Кунгас всегда презирал Венандакатру и йетайцев, правящих всеми, кроме малва. Несмотря на свою твердость и жесткость, он привязался и к принцессе, поэтому и не предупредил их. Поэтому и держал рот на замке. Он не предупредил их, что под красивой внешностью скрываются стальные мышцы. Кунгас видел, как она танцует, и знал, наблюдая за легкостью и грациозностью движений, что танцевать ее учил наемный убийца.
      Кунгас в деталях описал первый удар, и Пантера увидел его, даже в трюме рабовладельческого корабля. Пяткой в пах, как он и учил ее.
      И увидел все остальные удары, последовавшие за первым, подобные раскату смеха. Подлый корчился на полу уже через несколько секунд.
      Он корчился, но пока оставался жив. Да, девушка помнила все, чему убийца научил ее, кроме того, на что он больше всего надеялся.
      Конечно, учитель понял, слушая рассказ Кунгаса: она не забыла главную заповедь наемного убийцы на случай уничтожения врага. Оставить жертву парализованной, но в сознании, чтобы отчаяние разума усиливало агонию тела.
      Слыша, как собаки-асуры наконец вошли в комнату, старый раб закрыл глаза. Еще чуть-чуть, совсем чуть-чуть, чтобы насладиться памятью. О, как он любил Черноглазый Жемчуг Сатаваханы!
      Он видел, как она танцевала, последний танец в своей жизни. О, как велика была ее радость! Танцевать перед Подлым, насмехаясь над ним своим девственным телом, которое никогда не будет принадлежать ему. Из горла Венандакатры, вскрытого его же собственным ножом, вытекала жизнь и его кровь омывала голые подвижные ножки его убийцы, когда они танцевали танец смерти. Ее кровь смешается с его кровью, и очень скоро, потому что она перерезала свое горло до того, как до нее добралась охрана йетайцев. Но Подлый не мог этому обрадоваться, поскольку его глаза уже ничего не видели.
      * * *
      Время пришло. Как раз когда один из йетайцев протянул руку, чтобы схватить его, старый раб спрыгнул с трона и вскочил на край чана, в котором бурлил расплавленный металл. Прыгнул туда, как молодая пантера.
      Пришло время содрать кожу с живодеров.
      О, он им покажет! Вначале он подразнил их горечью навсегда потерянных трофеев. Ни кожа, ни кости великих римлян не будут висеть на стенах во дворцах малва, ничто из римских сокровищ не заполнит сундуков!
      А затем он дразнил их собой. Ни разу за последние тридцать лет он не пользовался своим настоящим именем. Но теперь он произнес его, и оно прозвучало в соборе подобно грому.
      - Меня зовут Рагунат Рао. Я - Пантера из Махараштры. Я убивал ваших отцов тысячами. Я - Ветер Великой Страны. Я косил их души, как коса. Я - Щит Декана. Моя моча была их погребальным омовением.
      Я - Рагунат Рао. Рагунат Рао!
      Яд Для Лживых Врагов и Зеркало Позора Раджпутаны.
      Рагунат Рао! Это я!
      Они хорошо знали это имя, даже спустя столько лет. И они отступили назад. Вначале в неверии. Но затем, наблюдая за танцем старика на краю чана с расплавленным золотом, поняли: он говорит правду. Потому что Рагунат Рао умел многое и преуспел во всем, чем занимался, но самых больших достижений он добился, как танцор. Он был велик, танцуя смерть врагов Махараштры, и велик теперь, когда он танцевал смерть самой Великой Страны.
      О да, старый раб был великим танцором в свое время - кроме всего прочего. И теперь, у края растопленных римских сокровищ, в дыме растопленной римской славы он танцевал последний танец. Великий танец, ужасный, теперь запрещенный, но никогда не забытый. Танец созидания. Танец разрушения. Крутящийся, вертящийся, дьявольский танец времени.
      Пока он танцевал, жрецы Махаведы шипели в бессильной ярости. Бессильной, поскольку не смели приблизиться к нему - боялись ужаса в его душе; а йетайцы не приближались, поскольку боялись ужаса в его теле; а раджпуты не могли, поскольку стояли на коленях, оплакивая честь Раджпутаны.
      Да, он в свое время считался великим танцором. Но никогда он не был таким великим, как в этот свой последний час, и знал это. Танцуя и поворачивая колесо времени, он забыл о своих врагах. Потому что в конце концов они стали ничем. Он помнил только тех, кого любил, и удивился, поняв, скольких людей он любил за свою долгую и полную страданий жизнь.
      Возможно, он когда-нибудь встретится с ними вновь. Когда - не знает никто. Но он думал, что увидит их.
      И возможно, в какой-нибудь другой жизни он увидит, как сокровище его души танцует брачный танец, ее голые ловкие ножки мелькают для возлюбленного.
      И возможно, в какой-то другой жизни он увидит, как императоры предпочитают мудрость уму, а преданность - клятве.
      И возможно, в какой-то другой жизни он снова увидит, как Раджпутана возвращает честь, а битва с древним врагом снова завершается танцем победы.
      И возможно, в этой другой жизни он обнаружит, что Калкин на самом деле низошел, чтобы уничтожить асурских фаворитов и связать самого дьявола.
      Что может знать человек?
      Наконец, почувствовав, что силы покидают его, старый раб выхватил кинжал. На самом деле в нем не было необходимости, но раб считал, что такой прекрасный подарок следует использовать. Поэтому он вскрыл вены, добавил брызжущую кровь в свой танец и смотрел, как его жизнь с шипением соединяется с расплавленным золотом. Он ничего от себя не оставит собакам - ни кожи, ни костей. Он присоединится к нечистому императору и чистому полководцу и самым чистым из жен.
      Раб совершил последний прыжок с огромной силой. О, каким высоким был прыжок! Таким высоким, что у него хватило времени в последний раз рассмеяться перед тем, как уйти навсегда.
      О, мрачный Велисарий! Разве ты не видишь, что Бог - танцор, и созидание - это его танец радости?
      Глава 3
      Открыв глаза, Велисарий понял, что стоит на коленях. Какое-то время он неотрывно смотрел на плитки, из которых выложен пол, но ничего не видел.
      Вещь оставалась зажатой в кулаке. Однако теперь она казалась совершенно спокойной и только слегка мерцала.
      - Сколько прошло времени? - прохрипел он, не поднимая головы.
      Александриец усмехнулся.
      - Кажется вечностью, не правда ли? Несколько минут, Велисарий. Всего несколько минут.
      Антонина наклонилась чад мужем и обняла за плечи. На ее лице было написано беспокойство.
      - С тобой все в порядке, любовь моя?
      Он медленно повернул голову и посмотрел ей прямо в глаза. Антонина поразилась, увидев там боль и злобу.
      - Почему ты молчала? Почему ты мне не доверяешь? - прошептал он. - Что такого я когда-либо сделал или сказал? Разве я когда-нибудь упрекал тебя хоть в чем-то?
      Антонина отшатнулась в удивлении.
      - О чем ты?
      - О Фотии. Твоем сыне. Моем сыне.
      Она так и села на пол Лицо побледнело, глаза расширились Антонина была потрясена.
      - Как ты?.. Когда?.. - она хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
      - Где он?
      Антонина потрясла головой. Рука потянулась к горлу.
      - Где он!
      - В Антиохии, - прошептала она, сделав неопределенный жест рукой.
      - Как ты можешь лишать меня сына? - несмотря на то что Велисарий говорил тихо, в его голосе отчетливо звучала ярость. Жена снова потрясла головой, взгляд ее блуждал по комнате. Казалось, она находится в полубессознательном состоянии.
      - Он не твой сын, - прошептала она. - Ты даже не знаешь, что... Как ты узнал?
      Прежде чем он смог ответить, александриец схватил Велисария за плечи и сильно встряхнул.
      - Велисарий! Остановись! Кем бы ни был этот Фотий, он из твоего видения. Очнись!
      Велисарий оторвал взгляд от Антонины и уставился на епископа. Примерно через две секунды наступила ясность. Боль и гнев ушли, внезапно сменившись страхом. Он снова посмотрел на Антонину.
      - Но он существует? Я не просто вообразил его?
      - Да. Да. Он существует, - Антонина кивнула. Выпрямилась. И хотя она не встречалась взглядом с мужем, напряглась словно пружина. Она решила идти до конца. - С ним все хорошо. По крайней мере было хорошо, когда я видела его в последний раз три месяца назад.
      По глазам Велисария все собравшиеся увидели, как быстро у него в голове пролетают мысли. Он кивнул.
      - Тогда ты говорила, что едешь навестить сестру. Таинственную сестру, которую я почему-то никогда не видел. - Затем он добавил - с горечью: - У тебя когда-нибудь была сестра?
      В словах жены тоже прозвучала горечь, но это была горечь прошлого:
      - Нет. Не родная. Сестра в грехе, согласившаяся позаботиться о моем мальчике, когда...
      - Я сделал тебе предложение, - закончил фразу Велисарий. - Черт тебя побери! - его тон резал как ножом.
      Но он показался слабым отблеском лунного света по сравнению с яростью в голосе монаха:
      - Черт тебя побери!
      Глаза мужа и жены мгновенно повернулись к Михаилу, словно зайцы к когтям ястреба. И на самом деле македонец, сидевший на стуле, напоминал сокола на ветке дерева.
      Вначале в глазах Велисария промелькнуло удивление, в глазах его жены злость. Через мгновение они оба поняли свою ошибку. До них не сразу дошло, на кого направлено проклятие.
      Нечасто Велисарий отводил глаза первым, но взгляд монаха выдержать не смог.
      - По какому праву ты укоряешь свою жену, лицемер? По какому праву? потребовал ответа монах.
      Велисарий молчал.
      - Поистине люди отвратительны. И отвратителен священнослужитель, продающий душу, если одновременно проклинает проститутку, торгующую телом, заговорил Михаил. - И отвратителен судья, берущий взятки, если он же выносит приговор вору за украденное рванье.
      Велисарий открыл рот. И закрыл его.
      - Покайся, - приказал Михаил.
      Велисарий молчал.
      - Покайся! - опять приказал монах.
      Увидев знакомую хитрую усмешку, появляющуюся на губах мужа, Антонина вздохнула. Ее ручка протянулась к огромной ладони, подобно крошечному котенку, приближающемуся к мастиффу. Секунду спустя его рука накрыла ее и пожала. Очень нежно.
      - Я начинаю понимать, почему они идут к нему в пустыню, подобно стаду, - признался Велисарий.
      Его голос слегка дрожал.
      - Это нечто, не правда ли? - весело согласился епископ. - И ты понимаешь, почему верхушка церкви желает, чтобы он там и оставался. И, как я подозреваю, никто из судей в последнее время не возражал против его затянувшейся ссылки.
      Епископ посмотрел на македонца.
      - Надеюсь, Михаил, твое замечание насчет священнослужителей не относилось ни к кому из присутствующих?
      Михаил презрительно фыркнул.
      - Не надо со мной играть, - он взглянул на поношенную рясу епископа. Если ты после нашей последней встречи решил заняться симонией* [Симония продажа и покупка церковных должностей или духовного сана.], ты в ней не очень преуспел. В одном я уверен: если самый знаменитый грек из всех греческих теологов, Антоний Александрийский, когда-нибудь продаст душу дьяволу, то все живое услышит вой Сатаны, понявшего, как его обманули.
      Комнату наполнил смех. Когда он стих, епископ нежно посмотрел на Велисария и Антонину.
      - Чуть позднее вы должны обсудить вопрос с Фотием, - сказал он. - Я советую вам начать по-доброму. Исходите из того, что цель должна быть благородной. Я всегда считал такой подход самым надежным. - Он улыбнулся. Хотя в теологических дебатах, признаюсь, он редко используется.
      Михаил снова хмыкнул.
      - Редко? Лучше скажи: так редко, как... - он замолчал и вздохнул. Неважно. У нас нет времени уверять присутствующих в том, что я не имел в виду кое-кого из них, говоря о священнослужителях. - Потом добавил мрачно: Одни замечания на тему займут целый месяц. Даже при моей немногословности.
      Македонец наклонился вперед и показал пальцем на вещь в руке Велисария.
      - Расскажи нам, - приказал он.
      * * *
      Когда Велисарий закончил повествование, Михаил откинулся на спинку стула и кивнул.
      - Как я и думал. Это не сатанинская штучка. Откуда она появилась, не знаю. Но не из преисподней.
      - Иностранец - танцор - не христианин, - неуверенно заметила Антонина Какой-то язычник. Возможно... не от Сатаны, а... Может, это какая-то древняя черная магия?
      - Нет, - твердо заявил Велисарий. - Точно нет. Он - самый лучший человек из всех, кого я знал. И он не язычник. Он... как бы выразиться? Не христианин, нет. Но я знаю вполне определенно если бы у всех христиан была душа этого человека, то все мы уже жили бы в золотом веке.
      Собравшиеся в комнате уставились на Велисария. Полководец кивнул.
      - Вы должны понять. Я пересказал вам только контуры видения. Я прожил его, всю жизнь, заключенную в эту оболочку.
      Велисарий невидящими глазами уставился на стену.
      - Он служил мне тридцать лет. Как я уже рассказывал, даже после того, как я предложил ему свободу. Отказываясь, раб просто сказал, что уже один раз, на свободе, потерпел неудачу и поэтому остается у того, кто еще может преуспеть. Но я также потерпел неудачу и тогда...
      К всеобщему удивлению Велисарий рассмеялся звонким детским смехом.
      - Как я рад, что наконец узнал его имя!
      Полководец вскочил на ноги.
      - Рагунат Рао! - прокричал он. - Я тридцать лет хотел узнать его имя. Он заявил, что у него нет имени, что он его потерял... когда не оправдал надежд своего народа.
      На мгновение лицо Велисария стало старым и усталым.
      - "Называй меня просто раб, - сказал он мне. - Это слово подойдет". И так я его и называл, все тридцать лет. - Велисарий покачал головой. - Я согласен с Михаилом. В этом человеке не было зла, ни грамма. Большая опасность, да. Я всегда знал, что он опасен. Это было очевидно. Причем не из его слов или действий - обратите внимание. Он никогда не прибегал к насилию, никогда никому не угрожал, никогда не поднимал голоса, даже на конюхов. Тем не менее все, даже старые солдаты, понаблюдав за ним, понимали: он смертельно опасен. Несмотря на возраст. Все просто это знали, - он весело рассмеялся. - Даже катафракты, которые о себе обычно высокого мнения, следили за языком в его присутствии. В особенности после того, как видели его танец.
      Полководец опять рассмеялся.
      - О, да! Он умел танцевать! О, да! Самый великий танцор на свете. Он освоил все танцы, которые ему показывали, а после дня тренировки мог станцевать лучше любого другого человека. Его собственные танцы были неподражаемыми. В особенности...
      Велисарий замолчал. Внезапно до него дошло - и это стало понятно по выражению лица.
      - Так вот что это было.
      - Ты говоришь про танец у себя в видении, - напомнил александриец. Танец, который он исполнил в конце. И что это было? Танец созидания и разрушения?
      Велисарий нахмурился.
      - Нет. Ну, да, но только созидание и разрушение - лишь фрагменты танца. Сам танец был танцем времени.
      Полководец потер лицо.
      - Я видел, как он его танцевал. Один раз в Иерусалиме, во время осады.
      - Какой осады? - спросила Антонина.
      - Осады... - Велисарий махнул рукой. - Осады в моем видении. В прошлом - из моего видения. - Полководец снова махнул рукой и твердым голосом добавил: - Какие-то солдаты слышали о танце времени и захотели его посмотреть. И упросили раба - Рагуната Рао - станцевать его для них. Он станцевал, и это произвело огромное впечатление. Потом они попросили его обучить их танцу, и он ответил: этому танцу научить нельзя. Как объяснил раб, в этом танце нет определенных движений. - Глаза полководца широко раскрылись. - Потому что во время каждого исполнения он танцуется по-новому.
      * * *
      Наконец грани соединились. Это было практически невозможно - настолько чужими оказались мысли, но цель смогла сформулироваться.
      Будущее.
      - Что? - воскликнул Велисарий. Он огляделся по сторонам. - Кто это сказал?
      - Никто ничего не говорил, Велисарий, - ответил епископ. - Никто ничего не говорил, кроме тебя.
      - Кто-то сказал "будущее", - уверенно заявил полководец. Он не сомневался. - Кто-то это сказал. Я слышал очень отчетливо.
      Будущее.
      Он посмотрел на вещь у себя в руке.
      - Ты!
      Будущее.
      Все, находившееся в комнате, окружили полководца и уставились на вещь.
      - Скажи снова, - приказал Велисарий.
      Молчание.
      - Повтори, говорю тебе!
      Грани, если бы могли, закричали бы от отчаяния. Задача невыполнима! Разум совсем чужой!
      Цель начала разрушаться. Грани, в отчаянии, выпустили в окружающий мир то, что человек сравнил бы с желанием ребенка попасть домой. Глубокое, глубокое, глубокое страстное желание убежища, безопасности, спокойствия и комфорта.
      - Она такая одинокая, - прошептал полководец, глядя на вещь. Потерянная и одинокая. Потерянная... - он закрыл глаза и позволил разуму сфокусироваться на сердце. - Потерянная, как никогда не чувствовал себя ни один человек. Потерянная навсегда, без надежды вернуться. Вернуться домой, который она любит больше, чем какой-либо человек когда-либо любил свой дом.
      Грани на одну микросекунду прекратили движение. Надежда появилась. Цель переформулировалась. Это было так трудно! Но... но... невероятное усилие.
      Тишина и безмятежность под густой кроной лаврового дерева. Спокойствие. Нежный звук гудящих пчел и колибри. Кристаллы блистают в прозрачном пруду. Красота паутины на солнце.
      Да! Да! Снова! Грани блеснули и повернулись. Цель увеличилась, набухла, выросла.
      Раскат грома. Дерево треснуло, сцену поглотила черная волна. Кристаллы разбросаны по голой пустыне и кричат от отчаяния. Сверху на фоне пустого неба без солнца начинают формироваться гигантские лица. Холодные лица. Безжалостные лица.
      У Велисария слегка кружилась голова от эмоциональной силы увиденных образов. Он описал их другим собравшимся в комнате и прошептал, обращаясь к камню:
      - Что ты хочешь?
      Грани напряглись. Они не знали, что такое истощение, но энергия вытекала потоком, который они не могли удержать. Требовалось полное равновесие, но цель теперь была тверда, как алмаз, и повелевала. Она требовала! И поэтому один последний отчаянный рывок...
      Еще одно лицо, появляющееся из земли. Формирующееся из остатков паутины, птичьих крыльев и листьев лаврового дерева. Теплое, человеческое лицо. Но такое же безжалостное. Его лицо.
      Вещь в руке Велисария утратила свое сияние. Теперь она казалась совсем лишенной света; внутри невозможно было что-то разглядеть и даже определить точную форму вещи.
      - Какое-то время она не будет с нами разговаривать, - объявил Велисарий.
      - Откуда ты знаешь? - спросил александриец.
      Полководец пожал плечами.
      - Просто знаю. Она очень устала. Если так можно выразиться. - Велисарий закрыл глаза и сосредоточился. - Она настолько чужда нам, если судить по тому, как она если можно сказать, "думает". Я не уверен. Я даже не уверен, что она живая - в любом смысле этого слова. - Он вздохнул. - Но я уверен в том, что она чувствует. А я не думаю, что зло чувствует.
      Велисарий посмотрел на епископа.
      - Ты у нас теолог, Антоний. Как ты считаешь?
      - Пусть нам поможет небо, - пробормотал Михаил. - Я уже устал, а тут придется выслушать самого многословного лектора в мире.
      Александриец улыбнулся.
      - На самом деле я согласен с Михаилом. Это была тяжелая ночь для всех нас, и, я думаю, наши сегодняшние попытки - какими бы они ни были - это только начало. Считаю, нам лучше отдохнуть до утра, а тогда уже начинать снова. Немного поесть, когда проснемся, - добавил он, поглаживая себя по округлому животу. - Вот этот мой дружок время от времени требует кусочек чего-нибудь зажаренного, со специями, чего-то существенного.
      Македонец фыркнул, но ничего не сказал. Александриец взял его под руку.
      - Пойдем, Михаил. - Потом спросил Велисария. - Ты будешь здесь завтра?
      - Да, конечно. Я планировал вернуться в Дарас, но это можно отложить.
      - Оставайтесь здесь. У нас много свободных комнат и кроватей, перебила Антонина.
      Антонии с Михаилом переглянулись. Михаил кивнул. Антонина засуетилась, собираясь идти готовить гостям место для ночлега. Но александриец остановил ее.
      - Отправляйся спать, Антонина. О нас позаботится Губазес, - он посмотрел на них с мужем одновременно ласково и сурово. - Вам двоим нужно кое-что обсудить. Думаю, вам следует сделать это сейчас. Боюсь, завтра у нас будут другие заботы.
      Он отвернулся и снова повернулся к ним.
      - И не забудьте про мой совет. В частной беседе признаю разделяю мнение Михаила о большинстве своих коллег-теологов. Но вы не священнослужители, вырабатывающие доктрины на каком-нибудь совете. Вы - муж с женой и вы любите друг друга. Если станете исходить из этого, то благополучно придете к нужному решению.
      * * *
      В спальне муж с женой попытались последовать совету епископа. Но это оказалось нелегко, несмотря на благие намерения. Из всей боли, которую любящие приносят друг другу, тяжелее всего преодолеть недоверие.
      Велисарий помнил об этом. Он никогда не делал ничего, что могло бы вызвать недоверие жены. Он всегда действовал четко, ясно и последовательно. Антонина не могла этого отрицав - как и его правдивости. Ей было труднее представить аргументы, поскольку дело заключалось не только в них двоих, а в отношении людей вообще. Ее нечестность в данном случае была вызвана ситуацией. Не желанием вступить в выгодный брак, а желанием защитить любимого мужа от дальнейшего позора. Но это только добавило горечи. Он ведь верил ей, он очень сильно волновался за нее. Он всегда боялся причинить ей боль своим невниманием. И разница в возрасте только усугубляла положение. Его ум и опыт не соответствовали его двадцати с небольшим годам. В этом возрасте еще верят в данные обещания. Антонине же было тридцать с лишним, и она за свою жизнь слышала больше обещаний, чем могла вспомнить, и только немногие из них оказались выполнены.
      В конце, что странно, гордиев узел был разрублен кинжалом. Подобно тигру, разгоряченному охотой на оленя, Велисарий ходил из угла в угол спальни. Внезапно взгляд полководца упал на ящик в прикроватной тумбочке.
      Он застыл на месте. Затем медленно подошел к тумбочке, открыл ящик и вынул кинжал.
      Оружие великолепной работы Армянского производства, острый, как бритва. Рукоятка идеально ложилась в руку, словно сделанная специально под нее. Как влитая.
      - Я дал ему этот кинжал, - прошептал Велисарий. - Этот.
      Проявив интерес вместо негодования, Антонина подошла к мужу и посмотрела на оружие. Конечно, ей доводилось видеть его раньше и даже держать в руках, но она никогда о нем особо не задумывалась. Мгновение спустя ее ладонь неуверенно погладила плечо мужа. Он опустил взгляд на ее руку, напрягся, затем внезапно расслабился.
      - Ах, любовь моя, давай забудем прошлое, - нежно сказал он. - Этот узел нельзя развязать, только разрубить. - Он кивнул на кинжал. - Им, например.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Это кинжал из моего видения, и это доказательство правдивости видения. В конце концов, все, что имеет значение, - это мое отношение к Фотию. Я буду относиться к нему, как к родному сыну. Давай привезем его сюда.
      Она посмотрела на мужа с некоторой неуверенностью.
      - В самом деле?
      - В самом деле. Клянусь перед Богом, жена, что буду любить твоего сына, как своего, и никогда не стану укорять тебя за его рождение. - Он улыбнулся своей хитроватой улыбкой. - Ни за то, что скрывала от меня его существование.
      Теперь они страстно обнимались, и очень скоро все недовольство растворилось при помощи самого древнего и надежного метода, известного мужчине и женщине.
      * * *
      Позднее Антонина лежала, склонив голову на плечо мужа.
      - Меня беспокоит одна вещь, любимый.
      - Какая?
      Антонина села в кровати. Ее полные груди слегка качнулись, отвлекая мужа. Заметив направление его взгляда, она улыбнулась.
      - Надо сделать перерыв, - заметила она.
      - Ладно. На пятнадцать минут. Не больше.
      - Меньше чем за полчаса, мы не успеем все обсудить, - ответила она. - В лучшем случае.
      Они улыбнулись друг другу. Это была их старая игра, они начали играть в нее в самую первую ночь, когда встретились. И к радости Антонины обычно Велисарий оказывался прав. Через четверть часа они прерывали разговоры.
      Но тут она стала серьезной.
      - За Фотием присматривает девушка по имени Гипатия. Ухаживает уже больше двух лет. Ему всего пять. Я навещала его, когда только могла, но... Ему очень хорошо с ней, и ему будет ее не хватать. И у нее нет дохода, кроме того, что я ей платила. - Внезапно лицо Антонины напряглось. - Она больше не может заниматься своим старым ремеслом. Ее лицо сильно попорчено.
      Антонина замолчала. Велисарий был поражен, поняв, какой гнев она пытается подавить. Затем он понял и другое. Он не мог не взглянуть на живот супруги, на ужасный шрам в его нижней части. Из-за этого шрама они не могли иметь общих детей. Велисарий поднялся с постели и стал ходить из угла в угол, очень медленно, его спина напряглась. Именно так он обычно подавлял гнев. Ярость еще большую, чем у Антонины, потому что Антонина давно самолично расправилась с виновным.
      Пять лет назад, видя, что у Антонины нет сутенера, честолюбивый молодой человек решил занять это место. Услышав отказ, он стал угрожать ножом. К сожалению для него, он не учел происхождения Антонины. Да, ее мать была шлюхой, но отец управлял колесницей. А люди его сорта не склонны к мирному решению проблем. Колесничий немногому научил дочь (по крайней мере, немногому из того, что знать следует), но он научил ее пользоваться ножом. Причем лучше, чем умел молодой человек. Поэтому сутенер рано отправился в могилу, однако успел оставить о себе мерзкую память.
      - Мы их обоих привезем сюда, - объявил Велисарий. - В любом случае Фотию нужна нянька. А когда он подрастет и в ней отпадет необходимость, мы придумаем для нее какое-то другое занятие. - Он махнул рукой. - Любое занятие. Это не играет роли. Что ей больше понравится.
      - Спасибо, - прошептала Антонина. - Она очень милая девушка.
      Велисарий снова махнул рукой, напряжение не проходило. Жена хорошо изучила его и знала, как он гордится своим самообладанием. Но иногда, думала Антонина, было бы лучше, если бы он не сдерживался.
      С другой стороны, ее ничто не смущало, и она могла задать любой вопрос.
      - Кого ты собираешься послать... за Фотием?
      - А? Ну, Губазеса, наверное.
      Антонина покачала головой.
      - Нет, не пойдет, - сказала она мягко, но это был голос, заставляющий насторожиться.
      - Почему нет?
      - Ну...
      Она похлопала ресницами. Надо продемонстрировать чуть-чуть нерешительности, но только чуть-чуть. Если больше, то муж что-то заподозрит.
      - Понимаешь, ее сутенер никуда не делся. Время от времени он посылает ей клиентов. На самом деле навязывает их ей. Сутенеры - такой народ... Ну, в общем, он будет возражать, если ее увезут.
      Внутри у Антонины все наполнилось радостью, когда она увидела, как напряглась спина мужа. Да, она врала, и если Велисарий поймает ее на лжи, то будет очень неприятно. Но ведь это - ложь во спасение и в любом случае кто поверит сутенеру? Конечно, ей придется подготовить Гипатию.
      - Его зовут Констанций, - сообщила она. Ее губы слегка подрагивали, но только слегка. Чуть-чуть. "Прекрасно исполнено", - подумала она. - Он жестокий человек. А Губазес... Ну, он уже не молод и...
      - Отправлю Маврикия, - объявил Велисарий.
      - Отлично, - прошептала Антонина и зевнула, в это мгновение чувствуя себя победительницей.
      На самом деле Констанций потерял интерес к Гипатии как к шлюхе после того, как сам порезал ее лицо. Но он все еще занимается своим ремеслом в Антиохии.
      - Отлично, - повторила она, перевернулась на кровати, представив на обозрение мужу очень аппетитное тело. Лучше побыстрее отвлечь его, пока он не погрузился в размышления. По ее прикидкам, пятнадцать минут уже прошло.
      Как и обычно, прав оказался Велисарий.
      Вскоре после любви Антонина заснула. Однако Велисарию не спалось. Он ворочался какое-то время, потом встал. Он точно знал: не заснет, пока не решит вопрос.
      Маврикий не возмущался, что его разбудили в такой ранний час. Много раз в прошлом, во время кампаний, в которых они участвовали совместно, полководец будил его в любое время дня и ночи.
      - Хотя ради такого дела - еще никогда, - решил Маврикий, выслушав Велисария.
      В свое время Маврикий был гектонтархом* [Гектонтарх - начальник над 100 воинами.], которых в древнем Риме также называли центурионами. Ветеран среди ветеранов, чья борода теперь была седа, но тело оставалось твердым. Железным. Как и характер Велисарий также всегда отмечал серьезность и проницательность Маврикия. Гектонтарх быстро разбудил еще двоих людей из ближайшего окружения Велисария - его личной гвардии из остатков фракийских катафрактов. Для этого задания он выбрал двух пентархов* [Пентарх начальник над 500 воинами.], Анастасия и Валентина. Они также считались ветеранами, хотя и были моложе Маврикия. Правда, они не отличались хитростью, по этому и не достигли особых высот. Но среди личной охраны Велисария они считались самыми смелыми и безрассудными на поле брани.
      Пока они готовили лошадей, Маврикий объяснил ситуацию. Он ничего не скрывал от Анастасия и Валентина, как ничего от него самого не скрывал Велисарий. Фракийские катафракты, составлявшие личную охрану Велисария, были полностью ему преданы. Основой преданности, кроме всего прочего, служила честность молодого полководца. И они все обожали Антонину. Воины прекрасно знали о ее прошлом, и никого из них оно не смущало. Фракийцы часто пользовались услугами шлюх и смотрели на этих женщин, как на таких же служак, как они сами.
      Когда группа была готова, Маврикий вывел людей и лошадей из конюшни во двор, где ждал Велисарий. Только начинало светать.
      Увидев напряженную спину начальника, Маврикий вздохнул. Двое его товарищей, переведя взгляд с Маврикия на полководца, сразу же поняли ситуацию.
      - Ты же знаешь: сам он не скажет, - прошептал Валентин.
      - Есть один вопрос, - заговорил Маврикий, обращаясь к Велисарию.