздаётся сторицею.

— Даже если они не достигли того, к чему стремились, как вы, например?

— Я вас не понимаю, сын мой!

— Вы напрасно избегаете прямого ответа, падре! Сейчас я ваш союзник, разрешите не объяснять причин.

— Союзник? В чём? Союзников объединяет единое устремление, а мы с вами люди разные. Вас влечёт земное… А когда скрещиваются земные пути, рождается соперничество, недоверие, коварство.

— Как у вас с Нунке?

Падре Антонио, который шёл впереди, остановился как вкопанный, так что Фред чуть не сбил его с ног. Серп месяца неожиданно пробился сквозь тучу, на мгновение остановился, словно лодка на мели, и вдруг поплыл по широкому разводью разорванных ветром туч.

Оба собеседника остановились. Фред отлично видел, с каким напряжением вглядывается в него падре.

— Вы, сын мой, вспомнили Нунке. Где у меня гарантия, что не он уполномочил вас на этот разговор?

— Моё отношение к донье Агнессе и Иренэ. Вы могли заметить — я не безразличен к их судьбе.

— Вас связывают с ними узы земные, а они непрочны и преходящи. Обманчивая женская красота скоро вянет, земная страсть иссушает человеческое сердце, а там, где вчера был цветущий оазис, завтра мёртвая пустыня. Ни единой капли целительной влаги не обретут ваши жаждущие уста, и вы убежите на край света от того, что только вчера тешила ваш взор. Только живая вера струится неисчерпаемым источником, постепенно превращаясь в могучий поток. Не лишайте бедную женщину этого счастья! Она избрала свой путь и должна идти по нему до конца.

— Аллегории, дорогой падре, хороши, когда за ними хотят скрыть правду. Поэтому мне не нравится их язык. Я предпочитаю говорить откровенно и прямо: донья Менендос была для вас лишь орудием, а бедняжка Иренэ жертвой. Вы же, в свою очередь, стали орудием и жертвой Нунке.

— Вы второй раз упоминаете это имя. Могу я спросить, почему именно мои отношения с сеньором Нунке так вас интересуют? Вы его подчинённый, его дело ваше дело, и было бы весьма странно, если б мотивы сугубо личные толкнули вас на нарушение обязательств чести, которые всегда связывают воинов единой рати.

— Вы, падре Антонио, уклоняетесь от откровенного разговора. Тем хуже для вас. Ведь речь идёт не только об интересах Агнессы и Иренэ, а, прежде всего, о ваших собственных. Забудем, что затеяли этот разговор, и вернёмся к рассказу о кортесах. Вы говорили, что в начале восемнадцатого века кортесы были распущены специальным декретом, но этому предшествовала ожесточённая борьба каталонцев со значительно более сильной франко-кастильской армией. Неужели осада Барселоны длилась почти год, а жители сами поджигали свои дома и кидались в огонь, только бы не попасть в руки врага?

Падре Антонио, погруженный в свои мысли, не ответил. Плотнее закутавшись в плащ из грубого сукна, накинутый поверх сутаны, он быстро прошёл вперёд, словно стремясь согреться, потом круто повернул и сделал два шага навстречу Фреду.

— Хорошо, поговорим откровенно, — сказал он решительно. — Однако поклянитесь мне, что о нашей сегодняшней беседе не узнает ни одна живая душа, даже Агнесса.

— Честное слово, падре!

— К чему вы клоните и почему завели разговор о Нунке?

— Я хочу освободить Агнессу от какой бы то ни было зависимости от вас и своего шефа. Вывести её из тёмной игры.

— Почему тёмной? Повторяю: цель оправдывает средства.

— Вы, падре, не приблизились к своей цели ни на йоту. Мантия архиепископа никогда не украсит ваши плечи, ибо Нунке, которого вы так неосторожно включили в игру, уже сбросил вас со счётов как партнёра. Те небольшие пожертвования, которые с его ведома делала Агнесса, не дали вам возможности повести задуманное дело так, чтобы ваши заслуги признали и оценили. Вы не приумножили ни славы католической церкви, ни её доходов. А теперь, когда встал вопрос о том, чтобы получить у патронессы школы постоянную доверенность на право распоряжаться всем её имуществом и всеми деньгами, поступающими на её текущий счёт…

— Доверенность? Вы, верно, что-то спутали, сын мои? — В ласковом тоне падре послышалась плохо скрытая тревога.

— Я присутствовал при этом разговоре. Мистер Думбрайт настаивает, чтобы Нунке получил такую доверенность в самое ближайшее время.

— Чем объясняется такая поспешность?

— Думбрайт имеет основания опасаться, что донья Менендос попадёт под влияние человека, который воспользуется её неосведомлённостью в финансовых делах, доверчивостью, наивностью…

— Он назвал эту особу?

— Да. Её духовника.

— С вашей стороны неосторожно говорить мне это. Ведь я могу опередить Нунке!

— При одном условии: если я вам помогу!

Молчание продолжалось всего минуту, но Фреду оно показалось нескончаемо долгим.

— Каковы ваши условия, Фред? — наконец спросил Антонио. — Вы, верно, захотите получить свою долю?

— Да.

— Какую?

— Свободу для Агнессы и Иренэ. Некую сумму, которая обеспечит безбедное существование всей семье, включая Пепиту и Педро.

— Объясните, как это сделать практически?

— Паломничество в Рим, о котором давно мечтают Агнесса и Иренэ, не вызовет у Нунке подозрений, особенно если сослаться на ухудшение здоровья девочки. Вы своевременно позаботитесь о визах для всей семьи. Деньги, необходимые для этого, Агнесса предварительно переведёт в Швейцарский национальный банк. Вы поможете устроить Иренэ в санаторий, а где-нибудь поблизости поселите донью Менендос. После этого Агнесса вам выдаст доверенность на право распоряжаться её имуществом… Грубая схема, конечно, без деталей…

Даже в темноте было видно, как жадно засверкали глаза падре.

— А вы, сын мой? Вы до сих пор ни словом не обмолвились о себе…

— Я уговорю Агнессу уехать, навсегда порвать со школой, «рыцарями» и… простите, с вами, падре…

— Я не имею права нарушать тайну исповеди. Но скажу одно: она ни за что не согласится уехать без вас, Фред!

— Это я беру на себя. Агнесса уедет, и вы сможете получить сан архиепископа за заслуги перед святейшей католической церковью. Всё будет зависеть от вас!

— Вы отказываетесь от женщины, которая вас любит и которую, вероятно, любите вы, избегаете разговора о материальной компенсации. Что же вы приобретаете?

— Больше, нежели вы, падре. Значительно больше… В такие вечера мне все мерещится истинный рыцарь и неутомимый поборник справедливости — Дон-Кихот Ламанчский. И сегодня мне показалось, что я коснулся краешка его плаща. На вашей прекрасной земле я становлюсь романтиком. Вас устраивает такое объяснение?

— Вы живёте в Каталонии, а каталонцы не лишены ни здравого смысла, ни юмора. Здесь, как гласит наша поговорка, даже камни умеют обращать в хлеб.

— Итак, вы согласны на моё предложение?

— Надо подумать, взвесить все за и против… Возможно, и мне придётся надолго покинуть Испанию.

— Это только приблизит вас к Ватикану, к папе, а стало быть и к намеченной цели.

— В принципе я согласен!

— Тогда я приложу все усилия, чтобы отвлечь внимание Нунке от вопроса о доверенности. Как бы все ни сложилось, я советую поторопиться с визами, чтобы они были наготове.

— Может быть, получить визу и для вас?

— Я должен остаться, как это ни печально. А вдруг ещё какой-нибудь камень превращу в хлеб.

— Жаль, что я его не попробую…

— Вам мало того куска, который вы вырвете из-под носа у Нунке?

— Человек ненасытен, сын мой…

«А ты особенно», — подумал Фред, прощаясь с падре. Но, пожимая ему руку, только многозначительно сказал:

— Все дороги ведут в Рим. Помните это, падре!

ЗА СЕМЬЮ ВЕТРАМИ

А пока дороги вели не дальше Фигераса.

Оставив Шульца на окраине города, у домика, спрятавшегося в глубине сада, Нунке и Агнесса направились к центральной улице, где размещались магазины и немногочисленные городские учреждения.

Молодая женщина, такая оживлённая несколько минут назад, сидела теперь неподвижно, уставясь в ветровое стекло машины, и на замечания и вопросы Нунке отвечала коротко, иной раз даже невпопад, полностью сосредоточившись на том, чтобы не оглянуться назад, на таинственный дом, возле которого, ничего не объяснив, чуть ли не на ходу выскочил из машины Фред Кто живёт в этом доме? Почему Фред никогда не говорил, что у него в городе есть друзья? Может быть, спросить у Нунке? Нет, нет! Ни в коем случае! Он не из тех, кому можно разрешить читать в своём сердце. Ещё станет смеяться, подумает, что она…

Слово «ревнует» Агнесса не решилась произнести даже мысленно, пряча от самой себя чувство, разрывавшее ей сердце, туманившее мозг. А ведь ей сейчас надо быть особенно спокойной, рассудительной, чтобы выполнить все приказания падре. Как же избавиться от начальника школы хоть на минутку?

Агнесса искоса взглянула на холёные, но сильные руки Нунке, уверенно лежавшие на руле. Из таких рук не вырваться, они крепко держат то, что в них попало. Будь рядом Фред, он бы помог… а теперь? Агнесса даже не сможет подняться по лестнице в контору, так отяжелели ноги, а руки холодны, как две ледышки кажется, вся кровь отхлынула к сердцу и мозгу. Нет, сегодня она не способна на это. А может быть, и вовсе не решится на такой шаг!.. Верно, так уж суждено ей и бедняжке Иренэ…

И вдруг перед глазами матери возникает лицо девочки. Оно как бы вырисовывается на ветровом стекле: возбуждённое, с сияющими глазами. Каждая чёрточка дорогого, милого личика излучает радость… Надо было молчать, молчать и ничего не говорить, ничего не обещать. Это падре обмолвился неосторожным словом о поездке в Рим. Ох, зачем же ты лукавишь сама с собой! Ведь и ты тогда не выдержала! Словно бурный горный поток, ринулись из твоего сердца и смех, и слезы вперемежку со словами…

Лишить Иренэ этой радости, этой надежды? Никогда! Ни за что! Это значит убить тебя, моя крошечка, собственными руками отнять у тебя жизнь! Ведь невозможно жить без надежды!..

Отчаянное желание спасти своё дитя придаёт Агнессе сил. Снова глаза её блестят, на губах играет улыбка.

— Герр Нунке, — она поворачивает улыбающееся лицо к своему спутнику, — может, мы хоть на полчасика отложим наши скучные дела. Что, если нам немного посидеть в кафе? Я совсем одичала в своём углу! Так хочется побыть среди людей.

Нунке удивлённо глядит на Агнессу, но взор её так ясен, на губах такая милая смущённая улыбка, что ни малейшего подозрения не закрадывается в его сердце. К тому же женщина элегантно одета, хороша собой. С такой не стыдно показаться в городском обществе.

— К вашим услугам, милая патронесса! — говорит Нунке после минутного колебания. — Приказывайте, где остановить машину.

— Вот тебе и на! Спрашивать у меня, затворницы! Я ведь здесь ничего не знаю, только несколько магазинов и контору банка. Распоряжайтесь сами! Конечно, чтобы место было приличное.

— Что же, пировать так пировать, — улыбнулся начальник школы. — Остановим свой выбор на «Эльдорадо», это в нескольких кварталах отсюда. — Нунке самому начинает нравиться эта, как он мысленно называет её, авантюра, и он чуть сбавляет скорость они уже в центре города.

На что надеется Агнесса? Просто хочет оттянуть время? Отдалить ту неприятную минуту, когда они вдвоём с начальником школы войдут в мрачную контору мадридского филиала банка, чтобы урегулировать некоторые финансовые дела?

Нет, действиями молодой женщины руководит сейчас расчёт, хоть и не точный, а всё же расчёт. Она знает: в двенадцать часов весь бомонд города, все модницы высыпают на главную улицу, чтобы пройтись, показать себя, поглядеть на других, встретить знакомых, выпить чашечку кофе с пирожными дона Альвареса, короля местных кондитеров. Верно, Изабелла, пассия Нунке, о которой рассказывал Воронов, тоже не усидит дома этим весенним солнечным днём… Встретиться бы с ней, только бы встретиться!.. Изабелла не из тех, кто позволит своему возлюбленному появиться с другой женщиной.

В кафе и впрямь собралось большое общество. Проходя между столиками, Агнесса невольно оперлась на руку своего спутника. Перед глазами у неё все кружилось, лица расплывались в каком-то призрачном тумане. Сказывалось то, что она действительно давно не бывала среди множества незнакомых людей. Чтобы скрыть смущение, женщина опустила ресницы. Теперь она видела только проход межцу столиками, показавшийся ей неимоверно узким и длинным, да носки своих туфель, и потому не заметила, с каким интересом осматривают её присутствующие: мужчины явно любуясь, женщины с враждебной, едва скрываемой завистью.

Зато Нунке отлично оценил взгляды, направленные на его спутницу, и авантюра с поездкой в кафе показалась ему ещё привлекательнее.

«Появиться в обществе красивой женщины — это поднять собственный престиж, — подумал он. — Полезное можно сочетать с приятным. Напрасно я до сих пор пренебрегал такой возможностью.