Рыцарь надежды

Он не шевельнулся.

— Вернись ради Уортона. — Она не была уверена, что раненый вообще слышит ее, но все равно продолжала: — Он предан тебе. Он не сможет жить, если ты покинешь этот мир. Я не знаю, что такого ты совершил, чтобы заслужить его безграничное доверие, но ты герой в его глазах.

Сейчас она была наедине с Хью и поэтому позволила себе придвинуться к нему поближе, потом положила его голову к себе на колени и, наклонившись, стала говорить ему уже в самое ухо: — Я уверена, многие женщины тоскуют по тебе. Многие прекрасные женщины. Леди. Они зовут тебя, они умоляют тебя вернуться.

Она всегда думала, что любовь женщины может заставить мужчину восстать из мертвых, но убеждаться в этом ей не приходилось. Не пришлось и сейчас — значит, она ошибалась. Заскрипев зубами от полного бессилия, чувствуя, что скоро, очень скоро будет непоправимо поздно, она сделала то, чего поклялась никогда больше не делать. Она прижала его голову к своей груди и стала слегка покачивать.

Сейчас он очень далеко отсюда, бродит где-то в других, холодных потусторонних землях, пределах, и ей хотелось попытаться вдохнуть в него свое тепло. Инстинктивным жестом матери, которая должна успокоить своего ребенка звуком бьющегося сердца, она теснее прижимала его голову к своей груди, сочтя это последним средством спасения никак не желающей возвращаться жизни.

Он не был ребенком. Ничто не могло заставить ее представить его таким. Он давил на нее своей огромной тяжестью. Рост его был под стать весу, и форму его телу придавал отнюдь не детский жирок, а вполне крепкие мускулы. Нет, она не могла увидеть в нем младенца, каким он, безусловно, когда-то был, как и все люди. Но чувствуя, каким болезненным жаром он пышет, она испытала к нему нежность, корни которой кроются только в материнском участии. Она убрала с его лба волосы, стараясь устроить его поудобней и быть как можно ближе к нему, чтобы он не чувствовал себя одиноко.

— Я жду тебя здесь.

Она изумленно оглянулась. Кто произнес эти слова?! Она, безусловно, не могла сказать ничего такого. Она никогда не призналась бы даже себе в такой слабости.

— А почему бы и нет? Попробуем! — И снова звук ее собственного голоса удивил ее.

— Кто услышит меня? — произнесла она вслух для большей уверенности. Эдлин похлопала Хью по щеке, ставшей ощутимо колючей из-за отросшей щетины. — Ты не запомнишь этого, а если запомнишь, то сочтешь плодом воспаленного воображения. Едва ли ты вообще меня вспомнишь, когда выживешь.

Какое-то внутреннее беспокойство на секунду поколебало уже почти принятое решение. В конце концов, он узнал ее лицо даже во время острейшего приступа боли. Зря она все это затеяла, но теперь он не страдал от боли, он просто умирал, медленно покидая этот мир, а она не могла отпустить его.

Легкие струйки пара еще поднимались над кровью дракона, напиток остывал, приобретая ярко-красный оттенок, сверкая, словно излучая свет. Это вернуло ее к действительности, и она снова принялась вливать снадобье каплю за каплей в рот Хью. Ее пальцы запачкались в красном, и она принялась их облизывать.

Чувствуя себя как-то необычно, словно в бреду, она вдруг спросила, как будто они могли вести беседу:

— А ты не помнишь, как я преследовала тебя повсюду, когда мы были молодыми? Я обожала тебя. Я была безумно влюблена. Ну как же, такой высокий, сильный, красивый — я пялилась на тебя вместо того, чтобы учиться прясть. Леди Элисон постоянно ворчала на меня. Ах, все из-за тебя! Я до сих пор не умею ссучивать нитку и как следует прясть, даже натянуть основу на ткацкий станок мне вряд ли удастся. — Она тихонько рассмеялась, с неожиданным удовольствием вспоминая радость и страдания первой любви.

— Я знала еще тогда, что ты преуспеешь во всем. В тебе всегда было то особенное, чему сопутствует удача: твоя твердая походка, твоя уверенность в себе, твоя манера очертя голову бросаться вперед навстречу опасности. А в меня это вселяло тогда надежду, что если бы ты только заметил меня, то наверняка взял бы с собой в путешествие к звездам. — Эдлин мечтательно улыбнулась, вроде бы совсем забыв, что происходит в реальности.

Воспоминания волнами накатывались на нее, возникая из самых потайных уголков ее памяти. И ее улыбка потускнела. Не обращая внимания на тяжесть его головы, которая давно отдавила ей руки, она поглаживала тонкими пальцами его ухо.

— Ты не замечал меня. И однажды… Ты помнишь ту женщину из деревни, которую звали Эвина? — Она невесело засмеялась. — Ты должен ее помнить, хотя, возможно, она и затерялась во тьме давно прошедших дней, ведь у тебя их было столько, тех, кому ты так легко кружил их глупые головы. А с Эвиной вы обычно встречались в амбаре. Я думала, что вы могли бы найти и более укромное местечко, ты не очень придавал этому значения, а все знали и старались держаться подальше. Все, но только не я…

Почувствовав мгновенное отвращение к той бесстыдной, одержимой, девчонке, какой она была, Эдлин бессознательно опустила пальцы в котелок с кровью дракона. Заметив, что, собственно, делает, она решила, что это правильно. В конце концов, если напиток обладает укрепляющим действием, то ей тоже необходима поддержка, да и вкус ей уже понравился.

— Хочешь? — спросила она, словно он мог ответить, после чего своими окрашенными в красный цвет пальцами она принялась втирать снадобье в его десны, зубы и язык. Снова и снова она повторяла эту процедуру, не переставая говорить:

— Я заметила, что ты каждый вечер исчезал в амбаре, поэтому я забралась на чердак с намерением спрыгнуть на тебя сверху, чтобы застать тебя врасплох, удивить и тем самым обратить на себя твое столь желанное мною внимание. Но каково было мое собственное удивление, когда я увидела то представление, которое продемонстрировали вы с Эвиной! У меня были превосходные возможности для наблюдения. Она учила тебя всему, что должен знать каждый мужчина, чтобы сделать женщину счастливой. Она показала тебе много такого, о чем я и понятия не имела.

Она вдруг стала притворяться, что слушает его. Со стороны могло показаться, что Эдлин сходит с ума.

— Ты говоришь, что мне не следовало наблюдать за вами? Но раз уж я залезла на чердак, то должна была там прятаться, пока вы все не закончили. Ты прав, конечно, да ты и выглядишь как человек, который всегда прав. Но, понимаешь, я никак не могла отвернуться. — Запрокинув голову, она закрыла глаза. — Ты выглядел таким увлеченным! Ты столько внимания посвящал этим урокам, сколько обычно ты посвящаешь всему, что тебя интересует. А я смотрела и смотрела до тех пор, пока… Да ладно. Мне хотелось после этого возненавидеть тебя. А вместо этого я проводила бессонные ночи, представляя себя в твоих объятиях. В своих мечтах я годы проводила в твоих объятиях, и то удовольствие, которое ты подарил мне, было…

Она вдруг почувствовала, что кто-то сосет ее пальцы. Ее бессвязная болтовня тут же оборвалась. Она на какое-то мгновение помертвела, не понимая, что происходит. Затем, придя в себя, она глянула вниз и увидела, как Хью, припав губами к ее рукам, с наслаждением сосал ее пальцы, перепачканные кровью дракона. Он лежал с открытыми глазами и, похоже, давно.

4.

С утра Эдлин смогла переложить кое-какие обязанности по уходу за Хью на верного Уортона. Вдруг голос, который напоминал блеяние новорожденного ягненка, произнес:

— Если ты дотронешься до меня еще раз, я вырву твое сердце голыми руками.

От охватившего ее смятения Эдлин просто потеряла контроль над собой, не в состоянии понять, какие травы она рассыпала и чем вообще здесь занимается. Хью заговорил?! Неужели кровь дракона, которую она буквально силой вливала в него прошлой ночью, сотворила такое чудо?! Уортон раболепно ползал у ног своего господина, осторожно меняя ему повязку и полностью закрывая раненого от нее, но, прежде чем она успела броситься к нему, Хью снова заговорил:

— Что с тобой происходит? — заворчал оя сердитым шепотом. — По твоей милости я весь мокрый. — В его голосе послышалось отвращение. — Боже милосердный, Уортон, ты плачешь?!

— О, хозяин! — простонал дрожащим от слез голосом Уортон. — О, хозяин! — Больше он ничего не в силах был произнести.

— Дурень ты! — На этот раз голос Хью прозвучал слабее. — Я же разобью тебя в лепешку.

Уортон начал пятиться назад. Он был похож на униженно виляющего хвостом пса, чувствующего хозяйскую немилость. И Эдлин вдруг ощутила нестерпимое раздражение от всей этой отвратительной сцены. Уортон на протяжении последних ужасных дней доказывал свою потрясающую преданность хозяину, делая все возможное, чтобы поднять его из мертвых. А Хью с первых же слов ответил ему лишь бранью, видимо, привычной ему в обращении со слугой.

— Не беспокойся, Уортон, — сказала она, испытывая непреодолимое желание утешить его. — Он не сможет сделать из тебя лепешку. Он даже руки не может поднять. — Она подошла к Хью и встала над ним. — Сможете?

Его карие глаза смотрели на нее внимательно, но в них не промелькнула даже тень намека на то, что он узнал ее, Она чуть не рассмеялась вслух от безмерного облегчения. Он не помнит, что произошло прошлой ночью. Он не помнит унижающих ее признаний, которые она сделала под влиянием волшебного напитка. Она вдруг почувствовала себя непривычно легко и свободно.

Нельзя сказать, что она не была благодарна лесным духам за их помощь в чудесном излечении рыцаря. Прошлой ночью она едва не потеряла сознание, испытав одновременно радость и страх, увидев его внимательный взгляд. А когда она окончательно поняла, что кризис миновал, то заплакала так же жалобно, как плакал только что Уортон. Но почему, почему в этих дурацких стихах ни слова не говорилось о том, как может повлиять кровь дракона на неосторожную сиделку?!

Она не думала сейчас о той мучительной страсти, которая преследовала ее многие годы. Но его испытующий взгляд вызвал у нее сильное, необъяснимое замешательство, Притворившись равнодушной, она произнесла властным тоном:

— Итак, мы проснулись и капризничаем, но мы, несомненно, чувствуем себя лучше, не правда ли? — От этих слов она почему-то смутилась еще больше.

— Вы растерзали все мои внутренности, — произнес он слабым, хриплым и весьма недовольным голосом.

Эдлин, вспомнив чудовищное состояние, в котором Хью появился в монастыре, непроизвольно опустилась рядом с ним на пол и положила его голову себе на колени. Ей совсем не нравилась такая близость, но потребность помочь ему перевесила все остальное. Тяжелая голова, жар, исходящий от него, и влажные шелковистые волосы напомнили о слишком многом из того, что ей пришлось испытать в предыдущую ночь. Продолжая притворяться безучастной, она поднесла к его губам чашку.

— Я вовсе не разрывала ваши внутренности, как вы изволили выразиться, я только зашила ваше тело, чтобы они не выпали наружу.

Он жадными глотками пил из чашки и, когда закончил, тяжело вздохнул.

— Я голоден. Почему вы держите меня голодным? — спросил он требовательно.

При воспоминании о том, как они с Уортоном изо всех сил уговаривали его проглотить хоть что-нибудь, у нее возникло острое желание его ударить. Он вел себя, как любой мужчина, который заболевает. Недовольный всеми, кто лечит и спасает его, снисходительный к собственным слабостям и готовый бесконечно заниматься только собственной персоной.

Но все же следовало признать, что вел он себя не совсем так, как другие мужчины в его положении, особенно если припомнить все те операции, которые она производила над его искалеченным телом. Его взгляд вдруг задержался на ее груди, будто он пытался ощутить вновь, как прикасался к ней. Затем Хью посмотрел ей прямо в лицо. Он откровенно разглядывал ее, и это было ей неприятно. Казалось, будто при всех обнажают ее несчастную душу. Торопливо опустив его голову обратно на тряпичную подушку, Эд-лин сказала:

— Вас серьезно ранили. И мы думали, что вы умрете.

Похоже, что впервые с тех пор, как к нему вернулось сознание, он вспомнил о своем ранении. Руки его судорожно заметались, и он принялся ощупывать пальцами все вокруг себя, как будто это могло помочь ему вспомнить что-то очень важное.

— Уортон принес меня в монастырь, — бесцветным голосом произнес он, окидывая комнату взглядом, — и меня спрятали в этом хранилище трав.

— Правильно, — подтвердила она, стараясь по возможности подбодрить его.

Он снова, уже более осмысленно, посмотрел на нее.

— Вы — целительница. — Его лоб морщился, Хью явно пытался в своем воспаленном мозгу отыскать что-то важное. Затем морщины разгладились, он с большим трудом поднял изрядно исхудавшую руку и дотронулся до ее юбки.

— Вы… Эдлин, — говорил он медленно, негромко, но внятно.

Матерь Божья, он помнит! Вопрос: что именно? Только ли то, как Уортон принес его сюда? Или, может быть, и последнюю ночь? Какой ужас! В ушах у нее зашумело, мысли вихрем проносились в голове, и, чтобы как-то успокоиться, она сделала вид, что собирается осмотреть его повязку.

— Вы Эдлин из Джорджес Кросса, — продолжал настаивать Хью.

Она ничего не отвечала ему. Как ни странно, мысли ее были совсем о другом. Наверняка, когда она станет менять повязку, он почувствует боль, подумала она. Несмотря на любые предосторожности, этого не избежать.

На минуту отвлекшись от этих неприятных размышлений, она с удивлением поняла, что кто-то настойчиво дергает ее за юбку, и, опустив глаза, увидела неотступный взгляд Хью.

— Из Джорджес Кросса, — упрямо повторил он, — и вы — дочь барона.

Он ждал ответа, и она, решив, что отвязаться от него не удастся, кивнула.

— А вы были сыном барона, — благовоспитанно поддержала разговор Эдлин. Кажется, все обойдется.

— Вас обучали обязанностям леди под руководством леди Элисон.

Она вымученно улыбнулась. Казалось, что он полностью погрузился в старые безобидные воспоминания.

— А вы обучались рыцарским навыкам у сэра Дэвида.

Как мило они беседуют! И ни к чему не обязывает.

— Вы были правильной девочкой, нежной и доброй, какой и полагалось быть подопечной леди Элисон.

Он не вспомнил о ее безумном признании, сделанном прошлой ночью или же намеренно не сказал об этом. Она вновь торопливо заговорила, чтобы мирное течение разговора не прерывалось. А то мало ли что!..

— Вы были лучшим воином во всем Джорджес Кроссе, как и полагалось ученику сэра Дэвида.

Он закрыл глаза, словно воспоминания утомили его.

— Тогда мы оба были детьми, — сказал он и в изнеможении умолк.

Оба были детьми? И это все, что он помнит?! Странно, но Эдлин разозлилась и бросила на него такой взгляд, будто желала испепелить того, чью жизнь недавно спасала с такой страстью.

На самом деле эта злость помогла ей, поскольку кому-то все же нужно было поменять повязку на ране Хью, а Уортон не собирался преднамеренно причинять боль своему хозяину, даже ради него самого.

— Приготовьтесь, — сказала она.

Он снова открыл глаза и, поняв, что должно произойти, вяло кивнул.

Она как можно быстрее, чтобы не длить страдании, отделила прилипшие кусочки ткани от образовавшейся на ране корочки.

От боли он заскрипел зубами, чтобы сдержать Стон. Уортон уже держал наготове баночку с мазью, которой Эдлин пользовалась каждый день, чтобы предотвратить нагноение, И она поспешила смазать рану, так как мазь обладала еще и обезболивающим действием. Он вздохнул с облегчением, и Эдлин почувствовала себя счастливой. Счастливой оттого, что к нему вернулось сознание, счастливой оттого, что она действительно обладает искусством облегчать боль выздоравливающему. Это было удивительное чувство.

Когда она вновь перевязывала его, он не сводил с нее пристального взгляда, но и этот экзамен был выдержан с честью. Ей хотелось, чтобы он понял: та девочка уже выросла, приобрела опыт и спасла ему жизнь. Она выпрямилась, закончив процедуру.

— Ты выглядишь так же, — вдруг сказал он. — Прелестна необыкновенно, как и всегда.

* * *

— Уортон! — Хью лежал на тюфяке на здоровом боку и своим густым голосом отдавал распоряжения слуге. — Тебе придется пойти прогуляться сегодня пораньше, до того как солнце высоко поднимется на небе, иначе тебя кто-нибудь здесь непременно узнает.

Словно волчица, охраняющая своего волчонка, Уортон сидел на корточках возле Хью. Для полного сходства ему надо было бы рычать и скалиться. Но, стиснув зубы и поигрывая желваками, он выглядел просто сильно раздосадованным человеком.

— Я бы не хотел оставлять вас здесь надолго с этой женщиной. — Уортон был сама подозрительность.

Со своего места, а она сидела за длинным столом, Эдлин нарочито внимательно смотрела в потолок, как будто так необходимая ей в данный момент выдержка должна была явиться именно оттуда. «Эта женщина», как назвал ее Уортон, спасла его хозяина и дала кров ему самому, а он недоверчив по-прежнему. Ну что ж, как угодно! Впрочем, она подозревала, что это происходит потому, что Хью ясно дает понять слуге свое желание провести время с ней наедине.

Ей самой этого отнюдь не хотелось. Она снова и снова пыталась заговорить с Уортоном, но тот ее не слушал. Для Уортона существовал только его хозяин — разумеется, само совершенство, поэтому за все ошибки Хью придется отвечать ей.

Хью неожиданно для нее проявлял к слуге полное уважение. Он снизошел до объяснений:

— Леди Эдлин очень хорошо обо мне заботилась, Уортон, и, как тебе хорошо известно, ты понадобишься мне здесь сегодня только вечером. Мне важно, чтобы ночью ты не спал и мог в любую минуту помочь мне.

— Помочь в чем? — безучастно спросила Эдлин.

Уортон начал было говорить:

— Помочь ему… — но под взглядом хозяина быстро осекся.

— В том случае, если болезнь станет одолевать меня, — уверенно закончил за него Хью.

Эдлин перевела взгляд с расстроенного, виноватого лица Уортона на бесстрастное лицо Хью и, конечно, заподозрила, что они что-то скрывают.

— Пожалуй, мне и вправду лучше уйти. — Уортон встал и размял ноги. — Погуляю-ка я лучше по лесу.

— И соберешь информацию? — спросил Хью.

— От какого-нибудь случайного прохожего, — согласился Уортон.

Снова у них какой-то общий секрет, они что-то скрывают от нее, ну и Бог с ними. Эдлин пожала плечами. Ей и прежде доводилось иметь дело с детскими играми мальчишек в ужасные тайны.

Кланяясь и приседая, как и положено почтительному слуге, Уортон пятился к выходу, удаляясь от длинной, распростертой возле печи фигуры хозяина. Затем, презрительно усмехнувшись ей в лицо, он захлопнул за собой дверь.

Хью едва дождался, когда Уортон наконец исчезнет за дверью, и тут же набросился на нее с новыми расспросами:

— Твой герцог ведь прожил недолго?

Эдлин молча рассматривала свои руки, сортируя темно-зеленые листья и аккуратно складывая их в деревянные короба.

— Два года, — кратко ответила она после продолжительной паузы, надеясь, что это удовлетворит его ненасытное и пустое любопытство, но одновременно прекрасно понимая, что он не отстанет.

— Два года. Не так уж много.

Она постоянно чувствовала на себе взгляд Хью; от него мышцы на спине напряглись, словно в ожидании удара. Смешно, но она была уверена, что кажущийся спокойным Хью, который был сейчас слаб как дитя, на самом деле намного страшнее непостоянного Уортона.

— Он был хорошим мужем? — не мог успокоиться рыцарь.

— Он был просто душка. — Эдлин не понимала отчего, то ли под влиянием этого зелья, называемого кровью дракона, то ли просто от своей чертовой напористости, но с того момента, как Хью начал выздоравливать, он делал это очень быстро. Он даже захотел попробовать вставать и чуть ли не ходить, настаивая, что ему необходимо двигаться. Зная, что для этого еще не пришло время, она не позволила ему подниматься, но тем не менее всеми силами души желала, чтобы он поскорее убрался отсюда. Выздоравливая, он стал, как ни странно, гораздо более обременять ее. Хью теперь казался ей чем-то вроде кома в горле, который душил ее, но который невозможно удалить.

— Красивый и преданный? — снова спросил он, не уставая вытягивать из нее зачем-то нужные ему сведения.

Она усмехнулась, затем, поддавшись соблазну, подошла к нему и, наклонившись, сказала, что вообще-то у нее много работы, но она рада выслушать его, если он так уж хочет побеседовать с ней. Но беседовать он с нею не хотел, он хотел ее допрашивать. Поэтому она и решила не возиться пока с лекарствами. Из-за того, что все ее внимание было занято составлением смесей различных трав, время от времени она, кажется, говорила немало лишнего.

Теперь она стояла, упершись руками в бока, и глядела на него сверху вниз, наслаждаясь своим преимуществом.

— Ведь когда ты жил в Джорджес Кроссе, я для тебя имела значение не больше чем комар, разве не так? — спросила она наконец со всей прямотой.

Если его и раздражало то, что он вынужден полулежать, а она возвышалась над ним, то ему удавалось хорошо скрывать свою досаду. Более того, он спокойно посмотрел на нее своими бездонными глазами и сказал:

— Я тебя хорошо помню.

— Неужели? — Ни разу за последние дни он ничем не показал ей, что слышал то признание, которое она сделала под влиянием крови дракона, и ее легкая паника уже исчезла. Теперь она села на корточки и посмотрела ему в глаза. — В таком случае ты глупец. Я вышла замуж за герцога, такого старого, что сама церемония и последующие празднества совершенно обессилели его. У него возобновились головные боли, и наконец его частично парализовало. Надо признать, он был добр ко мне, но ни разу не смог выполнить роль мужа.

— Он никогда не спал с тобой? — Хью спросил ее об этом бесстрастно и чуть ли не глядя в сторону.

Она свесила руки между торчащими вверх коленями.

— Он пытался. А мы говорили его семье, что он в этом деле преуспел. Он не хотел, чтобы его бессилие стало известно всем, а я боялась, что, когда он умрет, его семейство лишит меня моей вдовьей доли наследства.

— Лишили? — Он повернул к ней лицо.

Она слегка улыбнулась одними уголками рта.

— Пытались.

Вероломные дети ее престарелого мужа-герцога попробовали выбросить ее без единого пенни. Когда она стала бороться за свою часть наследства, и не без успеха, они попытались ее убить. Все оказалось непросто. И неприятно. Но она выиграла и получила все: и деньги, и земли, оговоренные в ее брачном договоре, к тому же смогла убедиться в твердости своего характера. Так что нет худа без добра.

Теперь и Хью смотрел на нее так, словно увидел ту борьбу, которую ей пришлось вести в свои семнадцать лет по воле обстоятельств. Она поняла, что в его отношении к ней что-то изменилось. Он лежал возле этой печи без одного дня четыре недели, и с тех пор, как сознание вернулось к нему и он обнаружил, что она лечит его, они впервые разговаривали не как пациент и сиделка, а как мужчина и женщина.

С легким вздохом Эдлин отвернулась и отошла, явно спасаясь бегством, к своим травам.

Она услышала, как Хью сказал ей вслед:

— То, что ты вышла замуж за герцога, вполне могло принести удачу.

Ритмично опуская тяжелый пестик в ступку, наполненную сухими листьями, она старательно растирала их в пыль. Он ничего не понял. Он не знал, как она была напугана. Впрочем, скорее всего это его не заботило. Но Бог, может быть, пошлет ему благую мысль прекратить этот мучительный для нее разговор.

Глупая надежда, поскольку он тут же снова задал вопрос:

— Ты собираешься принять обет, как это делают многие знатные вдовы?

Она с размаху уронила пестик в ступку. Он с грохотом ударился о гладкую каменную поверхность чаши, разметав зеленую пыль по всей комнате, и мельчайшие частицы закружились в воздухе. Чтобы в очередной раз как-то скрыть свое замешательство, она бросилась к печи и принялась деловито перетряхивать растения с длинными стеблями, которые лежали там для просушки. Пожухшие листья зашуршали, отвалилось несколько желтых почек. Она смахнула их на стол с таким видом, как будто потерять хоть одну было бы катастрофой.

Она не обязана была отвечать, но метод его был вполне понятен. Если она не ответит сейчас, он будет продолжать задавать ей вопросы снова и снова до тех пор, пока не сломит ее сопротивления. Поэтому она предпочла ответить:

— Никаких обетов.

— Почему? — Остановить его было просто невозможно.

— Здесь не хотят, чтобы я оставалась. — Это была голая констатация факта, она ничего не стала уточнять.

— И кто же именно? Не та ли женщина, что приходит сюда каждый день изводить тебя? Или ее жалкая служанка, что продолжает следить за тобой, когда ее хозяйка не в состоянии?

Для человека, которого прятали под тряпками при приближении любого посетителя, ему удалось увидеть слишком многое.

— Леди Бланш не имеет здесь никакого влияния, хотя ей очень хотелось бы. — Эдлин устало вздохнула. — Все дело во мне. У меня столько обязанностей здесь, в этом мире, что я вряд когда-либо смогу уединиться в монастыре.

— Если Бог призывает, земные заботы отступают всегда.

— Бог еще не призывал меня.

Она слышала, как он что-то бормочет, но она не поняла, что именно. Потом он прикрыл глаза рукой. От усталости? Он, конечно, еще слаб. Или чтобы скрыть от нее свои чувства? Она с подозрением посмотрела на него.

— Сколько прошло времени с тех пор, как умер твой герцог? — спросил он после недолгого молчания.

— Мне было пятнадцать, когда я с ним обручилась. И семнадцать, когда он умер. Все это было так давно — одиннадцать лет тому назад, — с неожиданной для самой себя печалью ответила Эдлин.

— Какой же скрытной и подозрительной женщиной ты стала! — Он отнял от лица руку, и теперь она ясно увидела, что он скрывал свое раздражение. — Ты ничего мне не рассказала!

— А почему я вообще должна была тебе рассказывать что бы то ни было?

— Потому что я хотел знать!

— Если бы это имело какое-то значение! — Она просто не могла больше этого выносить.

Он никак не отреагировал, но тут же резко, словно палашом, наотмашь ударил ее вопросом:

— И сколько мужей у тебя перебывало за эти одиннадцать лет?

Окончательно разозлившись на то, что он решил, будто имеет какое-то право совать свой нос в чужие дела, она так же резко ответила ему:

— Один!

Он попытался приподняться.

Она настороженно наблюдала за ним, вздернув подбородок.

— Где он теперь? — требовательно спросил он.

— Умер.

Должно быть, он ожидал подобного ответа, так как тотчас же задал следующий вопрос:

— Как его звали?

— Ты знаешь его имя, я уверена. Он, несомненно, был твоим приятелем. — Она вернулась к прерванной работе и небрежно бросала слова из-за плеча: — Его звали Робин, граф Джэггер.

— Робин… граф Джэггер?! — Во внезапно охрипшем голосе слышались и страдание, и ярость. — Ты издеваешься надо мной!

Она оторвалась от работы и нахмурилась. Боль, прозвучавшая в его голосе, эхом отозвалась в ее ушах, и она достала бутылочку с укрепляющим напитком. Насколько он еще все-таки нездоров! Ей показалось, что надо бы смягчить хрипы в его горле, но когда она, опустившись на колени рядом с ним, вгляделась в его лицо, то поняла, что лгала самой себе. Он повел себя совсем не так, как она ожидала, и ей захотелось узнать, в чем дело.

— Ты слишком много говоришь. — Налив вонючее густое коричневое зелье в чашку, она с силой вложила ее ему в руки. — Тебе что, надо, чтобы я еще и держала ее, пока ты не выпьешь?

Наверное, чтобы обидеть ее как можно сильнее, он очень четко и раздельно произнес:

— Я бы предпочел, чтобы ты дала обет. Кроме того, я хочу, чтобы, пока я не уехал отсюда, ты хранила молчание.

Ошеломленная такой несправедливостью, она в ярости закричала:

— Я и так храню его слишком долго! Не думаешь ли ты, что я рассказываю монахиням, что именно я здесь делаю? Что я прячу в монастырском хранилище мужчину без их ведома?! — Она окинула его взглядом с головы до ног. — И не просто мужчину — воина!

— А что особенного в том, что я воин?

— Мой муж был воином. Великим воином. А я даже не предполагала, что рискую всем: кровом, едой, безопасностью… — Она вздохнула и слишком близко наклонилась к нему, настолько близко, что ее дыхание коснулось его лица. — Я уже рисковала однажды своей безопасностью… ради другого воина. Я знаю, как это бывает…

Он незаметно наблюдал за ней, одновременно размышляя, что ей известно и как она воспримет то, что он собирался сказать. Осторожно подбирая слова, он произнес:

— Робин, граф Джэггер, умер в прошлом году, неся службу у Симона де Монфора.

— Умер?! Нет, он не умер своей смертью! — неожиданно взорвалась она криком. Щеки ее запылали, глаза наполнились слезами. — Его схватил граф Роксфорд, затем его протащили по улицам, словно обычного преступника из простонародья, и казнили.

— Как изменника королевской власти! — добавил Хью, словно утверждая приговор.

Она смело встретила его взгляд, не уловив интонации сказанного.

— Ты можешь избежать подобной участи.

— Избежать? — Он нахмурился. — Так ты думаешь, что я предал корону?

— А разве это не так?

— Нет!

Эдлин слышала такой ответ и раньше, и звучал он столь же твердо. Она произнесла как можно убедительнее:

— Да, как раз то же самое мне говорил и Робин. Он заявлял, что он не предатель, но защитник прав баронов против тирании короля. — Ее рот скривился в презрительной усмешке. — Но принцу Эдуарду почему-то так не казалось. В прошлом году Симону де Монфору удалось захватить короля, и он, недолго думая, воспользовался этим в полной мере. Генрих III стал в его руках пешкой в этой страшной игре. Король издавал декреты, и принц Эдуард ничего не мог сделать, чтобы освободить своего отца. Поэтому, когда один из командиров войск принца отправил Робина, как своего пленника, в Лондон, Робина вздернули во искупление грехов Симона де Монфора и для утоления гнева наследника престола. Принц конфисковал все земли Робина и все его состояние в пользу королевской казны. А в назидание всем остальным, чтобы никому не было повадно поднимать мятеж против королевской власти, Эдуард выгнал жену Робина вместе с малолетними детьми на улицу без средств к существованию, предоставив им самим заботиться о себе. Умереть или выжить — на то Божья воля.