Рыцарь надежды

— Я думаю, тебе не следует больше разговаривать.

Его пальцы судорожно вцепились в подол ее платья.

— Тогда ты расскажешь мне сама.

Он чувствовал, что теряет сознание, но изо всех сил сопротивлялся этому. Она подавила в себе желание разом оборвать все эти беспокоившие ее вопросы. Все-таки в данной ситуации она не могла обходиться с ним так, как, безусловно, обошлась бы, будь он крепок, силен и здоров. Она решила просто увести разговор в сторону.

— Леди Бланш и Эдда могли бы быть близнецами, так они походки и по характеру, и по внешнему виду, — начала она совершенно ненужную историю.

Изо всех сил Хью старался держать глаза открытыми.

— Да что тебе до них! Разве я об этом спрашиваю? — Он явно слабел.

— Мать леди Бланш явно не испытала особого чувства восторга, когда ей показали ребенка служанки, прижитого от ее мужа, а это случилось как раз перед рождением самой леди Бланш, — спокойно продолжала она, ожидая, когда усталость возьмет свое.

— Скажи мне… ты… — настаивал рыцарь.

— Я думаю, что леди Бланш всю свою неиссякаемую злость всосала с молоком разгневанной матери. А Эдда обрела не менее неистовый характер с того момента, как только стала служанкой леди Бланш, вдобавок сознавая, что у них один отец.

— Когда мне станет лучше…

— Чтобы избавиться от обеих девочек, их в семилетнем возрасте поместили в монастырь, — монотонно рассказывала она.

— Эдлин… — Хью постепенно впадал в спасительное забытье.

— И всякий раз, когда они становились невыносимыми для окружающих, им приходилось переезжать из одного монастыря в другой, и так до бесконечности.

Слабое похрапывание Хью остановило плавное течение ее речи. Она тихонько подсунула свернутые тряпки под его голову. Он не пошевельнулся, и Эдлин торжествующе улыбнулась. На сей раз победа за ней!

Вдруг рядом с ней раздался негромкий голос Уортона:

— Когда-нибудь он придет в себя и добьется ответов на все свои вопросы.

«Однако не слишком ли много берет на себя этот прислужник, выказывая такое глубокое понимание происходящего? — подумала Эдлин. Определенно надо бы поставить его на место».

Забрав бутылку и чашку, она повернулась лицом к Уортону, стоящему с дровами в руках, и сказала:

— Только не от меня!

Уортон присел на колени, чтобы сложить дрова в поленницу.

— Хозяин всегда добивается того, чего хочет, — пояснил он.

— Значит, теперь ему придется привыкать к другому. — Отойдя на всякий случай на приличное расстояние от Уортона, она спрятала бутылку на прежнее место и сняла скамеечку со стола. — Мне надо работать.

— Когда же он выздоровеет? — Уортон с надеждой взглянул на нее.

Эдлин поняла, что на самом деле он хотел спросить не об этом. Он хотел спросить, понравится ли Хью вообще, но боялся произнести эти слова. Она сама не знала ответа на этот вопрос. Ему было дано самое действенное лекарство из всех, какие ей были известны.

— Молись за него. Возможно, недели через две он уже сможет садиться, — сказала она уклончиво.

— Молиться за него?! — В голосе Уортона отчетливо прозвучало отчаяние. — И это все, что я могу сделать для него?!

— Не кричи. Дай ему поспать. Это очень важно. — Она взглянула на неподвижное тело, напоминающее бревно, прикрытое грубым коричневым одеянием. — Когда дрожь усилится, облей его холодной водой.

— Это убьет его, — безнадежно произнес Уортон.

— Нет, он лежит возле печки — значит, переохлаждения не будет. Это пойдет ему на пользу и поможет избежать слишком сильной вспышки лихорадки. — Она вдруг нахмурилась, наткнувшись на грязную одежду, которую перед этим Уортон снял с Хью.

— Мне пришлось спрятать это. Любой бы понял, что это акетон воина из знатного рода. Могли возникнуть ненужные вопросы, — зачем-то принялась объяснять она, потом задумалась, что делать с одеждой теперь, и резким движением сунула ее за громадные бочки с маслом и вином, стоящие на полу.

— Скорее всего раньше полуночи твой господин не проснется, потом тебе придется дать ему каплю жидкости из той бутылочки, которую я спрятала. — Она строго взглянула на него и погрозила пальцем. — Но только одну — запомни твердо, иначе он отправится к праотцам и ты навеки его потеряешь.

От ужаса глаза Уортона чуть не вылезли из орбит.

— Это сделаешь ты, — заявил он с прежней грубостью, привычно хватаясь за кинжал. Видимо, для всех проблем у него существовало одно универсальное решение.

— Я не смогу, — устало втолковывала ему Эдлин, совершенно уже утратив чувство страха. — Я ночую в доме для гостей, где при входе сидит монах, который следит за всеми, кто входит и выходит в ночное время. Так положено.

— Этот монах сделает то, что ему скажут, — упрямился Уортон.

— Нет. — Она пыталась успокоить его. — Ты хорошо заботишься о своем хозяине. И это тоже будет тебе под силу.

— Да, — внезапно согласился он, — я все сделаю для господина.

* * *

Ночью, когда Хью очнулся, он почувствовал, что у него сильный жар и что ему надо лежать тихо.

Какой-то ненасытный зверь глодал его бок, впиваясь зубами в ребра. В поисках мяса помягче он, не давая пощады, вгрызался все дальше в его внутренности. Его дыхание обжигало, и Хью хотелось оторвать его от себя, оттолкнуть как можно дальше, избавившись от нестерпимой боли, когорую тот ему причинял, но он не мог даже шевельнуться. Ему необходимо было затаиться, перетерпеть. Он почему-то знал, что все зависит от этого. Безопасность Уортона. Его собственная безопасность. Безопасность Эдлин… Эдлин.

Эдлин?! Разум отказывался понимать происходящее. Годами он не вспоминал о ней, и сейчас она никак не могла находиться здесь, в женском монастыре, работая как простая крестьянка. Он бредил. Разумеется, бредил. Болезнь, бред — это все объясняет.

— Ну-ка, выпей. Пей, пей, — уговаривал его женский голос.

Вот воображаемая Эдлин стоит на коленях рядом с ним. Как просто и легко, когда все становится понятным! Вот она подняла его голову и прижала к своей груди, вот поднесла чашку к его губам. Голова тяжелая, чашка горячая, губы ничего не чувствуют. Бред… Он жадно выпил, потом, повернувшись, уткнулся лицом в ее груди и столь же жадно потянул ноздрями. Эдлин ускользала, растворялась…

Голова его тяжело упала на тюфяк, ему показалось, что в ней что-то встряхнулось, и все стало на свои места. Он услышал занудный голос Уортона, который бранился, и открыл глаза, чтобы властно указать слуге его место.

Но Уортона он не увидел. Его восхитительный бред милосердно вернулся. Над ним склонилась Эдлин. Она пыталась заставить хищного зверя перестать рвать его тело. Но зверь мог броситься на нее. Может быть, она ничего не знает о повадках диких зверей. Поэтому он предупредил:

— Осторожно.

Он ясно и громко произнес это слово, но, казалось, что Эдлин не понимает его.

— Что? — Она совсем близко наклонилась к его лицу, как будто он говорил шепотом. — Ты что-то сказал?

Ее груди. Он помнил, как лежал на них, теперь он мог их видеть во всей красе. Ее сорочка была столь небрежно запахнута, что почти ничего не скрывала. Наброшенный на плечи плед сполз, ничем не придерживаемый. Она выглядела так, словно только что поднялась с постели.

Он должен во что бы то ни стало удержать ее. Вытянувшись вперед, он обеими руками ухватился за ее груди. Мои! Он не отпустит ее!

В мгновение ока пригрезившаяся ему Эдлин исчезла, и он в изнеможении закрыл глаза. Должно быть, она настоящая женщина — всего лишь попытавшись предъявить на нее права, он устал. Затем она опять возникла из забытья и что-то стала делать с его боком. Внезапно он очнулся, очнулся только для того, чтобы дотронуться до нее, но коснулся всего лишь грубой ткани и услышал резкий голос Уортона:

— Хозяин, вам что-то нужно?

Спать. Ему нужен сон, и тогда он снова увидит Эдлин.

3.

— Ну, как ты собираешься доставить меня обратно? — обеспокоенно спросила Эдлин. Она отчаянно нуждалась в том, чтобы остаться наконец одной, собрать остатки самообладания и постараться прийти в себя.

Хью пытался сосать ее грудь, словно малое дитя. Она могла сколько угодно обманывать себя, что это всего лишь бессознательная попытка почти смертельно больного вернуться к ощущениям детства, почувствовать рядом мать, которая всегда может спасти. Все это так, но столь же невинного объяснения его грубому жесту обладания она подобрать не могла.

Она до сих пор чувствовала сквозь рубашку и плед его неожиданно сильные для умирающего ладони. Совершенно здоровым, гулким своим голосом он сказал:

— Моя.

Это не было случайным и неосознанным прикосновением. Он крепко схватил ее грудь и начал тереть сосок большим пальцем с таким неуемным желанием, что ей пришлось напомнить себе, что он слаб, изранен, почти безнадежен. Право, в тот момент она совершенно не была в этом уверена.

— Тебе не надо уходить туда. — Уортон встал и, широко расставив ноги, загородил ей дорогу, не обращая ни малейшего внимания на ее волнение. Немного подумав, он добавил: — Надо, чтобы ты находилась здесь. Ты можешь ему понадобиться.

Вот так, значит, он решил, этот потрясающий Уортон. Вещь может понадобиться его хозяину — вещь должна находиться здесь! Ни больше, ни меньше. Он даже не утруждал себя сколько-нибудь почтительным обращением.

— В этом монастыре я не хозяйка, — принялась объяснять Эдлин. — Я обязана подчиняться здешним правилам, иначе меня просто выгонят отсюда. Еще до восхода солнца мне надо выйти из гостевого дома со всеми остальными, кто живет в нем, и все вместе мы отправимся в церковь к заутрене. Таков порядок. Мы должны соблюдать монастырский устав.

— Уж один день твоя душа обойдется и без утренних молитв, — непримиримо заявил Уортон.

— Это же монастырь! — раздраженно повторила она, удивляясь его тупоумию, — Здесь никто так не думает, не может так думать, понимаешь?! — Изнеможение и ощущение безысходнести сделало ее вялой, просто непохожей на себя. — Все должны видеть, что я утром выхожу из своей спальни, а не Бог весть откуда. Я, конечно, не связана святыми обетами, но, как человеку, постоянно проживающему здесь, мне Придется объяснить причину своего отсутствия. А поскольку никто не видел, как я уходила, это будет нелегко сделать.

— Что же ты натворила, что они тебя так караулят? — продолжал бесцеремонно допрашивать ее Уортон. — Что, частенько навещаешь любовника?

Это было уже слишком — стоять и выслушивать подобное от человека низкого звания. Она ни от кого не желала выносить унижения, менее всего от Уортона.

Невольно она перевела свой взгляд на Хью. Тот был без сознания и не мог урезонить распоясавшегося слугу. Тогда она с такой презрительной яростью взглянула на Уортона, что он, от-смеявшись, неожиданно сменил тон.

— Как вам будет угодно, миледи, — оказывается, этот плебей мог быть учтивым. — Но вы увидите, что монах по-прежнему преспокойно храпит на своем посту, и мы проскользнем как мышки прямо у него под носом.

Тут уже, глядя на Уортона, Эдлин захотелось рассмеяться. Хороша мышка! Нет, как она все-таки терпит его присутствие? Непостижимо!

Впрочем, это неважно. Важно совсем другое. Она молила Бога, чтобы все обошлось. В монастырях умы людей заняты размышлениями над двумя вещами: спасением и пороком. Ночные хождения, разумеется, немедленно и безоговорочно будут отнесены к числу греховных. Ее попросят объяснить свое поведение, но как она сможет вразумительно это сделать? Боже, как осложнилась ее и без того непростая жизнь!

Она молча шла за Уортоном, потупясь и низко надвинув на голову капюшон, стараясь быть как можно незаметней. Миновали сад, затем — монастырскую площадь, приближаясь к дому для гостей. При каждом шаге она замирала от ужаса — не дай Бог ее отсутствие обнаружат. Ей уже пришлось познать, сколь жесток этот мир, живя какое-то время на улице, впроголодь, не зная, что ждет ее завтра. Она сполна испытала состояние неуверенности в том, сможешь ли ты где-нибудь поесть и получить кров и не окажется ли он твоим последним пристанищем.

Как много она перенесла! Судьба ни от чего не хранила ее — испытание за испытанием сваливалось на ее слабые плечи. Все это не прошло бесследно. Страх теперь ходил за ней по пятам. Нет, она должна была вернуться в свою спальню незамеченной.

— Держитесь ближе ко мне.

Уортон сказал это так тихо, словно понял все ее страхи. Все-таки он был способен меняться до неузнаваемости.

— Сними туфли. — Он задержался под навесом над входом в дом для гостей, пока она разувалась. — Если этот монах проснется, что вряд ли, я отвлеку его, а ты в это время проскользнешь в коридор, который ведет к вашим покоям.

Ей не понравилось то, как он упомянул про монаха. Она вообще не доверяла его вспыльчивому характеру и неискоренимой тяге к слишком простым решениям.

— Только не причиняй ему вреда, — предупредила она Уортона, не особенно рассчитывая, что он ее послушает.

— Я не связываюсь со старыми монахами, — сказал он с презрением.

Уортон широко распахнул входную дверь, и Эдлин поразилась тому, как ловко с первого же раза ему удалось открыть ее. Обычно если кому-то надо было войти, то стучали, а брат Ирвинг смотрел через высоко расположенный прикрытый глазок. Если он удовлетворялся объяснениями посетителей, то снимал с пояса ключ и, не торопясь, отпирал Дверь.

Но Уортон, судя по всему, следовал только собственным правилам. Каким-то образом он пробрался в дом для гостей без ведома брата Ирвинга и с легкостью нашел келью Эдлин по одному ему ведомым признакам. Уортон был груб. и непочтителен, но надо отдать ему должное — парень он был не промах.

Отчетливо слышное через открытую дверь здоровое похрапывание брата Ирвинга отозвалось сладостными звуками в душе Эдлин. Уортон знаками велел ей остановиться, а сам, прикрыв ладонью едва теплившееся пламя свечи, неслышно скользнул в маленькую холодную прихожую. По его очередному сигналу она крадучись прошла внутрь, ни на секунду не отрывая глаз от брата Ирвинга. Он по-прежнему сидел, упершись подбородком в свою впалую грудь, на лавке у стены в той же позе, в которой они его оставили, покидая этот дом некоторое время назад.

Она с облегчением перевела дыхание. Брат Ирвинг не заметил ни того, как она уходила, ни того, как она возвращалась.

Дом для гостей был построен добротно и удобно: длинный коридор с кельями по обеим его сторонам, главный вход — как раз посередине — делил коридор на две части. Женские спальни располагались в правой половине, мужские — в левой. В соответствии с тем положением, которое занимала Эдлин, ее келья располагалась в самом конце коридора. Монастырской приживалке не полагалось излишнего комфорта. Пространство у входа всегда было освещено по вечерам, но слабый свет не достигал ее двери. Поэтому, когда она возвращалась в сумерках в полном одиночестве, ей казалось, что привидения из ее прошлого преследуют ее по пятам. Это всегда заставляло ее бежать сломя голову, только бы скорее оказаться в спасительной келье. Однако сейчас она не могла себе этого позволить. Только не в этот момент, когда за ней упрямо тащился Уортон.

Но надо признать, что в его присутствии коридор был совершенно необитаем. Похоже, привидения достаточно разумны, чтобы при Уортоне не появляться. Очевидно, он и на них произвел впечатление.

Добравшись наконец до своей двери, она повернулась к слишком настойчивому провожатому.

— К утру у лорда Хью наступит улучшение. — Зная, каким эхом отдается каждое слово в каменных стенах, она старалась говорить как можно тише. — Тебе не следует больше приходить за мной.

Ее слова как будто вовсе не были услышаны Уортоном. Вместо какого-либо ответа он толкнул дверь и вполне по-хозяйски вошел в келью.

— Я зажгу свечу.

— Свечу? — Она поспешила в комнату за ним. — У меня нет свечей.

— У меня есть. — Он распоряжался, не спрашивая ее. Видно, его господин подбирал слугу характером себе под стать.

В комнате темнота не казалась такой кромешной, а была слегка разбавлена слабым светом луны, падавшим из окна. Окошко находилось почти под потолком и было совсем небольшим, как все окна в монастырских зданиях. Эдлин любила держать его открытым в любую погоду Она радовалась лунному свету, свету звезд, нежным краскам восхода солнца. Не то чтобы она боялась темноты, но, когда начинало смеркаться, ощущала поневоле какое-то беспокойство. Накануне, когда Уортон тайно пришел за ней и слабо тронул за плечо, чтобы разбудить, она даже слегка вскрикнула — он показался ей частью ночного кошмара. Еще одна причина, отчего Эдлин не любила темноты — по ночам тени прошлого обретали пугающую реальность. Ей тем не менее показалось, что она смогла скрыть свою тревогу. Как этому странному слуге удалось разгадать ее притворство, почему теперь он неуклюже старается рассеять ее страх, она не понимала. Она вообще не могла понять, каков он: столь неожиданым Уортон был в своих проявлениях.

Он наконец высек искру, и, когда фитиль загорелся, мысли ее перескочили совсем на другое.

— Где ты достал свечу?

Грубо рассмеявшись и, разумеется, оставив вопрос без ответа, он закрепил свечку в оловянной подставке, которую тоже вытащил из кармана. Затем внимательно оглядел келью — по убогой обстановке покоев он сможет понять голую правду ее жизни, и ничего уже не скроешь.

Вместе с ним она принялась рассматривать собственное жилище как чужое. От его взгляда ничто не ускользало, и Уортон посмотрел на нее с нескрываемой жалостью — с такой жалостью, которая заставила ее сердце дрогнуть, а подбородок судорожно дернуться вверх.

Он отвел взгляд, поставил свечу на столик возле кровати и бесшумно исчез.

Завернувшись в плед, она села на кровать И поставила туфли так, чтобы утром не задумываясь сунуть в них ноги. Затем быстро юркнула под одеяло, свернулась калачиком и, уставясь на свечку, смотрела на ее пламя до тех пор, пока в глазах не пошли круги.

И тогда келья ее преобразилась. Все обрело иной облик, запах, цвет…

На стенах — драгоценные гобелены. На полу — пушистые, великолепные ковры, в мягкий ворс которых так приятно погрузить ноги. Смешно говорить о холоде. В камине постоянно горит огонь. Меха на постели.

Как посмел этот отвратительный Уортон смотреть на нее с такой жалостью? Где еще он найдет леди, утопающую в такой роскоши?

Она снова моргнула, и видение, так занимавшее ее, исчезло. Осталась полупустая комната с голыми каменными стенами. Осталась узкая кровать, покрытая грубыми шерстяными одеялами. На шатком столе — деревянная миска для воды. И два аккуратно свернутых и сложенных в углу тюфячка. Уортону было за что пожалеть ее.

Эдлин задула свечку.

* * *

— Не дайте ему умереть. Вы не можете позволить ему умереть, — монотонно заклинал ее Уортон. Каждое его слово было безысходность и паника. — Лорд Хью — мой хозяин, — добавил он, как будто это могло что-нибудь изменить.

— Я знаю, — сказала Эдлин, чтобы хоть как-то отозваться на его стенания. Она протирала горячее, изнуренное тело раненого влажной тряпкой, смоченной в уксусе. Ее цепкий взгляд искал хоть какой-нибудь намек на улучшение, но все оставалось по-прежнему. Вот уже четыре ночи, как Хью лежал в таком положении. Голова его покоилась на груде свернутых тряпок. Она колдовала над ним, применяя все свои знания, чтобы сбить жар и не допустить заражения крови. Ничего не помогало. Ничего.

Уортон тоже испробовал все средства, которые знал. Он кричал, угрожал, запугивал и молился. Теперь он умолял, утирая слезы, которые градом катились по его щекам.

— Миледи, верните ему здоровье. Мне его больше никто не заменит.

Эдлин, вздохнув, отвернулась от изможденного тела Хью и внимательно посмотрела на Уортона. Даже в золотых отблесках огня, лившихся из приоткрытой дверцы печки, он казался мертвенно бледным.

— Уходи. Ты сейчас ничем ему не поможешь, — с состраданием сказала она. — Выйди, подыши ночным воздухом.

По тому, как он бросил прощальный взгляд на Хью и тяжело вывалился за дверь, она поняла, что напряжение Уортона достигло предела.

Она прислушалась к его частым удаляющимся шагам. Он бежал в поисках уединения, подальше от этого страшного дома, где царили смрад и разложение. Наконец она осталась одна. Одна с человеком, которому не дожить до утра.

Впрочем, к чему ей так переживать из-за него? Ведь он неиссякаемый источник ее бед. Каждую ночь Уортон потихоньку проникал в спальню и будил ее, чтобы привести сюда. Она была вынуждена лгать людям, которые приютили ее. Ей приходилось высокомерно обходиться с монахинями, не позволяя им входить в дом, где готовились лечебные снадобья. Она торопливо просовывала им травы за приоткрытую дверь, и наверняка это уже вызвало пересуды. Все свое время она проводила за приготовлением припарок и лечебных отваров, почти полностью опустошая свои кладовые в борьбе за жизнь Хью. От напряженной работы, от постоянной, не свойственной ей обычно лжи силы ее иссякли — она чувствовала себя полностью опустошенной. Эдлин равнодушно подумала, что готова отпустить душу Хью…

Взглянув на него как бы уже в последний раз, она вдруг поняла, что еще не имеет права сдаваться. Она помнила его, о, как она его помнила! Он — вечная мечта ее молодости. Ее девичьи грезы были полны им и только им. Нет, она не может спокойно принять неизбежное. Должно быть что-то еще, что она забыла, не сделала, и это спасет его!

— Хью! — Она так близко наклонилась к нему, что ее губы почти коснулись его уха. — Хью, возвращайся ко мне.

Он даже не пошевельнулся. В нем не было заметно никаких изменений. Жизнь почти покинула это тело.

Поднявшись, она подошла к длинному столу, стоявшему у стены. На нем, выстроившись в ряд, стояли деревянные короба, на каждом из которых были аккуратно написаны названия хранящихся в них трав. Она придвинула их к себе и принялась перебирать одну за другой, чтобы что-нибудь делать. Горькая рута, острый чабер, укрепляющий шалфей, терпкий тимьян…

Самые обычные травы. Травы, которые использовались для лечения и очищения тела. Но в его случае они не принесли никакой пользы. Она ли не пыталась! Она перебрала все. Или не все?.. Повернувшись к нему, Эдлин бессмысленно глядела на его неподвижное, распростертое на полу безжизненное тело. Что еще? Что?! Опершись локтями о стол, обеими руками она в отчаянии обхватила голову и закачалась из стороны в сторону.

Она не знала, ничего не знала. Все простенькие и звонкие стишки для легкого запоминания правил лечения, которые ей довелось слышать от знахарок, пронеслись в ее памяти.

Нарезанные листья огуречника аптечного, хорошо смешанные с тысячелистником обыкновенным, к завтрашнему утру станут ядом.

Разве яд ей сейчас нужен?!

Выбери манжетку обыкновенную и намажь больное место толстым слоем.

Это она пробовала. Дурные знахарки. Дурные рецепты. Бессилье и невежество!

Дерни за хвост дракона,

Выдерни его из его логовища,

Проткни его ногтем девственницы…

О, это уже даже и не невежество, а просто дремучая глупость! Ведь кровь дракона — это всего-навсего обыкновенный корень. Он ни на что не годится. Не говоря уже о том, что она давно не девственница.

При свете луны, весной,

Волшебство старого…

Предрассудки, глупость, стыд и позор! Ее руки тряслись. Кроме того, она понятия не имела, где все это можно найти.

Под священным дубом…

Она вспомнила весь стишок. Вспомнила полностью, от начала до конца. Она ни за что не смогла бы ответить, когда успела выучить эту ерунду. Ей действительно стало нестерпимо стыдно. Стыдно за то, что она запомнила его. Стыдно за то, что она сейчас совершенно серьезно хочет выполнить то, о чем там говорится. Она не узнавала себя.

Очнувшись, она снова ощутила гробовую зловещую тишину, которая навалилась на нее сзади и давила всей тяжестью. Не слышно дыхания. Никакого движения. Никаких признаков жизни. Хью уже мертв или скоро умрет. Какая разница, что она испробует для того, чтобы вернуть его из небытия! Если ей нечаянно пришел на ум один из самых древних магических обрядов, который все давно уже считают просто легендой, что с того?

Резко повернувшись, она опрометью бросилась в сад. Под светом луны знакомый пейзаж был населен пугающими тенями и все принимало жуткие очертания. Дуб в углу сада около каменной стены утопал во мраке. Под ним никогда ничего не росло. Тень от него лежала вечным мраком: солнечный свет не мог пробиться сквозь плотную крону. Ночью это производило особенно гнетущее впечатление. Если бы она верила в колдовство, то наверняка испугалась бы до полусмерти. Но некоторое волнение она все равно испытывала.

Конечно, то, что она собиралась сделать, тоже в какой-то мере относилось к черной магии, поэтому было бы лучше с уважением отнестись к лесным духам.

— Я приветствую тебя. — Ее голос в ночной тиши прозвучал неожиданно громко, и она перешла на шепот. — Старейшины, я пришла за кровью дракона, для того чтобы исцелить одного из тех, кому вы покровительствуете.

Что за глупость приветствовать воображаемый народец в надежде задобрить его, но этих мыслей допускать сейчас не следовало, и она продолжала:

— Вы благословили его еще в колыбели, вдохнули в него силу, красоту и мудрость. — Она, осторожно ступая, двинулась в самую темную часть сада, словно погружаясь в другой мир. — Помогите же мне исцелить его. — Ее дыхание стало прерывистым, руки задрожали, и она опустилась на колени возле ствола дуба. Следовало бы принести с собой какую-нибудь лопату, но об этом она не подумала. Теперь, конечно, не было никакой возможности прокрасться за ней снова в монастырскую больницу. А уж если она вернется, то у нее потом едва ли хватит силы духа повторить все сначала. Кроме того, вообще нельзя прерывать колдовское действо. Запустив пальцы в землю, она принялась рыть наугад прямо руками, нащупывая клубни, которые окрашивают кожу в ярко-красный цвет и, как говорилось в заклинании, пронзительно вскрикивают, когда их выдергивают из земли. Но это только если допустить ошибку.

Она не услышала никаких звуков — значит, все правильно. Корни легко вышли из земли. Она не знала, сколько их потребуется, кроме того, она следовала всего лишь глупой песенке, а не многократно проверенному рецепту, и она вытягивала и вытягивала их до тех пор, пока не набрала полный передник. Блажь, напрасные старания и, наверное, грех, но она дошла до отчаяния.

Поднявшись с колен, Эдлин крадучись пошла по направлению к свету. Немного отойдя, она вздохнула с облегчением, после чего заторопилась в сторону своего хранилища. Но, что-то вспомнив, она повернулась к дубу и прошептала:

— Благодарю вас, лесные духи, — после чего кинулась бежать. Листья дуба зашелестели ей вслед, отчего она припустилась быстрее.

С большим усилием Эдлин открыла дверь в хранилище, и, войдя внутрь, обессиленно прислонилась к стене. Не обращая внимания на колотившееся сердце, она подошла к столу, вывалила корни на разделочную доску и вслушалась в гробовую тишину.

— Я спешу, — сказала она. — Я тороплюсь.

Она взяла нож и выбрала самый большой корень, приготовившись резать. Но, дотронувшись острием ножа до растения, она замешкалась. Лесные духи не любят железа. Но как тогда быть? Она взглянула на кончики своих пальцев, уже окрашенные в ржаво-красный цвет, на свои ногти, под которые плотно набилась земля, и принялась руками разрывать корень на мелкие части. Длинные волокна корня прилипали к ее коже, и кровь — нет, сок капал на доску, заполняя старые следы от ножа.

— Забавно, — пробормотала она. — Я думала, что кровь у дракона зеленая.

Собрав все измельченные корни, она подошла к печи и бросила их в котелок с кипящей водой.

— Я должна повторять по памяти заклинание…

Аромат, напоминающий запах земляники на солнцепеке или водяных лилий в спокойном пруду, наполнил воздух. Она вдруг задышала глубоко, пока не почувствовала, что ее мысли становятся ясными, а тело наполняется такой силой, которую она даже не могла себе представить. Потом она опомнилась. Что же это?! Ведь не она нуждается в помощи, а Хью. Взяв небольшой ухват, она сняла котелок с огня, поставила его рядом с бесчувственным телом и принялась махать руками так, чтобы пар из котелка попадал Хью прямо в лицо.

— Дыши, — уговаривала Эдлин, надеясь, что он услышит. — Вдыхай его.

Поможет ли это ему? Она не знала. А пристально вглядываясь, ничего не могла определить. Из-за неверного мерцающего света в хранилище невозможно было хоть что-то как следует разглядеть, тем более те мельчайшие изменения, которые могли произойти за столь короткое время в случае улучшения.

Не зная точно, что делать с этой жидкостью, называемой кровью дракона, она наклонила котелок над его перевязанным боком и стала лить ее на повязку, пока та вся не пропиталась ею. Потом, обмакнув палец в остатки на дне котелка, она дотронулась до своих губ. Никакого особого вкуса не чувствовалось. Вообще ничего необычного в этом снадобье она не нашла. Во всяком случае, вреда этот сок корней не принесет, решила Эдлин и, окунув кусочек ткани в красную жидкость, стала капля за каплей выжимать ее в полуоткрытый рот Хью. Он не глотал, и она с ужасом подумала, что Хью может просто захлебнуться. Приподняв его голову, она стала поглаживать его заросшее щетиной горло, словно он был одним из тех несчастных брошенных котов, которые слоняются возле амбаров.

— Глотай, — требовала она. — Глотай, Хью, глотай же наконец!

Его адамово яблоко судорожно задвигалось, но, кажется, только потому, что она массировала его. Она не знала, проглотил ли он хоть сколько-нибудь жидкости. Эдлин немного посидела без движения в надежде, что кровь дракона сотворит чудо, но рыцарь по-прежнему оставался неподвижным и не проявлял признаков жизни. Внезапный град собственных слез несказанно удивил ее; должно быть, она безумно устала, потратив последние силы и уверовав в эти бесполезные травы. Легенда, видимо, так и останется легендой. А кровь дракона — не более чем пустые слова. Тем не менее она выжала еще немного жидкости ему в рот и снова принялась растирать его горло, пока он не начал глотать.

— Хью, слушай меня, — произнесла она с упрямой настойчивостью, стараясь пробиться сквозь смертный туман, который окутывал его. — Ты обязан вернуться. Здесь свет и тепло. Здесь люди, которые любят тебя.